Диккенс Чарльз - Крошка Доррит

перепутываясь с деловыми расчетами, которыми он продолжал заниматься механически, как вдруг тень, упавшая на бумаги, заставила его поднять голову. Причиной этого явления оказался мистер Панкс. Со шляпой на затылке, точно его жесткие, как проволока, волосы подняли ее, как на пружинах, и сдвинули назад, с инквизиторским взглядом черных бисеринок-глаз, засунув пальцы правой руки в рот, для обгрызания ногтей, а левую держа наготове в кармане, мистер Панкс бросал тень на бумаги Кленнэма через стеклянную дверь.

   Мистер Панкс осведомился вопросительным движением головы, можно ли войти. Кленнэм отвечал утвердительным кивком. Мистер Панкс вплыл в комнату, пролавировал к столу, стал на якорь, ухватившись руками за конторку, и начал разговор с того, что запыхтел и фыркнул.

   - Тетка мистера Финчинга успокоилась, надеюсь? - сказал Кленнэм.

   - Совершенно, сэр,- сказал Панкс.

   - Я имел несчастье возбудить сильнейшую ненависть этой леди, - заметил Кленнэм. - Вы не знаете, почему?

   - А она знает, почему? - отвечал Панкс.

   - Не думаю.

   - Я тоже не думаю, - сказал Панкс.

   Он вытащил записную книжку, открыл ее, закрыл, сунул в шляпу, которую поставил подле себя на столе, заглянул в шляпу, - всё это с самым глубокомысленным видом.

   - Мистер Кленнэм, - начал он, - я желал бы получить справку, сэр.

   - Насчет фирмы? - спросил Кленнэм.

   - Нет,- сказал Панкс.

   - В таком случае, о чем же, мистер Панкс? То есть, если вы желаете получить оправку от меня.

   - Да, сэр, да, от вас, - сказал Панкс, - если только вы согласитесь дать мне ее. А, В, С, D, Da, De, Di, Do. Алфавитный порядок Доррит. Эта самая фамилия, сэр.

   Мистер Панкс снова издал свой характерный звук и принялся за ногти правой руки. Артур пытливо посмотрел на него; он отвечал таким же взглядом.

   - Я не понимаю вас, мистер Панкс.

   - Это фамилия, насчет которой мне нужна справка.

   - Что же вы хотите знать о ней?

   - Всё, что вы можете и захотите сказать мне. - Этот краткий конспект желаний мистера Панкса был высказан им не без тяжелой работы его паровика.

   - Ваше посещение несколько удивляет меня, мистер Панкс. Я нахожу довольно необычайным ваше требование.

   - Пусть оно будет вполне необычайным, - возразил Панкс. - Оно может выходить из сферы обычных явлений и всё-таки оставаться делом. Короче говоря, у меня есть дело. Я деловой человек. Для какого еще дела живу я на этом свете, как не для того, чтобы делать дело?

   У Кленнэма снова мелькнуло подозрение, что этот сухой и черствый человек говорит не серьезно. Он пристально взглянул ему в лицо. Оно было такое же небритое и грязное, как всегда, такое же подвижное и оживленное, но Кленнэм не заметил в нем ничего похожего на скрытую насмешку, которая послышалась ему в голосе Панкса.

   - А теперь, чтобы не было недоразумений, - продолжал Панкс, - скажу, что это дело не моего хозяина.

   - Вы называете своим хозяином мистера Кэсби?

   Панкс кивнул головой.

   - Мой хозяин. Возьмите такой случай. Положим, я слышу у моего хозяина фамилию, фамилию молодой особы, которой мистер Кленнэм желает помочь. Положим, о ней сказал моему хозяину Плорниш из подворья. Положим, я иду к Плорнишу. Положим, спрашиваю у Плорниша с деловой целью. Положим, Плорниш, хоть и задолжал за шесть недель, не желает отвечать. Положим, миссис Плорниш не желает отвечать. Положим, оба направляют меня к мистеру Кленнэму. Представьте себе такой случай.

   - Ну?

   - Ну, сэр, - ответил Панкс, - положим, я иду к нему. Положим, я пришел.

   Сказав это, деловой Панкс, с волосами торчком, отдуваясь и пыхтя, отступил на шаг (на языке буксирных пароходов - дал задний ход), как будто для того, чтобы показать весь свой грязный корпус, затем снова приблизился, заглянув своими быстрыми глазами в шляпу с записной книжкой, потом в лицо Кленнэму.

   - Мистер Панкс, не желая вмешиваться в ваши тайны, я хотел бы, однако, объясниться с вами по возможности откровенно. Позвольте мне предложить вам два вопроса. Во-первых...

   - Отлично, - перебил Панкс, выставив вперед указательный палец с обгрызанным ногтем. - Знаю: "Какая у вас цель?"

   - Именно.

   - Цель, - сказал Панкс, - хорошая. Ничего общего с моим хозяином; нельзя объяснять теперь, было бы просто смешно, но цель хорошая. На пользу молодой особы, по фамилии Доррит, - прибавил Панкс снова, выставляя указательный палец в виде предостережения.- Допустите, что цель хорошая!

   - Во-вторых и последних, что именно вы желаете знать?

   Мистер Панкс выудил свою записную книжку из шляпы, сунул ее в карман, тщательно застегнул сюртук, всё время глядя прямо в глаза Кленнэму, и отвечал, подумав и фыркнув;

   - Мне нужны дополнительные сведения всякого рода.

