Тынянов Юрий Николаевич - Смерть Вазир-Мухтара

без конца, тоска такая.

  

  "Стреляйте же!"

  

  Ни выстрела, ни дыма, но Вася упал.

  

  "Хорошо".

  

  Хорошо, потому что можно будет сейчас домой, напиться горячего чаю - и лечь - и спать.

  

  Тут его Якубович толкнул в локоть.

  

  И как пуля выскочил Александр Сергеевич.

  [254]

  

  Белобрысый лежит смирно, а он пляшет над ним, поет ему песню. Песня старая, как Москва, песня старорусских блудников на кружале. Он приплясывает:

  

  - Эх ты репка, ты матушка моя.

  

  - Вот тебе, Вася, и репка.

  

  Он поет, он безобразничает и зорко в то же время смотрит на студень глаз: куда его припрятать?

  

  - В прорубь, - говорит он тихо и деловито.

  

  - В лес? - говорит он белобрысому мертвецу. - А, Вася?

  

  Он волочит его за рукава, в которых болтаются руки. И белобрысый смотрит на него.

  

  - Ай, - говорит вдруг бесстыдно белобрысый (не ай, а: ать), - мне щекотно. Куда ты меня, дурак, тащишь?

  

  Он жеманничает.

  

  Грибоедов прячет его неумело, и все видят.

  

  - Вот так так! Вот так так!

  

  - Проюрдонил! Проюлил!

  

  - Недосмотр какой!

  

  - Слово и дело! Вяжите меня! Пардону прошу! Только в постель уложите, только чаем напойте, только его схороните, белобрысого Васю, треклятого.

  

  - А я увернусь, - сказал вдруг громко Грибоедов.

  

  Он хотел перекреститься - рука не шла.

  

  

  В ноябре 1817 года состоялась дуэль Васи Шереметева с графом Завадовским и должна была состояться дуэль Якубовича с Грибоедовым. Шереметев был убит. Дуэль была из-за танцовщицы Истоминой. В Петербурге говорили, что стравил всех Грибоедов, который сосводничал Завадовскому Истомину. После этого он уехал в Грузию.

  

  Дуэль Якубовича с Грибоедовым состоялась уже позже, на Кавказе, и Якубович прострелил ему руку.

  

  

  23

  

  

  Совмещение нескольких профессий никогда не обходится даром. Доктор Аделунг заподозрил чуму.

  

  Поэтому Елиза, забаррикадировав свою дверь, отдала приказание искать доктора Макниля, который еще был в Тифлисе. Макниль велел поставить пиявки и на атаки Аделунга отвечал равнодушно, мычанием. Назавтра он выехал в Тебриз, к посланнику Макдональду.

  [255]

  

  Нине ничего не сказали, но на третий день она прибежала, небрежно одетая, простоволосая, и поэтому более молодая и прекрасная, чем всегда. Она осталась у постели Грибоедова.

  

  

  24

  

  

  И он очнулся.

  

  Стояла ночь. На всем протяжении России и Кавказа стояла бесприютная, одичалая, перепончатая ночь.

  

  Нессельрод спал в своей постели, завернув, как голошеий петух, оголтелый клюв в одеяло.

  

  Ровно дышал в тонком английском белье сухопарый Макдональд, обнимая упругую, как струна, супругу.

  

  Усталая от прыжков, без мыслей, спала в Петербурге, раскинувшись, Катя.

  

  Пушкин бодрыми маленькими шажками прыгал по кабинету, как обезьяна в пустыне, и присматривался к книгам на полке.

  

  Храпел в Тифлисе, неподалеку, генерал Сипягин, свистя по-детски носом.

  

  Чумные, выкатив глаза, задыхались в отравленных хижинах под Гумри.

  

  И все были бездомны.

  

  Не было власти на земле.

  

  Герцог Веллингтон и Сент-Джемсский кабинет в полном составе задыхались в подушках.

  

  Дышал белой плоской грудью Николай.

