Некрасов Николай Алексеевич - Мертвое озеро (Часть первая)

   - Ну полно, выходи из лодки! - говорил нетерпеливо щеголеватый господин.

   Девушка раздвинула осоку и, улыбаясь, выглянув, сказала:

   - Я приехала слушать тебя.

   - Ну выходи: я спою тебе.

   - Нет, я буду слушать в лодке.

   - Отчего же ты не хочешь выйти на берег?

   - Так!

   - Почему же ты боишься меня?

   - Чего мне бояться! пой же.

   - Не хочу: выходи!

   - Я не выйду, я сказала, что не выйду! - разгорячась, говорила девушка.

   - Так я петь не буду! - с досадою отвечал щеголеватый господин.

   - Прощай!

   И девушка стала отъезжать от берега.

   - А если так, то я вплавь догоню тебя,- сказал щеголеватый господин.

   И, сняв с себя сюртук, он подбежал к самой воде.

   - Ради бога, не делай этого: ты утонешь! - умоляющим голосом воскликнула девушка и остановила свою лодку.

   - Почему ты думаешь, что я утону? я плаваю хорошо; да и ты опять спасешь меня.

   - Ах нет! ты не знаешь, сколько погибло в этом озере, и никто, кроме вот того, кого ты видел вчера,- моего брата,- никто из здешних жителей ни за что не пойдет в воду.

   - А я, я готов броситься в это страшное озеро, чтоб хоть ближе посмотреть на тебя.

   И щеголеватый господин сделал движение вперед, как бы готовясь исполнить свое намерение.

   - Стой, нет! я лучше выйду! - поспешно закричала девушка.

   И лодка подъехала к берегу, где ждал щеголеватый господин, протянув свои руки, чтоб высадить ее; но девушка отказалась от его помощи, говоря:

   - Я сама; оставь меня.

   Она ловко прыгнула на берег и осталась на том же месте.

   - Ну что же, пойдем сядем! - сказал щеголеватый господин, оглядывая девушку, и воскликнул: - Боже, какая ты сегодня нарядная! и как идет к тебе белое платье!

   Наряд девушки весь состоял из белого платья, кисейной пелеринки и длинных распущенных кос, на которых у головы было приколото по розе.

   - Ну что же ты стоишь? неужели в самом деле ты боишься меня? - обидчиво спросил щеголеватый господин.

   - Я... нет... мне страшно! - чуть не плача, отвечала девушка.

   - Отчего же тебе страшно! - мягким голосом спросил щеголеватый господин и, взяв девушку за руку, прибавил: - В самом деле, у тебя руки как лед!

   Девушка, вспыхнув, вырвала свою руку и строго сказала:

   - Ну пой же!

   - Я тогда только могу петь, если увижу на твоем личике такую же улыбку, как вчера,- отвечал щеголеватый господин.

   Девушка улыбнулась, и он, упав перед ней на колени, пропел страстный речитатив по-итальянски. Сначала девушка в испуге отскочила, но потом весело сказала:

   - Вчерашнюю, вчерашнюю.

   - Ты сядь и не бойся меня; я спою тебе всё, что ты хочешь.

   И щеголеватый господин указал девушке место возле себя.

   После минутного размышления она робко опустилась на траву и, не подымая глаз, сказала:

   - Кто ты такой?

   - Я... я странствующий певец.

   Девушка поглядела пристально на щеголеватого господина и, покачивая головой, сказала:

   - Я видала их: они не похожи на тебя.

   - Да ты, верно, видела актеров; я, точно, на них не похож. Но ты скажи мне, кто ты такая? не может быть, чтобы ты была сестра твоих вчерашних...

   - Ну пой же! - с упреком перебила его девушка.

   - Право, не могу: сядь ближе! - воскликнул щеголеватый господин.

   Девушка придвинулась слегка.

   Опять раздались звуки, полные гармонии, и удивительно, как были они выразительны в утреннем воздухе, посреди величественной тишины мрачной природы!

   Девушка напряженно слушала пение; даже слезы выступили у нее на глазах. Она полна была восторга. И когда певец замолк, она, как бы утомленная, сильно вздохнула и с чувством сказала:

   - Я бы целый день слушала,- и ласкающим голосом прибавила: - Выучи меня петь так же, как ты поешь.

   Щеголеватый господин улыбнулся, любуясь девушкой, которая, вскочив, побежала к берегу.

   - Куда же ты? куда? - кинувшись за ней, спросил ее щеголеватый господин.

   - Я выну гитару из лодки,- отвечала девушка.

   Через минуту щеголеватый господин настраивал гитару. И, как бы одушевясь ею, он запел стройным голосом, не спуская глаз с девушки, которая то улыбалась, то хмурила брови. Глаза у нее горели, грудь высоко подымалась. Она, казалось, не могла оторвать своих глаз от лица поющего.