   Кленнэм не мог удержаться от улыбки, глядя, как буксирный пароходик, столь полезный для неповоротливого корабля, наблюдал, следил за ним, точно поджидая случая вырваться и утащить всё, что ему нужно, прежде чем он успеет оправиться с его маневрами. Впрочем, в ожидании Панкса было что-то особенное, наводившее его на странные мысли. После продолжительного размышления он решил сообщить мистеру Панксу всё, что было известно ему самому, так как не сомневался, что мистер Панкс во всяком случае получит требуемые справки, если не от него, то каким-нибудь другим путем.

   Итак, напомнив мистеру Панксу, что, по его собственным словам, хозяин не причастен к этому делу, а намерения его, Панкса, хорошие (два заявления, которые этот холодный человек подтвердил с величайшим жаром), он сообщил, что происхождение и прежнее место жительства Доррит ему неизвестны, что в настоящее время семья состоит из пяти членов, именно: двух братьев, холостого и вдовца с тремя детьми. Далее он рассказал мистеру Панксу всё, что мог узнать о возрасте каждого члена семьи и о настоящем положении Отца Маршальси. Всё это мистер Панкс выслушал с величайшим вниманием и интересом, пыхтя и фыркая всё громогласнее и громогласнее и, по видимому, находя особенное удовольствие в наиболее печальных подробностях рассказа. Сообщение же о долговременном заключении Доррита привело его прямо в восторг.

   - В заключение, мистер Панкс, - сказал Артур, - я могу прибавить только одно. У меня есть причины, независимо от всяких личных соображений, говорить как можно меньше о семействе Доррит, особенно в доме моей матери, - (мистер Панкс кивнул головой), - и разузнавать о нем как можно больше. Такой до мозга костей деловой человек, как вы... что с вами?

   Мистер Панкс неожиданно фыркнул с необычайной энергией.

   - Ничего, - сказал Панкс.

   - Такой до мозга костей деловой человек, как вы, вполне понимает, что такое честный договор. Я хочу заключить с вами честный договор: просить вас сообщать мне всё, что вам удастся узнать о семействе Доррит, так же, как я сообщил вам всё, что известно мне. Конечно, вы будете не особенно лестного мнения о моих деловых способностях, видя, что я не поставил этих условий раньше, но я предпочитаю сделать из этого вопрос чести. Я видел столько дел, основанных на принципе выгоды, что, сказать вам правду, мистер Панкс, немного устал от них.

   Панкс засмеялся.

   - Договор заключен, сэр, - сказал он. - Я исполню его в точности!

   После этого он постоял немного, глядя на Кленнэма и обгрызая все десять ногтей разом; очевидно, он обдумывал свои слова и старался запечатлеть их в собственной памяти.

   - Отлично, - сказал он наконец, - и позвольте проститься с вами, так как сегодня день уплаты за квартиры в подворье. Кстати, изувеченный иностранец с костылем.

   - А, а! Вы, я вижу, допускаете иногда поручителей.

   - Когда они могут уплатить сэр, - возразил Панкс. - Берите всё, что можете взять, и не выпускайте из рук того, чего из вас не могут извлечь. Вот вся суть дела. Изувеченный иностранец с костылем желает занять комнату на чердаке в подворье. Подходящий он человек?

   - Я за него ручаюсь, - отвечал Кленнэм.

   - Этого достаточно, - сказал Панкс, делая отметку в своей записной книжке. - Мои отношения к подворью Разбитых сердец очень просты. Я должен исполнить свое обязательство. "Платите или отвечайте вашей собственностью!" Вот девиз подворья. Изувеченный иностранец с костылем уверяет, будто вы прислали его сюда, но он мог бы точно так же уверять, будто его прислал Великий Могол. {Великий Могол - название династий монгольских императоров Чингис-Хана (1206-1227) и Тамерлана (1369-1405).} Кажется, он был в госпитале?

   - Да, вследствие несчастного случая. Он только что выписался.

   - Меня уверяли, сэр, будто помещать человека в госпиталь - значит доводить его до нищенской сумы, - сказал Панкс и снова произвел свой замечательный звук.

   - Меня тоже уверяли, - холодно отвечал Кленнэм.

   Мистер Панкс, приготовившийся тем временем к отплытию, моментально развел пары и, не теряя времени на церемонии, пропыхтел вниз по лестнице и очутился в подворье Разбитых сердец с такой быстротой, что, казалось, не успел еще выйти из комнаты, как уже пропал из виду.

   В течение остальной части дня подворье Разбитых сердец находилось в смятении и ужасе. Свирепый Панкс крейсировал по всем направлениям, набрасываясь на жильцов, требуя уплаты, угрожая исполнительными листами, изгоняя неплательщиков, распространяя страх и ужас. Толпы народа, повинуясь какому-то роковому влечению, подкрадывались к дому, где он, по слухам, находился, ловили обрывки его разговоров с жильцами и часто, услыхав, что он сходит по лестнице, не успевали разбежаться, так что он ловил их на месте, требовал плату и пригвождал их к месту в ужасе и смятении. В течение всей остальной части дня по всему подворью только и раздавалось: "Да что это значит? Да что вы выдумали?" - мистера Панкса. Мистер Панкс слышать не хотел об извинениях, слышать не хотел об отговорках, слышать не хотел об отсрочках, он требовал деньги на стол без всяких разговоров. Пыхтя, отдуваясь, кидаясь во все стороны, он взвихрил и, наконец, совершенно замутил тихие воды подворья. Спустя два часа после того как он исчез на горизонте, поднявшись на вершину лестницы, они всё еще волновались.