  

  Они притворялись властью.

  

  И спал за звездами, в тяжелых окладах, далекий, необычайно хитрый император императоров, митрополит митрополитов - бог. Он посылал болезни, поражения и победы, и в этом не было ни справедливости, ни разума, как в действиях генерала Паскевича.

  

  Не было старших на земле, не было третьих, никто не бодрствовал над ними.

  

  Некому было сказать:

  

  - Спите. Я не сплю за вас.

  

  Чумные дети тонко стонали под Гумри, и пил в карантине десятую рюмку водки безродный итальянец Мартиненго.

  

  Преступление, которое он совершил десять лет назад и искупал его десять лет трудами и бедствиями, - совершилось вчера. Он не увернулся.

  

  Потому что не было власти на земле и время сдвигалось.

  

  Тогда-то Грибоедов завыл жалобно, как собака.

  [256]

  

  Тогда-то полномочный министр, облеченный властью, вцепился в белую, поросшую пушком, девичью руку, как будто в ней одной было спасение, как будто она одна, рука в пушке, могла все восстановить, спрятать, указать.

  

  Как будто она была властью.

  

  

  25

  

  

  С этой ночи выздоровление пошло быстрым ходом.

  

  С этой ночи Грибоедов успокоился.

  

  Через три дня пришло высочайшее повеление покинуть Тифлис. Он встал еще нездоровый. Он был не весел, не темен, он был спокоен. На окружающих он производил впечатление человека вдруг постаревшего и задумчивого.

  

  Пятнадцатого августа был взят Ахалцых.

  

  Двадцать второго августа вечером их с Ниной венчали в Сионском соборе. И только во время венчания стало ему грустно, тошно, и он обронил свое венчальное кольцо.

  

  Но кольцо быстро подняли и не дали ходу бабьим толкам. Очевидцы утверждали, что это обстоятельство, однако же, произвело впечатление на Грибоедова.

  

  Назавтра Грибоедов сидел уже за бумагами и писал отношения.

  

  В воскресенье 22 августа генерал Сипягин дал бал в честь Грибоедова.

  

  Генерал с откинутой назад головой открыл этот бал польским, в паре с Ниной.

  

  И Грибоедов улыбнулся ему.

  

  Девятого сентября Грибоедов вышел прямой, в раззолоченном мундире и треуголке, на крыльцо. Нина ждала его. Суетилась княгиня Саломе.

  

  Стояли повозки, кареты.

  

  Его окружил почетный конвой.

  

  Абуль-Касим-хан подошел к нему в шитом золотом халате и низко склонился:

  

  - Bon voyage, votre Excellence, notre cher et estime Vazir-Mouchtar.

  

  Грибоедов сел в карету.

  

  Так стал он - Вазир-Мухтаром.

  --------------------

  

  (1) Счастливого пути, ваше превосходительство, наш дорогой и уважаемый Вазир-Мухтар (фр.).

  [257]

  

  

  

  

  ГЛАВА ШЕСТАЯ

  

  

  Говорят про Персию -

  

  Что богатая.

  

  Она не богатая,

  

  Распроклятая.

  

  Солдатская песня

  

  

  1

  

  

  Она не богатая, она не проклятая. Бледные дороги, голубые поля с утомленным жнитвом, красные горы, реки хрюкают по ночам: хр-хр-хр.

  

  Азиатская сторона, голая ладонь старого человека, волнообразные горы, как мозоли, как следы долгой работы - работы зель-зелэ, землетрясения.

  

  В Мугане - змеи, в Миане - клопы, кусающие только иноземцев. Ядовитость клопов сильно преувеличена путешественниками двадцатых годов и развенчана путешественником сороковых.

  

  Азиатская лень, удобство: тут же преклониться к земле и смотреть в разноцветные стеклышки окон, частью выбитых, - да еще персидская важность - ташаххюс, - да любовь к игрушечным калейдоскопам - такова персиянская роскошь. Дома окнами во двор, глухою стеною к улицам, как человек, ставший спиною к пыльному ветру.

