Сенкевич Генрик - Огнем и мечом

жас, что говорят, будто он ростом с сосну, во лбу две головни, а вместо коня под ним какое-то чудовище.

   - Господи помилуй!

   - Нам взять бы этого ляха с его солдатами, да и бежать!

   - Как бежать? Кони и так чуть дышат.

   - Плохо, братцы! Если бы я был атаманом, то свернул бы этому ляху голову, а сам бы хоть пешком пошел к Каменцу.

   - Мы возьмем его с собой в Каменец. Там наши атаманы позабавятся еще с ним.

   - Прежде позабавятся с вами черти! - бормотал Заглоба.

   Несмотря на весь свой страх перед Богуном, а может быть, и вследствие его, Заглоба поклялся, что не дастся в руки живым. Он освободился от веревок, в руках у него сабля - значит, он будет защищаться. Зарубят - так зарубят, но живым не возьмут.

   Фырканье и ржание лошадей, очевидно страшно измученных, заглушило дальнейший разговор, а Ззглобу навело на мысль. "Вот если бы я мог незаметно пробраться и вскочить на лошадь! - думал он. - Ночь темна, и прежде чем они заметили бы, что случилось, я скрылся бы с глаз В этих ярах и лощинах трудно найти и днем, при свете, а ночью уж и подавно. Боже, помоги мне придумать что-нибудь!"

   Но это было дело нелегкое. Для этого надо было бы высадить стену, что мог сделать один только Подбипента, или же подкопаться под нее, как лисица; но и тогда, наверное, казаки услыхали бы и схватили беглеца за шиворот, прежде чем он успел бы вскочить на седло.

   В голове Заглобы теснились тысячи дум, но именно потому, что их было тысячи, ни одна из них не представлялась ему совершенно ясно. "Придется, должно быть, поплатиться своей шкурой!" - подумал он и направился к третьей стене.

   Вдруг он ударился головой обо что-то твердое и пощупал: это оказалось лесенкой. Хлев, как видно, был не для свиней, а для коров, а наверху, под крышей, был устроен склад для сена и соломы. Заглоба, недолго думая, полез наверх. Потом, сев и отдохнув, начал постепенно втягивать за собой лесенку.

   "Ну вот я и в крепости! - проворчал он. - Если даже они найдут другую лестницу, то все-таки не скоро доберутся сюда, а если я не разрублю первую же башку, которая сунется ко мне, то я позволю выкоптить себя! О, черт! - проговорил он вдруг. - Да они, в самом деле, могут не только выкоптить меня, но даже сжарить и вытопить из меня сало. Ну, пусть их! Захотят сжечь хлев - пусть! Тем более не дамся им живым; а мне все равно, склюют ли меня вороны сырым или жареным. Лишь бы только вырваться из этих разбойничьих рук, а об остальном я не беспокоюсь - надеюсь, что как-нибудь обойдется все это".

   Заглоба, как всегда, быстро переходил от отчаяния к надежде. Он неожиданно почувствовал такое спокойствие, как будто находился уже в лагере князя Иеремии. Однако положение его немногим улучшилось. Он сидел на чердаке и, имея в руках саблю, мог, правда, долго защищать к себе доступ, но это было все. От чердака до освобождения было еще очень далеко.

   "Ну, как-нибудь обойдется!" - прошептал Заглоба и, подойдя к крыше, начал тихонько разбирать ее, чтобы сделать в ней отверстие.

   Это было нетрудно, так как казаки все время разговаривали между собою, чтобы как-нибудь развлечься от скуки во время стражи; к тому же поднялся довольно сильный ветер, заглушавший своим шумом шелест отрываемой соломы

   Через несколько времени дыра была уже готова. Заглоба просунул в нее голову и начал оглядываться кругом.

   Ночь кончалась, и на востоке уже занималась заря, при бледном свете которой Заглоба увидел весь двор, заполненный лошадьми; около хаты лежал ряд спящих казаков, дальше находился колодец, в котором отсвечивала вода, а возле него - снова ряд людей и несколько казаков, прохаживающихся вдоль этого ряда с обнаженными саблями.

   "Это связаны мои люди. - проворчал шляхтич. - Ба! - прибавил он через минуту. - Если бы они были мои, но ведь они князя Иеремии. Славный я вождь, нечего сказать! Завел их прямо в пасть зверю! Стыдно будет показаться на глаза, если Бог поможет мне уйти отсюда! А все из-за чего? Из-за амуров и водки! Какое мне было дело до того, что женятся какие-то хамы? Для меня так же интересна зга свадьба, как и собачья. Нет, я отказываюсь от этого изменника меда, который бросается в ноги, а не в голову. Все зло на свете происходит от пьянства; потому что если бы напали на нас в трезвом виде, то я несомненно, одержал бы победу и сам бы запер в хлев Богуна".

   И взор Заглобы снова упал на хату, в которой спал атаман, и остановился на ее дверях.