   В этот вечер группы жильцов подворья Разбитых сердец, собиравшиеся в излюбленных уголках, единодушно решили, что мистер Панкс - человек черствый и поладить с ним трудно.

   - Весьма прискорбно, - говорили они, - что джентльмен, подобный мистеру Кэсби, уступил ему ренту с подворья, очевидно не зная, что это за птица. Потому что (говорили Разбитые сердца) если бы джентльмен с такими волосами и глазами получал свою ренту в свои собственные руки, сударыня, то уж, конечно, не было бы такого беспокойства и сквалыжничества, и всё бы пошло иначе.

   В тот же вечер, в тот же час и в ту же минуту патриарх, который незадолго до начала суматохи проследовал по подворью, сияя благодушием и стараясь возбудить доверие к своей блестящей лысине и шелковым кудрям, в тот же час и в ту же минуту, когда высказывались вышеприведенные мнения, этот перворазрядный тысячепушечный жулик грузно колыхался в маленьком доке своего истомленного усталостью буксира и говорил, поигрывая большими пальцами:

   - Очень плохой день, Панкс, очень плохой день. Мне кажется, сэр, - и я должен настойчиво указать вам на это, - что вы должны были принести гораздо больше денег, гораздо больше денег.

  

  

   В тот же вечер мистер Плорниш явился с визитом к Крошке Доррит и дал ей понять, что ему нужно переговорить с ней по секрету. Его покашливания и намеки были так выразительны, что их не заметил отец ее, который мог бы служить живой иллюстрацией поговорки: "Самые слепые люди - те, что не хотят видеть". Они переговорили на лестнице, за дверью.

   - К нам сегодня заходила леди, мисс Доррит,- промычал Плорниш, - а с ней другая, как есть старая колдунья. Кажется, вот-вот голову оторвет человеку!

   Кроткий Плорниш, очевидно, находился под впечатлением, произведенным на него теткой мистера Финчинга, и не мог от него отделаться.

   - Потому что, - прибавил он в виде извинения, - эта дама просто уксус, ей-богу!

   Наконец, с большим усилием он оставил эту тему и сообщил:

   - Тут, впрочем, она ни при чем. Другая леди - дочь мистера Кэсби, а если мистер Кэсби не богатеет, то не по вине Панкса. Панкс - тот действует, по-настоящему действует, лихо действует.

   Мистер Плорниш по обыкновению выражался убедительно, но неясно.

   - А пришла она вот с чем, - продолжал он, - сказать, что если мисс Доррит пожелает отправиться по этому адресу - здесь показано, где дом мистера Кэсби, и у Панкса там контора, и в ней он действует, ух, как действует, - то она рада будет доставить ей работу. Она старинный и преданный друг, - так она сама сказала, - мистера Кленнэма и надеется, что будет полезным другом его другу. Это всё ее слова. Она хотела бы знать, может ли мисс Доррит прийти завтра утром, а я сказал, что повидаюсь с вами, мисс, и спрошу, и зайду к ней сегодня же, скажу, будете ли вы завтра, или, если вам завтра нельзя, то когда будете.

   - Я могу зайти завтра, благодарствуйте, - сказала Крошка Доррит. - Это очень любезно с вашей стороны, вы всегда так любезны.

   Мистер Плорниш, скромно отрицая свои заслуги, отворил дверь перед Крошкой Доррит и последовал за ней, так явно подчеркивая всей своей фигурой, будто он и не думал оставлять комнату, что отец мог бы заметить это, если бы даже ничего не подозревал. Как бы то ни было, он в своем блаженном неведении ничего не заметил. После непродолжительного разговора Плорниш откланялся и ушел, обойдя предварительно тюрьму и заглянув в кегельбан со сложным чувством бывшего жильца, у которого есть особенные причины думать, что ему придется, чего доброго, снова занять здесь квартиру.

   Рано утром Крошка Доррит, оставив Мэгги в качестве домоправительницы, отправилась в шатер патриарха. Она пошла через Айронбридж, хотя за это удовольствие пришлось заплатить пенни, и на мосту несколько замедлила шаги. Было без пяти минут восемь, когда она взялась за молоток, находившийся как раз на такой высоте, до которой она могла достать рукой.

   Она подала карточку миссис Финчинг молодой женщине, отворившей дверь, и та объявила, что "мисс Флора" (вернувшись под родительскую кровлю, Флора приняла свое прежнее наименование) еще не выходила из спальни, но пригласила ее войти в приемную мисс Флоры. Она вошла в приемную мисс Флоры и увидела там стол, накрытый для завтрака на два прибора; третий стоял на подносе. Молодая женщина исчезла на минуту, затем вернулась и предложила ей снять шляпку, расположиться у камина и быть как дома. Но Крошка Доррит, застенчивая и не привыкшая быть как дома при подобных обстоятельствах, не знала, как это сделать; и когда полчаса спустя Флора влетела в комнату, она всё еще сидела у двери в шляпке.

