Сенкевич Генрик - Огнем и мечом

   - Богун! ты зачем? - спросила княгиня

   - Приехал с поклоном к тебе, мать. Разве ты мне не рада?

   - Рада-то рада, а все-таки удивляюсь, что ты приехал; я слыхала, что тебе поручено охранять Чигирин. А кого еще послал нам Господь?

   - Это Заглоба, шляхтич и мой приятель!

   - Очень вам рада, - сказала княгиня

   - Очень вам рады, - повторили Симеон и Николай.

   - Сударыня, незваный гость хуже татарина, - отозвался Заглоба, - но говорят тоже, кто хочет попасть в царство небесное, должен приютить странствующего, накормить голодного и напоить жаждущего.

   - Так садитесь, кушайте и пейте, - сказала старая княгиня. - Спасибо, что приехали. Но тебя, Богун, я никак не ожидала; разве у тебя есть какое-нибудь дело?

   - Может, и есть, - сказал протяжно атаман.

   - Какое же? - тревожно спросила княгиня.

   - Придет пора, поговорим... Дайте отдохнуть, мы прямо едем из Чигирина и ужасно устали.

   - Видно, ты очень спешил к нам?

   - А к кому же мне и спешить, как не к вам? А княжна здорова?

   - Здорова, - сухо ответила княгиня.

   - Хотелось бы повидаться с ней.

   - Елена спит.

   - Жаль, потому что я не долго останусь здесь.

   - А куда же ты едешь?

   - Да ведь война, матушка! Некогда. Гетманы каждую минуту могут отправить меня, в поле, а мне жаль бить запорожцев. Разве мы мало ездили с ними за турецким добром, не правда ли, князья? Плавали по морю, лили и пировали вместе, а теперь стали врагами.

   Княгиня быстро взглянула на Богуна В голове ее мелькнула мысль, что Богун; намерен присоединиться к мятежникам и приехал разузнать намерения ее сыновей.

   - А ты что же думаешь делать? - спросила она его.

   - Я, матушка? Что ж, хоть и тяжело бить своих, да надо.

   - Так и мы сделаем, - сказал Симеоа

   - Хмельницкий - изменник! - прибавил Николай.

   - Пусть погибнут изменники! - воскликнул Богун.

   - Так-то все на свете, - продолжал он. - сегодня тебе человек приятель, а завтра - Иуда Никому нельзя верить.

   - Только добрым людям, - сказала княгиня.

   - Конечно, добрым людям можно верить. Поэтому-то я и верю вам, что вы добрые люди, а не изменники...

   В голосе атамана было что-то до того страшное, что на минуту настало глубокое молчание Заглоба смотрел на княгиню, моргая здоровым глазом, а последняя устремила свой взор на атамана.

   - Война не оживляет людей, а морит, - продолжал он, - вот почему я хотел повидаться с вами перед походом... Кто знает, вернусь ли я, а вы меня пожалеете, так как вы мои хорошие друзья, не правда ли?

   - Бог видит, мы с детства тебя знаем.

   - Ты наш брат, - прибавил Симеон.

   - Вы хотя князья и шляхтичи, но не брезговали казаком, принимали его в своем доме... и обещали родную дочь. Вы ведь знали, что для казака без нее нет житья на этом свете, и смиловались над ним.

   - Ну что говорить об этом, - сказала поспешно княгиня.

   - Нет, матушка, надо говорить; вы мои благодетели, а я просил вот этого шляхтича, моего друга, чтобы он усыновил меня и дал мне свое имя, чтобы вам не было стыдно отдавать свою родную дочь за казака Он согласен на это, и мы будем хлопотать на сейме, а после войны я поклонюсь коронному гетману, который благоволит ко мне и вступится за меня; он ведь и Кшечовскому выхлопотал дворянскую грамоту.

   - Помоги тебе Господь! - сказала княгиня.

   - Спасибо вам, вы люди искренние. Но перед войной я хотел бы еще раз услышать от вас, что бы отдадите за меня Елену и сдержите ваше слово - вы ведь шляхта и князья

   Атаман говорил медленно и торжественно, однако в голосе его звучали угроза и предостережение.

   Старая княгиня взглянула на сыновей, а те на нее. Наступило молчание. Вдруг громко закричал сидевший на шесте сокол, за ним начали кричать и другие, а большой орел взмахнул крыльями и испустил клекот; дрова в печке погасли; в комнате сделалось темно и мрачно.

   - Николай, прибавь огня, - сказала княгиня.

   Молодой князь подбросил дров.

   - Ну что же, обещаете? - спросил Богун.

   - Мы должны спросить Елену.

   - Пусть она говорит за себя, а вы за себя; обещаете ли?

   - Обещаем, - сказала княгиня.

   - Обещаем, - повторили князья

   Богун вдруг встал и, обращаясь к Заглобе, громко сказал:

   - Ну, господин Заглоба, поклонись и ты за эту девушку, может быть, и тебе пообещают ее.

   - Что ты, казак, пьян, что ли? - крикнула княгиня

   Вместо ответа Богун достал письмо Скшетуского и, подавая его Заглобе, сказал:

   - Читай!

