Житков Борис Степанович - Виктор Вавич

  - Да ну тебя! - вдруг озлился Филипп. Он круто повернул и зашагал назад, толкаясь, сбивая прохожих. Он дернул вниз кепку, поймал губой ус и зажал зубами.

  "Перерваться, сдохнуть, а чтоб было к вечеру, и вот - пожалуйте-с - полторы тысячи", - Филипп видел уж, как Егор кивает на него головой, а все комитетчики глядят и зло и учитель-но... подумаешь, сами-то лучше.

  А Филипп тут, не говоря ни слова, пачку - пожалуйте. И вот тут сказать: "Вот на всякую бабью грызню время волынить, так, вижу, тут мастера..." - и еще тут что-нибудь, поумней - у Нади спрошу.

  Филипп чуть не сшиб с ног гимназиста, завернул за угол, и ноги сбавили шаг: вся улица стояла. Люди липли к домам. Две дамы неловкой рысью простучали мимо Филиппа. И вдруг вся улица двинулась назад, попятились все, будто дернули под ними мостовую. Вот скорей, скорей. Ближние еще шагали, завернув назад головы, а от дальнего угла бежали, и все скорей и скорей, и молчание - оно все сильней и выше завивалось в улице, и вдруг вывернули из-за угла казаки. Они рысью шли и по мостовой и по тротуару - пять человек. Филипп стоял и глядел - люди толкали его на бегу, тискались в ворота домов. На пол-улице казаки остановились. Один потряс в воздухе нагайку. Лицо было красное, и он смеялся. Потом мотнул головой вбок, и все повернули, поехали шагом вниз по улице. Двое стали на мостовой, другие поскакали за угол.

  - Чего стал! Проходи! - Филипп глянул назад, но городовой уж рванул его за плечо, повернул, толкнул в спину. - Проходи, говорят тебе, стерва!

  Филипп двинул назад, и городовые один за другим спешили, стукали на ходу голенищем по шашке.

  - А ну, назад!

  Филипп прижался к стене, он терся плечом о фасад, скорей и скорей разминуться с городовыми.

  Услыхал два коротких свистка сзади. Скосил через плечо глаз - фу, не ему: околоточный останавливал городовых, они цепью перегородили улицу, шагах в пяти позади Филиппа. Филипп шел теперь обходом к себе, в Слободку - улица пустая - ух, не вторая ли цепь там впереди.

  Филипп наддал, шел во весь дух, но вдруг улица, вся улица позади городовых зачернела народом, загомонила воробьиным частым чоканьем. Филиппу приходилось тереться в густоте.

  Какая-то старуха в платочке совалась, искала выхода меж людей, уцепилась за хлястик Филипповой тужурки.

  - Уж прости, прости, сынок, из каши этой чертовой вытащи. Стопчут, кони какие-то... Побесились.

  Филипп досадовал, не сбавлял ходу, старуха спотыкалась, бодала в спину, но не пускала Филипповой тужурки.

  - Куда несет-то их леший! - отплевывалась от прохожих старуха. - Господи! - выкрикивала она в спину Филиппу. - А на Слободке-то, у круглого-то базару! Сунулась я, дура, страсть!

  Старуха уж бросила Филиппов хлястик, она ковыляла рядком за рукавом Филиппа, боялась отстать.

  - С ума прямо повыскакивали - конку на бок... конку, я говорю, с рельсов, и каменья... прямо мостовую... ей-богу... роють... прямо... копають.

  Филипп придержал шаги, наклонился.

  - И что?

  Старуха совсем запыхалась.

  - А я... а я на другой базар... а куда же, сынок? Солдаты там.

  Филиппа подхватил испуг, и не стало ни тела, ни ног, одна голова неслась по улице, и глаза проворно и точно мерили, где верней пройти. "Какой это черт затеял? Спровокатили, что ли, народ? Само завелось?" А глаза вели влево за угол - вон уж улица не та, и лавки закрыты, и народу не видать, и эта, черт, нацелилась улица, дальше!

  Трещит по мостовой извозчик. Ух, нахлестывает порожняком - вскачь дует. Лево, в улицу. Вон у ворот стоят - ничего, будто спокойно, семечки лущат. Филипп сбавил шаг: на углу, у ларька, чернел городовой. "Теперь уж прямо надо на городового" - и Филипп деловым шагом прошел мимо ларька. Городовой поворачивался ему вслед. И Филипп чувствовал в спине его глаза.