   Флора так сожалела, что заставила ее дожидаться, и боже мой! - зачем же она сидит у двери, вместо того чтобы греться у камина и читать газеты, неужели эта нелепая девушка не передала ее просьбы, и как это она всё время сидит в шляпке, ради бога, позвольте Флоре ее снять. Исполнив это добродушнейшим образом, Флора была так поражена лицом, оказавшимся под шляпкой, что воскликнула: "Ах, какая милая Крошка!" - и нежно погладила его руками

   Всё это произошло в одно мгновение. Крошка Доррит не успела еще оценить любезность Флоры, как та ринулась к столу, засуетилась и затараторила:

   - Ужасно жалею, что я так поздно встала именно сегодня, мне так хотелось вас встретить и сказать вам, что всякий, кто интересует Артура Кленнэма, интересует меня и что я ужасно вам рада; а вместо того меня не разбудили, и вот я проспала, и не знаю, любите ли вы холодную дичь и вареную ветчину, так как ее многие не любят.

   Крошка Доррит поблагодарила и робко заметила, что она обыкновенно ничего, кроме чая и хлеба с маслом...

   - О, пустяки, милое дитя, и слышать не хочу об этом, - перебила Флора, хватаясь за чайник и зажмурившись, когда пар от кипящей воды обжег ей лицо, - я считаю вас своей гостьей и другом, если вы позволите мне эту вольность, и я стыдилась бы относиться к вам иначе, тем более, что Артур Кленнэм отзывался о вас в таких выражениях... Вы устали, милочка?

   - Нет, сударыня.

   - Как вы побледнели, это оттого, что вы так много прошли до завтрака, вы, верно, далеко живете, следовало бы приехать, - что бы такого вам дать, дорогая?

   - Нет, я совершенно здорова, сударыня. Благодарю вас, но я совершенно здорова.

   - Пейте же чай, пожалуйста, - сказала Флора, - и вот возьмите крылышко и кусочек ветчины и, пожалуйста, не дожидайтесь меня, потому что я всегда отношу этот поднос тетке мистера Финчинга, которая завтракает в постели... прелестная старушка и очень умная... портрет мистера Финчинга за дверью очень похож, хотя лоб слишком велик, а мраморных колонн и балюстрады и гор никогда не было, и они не относятся к винной торговле.. превосходный человек, но совсем в другом роде.

   Крошка Доррит взглянула на портрет, с трудом улавливая смысл комментариев Флоры.

   - Мистер Финчинг был такой преданный муж, что решительно не мог расставаться со мной, - продолжала Флора, - хотя, конечно, я не могу сказать, долго ли бы это тянулось, потому что он умер вскоре после свадьбы, прекрасный человек, но не романтический, проза, а не поэзия.

   Крошка Доррит снова взглянула на портрет. Художник изобразил его с таким лбом, до которого, с точки зрения умственных способностей, было бы далеко самому Шекспиру.

   - Поэзия... - продолжала Флора, хлопотливо собирая завтрак для тетки мистера Финчинга. - Как я откровенно сказала мистеру Финчингу, когда он делал предложение; вы не поверите, он делал его семь раз - раз в карете, раз на лодке, раз в церкви, раз на осле в Тэнбридж-уэльсе, а остальные на коленях... поэзия улетела с молодыми годами Артура Кленнэма, наши родители разлучили нас, и мы окаменели, и воцарилась суровая проза, мистер Финчинг сказал, что он знает об этом и даже предпочитает такое положение вещей, и слово было сказано, и жребий брошен, что делать, милочка, такова жизнь, она не ломает нас, а сгибает. Пожалуйста, кушайте на здоровье, пока я отнесу поднос.

   Она исчезла, предоставив Крошке Доррит обдумывать ее бессвязные речи. Вскоре она вернулась и наконец сама принялась за завтрак, не переставая говорить.

   - Видите ли, милочка, - сказала Флора, вливая себе в чай ложки две какой-то темной жидкости с запахом спирта - я должна исполнять предписания моего врача, хотя запах вовсе не приятный, но я никогда не могла оправиться после удара, полученного в молодости, когда я так плакала в той комнате вследствие разлуки с Кленнэмом, вы давно его знаете?

   Поняв, что этот вопрос обращен к ней, - для чего потребовалось время, так как она не поспевала за быстрым полетом мыслей своей новой покровительницы,- Крошка Доррит ответила, что знает Кленнэма со времени его возвращения в Англию.

   - Конечно, вы не могли знать его раньше, если только не жили в Китае или не вели с ним переписки, то и другое, впрочем, кажется мне невероятным, - отвечала Флора, - так как путешественники обыкновенно приобретают такой вид, словно они сделаны из красного дерева, а вы вовсе не такая... Переписываться? О чем же, разве о чае? Так вы познакомились с ним у его матери? Очень умная и твердая женщина, но ужасно суровая, - ей следовало бы быть матерью Железной Маски. {"Железная Маска" - название узника, заточенного в 1698 г. в парижскую тюрьму Бастилию и умершего там в 1703 г. На лицо узника была надета железная маска. Имя его осталось неизвестным. А. С. Пушкин упоминает о нем в статье "Железная маска".}

   - Миссис Кленнэм была очень любезна со мной, - сказала Крошка Доррит.

   - В самом деле? Конечно, я рада слышать об этом, так как она мать Артура, и мне приятно иметь о ней лучшее мнение, чем я имела раньше, хотя я не могу представить себе, что она думает обо мне, когда я бываю у нее, и она сидит и сверкает на меня глазами, точно Судьба в больничном кресле. (Нелепое сравнение, конечно, больная женщина, чем же она виновата?)

   - Где же моя работа, сударыня? - спросила Крошка Доррит, робко осматриваясь. - Можно мне приняться за нее?