   - Спи, спи, злодей! - бормотал он. - Спи! Пусть тебе приснится, что черти сдирают с тебя шкуру, это не минует тебя Ты хотел истыкать меня ножом, но попробуй-ка влезть теперь ко мне, я так истыкаю твою шкуру, что вряд ли она будет годна собакам на сапоги. Ах, если бы я мог вырваться отсюда, если б только мог! Но как?

   Действительно, задача эта была почти неразрешима. Весь двор был так наполнен людьми и лошадьми, что если б даже, ему и удалось выбраться из хлева и вскочить на одну из лошадей, которые стояли туг же, около хлева, то он не успел бы даже добраться до ворот, а уж о том, чтобы вырваться за ворота, нечего было и думать.

   Ему, однако, казалось, что главная часть его задачи уже решена: он не был связан, имел в руках саблю и сидел под крышей, точно в крепости.

   "Тьфу, черт! - думал он. Неужели я для того только освободился от веревок, чтобы повеситься на них?"

   И в голове его снова завертелись мысли; но их была такая масса, что нельзя было выбрать ни одной.

   Между тем рассветало все больше и больше. Предметы, начали выступать из мрака, а крыша хаты словно покрылась серебром. Заглоба мог уже отчетливо разглядеть отдельные группы людей; он увидел красные мундиры своих солдат, лежавших у колодца, и бараньи кожухи, под которыми спали казаки у хаты.

   Вдруг из ряда спящих поднялась какая-то фигура и медленно пошла через двор, останавливаясь то тут, то там около людей и лошадей, поговорила немного с казаками, караулившими пленников, и наконец подошла к хлеву. Заглоба думал сначала, что это Богун, так как заметил, что караульные говорили с ним, как подчиненные с начальником.

   "Вот если бы у меня теперь было в руках ружье, полетел бы ты вверх тормашками", - пробормотал Заглоба.

   В эту минуту человек этот поднял голову вверх, и на лицо его упал утренний свет это был не Богун, а сотник Голода, которого Заглоба тотчас же узнал, так как был знаком с ним еще в Чигирине, когда водил компанию с Богуном.

   - Хлопцы, - сказал Голода, - вы не спите?

   - Нет, батько, хоть и хочется спать. Пора бы сменить нас.

   - Сейчас сменят. А вражий сын не ушел?

   - Какое там, разве только отдал душу; он даже не двигается

   - О, это хитрая лиса! Посмотрите-ка, что с ним.

   - Сейчас! - ответило несколько молодцов, подходя к дверям хлева.

   - Да заодно сбросьте и сено. Надо вытереть лошадей! С восходом солнца двинемся в путь.

   - Хорошо, батько!

   Заглоба поспешно бросил свой наблюдательный пункт и притаился на сеновале. Одновременно с этим он услышал скрип двери и шелест соломы под ногами казаков. Сердце его стучало, как молот, а рука сжимала рукоять сабли; он давал в душе обещания, что скорей позволит сжечь себя вместе с хлевом или разрубить на куски, чем отдастся живым. Он ожидал, что вот-вот казаки поднимут страшный крик, но ошибся. Он слышал, как они все торопливее и торопливее ходили по хлеву; наконец отозвался какой-то голос:

   - Что за черт! Не могу найти его! Мы ведь бросили его сюда.

   - Уж не оборотень ли это! Высеки огня, Василий, а то тут темно, как в лесу.

   Наступило молчание. Василий, очевидно, искал трут и огниво, а другой казак начал потихоньку звать:

   - Шляхтич, отзовись!

   - Поцелуй пса в ухо! - пробормотал Заглоба.

   Послышался звук огнива о кремень; затем посыпался сноп искр, осветивших на минуту темную внутренность хлева и головы казаков; потом опять воцарилась темнота.

   - Нет его! Нет! - послышались тревожные голоса.

   Один из казаков бросился к дверям.

   - Батько Голода! Батько Голода!

   - Что такое? - спросил сотник, показываясь в дверях

   - Нет ляха!

   - Как нет?

   - Провалился сквозь землю! Нет его нигде! О, Господи помилуй! Мы и огонь зажигали - нет его!

   - Не может быть! Ой_; достанется вам от атамана! Убежал он, что ли? Заспались?

   - Нет, батько, мы не спали. Из хлева он не мот выйти.

   - Тише, не будить атамана! Если он не ушел, то должен быть здесь. А вы везде искали его?

   - Везде.

   - А на сеновале?

   - Как же он мог влезть туда, если он был связан?

   - Дурак! Если б он не развязался, то был бы здесь. Поискать его на сеновале! Высечь огня!..

   Снова посыпались искры. Известие это сейчас же облетело всю стражу. В хлеву началась толкотня, какая обыкновенно происходит, когда случится что-нибудь неожиданное: слышались быстрые шаги, торопливые вопросы и ответы. Раздавались всевозможные советы.

   - На сеновал! На сеновал!

   - Смотри снаружи!

   - Не будить атамана! Будет беда!

   - Лестницы нет!

   - Принести другую.

   - Нигде нет!

   - Сбегай в избу, нет ли там.

   - О, лях проклятый!

   - Надо лезть на крышу!

   - Нельзя. Она выступает и обшита досками.

   - Принести пики - мы по ним поднимемся наверх! А, собака! Втащил наверх и лестницу!

