Диккенс Чарльз - Крошка Доррит

сыпала спокойным сном. Я думаю, что с моей стороны было бы малодушием и жестокостью, если бы после всего этого я не чувствовала бы хоть немного привязанности к этому месту.

   Высказавшись от полноты своего великодушного сердца, она робко взглянула на своего нового друга и застенчиво прибавила:

   - Я не рассчитывала говорить так много и никогда не говорила об этом раньше. Но, кажется, это лучше объяснит вам наше положение. Я сказала: напрасно вы следовали за мной, сэр. Я бы не сказала этого теперь, хотя вы можете подумать... Нет, я не скажу этого теперь.. но я говорю так бестолково, что, боюсь, вы не поймете меня.

   Он отвечал совершенно искренно, что вполне понимает ее, и старался, как мог, заслонить ее от дождя и резкого ветра.

   - Я надеюсь, вы позволите мне, - сказал он, - расспросить подробнее о вашем отце. У него много кредиторов?

   - О, очень много.

   - Я подразумеваю тех кредиторов, которые держат его в тюрьме.

   - О да, очень много!

   - Вы можете сказать мне, - если вы не знаете, то я, конечно, могу навести справки в другом месте, - кто из них самый влиятельный?

   Подумав немного, она отвечала, что часто слышала о мистере Тите Полипе как об очень влиятельном лице. Он комиссионер, или член совета, или поверенный, или "что-то в этом роде". Он живет, кажется, на Гровнор-стрите, или где-то там поблизости. Он очень важное лицо в министерстве околичностей. Повидимому, она с детства была подавлена величием этого могущественного мистера Тита Полипа на Гровнор-стрите, или где-то там поблизости, и министерства околичностей.

   "Не мешает повидать этого мистера Тита Полипа", - подумал Артур.

   Его тайные намерения не укрылись от ее проницательности.

   - Ах, - сказала Крошка Доррит, качая головой с выражением покорного отчаяния, - многие пытались освободить моего бедного отца, но совершенно безуспешно. Бесполезно и пробовать.

   Она даже забыла о своей робости, предостерегая его от попытки спасти утонувший корабль, и смотрела прямо ему в глаза, - обстоятельство, которое, в соединении с ее терпеливым личиком, хрупкой фигуркой, бедной одеждой, ветром и ливнем, ничуть не поколебало его намерения помочь ей.

   - Если бы даже можно было сделать это, - продолжала она, - а этого невозможно сделать, - то где будет жить отец и чем он будет жить? Я часто думала, что такая перемена в его жизни была бы плохой услугой для него. Может быть, на воле он не будет пользоваться таким почетом, как в тюрьме. Может быть, к нему станут относиться не так внимательно. Может быть, он больше подходит для тюремной жизни.

   Здесь в первый раз она не могла удержать слез, и ее маленькие, худенькие ручки, которые он так часто видел за работой, задрожали.

   - Он только огорчится, когда узнает, что я зарабатываю деньги и Фанни зарабатывает. Он так беспокоится о нас, хотя и беспомощен, сидя взаперти. Он такой добрый, добрый отец!

   Он дал ей успокоиться, прежде чем ответил. Впрочем ему не пришлось долго ждать. Она не привыкла думать о себе или беспокоить своими огорчениями других. Он окинул взглядом лес городских кровель и труб, среди которых дым расползался тяжелыми клубами, хаос мачт на реке, хаос колоколен и шпилей на берегу, исчезавших в волнующемся тумане, и когда он затем взглянул на Крошку Доррит, она была так же спокойна, как за иголкой в доме его матери.

   - Вы бы были рады, если бы вашего брата выпустили на свободу?

   - О, очень, очень рада, сэр!

   - Ну, будем надеяться, что это удастся устроить. Вы говорили мне вчера, что у вас есть друг.

   - Его фамилия Плорниш, - сказала Крошка Доррит.

   - А где живет Плорниш?

   - Плорниш живет в подворье Разбитых сердец. Он простой штукатур, - сказала Крошка Доррит, как бы предупреждая Артура не возлагать слишком больших надежд на социальное положение Плорниша. - Он живет в крайнем доме подворья Разбитых сердец; его имя обозначено на воротах.

   Артур записал адрес и дал ей свой. Теперь он узнал всё, что ему требовалось в настоящую минуту. Ему хотелось только убедить ее, что она может рассчитывать на него.

   - У вас есть один друг! - сказал он, пряча в карман записную книжку. - Возвращаясь домой... ведь вы пойдете теперь домой?

   - Да, прямо домой.

   - Возвращаясь домой, - его голос дрогнул, когда он произносил эти слова, - постарайтесь убедить себя, что у вас есть еще один друг. Я не стану давать обещаний и не скажу ничего больше.

   - Вы очень добры ко мне, сэр. Я уверена в вашей искренности.

   Они пошли обратно по жалким грязным улицам мимо бедных мелочных лавчонок, пробираясь сквозь толпу грязных разносчиков, столь обычных для бедных кварталов. Им не встретилось на пути ничего, что могло бы порадовать хоть одно из пяти человеческих чувств, но для Кленнэма это не было обыкновенной прогулкой под дождем, по грязи, среди уличного шума, так как на его руку опиралось маленькое, хрупкое, заботливое создание. Он думал о том, что она родилась и выросла среди этих сцен и до сих пор оставалась среди них, привыкшая к этой обстановке, хотя и не подходившая к ней; он думал о ее давнишнем знакомстве с грязнейшими подонками общества, о ее невинности, о ее вечной заботливости к другим, о ее молодости и детской наружности.

