Тынянов Юрий Николаевич - Смерть Вазир-Мухтара

bsp;Дочка молча посмотрела на родителя.

  

  - Vater, - сказала она, - если вы возьмете меня, если вы осмелитесь на это, я этими руками задушу вас по дороге. Руки у нее были действительно сильные.

  

  - Но, - закончил Грибоедов, - сама похищенная должна признать своих родственников. Таков закон, - добавил он с удовольствием.

  

  Клочки трепетали, как бабочки, в родителевых руках.

  

  Родитель заморгал усиленно.

  

  Он моргал до тех пор, пока слезы не потекли у него из

  --------------------

  

  (1) Ваше превосходительство (нем.).

  

  (2) Папаша (нем.).

  

  (3) Черт побери (нем.).

  [283]

  глаз. Он стоял, равнодушный, маленький, без всякого выражения на красном сморщенном личике, моргал, и из глаз падали у него чужие слезы.

  

  Потом он вынул обтрепанный бумажник, открыл грязными пальчиками отделение в нем и бережно засовал туда клочки.

  

  Выпрямился господин Шефер, заложил левую ручку за спину. Сделал он шаг к Грибоедову. Низко поклонился.

  

  - Excellenz, - сказал он важно и медленно, - честь имею откланяться. Эту женщину, - он ткнул пальчиком в немку, - вижу я, - он ткнул себя в грудь, - в первый раз.

  

  И он поднял палец строго. А потом согнулся и засеменил прочь, не оглядываясь, маленький седенький немец, в новой чистой рубашке, на которой не хватало пуговиц.

  

  Грибоедов сделал знак. Сеид и немка пошли прочь со двора. Немка шла медленно. Двое мальчиков цеплялись за ее широкие шальвары. Казаки смотрели ей вслед.

  

  Пойдет старенький немец на базар, купит овса для катера и будет торговаться, и по равнодушному лицу будут течь слезы, потом он вынет красный большой платок из кармана, высморкается, закурит аккуратно вонючую трубку и затрусит дни и ночи по дурным дорогам. И дома он сразу возьмет топорик наколоть дров, и будет их колоть каждый день, и за десять лет так ничего и не скажет об этой поездке своей рыхлой старухе.

  

  - Отца не признала, - сказал один казак и повел головой.

  

  - Богатая, - зевнул другой.

  

  - Обидно немцу, ей-богу, - сказал первый, - тратился, ездил, а она - вот, во внимание не берет.

  

  - Давеча Серопка-купец тоже порожняком уехал. Закон. А разве баба посмотрит на закон?

  

  

  4

  

  

  Три раза в день посылал за Грибоедовым Аббас, ощупывал его лицо со всех сторон живыми глазами и наконец в разочаровании - вздыхал.

  

  Аббас умел обманывать и обманывал со вкусом и смелостью. Когда обманутый уходил, Аббас не улыбался, а складывал руки на животе и делал вкусную гримасу сытого человека. Но по уходе Грибоедова Аббас с тоской смотрел на портрет Наполеона и в разочаровании - вздыхал.

  

  Добро бы Вазир-Мухтар был сердит, резок или настой-

  [284]

  чив. Добро бы он требовал немедля, сейчас же, уплаты следуемых куруров. Тогда Аббас знал бы, что делать, - он торговался бы, изворачивался бы, смеялся бы, а затем вдруг, как кинжал из-за пазухи, спокойно достал бы такое слово:

  

  - Его величество султан Оттоманский шлет ко мне посла и предлагает соединиться.

  

  Он умел изворачиваться в беде.

  

  Но тут беды никакой не было. Вазир-Мухтар был вежлив, вел себя совершенно естественно и ни на чем не настаивал. Собственно, он даже и говорил о курурах (вернее, отвечал Аббасу), даже настойчиво говорил. Но слух у Аббаса был музыкальный: настойчивости настоящей не было, она была понижена на какую-то шестнадцатую тона.

  

  Жизнь и смерть Ирана были в кармане у этого человека в очках. Он тащил из кармана платок - и сморкался. Людей загонял Аббас, посылая за Вазир-Мухтаром, церемониалы, встречи - и ничего.