  

  Выстраданные на станках ковры - персиянская мебель, но так же выстрадали рубанки наши кресла и стулья.

  

  Старая страна ничего не знает о своей старости, потому что в ней живут люди.

  

  В 1829 году она похожа на Россию времени Ивана III или, может быть, Алексея Михайловича; вероятно, Петра не было или его не заметили. Соперничество двух городов, старшего и младшего: Тебриза и Тегерана, как Москвы и Петербурга. Но Тебриз существовал уже в восьмом веке, а Тегеран - во время Тамерлана.

  

  Тегеран сделал столицею первый Каджар, родоначальник династии Каджаров, евнух Ага-Мохамед.

  

  Каджары - не персияне. Они жили в Мазандеране, среди лиственных лесов маэандеранских. Они - тюрки. Их очень немного, и слово "каджар" было ругательством у персиян, но в восемнадцатом веке они сменили усталую династию Сефиев, любителей изящного.

  

  Каджары стали персидской династией, как немцы были русской, как французы - шведской, шведы - польской, как ганноверцы - английской династией.

  [258]

  

  Евнух Ага-Мохамед-шах провел жизнь в войне, как Наполеон.

  

  При взятии одного города евнух велел поставить у городских ворот весы.

  

  На весах этих взвешивались выколотые глаза: глаза были выколоты у всех мужчин города. В Астрабаде он взял к себе маленького племянника Фетх-Али.

  

  Когда Фетх-Али возрос, шах сделал его правителем Фарса и объявил Тегеран столицей. В 1796 году, когда евнух вступил в Шушу, для того чтобы окончательно завоевать Грузию, поссорились двое его слуг. Ага-Мохамед велел обоих казнить. А они не хотели умирать. Они пробрались ночью в его спальную и зарезали его кинжалами.

  

  Тогда же, потратив некоторое время на убийство своего брата, сел на престол персидский Фетх-Али-шах, которого дядя-евнух прозвал с нежностью: Баба-хан.

  

  Старший сын шаха, Мамед-Вали-Мирза, был не чистой крови, матерью его была христианка. Ермолов во время посольства обещал ему поддержку; Мамед-Вали-Мирза в 1820 году умер.

  

  Третий сын шаха, Аббас-Мирза, овладевший Адербиджаном и сидевший в стольном городе Тебризе, был объявлен наследником, шах-заде, велиагдом. Хотя был жив второй сын, Гуссейн-Али-Мирза, губернатор Шираза, лентяй и сластолюбец.

  

  Так произошла война с Россией.

  

  

  2

  

  

  Как произошла война с Россией?

  

  Из-за престола - персиянского и русского.

  

  В 1817 году, при заключении трактата Гюлистанского, Ермолов отказал Аббасу-Мирзе в титуле наследника. Александр Павлович, посвященный в обстоятельства смерти отца своего и не доверявший братьям своим, знал, в чем дело. Он вовсе не хотел резаться в Персии, на стороне какого-либо принца, хотя спать ему не давала дальняя мысль, что при этой кутерьме могли бы незаметно "быть присоединены нужные для нас дополнения" из числа персиянских земель.

  

  Александр ждал, когда умрет старый Фетх-Али, Фетх-Али ждал, когда умрет "до небес возносящийся дядя Александр". Первым умер Александр. Фетх-Али и не думал умирать.

  [259]

  

  Шах-заде Аббас-Мирза узнал, что войска шах-заде Константина дерутся против войск шах-заде Николая.

  

  Когда же, после вступления на престол Николая, Аббасу-Мирзе донесли, что шах-заде Константин собрал войска в Варшаве и в России идет междоусобная война, - он решился. В тот же час Аббас-Мирза послал курьера в Тегеран и отдал приказ - быть в готовности войску.

  

  Но как мог он решиться на эту войну?