   Они вышли на Хай-стрит, где находилась тюрьма, когда чей-то голос крикнул:

   - Маленькая мама, маленькая мама! - Доррит остановилась и оглянулась. Какая-то странная фигура бежала к ним со всех ног, продолжая кричать: "маленькая мама!" - но споткнулась, упала и опрокинула в грязь корзинку с картофелем.

   - О Мэгги, - сказала Доррит, - какая ты неловкая!

   Мэгги не ушиблась и тотчас вскочила и стала подбирать картофель, в чем помогли ей Крошка Доррит и Артур Кленнэм. Мэгги подобрала очень мало картофеля, но очень много грязи; однако в конце концов весь картофель был собран и уложен в корзину. Затем Мэгги отерла шалью грязь со своего лица и дала возможность Кленнэму рассмотреть ее черты.

   Она была лет двадцати восьми, ширококостная, с грубыми чертами лица, большими руками и ногами и совсем без волос. Ее большие глаза были прозрачны и почти бесцветны, они казались нечувствительными к свету и точно застывшими. Ее лицо выражало напряженное внимание, характерное для слепых, но она не была слепой, так как довольно хорошо видела одним глазом. Лицо ее нельзя было назвать безобразным, хотя от этого спасала ее только улыбка, добродушная улыбка, приятная и в то же время жалкая. Большой белый чепчик со множеством складок прикрывал безволосую голову Мэгги и не давал держаться на ней старой черной шляпке, которая болталась за ее плечами, как ребенок у цыганки. Только комиссия старьевщиков могла бы решить, из чего было сделано ее остальное платье; по виду оно более всего напоминало морские водоросли, перемешанные с гигантскими чайными листьями. В особенности ее шаль походила на хорошо вываренный чайный лист.

   Артур Кленнэм взглянул на Доррит, как будто хотел сказать: "Можно спросить, кто это?". Доррит, руку которой схватила и гладила Мэгги, отвечала словами. (Они стояли в воротах, где рассыпался картофель.)

   - Это Мэгги, сэр.

   - Мэгги, сэр, - повторила последняя. - Маленькая мама.

   - Это внучка... - продолжала Доррит.

   - Внучка... - повторила Мэгги.

   - Моей старой няни, которая давно умерла. Сколько тебе лет, Мэгги?

   - Десять, мама, - отвечала Мэгги.

   - Вы не можете себе представить, какая она добрая, сэр, - сказала Доррит с выражением бесконечной нежности.

   - Какая она добрая, - повторила Мэгги самым выразительным тоном, относя это местоимение к маленькой маме.

   - И какая умница, - продолжала Доррит. - Она исполняет поручения не хуже всякого другого. - Мэгги засмеялась. - И на нее можно положиться, как на английский банк. - Мэгги засмеялась. - Она зарабатывает свой хлеб исключительно своим трудом. Исключительно своим трудом, сэр, - повторила Доррит торжествующим тоном, - уверяю вас!

   - Расскажите мне ее историю, - сказал Кленнэм.

   - Слышишь, Мэгги, - отвечала Доррит, взяв ее большие руки и слегка похлопывая их одна о другую, - господин, приехавший из чужих краев, желает знать твою историю.

   - Мою историю! - воскликнула Мэгги. - Маленькая мама!

   - Это она меня так называет, - сказала Доррит довольно сконфуженным топом, - она очень привязана ко мне. Ее старая бабушка была к ней не так добра, как следовало бы ей быть. Правда, Мэгги?

   Мэгги покачала головой, сложила ладонь левой руки в виде чашки, сделала вид, что пьет, и сказала: "Джин!". Затем принялась бить воображаемого ребенка, приговаривая: "Щеткой и кочергой".

   - Когда Мэгги исполнилось десять, - продолжала Доррит, не спуская глаз с ее лица, - она заболела, сэр, и с тех пор уже не сделалась старше.

   - Десять лет, - подтвердила Мэгги, кивнув головой. - Но какой чудесный госпиталь! Как там спокойно! Как там чудесно! Точно в раю!

   - До тех пор она не знала покоя, - сказала Доррит шёпотом, обращаясь к Кленнэму, - и не может забыть о госпитале.

   - Какие там кровати! - воскликнула Мэгги. - Какой лимонад! Какие апельсины! Какой чудесный бульон и вино! Какие цыплята! О, вот бы где остаться навсегда!

   - Мэгги оставалась там, пока было можно, - продолжала Доррит прежним тоном, точно рассказывала детскую сказку, - тоном, предназначенным для ушей Мэгги, - а когда больше нельзя было оставаться, вышла оттуда. Но так как с тех пор она всегда оставалась десятилетней девочкой, сколько ни жила...

   - Сколько ни жила, - подхватила Мэгги.