   - Принести пики! - загремел голос Голоды.

   Казаки бросились за пиками, а остальные стали заглядывать! на сеновал. Сквозь открытые двери проникал бледный утренний! свет, слабо освещая четырехугольное отверстие сеновала.

   Снизу раздались отдельные голоса.

   - Ну, пане шляхтич! Спусти лестницу и слезай! Все равно не уйдешь! Зачем утруждать людей? Слезай, слезай!

   Тишина.

   - Ты человек умный! Ведь если бы это помогло тебе, то ты сидел бы там; но ты ведь слезешь добровольно! Ты добрый!

   Тишина.

   - Слезай! А не то мы сдерем с тебя шкуру и бросим лицом в навоз!

   Но Заглоба оставался глух ко всем угрозам и похвалам, и сидел в темноте, точно барсук в своей норе, приготовляясь к отчаянной борьбе. Он только сильнее сжимал свою саблю, сопел и шептал про себя молитву.

   Между тем принесли пики, связали их по три вместе и поставили острием вверх Заглобе пришла было в голову мысль схватить их и втянуть вверх, но он сообразил, что крыша может оказаться чересчур низкой и ему не удастся совершенно втянуть их.

   Весь хлев тем временем наполнился казаками: одни светили лучинами, другие нанесли всевозможных решеток от возов, дубин и прочего, но так как все это было коротко, то они наскоро связывали их ремнями, поскольку по пикам трудно было взобраться. Однако нашлись охотники.

   - Я пойду! - отозвалось несколько голосов.

   - Подождите, пока свяжут лестницу! - сказал Голода.

   - А что, батько, если попробовать по пикам?

   - Василий влезет! Он умеет лазить, как кот!

   - Попробуй!

   - Ой, осторожнее, - шутили другие,- у него сабля, он тебе срежет голову, вот увидишь!..

   - Схватит он тебя за волосы и отделает, как медведь!

   Но Василий не испугался.

   - Он знает, что если тронет меня хоть пальцем, то задаст ему перцу атаман, да и вы, братцы, - сказал он.

   Слова эти служили предостережением Заглобе, который сидел, не шевелясь.

   Казаки, как это часто случается между солдатами, пришли в хорошее настроение духа; все это происшествие начало забавлять их, и они продолжали подшучивать над Василием:

   - Будет одним дурнем меньше на белом свете!

   - Он не будет раздумывать, как мы отплатим ему за твою голову. Он - смелый молодец!

   - Ого-го! Это оборотень! Черт его знает, во что он там обернулся! Это чародей! Неизвестно, кого ты найдешь там, Василий!

   Василий, который уже поплевал себе на ладони и взялся за пики, вдруг остановился.

   - На ляха пойду, - сказал он, - а на черта нет!

   Между тем связали лестницу и приставили ее к отверстию, но и по ней было трудно взбираться, так как она стала гнуться, а тонкие ее перекладины трещали под ногами. Первым начал влезать по ней Голода, говоря:

   - Ты видишь, шляхтич, что это не шутка? Ты уперся и хочешь сидеть наверху - сиди, но только не защищайся, потому что мы и так достанем тебя, хотя бы пришлось разобрать весь хлев. Не будь же глуп!

   Наконец голова Голоды достигла отверстия и стала уходить в него. Вдруг раздался свист сабли, казак дико вскрикнул, зашатался и упал между казаками, с разрубленной пополам головой.

   - Коли! Коли! - закричали казаки.

   В хлеве поднялась страшная суматоха и крики, заглушаемые громовым голосом Заглобы:

   - А, злодеи, людоеды, душегубы! Всех перерублю вас, шельмы паршивые! Попробуйте рыцарской руки! Научу я вас, как нападать по ночам на честных людей Запирать в хлеву шляхтича! А, мошенники! Подходите, подходите, по одному или по два! Только лучше попрячьте ваши башки в навоз, а не то отрублю!

   - Коли! Коли его! - кричали казаки.

   - Сожжем хлев!

   - Я сам сожгу его, собачьи дети, только вместе с вами!

   - Лезьте по нескольку сразу! - закричал старый казак. - Держите лестницу, подпирайте пиками! Обмотайте головы соломой, мы должны достать его!

   И с этими словами он сам полез наверх, с ним еще двое казаков; перекладины начали ломаться, лестница совсем перегнулась, но двадцать сильных рук подперли ее пиками: Некоторые казаки просунули в отверстие свои пики, чтобы ослабить сабельные удары.

   Но через минуту на головы стоявших внизу свалилось три новых трупа.

   Заглоба, разгоряченный удачей, рычал, как вол, и сыпал такие проклятия, от которых замерли бы даже души казаков если бы ими не овладело бешенство. Некоторые кололи пиками сеновал, другие опять взбирались наверх, хотя там их ждала верная смерть. Вдруг у дверей раздался крик, и в хлев вбежал сам Богун.

   Он был без шапки, в одних только шароварах и рубахе; в руках у него была обнаженная сабля, глаза сверкали огнем.

   - Через крышу, собаки! - крикнул он. - Сорвать крышу и взять его живым!