  

  

  3

  

  

  Всегда есть третий, молчаливо радующийся.

  

  Англия не отказала в звании наследника Аббасу. Александр, жонглер Европы, превосходно знавший все законы балансирования, еще в 1817 году писал в инструкции Ермолову: "Англия естественно должна желать, чтобы все виды и помышления персидского правительства были обращены к северу, и будет возбуждать в нем против нас подозрения, дабы отвлечь его внимание от юга".

  

  Англия думала не о Персии, а об Индии. Александр не думал о Персии, а думал о Кавказе. Сама по себе Персия была стертой бумажкой, но эта бумажка была ассигнацией.

  

  "Нужно остановить перевес английского влияния в Персии, - писал Александр, - ослаблять оное неприметным образом и наконец вовсе истребить его". - Александр любил и умел "неприметным образом истреблять". Он отказался от посредничества англичан при заключении Гюлистанского трактата. Но англичане, не присутствовавшие при его подписании, принимали, даже по наблюдениям Нессельрода, "деятельное в нем участие".

  

  А при заключении Туркменчайского мира - победоносного для России - Паскевич и Грибоедов никак не могли обойтись без посредничества англичан, и полковник Макдональд, как добрый друг, поручился собственным состоянием перед русскими за исправный платеж контрибуции.

  

  "Неприметные" действия Александра были, по существу, весьма приметны.

  

  А у Англии не было даже своей миссии, была только скромная миссия Ост-Индской компании.

  

  Сидел в Тебризе у Аббаса полковник Макдональд, сидел в Тегеране доктор Макниль.

  

  В 1826 году Ермолову донес вскользь Мазарович, русский уполномоченный: "Сукна, сахар и всяческие про-

  [260]

  иэведения Индии - вот и все, чем торгуют на базарах из английского".

  

  Когда Аббас-Мирза ввел петровские реформы - регулярных сарбазов, пехоту, случайно при нем оказались: майор британской службы Монтис, капитан Харт, ставший начальником всей пехоты, британский лейтенант Ши, высланный после 14 декабря из Петербурга (по неисследованным причинам), и лейтенант Джордж Виллок, брат старого посла в Персии. Еще в 1809 году англичане вытеснили из Тебриза наполеоновского генерала Гарданна и его офицеров - первых учителей Аббаса в военном деле. Франция была представлена теперь только артиллеристом Бернарди, унтер-офицером, ставшим офицером во время Ста дней, а потом бежавшим из Франции, да бродягой Семино.

  

  Россия - Самсоном.

  

  Из всех них только англичане служили своей родине.

  

  Мазарович писал о них: "Они здесь то, чем были капитаны-греки у сатрапов Малой Азии во времена Павзания".

  

  Ермолов выражался более резко: "Вся сия наемников сволочь", но он чуял лучше мясистым носом.

  

  Он писал задолго до кампании: "Англия сильным влиянием своим возбудит войну, дабы Персия не обратила внимания своего на беспокойства в Индии, а более опасаясь, чтобы мы по дружественным связям не заставили ее на них оглянуться".

  

  И еще за десять лет до войны он, побывав в Персии, вгляделся исподлобья в механизм политики английской. Он писал, что англичане выдают себя за единственных спасителей Персии - тем, что учредили у персиян регулярное войско. "А персияне по глупости не видят, что это не для ограждения их, но чтобы иметь средство продать выгодною ценою самое гадкое сукно и брак из оружия. И в то время, как заводят они литейные дома, строят крепости, тогда же все употребляют меры отдалить персиян от заведения своих суконных, шелковых и бумажных фабрик. Не дают им средств вычищать сахар, который имеют они в изобилии, и ежегодно привозят оного из Индии на миллион червонцев. Словом, овладели совершенно торговлею и, придав поступкам своим наружности почтенные, все действия свои учреждают на правилах ростовщиков, то есть на законах чести, свойственных купеческим нациям". И рассказав не без удовольствия, как англичане ходят в угождение наследнику Аббасу в овчинных шапках и "не имеют у персиян стула", а сидят на ковре, сложа ноги, да и входят без сапог, в одних

  [261]

  чулках, - заключил: "Следовательно, господа купцы честь свою положили в курс, и, конечно, выгодный. Не знаю, не положат ли и телесное наказание в цену".