   - О трудолюбивая маленькая фея,- возразила Флора, вливая в другую чашку чая новую порцию снадобья, предписанного врачом; - торопиться совершенно нет надобности, лучше познакомимся поближе и потолкуем о нашем взаимном друге, - слишком холодное выражение для меня, а впрочем вполне приличное выражение, наш взаимный друг, чем терзать себя различными формальностями и напоминать того спартанского мальчика, которого грызла лисица; {Спартанский мальчик - герой греческой легенды о мальчике, который украл лисицу и спрятал ее под свою одежду. Несмотря на то, что лисица грызла его внутренности, он не издал ни одного стона и не признался в своем поступке.} вы, надеюсь, извините, что я упоминаю о нем, потому что из всех несносных мальчишек, которые вечно лезут и всем надоедают, этот мальчик самый несносный.

   Крошка Доррит, очень бледная, снова уселась слушать.

   - Нельзя ли мне всё-таки приняться за работу? - спросила она. - Я могу работать и слушать, - если это можно.

   Она так очевидно томилась без работы, что Флора оказала: "Ну, как хотите, милочка", - и достала ей корзинку с носовыми платками. Крошка Доррит радостно поставила ее подле себя, достала из кармана рабочий ящичек, вдела нитку в иглу и принялась подрубать платки.

   - Какие у вас проворные пальцы, - сказала Флора, - но вы действительно совсем здоровы?

   - О да, правда!

   Флора поставила ноги на каминную решетку и начала самое романтическое повествование. Она содрогалась в подходящих местах, трясла головой, вздыхала необыкновенно выразительно, поводила бровями и время от времени (впрочем, не особенно часто) взглядывала на спокойное лицо, наклонившееся над работой.

   - Вы должны знать, милочка, - говорила Флора, - да вы, наверно, уже знаете - не только потому, что я уже высказала, но и потому, что на моем лице, как это говорится, выжжено огненными буквами, - что до знакомства с мистером Финчингом я была невестой Артура Кленнэма (мистер Кленнэм - в обществе, где необходимо соблюдение приличий, а здесь - просто Артур), мы были всё друг для друга, это было утро жизни, это было блаженство, это был безумный восторг, это было всё, что угодно в этом роде в высшей степени, но разлука превратила нас в камень, и в таком виде Артур отправился в Китай, а я сделалась окаменелой невестой покойного мистера Финчинга.

   Флора произнесла эти слова гробовым голосом, но с истинным наслаждением.

   - Не пытаюсь изобразить, - продолжала Флора, - волнение того утра, когда всё было камень внутри и тетка мистера Финчинга следовала за нами в наемной карете, которая, очевидно, нуждалась в починке, иначе никогда бы не сломалась за две улицы до дома, так что тетку мистера Финчинга пришлось нести в плетеном кресле, достаточно сказать, что мрачное подобие завтрака было сервировано в нижней столовой, а папа объелся маринованной лососиной до того, что был болен несколько недель, а мистер Финчинг и я предприняли свадебную поездку в Кале, где толпа на пристани совсем затискала нас и даже разлучила, хотя не навеки, что случилось позднее.

   Окаменелая невеста наскоро перевела дух и продолжала свой бессвязный рассказ:

   - Наброшу покров на эту тусклую жизнь; мистер Финчинг был в хорошем настроении духа, у него был отличный аппетит, он был доволен кухней, находил вина слабыми, но вкусными, и всё шло хорошо; мы вернулись, поселились по соседству с номером тридцатым на Гозлинг-стрите у Лондонских доков, и прежде чем мы успели уличить горничную в продаже перьев из запасной перины, мистер Финчинг воспарил в иной мир на крыльях подагры.

   Неутешная вдова взглянула на портрет, покачала головой и отерла слезы.

   - Я чту память мистера Финчинга как почтенного человека и самого снисходительного из супругов. Стоило мне только вспомнить о спарже, и она моментально появлялась, или только намекнуть на какое-нибудь тонкое вино, и оно появлялось, как по мановению волшебного жезла, это было не блаженство, нет, это было блаженное спокойствие. А потом я вернулась к папе и жила, если не счастливой, то спокойной жизнью, как вдруг однажды папа приходит ко мне и говорит, что Артур Кленнэм дожидается внизу; я бросилась вниз - и не спрашивайте, каким я его нашла, только я убедилась, что он не женился и не изменился!

   Мрачная тайна, в которую облеклась Флора при этих словах, остановила бы всякие пальцы, кроме проворных пальчиков, работавших над платками. Они двигались без перерыва, и внимательное личико, наклонившееся над ними, следило за шитьем.

   - Не спрашивайте! - продолжала Флора. - Люблю ли я его и любит ли он меня, и чем это кончится, и когда за нами следят зоркие глаза, и, может быть, нам придется исчахнуть в разлуке, может быть не суждено соединиться... ни слова, ни звука, ни взгляда: они могут выдать нас! Нужно быть немым, как могила, не удивляйтесь же, если я буду казаться иногда холодной или Артур покажется холодным, есть роковые причины для этого. Довольно, молчание!

   Всё это Флора высказала с таким страстным неистовством, точно сама верила своим словам. Впрочем, она и действительно верила всему, что напускала на себя.

   - Молчание! - повторила Флора. - Теперь я сказала вам всё, я доверилась вам. Молчание ради Артура, а я всегда буду вашим другом, милое дитя, и именем Артура прошу вас положиться на меня.

   Проворные пальчики отложили работу, и маленькая фигурка поднялась и поцеловала ей руку.