   А Заглоба, увидев его, заревел:

   - Только подойди, хам! Я отрежу тебе и уши, и нос, головы не возьму, потому что она - достояние палача! Что? Струсил? Боишься? Связать мне эту шельму, тогда я всех прощу! Ну что же, висельник, кукла жидовская! Сунь же сюда голову! Иди, иди, сюда, я буду рад! Я так тебя попотчую, что потом тебя не узнают ни мать, ни отец!

   Послышался треск стропил. Очевидно, казаки забрались на крышу и срывали ее. Заглоба слышал это, но страх не убавил его сил. Он словно опьянел от борьбы и крови.

   "Запрячусь в угол и там погибну", - подумал он.

   Но в эту минуту во дворе раздались выстрелы, и в хлев вбежало одновременно несколько казаков.

   - Батько! Батько! - кричали они. - Скорей сюда!

   Заглоба в первую минуту не понял, что случилось, и удивился. Взглянул вниз - никого уж нет. Стропила на крыше уже не трещат.

   - Что случилось? - сказал он громко. - А, понимаю! Хотят сжечь хлев и потому стреляют в крышу.

   А во дворе все яснее и яснее слышались страшные крики людей и лошадиный топот. Выстрелы смешались с воем и звоном оружия.

   "Боже! Неужели это битва?" - подумал Заглоба и бросился к сделанной им в крыше дыре.

   Едва он взглянул, как от радости под ним подогнулись колени.

   На дворе кипел бой, и Заглоба увидел страшный погром казаков Богуна, Пораженные неожиданным нападением, они почти без сопротивления гибли под огнем выстрелов; ударами мечей и натиском конских грудей. Солдаты в красных мундирах нещадно били и преследовали их, не давая им ни выхватить сабель, ни сесть на коней. Защищались только отдельные кучки: одни бросались к лошадям и силились вскочить на них, но гибли прежде, чем нога их успевала коснуться стремени; другие, побросав, пики и сабли, прятались под забор, застревали между кольями, скакали через забор, кричали и выли нечеловеческими голосами. Несчастным казалось, что на них как орел, неожиданно налетел сам князь Ерема со всем своим войском. Им не было времени ни опомниться, ни оглянуться кругом: крики победителей, свист сабель и гул выстрелов преследовали их, как буря; горячее дыхание лошадей жгло им спины.

   - Люди, спасайтесь, - раздавалось со всех сторон.

   - Бей! Режь! - кричали нападающие.

   Наконец, Заглоба увидел маленького Володыевского, который, стоя у ворот с несколькими солдатами, отдавал им приказания и словами, и булавою, время от времени он сам бросался на своем гнедом коне в самый центр битвы; и где он только повернется или взмахнет саблей, там сейчас же падает человек, не успев даже крикнуть. Этот маленький Володыевский был знаток своего дела и солдат душой и телом. Не теряя из виду хода битвы, он то, тут, то там направлял ее, словно капельмейстер, который, дирижируя оркестром, иногда заиграет сам, иногда перестает играть, но все-таки наблюдает, чтобы каждый точно исполнял свою партию.

   Увидев его, Заглоба начал в восторге топать ногами, так что поднял целые облака пыли, хлопать в ладоши и кричать:

   - Бей их, собачьих сынов! Руби их, коли, режь, дери с них шкуру! Руби их всех до единого!

   От крика и усилий глаза его налились кровью, так что несколько мгновений он ничего почти не видел; но когда он снова открыл их, то ему представилось прекрасное зрелище: на коне, как молния, мчался Богун с. горстью казаков, без шапки, в одной рубахе и шароварах, а за ним гнался со своими солдатами маленький Володыевский.

   - Бей! - крикнул Заглоба. - Это - Богун!

   Но голос его не долетел до Володыевского. Богун тем временем перепрыгнул через забор, Володыевский - за ним; некоторые из казаков отстали, а у других лошади свалились от прыжка. Заглоба взглянул опять и увидел Богуна уже на равнине, Володыевский был там же. Казаки Богуна и солдаты Володыевского рассеялись; началась одиночная борьба. Заглоба замер, глаза его чуть не вылезли из орбит он увидел, что Володыевский совсем уже настиг Богуна, как гончая кабана; последний повернул голову и выхватил саблю.

   - Они уж дерутся! - кричит Заглоба.

   Еще минута, и Богун падает вместе с лошадью, а Володыевский, стоптав его, гонится уже за другими.

   Но Богун еще жив; он вскакивает и бежит к скатам, заросшим кустарником.

   - Держи, держи его! - кричал Заглоба. - Это - Богун.

   Но вот мчится новая ватага казаков, которая скрывалась до сих пор под скатами, а теперь, открытая в своем убежище, искала другого прикрытия. За ними в нескольких саженях гонятся солдаты. Ватага эта, догнав Богуна, подхватывает его и увлекает с собой. Наконец она совсем исчезает из глаз; с нею исчезают и солдаты.

   На дворе сделалось пусто и тихо, потому что даже солдаты Заглобы, отбитые Володыевским, вскочив на казацких лошадей, погнались вместе с другими за бегущим неприятелем.