  

  И уже накануне войны доносили Ермолову: "Англия обязалась давать ежегодно Персии по 200 тысяч туманов, если только она будет иметь войну с Россией". И уже во время войны доносил Мадатов:

  

  "В Испагань привезли до 200 вьюков английского оружия для войска Аббаса-Мирзы, а через Испагань проехал Касим-хан, зять шаха, к англичанам в виде посланника". И старик наложил резолюцию: "Весьма правдоподобно". Весьма правдоподобно, что дело было не в шах-заде Аббасе и даже не в шах-заде Константине и что игра шла большая, а курс был выгодный.

  

  

  4

  

  

  Когда Наполеон в медвежьей куртке бежал через Польшу, он танцевал с польскими дамами мазурку и, осведомившись, что поляки любят его, засвистал и сказал: "Мы еще повоюем".

  

  Аббас-Мирза - чернобородый сорокалетний человек с легкой, танцующей походкой. Он человек, погубивший несчастной войной Персию. Он болен. От переутомления - доносят дворам. От любовного - доносят позже - и уже выздоровел.

  

  Ташаххюс - в его приплясывающей походке то изящество, которым персияне встречают напасти.

  

  Свирепый евнух мало ему мог передать наследственных черт.

  

  Легкость движения нежной руки, улыбка женам, улыбка англичанам, улыбка русским.

  

  И сумасшедший древний военный гнев на поле сражения, который называется храбростью.

  

  И щедрость к этим темным, белым, розовым женам, воспоминание о которых путается, но остается весь день в теле. У велиагда тридцать детей.

  

  И внезапная ярость, и тонкие ноздри раздуваются, когда говорят о его братьях.

  

  Персия сдалась, Аббас не сдается. У него затеи, у него один день не похож на другой. Он падает духом быстро и быстро воскресает.

  

  В Тебризе жарко, и шах-заде переехал на загородную дачу - Баги-шумаль - Северный сад. Одно уже имя севера приносит прохладу.

  [262]

  

  Перед домом четырехугольник бассейна, от дома идут аллеи.

  

  Стены в зале отделаны зеркальными кусочками, и на них персиянская кисть изобразила, не совсем по закону аллаха, женщин.

  

  Над дверьми портрет Наполеона.

  

  И ковры, персиянская мебель.

  

  - Принес ли уже живописец портрет русского царя?

  

  - Перл шахова моря, он мажет его.

  

  - Я повешу его над дверью в андерун. Пусть он висит против Наполеона. Прибыл ли Мирза-Таги?

  

  - Он дожидается.

  

  Начинается разговор с Мирзой-Таги, вовсе не о том, для чего приехал Мирза-Таги, а об убитых козах, коврах, халатах и перстнях. Их привез в подарок Аббасу Мирза-Таги.

  

  И Аббасу хочется их щупать, хочется тут же надеть перстень на руку и сесть на новый ковер.

  

  Но он молчит. Ташаххюс.

  

  И потом он говорит вскользь:

  

  - Мирза-Таги, я забыл, почем продаешь ты мой хлеб?

  

  - По аббасу батман.

  

  - Дешево ты продаешь его. По два аббаса батман. Мне говорили, что такова цена.

  

  Не говорили этого. Нужны деньги, деньги. Аббас торгует своим хлебом, он продает его голодным жителям.

  

  Задом удаляется Мирза-Таги от шах-заде.

  

  Ташаххюс. Молчание.

  

  Как хороши женщины на стеклах. Наполеон нарисован хуже. Аббас посылает за евнухом.

  

  Евнух, маленький, важный, похожий на бабушку.