  Улица пошла немощеная, с кривыми домиками, теперь вправо - и вот скат вниз, и вон через дома торчит ржавый шпиц колокольни, там круглый базар, и заколотилось сердце, застукало по всей груди, и дыхание обрывками, - Филька побежал. Вон впереди выскочили двое из ворот и зашагали вприпрыжку. Филипп нагнал. На одном полупальтишко, руки в карманах - глянул на Филиппа из-под кепки, примерил. Другой завернул голову на длинной шее из тяжелого пальто. Молодой зубато улыбнулся.

  Филипп шагом пошел по другой стороне. Чтоб в обход - надо налево.

  Оба свернули налево и оглянулись на Филиппа. Филипп шел следом, видел, как выходили люди из ворот, оглядывали наспех улицу и быстро пускались туда, вниз, к базару. Но вдруг Филипп дернул голову назад - сама повернулась, сзади спешным шагом топали солдаты. Филипп бегом бросился вниз. Побежал зубатый, путаясь в полах.

  - Сюда, сюда, лево! - махал он Филиппу. В кепке завернул тоже, - впереди бегом топали люди, - а вон в ворота забежал - вон и другой. - А, черт! - Филипп рванул вперед, под горку, обгонял, кричал на ходу:

  - Живей! Валяй! Дуй! - Он видел, как впереди свернули вправо, косо глянула сбоку ржавая колокольня, и вон черная куча народу - видать сверху, а вон наворочено, столбы телеграфные, сбитые с ног, и крестовины с белыми стаканчиками.

  На миг стал передний перед воротами налево и позвал рукой. Филипп вбежал в ворота, он бежал следом за передним, лез за ним на курятник, через забор; голый сад, липко, мягко, опять забор, и уж Филипп подталкивает грязные подошвы - ух, тяжелый дядя! Перевалил! Филька подскочил, ухватил забор, а снизу поддают, и уж слышен гул, крик народа и треск - мотает голыми ветками дерево, вот она куча народу, вон напирают, валят дерево, слышно, спешит пила - ничего не видно за народом.

  - Га-а... - заревела толпа, бросилась в стороны, дерево пошло клониться, скорей, скорей, Филиппа отбросили вбок. Дерево мягко упало ветками и закачалось.

  - Кати! Кати веселей!

  "Парнишки все" - оглядывался Филипп.

  - Рви, рви ее сюда!

  Филька увидал зубатого: он уж садил ломом по базарной будке. Люди раздирали доски; доски остервенело трещали, скрежетали.

  Филипп пробивался вперед, куда катили с гиком дерево, передавали доски. Разбитая конка торчала из-под груды хлама, задушенная, с мертвыми колесами.

  Филипп вскарабкался наверх, где несколько мальчишек старались умять наваленный лом. В дальнем конце площади стояли черным строем конные городовые. Филипп видел, как мастеровые тянули телеграфную проволоку перед баррикадой. Филипп снял шапку и завертел ею над головой.

  - Товарищи! - во всю мочь крикнул Филипп. Вдруг грохнуло справа, как взрыв, как пушечный удар. Филипп глянул - это бросили с рук железные ворота. На миг толпа стихла.

  - Товарищи! - крикнул опять Филипп. - Солдаты! Пехота! Идет сюда... я видал...

  - Го-ооо-о... - загудела толпа, и вдруг осекся звук.

  Филипп оглянулся - конный взвод в карьер скакал на баррикаду.

  И вдруг плеснули в воздухе поднятые шашки. Филипп глядел: какие-то люди остались за баррикадой, впереди, у домов. Черный взвод несся, а те не бежали, и Филипп кричал что силы:

  - Назад! Назад! - и не мог оторвать глаз от людей. Они присели, прижались к домам. Кони все видней, видней, вот лица, глядят - жилятся губы - ближе, ближе - ноги приросли, не сойти Фильке, и сердца не стало - прямо в него врежутся кони. И вдруг люди у домов вскочили, дернулись, и в тот же миг боком рухнул на мостовую конь, и с разлету всадник покатился головой о каменья, шапка прочь... другой, и много разом и миги за мигами - склубились, свернулись кони. И махнуло через голову черное, и сразу зарябил от камней воздух. Взвыла толпа, и зверел рев за камнями.

  Филипп присел, лег. Человек без шапки двумя руками через голову бил сверху булыжниками, орал последним голосом:

  - В гроб! В кровину!

  Кто-то попал ему камнем в спину, и он упал рядом с Филиппом и все кричал:

  - Бей! Бей! В гроб их тещу, бабушку, в закон Господа-Бога мать!