   Заглоба спустил лестницу, слез сверху и, выйдя из хлева, сказал:

   - Я свободен...

   И начал оглядываться. На дворе лежало множество убитых казаков и несколько солдат. Шляхтич медленно расхаживала между ними, внимательно оглядывая каждого, и наконец опустился перед одним на колени. Через минуту он уже поднялся, с жестяной фляжкой в руках

   - Полная! - пробормотал он.

   И, приложив ее к губам, опрокинул голову.

   - Недурна!

   Затем снова оглянулся и повторил, на этот раз решительнее:

   - Я свободен...

   Потом пошел к хате, на пороге которой наткнулся на труп старого бондаря, убитого казаками, и вошел в неё.

   Когда он вышел, на жупане его, запачканном в навозе, блестел пояс Богуна, вышитый золотом, за который был заткнут номе с крупным рубином на рукоятке.

   - Бог награждает мужество! - бормотал он. - Пояс набит довольно туго! А плюгавый разбойник! Надеюсь, что он не вывернется теперь! Однако этот маленький Володыевский - штучка! Я знал, что он храбрый солдат, но никак не ожидал, чтобы он так насел на Богуна! Такой маленький, а сколько в нем храбрости и одушевления! Богун мог бы носить его у пояса, вместо ножа, А, чтоб его черти взяли! Нет, лучше помоги ему, Боже! Он, должно быть, не узнал Богуна, а то прикончил бы его. Фу, как здесь пахнет порохом! Даже в носу крутит! Однако я вывернулся из такой беды, в какой еще никогда не бывал! Слава Всевышнему! Надо присмотреться к этому Володыевскому - в нем, должно быть, сидит дьявол.

   И, рассуждая таким образом, Заглоба присел на пороге хлева и стал ждать.

   Вдали, на равнину показались солдаты, возвращающиеся с погрома, с ВолоДыевским во главе, который, увидев Заглобу, поскакал скорей и, соскочив с коня, подошел к нему.

   - Вас ли я вижу? - кричал он еще издали.

   - Меня, в собственной моей персоне! - ответил Заглоба. - Да благословит вас Бог за то, что вы пришли на помощь!

   - Слава Богу, что вовремя! - ответил маленький рыцарь, радостно пожимая руку Заглобы.

   - А как же вы узнали об всем, что тут случилось?

   - Мне дали знать крестьяне этого хутора.

   - А я думал, что они изменили мне.

   - Нет, это добрые люди. Ушли целыми только молодые, а что сталось с другими - не знают.

   - Если не изменники, то, значит, их побили казаки. Хозяин лежит около хаты. Но дело не в том... Скажите, Богун жив или убежал?

   - Разве это был Богун?

   - Ведь это был Богун, тот, без шапки, в рубахе и шароварах, которого вы повалили вместе с лошадью.

   - Я его ранил в руку. Черт возьми, как же это я не узнал его! Но вы? Что вы натворили?

   - Что я натворил? - повторил Заглоба. - Пойдемте, и вы увидите.

   С этими словами он взял его за руку и повел в хлев.

   - Смотрите! - сказал он.

   Володыевский, войдя в хлев со света, сначала ничего не мог разобрать, но когда глаза его несколько освоились с темнотой, он разглядел кучу мертвых тел, лежащих в навозе.

   - Кто же это столько, нарезал их? - с удивлением спросил он.

   - Я! - ответил Заглоба. - Вы спрашиваете, что я сделал, - так вот, смотрите!

   - Ну, ну! - сказал молодой офицер, качая головой. - Каким же это образом?

   - Я защищался там, наверху, а они штурмовали меня снизу и с крыши. Не знаю, долго ли продолжалось все это, потому что в битве время летит незаметно. Это был Богун со всей своей шайкой! Попомнит он и вас, и меня! В другой раз расскажу вам, как я попал в плен, что я вытерпел и как обругал Богуна. Я теперь я так устал, что еле стою на ногах.

   - Нечего и говорить, - сказал Володыевский, - вы храбро защищались. Одно только скажу, что вы лучший воин, чем вождь.

   - Теперь не время спорить, - ответил шляхтич. - Лучше поблагодарим Господа, что он послал нам победу, которая не скоро забудется людьми.

   Володыевский удивленно посмотрел на Заглобу. До сих пор ему казалось, что он один одержал победу, которой Заглоба, очевидно, хотел поделиться с ним. Он только посмотрел на шляхтича, потом, покачав головой, сказал:

   - Ну, пусть будет так!

   Через час оба приятеля во главе соединенных отрядов двинулись к Ермолинцам.

   Люди Заглобы были почти все целы, так как, настигнутые во сне, они не сопротивлялись, а Богун, высланный главным образом за сведениями, велел брать их живьем и не убивать.