   - Красивая и милая моя дикарка! честью клянусь, я в жизнь свою не встречал женщины, у которой в глазах было бы столько детства и в то же время страсти! - поющим, нежным голосом проговорил щеголеватый господин, и девушка не успела очнуться, как губы певца очутились на смуглой и горячей ее щеке. Девушка вспыхнула, потом побледнела и, закрыв лицо руками, горько заплакала.

   Щеголеватый господин был сконфужен кротким гневом оскорбленной девушки и молил у нее прощенья.

   Девушка, отняв руки от лица и подавляя слезы, с грустью сказала:

   - Я больше не приду сюда.

   - Ну прости меня, я виноват; я теперь только понял, что я сделал; даю тебе честное и благородное слово, никогда ничего подобного не сделаю,- с жаром говорил щеголеватый господин.

   Девушка, тяжело вздохнув, недоверчиво покачала головой и, встав, молча взяла свою гитару; потом, кивнув ему головой, она тихо пошла к лодке.

   - Люба! - воскликнул растроганным голосом щеголеватый господин.

   Девушка повернула голову и улыбнулась. Певец стоял на коленях и, сложив руки на груди, сказал:

   - Если ты меня не простишь, я простою целый день так, я брошусь с горя в озеро.

   Девушка побледнела как полотно, так что щеголеватый господин сам испугался и покорно глядел на нее; окинув озеро кругом, она таинственно произнесла:

   - Не надо никогда этого говорить.

   - Чего ты испугалась? - с участием спросил щеголеватый господин и, улыбаясь, прибавил: - Я пошутил только.

   - Не надо так шутить здесь! - строго сказала девушка, и, кивнув ему головой, она прибавила: - Я завтра, может быть, увижу тебя.

   - Где? здесь? - радостно спросил щеголеватый господин.

   - Нет! - садясь в лодку, отвечала девушка.

   - Где же?

   - Не скажу!

   - Значит, ты меня обманешь?

   - Я никого не обманываю и тебя тоже не буду!

   Сказав это, девушка отъехала от берега, а щеголеватый господин запел.

   Девушка, погрозив ему, стала грести, но скоро остановилась и слушала его, и когда он кончил петь, она кивнула дружески ему головой, закричала: "Прощай!" - и стала грести; но щеголеватый господин опять запел. Лодка снова остановилась, и так лодка не скоро скрылась от глаз певца, который уныло возвратился к скату горы. Когда лодка совершенно исчезла, певец, растянувшись на траве, стал смотреть на небо и что-то думал. Он долго так лежал; наконец глаза его закрылись, и он крепко заснул. Он пробудился от легкого щекотания по щеке. То была ветка от сучка, которым кто-то махал над ним. Он привстал и увидел сидящую в головах его худощавую цыганку.

   - А-а-а! - произнес щеголеватый господин, протирая глаза.

   Цыганка улыбнулась и сказала:

   - Я давно здесь... и как ты спишь крепко!

   - А разве не надо спать здесь? - спросил щеголеватый господин, и, оглядываясь кругом, как бы ища кого-то, он прибавил: - Ты одна?

   - Одна; а что?

   Щеголеватый господин не отвечал.

   - Хочешь есть? - спросила цыганка после некоторого молчания.

   - Ты разве привезла с собой что-нибудь?

   - Да!

   И цыганка принесла узел, в котором были яйцы, молоко и хлеб, и разложила их на траве.

   Щеголеватый господин взял за плечо цыганку, которая с силой толкнула его в грудь и резко сказала:

   - Не трогай меня, а не то я всё брошу в озеро.

   - Не сердись; дай мне поесть: я очень проголодался.

   И они, болтая, стали есть. После завтрака цыганка весело сказала:

   - А ты и завтра приедешь сюда?

   - А что?

   - Я бы тоже принесла завтрак.

   - Спасибо! Хорошо, я приду и завтра.

   Цыганка стала смеяться.

   - Чему ты смеешься?

   - Мне весело! - отвечала цыганка.

   - Ну сделай так, чтоб и мне было весело, как тебе.

   - Да как же я это сделаю?

   - Давай бегать, и если я догоню...

   - Не хочу! - вскакивая, перебила цыганка и пустилась бежать.

   Щеголеватый господин за ней.

   И они стали бегать. Цыганка ловко пряталась за деревья и наконец обманом успела достичь берега и кинулась в лодку и с невероятной быстротой выехала из осоки и торжествующим голосом сказала:

   - Ну, теперь поймай меня.

   Щеголеватый господин подбежал к берегу, погрозил ей и сказал:

   - Ты думаешь, что увернулась от меня, а тут-то я еще скорее тебя поймаю.

   - Не посмеешь: озеро страшное!

   - А смотри! - крикнул щеголеватый господин.

   И он очутился в воде и поплыл за лодкой, на которой с силою гребла цыганка. Они отплыли далеко от берега; плывущий сказал:

   - Однако я устал!

   - Так плыви скорее назад! - пугливо отвечала цыганка и сама стала грести к берегу.

   - Я забыл снять сюртук, а то бы сколько хочешь проплыл.