   - Как вы похолодели, - сказала Флора, возвращаясь к своей обычной добродушной манере и сильно выигрывая от этого.- Не работайте сегодня, я уверена, что вы нездоровы, я уверена, что вы слишком слабы.

   - Я только немножко взволнована вашей добротой и добротой мистера Кленнэма, рекомендовавшего меня той, которую он знал и любил так долго.

   - Право, милочка, - сказала Флора, имевшая решительную склонность быть правдивой, когда успевала обдумать свои слова, - пока оставим этот вопрос, и лучше вам отдохнуть немножко.

   - У меня всегда было довольно силы, чтобы работать, и я сейчас оправлюсь, - возразила Крошка Доррит со слабой улыбкой. - Я только взволнована вашим участием, вот и всё. Если бы мне посидеть минутку у окна, я бы сейчас же почувствовала себя лучше.

   Флора отворила окно, усадив подле него Крошку Доррит и благоразумно удалилась на свое прежнее место. День был ветреный, и лицо Крошки Доррит скоро оживилось под влиянием свежего воздуха. Через несколько минут она вернулась к своей корзинке, и ее проворные пальцы забегали так же проворно, как всегда.

   Спокойно продолжая свою работу, она спросила у Флоры, сообщил ли ей мистер Кленнэм, где она живет. Получив отрицательный ответ, она сказала, что понимает его деликатность, но чувствует, что он одобрит ее, если она расскажет свою тайну Флоре, и поэтому просит позволения рассказать. Получив позволение, она рассказала в немногих словах историю своей жизни, едва упоминая о себе, распространившись в горячих похвалах отцу; и Флора отнеслась ко всему с участием и нежностью, в которых не было ничего напускного и бессвязного. Когда наступил час обеда, Флора взяла под руку свою новую подругу, повела ее вниз и представила отцу и мистеру Панксу, которые уже сидели в столовой,

   (Тетка мистера Финчинга обедала на этот раз в своей комнате.) Эти джентльмены встретили ее соответственно своим характерам. Патриарх с благочестивым видом, как будто оказывал неоценимую услугу, заметил, что он рад ее видеть, а мистер Панкс фыркнул носом в знак приветствия.

   В присутствии этих новых лиц она во всяком случае чувствовала себя неловко, тем более, что Флора заставила ее есть лучшие блюда и выпить стакан вина; но ее смущение еще усилилось по милости мистера Панкса. Сначала поведение этого господина внушило ей мысль, не художник ли он, набрасывающий эскизы для картины, так пристально глядел он на нее и так часто заглядывал в свою записную книжку. Но так как он не делал эскиза и толковал исключительно о делах, то у нее мелькнуло подозрение, что это один из кредиторов ее отца и в книжке у него записан долг. Его пыхтенье выражало негодование и нетерпение, а громкое фырканье казалось требованием уплаты.

   Но тут опять ее сбило с толку загадочное и нелепое поведение мистера Панкса. Она сидела одна за работой после обеда. Флора ушла "полежать" в соседнюю комнату, откуда немедленно распространился запах чего-то спиртного. Патриарх дремал в столовой, разинув свой филантропический рот и прикрыв его желтым носовым платком. В эту минуту затишья мистер Панкс появился перед ней, дружелюбно кивая головой.

   - Скучновато, мисс Доррит? - опросил он вполголоса.

   - Нет, благодарю вас, сэр, - отвечала Крошка Доррит.

   - За работой, как я вижу, - продолжал Панкс, пробираясь шаг за шагом в комнату. - Это что же такое, мисс Доррит?

   - Носовые платки.

   - В самом деле? - заметил Панкс. - Я и не знал.- И, не глядя на платки, но не спуская глаз с Крошки Доррит, прибавил: - Может быть, вам любопытно знать, кто я такой. Хотите - скажу? Я предсказатель судьбы.

   Крошка Доррит теперь начала думать, что это помешанный.

   - Я душой и телом принадлежу моему хозяину, - сказал Панкс, - вы видели моего хозяина за обедом. Но иногда я занимаюсь и другими делишками, частным образом, совершенно частным образом, мисс Доррит.

   Крошка Доррит смотрела на него не без тревоги.

   - Покажите-ка мне вашу ладонь, - продолжал Панкс, - мне хочется взглянуть на нее.

   Она отложила на минутку работу и протянула ему руку с наперстком.

   - Трудовая жизнь, э! - сказал Панкс ласково, дотронувшись до ее ладони своим коротким толстым пальцем. - Но для чего же мы и созданы? Ни для чего другого. Ага! - (Он сделал вид, что рассматривает линии руки.) - Что это за здание с решетками? Это общежитие. А кто это в сером халате и черной бархатной шапочке? Это отец. А кто это с кларнетом? Это дядя. А это кто в балетных туфельках? Это сестра. А это что за шалопай? Это брат. А кто заботится и думает о всех о них? Ага! Это вы, мисс Доррит.

   Она вопросительно взглянула на него и, встретившись с его взглядом, подумала, что эти острые глаза смотрят гораздо добрее и ласковее, чем ей показалось за обедом. Но он тотчас же устремил их на ее ладонь, так что она не могла проверить свое впечатление.

   - Теперь вот в чем вопрос, - продолжал Панкс, проводя своим неуклюжим пальцем по ее руке, - не я ли здесь притаился в уголке? Чего мне тут надо? Что за мной скрывается?

   Он медленно довел палец до запястья, обвел им вокруг руки и повернул ее, как будто хотел посмотреть, что скрывается за ней.