  

  

   Богуну, несмотря на то, что он был предусмотрительные и опытный вождь, не посчастливилось. Он еще больше убедился, что князь со всеми своими войсками действительно двинулся против Кривоноса, что подтверждали и взятые им в. плен солдаты Заглобы, которые сами свято верили, что следом за ними идет сам князь. Несчастному атаману ничего не оставалось, как только отступить и идти к Кривоносу, но задача эта была не из легких, так как только на третий день он собрал около двухсот казаков; остальные были убиты или ранены и блуждали в ярах и тростниках, не зная, что делать, как защищаться и куда идти. Но эта кучка людей, собравшихся около Богуна, ни к чему не была пригодна, так как малейшая тревога могла обратить ее в бегство. Однако это были все молодцы на подбор, - лучших солдат нельзя было бы найти во всей Сечи. Они не знали, с какими незначительными силами напал на них Володыевский, и что только благодаря тому, что он напал на спящих и неподготовленных к борьбе, он мог так разгромить их Они свято верили, что имеют дело если не с самим князем, то, по крайней мере, с одним из многочисленных его отрядов. Богун горел как в огне; он был ранен, разбит, болен, выпустил из рук заклятого врага и посрамил свою славу. Те казаки, которые еще накануне поражения слепо пошли бы за ним в Крым, в ад и на самого князя, утратили теперь свою веру в него и свое мужество и думали теперь только о том, как бы унести целыми свои ноги. А между тем, Богун сделал бее. что должен был сделать вождь: расставил около хутора стражу и отдыхал только потому, что лошади, пришедшие из-под Каменца почти без передышки, были не способны к дальнейшей дороге. А Володыевский, юные годы которого прошли в походах и засадах на татар, подкрался к ним ночью, как волк, схватил стражу прежде, чем она успела крикнуть или выстрелить, и так неожиданно ударил на них, что он, Богун, успел скрыться в одних только шароварах и рубахе. Когда атаман вспоминал об этом, в глазах у него делалось темно, в голове все кружилось, а отчаяние грызло его душу, как бешеный пес. Он, который бросался в Черном море на турецкие галеры, он, который преследовал татар до самого Перекопа и сжигал аулы под самым носом хана, он, который под самыми Лубнами, на глазах у князя, вырезал его полк в Васипьевке, - он должен был бежать в одной рубахе, без шапки и даже без сабли, так как потерял ее в стычке с маленьким рыцарем. И на постоях и остановках, когда его никто не видел, он хватался за голову и кричал: "Где моя слава молодецкая? Где моя сабля верная?" Им овладевало безумие, и он напивался до потери человеческого облика: тогда он хотел идти на князя, ударить на него и пропасть, сгинуть навеки.

   Но казаки не хотели. "Убей, батько, не пойдем!" - мрачно отвечали они на его взрывы; и напрасно он, в припадке бешенства, рубил их саблями или стрелял в них из пистолета, они не хотели идти и не пошли.

   Из-под ног атамана, казалось, ускользала почва; это не был еще конец его несчастиям. Опасаясь вероятной погони, он не смел идти прямо на юг, предполагая, что Кривонос, может быть, уже отказался от осады, пошел на восток и наткнулся на отряд Подбипенты. Но осмотрительный Лонгин не дал провести себя, первым ударил на него и тем легче разбил, что казаки не хотели драться, и оттеснил к отряду Скшетуского, который так разгромил его, что Богун, после долгого блуждания по степи, обесславленный, без добычи, без казаков, без известий, добрался наконец до Кривоноса

   Однако Кривонос, такой страшный обыкновенно для своих подчиненных, которым не повезло, на этот раз нисколько не рассердился. Он по собственному опыту знал, что значит иметь дело с Еремой; он приголубил даже его, утешил и успокоил, а когда тот заболел горячкой, велел лечить его и беречь как зеницу ока.

   А тем временем четверо княжеских рыцарей счастливо вернулись в Ермолинцы, где остановились на несколько дней, чтобы дать отдых людям и лошадям. Они остановились в той же квартире, где и в первый раз; каждый сдал Скшетускому отчет в том, что с ним случилось и как он поступил; затем они засели за мед и начали дружескую беседу. Но Заглоба почти никому не давал говорить. Он не хотел ничего слушать и желал, чтобы слушали только его, ему казалось, что у него больше всех есть о чем рассказать.

   - Господа, - говорил он, - я попал в плен, это правда, но фортуна изменчива. Богун всю жизнь бил других, а сегодня мы его побили. Это всегда так на войне? Сегодня ты бьешь, а завтра бьют тебя. Но Бог покарал Богуна за то, что он напал на нас, спящих сном праведным, и так бесчестно разбудил нас. Он думал, что напугает меня своим плюгавым языком, но я его так притиснул, что он совсем спутался и выболтал то, что совсем не хотел сказать. Да что тут долго говорить, если бы я не попал в неволю, то мы не разгромили бы его так с Володыевским. Теперь слушайте же дальше: итак, если бы я с Володыевским не побил его, то ничего не осталось бы делать ни Подбипенте, ни Скшетускому, и наконец, если бы мы не разгромили его, то разгромил бы он нас; а если этого не случилось, то благодаря кому?

   - Вы - настоящая лиса, - сказал Лонгин, - тут махнете хвостом, там проскользнете и всегда вывернетесь.

   - Глупа та собака, которая гоняется за своим хвостом, потому что она все равно его не догонит, а только потеряет нюх

   - Но сколько вы людей потеряли?