  

  Ему решительно неоткуда было достать куруры, и все же он предпочел бы, чтоб Грибоедов был настойчивее. Он недоумевал: где здесь западня, гиблое место?

  

  Недоумения хватило на неделю. Все еще не доверяя, понимая, что это какая-то кошачья оттяжка, Аббас, однако, повеселел. Западни же не было никакой: Паскевич приказал не выводить из Хоя русский корпус, а это было возможно только в том случае, если персияне не выплатят куруров.

  

  Вазир-Мухтар хоть и добивался уплаты куруров, но не мог настаивать на полной уплате.

  

  

  5

  

  

  Полковник Макдональд был очень доволен, что его жена подружилась с молодой русской.

  

  - Я рад, дорогая, что наше захолустье оживилось и что вы наконец свободно вздохнули. Русская леди - очень забавная молодая женщина. Она почти ребенок.

  

  И действительно, они гуляли вместе, ездили кататься и даже устроился небольшой музыкальный вечер: леди Макдональд пела. Заставили играть и Грибоедова.

  

  Полковник и Грибоедов сидели в креслах и смотрели на своих жен, окруженных молодежью.

  

  Шершавый город вонял трупами собак и остовами лошадей, там ругались, спорили, голодали и пели. Здесь было тихо и приятно пахло: старомодными сухими духами.

  

  Полковник спокойно курил. Лицо его было немного усталое. И Грибоедов сказал ему:

  [285]

  

  - Новый роман, который вы прислали мне, необычайно занимателен.

  

  - Не правда ли? Я и сам с удовольствием его читал. Этот Купер пойдет далеко. Я знавал одного Купера лет двадцать назад, но это, вероятно, другой. Он должен быть моложе.

  

  Новый роман был "Прерии" Купера. Прерии в этом романе словно помещались в просторной и чистой комнате, и все опасности были только для того, чтобы их избегнуть на той же странице. Старый траппер, ловец дичи, был главным героем. Он был когда-то охотником, испытал много неудач, а теперь спокойно жил в прериях и стал ловцом дичи, справедливым, хитрым по необходимости, и спасал людей своей нации.

  

  Нужно было хоть немного воображения, чтобы поскучать месяц, два или год в Персии.

  

  Грибоедов отчасти воображал себя старым траппером, ловцом дичи. Немногословие полковника, его седые усы нравились ему.

  

  

  6

  

  

  За ужином Грибоедов засмотрелся на лысый сыр и вдруг ткнул в него пальцем.

  

  - Вот тебе Фаддей.

  

  - Но ведь он поэт, ты говорил.

  

  "Ты" она говорила еще робко. Он все-таки был ее учитель - сначала в музыке, а потом в Овидиевой науке.

  

  - Фаддей? О да, да, он истинный поэт. Со слезой.

  

  Что теперь делает Фаддей? Но, боже мой, он тоже ужинает. И, может быть, такой же сыр стоит у него на столе. О чем говорит он теперь, никак не представишь, но толстые губы шлепают. Катя, может быть, танцует. Он придвинул козье молоко и отставил его с отвращением. Молоко было сладкое, персиянское. Эх, Катя, Катя.

  

  - А Пушкин похож на свои портреты?

  

  - И да, и нет.

  

  - Лучше или хуже?

  

  Ну как ей объяснить, каков Пушкин?

  

  - Он очень быстрый, прыгает, и вдруг холоден и вежлив. И тогда говорит комплименты и дерзости, как француз. Вообще он человек светский, любит блистать. Может быть, добрый человек. Но я его близко не знаю.

  

  Нина очень внимательно слушает о Пушкине.

  

  - Папа переводил его стихи.

  [286]

  

  И она прочла ему грузинское стихотворение, которое оказалось пушкинской элегией: "Мечты, мечты, где ваша сладость... " Он этой элегии не любил.

  

  Он знакомил ее заочно со своими знакомыми. Она мало знала о его жизни.

  

  Ей очень нравился ташаххюс: эриванские ханы, склоняющиеся перед Грибоедовым.