  Стали выкарабкиваться, вбегать наверх, и вдаль кидали камнями, уж без пальтишек, в одних блузах, рубахах, размашисто. А там бились, подымались кони, за коней прятались люди, бежали прочь, с конями, без коней. Один долго прыгал с одной ногой в стремени, а лошадь поддавала ходу за всеми. Сверху улюлюкали, метили в него камнями. Он уцепился за луку, повис, без шапки. Лошадь с поломанной ногой силилась встать и падала, дымила ноздрями.

  Проволочный трос, прикрученный ломами за уличные фонари, чистой строгой прямой прочертил воздух - на аршин от земли. Филька глядел на него - откуда взялся?

  А впереди уж разматывали ребята, катили через мостовую новый моток троса, закручивали у ворот. Они не шли назад, остались у ворот.

  К Филиппу через обломки лез рабочий из их мастерской, красный, расстегнутый.

  - Филька! А как мы дернули-то канат! А! - орал он Филиппу в ухо. - За аршин - гоп! Канат вверх, а они брык! Видал? Мы!!! - И рабочий стукнул себя в грудь кулаком, как камнем ударил.

  Филипп стоял и тряс поднятыми руками, и в нетерпении сжались кулаки - на мгновение гул спал.

  - Товарищи! - крикнул Филипп. - Пехота! Солдаты! Стрелять! Баррикаду насквозь! Всех как мух! - "перебьют", хотел еще крикнуть Филипп.

  - Ура-а! - закричала толпа. В тысячу ударов заплескал гомон, сбой, толчея голосов. Филипп завертел кепкой над головой.

  - Ура-а! ау! - еще крепче, как полымя, взвилось над толпой.

  Филька сверху видел, как садили мостовую ломами, готовили камни.

  Сзади трубным воем ахнула лошадь. Филипп вздрогнул, оглянулся - лошадь с размаху упала, пыталась встать - и дикими глазами смотрела вдоль камней.

  Кто-то спускался с баррикады, ему махали руками на лошадь, кричали. Он вытянул из-за пазухи револьвер, Филипп отвернулся. Он еле услыхал выстрел за ревом голосов.

  Но вдруг голоса притухли - как будто ветром снесло пламя звука. Глухое рокотание шло из-под низу - будто сразу стало темней.

  Серые шинели шли на том краю площади. Они вдвигались без шума из улицы.

  - Назад! Товарищи! Зря пропадаем! - Филипп один стоял во весь рост на баррикаде.

  Он уже видел, как дальние редели, и улица за баррикадой чернела отходящим народом.

  - Чтоб нас, товарищи!., как вшей подавили?

  Рокот пошел в ближних рядах. Трое парней карабкались наверх, у одного Филипп увидал тульский дробовик. Парнишка мостился, а рокот рос, уж не слыхать голоса, и сзади черна от народа улица - шевелится чернота, и над ней шатается ровный придавленный гул.

  Кто-то вдруг тискается сквозь передних, и Филипп узнал того, что шел в тужурке, руки в карманы. Он черными пристальными глазами смотрел вперед и оступался, вяз в битых досках, опирался на длинный шест. Толпа притаила голос, когда он встал в рост на баррикаде. Он вдруг распахнул на шесте красный флаг и воткнул шест средь обломков, поправлял, пригораживал досками.

  - Га-ай! - прошло по толпе, будто плеснули воды па жар.

  А тот выпрямился и глядел на толпу черными, недвижными глазами. Потом полез назад, выбирая шаги. В тихом воздухе флаг обвис, как будто конфузился один на высоте.

  Филипп смотрел, шевелил зло бровями - сейчас сзади рванет залп. Схватить флаг самому, держать, стоять и кричать:

  - Назад! Назад, черти!

  

  Офицюрус прошел вдоль строя. Солдаты держали к ноге и водили глазами за поручиком.

  "Мутные рожи". Офицюрус стал и вдруг крикнул сердито, резко:

  - Смирна! - и, не закрывши рта, всех обвел глазами. - Тут людям ворота ломают, вагоны переворачивает сволочь всякая... кучи сваливает! Смирна! - снова крикнул, как кнутом хлестнул, и глазом по всем мордам. - Каменьями войска бьют. Враг внутренний - стерва! Вора последняя!

  Офицюрус вдруг круто повернулся и пошел вдоль фронта.

  - Пузо, пузо не выпячивай! - хлопнул по пряжке солдата.