   - Что-нибудь неприятное? - спросила Крошка Доррит с улыбкой.

   - Постойте, постойте, - сказал Панкс. - Как вы думаете - что?

   - Об этом нужно у вас спросить. Я не умею предсказывать судьбу.

   - Верно, - сказал Панкс. - Что же это такое? Вы узнаете об этом, мисс Доррит.

   Тихонько выпустив руку, он провел пальцем по своим жестким волосам, отчего они поднялись дыбом, и медленно повторил:

   - Запомните мои слова, мисс Доррит. Вы узнаете об этом.

   Она не могла выразить своего удивления, хотя бы по поводу того, что он знает о ней так много.

   - Ага, вот оно что! - сказал Панкс, указывая на нее пальцем. - Мисс Доррит, не делайте этого никогда!

   Она еще более удивилась, даже испугалась, и взглянула на него, ожидая объяснения.

   - Не делайте этого, - повторил Панкс, с серьезным видом передразнивая ее удивленный взгляд и жесты. - Не делайте этого никогда, где бы и когда бы вы меня ни встретили. Я ничто. Не думайте обо мне. Не обращайте на меня внимания. Не замечайте меня. Согласны, мисс Доррит?

   - Я не знаю, что и сказать, - отвечала Крошка Доррит, совершенно ошеломленная. - Почему же?

   - Потому что я предсказатель судьбы, цыган Панкс. Я еще немного сказал вам о вашей судьбе, мисс Доррит, не сказал, что скрывается за мною на этой ручке. Я сказал, что вы узнаете об этом. Решено, мисс Доррит?

   - Решено, что я... не буду...

   - Обращать на меня внимания, пока я не подойду к вам первый; не будете замечать меня. Это не трудно. Я неинтересен, некрасив, плохой собеседник, я только орудие моего хозяина. Вы только скажите себе, когда меня увидите: "А, цыган Панкс, он предсказывает судьбу; когда-нибудь он доскажет мне остальное, я узнаю все". Решено, мисс Доррит?

   - Да-а, - протянула Крошка Доррит, смущенная его словами.

   - Ладно! - Мистер Панкс взглянул на стену соседней комнаты и сделал шаг вперед.

   - Честное создание, превосходная женщина во многих отношениях, но бестолковая, и язык без костей, мисс Доррит.

   Сказав это, он потер себе руки, как будто был очень доволен результатами разговора, и, учтиво кивая головой, скрылся за дверью.

   Смущение Крошки Доррит, вызванное странным поведением ее нового знакомого и содержанием разговора, ничуть не уменьшилось в последующие дни. Не только в доме мистера Кэсби Панкс подмигивал ей и значительно фыркал при каждом удобном случае, но он начал попадаться ей на каждом шагу. Она постоянно встречала его на улице. Всякий раз, как она являлась к Кэсби, он оказывался там. Не прошло и недели, как она с удивлением встретила его однажды вечером в сторожке, где он дружески беседовал с тюремщиком. Не меньшим сюрпризом для нее было убедиться, что он сделался своим человеком в тюрьме, побывав у ее отца на воскресном приеме, и, как уверяла молва, блистательно отличился на собрании в зале, обратившись к членам общежития с речью, пропев застольную песню и поставив компании пять галлонов {Галлон - мера объема жидких и сыпучих тел в Англии, равная 4,5 литра.} пива, - молва даже прибавляла к ним целый бушель креветок, но это, конечно, было преувеличением. Действие этих происшествий на мистера Плорниша, который был их очевидцем, могло только усилить впечатление, произведенное на Крошку Доррит самими происшествиями: они ошеломили и оглушили его. Он мог только таращить глаза и по временам бормотал слабым голосом, что подворье Разбитых сердец не поверило бы, что это Панкс; но к этому он не прибавлял ни слова и не пускался ни в какие комментарии, даже говоря с Крошкой Доррит. Мистер Панкс увенчал все свои таинственные поступки тем, что познакомился с Типом и однажды в воскресенье явился в общежитие под ручку с этим джентльменом. При этом он не обращал ни малейшего внимания на Крошку Доррит и только раз или два, когда никого не было поблизости, кинул ей мимоходом слова, сопровождавшиеся ласковым взглядом и дружелюбным фырканьем: "Цыган Панкс, предсказатель судьбы".

   Крошка Доррит работала и боролась с жизнью по-прежнему, удивляясь всему этому, но скрывая удивление в своем сердце, так как с ранних лет привыкла скрывать и более тяжелые чувства. Перемена прокралась, однако, и в ее терпеливое сердце. Она с каждым днем становилась застенчивее. Выходить из тюрьмы и возвращаться никем незамеченной, оставаться везде и всюду неприметной и забытой сделалось ее главным желанием. Равным образом она всегда стремилась при первой возможности уединиться в своей комнате - неподходящей комнате для ее нежной юности и характера. Случалось, под вечер к ее отцу заглядывали посетители перекинуться в картишки: тогда ее услуг не требовалось, и ей можно было уйти. Она проскальзывала на двор, поднималась в свою комнату и садилась у окна. Какие разнообразные очертания принимали зубцы тюремной ограды, какими воздушными узорами сплеталось железо! Какими золотыми искрами светилась ржавчина, пока она сидела так и думала. Новые острые беспощадные зубцы чудились ей среди старых, на которые она смотрела сквозь слезы. Но в розовом ли, черном ли свете видела она перед собой решетку, она любила смотреть на нее, сидя в одиночестве, и на всё, что рисовалось ее воображению, падала эта неизгладимая тень.