  

  В существенном она была еще девочкой, даже девчонкой. Она взбиралась на диван, поджимала под себя ноги и неподвижно разглядывала Грибоедова. Ее правый глаз начинал немного косить. Сидение кончалось изумлением:

  

  - Как это все случилось? Где я, что и с кем?

  

  Тут уж она протягивала к нему руки:

  

  - Будем век жить, не умрем никогда.

  

  Ей шел шестнадцатый год, Грибоедов был вдвое старше. Один день у нее было одно лицо, другой - другое. Она менялась у него на глазах, росла еще. Большая темноглазая девочка.

  

  

  7

  

  

  Полковник Макдональд тоже с удовольствием прочел роман Купера "Прерии".

  

  Это была наука о поведении.

  

  Молодые французы и какие-то лейтенанты слонялись в этом романе как неприкаянные, в кого-то влюблялись, путались во все дела, и только старый траппер неизменно за всех и за вся выкручивался.

  

  Трудно было извернуться полковнику Макдональду. Он видел: все, что строилось им в течение двадцати лет прямолинейной службы, вдали от зеленых лужаек его Шотландии, - проваливалось. Неблагополучие, вкус которого полковник позабыл смолоду, - вот оно, собственной персоной.

  

  Как будто учитель погрозил ему пальцем в колледже и поговорит с ним после уроков.

  

  Накануне назначения на важный пост, который по праву ему был обещан, дела сложились так.

  

  Он слишком горячо оказал английское влияние во время переговоров русских; следуя давнишнему опыту, он знал, что, вмешавшись в дела, приобретает влияние на обе стороны.

  

  И он поручился всем своим состоянием за сто тысяч туманов. Правда, тут же он взял в залог у Аббаса его золото. Но Сен-Джемс послал свое неодобрение, и афронт налицо, если не...

  

  Если... если...

  [287]

  

  Полковник часто сидел, курил и думал об этом.

  

  Если персияне выплатят все сполна русским...

  

  Но тогда сможет ли Персия соединиться с Турцией?

  

  Она обнищает вконец, и даже не стоит ей платить после этого двести тысяч туманов в год, согласно договору.

  

  No doubt (1). И тогда прощай влияние английское, долго и упорно, как растение, привезенное из-за моря, насаждавшееся им.

  

  Либо русские сократят контрибуцию. А по всему видно, что именно так и будет. Но тогда - трижды - прощай влияние английское.

  

  Аббас-Мирза говорил уже ему, весело улыбаясь:

  

  - Мой дорогой друг, я не могу вас больше слушаться. Я раз послушался - и что же вышло?

  

  И полковник неспокоен. Рука, которую он тридцать лет подносит к своим тонким усам, стала непроизвольно дрожать.

  

  Спокойствие.

  

  Будущее неясно.

  

  Но.

  

  Но нужна дружба с русскими. И он действительно прекрасный человек, Грибоедов. К тому же он молод.

  

  Леди Макдональд. Супруга Грибоедова. Это полезная близость.

  

  И.

  

  И нужно действовать в возможных пределах, так сказать использовать то, что дано. Он не охотник, а траппер.

  

  При этом.

  

  Все дела распутываются обыкновенно, а не только у Купера, каким-нибудь вовсе неожиданным индейцем, который вырастает из-под земли и о котором раньше даже сам автор не думал. Кстати, например, пришла телеграмма из Константинополя о поражении Паскевича. Правда ли, нет ли, но это неплохо.

  

  И полковник Макдональд проводит вечера напролет, запершись наглухо в кабинете с доктором Макнилем, который спокоен, как всегда.

  

  

  8

  

  

  Макдональд был во власти Грибоедова. Грибоедову было немного жаль Макдональда.

  

  И англичане стали его приказчиками.

  --------------------

  

  (1) Без сомнения (англ.).

  [288]

  

  Он настоял, чтобы майору Гарту Аббас выдал фирман на наложение контрибуции в каком угодно адербиджанском округе на пятьдесят тысяч туманов. Пусть накладывает. Во всяком случае, лучше наложит, чем персиянин, и возбудит ту же ненависть, что русский чиновник на его месте.