   - Всего около двенадцати человек и несколько раненых. Там нас не очень били.

   - А вы, господин Володыевский?

   - Человек тридцать, потому что я напал на неприготовленных к битве.

   - А вы, господин поручик?

   - Столько же, сколько и Лонгин.

   - Ну а я только двоих Теперь скажите же сами, кто лучший вождь? Вот то-то! Зачем мы сюда приехали? Затем, что нас послал князь собрать вести о Кривоносе. Так вот я вам скажу, что узнал о нем первый и из самого лучшего источника, прямо от Богуна; знаю, что он стоит под Каменцем и хочет бросить осаду, потому что струсил. Это новость вообще. Но я знаю нечто такое, что обрадует всех вас и о чем я не говорил до сих пор, так как хотел, чтобы мы обсудили это все вместе. Да к тому же я был болен и от усталости и оттого, что я был так неудобно связан; я думал, что совсем захлебнусь кровью.

   - Ах, да говорите же, ради Бога! - воскликнул Володыевский. - Может быть, вы что-нибудь узнали о нашей бедняжке?

   - Да, именно о ней, да благословит ее Бог, - отвечал Заглоба.

   Скшетуский поднялся, выпрямился во весь свой рост и сейчас же сел опять. Настала такая тишина, что слышно было жужжание комаров на окне. Заглоба продолжал:

   - Она жива, я знаю это наверно, и находится в руках Богуна. Да, господа, страшные это руки, но Бог не допустил, чтобы он ее обидел или опозорил. Мне это, господа, сказал сам Богун, а он скорей похвастает чем-нибудь другим.

   - Может ли это быть, может ли это быть? - лихорадочно спрашивал Скшетуский.

   - Если я лгу, пускай меня поразит гром, - торжественно сказал Заглоба, - это истина. Слушайте же, что мне сказал Богун, когда думал посмеяться надо мной, а потом прикусил язычок. "Что же ты думаешь, - говорил он, - что ты привез ее в Бар для мужика, что ли? Что. я, холоп, чтобы неволить ее силой? Или мне не хватит денег, чтобы венчаться в Киеве и чтобы во время венца пели чернецы и горело триста свечей, - у меня, атамана и гетмана!" И он начал топать ногами и грозить мне ножом, думал, что испугает меня, но я ему сказал, чтобы он пугал собак.

   Скшетуский опомнился уже, лицо его сияло и на нем попеременно отражались и страх, и надежда, и сомнение, и радость.

   - Где же она, где? - торопливо спрашивал он. - Если вы и это знаете; то вы - прямо ангел!

   - Этого он мне не сказал, но умной голове довольно и двух слов. Заметьте, господа, что он все насмехался надо мной, пока я не срезал его. Вот он и говорит мне: "Сначала я поведу тебя к Кривоносу, а потом пригласил бы тебя на свадьбу, но теперь война, так что она не скоро еще будет". Заметьте, господа: "еще не скоро". Значит, у нас есть еще время. Заметьте еще: "сначала поведу тебя к Кривоносу, а потом на свадьбу". Значит, никоим образом нет ее у Кривоноса, она где-нибудь далеко, куда еще война не дошла.

   - Золотой вы человек! - воскликнул Володыевский.

   - Я думал сперва, - продолжал приятно польщенный Заглоба, - что, может быть, он отослал ее в Киев, но потом решил, что нет, так как он говорил мне, что поедет туда с нею венчаться. А если поедет, то значит, ее там нет. Да и слишком он умен, чтобы везти ее в Киев, потому что если Хмельницкий пойдет к Червонной Руси, то Киев легко могут занять литовские войска.

   - Правда, правда! - воскликнул Подбипента. - Как Бог свят, многие хотели бы поменяться с вами умом.

   - Только я не с каждым менялся бы, а то вместо мозгов получишь сено - это часто случается на Литве.

   - Опять за свое! - сказал Лонгин.

   - Позвольте же мне кончить. Раз ее нет ни у Кривоноса, ни в Киеве, то должна же она быть где-нибудь?

   - В том-то оно и дело!

   - Если вы догадываетесь, где она, то говорите скорей, я весь горю! - воскликнул Скшетуский.

   - За Ямполем! - сказал Заглоба и торжествующе обвел присутствующих своим здоровым глазом.

   - Откуда вы знаете это? - спросил Скшетуский.

   - Откуда знаю? Вот откуда: сидел я в хлеву, куда велел меня запереть этот разбойник, чтоб его свиньи съели! А вокруг хлева разговаривали казаки. Приложив ухо к стене, я услышал, как один говорит: "Теперь, видно, атаман поедет за Ямполь", а другой на это: "Молчи, коли тебе жизнь еще мила". Даю голову на отсечение, что она за Ямполем.

   - О, как Бог в небе! - воскликнул Володыевский.