   Заглоба взял письмо и начал читать; воцарилось гробовое молчание. Когда он кончил, Богун, скрестив на груди руки, спросил:

   - Кому же вы отдаете девушку?

   - Богун!

   Голос атамана стал похожим на шипение змеи.

   - Ах вы, изменники, неверные псы, Иуды...

   - За сабли, сынки! - крикнула княгиня.

   Курцевичи бросились к стене и схватились за оружие.

   - Господа, тише! - закричал Заглоба.

   Но прежде чем он успел договорить, Богун вытащил из-за пояса пистолет и выстрелил.

   - Боже! - простонал князь Симеон и, сделав шаг вперед, взмахнул руками и тяжело упал на под

   - Слуги, на помощь! - отчаянно крикнула княгиня.

   Но в ту же минуту во дворе и в саду раздались новые выстрелы, двери и окна с треском вылетели, и несколько десятков казаков вломились в сени.

   - Погибель им! - раздались дикие голоса.

   На дворе раздался, тревожный набат. Птицы в сенях подняли страшный крик; шум, пальба и возгласы сменили недавнюю тишину почти сонной усадьбы.

   Старая княгиня бросилась, как волчица, на тело Симеона, еще вздрагивающее в последней агонии, но двое казаков схватили ее за волосы и оттащили в сторону, а молодой Николай, припертый к стене, защищался, как лев.

   - Прочь!- крикнул вдруг Богун окружавшим его казакам. - Прочь! - повторил он громовым голосом.

   Казаки думали, что атаман хочет спасти жизнь юноше. Но Богун с саблей в руках сам бросился на князя.

   Между ними началась страшная борьба, а княгиня, которую держали за волосы четыре железные руки, смотрела на нее сверкающими глазами, широко раскрыв рот. Молодой князь как вихрь налетел на казака, который, медленно отступая, вывел его на середину комнаты Вдруг Богун остановился, отбил могучей рукой удар и от защиты перешел к нападению.

   Казаки, затаив дыхание и опустив сабли, стояли неподвижно, как вкопанные, следя за борьбой.

   В тишине слышалось только тяжелое дыхание бойцов да резкий звук скрещивающихся мечей.

   Одно мгновение казалось, что атаман не устоит перед гигантской силой и упорством юноши, так как он снова начал отступать. Лицо его осунулось от изнеможения. Николай удвоил удары, поднятая столбом пыль скрыла противников, но все-таки сквозь ее клубы казаки увидали кровь, струившуюся по лицу атамана.

   Вдруг он отскочил в сторону; удар, направленный князем, скользнул мимо, но был так силен, что Николай зашатался и наклонился вперед; в ту же минуту Богун с такой силой ударил его по шее, что князь упал, словно сраженный громом.

   Радостные крики казаков слились с нечеловеческим воплем княгини. Казалось, что от этих криков рухнет потолок. Борьба кончилась; казаки бросились к оружию, висевшему на стенах, и принялись сдирать его, вырывая друг у друга более ценные сабли и кинжалы, топча ногами трупы князей и собственных товарищей, павших от руки Николая. Богун позволял им все; он стоял в дверях, ведущих в комнату Елены, заграждая собою дорогу и тяжело дыша от усталости. Его лицо было бледно и окровавлено ударами, нанесенными ему князем в голову. Блуждающий взгляд его переходил с трупа Николая на труп Симеона и останавливался временами на посиневшем лице княгини, которую казаки, держа за волосы, придавливали коленями к полу и которая изо всех сип рвалась к трупам своих детей.

   Крики и суета увеличивались с каждой минутой. Казаки на веревках волокли слуг Курцевичей и безжалостно мучили их Весь пол был залит кровью и покрыт трупами, комната полна дыму_? стены были ободраны и даже птицы убиты.

   Но вдруг дверь, у которой стоял Богун, открылась; он быстро отступил.

   В дверях показался слепой Василий, а рядом с ним Елена в белом платье, сама еще белее своего платья, с широко раскрытыми от страха глазами.

   Василий нес крест, высоко держа его обеими руками. Среди всего этого шума, трупов, потоков крови, блеска сабель и пылающих яростью взоров высокая фигура князя, с исхудалым лицом, седыми волосами и черными впадинами вместо глаз, была удивительно величественна, можно было подумать, что это какой-нибудь дух или труп, сбросивший саван, пришел карать беззаконие.

   Крики умолкли. Казаки в страхе отступили; тишину прервал тихий, жалобный голос князя:

   - Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, и Святой Пречистой Богородицы! Вы, мужи, пришедшие из далеких стран, пришли ли вы во имя Божие? Благословенны те, которые всюду возвещают слово Божие! Несете ли вы добрые вести? Не апостолы ли вы?

   Наступила мертвая тишина, а Василий, медленно повернувшись с крестом в одну и в другую сторону, продолжал:

   - Горе вам, братья, ибо кто начинает войну ради мести или добычи, тот навеки погибнет! Помолимся, чтобы удостоиться милосердия Божия!

   Из груди князя вырвался стон.