   Когда они вышли на берег, щеголеватый господин, встряхивая с себя воду, сказал:

   - У-у-у! какая холодная вода! и точно: я заметил, что в озере есть омуты, так и тянут книзу.

   - И сколько их, да еще у самых берегов! А кто не знает этого озера, доплывет к берегу и думает, что земля,- встанет, да провалится. Здесь да у дома только можно подойти к озеру, а то всё болото,- ораторствовала цыганка, пока выкупавшийся выжимал свой сюртук.

   - Однако я озяб,- сказал он,- поеду скорее верхом, так согреюсь.

   И щеголеватый господин свистнул. Лошадь, щипавшая траву невдалеке, прискакала к нему.

   - Так ты едешь? - с расстановкой спросила цыганка.

   - Да; а что?

   - Так... а завтра? - спросила цыганка после некоторого молчания.

   - Приеду, приеду; а ты будешь?

   - Да!

   - Ну, прощай!

   И щеголеватый господин сел на лошадь и поскакал в лес, сказав:

   - До завтра.

   Цыганка пробежала несколько времени за лошадью, как бы желая что-то сказать уезжавшему, но вдруг остановилась и, озираясь кругом, тихим шагом возвратилась на то место, где они сидели; медленно опустясь на траву, она склонила голову на грудь и впала в глубокую задумчивость, вертя в руках батистовый платок, который она то складывала, то развертывала. Цыганка так была погружена в какие-то размышления, что не замечала, как солнце жгло ее шею, руки и голову.

   Пронзительный свист с озера вывел ее из задумчивости. Она улыбнулась, вглянула на солнце и, сев в лодку, быстро понеслась по озеру, громко распевая какую-то унылую песню. Другая лодка, выехавшая из осоки, догнала ее; в ней был цыган с рыбными снарядами.

   - Где ты была? - спросил он ее.

   - В лесу.

   - Одна?

   - Да!

   - А его не было сегодня?

   - Нет!

   - Я так узнал, кто он такой!

   - Кто, кто? - с живостью спросила цыганка.

   - Здешний барин, недавно приехал только.

   Цыганка засмеялась.

   - Не веришь? ей-богу! - говорил цыган.

   И лодки разъехались. Цыганы весело заливались, распевая удалую цыганскую песню.

  

  

   Летнее утро еще дышало упоительной свежестью, как в небольшой беседке, стоявшей в огромном саду, вдали от богатого барского дома, владетель его лениво потягивался на кушетке, на которой была накинута тигровая кожа. Беседка была убрана роскошно, несмотря на соединение в ней спальни, кабинета и уборной. Стены и потолок ее были обтянуты шелковой полосатой материей, белой с зеленым; на полу ковер с цветами, так хорошо сделанными, как будто они росли на зеленом лугу. Мягкие кресла, стол, шифоньерки, бюро - одним словом, каждая игрушка дышала роскошью, удобством и вкусом. На лице лежавшего отпечатлелись следы жизни, полной довольства в эту минуту. Он о чем-то думал, беспрестанно улыбаясь. Его размышления были прерваны приходом лакея, которому скорее следовало бы взять хлыстик в руки, чем поднос с чаем, который он поставил на круглый стол, стоявший посреди комнаты, под огромной висячей лампой на потолке, и заваленный книгами, красками и карандашами для рисования.

   Лежавший на кушетке господин встал и, выправляя свои члены, подошел к столу; увидев несколько писем, лежавших на серебряном маленьком подносе, он сделал недовольную гримасу и пробормотал:

   - Странно, какое неприятное впечатление на меня производят маленькие воспоминания о городе.

   И он нехотя стал распечатывать и пробегать письма; после нескольких он свободно вздохнул, будто окончив большой труд, и принялся пить чай, сказав лакею, прибиравшему комнату:

   - Ты уж письма-то из-за границы не подавай мне, а прямо бросай в камин.

   - Слушаюсь; а не прикажете ли послать на почту сегодня? - спросил лакей.

   - Помилуй! я сейчас только ведь прочел,- как бы пугливо возразил барин.

   - Да эти-с давнишние, вы только не читали их,- улыбаясь, отвечал лакей, и через минуту он спросил: - Дворецкого послать?

   - Ты ужасно мне надоел! - сказал барин и, встав, вышел в сад и любовался утром.

   Этот господин был Павел Сергеич Тавровский; объехав свои имения в разных губерниях, он поселился в одной из самых живописных своих усадеб и, казалось, вполне наслаждался сельской жизнью, забыв о всех столичных удовольствиях. Он целые дни бродил по лесам или скакал верхом, осматривая свои владения, и удивлялся, как много свободного времени, а между тем не скучно, сон крепок, аппетит, как никогда, исправен. Встав рано утром и вдыхая в себя воздух, он рассуждал сам с собой:

   "Я бы, кажется, полетел, если бы мне дали крылья: так мне легко здесь!"