  - Ро-та! - крикнул Офицюрус. - Шагом! Арш!

  Солдаты двинулись. Не бойко стукнула нога. Они прошли шагов десять. На баррикаде на длинном шесте встал красный флаг. Не сразу узнали, что это.

  - Стой! - скомандовал офицюрус. - К стрельбе, - сказал он горнисту. Горнист набрал воздуху. Рожок скиксовал. Офицюрус резко обернулся. Горнист покраснел, напружил щеки - и резким медным голосом взлетел вверх сигнал - бесповоротный, как железный прут.

  - Постоянный! Рота! - Солдаты приложились. Офицюрус видел, как ходили штыки. - Пли!

  Шарахнулся воздух, и загудело, понеслось эхо вдоль улочек. Враздробь заклецали затворы. Как мертвые стояли вкруг площади дома.. Человек стоял на баррикаде, махал руками, не видно куда лицом. Два дымка вздулись рядом, и хлопнули хмурым басом выстрелы.

  - Ух! Дух!

  - Ро-та! - высоким фальцетом вскрикнул офицюрус и весь тряхнулся. - Пли!

  Не враз, рассыпчато шарахнул залп. Офицюрус смотрел на того, что махал руками наверху баррикады.

  Нет, уж нет, не стоит.

  - Бу-ух! - пухло выпалил дымок с баррикады.

  - На руку! Шагом арш! - командовал офицюрус.

  Он на ходу достал револьвер, сжал в кулаке рукоятку. Баррикада молчала.

  Спокойно торчал шест с флагом. Ближе, ближе подступали солдаты, видны стали куски наваленного хлама - молчала непонятная груда, куда стреляли. И вот шаг, и с этого шага проснулся гомон на той стороне, громче, выше от каждого шага, и солдаты скорей зашагали, и вой поднялся из-за горы, и солдаты не могли удержать ног.

  - Бегом арш! - не слышно уж команды, солдаты бежали. Фельдфебель рубил у фонаря шашкой канат. Солдаты видели, как люди лезли через заборы густой черной кашей.

  - Ура-аа! - и уж карабкались, упирались прикладами, несколько булыжников полетели - криво, вразброд - будто выкидывали вон.

  - Гур-ря! - кричали солдаты. За баррикадой было пусто, трое лежали на развороченной мостовой - один на боку, как спят. Солдатское ура смолкло, опало. И тот, кто гремел на досках вверху, стал на миг.

  

  

  

  

  

  Кудой!

  

  БАШКИН снимал калоши в темной передней и громко пел на всю квартиру:

  - Коля дома? Коля! - особенно кругло выводил "о". - Кооля! Колина мама ждала, пока он размотает шарф. Башкин не слушал, что она говорила, и выводил веселым голосом:

  - Дома Коля?

  - Пожалуйста, проходите, - тряскими губами сказала Колина мама, и в комнате, в мутном полусвете, Башкин увидал ее лицо: застывшее, лишь мелкой рябью вздрагивало горе.

  - Что? Что с вами? - и Башкин поднял брови, нагнулся к самому лицу и рассматривал, будто на лице шрам.

  - Ах, не знаю! - она отвернулась, ушла в спальню, сморкалась, вернулась с платком.

  - Слушайте, что же случилось?

  Башкин стоял посреди комнаты, приложил к губе палец по-детски.

  - Васи нет... Коля узнать пошел... не знаю. В этих заседаниях, - она переставляла на столе катушки, коробочки, отворотясь.

  - Зачем же вы пускаете? Зачем? Зачем, голубушка! - стал выкрикивать Башкин. - Ой не надо, не надо! - он поднял голос выше, затоптал в маленькой комнате. - Милая, милая! - он обнял за спину чиновницу. - Не надо! - с болью вопил Башкин и тряс за плечо, заглядывал в лицо.

  - Ничего, ничего не будет, - вдруг вверх, в потолок запрокинул голову Башкин.

  Чиновница всхлипывала в платок все сильней и сильней.

  - Не бу-детт! - как заклинание крикнул Башкин в потолок. В это время незапертая входная дверь распахнулась.

  - Я-я! - крикнул Колин голос из передней. Мать дернулась, но Башкин первый вылетел в переднюю.

  - Ну что? - кричал он Коле.

  - Ничего... - деловито буркнул Коля. Он размашисто скидывал шинель. - Сейчас.

  - Видел его? Видел? - шептала мать. Коля вошел в комнату, сел мешком на стул, глядел в пол, шевелил бровями.