   - Господи, помилуй! - пронесся глухой шепот казаков, которые, под впечатлением этого страшного видения, начали испуганно креститься.

   Вдруг раздался дикий, пронзительный крик княгини: "Василий! Василий!"

   В этом голосе было что-то раздирающее душу, точно это был последний вопль улетающей жизни. Державшие ее казаки чувствовали, что она уже не старается вырваться из их рук.

   Князь вздрогнул, но тотчас же осенил себя крестом с той стороны, откуда слышался голос:

   - Погибшая душа, взывающая из бездны, горе тебе.

   - Господи, помилуй! - повторили казаки.

   - Ко мне, братцы! - крикнул Богун, зашатавшись.

   Казаки подскочили к нему и подхватили под руки.

   - Батько! Ты ранен?

   - Да! Но ничего! Крови много вышло! Эй, хлопцы! Берегите княжну как зеницу ока. Окружить дом и никого не выпускать!.. Княжна...

   Губы его побледнели, взор затуманился, и он не мог докончить.

   - Перенести атамана в комнаты! - крикнул Заглоба, вылезший из какого-то угла и очутившийся вдруг подле Богуна. - Это ничего, - сказал он, ощупав пальцами раны. - Завтра будет здоров. Я сам позабочусь о нем, дайте мне только паутины и хлеба. А вы, хлопцы, идите гулять с девками! Нечего вам тут делать... Вы, двое, перенесите атамана. Ну, берите его, вот так! Ступайте к черту, чего стоите? Идите стеречь дом, я сам буду наблюдать за всем.

   Два казака понесли Богуна в соседнюю комнату, остальные ушли.

   Заглоба подошел к Елене и, моргая глазами, быстро зашептал:

   - Я друг Скшетуского, не бойся... Отведи только спать своего пророка и жди меня.

   Потом пошел в комнату, где два есаула уложили Богуна на турецкий диван; он тотчас же послал их за хлебом и паутиной и, когда ему все принесли, принялся перевязывать раны молодого атамана с полным знанием дела, которым обладал каждый шляхтич того времени.

   Заглоба велел есаулам передать казакам, что на следующий день атаман будет здоров, как рыба, пусть они не беспокоятся о нем. "Он получил поделом, но показал себя молодцом; завтра будет его свадьба, хоть и без попа. Если в доме есть погреб, то можете угоститься Вот уже и перевязка сделана. Идите и оставьте его в покое".

   Есаулы удалились

   - Но не выпейте всего в погребе, - прибавил Заглоба и, сев у изголовья Богуна, стал пристально всматриваться в него.

   - Видно, черт тебя не возьмет! И хорошо же тебе досталось! Теперь ты по меньшей мере дня два не двинешь ни рукой, ни ногой, - ворчал про себя Заглоба, всматриваясь в бледное, с закрытыми глазами, лицо казака. - Сабля не хотела обидеть палача, ты и так его собственность и не ускользнешь от него. Когда тебя повесят, черт сделает из тебя куклу своим чертенятам... Ты ведь красавец. Ну, братец, хорошо ты пьешь, но больше пить со мной не будешь. Ищи себе подходящей компании - ты, я вижу, любишь душить людей, ну а я не хочу нападать с тобой по ночам на шляхетские усадьбы. Черт с тобой.

   Богун тихо застонал.

   - Вздыхай, стони! Завтра еще не так вздохнешь, татарская ты душа! Тебе захотелось княжны. Не удивляюсь: эта девушка - лакомый кусочек, но если ты его попробуешь, то пусть мое остроумие съедят псы! Прежде на ладони у меня вырастут волосы.

   До слуха Заглобы донеслись со двора смешанные крики.

   "Ага! верно, они добрались уже до погребка, - пробормотал он. - Напейтесь, чтобы вам лучше спалось, а я буду караулить за вас, не думаю только, чтобы вы завтра обрадовались этому".

   С этими словами он встал и посмотрел, действительно ли занялись казаки княжеским погребом, затем вышел в сени, которые имели ужаснейший вид. Посредине лежали уже окоченелые тела Симеона и Николая, а в углу находилось тело княгини в сидячем положении, в каком ее придавили коленями казаки, с раскрытыми глазами и стиснутыми зубами. Тусклый огонь освещал сени с лужами крови на полу, углы же оставались в темноте. Заглоба подошел к княгине, чтобы убедиться, дышит ли она, приложил руку к ее лицу, но, почувствовав его холод, испугался и вышел во двор, где казаки начали уже кутить.. При свете костров Заглоба увидел бочки меда, вина и водки, из которых казаки черпали, как из колодца, напиваясь до бесчувствия. Некоторые гонялись за женщинами, которые в испуге убегали, перепрыгивая через костры, и, поймав их, тащили к бочкам и кострам, где начинали плясать с ними. Зрители звенели жестяными кружками и подпевали в такт танцующим. Крики раздавались все громче и громче, вторя лаю собак, ржанию лошадей и мычанию быков, которых резали на ужин. Вокруг костров виднелись сбежавшиеся из Разлог и окрестностей мужики, которые с любопытством смотрели, что делают казаки; они и не подумали защищать князей, которых ненавидели всей душой; они только смотрели на разгулявшихся казаков, перешептываясь и подходя все ближе и ближе к бочкам с водкой и медом. Оргия становилась все шумнее и шумнее, пьянство усиливалось, казаки уже не черпали из бочек кружками, а прямо погружали туда свои головы и обливали пляшущих девушек; лица их пылали, некоторые еле держались на ногах Заглоба, выйдя на крыльцо, окинул взглядом пьяных и внимательно посмотрел на небо.