   - И так как она была очень слаба, до того слаба, что, начав смеяться, не могла уже остановиться, что было очень грустно... - (Лицо Мэгги внезапно омрачилось.) - то ее старая бабушка не знала, что с ней делать, и в течение нескольких лет обращалась с ней очень неласково. Наконец, с течением времени, Мэгги стала заботиться о своем воспитании, сделалась внимательной и прилежной, ей стали разрешать выходить на улицу, когда она хотела, и мало-помалу она научилась зарабатывать свой хлеб. И вот вся история Мэгги, известная ей самой!

   А! Но Артур догадался бы, о чем не было упомянуто в этой истории, если бы даже не слыхал слов "маленькая мама", не видел руки, нежно поглаживавшей худенькую ручку, не заметил слез в бесцветных глазах, не подслушал всхлипываний, заглушаемых грубым смехом. Грязные ворота под дождем и ветром и корзина с грязным картофелем никогда не казались ему вульгарной, грубой сценой, сколько раз он ни вспоминал о них впоследствии. Никогда, никогда!

   Они были уже очень близко к цели своего странствия и вышли из-под ворот, чтобы окончить его. Ничем не могли они так обрадовать Мэгги, как, остановившись у мелочной лавки, послушать ее чтение. Она умела читать на свой лад: разбирала цифры, напечатанные жирным шрифтом в надписях цен, и успешно, хотя и не без затруднений, справлялась с филантропическими приглашениями: испытать нашу смесь, или испытать нашу семейную ваксу, или испытать наш ароматический черный чай, занимающий первое место в ряду цветочных чаев, вместе с различными предостережениями публики относительно подделок и примесей, допускаемых другими фирмами. Заметив краску удовольствия на лице Доррит, Кленнэм готов был продолжать это интересное чтение в окне мелочной лавки до тех пор, пока ветер и дождь не уймутся.

   Наконец, они прошли за ворота тюрьмы, и тут он простился с Крошкой Доррит. Всегда она была крошкой, но теперь, когда входила в привратницкую, она казалась ему особенно крошечной, - эта маленькая мама с большой дочкой.

   Дверь отворилась, птичка, вернувшаяся в клетку, проскользнула в нее, и дверь снова захлопнулась. Тогда только ушел и он.

  

  

   Министерство околичностей было (как всем известно) важнейшее из министерств. Ни одно общественное дело не могло быть приведено в исполнение без одобрения министерства околичностей. Одинаково немыслимо было осуществить очевиднейшее право и уничтожить очевиднейшую несправедливость помимо министерства околичностей. Если бы был открыт новый пороховой заговор {Пороховой заговор - заговор английских католиков в 1605 г., целью которого было взорвать весь парламент вместе с королем Яковом I. Заговор был раскрыт, и участники его во главе с Гай Фоксом казнены.} за полчаса до взрыва, никто не осмелился бы спасти парламент без разрешения министерства околичностей, для чего потребовалось бы полбушеля {Бушель - мера емкости в Англии, около 36 литров (или килограммов).} черновых бумаг, несколько мешков официальных предписаний и целый фамильный склеп безграмотной канцелярской переписки.

   Это знаменитое учреждение выступило на сцену, когда государственные мужи открыли единственно верный принцип трудного искусства управления. Оно первое усвоило себе этот светлый принцип и провело его с блистательным успехом во всех отраслях официальной деятельности. Что бы ни требовалось сделать, министерство околичностей прежде всех других официальных учреждений находило способ "как не делать этого".

   Благодаря этой тонкой проницательности и такту, проявлявшимся неизменно во всех случаях, благодаря гениальности, с какой этот принцип проводился на практике, министерство околичностей стало во главе всех правительственных учреждений.

   Конечно, вопрос "как не делать этого" всегда был важнейшим из вопросов для всех государственных учреждений и профессиональных политиков. Конечно, каждый новый премьер и каждое новое правительство, получив бразды правления обещанием сделать то-то и то-то, тотчас по достижении власти начинали напрягать все свои способности, чтобы не сделать этого. Конечно, с момента окончания выборов каждый джентльмен, бесновавшийся в избирательном собрании из-за того, что это не сделано; заклинавший друзей почтенного джентльмена, представителя противной партии, объяснить ему, почему это не сделано; утверждавший, что это должно быть сделано; доказывавший, что благодаря его избранию это будет сделано, - конечно, каждый такой джентльмен с момента окончания выборов начинал размышлять, как не сделать этого. Конечно, прения в обеих палатах парламента в течение всей сессии неизменно стремились к одной цели: уяснить, как не делать этого. Всё это верно, но министерство околичностей пошло еще дальше, ибо министерство околичностей регулярно, изо дня в день, пускало в ход удивительное, могущественное колесо государственного управления: "как не делать этого"; ибо министерство околичностей всегда готово было обрушиться на неблагоразумного радетеля об общественной пользе, который собирался сделать это или мог бы в силу какой-нибудь удивительной случайности ухитриться сделать это; обрушивалось на него и уничтожало его отношениями, разъяснениями и предписаниями. Благодаря этой национальной эффективности министерство околичностей вмешивалось решительно во всё. Механики, естествоиспытатели, солдаты, моряки, просители, авторы воспоминаний, предъявители исков, предъявители встречных исков, предъявители отводов к искам, работодатели, работоискатели, люди, не награжденные по заслугам, и люди, не наказанные за преступления, - все без разбора увязали в бумагах министерства околичностей.