  

  Мальцов, оказалось, обладал недурным слогом. Он писал деловые бумаги. Хотя слишком хитро он их писал. Мальцов полагал, что дипломатия - это сплошь тонкая штука, что каждое слово должно быть закорючкой. Он не знал, что вся сила дипломатии - это после ходов конем пойти прямым и размашистым ходом, через всю доску ферзью. И все же он был дельный, очень дельный чиновник.

  

  А доктор Аделунг успевал и еще более того. Его уже пригласили в гарем-ханэ к Аббасу, и он прописывал горячительные любимым женам его. Кроме того, он, бесплатно разумеется, лечил кого угодно, и больные персияне, большей частью в лохмотьях, часами толпились у его комнаты в нижнем этаже.

  

  Мехмендар, приставленный к миссии, Назар-Али-хан говорил учтиво Грибоедову:

  

  - Доктор Аделунг заставил позабыть дорогу к нашим хаким-баши, а дорога к английской миссии начала уже зарастать.

  

  Вечерами, засунув руки в широкие плебейские штаны, выдававшие немецкую национальность, бродил доктор Аделунг по улицам Тебриза бог весть для каких еще там научных наблюдений.

  

  Двое феррашей с палками ходили перед ним и кричали на встречных, дорога расчищалась.

  

  Так, Бетховеном каким-то, бродил доктор Аделунг по Тебризу, и все привыкли к нему, как будто он век жил в Тебризе.

  

  Вечерами Нина уходила к Макдональдам, и ее сопровождал Мальцов.

  

  И вдруг Грибоедов получил бумагу, вернее две, которые все перевернули вверх дном.

  

  Но началось с Сашки.

  

  

  9

  

  

  Он сох, изменился в лице, на вопросы Грибоедова он не отвечал. У него начались столкновения с Ниной.

  

  Он входил молчаливо и грубо в ту комнату, где сидела Нина, и начинал метелкой отряхать пыль. Он водил ме-

  [289]

  телкой, задевал что-нибудь, стакан или карафин летел на пол, и Сашка словно добивался этого, кончал уборку и начинал подметать пол. Он переколотил изрядную часть посуды.

  

  Грибоедов сулил ему черта, обещался пройтись по его спине, но Сашка скалил зубы, не улыбаясь, и шел вон.

  

  Нину он ненавидел, по-видимому, медленно, методически. Он наступал на ноги старой няне-грузинке Дареджане, которую Нина привезла с собой. Он вымел щеткой Нинину фамильную брошь и бросил ее в помойное ведро.

  

  Он вовсе отбился от рук, и когда Нина ему что-нибудь приказывала, шел и звал старую грузинку. Сам он не исполнял ее приказаний. Он говорил казакам, что Александр Сергеевич взял жену, потому что пожалел молодой возраст: совсем забросили ихние родители.

  

  - Молоды, - говорил он повару, - не знают петербургской жизни. Может, привыкнет.

  

  Он спал без просыпу или бродил по базарам. Раз его привели мертвецки пьяного двое каких-то персиян.

  

  Сашка погибал.

  

  И вдруг, в одночасье, исчез Сашка.

  

  Его поймали за городом. Он шел с котомкой, неведомо куда, болтаясь головой, не смотря под ноги. Когда привели его к Грибоедову, Грибоедов усмехнулся горько.

  

  - Ты что ж, Сашка, - сказал он ему, - в тюрьму захотел?

  

  - Как пожелаете, - ответил Сашка.

  

  Они помолчали. Дело было в кабинете, Нины не было.

  

  - Разве я тебя притесняю? - тихо спросил Грибоедов. Сашка стоял в комнате обломом, каким-то обломком Москвы, грибоедовского студентства.

  

  - Куда ты бежал? -спросил Грибоедов.

  

  Он думал, что Сашка собрался бежать в Москву.

  

  - Говорили мне, - сказал Сашка с усилием и глухо, - что за Тебризом русские люди живут...

  

  - Ты что же, - спросил Грибоедов и поднялся, - ты что ж, к беглецам, к сволочи уходил?

  

  Сашка жевал губами.

  

  - Из-за барыниных притеснениев, - сказал он вдруг. Грибоедов смотрел на Сашку, которого видел пятнадцать лет.