   - Хорошая погода, но темно! - прошептал он. - Когда луна зайдет, то хоть выколи глаза...

   Потом медленно подошел к бочкам и пьющим казакам и воскликнул:

   - Эй, молодцы! не жалейте! Гайда! гайда! Дурак тот, кто не напьется сегодня за здоровье атамана! Идите к бочкам! к девкам!

   Казаки радостно вскрикнули.

   - Ах вы, мошенники, негодяи! - крикнул он вдруг. - Сами пьете как лошади, а забыли о тех, которые караулят дом! Сейчас сменить караульных!

   Приказание было исполнено немедленно, и десятки пьяных казаков бросились сменять караульных, не принимавших до сих пор участия в пьянстве. Последние с радостью прибежали.

   - Гайда, гайда! - кричал им Заглоба, указывая на бочки с напитками.

   - Спасибо, пане! - ответили они, погружая кружки

   - Через час отпустить и остальных!

   - Слушаю! - ответил есаул.

   Казакам показалось совершенно естественным, что в отсутствии Богуна ими командовал Заглоба Это случалось не раз, и они радовались этому, так как шляхтич все позволял им.

   Караульные лили вместе с другими, а Заглоба тем временем вступил в разговор с мужиками из Разлог.

   - А далеко до Лубен? - спросил он одного старичка

   - Ой, далеко, пане! - ответил мужик.

   - К утру можно доехать?

   - Ой, не доедете, пане!

   - А к полдню?

   - К полдню? Пожалуй, можно.

   - А как надо ехать?

   - Прямо по столбовой дороге.

   - А есть ли дорога?

   - Князь Иеремия приказал, чтобы была, так и есть.

   Заглоба нарочно говорил громко, чтобы его могли слышать казаки.

   - Дайте и им водки, - сказал он. указывая на мужиков, - но прежде дайте мне меду, мне что-то холодно.

   Один из казаков почерпнул кружкой из бочки меду-тройняку и подал его на шапке Заглоба.

   Шляхтич взял кружку в обе руки, осторожно поднес к губам и начал, пить и пить, не переводя духа, так что даже казаки удивились.

   - Видел ты? - шептали они друг другу.

   Между тем голова Заглобы наклонялась назад все больше и больше, наконец совсем опрокинулась; тогда он отнял кружку от раскрасневшегося лица, чмокнул губами, сдвинул брови и сказал, как бы про себя:

   - О! недурной мед, сейчас видно, что хорош, жаль его для вашего хамского горла: для вас хороша и брага. Крепкий мед, крепкий; как выпил, то и на душе повеселело.

   Заглоба действительно повеселел; видно, кровь его заиграла и под влиянием меда у него прибавилось и храбрости, и отваги

   Махнув рукой казакам, чтобы они продолжали пить, Заглоба повернулся, медленно обошел весь двор, осмотрел все углы, перешел через мост, взглянул на стражу, хорошо ли сторожит она дом. Но все караульные спали, так как измучились дорогой да кроме того были уже пьяны.

   - Можно было бы даже украсть одного из них, чтобы иметь кого-нибудь для услуг, - пробормотал Заглоба и с этими словами вернулся домой, заглянул к Богуну и, видя, что тот не подает еще признаков жизни, подошел к двери Елены и, тихо открыв ее, вошел в комнату, откуда послышался шепот, похожий на молитву.

   Собственно говоря, это была комната князя Василия; Елена оставалась при нем, чувствуя себя здесь более в безопасности, чем в другом месте. Спелой Василий стоял на коленях перед иконой Пречистой Богородицы, Елена рядом с ним, и оба громко молились. При виде Заглобы она взглянула на него испуганными глазами, но тот приложил палец к губам.

   - Милостивая княжна, - сказал он, - я приятель Скшетуского.

   - Спасите меня! - ответила Елена

   - Я за этим и пришел сюда; положитесь на меня.

   - Что мне делать?

   - Надо бежать, пока этот черт лежит без памяти.

   - Что же я должна делать?

   - Наденьте мужское платье и, когда я постучу, выйдите.

   Елена колебалась, в ее глазах блеснуло недоверие.

   - Должна ли я верить вам?

   - А что же у вас есть лучшего?

   - Это правда, правда! Но присягните, что вы не изменник.

   - У вас, верно, помутился разум. Если хотите, княжна, клянусь! Да помилует меня Бог и святой крест. Тут ждет вас погибель, там - спасение!

   - Да, да, правда!

   - Наденьте поскорее мужское платье и ждите меня.

   - А Василий?

   - Какой Василий?