   Много людей пропадало в министерстве околичностей. Несчастливцы, добивавшиеся исправления несправедливостей, составители проектов всеобщего благополучия, пробравшиеся с великим трудом и муками сквозь другие министерства и, как водится, запуганные в одних, обойденные в других, обманутые в третьих, попадали, в конце концов, в министерство околичностей и больше уж не показывались на свет божий. Комиссии обрушивались на них, секретари составляли о них отношения, посыльные дергали их во все стороны, клерки записывали, отмечали, занумеровывали, регистрировали их, и они, в конце концов, исчезали неизвестно куда.

   Словом, все дела страны проходили через министерство околичностей, за исключением тех, которые увязали в нем, а этим последним имя было легион.

   Иногда злостные люди нападали на министерство околичностей. Иногда в парламенте делались запросы, даже возбуждалась агитация против министерства околичностей со стороны низких и невежественных демагогов, воображающих, будто истинный принцип управления: "как это сделать". Тогда благородный лорд или высокоуважаемый джентльмен, на обязанности которого лежит защита министерства околичностей, кладет в карман апельсин, бросает перчатку и выступает на арену. Он входит на трибуну, ударяет рукой по столу и встречает почтенного джентльмена лицом к лицу. Он говорит почтенному джентльмену, что министерство околичностей не только безупречно, но может служить образцом в этом отношении и заслуживает величайшей похвалы в этом отношении. Он заявляет почтенному джентльмену, что хотя министерство околичностей всегда право и во всех отношениях право, но никогда еще оно не было так право, как в этом случае. Он смеет уверить почтенного джентльмена, что гораздо достойнее, гораздо умнее, гораздо разумнее и гораздо полезнее было бы со стороны почтенного джентльмена оставить в покое министерство околичностей и совсем не касаться этого предмета. Он уничтожит почтенного джентльмена отчетом министерства околичностей. И так как всегда оказывается одно из двух: или министерство околичностей ничего не имеет сказать и заявляет об этом, или оно имеет сказать нечто, но благородный лорд или высокоуважаемый джентльмен одну половину "нечто" перепутал, а другую забыл, - то безупречная репутация министерства околичностей восстанавливается подавляющим большинством голосов.

   Семья Полипов уже довольно давно помогала управлять министерством околичностей. Та ветвь семьи, к которой принадлежал Тит Полип, считала эту функцию своим прирожденным правом и отнеслась бы с негодованием ко всякой другой семье, если бы та вздумала оспаривать это право. Семья Полипов была очень родовитая и распространенная. Она была рассеяна по всем государственным учреждениям и занимала всевозможные государственные места. Одно из двух: или нация была обязана Полипам, или Полипы были обязаны нации. Вопрос этот не был решен единогласно: у Полипов было свое мнение, у нации - свое.

   Мистер Тит Полип, которому в эпоху нашего рассказа приходилось обыкновенно подсаживать и поддерживать государственного мужа, стоявшего во главе министерства околичностей, когда этот благородный или высокоуважаемый джентльмен начинал ерзать на своем седле вследствие удара, нанесенного в какой-нибудь газете каким-нибудь бродягой, - мистер Тит Полип обладал скорее избытком благородной крови, чем избытком денег. Как Полип, он занимал довольно теплое местечко в министерстве и, разумеется, пристроил там же своего сына, Полипа младшего. Но он женился на представительнице древней фамилии Пузырь, тоже богато наделенной благородной кровью, но довольно скудно - реальными житейскими благами, и от этого союза явились отпрыски: Полип младший и три молодые девицы. При аристократических привычках Полипа младшего, трех девиц, миссис Полип, урожденной Пузырь, и самого мистера Тита Полипа, сроки между получками жалованья казались последнему длиннее, чем ему хотелось бы, что он приписывал скаредности страны.

   Мистер Артур Кленнэм в пятый раз явился к мистеру Титу Полипу в министерство околичностей. При прежних посещениях ему приходилось дожидаться последовательно: в зале, в прихожей, в приемной, в коридоре, где, казалось, разгуливали ветры со всего света. На этот раз мистер Полип отсутствовал. Но посетителю сообщили, что другое, меньшее светило, Полип младший, еще сияет на официальном горизонте.

   Он выразил желание побеседовать с мистером Полипом младшим и был допущен к нему в кабинет. Этот юный джентльмен стоял перед камином, опираясь позвоночником о каминную доску и подогревая икры перед отеческим огнем. Комната была очень удобна и прекрасно меблирована в официальном стиле. Всё в ней напоминало об отсутствовавшем Полипе. Толстый ковер, обитая кожей конторка, за которой можно было заниматься сидя, другая обитая кожей конторка, за которой можно было заниматься стоя, чудовищных размеров кресло и каминный ковер, экран, вороха бумаг, запах кожи и красного дерева и общий обманчивый вид, напоминавший - "как не делать этого".

   Присутствовавший Полип, который в настоящую минуту держал в руке карточку мистера Кленнэма, обладал младенческой наружностью и деликатнейшим пушком, заменявшим бакенбарды. Глядя на его подбородок, вы бы, пожалуй, приняли его за неоперившегося птенчика, который непременно погиб бы от холода, если бы не поджаривал свои икры у камина. На шее у него болтался огромный монокль, но, к несчастью, орбиты его глаз были настолько плоски и веки так слабы, что монокль постоянно выскакивал и стукался о пуговицы жилета, к крайнему смущению своего владельца.