  

  - Ты выдумываешь, - сказал он, беспомощно разводя руками, и вдруг покраснел. - Пошел вон, дурак, - сказал он тихо.

  

  И, когда Сашка вышел, он приложил руку ко лбу.

  [290]

  

  Ночью, проходя зачем-то мимо Сашкиной каморки, он приложился ухом к двери.

  

  В каморке было темно, черно, но ему показалось, что Сашка ворочается, мается, и он услышал как бы глухое бормотанье:

  

  - Мамынька... Померли давно.

  

  Грибоедов долго прислушивался.

  

  Бумаги ж, полученные им, были неприятного свойства. Паскевич потерпел неудачу и требовал немедля уплаты куруров и немедленного же вывода корпуса из Хоя. Может быть, он даже рад был неудаче, так как теперь мог с честью присоединиться к мнению Нессельрода. Размеры неудачи были неопределенны и издали казались велики.

  

  Приходилось разом менять весь план действий.

  

  

  10

  

  

  Аббас был задумчив, Аббас был весел, портрет Николая висел у него на груди, наряд его был совсем прост, и только кинжал за поясом играл камнями.

  

  Ложь его имела все достоинство искренности и под конец оказывалась правдой.

  

  - Надобно много времени, чтобы каждый народ образовать для войны, - говорил он Грибоедову с необыкновенным достоинством. - Мы только начали, вы также имели свое время испытания, пока не дошли до нынешней степени.

  

  Только в Риме, вероятно, были такие смугло-бледные лица и живые ноздри.

  

  - И я ничего не потерял за эту войну, если приобрел ваше доверие.

  

  Он сидел неподвижно - ходить по комнате, разговаривая, - обычай европейцев и сумасшедших. Но пальцы его двигались, глаза танцевали.

  

  - Я рад, что со мной говорите вы, счастливый человек. Ваши глаза теперь любят счастье. К моему огорчению, до сих пор я не знаю, что нравится вашей супруге. Может быть, она любит шелк, может быть, конфеты? Так трудно разгадать женские вкусы. А я не хотел бы, чтобы ваша супруга скучала. Если она будет скучать - она будет бранить меня. Таковы женщины.

  

  - Ваше высочество, мы довольны всем, и моя жена просит передать вам благодарность за ваши заботы.

  

  Нужно сейчас что-нибудь похвалить. Но что именно?

  [291]

  

  Похвалить детей - неприлично, это сглазит их, а о женах и совсем не полагается говорить.

  

  - Плоды из сада вашего высочества необыкновенно ароматны.

  

  - Я достал этот сорт из Франции, но сад мой сохнет. - И Аббас говорит просто, так же как о конфетах:

  

  - И страна моя сохнет. Mon cher ami (1), вы уже достаточно осмотрелись кругом, вы говорили со мною, я говорил с вами - сложите с меня эти два курура, parce que dans ma poche il n'y a qu'un sou, monsieur (2).

  

  И ведь действительно, сохнет страна. Грибоедов сидел прямой как палка. Голос его был сухой:

  

  - Ваше высочество, разрешите мне быть откровенным, я как раз собирался вам сказать: уплатите немедленно два курура. Ибо дальнейшая оттяжка может повести к несчастью.

  

  Пальцы прекращают свой плавный танец, и Аббас смотрит с недоумением: наконец-то, наконец-то он заговорил. И как заговорил!

  

  - Да, но ведь шеф, великий шеф мне это обещал.

  

  Паскевич этого вовсе не обещал.

  

  - Боюсь, ваше высочество, что я все же буду поставлен в необходимость потребовать немедленной уплаты. Мы ждали довольно, ваше высочество. Я вижу сам положение вашего округа. Но его величество?

  

  Аббас играет кинжалом.

  

  - Ах, - пальцы ползут по алмазам, как по клавиатуре, с рукояти до конца, - ах, его величество ничего не хочет слышать. Я оставлен на самого себя. И на вас.