   В его руках стали появляться книга, карандаш, который он брал с собой, чтоб снимать виды; но, усевшись, он задумывался и улыбался, глядя на часы. Одним словом, Павел Сергеич совершенно был счастлив новым образом своей жизни, о которой он прежде не имел никакого понятия. Он задавал себе вопросы, почему ему не скучно здесь одному, в то время как в городе минуты он не мог быть один. Занятия его в деревне были так противоречащи одни другим, что камердинер считал его иногда за помешанного. И, раздевая своего барина после прогулок, он иногда говорил:

   - Господи, что за место! негде погулять! всё платье испорчено.

   - Платье можно новое сшить, зато здесь легко на душе и сладко спится,- отвечал Павел Сергеич на замечание своего камердинера.

   Но в это утро, казалось, спокойствие его оставило. Он с дурным расположением возвратился с утренней прогулки и остальную часть дня провел в каком-то тоскливом волнении. Он то рисовал, то читал, то стрелял из окна комнаты в летавших птичек; но всё это ему скоро надоедало, и он придумывал себе разные развлечения.

   Камердинер торжествовал. Он считал дурное расположение Павла Сергеича за кризис болезни, которая должна была пройти, и снова жизнь его сделается полна деятельности, хотя в сущности пустой. Радость оживила унылое лицо камердинера, когда Павел Сергеич приказал заложить коляску и поехал с визитом к ближайшему из своих соседей.

   Дом, в который он приехал, не мог ему доставить много развлечения. Владетель его был человек холостой и хворый. Он вел жизнь однообразную и постоянно лечился от подагры в ногах.

   Комната, в которой сидел хозяин дома, не отличалась ни вкусом, ни роскошью, даже не было в ней удобства; но живописный вид из стеклянных раскрытых дверей террасы выкупал всё. Сад был огромный и спускался к огромному озеру, которое виднелось на большое пространство в прихотливых изгибах. Сад был запущен, беседки и скамейки покривились, всё имело мрачный колорит, как наружность самого хозяина, исключая небольшой клумбы простых цветов, у которой валялись небольшая лопата, грабли, лейка, приметны были детские следки, отпечатавшиеся по песку дорожки. При появлении Павла Сергеича в комнату, хозяин дома, морщась, спустил ноги со скамейки и, слегка привстав, приветствовал гостя, которого посадил возле себя в креслы.

   Хозяину дома было лет шестьдесят пять. Он был тучен, но с болезненным цветом лица. Черты его лица были бы красивы, но резкая противоположность седых волос с крашеными черными усами, но блеск черных глаз из<под>насупившихся век и из-под седых бровей с первого взгляда действовали неприятно на всех. Одет он был в венгерку со шнурками, глухо застегнутую на все крючки. А ноги его были обуты в канатные туфли. Павел Сергеич застал его за занятием: он дрессировал легавую собаку, на шее которой был надет ошейник с гвоздями, с веревкой, за которую он держал ее.

   Урок собаки был окончен благодаря прибытию гостя.

   Вблизи от кресел были собраны все принадлежности к чаю, и самовар клокотал, как бы недовольный невниманием сидящих в комнате. Ручьи, полившиеся из него, как бы о чем-то напомнили старику; он позвонил в колокольчик, стоявший на маленьком столике.

   Вошел лакей, которому он сделал вопрос:

   - Пришла?

   - Никак нет-с.

   - Так пошли искать.

   В это время на террасе послышался говор, и звучный смех, и крики курицы; лежавшие собаки забили хвостами. В комнату вбежала молодая девушка, силясь удержать курицу, тоскливо бившуюся у ней в руках. Она, смеясь, подскочила к старику, хотела что-то сказать, как вдруг, завидя Тавровского, выпустила курицу из рук, которая, застуча лапами, побежала по полу.

   - Вот моя дочь,- сказал старик, указывая на девушку, которая стояла потупив глаза; лицо ее пылало.

   Тавровский молча поклонился; но лицо его сияло, он не спускал глаз с девушки, которая избегала встретить их и занялась самоваром. Когда девушка подавала чашки с чаем старику и гостю, руки у нее слегла дрожали; но когда отец произнес ее имя, она вздрогнула и выбежала из комнаты, на что, однако, отец не обратил никакого внимания.

   Девушка была Люба, которая в Тавровском узнала певца у озера.

   Забытая в комнате курица взлетела на стул, стоящий у стола, потом на стол и с криком соскочила на пол, уронив крылом чашку.

   Старик позвонил и раздраженным голосом приказал лакею взять курицу; но курица не давалась ему в руки и, крича, бегала по комнате, пряталась под стул Тавровского или под кресло старика, который, выйдя из себя, разбранил лакея, сказав:

   - Позови Степаниду.

   Через две минуты в комнату явилась худощавая цыганка. Она смело подошла к самому стулу Тавровского и, лукаво улыбаясь, стала вызывать курицу.

   - Где взяли? - спросил сердито старик.

   - У них на дворе,- улыбаясь, отвечала цыганка, указывая на Тавровского.