  

  - Как чувствует себя Амие-Бегюм?

  

  - Она счастлива.

  

  - Приготовь мне Фахр-Джан-Ханум и Марьям-Ханум.

  

  - Они будут чисты, тень шаха, но Марьям-Ханум все еще нездорова.

  

  - Приехал ли доктор Макниль?

  

  - Его ждут со дня на день.

  

  - Хаким-баши пусть ее лечит лучше. Позови писца и приди после него.

  

  Писец пишет французскую записку полковнику Макдональду.

  

  Не найдет ли полковник Макдональд и его супруга возможным для себя дать мебель в помещение прибывающего русского министра, ибо, к несчастью, дворец, для сего

  [263]

  приуготовлявшийся, почти пуст. Пусть полковник сочтет это величайшею услугою ему, Аббасу.

  

  Аббас подписывает:

  

  

  Ma reconnaissance et ma sincere amitie vous sont acquises a jamais (1).

  

  

  И алмазной печатью оттискивает по-персидски:

  

  

  Перл шахова моря, Аббас.

  

  

  Перл шахова моря знает, что он делает. В последнее время - есть у него известия - брат его, губернатор ширазский, в великой дружбе с индийскими властями. Нужно как можно яснее высказать свое доверие и дружбу. Пока не приедет русский министр. Ибо губернатор ширазский - второй сын, а Аббас - только третий. Трон персидский, на котором сидит еще Фетх-Али-шах, каждый день может стать свободным. Фетх-Али стар.

  

  А потом, когда русский министр приедет, - будет даже полезно, чтоб лев и медведь сидели на одной и той же мебели.

  

  Пусть они подружатся, потолкуют, - а друзья всегда толкуют между собою как раз о том, что знает и тот и другой. Чего же не знает один из них, остается тайною для другого.

  

  Кто-нибудь промахнется. Аббасу придется говорить тогда только с одним. Но он будет говорить, говорить до упаду с обоими. К тому же - "дворец пуст" - это значит для русского: нет мебели, нет денег, нет ничего. Сбавляйте цену.

  

  Евнух.

  

  - Сегодня ты вынешь серьги у жен моих и под точными квитанциями запишешь и сдашь мне.

  

  Старушка вытягивает губы - и ни с места.

  

  - Светлая тень шаха, они еще не могут простить, что я отнял у них алмазы.

  

  Ноздри у Аббаса раздуваются. Живот евнуха ходит от волнения. Аббас улыбается.

  

  - Хорошо. Иди.

  

  И день идет. И он обедает, а потом читает французский роман о разбойнике. Потом молится, небрежно.

  

  Диктует письма. Читает донесения Абуль-Касим-хана: Грибоедов задерживается в Тифлисе, и это, может быть, любовь, но, может быть, и намерение. Он сказал в разговоре, что, кажется, подождет уплаты куруров в Тифлисе, чтобы

  --------------------

  

  (1) Моя признательность и искренняя дружба принадлежит вам навсегда (фр.).

  [264]

  приехать расположенным и уверенным в искренности намерений.

  

  Аббас вспоминает Грибоедова.

  

  Длинный, в очках, спокоен.

  

  Бойся худощавого, сказал Саади, бойся худощавого жеребца.

  

  - Parbleu! (1) - говорит Аббас, смотря на портрет Наполеона.

  

  ... Но, пишет Абуль-Касим-хан, не все еще потеряно: как слышно, из Петербурга настаивают на скорейшем отъезде посла.

  

  Аббас тащит из-за пояса европейский носовой платок и сморкается.

  

  - Петербург, Петербург - у них тоже не одна воля. В Петербурге одно говорят, на Кавказе другое. Но все же хвала аллаху и за то.

  

  И он идет вечером в гарем-ханэ, и пестрый курятник, поющий, курящий и ругающийся, притихает.

  

  Он подходит к старой своей, сорокалетней жене, и она опускает глаза в землю, а жены разевают рты: как давно этого не было.