   Комнатой Крошки Доррит был чердак, настоящий чердак, да еще чердак Маршальси. Безобразие ее комнаты не скрывалось ничем, кроме опрятности, так как всякое украшение, которое Крошке Доррит случалось купить, отправлялось в комнату отца. Тем не менее ее пристрастие к этой жалкой комнате постоянно усиливалось, и сидеть в ней одной стало ее любимым отдыхом до такой степени, что однажды под вечер, в период таинственных поступков Панкса, она просто испугалась, услышав знакомые шаги Мэгги на лестнице. Убедившись, что шаги приближаются, она вздрогнула и смутилась до того, что почти не могла говорить, когда Мэгги наконец вошла в комнату.

   - Пожалуйте, маленькая мама, - сказала Мэгги, переводя дух, - сойдите вниз, повидайтесь с ним. Он там.

   - Кто, Мэгги?

   - Кто? Конечно, мистер Кленнэм. Он у вашего отца и говорит мне: "Мэгги, будь добра, сходи и скажи ей, что это только я".

   - Я не совсем здорова, Мэгги. Я лучше не пойду. Я хочу лечь спать. Смотри, я уже ложусь! Пожалуйста, скажи, что я уже легла, а то бы пришла.

   - А ведь это неучтиво, маленькая мама, - сказала изумленная Мэгги, - так отворачиваться от меня совсем неучтиво!

   Мэгги была очень чувствительна к мелким личным обидам и очень изобретательна в этом отношении.

   - И еще закрывать лицо обеими руками, - продолжала она. - Если вам противно смотреть на бедную девочку, так лучше прямо сказать ей это, а не отворачиваться от нее, и не оскорблять ее чувства, и не разбивать сердца бедной десятилетней крошки!

   - Это чтоб облегчить головную боль, Мэгги.

   - Да, и если вы плачете тоже для того, чтобы облегчить головную боль, маленькая мама, так и я буду плакать. Вы хотите, чтобы все слезы достались вам, это просто жадность, - жаловалась Мэгги и немедленно принялась хныкать.

   Не без труда удалось Крошке Доррит уговорить ее вернуться к гостю с извинением; только обещание рассказать сказку, - давнишнее и любимое удовольствие Мэгги, - с условием, что она сосредоточит все свои умственные способности на поручении и оставит свою маленькую хозяйку на часок в покое, подействовали наконец. Она ушла, бормоча себе под нос свое поручение, и вернулась в назначенное время.

   - Он очень огорчился, - объявила она, - и хотел послать за доктором. И он придет завтра утром, и, я думаю, будет плохо спать в эту ночь из-за вашей головы маленькая мама. О господи, вы плакали!

   - Да, кажется, немножко, Мэгги.

   - Немножко, о!

   - Но теперь всё прошло, всё прошло, Мэгги. И голова не так болит, и мне гораздо лучше. Я очень рада, что не пошла.

   Ее придурковатое большое дитя нежно обняло ее, погладило ее волосы, намочило ее лоб и глаза холодной водой (операция, которую неуклюжие руки Мэгги исполняли очень ловко), снова приласкалось к ней, порадовалось ее выздоровлению и усадило ее на стуле подле окна. Затем Мэгги с судорожными усилиями, которых вовсе не требовалось, притащила поближе к стулу сундук, свое обычное сиденье при рассказывании сказок, обняла свои колени и сказала с выражением жадного любопытства, широко раскрыв глаза:

   - Ну, маленькая мама, какую-нибудь хорошенькую?

   - О чем же, Мэгги?

   - О принцессе, - оказала Мэгги, - о настоящей принцессе, о самой настоящей!

   Крошка Доррит подумала с минуту и с довольно грустной улыбкой на лице, порозовевшем в лучах заката, начала:

   - Когда-то давно, Мэгги, жил-был прекрасный король, и было у него всё, чего только ему хотелось, и даже гораздо больше. Было у него золото, серебро, алмазы и рубины и всякие, всякие богатства. Были у него дворцы и...

   - Госпитали, - вставила Мэгги, продолжая обнимать свои колени. - Пусть у него будут госпитали: там так хорошо. Госпитали с целыми кучами цыплят.

   - Да, у него было их много, и всего было много.

   - Много печеного картофеля, - сказала Мэгги.

   - Всего было много.

   - Господи, - продолжала Мэгги, стискивая колени, - какой счастливец!

   - У короля была дочь, самая умная и самая прекрасная из всех принцесс. Когда она была маленькой, то выучивала все свои уроки раньше, чем учителя успевали объяснить их, а когда выросла, то ей удивлялся весь свет. Подле дворца принцессы стояла хижина, в которой жила бедная маленькая женщина, и жила она одна-одинешенька.

   - Старуха, - сказала Мэгги, чмокнув губами.

   - Нет, не старуха. Совсем молоденькая.

   - Как же она не боялась? - заметила Мэгги. - Продолжайте, пожалуйста.

   - Принцесса каждый день проезжала мимо хижины в своей великолепной карете и всякий раз видела крошечную женщину за прялкой и глядела на нее, а крошечная женщина глядела на принцессу. И вот однажды принцесса велела кучеру остановиться недалеко от хижины и вышла из кареты, и пошла, и постучалась в двери хижины, и, по обыкновению, застала крошечную женщину за веретеном. И она взглянула на принцессу, а принцесса взглянула на нее.

   - Кто кого переглядит? - вставила Мэгги. -