  

  - Слушайте, - говорит он и вдруг успокаивается, - слушайте, я нашел средство. Я буду вполне откровенным. Я поеду к императору, моему другу, в Петербург. У меня столько забот. Я хочу отдохнуть. В вашем отечестве столько прекрасного. Я повидаю великого визиря Нессельрода. Правда ли, что Деревня царя прекрасна? Мне говорили об этом.

  

  Зайчики бегают по коврам, синие, желтые, зеленые и фиолетовые. Оживает то индийская завитушка, то персиянский квадратик.

  

  - Я хочу наконец изъясниться с императором, как человек с человеком.

  

  - Я полагаю, и император будет счастлив увидеть ваше высочество, несмотря на неусыпные военные труды свои.

  --------------------

  

  (1) Дорогой друг (фр.).

  

  (2) Потому что у меня нет ни гроша в кармане (фр.).

  [292]

  

  - Именно вследствие их, - говорит твердо Аббас. - Я сказал бы дяде своему, императору: пусть вспомнит он решительный день своей династии. У меня теперь решительный день, и он поймет меня, как наследник наследника. Колесо идет вверх и вниз. И здесь нечему радоваться. Удача, как женщина, - у нее закрыто лицо.

  

  Ровная, беспрерывная улыбка у него на лице, зубы белы, а кто поймет его глаза?

  

  - Ваше высочество намекает на слухи о якобы свершившемся поражении генерала Паскевича?

  

  И Грибоедов смеется, как будто перед ним Фаддей. Аббас тоже смеется. Сейчас он скажет что-нибудь о плодах, о женщинах, о...

  

  - Именно на это я и намекаю, - он любуется переменою в лице Вазир-Мухтара. - Дело в том, что его величество султан Оттоманский шлет ко мне посла и просит присоединиться противу вас.

  

  Все это он говорит так именно, как сказал бы о плодах, о шелке, о табаке.

  

  - Как жаль, что я не видел ваших столиц, дорогой Грибоедов, - ведь их у вас тоже две, как и у нас?

  

  - Ваше высочество, наших столиц скоро будет три.

  

  - Hein?

  

  Аббас не понимает.

  

  - Стамбул.

  

  Аббас говорит быстро:

  

  - Вы великая сила. Я не сомневаюсь в этом. Я предлагаю императору союз. Его величество султан не исполняет договоров. Я возьму командование на себя.

  

  Грибоедов вздыхает:

  

  - Боюсь, что ваше высочество опоздали. Баязет в наших руках, Муш и Ван вскоре падут. Не затруднили бы действия вашего высочества операции наши?

  

  - Зачем мне Ван, - откидывается назад Аббас, - так не воюют, дорогой Грибоедов. Я обойду Ван, я пойду на Багдад. Кербелайский шейх ждет меня, и, если я появлюсь, бунт испепелит оттоманов.

  

  План выработан. "Я появлюсь" - он сказал это, как Вася Каратыгин на Большом театре. Но Вася Каратыгин не улыбается при этом. Если б Аббас был серьезен и ноздри его раздувались, - это значило бы, что он обманывает. Но он улыбается, следственно, верит в себя, следственно, не лжет.

  

  Грибоедов низко, медленно склоняет голову перед улыбкой, перед легкомысленным, нерешительным и внезапным юношей с черной бородой. Да, он из того... теста, из которого

  [293]

  испечен был Наполеон и... Карл XII. У него есть лишние черты. Он еще двинет свой Иран, свою старую колымагу на гору и еще, может быть, слетит с горы. И поэтому Грибоедов склоняет голову - нельзя любоваться им, нельзя этого показать.

  

  Аббас говорит на прощанье, как будто это вовсе не он говорил "я появлюсь":

  

  - Мой почитаемый брат Гуссейн-Али-Мирза пишет мне: принять дары его величества султана, ибо страна нищает. А что я могу ответить ему? Я ведь только человек. Страна моя нищает. Вы простите мне два курура.

  

  Дождь размывает улицы Тебриза, нищие, голые, желтые.

  

  Грибоедов едет домой, и ферраши бьют мокрыми палками по мокрым привычным спинам прохожих.

  

  

  11

  

  

  А дела прибывали, дела кучею русских пленных, прошениями армянских семей, которые стремились перекочевать в Россию, алмазами Аббасовых жен, слухами о поражениях Паскевича, туманами, тысячами туманов ложились на стол.