   - Это куда вы нынче бегаете! - возразил старик, но замолк, потому что цыганка перебила его, сказав:

   - Да это не я, а барышня.

   Удаляясь из комнаты с курицей, она бросила выразительный взгляд на Тавровского, который, сконфуженный, глядел на старика; но тот спокойно сидел, как будто всё, что он видел и слышал, было очень обыкновенно.

   Напрасно Тавровский, сидя у старика, продолжал поджидать Любу; она не пришла даже к ужину, за что старик ужасно рассердился и ничего не ел. Между тем соседняя дверь поскрыпывала, и Тавровский заметил в щели блеск чьих-то глаз.

   Садясь в коляску, Тавровский слышал смех откуда-то сверху; но ночь была темна, и он не мог ничего видеть. Выехав из ворот, он почувствовал в ногах какую-то корзину, и в ней что-то шевелилось. Он ощупал ее: там была курица. Приехав домой, он перенес корзину в беседку и, развязав ее, узнал курицу, что была у Любы в руках.

   Тавровский выдернул несколько перьев из крыла у курицы и, передав ее своему камердинеру, строго сказал:

   - Чтоб она ходила по саду, и устрой ей возле клетку. И смотреть, чтоб она не пропала.

   Камердинер пугливо глядел на Тавровского, который, ложась, спросил его:

   - Не было ли без меня кого-нибудь на дворе?

   - Никого-с!.. да! цыган приходил с двумя цыганками...

   - Ну? - с любопытством перебил его Тавровский.

   Камердинер подробно описал цыганок и пересказал толки дворни, которая уверяет, что это дети помещика-соседа.

   - Все? - спросил Тавровский.

   - Говорят одни, что все, а другие, что только одна,- отвечал камердинер, пытливо глядя на улыбающееся лицо своего барина, который с улыбкой и заснул в эту ночь.

  

  

   Много лет тому назад, в один летний день, по степной дороге скакала сломя голову тройка отличных лошадей, запряженных в небольшую телегу. Лихой ямщик ухарски свистал и поводил кнутом по воздуху, едва держась на облучке. Плечистый мужчина средних лет, с лицом суровым, зорко следил за пристяжными.

   Всё, что ни встречалось по дороге, сворачивало в сторону и с наслаждением следило глазами за телегой, которая промчалась несколько верст без малейшей остановки. Лошади, все в мыле, стали слабеть, зато ямщик сильнее прежнего посвистывал, прищелкивал и махал кнутом.

   Солнце садилось и ослепительным своим блеском осветило степь, которая расстилалась на большое пространство кругом. В это самое время по глубокому песку едва тащилась длинная телега вроде роспусков, прикрытая рогожей. Возле тощей клячи шел молодой цыган, почти в лохмотьях. Загорелые руки и ноги его были обнажены. Дырявая рубашка выказывала его грудь. Он шел задумчиво, как вдруг крики и жесты ямщика, мчавшегося на тройке, нами описанной, смутили цыгана. Он начал бить свою клячу, которая, вместо того чтоб ускорить шаг, совсем остановилась, и пока она успела собрать свои силы и повернуть в сторону, колеса зацепились, и тройка стала. У пристяжной лошади из ноги ручьем текла кровь.

   Ямщик и барин в минуту соскочили с телеги и кинулись к лошади; на их лицах изобразился испуг. Барин гневно обратился к цыгану... Кляча дрогнула, рогожа быстро откинулась, и женщина, лежавшая в телеге, привстала, слегка приподняв белый кусок холста, покрывавший ее голову и плечи. Барин от неожиданного появления женщины остановился и глядел на цыганку, которая, бросив на него огненный и смелый взгляд, улыбнулась, выказав тем свои удивительно белые зубы, потом закуталась в полотно и снова легла в телегу.

   Барин подошел к цыганке, откинул ее покрывало и долго смотрел на нее. Цыганка была в самом цвете лет. Лицо ее было смугло, но кожа так прозрачна, что видны были некоторые жилки на ее подбородке. Румянец был нежный. Черты не столько правильны, как оригинальны. Глаза горели таким огнем, что казалось, из них сыпались искры. Черные вьющиеся волосы в беспорядке падали на ее полуобнаженные плечи. Что более всего поражало в ней - это гордая и надменная улыбка. Она не изменила своего положения и без робости глядела на барина, который спросил у цыгана, стоявшего невдалеке от телеги:

   - Куда едешь?

   - В табор,- отвечал цыган не очень чистым языком.

   - Откуда?

   - Из города.

   - Зачем ездил?

   Цыган замялся, но, оправясь, быстро отвечал:

   - Гриб возил.

   - А зачем она ездила?

   Цыган опять замялся и молчал.

   - Я тебя спрашиваю! - крикнул барин.

   Цыганка величественно привстала. Красота ее сделалась еще блистательнее. Белое полотно упало с плеч. Длинные, волнистые, как смоль черные волосы рассыпались по плечам. Через одно из них был перекинут кровавого цвета шерстяной платок, который завязывался узлом на боку и тем обнажал руки цыганки.