  - Ну? - крикнула мать.

  - Мне сказал там один... выходил один... сказал, что до вечера будет у них.

  - Папа там? - и чиновница топнула ногой.

  - Ну да! - сердито крикнул Коля и встал. Он, топая ногами, пошел в кухню, и слышно было, как он плескал водой под краном. Чиновница вышла.

  И Башкин слышал, как Коля, выкрикивая, фыркал водой:

  - Не знаю!.. Там сказали.

  - Я пойду! - сказал Башкин, выходя в сени.

  - Стойте! И я! - крикнул Коля. Он мокрые руки совал в рукава шинели и, не застегнувшись, раньше Башкина выскочил вон. Он ждал Башкина за воротами.

  - Верните его! Верните! - кричала вслед чиновница. Башкин оборачивался, снимал шапку. За воротами он мотнул головой Коле и саженными шагами пошел через улицу. Коля бежал следом. Они так прошли квартал. Башкин завернул за угол, и тут сразу пошел тихой походкой. Он улыбнулся плутовски Коле и взял его за руку.

  - Здорово? - весело подмигнул Башкин.

  - Да нет! - говорил, запыхавшись, Коля. - Что я... ей-богу, скажу... да что я скажу? А она плачет. Ей-богу!

  - Ничего, - сказал Башкин учительным тоном, спокойным, плавным, будто гладил Колю, - ничего, мы сейчас все обсудим и решим, что нам делать. Давай спокойно решим, что нам делать.

  Коля заглядывал вверх в лицо Башкину и крепко кивал головой:

  - Да! Да!

  - Пойдем, где людей меньше.

  - Ага, - кивнул Коля и поддал шагу. Свободной рукой он старался застегнуть распахнутое пальто.

  Они шли к парку, где "правил казну" Коля. Сырая полутьма заслоняла даль улицы, и прохожие быстро семенили мимо. Становилось пустынно, слышны стали свои шаги. Один только городовой чернел на углу.

  - Ну вот, - начал Башкин вполголоса, - я тебе скажу по самому страшному секрету, - Башкин обернулся всей фигурой назад. - Да, по самому ужасному секрету...

  Коля задрал голову, глядел в лицо Башкину.

  - ...что папа твой... нет, что про твоего папу говорят, я слышал, что ему надо быть, - Башкин нагнулся к Коле, - во как! -

  Башкин погрозил в воздухе пальцем. - Прямо того... ...заболеть! - в самое ухо шепнул Башкин. - Заболеть или совсем... Коля, не мигая; глядел перед собой.

  - Умереть? - без звука прошептал Коля.

  - Да нет! - распрямился Башкин.

  В это время какой-то хлипкий человечишко перебегал улицу наперерез Башкину. Башкин повел головой.

  - Он? - крикнул человечишко. - Не обознался. - Он приостановился, вытянул шею вперед. - Он и есть! - и человек бросился к Башкину. - Не признаешь? Не? - он сбил Колю вбок, схватил Башкина за лацкан пальто. - Не? Котин, Котин я, накажи меня Господь. Что?

  Башкин глядел сверху, откинувшись назад.

  - Ты же Башкин! Башкин, покарай мене Господь, что ж ты исделал со мной, чтоб ты пропал, - кричал Котин, как плакал. - Что ты мене, сука, наделала, чтоб ты добра не видал.

  Башкин двинулся вперед, но Котин ухватился за рукав, он поворачивал на ходу Башкина, запрыгивал вперед, теребил, дергал.

  - Я ж тебе кругом города шукаю, мене ж ночевать нема кудой пойтить, мене ж убьют на Слободке - йай! йай-йай!- и Котин плакал и злой рукой рвал карман Башкина. - Кудой я пойду, чтоб ты сгорел, - он остановился, расставив ноги, рванул Башкина - отлетела пуговка, а Котин держал Башкина за открытую полу. - Кудой? Кудой? - охал он со слезой на всю улицу.

  - Слушайте, не сходите с ума, черт вас дери! - закричал Башкин и оглянулся на Колю. - Мальчик же тут - громким шепотом сказал Башкин, нагнувшись.

  - К свиньям твоих мальчиков и тебе вместе, - с новой силой задергал полу, заныл Котин, - мене один только слободской устренет, он мне враз перо всадить, так нехай и ты пропадешь, стерва ты лягавая, нехай и тебе вата будеть! Не выдирайся от мене... - Башкин сильно рванул пальто, Котин споткнулся, пролетел два шага, не выпуская полы, он чуть не свалил Башкина - покатился. - Не выдирайся... не... не... не пустю, нехай мне пропасть.