  

  Аббас был нищ, Адербиджан был гол.

  

  Его мухессили сдавали все податные деньги в цитадель при русской миссии, а персиянским чиновникам и гарему была задержана выдача жалованья. Были срезаны бриллиантовые пуговицы у любимых жен Аббаса.

  

  В Хорасане кипело возмущение.

  

  В городе Иезде и округе был открытый мятеж.

  

  В Луристане боролись друг с другом Махмуд и Махмед-Таги, двое шах-заде. Там резались.

  

  Керман восстал против шах-заде Хасана-Али-Мирзы, губернатора. Шефи-хан командовал мятежниками.

  

  Сам старый Фетх-Али выехал в Ферахан, чтобы собирать деньги и войска у сыновей - губернаторов тех провинций, которые еще пока не восстали.

  

  Грибоедов писал донесение за донесением. Он писал их, торопясь, стиснув зубы и с выражением решительным.

  

  Страна разорена, и Аббас истощил до конца свои средства. Позволить ему ехать в Петербург? Может быть, заключить союз с ним против турок? Намерения его чисты, ибо положение безвыходно.

  

  Ответы приходили как бы с того света. Финик писал ему, что крайне недоволен его действиями. Пусть Аббас сидит

  [294]

  в Тебризе, куруров не прощать, все знают, что Персия страна богатая, и он изумлен, что куруры идут так медленно, когда они нужны и Канкрину, и Волконскому. Он удивлен, что Грибоедов не едет к шаху.

  

  Нессельрод писал, что крайне недоволен его действиями. Если Персия вступит в союз с Россией, Ла-Ферроне и лорд Веллингтон прервут с ним отношения и европейское равновесие подвергнется серьезной угрозе. Пусть он достанет эти... куруры... и поскорее выведет войска из Хоя.

  

  Паскевич требовал, чтобы он беглецов всех без остатка вывел, не то срам и срам.

  

  Компас плясал на русском корабле. Как в 1814 году, лебедь, щука и рак двигали им, но лебедь подох давно, щука была безграмотна, рак звался вице-канцлером. Однако подохший давно лебедь, щука и рак сходились в одном: деньги нужны. Денег у Аббаса не было, дело было за шахом.

  

  Макдональд предложил отправить доктора Макниля в Тегеран настаивать перед шахом на участии его в платежах.

  

  Грибоедов подумал и согласился.

  

  Это было еще нужнее Макдональду, чем Грибоедову.

  

  Грибоедову казалось, что он пишет в несуществующее пространство, что письма его не доходят. Он справлялся о них. Письма доходили исправно. Стало быть, их не читали.

  

  Была какая-то ошибка в адресе, вряд ли существовал адресат.

  

  - Свиньи, свиньи, - бормотал он.

  

  Он начинал сомневаться в своих обязаностях. Он переставал понимать звание: полномочный министр.

  

  Персиянское слово Вазир-Мухтар казалось ему понятнее.

  

  

  12

  

  

  - Во-первых, вы скажете ясно шаху о желании кабинета видеть его в союзе с султаном.

  

  - Но...

  

  - Не беря на себя обязательств.

  

  -... Не беря на себя обязательств. Но намекнете, что таковые возможны. Затем вы поднесете ему прибывший сегодня хрусталь.

  

  - Разумеется.

  

  - Только из-за хрусталя я задержал вас до завтра. Это имеет свое значение. Прошу обставить пышно поднесение. Далее, вы сообщите, что в скором времени выплата туманов нами прекращается сполна.

  [295]

  

  Макниль щурился. Макдональд был бледнее обыкновенного. Он трогал пальцем ус.

  

  - Не опасно ли это, сэр? Я полагаю, что именно сейчас...

  

  - Я прошу вас исполнить приказание буквально. Именно сейчас это необходимо. Далее, вы в настойчивых выражениях от имени русского посла потребуете выплаты ста тысяч туманов.

  

  - Он ответит мне отказом, сэр.

  

  - Я надеюсь, даже грубым.