  

  И Аббас осторожно вынимает у нее из ушей серьги.

  

  Только на пятнадцатой жене, на тридцатой серьге, жены всполошились.

  

  Они заплакали, заныли тонкими голосами и стали обнимать ноги Аббаса.

  

  Аббас смеялся.

  

  Он прикоснулся к тридцать первому уху, щекотливому и тонкому, смуглому.

  

  Евнух подвернулся:

  

  - Тень шаха, приехал Назар-Али-хан. Русский посол в Нахичевани, быстро, быстро едет в Тебриз.

  

  Аббас остановился над тридцать первым ухом и вдел обратно серьгу.

  

  - Я пошутил над вами, мои радости, я пошутил. Вот ваши серьги. Подать сюда перстни и ковры, которые сегодня я купил для них.

  

  

  5

  

  

  У полковника Макдональда в Тебризе хороший дом, недалеко от ворот Миермиляр и также недалеко от ворот Таджиль. Здесь ближе к предместьям с зелеными садами.

  --------------------

  

  (1) Черт побери! (фр.)

  [265]

  

  Тебриз недаром по-персидски значит: льющий жар. Впрочем, азиатские ученые производят его от: таб-риз, изгоняющий лихорадку. Перед домом искусственная лужайка и цветник. Леди Макдональд ухаживает за ними и жалуется, что цветы сохнут, гибнут от пыльного ветра. Деревья не в состоянии их защитить.

  

  У полковника Макдональда вечерний чай и гости - два французских купца.

  

  Полковник с седыми усами рассказывает об Индии, где долго жил.

  

  - Слоны, которых здесь предпочитают водить в процессиях, там работают. Не хотите ли кальянов?

  

  Лакей разносит кальяны, каждому по три.

  

  - Их высылают в лес ломать деревья, и они поразительно проворно справляются с этим.

  

  Но француз тоже слышал о чем-то таком.

  

  - Да, да, белые слоны.

  

  - Нет, совершенно обыкновенные, серые. Вина?

  

  Разносят вино с английскими галетами, белыми как снег, жесткими как камень, не имеющими вкуса. Но они из Англии, они долго путешествовали, и полковник крепкими зубами медленно ломает их.

  

  - Слон подходит к дереву, напирает на него плечом и затем, если дерево уступает, тотчас идет ко второму. Если же дерево крепкое, слон кричит, и к нему являются на помощь товарищи.

  

  Все, кроме французов, слышали это не раз, но все слушают с удовольствием. Леди тихонько улыбается.

  

  - Это значит заставлять за себя работать животных. Quod erat probandum (1).

  

  Французы привезли новости о модах. Пожилой француз посмеивается над шляпами a la карбонари. М-lle Жорж постарела и отправилась в турне.

  

  Из-за стола встают без церемоний. Играют на бильярде. Расходятся.

  

  Вечером в спальню к леди стучится полковник. Это его день.

  

  - Дорогая, вы позаботились о комнатах для приема русских?

  

  - Я думаю, внизу будет хорошо. Там не так жарко.

  

  - О, напротив, я полагаю, лучше на парадной половине. Наверху.

  --------------------

  

  (1) Что и требовалось доказать (лат.).

  [266]

  

  - Говорят, он поэт и странный человек? Вроде этого Байрона.

  

  - Нисколько. Это любезнейший человек, джентльмен во всем значении слова. Его жена - из грузинского царского рода. Вам будет веселее. Вы получили журналы?

  

  - Да. Они, кажется, скучные.

  

  - Дорогая, почему бы вам не развлечься? Верховая езда так развлекает.

  

  И только в постели полковник забывает телеграмму лорда Веллингтона, шифрованную: "Поручительством недоволен. Используйте его и все обстоятельства, чтобы склонить шаха и принца к союзу с Турцией".

  

  

  6

  

  

  Серебром украшены Каджары,

  

  А лошади в золоте у них!