   - Брат мой сумасшедший, - сказала Елена.

   - Вам грозит опасность, а не ему, - ответил Заглоба. - Если он сумасшедший, то для казаков он святой, они смотрят на него как на пророка.

   - Да, он не сделал Богуну ничего худого.

   - Мы должны его оставить, иначе погибнем, а с нами погибнет и Скшетуский. Торопитесь, княжна!

   И с этими словами Заглоба отправился прямо к Богуну, который был по-прежнему слаб и бледен, но глаза его были открыты.

   - Что? Лучше тебе? - спросил Заглоба.

   Богун хотел ответить, но не мог.

   - Не можешь говорить?

   Он покачал головой, что нет, но в ту же минуту на лице его выразилось страшное мучение. Очевидно, движение причинило ему боль в ранах.

   - И кричать не можешь?

   Богун только подтвердил взглядом, что нет.

   - Ни двигаться?

   Тот же знак.

   - Ну и отлично; по крайней мере, не будешь ни говорить, ни кричать, ни двигаться, а я тем временем поеду с княжной в Дубны, и если я не спрячу ее от тебя, то позволю старой бабе истолочь себя в ступе. Ах ты негодяй! Ты думаешь, что с меня не довольно уже твоей компании и что я буду дружить с хамами? Ты думал, что ради твоего вина, твоих костей и мужицких амуров я стану убивать людей и соединюсь с мятежниками? Нет, красавчик, ничего из этого не выйдет!

   По мере того как говорил Заглоба, глаза атамана расширялись все больше и больше. Он не знал, слышит ли это во сне или наяву, или же Заглоба шутит.

   А тот продолжал:

   - Чего ты пялишь на меня глаза, как кошка на сало? Думаешь, я не сделаю этого? Не прикажешь ли поклониться кому-нибудь в Лубнах? Не прислать ли тебе оттуда цирюльника или доктора?

   Бледное лицо атамана сделалось страшным. Он понял, что Заглоба говорит правду; глаза его загорелись бешенством и отчаянием, лицо вспыхнуло. Сверхчеловеческим усилием он привстал, а с губ его сорвался крик:

   - Гей, каз..!

   Но он не докончил, так как Заглоба моментально накинул ему на голову его же жупан и опрокинул Богуна навзничь.

   - Не кричи, это тебе повредит! - говорил он тихо. - Завтра может еще разболеться голова, а я, как хороший друг, забочусь о тебе. Так тебе будет и тепло, и уснешь хорошо, и горла не надсадишь. А чтобы ты не сорвал повязки, я тебе свяжу руки, и все это из дружбы, чтобы ты вспоминал обо мне с благодарностью.

   Сказав это, он связал одним поясом руки казака, а другим - ноги. Атаман уже ничего не чувствовал - он был в обмороке.

   - Больному нужно лежать спокойно, - продолжал Заглоба, - чтобы не было прилива крови к голове, а иначе будет горячка. Ну, будь здоров, я мог бы пырнуть тебя ножом, это было бы для меня, пожалуй, полезнее, но мне совестно убивать по-мужицки. Другое дело, если ты задохнешься до утра. Это случалось уже не с одной свиньей. Будь здоров. Может быть, когда-нибудь встретимся, но если я буду стараться об этом, то пусть с меня сдерут шкуру.

   Сказав это, Заглоба вышел в сени, потушил огонь и постучал у дверей комнаты Василия, в которых сейчас появилась чья-то тонкая фигура.

   - Это вы, княжна? - спросил Заглоба.

   - Да, я.

   - Идемте скорее, чтобы добраться до лошадей. Люди все пьяны, а когда проснутся, мы будем уже далеко. Осторожно, это лежат трупы князей.

   - Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, - прошептала Елена.

  

  

   По лесистому яру, вблизи Разлог, медленно ехали два всадника. Ночь была очень темна, луна давно скрылась, а весь горизонт покрыт был тучами, так что в трех шагах ничего не было видно и лошади поминутно спотыкались о корни деревьев. Они долгое время ехали очень осторожно, но наконец, увидев конец яра и слабо освещенную открытую степь, один из них шепнул:

   - Вперед!

   Они полетели как две стрелы, вслед им раздавался только лошадиный топот. Одинокие дубы, стоящие там и сям у дороги, мелькали как привидения. Они долго неслись без отдыха и остановки, так что лошади захрапели наконец от усталости и замедлили свой бег.

   - Нечего делать, нужно дать отдых лошадям, - сказал толстый всадник.

   Заря уже начиналась, и все яснее и яснее выступали из тени пространства степи, вырисовывались степные будяки, отдаленные деревья и курганы; воздух становился прозрачнее. Бледные лучи солнца осветили лица всадников.

   Это были Заглоба и Елена.

   - Надо дать отдых лошадям, - повторил Заглоба. - Они и вчера пришли без отдыха из Чигирина в Разлоги; так долго не выдержат, и я боюсь, чтобы они не пали. Ну, как вы себя чувствуете?