  

  Макниль начинал понимать. Он улыбнулся.

  

  - Ваши переговоры с шахом будут продолжаться возможно долее. Вы поднесете также приношения - перстни, зеркала и все, что там есть в пяти ящиках, Манучехр-хану, Алаяр-хану и Ходже-Якубу. Вы с ними переговорите. Говорил ли вам Грибоедов о русских гренадерах?

  

  - Нет, сэр.

  

  - Очень жаль. Вы увидите Самсон-хана и поднесете ему подарки для его дочери. По моим сведениям, дочь его выходит замуж.

  

  - Нужно ли с ним говорить, сэр?

  

  - Нет. Принц осведомил его об инструкциях русского правительства. Возьмите с собой также чай, перочинные ножи, ножницы, очки - словом, пять тюков из прибывших.

  

  Макниль молчал. Потом, все так же прищурившись, он сказал медленно:

  

  - Грибоедов сам поедет тогда в Тегеран.

  

  Макдональд быстро на него поглядел.

  

  - Нет. Он предопочитает действовать издалека. Принц в его руках. К тому же у него молодая жена.

  

  - Нет, он поедет, - спокойно сказал Макниль. - Я его знаю.

  

  Макдональд потушил сигару и придавил ее двумя пальцами о край пепельницы. Он думал.

  

  - Может быть, - сказал он, - может быть, вы правы. Но тем лучше. Оттоманскому послу вы передадите о том, что мы решили вчера.

  

  Они встали.

  

  - Прошу вас торопиться, - сказал Макдональд, - и как можно чаще сноситься со мною. Я буду отвечать немедленно. С вами едут двадцать человек.

  

  За окном был слышен осклизающийся конский шаг: его жена, мистер Борджис, Нина Грибоедова и другие возвращались с прогулки.

  [296]

  

  - Вы помните, доктор, что сказал кардинал Ришелье?

  

  Доктор не помнил и терпеть не мог классических изречений.

  

  - Он сказал: кто уклоняется от игры, тот ее проигрывает. Quod est probandum. Приложите все старания. Помните, что принц всецело под влиянием русских. Желаю вам счастливого пути.

  

  

  13

  

  

  Грибоедов получил приглашение от Аббаса-Мирзы на монетный двор.

  

  Пожав плечами и назвав Аббаса старым плутом, Грибоедов отправился знакомым путем.

  

  Ферраши били палками зевак и прохожих по спинам, и он их не останавливал. Это был ташаххюс.

  

  Он посмотрел на башню дворца и на баляханэ, как на Красные ворота. Только наверху, в баляханэ выставлены были старые барабаны. Сарбазы стояли на часах так, словно это были зеваки, а не солдаты.

  

  Уверенно вошел он в боковую дверь и вышел на продолговатый двор. Здесь встретили его какие-то чапарханы и повели. По красной кирпичной дороге прошел он сквозь феррашную на другой, четырехугольный двор. И опять какие-то чапарханы присоединились к ним. Он прошел, окруженный халатами, пустой диванханэ, и еще два чапархана примкнули к ним. Из четырехугольного двора повели его в восьмиугольный. Шли по сторонам огромные рамы с разноцветными стеклами. Солнце било в них, и они разноцветно вращались, как калейдоскопы. И еще башня и совсем маленький дворик. Вход в какую-то каморку. Это был монетный двор Аббаса.

  

  Дверь была достаточной высоты, но Грибоедов, входя, нагнул голову.

  

  Монетный двор весь помещался в одной комнате. Здесь было полутемно, после солнца и калейдоскопа. Полутемно и даже прохладно от земляного пола.

  

  Аббас сидел на простом деревянном троне. Он молча указал Грибоедову сесть.

  

  Люди без верхних одежд, полуголые, разводили в глубине комнаты огонь в жаровнях.

  

  Грибоедов щурился; он не понимал. Аббас сидел прямо, в белом халате, и лицо его было от неверного света желтое. Он не смотрел на Грибоедова и не смотрел на чапарханов. Он смотрел на жаровни и полуголых людей.

  [298]

  

  Так пытали некогда персиянские сатрапы изменников.

  

 &nbs