   - О, послушайте, постойте! Мой отец ушел и не будет сегодня, - сказал Полип младший. - Может быть, я могу заменить его!

   (Клик! Монокль вылетел. Полип младший в ужасе разыскивает его по всему телу и не может найти.)

   - Вы очень любезны, - отвечал Артур Кленнэм. - Но я бы желал видеть мистера Полипа.

   - Но послушайте, постойте! Вам ведь не назначено свидание? - возразил Полип младший.

   (Он успел поймать монокль и вставить его в глаз.)

   - Нет, - сказал Артур Кленнэм. - Именно этого я бы и желал.

   - Но послушайте, постойте! Это официальное дело? - спросил Полип младший.

   (Клик! Монокль снова вылетел. Полип младший так занят поисками, что мистер Кленнэм считает бесполезным отвечать.)

   - Это, - сказал Полип младший, обратив внимание на загорелое лицо посетителя, - это не насчет грузовых пошлин или чего-нибудь подобного?

   (В ожидании ответа он раздвигает рукою правый глаз и запихивает туда монокль с таким усердием, что глаз начинает страшно слезиться.)

   - Нет, - сказал Артур, - это не насчет грузовых пошлин

   - Так постойте. Это частное дело?

   - Право, не знаю, как вам сказать. Оно имеет отношение к мистеру Дорриту.

   - Постойте, послушайте! Если так, вам лучше зайти к нам на дом. Двадцать четыре, Мьюс-стрит, Гровнор-сквер. У моего отца легкий припадок подагры, так что вы застанете его дома.

   (Несчастный юный Полип, очевидно, совсем ослеп на правый глаз, но ему было совестно вынуть монокль)

   - Благодарю вас. Я отправлюсь к нему. До свидания. - Юный Полип, повидимому, не ожидал, что он так скоро уйдет.

   - Вы совершенно уверены, - крикнул он, очевидно не желая расставаться со своей блестящей догадкой и останавливая гостя, когда тот уже выходил за дверь, - вы совершенно уверены, что это не имеет отношения к грузовым пошлинам?

   - Совершенно уверен.

   С этой уверенностью и искренним недоумением, что же случилось бы, если бы его дело имело отношение к грузовым пошлинам, мистер Кленнэм ушел продолжать свои поиски.

   Мьюс-стрит на Гровнор-сквере, собственно говоря, находился не совсем на Гровнор-сквере, но очень близко от него. Это был отвратительный глухой переулок, заваленный навозными кучами, застроенный конюшнями и каретными сараями; над ними, на чердаках, ютились кучерские семьи, одержимые страстью сушить белье, вывешивая его из окон. Главный трубочист этого фешенебельного квартала жил на глухом конце переулка, тут же находилось заведение, усердно посещавшееся по утрам и в сумерки, тут же был сборный пункт местных собак. Но у входа в Мьюс-стрит находились два-три домика, сдававшиеся за огромную цену ввиду своей близости к фешенебельному кварталу; и если какой-нибудь из этих жалких курятников пустовал (что, впрочем, редко случалось, так как они разбирались нарасхват), то агент по продаже домов немедленно печатал объявление о сдаче внаймы барского дома в самой аристократической части города, населенной сливками высшего света.

   Если бы благородная кровь Полипов не требовала барского дома именно в этом тесном уголке, для них представился бы огромный выбор среди десятка тысяч домов, где за треть той же платы они нашли бы в пятьдесят раз более удобств. Как бы там ни было, мистер Полип, находя свое барское помещение страшно неудобным и страшно дорогим, винил в этом нацию и усматривал в этом обстоятельстве новое доказательство ее скаредности.

   Артур Кленнэм подошел к ветхому домику, с покосившимся обшарпанным фасадом, маленькими слепыми окнами и крошечным подъездом, напоминавшим жилетный карман, и убедился, что это и есть номер двадцать четвертый Мьюс-стрит, Гровнор-сквер. По запаху, исходившему от него, дом напоминал бутылку, наполненную крепким запахом конюшни, и когда лакей отворил дверь, Кленнэму показалось, будто он откупорил эту бутылку.

   Лакей так же относился к гровнорским лакеям, как дом - к гровнорским домам. Он был прекрасен в своем роде, но сам по себе этот род был далеко не из лучших. К его великолепию примешивалось некоторое количество грязи; и вид у него был довольно чахлый, вялый и неопрятный, когда он откупорил бутылку и подставил ее к носу мистера Кленнэма.

   - Будьте добры передать эту карточку мистеру Титу Полипу и сообщить ему, что я сейчас виделся с молодым мистером Полипом, который направил меня сюда.