   - В Дикие Поля он, понятно, ее не повез, так что, по-моему, он ее спрятал где-нибудь между Ямполем и Ягорлыком. Был я раз в тех странах, когда съезжались королевские и ханские судьи; в Ягорлыке, как вам должно быть известно, разбираются пограничные споры о забранных стадах, а в таких спорах недостатка не чувствуется. По берегам Днестра встречается много яров, рвов, укромных мест и разных камышей, в которых ютятся, как в хуторах, люди, не признающие никакой власти, живущие пустынно и в одиночестве. Без сомнения, он и скрыл ее у этих диких пустынников; там для него было всего безопаснее.

   - Ну а как добраться туда, когда Кривонос загородил дорогу? - сказал Лонгин. - Ямполь, насколько я знаю, разбойничье гнездо.

   - Хотя бы мне десять раз пришлось умереть, я пойду ее спасать! - перебил Скшетуский. - Пойду переодетым и стану, искать ее. Бог поможет, и я найду ее.

   - И я с тобой, Ян! - сказал Володыевский.

   - И я дедом с теорбаном, - прибавил Заглоба. - Я опытнее вас всех, господа: но так как мне до смерти надоел теорбан, то я возьму дуду.

   - Братцы, может быть, и я на что-нибудь пригожусь? - спросил Лонгин.

   - И наверное! - возразил ему на это Заглоба. - Когда нам придется переправляться через Днепр, то ты перенесешь нас всех, как святой Христофор.

   - Сердечно вас всех благодарю, господа, - сказал Скшетуский, - и с большой радостью, принимаю вашу готовность. Друзья познаются только в горе, и я вижу, что Господь Бог не обидел меня таковыми. Дай Бог, чтобы мне привелось отплатить вам за все!

   - Все мы, как один человек, пойдем с тобою! - сказал Заглоба. - Бог любит comacHe_t и поверьте, скоро труды наши увенчаются успехом.

   - Теперь ничего иного ле остается, - произнес после некоторого молчания Скшетуский, - как отвести к князю отряд и отправиться на поиски. Пойдем Днестром за Ямполь, до самого Ягорлыка, и будем всюду искать. А если, как я надеюсь, Хмельницкий уже разбит или будет разбит, пока мы доберемся до князя, значит, и служба не помешает нам. Войско, наверное, пойдет на Украину, чтобы окончательно подавить бунт, но там уже обойдется без нас.

   - Подождите-ка, - сказал Володыевский, - после Хмельницкого дойдет очередь до Кривоноса, и мы можем двинуться к Ямполю вместе с войском.

   - Нет, нам надо ехать раньше, - возразил Заглоба, - но прежде надо отвести отряд чтобы развязать себе руки. Надеюсь, что князь будет доволен нами.

   - В особенности вами.

   - Конечно, потому что я привезу ему самые лучшие вести. Я ожидаю награды.

   - Мы должны отдохнуть до утра, - сказал Володыевский, - впрочем, пусть распоряжается Скшетуский: он тут начальник, но я только предупреждаю, что если мы двинемся сегодня, то все мои лошади попадают.

   - Я знаю, что это невозможно, - ответил Скшетуский, - но думаю, что после хорошей кормежки мы сможем ехать завтра.

   На следующий день отряд двинулся в путь. Согласно приказанию князя, им надо было вернуться в Збараж и ждать там дальнейших распоряжений. Они пошли на Кузьмин, в сторону от Фельпотына к Волочиску, откуда вела дорога через Хлебановку в Збараж Дорога была плохая, так как все время шли дожди, но спокойная; только Лонгин, шедший впереди, с конницею в сто человек, разогнал несколько шаек мятежников, которые собрались в тылу правительственных войск Они остановились на ночлег только в Волочиске.

   Но едва только успели они уснуть сладким сном, как их разбудила тревога: стража дала знать о приближении какого-то конного отряда. Но они сейчас же узнали татарский полк Вершула. Заглоба, Лонгин и Володыевский немедленно собрались в комнате Скшетуского, куда следом за ними влетел, как вихрь, офицер легкой кавалерии, израненный и весь покрытый грязью. Скшетуский, взглянув на него, воскликнул:

   - Вершул!

   - Да, я! - ответил прибывший, еле переводя дух

   - От князя? Да

   - Какие вести? Хмельницкий разбит?

   - Разбита... Польша!

   - Ради Бога! Что вы говорите! Поражение?

   - Поражение, позор, посрамление! Без битвы! Паника!

   - Я не верю своим ушам! Говорите же, ради Бога! Региментарии...

   - Бежали.

   - Где же наш князь?

   - Уходит... без войска... я от князя... приказ... немедленно идти к Львову... за нами идут...

   - Кто? Вершул, Вершул, опомнитесь! Кто?

   - Хмельницкий, татары!

   - Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа! - воскликнул Заглоба. - Под нами расступается сама земля.

   Но Скшетуский уже понял, в чем дело.

   - Спрашивать будем потом, - сказал он, - теперь на коней.

   - На коней, на коней!

   Копыта вершуловских лошадей уже стучали под окнами; горожане, разбуженные появлением войска, выходили из домов с фонарями и факелами в руках Весть, как молния, облетела весь город. Забили в набат. Тихое за минуту до этого местечко наполнилось шумом, криками, лошадиным топотом, командами и криками евреев.

 &