   Барин, указывая на цыганку, спросил:

   - Что, она сестра, что ли, тебе?

   - Невеста! - с гордостью произнес цыган и, подойдя к телеге, что-то сказал по-цыгански, отчего цыганка громко засмеялась, весело вскочила на ноги и с диким криком зазвенела над своей головой засаленными бубнами, которые она взяла на телеге. Спрыгнув ловко на землю, она стала напевать и стучать в бубны, а цыган - плясать.

   Посреди бесконечной равнины, на жгучем песку, и позлащенные заходящим солнцем, цыган и цыганка необыкновенно были хороши. Когда пот полил градом с плясавшего цыгана, он остановился. Цыганка, ударив о бубны, испустила крик, закружилась и, неожиданно остановясь перед барином, протянула ему бубны. Грудь ее высоко подымалась, ноздри расширялись от дыхания, глаза ярко горели; барин бросил в бубны часть денег, что были у него в кармане.

   Цыганка радостно вскрикнула, вся задрожала и кинулась к цыгану, который, присев на землю и собрав деньги в горсть, тоже весь дрожа, стал считать их. Цыганка стала на колени перед ним и следила за его движениями.

   Барин глядел на цыганку и, мигнув ямщику, который стоял у тройки и тоже любовался ею, сказал:

   - Что, какова? даром что цыганка!

   - Лихая! - произнес ямщик, тряхнув головой.

   Барин приказал снять ковер с телеги и разостлать его у края дороги. Закурив трубку, висевшую у него на пуговице венгерки с кистями, он лег и приказал цыганке петь. Голос у цыганки был небольшой, но полный жизни и приятности. Сначала она пела грустные песни; но барину они не понравились; он приказал ей спеть что-нибудь повеселее. Цыганка исполнила его желание и так увлекла своих слушателей, что они хором подтягивали ей и поводили плечами.

   Стало смеркаться. Цыган собирался ехать. Барин сделал им предложение - ехать к нему, чтоб вечером снова петь песни.

   - Нельзя: табор ждет,- отвечал цыган.

   - Ну пусть его ждет!

   - Нельзя! - решительно произнес цыган, и, указывая на цыганку, он продолжал: - Завтра начнем свадьбу нашу.

   Барин задумался.

   Цыган оправлял свою лошадь, пока цыганка усаживалась в телегу, которая со скрыпом двинулась. Барин крикнул:

   - Стой!

   Цыган удержал лошадь. Барин, поманив к себе цыгана и переговорив с ним что-то, указал на свою тройку, которую цыган осмотрел и пересчитал лошадям зубы. Он остановился в раздумье перед ними; но, бросив взгляд на цыганку, которая преспокойно лежала в телеге, закинув руки назад, и напевала вполголоса, он замотал головой и пошел от тройки.

   Барин плюнул вслед цыгану и проворчал:

   - Цыганское отродье!

   И он занес было ногу, чтобы сесть в телегу, но услышал жаркий спор цыгана с цыганкой; последняя страшно горячилась.

   - Что, что такое случилось? - подходя к цыганке, спросил барин.

   Цыган ворчал себе под нос, а цыганка продолжала ему говорить, грозно кивая головой.

   - Ну что такое болтаешь там по-своему; говори по-русски! - ласково сказал барин.

   - Я бранила его, а табор задаст ему, как узнает, что он не хотел ехать к тебе.

   - Надо у табора спроситься.

   - А далеко ваш табор?

   - За горой.

   - В Ухтомском лесу? - радостно спросил барин.

   Цыганка кивнула головой.

   Барин провел рукой по усам и повелительно крикнул цыгану: "Пошел за мной!", сел на тройку и поехал вперед, поминутно поворачивая голову назад - едет ли за ним телега цыгана.

   Надо было проехать несколько верст, чтоб наконец увидеть какую-нибудь зелень. Было уже совершенно темно, как ехавшие завидели лес, который казался островом посреди песчаного моря.

   В опушке леса было разложено несколько костров огня, которые издалека виднелись, резко рисуя на тени песку группы, собравшиеся около них. Ржание лошадей возвестило табору о приближении тройки. Всё поднялось на ноги и пошло навстречу приехавшим. При виде тройки они стали расспрашивать цыгана и цыганку, которые с жаром им что-то говорили.

   Барин соскочил с телеги у самого огня, где сидело несколько стариков, которые встали и дали место гостю. Весь табор сбежался смотреть на гостя; удовлетворив любопытство, цыганы кинулись к телеге цыгана, из которой цыганка выбрасывала разный хлам, даже битые бутылки, тряпки, в числе которых были и новые сарафаны и рубашки. Куры с свернутыми шеями были также в этом хламе. Старики, безобразные, всё пересмотрели, перещупали и, забив всё в мешок, увлекли за собой. Приехавшая цыганка уселась у огня между своими подругами и стала с ними петь песни.