   Лакей (у которого была такая масса пуговиц с гербом Полипов, словно он представлял собою ларчик с фамильными драгоценностями, закрытыми наглухо) подумал немного над карточкой и сказал:

   - Пожалуйте. - Это было не так-то просто посетителю грозила опасность натолкнуться на внутреннюю дверь передней и затем, в душевном смятении и абсолютной темноте, слететь с лестницы в кухню. Как бы то ни было, Кленнэм благополучно пробрался по коридору

   Лакей повторил "Пожалуйте!" - и Кленнэм последовал за ним. У кухонной двери их обдало новыми ароматами, точно откупорили другую бутылку. В этом втором фиале заключался, повидимому, экстракт из помойного ведра. После небольшой суматохи в тесном проходе, происшедшей из-за того, что лакей храбро распахнул дверь в темную столовую, но, увидев там кого-то, в ужасе отпрянул на посетителя, последний был заперт в тесной задней комнате. Тут он мог наслаждаться ароматами обеих бутылок разом, любоваться на глухую стену, видневшуюся в трех шагах oт окна, и соображать, много ли семейств Полипов населяют такие же дыры по собственному странному выбору.

   Мистер Полип желает его видеть. Угодно ли ему подняться наверх? Ему было угодно, и он поднялся, и наконец в гостиной узрел самого мистера Полипа, с вытянутой на стуле больной ногой, - истое воплощение и олицетворение принципа "как не делать этого".

   Мистер Полип помнил еще то время, когда страна была не так скаредна и министерство околичностей не подвергалось таким нападкам. Много лет он обматывал свою шею белым галстуком, а шею страны - петлей бумажного делопроизводства. Его манжеты и воротничок, его манеры и голос дышали непреклонностью. На нем была массивная цепочка со связкой печаток, сюртук, застегнутый до крайних пределов, брюки без единой складки и несгибающиеся сапоги. Он был великолепен, массивен, несокрушим и неприступен. Казалось, он всю жизнь позировал для портрета перед сэром Томасом Лоренсом. {Лоренс, Томас (1769-1830) - известный английский художник-портретист.}

   - Мистер Кленнэм, - сказал мистер Полип, - садитесь.

   Мистер Кленнэм сел.

   - Вы, кажется, заходили ко мне в министерство околичностей? - продолжал мистер Полип, произнося это последнее слово, как будто бы в нем было двадцать пять слогов.

   - Я позволил себе эту смелость.

   Мистер Полип торжественно кивнул головой, точно хотел сказать: "Я не отрицаю, что это смелость, можете позволить себе другую и изложить мне, что вам нужно".

   - Прежде всего позвольте мне заметить, что я провел много лет в Китае, почти чужестранец в Англии и не имею никаких личных интересов или целей в том деле, по поводу которого я решился вас беспокоить.

   Мистер Полип постучал пальцами по столу с таким выражением, словно позировал перед новым и странным художником и хотел сказать ему: "Если вы потрудитесь изобразить меня с моим теперешним величественным выражением, я буду вам очень обязан".

   - Я встретил в Маршальси должника по имени Доррит, который провел там много лет. Я хотел бы выяснить его запутанные дела и узнать, нельзя ли хоть теперь улучшить его положение. Мне называли мистера Тита Полипа как представителя весьма влиятельной группы его кредиторов. Правильно ли меня информировали?

   Так как одним из принципов министерства околичностей было никогда, ни в каком случае не давать прямого ответа, то мистер Полип сказал только:

   - Возможно.

   - Могу я спросить, со стороны правительства или частных лиц?

   - Возможно, сэр, - отвечал мистер Полип, - возможно, я не говорю утвердительно, что министерству околичностей было заявлено публичное обвинение в несостоятельности против фирмы или компании, к которой мог принадлежать этот господин, - с целью дать ход этому обвинению. Возможно, что этот вопрос был официальным порядком представлен на рассмотрение министерства околичностей. Министерство могло дать ход этому представлению или утвердить его.

   - Я полагаю, так и было в действительности.

   - Министерство околичностей не отвечает за предположения частных лиц, - сказал мистер Полип.

   - Могу ли я получить официальную справку о положении этого дела?

   - Каждому представителю публики, - отвечал мистер Полип, с видимой неохотой упоминая об этом темном существе, как о своем естественном враге, - предоставлено наводить справки в министерстве околичностей. Требуемые при этом формальности должны быть выполнены при обращении в соответственный отдел министерства.

   - Какой же именно отдел?

   - Я должен направить вас, - сказал мистер Полип и позвонил, - в министерство околичностей, где вы можете получить формальный ответ на этот вопрос.

   - Простите мою настойчивость...

   - Министерство околичностей доступно для... публики, - мистер Полип всегда немного запинался, произнося это отвратительное слово, - если... публика обращается к нему с соблюдением официально установленных правил; если же... публика обращается к нему без соблюдения официально установленных правил, то ответственность ложится на самоё... публику.

   Мистер Полип поклонился ледяным поклоном, как оскорбленный отец семейства и как оскорбленный хозяин джентльменской резиденции; мистер Кленнэм тоже поклонился и был выпровожден на улицу замызганным лакеем.

   Он решился испытать свое терпение и попробовать добиться толку в министерстве околичностей. Итак, он еще раз отправился в министерство околичностей и послал свою карточку мистеру Полипу младшему через курьера, который угощался тертым картофелем с подливкой за перегородкой приемной и с большой неохотой оторвался от своей еды.

   Кленнэм снова был допущен к Полипу младшему, который попрежнему сидел у камина, но теперь подогревал колени.

   - Послушайте, постойте! Вы чертовски пристаете к нам,- сказал мистер Полип младший, оглянувшись на посетителя через плечо.

   - Я желал бы знать...