   Заглоба посмотрел на свою спутницу и, не дожидаясь ответа, воскликнул:

   - Позвольте взглянуть на вас при дневном свете. Ого! на вас платье ваших братьев? Славный же вы казачок У меня никогда в жизни не было еще такого казачка; думаю только, что Скшетуский отнимет его у меня! А это что? О! ради Бога! Спрячьте ваши волосы, а то сразу увидят, что вы женщина.

   Действительно, по плечам Елены от быстрой езды и ветра рассыпались волны черных волос.

   - Куда мы едем? - спросила она, стараясь спрятать волосы под шапочку.

   - Куда глаза глядят.

   - Так не в Лубны?

   На лице Елены выразилась тревога, а в глазах, когда она посмотрела на Заглобу, блеснуло недоверие.

   - Видите ли, княжна, - отвечал Заглоба, - у меня свой разум, и поверьте, что я все хорошо обдумал. Мой расчет основан на мудром правиле: не беги туда, где тебя будут искать. Итак, если за нами гонятся в эту минуту, то, конечно, по дороге в Лубны, так как я вчера громко расспрашивал про эту дорогу и Богуну сказал, что мы едем туда, а мы поедем в Черкассы Если они погонятся за нами, то тогда только, когда убедятся, что нас на лубнянской дороге нет, а это займет по крайней мере два дня; мы тогда уже будем в Черкассах, где стоят польские полки Пивницкого и Рудомина, а в Корсуни находятся все гетманские силы. Теперь вы поняли меня?

   - Понимаю, и до конца жизни буду благодарна вам. Не знаю, кто вы и откуда вы взялись в Разлогах, но думаю, что Бог послал мне вас на защиту и спасение; я скорее убила бы себя, чем отдалась этому разбойнику.

   - Этот вампир хотел воспользоваться вашей невинностью.

   - Что я ему сделала, несчастная! За что он меня преследует? Я давно его знаю и ненавижу: он всегда возбуждал во мне только страх. Неужели я одна только на свете, что он из-за меня пролил столько крови и убил моих братьев?! Боже мой, при одном воспоминании у меня стынет кровь. Что мне делать? Куда от него скрыться? Не удивляйтесь моим жалобам, я несчастна и мне стыдно за его любовь, я предпочитаю ей смерть.

   Щеки Елены запылали, и слезы презрения и страдания покатились по ним..

   - Не спорю, - сказал Заглоба, - ваш дом постигло большое несчастье, но позвольте вам сказать, что ваши родные сами виноваты в этом. Не надо было обещать вашей руки казаку и обманывать его; когда он узнал об этом, то страшно рассердился, и все мои увещевания не помогли. Жаль и мне ваших убитых братьев, в особенности младшего; он был еще совсем ребенок, но видно было, что вырос бы героем.

   Елена заплакала.

   - Ваши слезы неуместны в платье, которое на вас теперь надето; вытрите их и смотрите на все, как на волю Божью, он накажет убийцу; да он уже и наказал его: пролив даром кровь, он вас, единственную и главную цель всех злодейств... потерял.

   Заглоба на минуту умолк, потом продолжал опять:

   - Ох, какую он бы мне задал теперь трепку, если бы я попался ему в руки! Содрал бы с меня шкуру! Вы не знаете, что я в Галате пострадал уже от турок, но другой раз не желаю, и поэтому еду не в Лубны, а в Черкассы. Хорошо было бы скрыться у князя, но если догонят? Вы слышали, что, когда я отвязывал лошадей, слуга Богуна проснулся? А если он поднял тревогу? Тогда они сейчас же послали за нами погоню и могут догнать нас через час, потому что у них есть свежие княжеские лошади, а у меня не было времени выбирать. Этот Богун - дикий зверь, я так его ненавижу, что скорей бы желал видеть черта, чем его. Сохрани нас, Господи, от его руки! Он сам погубил себя, оставив Чигирин вопреки приказанию гетмана и ослушавшись русского воеводы; ему теперь остается только бежать к Хмельницкому; но плохо ему придется, если тот разбит, что уже могло случиться. Жендян встретил за Кременчугом войска, шедшие под начальством Барабаша и Кшечовского против Хмеля, да кроме того еще Стефан Потоцкий двинулся с конницей сухим путем. Но Жендян из-за починки чайки просидел в Кременчуге десять дней, а пока он добрался до Чигирина, битва уже началась, и мы дожидались известий.

   - Так Жендян, верно, привез письма из Кудака? - спросила Елена.

   - Да; письма от Скшетуского к княгине и к вам, но Богун их перехватил; узнав из них обо всем, убил сейчас же Жендяна и пошел мстить Курцевичам.

   - Несчастный мальчик! Из-за меня он лишился жизни.

   - Успокойтесь, княжна, он будет жив.

   - Когда же это случилось?

   - Вчера утром Богуну убить человека все равно что выпить кубок вина. А прочитав письма, он так ревел, что весь Чигирин дрожал.

   Разговор прекратился. Небо уже розовело: на востоке виднелась яркая заря, окруженная золотой полосой; воздух был свежий, возбуждающий, и лошади начали весело ржать.