   Табор поуспокоился и разделился на группы. В одной стороне пели хором цыганки молодые, в другой, у костра, играли в засаленные карты цыганы, окруженные зрителями. Старухи хлопотали около поросенка, жарившегося на двух палках, воткнутых в песок. Другие усердно щипали кур, привезенных цыганкой. Голые ребятишки играли у костра, валяясь по песку; многие из них, сидя на корточках, жадно глядели на жарившегося поросенка.

   Старики сидели поодаль огня, предоставив почетное место гостю, который разговаривал с начальником табора. Окончив разговор, гость был окружен цыганками, и началось пение.

   До самого рассвета в таборе раздавался гул песен и плясок. Гость горстями бросал деньги. Когда он готовился уезжать, табор собрался в кучу. Начальник цыган что-то сказал им. Они все радостно закивали головами, женщины стали охорашивать цыганку, которая оставалась холодна к окружающему. Молодого цыгана не было видно в таборе: он в нескольких верстах объезжал одну из лошадей гостя, окруженного молодыми цыганками.

   Гость сел в телегу, запряженную уже только парой, и ждал, пока окончится прощанье цыганки с ее табором. Ее провожали все с радостными лицами. Одна только безобразная старуха (то была ее бабушка), припав к ее груди, плакала, нашептывала какую-то траву и прятала ее на грудь. Молодая цыганка совершенно была равнодушна и твердым шагом подошла к телеге, села в нее, гордо поклонясь всему табору, который радостными криками возвестил ее отъезд. Телега помчалась. Не проехали они версты, как позади ехавших раздались дикие крики. Цыганка, побледнев, быстро повернула голову и сделала движение броситься из телеги. Барин удержал ее, и, оглянувшись назад он тоже изменился в лице. За телегой гнался с отчаянным и угрожающим видом цыган, ездивший с ней в город. Он дико кричал что-то. За ним гнался весь табор.

   - Скачи во весь дух! - крикнул барин и грозил бежавшему, который в быстроте своего бега мог сравниться с лошадью.

   Цыганка напряженно следила за цыганом, который уже почти догнал телегу и стал было ловить ее, как цыганка, сорвав с себя платок, бросила ему на голову, что приостановило его бег, а телега еще быстрее понеслась. Барин был в восторге от выдумки цыганки, которая равнодушно смотрела, как догнали цыгана и как его, связав, повели в табор.

  

   Господин, ехавший с цыганкой, был известен всему краю, где жил, не одними своими богатствами, но и своей странною жизнию. А разгульный и крутой его характер немало делал шуму. К нему стекались соседи всей окрестности; дом походил на дворец. Очень часто для какого-нибудь праздника пристроивали флигель, что давало странную наружность всему дому. Некоторые гости так заживались у Куратова, что жены с детьми приезжали навещать своих мужей.

   До сорока лет так жил Куратов. Вино, бессонные ночи, охота наконец подействовали на его здоровье, которое казалось несокрушимым. Он впал в апатию, даже доходившую до отчаяния. Общество сделалось ему невыносимо. Он ездил на охоту один и оставался в лесу по целым дням. Только изредка, как бы вспомнив былое время, он делал пиры. Но часто посреди самого разгула Куратов приказывал подать верховую лошадь и скакал за тридцать верст, в другую деревню, от веселого смеха и говора своих гостей.

   Усадьба, в которую он удалялся в такие минуты, гармонировала с его мрачным расположением. Нельзя было придумать ничего грандиознее и вместе с тем печальнее выбранного им местоположения. Дом стоял у подножия горы, и его фасад был обращен к озеру с бесконечными извилинами, которые пропадали в густом лесу. Кругом озера, с трех сторон, как бы служа оградой, были горы; покрытые редким еловым кустарником и деревьями, они придавали этому месту вид крепости, в которой была заключена вечно гладкая как зеркало поверхность воды. Огромные деревья, склонясь к воде, бросали на нее страшные тени, а рукава озера, бесконечно извиваясь, вдали блистали кое-где между густым лесом.

   Какое-то уныние разливалось кругом озера, которое даже в бурю было покойно. Ветер, бушующий на горах, завывая, как бы страшился нарушить спокойствие озера; одни только верхушки дерев медленно покачивались и наполняли воздух странным гулом. Мрачный и раскидистый ельник стоял неподвижно, простирая свои длинные сучья к озеру, как бы стараясь защитить его от солнца. Осока, страшной высоты тростник окаймляли озеро, а изумрудный мох в виде травы предательски укрывался между кустарниками ельника.

   Ни дичь, ни звери, ни огромное количество рыб не пленяли жителей. Деревня была расположена на горе, позади барского дома. С незапамятных времен было тут предание, что озеро и лес, его окружающий, населены злыми духами. Одна страшная необходимость в дровах или в срубке дерева отваживала мужиков спускаться в лес к озеру. Ни разу не возвращались домой без новых подтверждений о страшных слухах, ходивших в деревне об озере. Огромную щуку, забредшую на берег озера, чтоб погреться на солнце, принимали за злого духа, и мужик, бросив свою неконченную работу, бежал как безумный домой рассказать о злом духе в виде огромной рыбы. Пропавшие у мужика корова, лошадь - всё приписывалось озеру.