   - Постойте! Знаете, вам бы вовсе не следовало являться к нам и говорить, что вы желали бы знать, - возразил Полип младший, вставляя стеклышко в глаз.

   - Я желал бы знать, - сказал Артур Кленнэм, решившийся повторять один и тот же вопрос, пока не получит ответа, - в чем заключается иск правительства к несостоятельному должнику Дорриту,

   - Послушайте, постойте! Вы ужасно настойчивы. Ведь вы не получили разрешения,- сказал Полип младший, видя, что дело принимает серьезный оборот.

   - Я желал бы знать... - сказал Артур и повторил ту же фразу.

   Полип младший уставился на него и смотрел, пока стеклышко не вылетело из глаза, затем вставил его и снова уставился, пока оно не вылетело вторично.

   - Вы не имеете никакого права так поступать, - сказал он беспомощным тоном. - Постойте, что вы хотите сказать? Вы говорите мне, что сами не знаете, официальное ли это дело или частное.

   - Теперь я удостоверился, что это официальное дело, - возразил посетитель, - и желал бы знать... - Он повторил свой вопрос.

   Действие его на юного Полипа выразилось в беспомощном повторении фразы:

   - Постойте! Ей-богу, вы не имеете никакого права приходить сюда и говорить, что вы желали бы знать!

   Действие этой фразы на Артура Кленнэма выразилось в повторении им того же вопроса в той же самой форме, тем же самым тоном. В результате всё это привело юного Полипа в состояние полной беспомощности и растерянности.

   - Ну, послушайте же! Постойте! Вам лучше обратиться к секретарю, - вымолвил он наконец, потянувшись к колокольчику и дергая шнурок. - Дженкинсон! - к мистеру Уобблеру.

   Артур Кленнэм, сознавая, что теперь он захвачен водоворотом министерства околичностей и должен отдаться течению, последовал за курьером через двор в другую часть здания, где его провожатый указал ему кабинет мистера Уобблера. Он вошел в это помещение и застал в нем двух джентльменов, сидевших друг против друга за большим и удобным письменным столом. Один из них чистил ружейный ствол носовым платком, другой намазывал пастилу на хлеб ножом для разрезания бумаги.

   - Мистер Уобблер? - сказал посетитель.

   Оба джентльмена взглянули на него и, казалось, были удивлены его самоуверенностью.

   - Так вот и отправился он, - сказал джентльмен с ружейным дулом, рассказчик весьма неторопливый, - к своему двоюродному брату и собаку повез с собой по железной дороге. Бесценный пес. Вцепился в носильщика, когда его сажали в собачий вагон, вцепился в сторожа, когда выпускали. Вот он взял с собой человек шесть, взял изрядный запас крыс и стал испытывать пса в сарае. Оказалось, чудо-собака. Тогда он устроил состязание и держал за собаку огромные пари. Что же бы вы думали, сэр, - подкупили какую-то каналью, напоили собаку пьяной, и ее хозяина обобрали начисто.

   - Мистер Уобблер? - сказал посетитель.

   Джентльмен, намазывавший пастилу, возразил, не отрываясь от своего занятия:

   - Как звали собаку?

   - Звали ее Милка, - отвечал другой джентльмен. - Владелец уверяет, что она как две капли воды похожа на его старую тетку, от которой он ожидает наследства. В особенности, когда ворчит.

   - Мистер Уобблер? - сказал посетитель.

   Оба джентльмена засмеялись разом.

   Джентльмен с ружейным дулом, найдя, что оно вычищено как следует, передал его другому и, когда тот согласился с ним, уложил его в ящик, достал оттуда ложе и принялся полировать его носовым платком, слегка насвистывая.

   - Мистер Уобблер? - сказал посетитель.

   - В чем дело? - отозвался наконец мистер Уобблер, с набитым ртом.

   - Я желал бы знать... - и Артур Кленнэм опять механически повторил свой вопрос.

   - Не имею понятия, - отвечал мистер Уобблер, обращаясь, повидимому, к своему завтраку. - Никогда не слыхал об этом. Не имею никакого отношения к этому. Справьтесь лучше у мистера Клайва, вторая дверь налево в следующем коридоре.

   - Может быть, и от него я получу такой же ответ?

   - Очень может быть. Ничего не знаю об этом, - сказал мистер Уобблер.

   Посетитель повернулся и вышел из комнаты, когда джентльмен с ружейным дулом крикнул ему:

   - Мистер!.. Эй!..

   Он вернулся обратно.

   - Затворяйте за собой дверь. Вы устроили дьявольский сквозняк.

   Сделав несколько шагов, он очутился перед второй дверью налево в коридоре.

   В этой комнате оказалось трое джентльменов: один из них не делал ничего особенного, другой тоже не делал ничего особенного, третий тоже не делал ничего особенного. Тем не менее они, повидимому, стояли ближе, чем другие, к осуществлению великого принципа министерства, так как сидели перед зловещим внутренним помещением с двойной дверью, за которой, повидимому, собрались мудрецы министерства околичностей. Оттуда почти непрерывным потоком извергались бумаги и таким же потоком стремились обратно; этим орудовал джентльмен номер четвертый.