   - Ну скорей теперь, с Богом! - сказал Заглоба. - Лошади отдохнули, и нечего терять времени...

   Они снова поскакали и долго летели без отдыха, но вдруг перед ними показалась какая-то черная точка, приближающаяся с необыкновенной быстротой.

   - Что это могло, бы быть? - сказал Заглоба. - Придержим немного лошадей. Это какой-то всадник

   Действительно, к ним приближался всадник, который, прильнув лицом к гриве своего коня, все еще продолжал стегать его нагайкой. Конь его, казалось, совсем почти не прикасался к земле.

   - Что это за дьявол и чего он так петит? Ну и летит же! - сказал Заглоба, вынимая на всякий случай пистолет.

   Всадник между тем был уже в тридцати шагах.

   - Стой! - крикнул Заглоба, прицеливаясь. - Кто ты? Всадник приподнялся на седле, но, едва взглянув на Заглобу, воскликнул: "А! господин Заглоба!" Это был Плесневский, слуга старосты из Чигирина.

   - Что ты тут делаешь? Куда скачешь?

   - Поворачивайте и вы за мной! Несчастие! Видно, настал суд Божий!

   - Что случилось, говори?

   - Чигирин занят запорожцами, а мужики режут шляхту. Суд Божий!

   - Во имя Отца и Сына... что ты говоришь... Хмельницкий...

   - Да, Потоцкий побежден, Чарнецкий в плену. Татары идут с казаками, а с ними Тугай-бей.

   - А Барабаш и Кшечовский?

   - Барабаш погиб, Кшечовский перешел к Хмельницкому, Кривонос еще вчера ночью пошел на гетманов, а Хмельницкий сегодня до рассвета. Сила страшная! Весь край в огне; мужичье поднимается, кровь льется повсюду! Бегите!..

   Заглоба вытаращил глаза, раскрыл рот и не мог вымолвить ни слова.

   - Бегите! - повторил Плесневский.

   - Иисусе Христе! - простонал Заглоба.

   - Господи Иисусе! - повторила Елена и начала плакать.

   - Бегите, остается уже мало времени.

   - Где? Куда?

   - В Лубны.

   - А ты тоже едешь туда?

   - Да, к князю-воеводе.

   - Черт возьми! - воскликнул Заглоба. - А где же гетманы?

   - Под Корсунью, но Кривонос, верно, уж бьется с ними.

   - Кривонос он или Прямонос, пусть его чума задушит! Туда, значит, нечего ехать. Все равно что льву в пасть, на погибель. А тебя кто послал в Лубны? Твой господин?

   - Нет, он бежал, а меня спас мой кум, запорожец: он мне и помог уйти. Еду в Лубны по собственному внушению, потому что не знаю, куда скрыться.

   - Минуй только Разлоги: там Богун, он тоже хочет пристать к мятежникам.

   - О, Господи помилуй! В Чигорине говорили, что мужичье подымается и в Заднепровье.

   - Может быть! Отправляйся же свой дорогой, с меня достаточно думать о своей шкуре.

   - Я так и сделаю! - сказал Плесневский и, ударив нагайкой коня, поскакал.

   - Не заезжай в Разлоги! - крикнул ему Заглоба. - Если встретишь Богуна, не говори, что видел меня, слышишь?

   - Слышу, - ответил Плесневский, - с Богом! - и полетел, будто за ним гнались.

   - Черт возьми! - сказал Заглоба. - Бывал я в разных переделках, но такой оказии со мной еще не случалось. Спереди Хмельницкий, сзади Богун. Глупо я сделал, что сразу не уехал с вами, княжна, в Лубны, но теперь не время говорить об этом. Тьфу! Все мое остроумие годится теперь разве только на чистку сапог. Что делать? Куда деваться? Видно, во всей Польше нет угла, где бы человек мог умереть естественной смертью. Благодарю за такой сюрприз, пусть другие пользуются им.

   - Милостивый государь, - проговорила Елена, - мои два брата, Юрий и Федор, живут в Золотоношах; может быть, они помогут нам спастись?

   - В Золотоношах? Подождите-ка... В Чигирине я познакомился с неким Унежицким, у которого там два имения: Кропивна и Чернобой. Отсюда далеко, дальше чем в Черкассы. Но что делать? Если другого выхода нет, то бежим хоть туда. Надо только съехать с дороги; путь через степи и леса не так опасен. Если бы хоть на недельку скрыться, хотя бы в лесах, а в это время гетманы покончат, верно, с Хмельницким, и на Украине все затихнет. Но не затем спас нас Бог из рук Богуна, чтобы мы погибли. Надейтесь на Бога! Ну ничего, успокойтесь!.. Я уже оправился. Я уж бывал в разных оказиях. Когда-нибудь, в свободное время, я вам расскажу, что со мной случилось к Галате, из чего вы заключите, что тогда мне пришлось туго, а все-таки моя смекалка помогла мне выйти целым и невредимым; правда, борода поседела, но это не беда. Однако нужно съехать с дороги. Сворачивайте; вы отлично правите конем, как самый ловкий казачок! Никто нас не увидит в этой высокой траве.