   К подтверждению суеверия жителей деревни много способствовали без вести пропавшие люди, бывшие в лесу около озера. Вероятно, они погибали в страшных болотах; но никто не сомневался, что погибшие были жертвой злых духов, а не своей неосторожности.

   Мрачное и покойное озеро было иногда свидетелем и страшных преступлений. Вот одно из таких происшествий.

   Жил в деревне мужик, работящий и трезвый; но, по странному стечению обстоятельств, ему как-то всё не удавалось. Дом его раза два сгорел, и с ним всё его имущество, в то время как другие избы спаслись. Хлеб его то градом побивало, то от засухи пропадал. Хозяйка ему попалась хилая; детей не было, следовательно и помощников не было. После второго пожара, в котором погибли его последние деньги, накопленные, чтоб завестись скотом, мужик загоревал и стал прибегать к вину. В доме настала бедность. Мужик в нетрезвые минуты упрекал свою хозяйку что она всему несчастию его причиной. Так жил мужик с год и наконец дошел до крайней нищеты: часто его хозяйке старому слепому ее отцу и матери нечего было есть. Мужик стал пропадать по нескольку дней. Хозяйка его работала что было у ней сил и, не имея денег купить дров, часто ходила сама к озеру, чтоб набрать прутьев.

   Раз, под вечер, собирая хворост, она ужасно спешила; по ее болезненному лицу катился пот от усталости и страху. Она вздрагивала даже от хрустения прута, на который наступала. Как вдруг она завидела своего мужа. Она было обрадовалась ему, потому что три дня его не видала; но его мрачное лицо испугало ее, и она стала плакать и упрекать его.

   - О чем воешь? - еще суровее спросил мужик свою хозяйку.

   - Ох! горькая моя долюшка! хоть бы в могилу я слегла: авось легче было бы мне, горемычной! - вопила хозяйка.

   И потом стала бранить мужика, который видимо находился в каком-то ожесточенном расположении. Упреки и слезы хозяйки привели его в ярость; он грозно крикнул: "Замолчи!" - и, дико глядя вокруг, стал пособлять жене собирать хворост. Но вдруг мужик оставил работу и начал вглядываться вдаль. Над болотом у озера показался пар. Мужик вздрогнул и отвернулся. Но потом опять взоры его устремились к болоту, и он быстро пошел к нему.

   - Помоги лучше донести хворост! - с упреком сказала хозяйка мужику, который, ничего не отвечая, шел дальше.

   Вдруг мужик дико закричал и по пояс очутился в болоте.

   Хозяйка кинулась к нему.

   - Дай-ка мне руку, родимая! - жалобно завопил он.

   Хозяйка протянула ему свои исхудалые руки, за которые мужик притянул ее к себе, и она не успела опомниться, как была по пояс в болоте. Ужас оковал ее язык; но зато в ее слабых руках оказалась невероятная сила: она уцепилась за руки мужика, который насилу высвободил их и, упираясь в ее плечи, сам выскочил из болота, а его хозяйка совершенно исчезла.

   Мужик, бледный, с дикими глазами и весь дрожа, отскочил от места преступления и судорожно отряхивал и счищал с своего тулупа болотную зеленую тину. Густой пар как бы поспешил покрыть всё болото и озеро. Стало смеркаться, а мужик всё еще стоял неподвижно на том же месте, не спуская глаз с места своего преступления. Тишина была подавляющая вокруг озера. Вдруг большая птица, тяжело хлопая крыльями, пролетела медленно над головой мужика и дико каркнула, как бы возвестив весь лес о совершившемся преступлении. Мужик бросился бежать. Ему казалось, что весь лес пришел в движение. Деревья закачались, засохшие листья судорожно завертелись под ногами преступника, лягушки дико заквакали, каждая маленькая травка шептала ему: "Ты убийца, ты убийца!" Густой пар, поднявшись с болота, казалось, несся быстро к нему. Мужик, проклиная себя, пустился бежать еще сильнее. Тогда ему чудилось, что лес наполнился визгом, деревья с силою наклонялись друг к другу, заграждая ему дорогу. Преступник чуть живой выбрался из лесу. Долго он бродил около деревни, не решаясь идти домой. Уже поздно вечером он подошел к своей скромной избе. Дворовая собака завыла и спряталась от него. Войдя в избу, освещенную одной лучиной, преступник увидел старуху, мать своей хозяйки, стоящую на коленях перед иконой и шепчущую имя своей дочери. Слепой и глухой старик, отец погибшей, сидел на скамейке, которая служила ему и постелью. Он печально повесил свою дряхлую и седую голову на полуобнаженную костлявую грудь и тоже повторял молитву за старухой.

 &