  

  Аварская песня

  

  

  Снаружи - это большие опрокинутые горшки.

  

  Изнутри они открыты и пусты, то есть завалены нечистотами. Это башни городских стен тегеранских. Если б они не были из глины, а из плитняка, они напоминали бы городские башни псковские, встречавшие Стефана Батория. Но они земляные, и в земляном дремучем Тегеране сидит на златом столе Фетх-Али-шах, или Баба-хан.

  

  Он небольшого роста, с теми же живыми глазами, что у Аббаса, но уже тусклыми, уже покрасневшими, он старый красавец с мясистым тюркским носом.

  

  Самое красивое в нем - борода, считающаяся длиннейшею во всей Персии, борода, спускающаяся двумя ассирийскими колоннами до "нижних областей желудка" - как пишет стыдливый путешественник, борода, лезущая до глаз, застилающая уши.

  

  Если б Баба-хан жил на Руси, его называли бы льстецы тишайшим, а за глаза прозвали бы Черномором.

  

  Баба-хан, вовсе не занимающийся государственными делами, - умен и, пожалуй, не менее умен, чем сын его Аббас, занимающийся этими делами.

  

  Он знал вкус нищеты и помнил убийство полководца-евнуха.

  

  В молодости жил он в великой бедности. Мать его варила в горшках скудный плов, купленный на деньги, занятые у соседок.

  

  Жизнь дяди его, родоначальника Каджаров, знаменитого евнуха, его вразумила еще в ранних летах.

  [267]

  

  Ничего хорошего из этой знаменитой жизни не вышло. Дядя был евнух. Согласно донесения князя Меньшикова от 1826 года, у Бабы-хана было:

  

  Сыновей

  

  

   68

  

  Старших внуков

   124

  

  Вместе

  

  

   192

  

  Дочерей замужних

  53

  

  Сыновей у них

   135

  

  Вместе

  

  

   188

  

  "Что же касается жен шаха, - писал Меньшиков, - трудно исчислить их правильно, по причине частой мены, которая в хареме происходит. Число сие определяется по сю пору в 800 особ, две трети коих рассматриваемы быть не могут как супруги шаховы на деле". Путешественники тридцатых годов определяют это число до "тысячи душ женского пола (!)". К восьмидесятому году его жизни число потомков его (сыновей, дочерей, внуков, правнуков) исчислялось в 935 человек, что составляло для Тегерана, в котором жил Фетх-Али, ощутительный прирост населения.

  

  Дядя всю жизнь занимался войною. Чувствуя, что без войны никак не прожить на этом свете, Баба-хан предоставил войну сыну.

  

  Что осталось?

  

  Жены, деньги, вещи и возлюбленная тишина.

  

  Из этих основ вытекала политика Бабы-хана.

  

  В итоге, оказалось, он приобрел все, не теряя ничего.

  

  Провинции он отдал в управление сыновьям-губернаторам. Губернаторы-сыновья, доставлявшие вовремя и в достаточном количестве деньги, были хорошими губернаторами, а сын, например, сидевший в Фарсе и слишком надеявшийся на скорую кончину отца, не платил дани, задолжал шестьсот тысяч туманов и был плохой губернатор.

  

  Как правили губернаторы?

  

  Просто.

  

  Барон Корф, русский чиновник тридцатых годов, знавший, вероятно, двор Николая и, должно быть, приятель нескольких русских губернаторов и городничих, написал о персидском государстве следующее: "Принцы-правители, обремененные по большей части огромными семействами и привыкшие к роскоши шахского двора, при котором они воспитаны, тратят гораздо более денег, нежели сколько позволяют их средства. Откуда же взять остальное? -

  [268]

  

  Разумеется, с их помощников. А тем откуда? - С ханов. А тем? - С беков. А тем? - С народа. - Вот вам и нищие. Расчет верен, короток и прост".

  

  Но к чести этого простого и открытого строя следует сказать, что Фехт-Али-шах вовсе не отгораживался от про