   Действительно, чем дальше они углублялись в степь, тем трава становилась выше, так что наши всадники совершенно скрылись в ней, но лошадям тяжело было идти и они скоро устали.

   - Если мы хотим, - сказал Заглоба, - чтобы эти клячонки еще послужили нам, то надо слезть и расседлать их Путь они поедят, а то, пожалуй, откажутся идти дальше. Я думаю, что мы скоро доберемся до Каганлыка, чему я очень был бы рад; нет ничего лучше его тростников: как спрячешься в них, сам черт не найдет... Лишь бы только не заблудиться.

   Заглоба сошел с лошади и помог сойти Елене; расседлав лошадей, ой стал доставать провизию, которой предусмотрительно запасся в Разлогах.

   - Надо подкрепиться, - сказал он, - дорога дальняя. Помолитесь святому Рафаилу, чтобы мы благополучно совершили путь. В Золотоношах есть старая крепость, может быть, там найдется и какой-нибудь гарнизон. Плесневский говорил, что мужичье поднимается и в Заднепровье. Гм, может быть; здесь везде народ бунтуется легко, но в Заднепровье есть могучая рука князя, которая дьявольски тяжела! Хотя у Богуна шея здоровая, но если эта рука прикоснется к ней, то он поклонится до земли... дай-то Бог! Ну, кушайте, барышня!

   Заглоба вынул складной нож, разложил на чепраке жареную говядину и хлеб.

   - Кушайте же, барышня, - сказал он, - пословица говорит "Когда в животе пусто, то в голове горох да капуста". Мы уже и так сплоховали; оказалось, что лучше было бы бежать в Лубны, но делать нечего! Князь, верно, двинется с войском к Днепру, на помощь гетманам. Да, дожили мы до страшных времен, нет ничего хуже, как внутренняя война; теперь не будет угла мирному человеку. Лучше бы мне было сделаться ксендзом, у меня было к Этому призвание: ведь я человек спокойный, смирный, но судьба решила иначе. Бог мой, я теперь был бы каноником в Кракове и распевал бы себе молитвы, а голос у меня чудный. Но что делать? В молодости нравились мне женщины; я был такой красавец, что, как взглянула какую, так она и задрожит, как от удара молнии. О, если бы мне отнять лет двадцать, тогда я показал бы Скшетускому! Славный из вас казачок... Неудивительно, что молодые ухаживают за вами и разбивают из-за вас друг другу головы. Скшетуский ведь тоже порядочный забияка. Я сам видел, как его задел Чаплинский; он, правда, был немножко под хмельком, но так схватил его за голову да, с позволения сказать, за штаны, что у него все кости развинтились. Старый Зацвилиховский говорил мне про вашего жениха, что он знатный рыцарь и любимец князя; впрочем, я и сам видел, что он герой и опытный солдат... Однако становится жарко; и как мне ни мила ваша компания, я желал бы все-таки быть в Золотоношах. Придется нам днем сидеть в траве, а ночью ехать. Не знаю только, вынесете ли вы такие невзгоды?

   - Ничего, я здорова, вынесу все, могу ехать хоть сейчас.

   - Не фантазия ли это? Лошади уж отдохнули, и я сейчас оседлаю их, чтобы на всякий случай быть наготове. Я не успокоюсь, пока не увижу каганлыкских зарослей и очеретов. Если бы мы не съезжали с дороги, то около Чигорина нашли бы реку, а отсюда до нее не меньше десяти верст. Когда приедем к ней, переправимся на другой берег. Признаюсь, что мне хочется спать. Вчерашнюю ночь проколобродил в Чигирине, днем черт меня понес с казаком в Разлоги. Я так хочу спать, что потерял всякую охоту к разговору, хотя молчание и не в моей натуре; да и философы говорят, что кот должен быть ловкий, а мужчина разговорчивый, но теперь у меня обленился язык. Извините, если я немножко вздремну.

   - Не стесняйтесь, - сказала Елена.

   Заглоба напрасно обвинял свой язык в лености; он без умолку молол им до самого рассвета, хотя ему действительно хотелось спать.

   Когда они сели на лошадей, он сначала дремал, качаясь в седле, а вскоре крепко уснул; его усыпили усталость и шелест травы, рассекаемой конскими грудями. Елена отдалась своим думам, которые кружились в ее голове, как стаи птиц. События следовали так быстро одно за другим, что девушка не могла дать себе отчета, что с нею случилось. Нападения, ужасающие сцены убийств, страх, неожиданное спасение и бегство - все это произошло как буря, в одну ночь. Притом случилось столько непонятного! Кто был ее спаситель? Правда, он сказал ей свое имя, но ведь имя ничего не объясняет. Как он попал в Разлоги? Он сам говорил, что приехал с Богуном, значит, был его знакомым или приятелем. В таком случае зачем он спасал ее, подвергаясь большой опасности и мести атамана? Чтобы понять это, нужно было хорошо знать Заглобу, его неспокойную голову и доброе сердце. Елена же знала его всего только шесть часов. И вот этот незнакомый человек с отвратительным лицом пьяницы является ее спасителем