   - Я желал бы знать, - сказал Артур Кленнэм и повторил, точно шарманка, свою вечную фразу. Так как номер первый направил его к номеру второму, а номер второй - к номеру третьему, но ему пришлось повторить ее три раза. После этого его направили к номеру четвертому. Он и ему повторил ту же фразу.

   Номер четвертый был живой, красивый, хорошо одетый, симпатичный молодой человек, - тоже Полип, но из более жизнерадостной линии этой фамилии. Он отвечал благодушным тоном:

   - О, охота вам возиться с этим делом?

   - Охота мне возиться?

   - Ну да! Советую вам бросить его.

   Это была настолько новая точка зрения, что Артур Кленнэм не нашелся сразу, что ответить.

   - Конечно, это ваше дело. Если хотите, я дам вам целую кучу бланков для заявлений. Здесь их сколько угодно. Возьмите хоть дюжину. Но из этого ничего не выйдет, - продолжал номер четвертый.

   - Неужели это такое безнадежное дело? Извините меня: я давно не был в Англии.

   - Я не говорю, что оно безнадежно, - возразил номер четвертый с чистосердечной улыбкой. - Я не высказываю своего мнения на этот счет; я только высказываю мнение насчет вас самих. Я не думаю, что вы добьетесь чего-нибудь. Но во всяком случае вы можете действовать, как вам заблагорассудится. По всей вероятности, речь идет о каком-либо невыполненном контракте или что-нибудь в этом роде, - не так ли?

   - Право, не знаю.

   - Хорошо! Это вы можете выяснить. В таком случае вам нужно узнать, с каким департаментом заключен контракт, а затем навести справки в этом департаменте насчет самого контракта...

   - Виноват. Как же мне узнать об этом?

   - Как? Вы будете... будете спрашивать, пока вам не ответят. Затем вы подадите заявление в тот департамент (согласно установленной форме, о которой можете разузнать) с тем, чтобы получить разрешение подать заявление в этот департамент. Когда вы его получите (для этого потребуется время), ваше заявление поступит в тот департамент, откуда перейдет в этот департамент, для занесения во входящие дела, будет отослано обратно для подписи в тот департамент и передано для удостоверения подписи в этот департамент, а затем уже пойдет в обычном порядке делопроизводства в том департаменте. Вы же, пока ваше дело будет ходить по этим инстанциям, наводите о нем справки, осведомляйтесь, пока не получите ответа.

   - Но ведь таким путем невозможно добиться толку, - вырвалось у Кленнэма.

   Легкомысленный молодой Полип мог только подивиться простодушию человека, вообразившего, что тут можно добиться толку. Скоропалительный молодой Полип очень хорошо знал, что тут невозможно добиться толку. Беззаботный молодой Полип поступил в департамент для того, чтобы быть поближе к пирогу, и очень хорошо понимал, что цель и назначение департамента - оберегать пирог от непризванных. Словом, великолепный молодой Полип был совершенно готов для роли государственного деятеля.

   - Когда дело, каково бы оно ни было, попадет в тот департамент, - продолжал лучезарный молодой Полип, - вы будете время от времени наведываться в тот департамент. Когда дело попадет в этот департамент, вы будете время от времени наведываться в этот департамент. Мы будем передавать его то направо, то налево, а вы следите за этим и справляйтесь, куда оно передано. Если оно вернется к нам обратно, обратитесь лучше к нам. Если оно завязнет где-нибудь, попытайтесь дать ему толчок. Если вы напишете о нем в тот департамент, а затем напишете о нем в этот департамент и не получите удовлетворительного ответа, - ну, тогда... тогда пишите снова...

   Артур Кленнэм выглядел крайне смущенным.

   - Во всяком случае, - сказал он, - я очень благодарен вам за вашу любезность.

   - Не за что! - возразил обаятельный молодой Полип. - Попытайтесь и посмотрите, придется ли вам по вкусу. Если не придется по вкусу, всегда можно будет бросить. Вам лучше захватить с собой пачку бланков... Дайте ему пачку бланков! - Сказав это номеру второму блестящий молодой Полип принял от номеров первого и третьего груду бумаг и понес их в святилище, в виде жертвы идолам министерства околичностей.

   Артур Кленнэм довольно уныло сунул пачку бланков в карман и направился к выходу по длинному каменному коридору и длинной каменной лестнице. Он подошел уже к вертящейся двери, ведшей на улицу, и нетерпеливо дожидался, пока выйдут два человека, загораживавшие ему путь, когда услышал голос одного из них, показавшийся ему знакомым. Он взглянул на говорившего и узнал мистера Мигльса. Мистер Мигльс был очень красен, краснее, чем во время путешествия; он держал за шиворот какого-то коротенького человечка, приговаривая: "Пойдем, пойдем, мошенник, пойдем".

   Это было такое неожиданное зрелище, что Артур Кленнэм остановился в недоумении и с изумлением взглянул на швейцара, который отвечал ему таким же взглядом. Тем временем мистер Мигльс вытащил человечка - с виду совершенно безобидного - на улицу. Опомнившись, Кленнэм поспешил за ними и увидел, что мистер Мигльс и его враг идут рядышком по улице. Кленнэм живо догнал своего старого товарища по путешествию и тронул его за плечо. Мистер Мигльс повернулся к нему со свирепым видом, но, признав знакомого, смягчился и дружески пожал ему руку.