  Коля рвал полу от Котина, бил его сапогами по рукам. Котин пустил, Башкин отскочил.

  - Городовой! - закричал Башкин. Вдоль пустой улицы ноем взвился голос.

  - Тебе будет городовой! - Котин вскочил, отбежал назад два шага и вдруг кинулся, прыгнул на Башкина. Башкин отпрянул назад, спотыкаясь. Неловкий удар пришелся выше уха, загудело в голове, и шапка сбилась на землю.

  Башкин махал перед собой длинными руками, отчаянно вертел, как попало. Котин целился.

  - Ай! - закричал Коля. Он с разбегу ткнулся головой в живот Котину. Они упали.

  - Городовой! Городовой! - вопил Башкин. Он отдирал Колю от Котина. - Идем, идем, идем!.. - бормотал Башкин. Он уцепил Колю за рукав и потащил за собой. Он бегом завернул в переулок. Вдруг Коля всхлипнул, рванулся и опрометью Понесся прочь. Башкин слышал, как дрожала на бегу яростная нота и ушла вдаль.

  

  

  

  

  

   Петух

  

  ВАВИЧ стоял в наряде перед собором. Отпевали убитых. Там в соборе сейчас все чины и белый Сороченко. Еще, наверно, не заколотили гроб, и смотрит Сороченко закрытыми глазами, будто силится поднять веки и не может. Мимо вон какой идет. Чернявенький. Ага! В землю смотрит. Не такие уж лужи. И Вавич хмурыми глазами глядел, как прохожий выбирал дорогу по площади.

  "Убили! с-сволочи!" - Вавич огляделся, на месте ли городовые. За голыми деревьями стояли казачьи лошадки, и глухо гудели голоса казаков. "Некстати гудеть", - нахмурился Вавич и коротко свистнул. Городовой сорвался, заспешил.

  - Скажи хорунжему, что просили, чтоб приказал, чтоб потише, - и Вавич кивнул подбородком на казаков.

  Но в эту минуту спешными шагами вышел из собора Воронин. Он на ходу накрыл голову широкой фуражкой, хлопнул как попало.

  - Выносят, выносят, - замахал он Вавичу. Вавич строго осмотрелся - нет ли подозрительных.

  - Садись! - скомандовали у казаков. Прохожие стали останавливаться.

  И вот, покачиваясь над людьми, выплыл из темных дверей белый гроб.

  Он покачивался, как будто больной, усталой походкой.

  Толпа окружила катафалк. Над головами зашатался второй гроб.

  Вавич глянул на толпу прохожих. "Убили, теперь любуетесь?" Кровь напружилась в щеках, Вавич зашагал через мостовую к панели, где черной толпой стояли прохожие. Шел, зажав со всей силы свисток в правом кулаке, и дергалась челюсть, чтоб крикнуть. Что крикнуть?

  - Шапки долой! - гаркнул Виктор и махнул рукой, будто разом сшибал со всех голов. Передние потянулись к шапкам.

  Казачьи трубачи дробно протопали вперед.

  Вавич строго стал во фронт, прижал руку к козырьку - катафалки двинулись.

  "Кто это крест-то впереди несет?" - Виктор невольно скосил глаза: почтенный какой. Болотов! Сам Болотов истово нес крест, как раздвигал воздух для шествия. Мутно гудела толпа людей. С высоты, с колокольни тонко брякнул колокол, будто упустили, разбили дорогое. Вавич глядел на передний гроб. Наверно, там Сороченко все еще просит. И вдруг ударил медный аккорд, и кончилось. Все кончилось, кончилось. Все кончилось, умер, совсем. И Сороченко сам, наверно, теперь узнал, что кончено. У Виктора дрогнула рука под козырьком. И если открыть его теперь - ни губы, ни веки не смотрят.

  Полусотня казаков с пиками шла следом за музыкой. Высоко покачивались пики над толпой.

  Кто-то толкнул Виктора под локоть. Воронин с мокрыми сердитыми глазами.

  - В цепь, в цепь городовых, чтоб по бокам. Живо, живо!

  Вавич дернулся распоряжаться.

  Городовые шли по панели, отгораживали от тротуара.

  - На два шага! На два шага! Держи дистанцию!

  Вавич пропускал мимо себя городовых.

  Вавич глянул - вон со старушкой в платочке за гробом полицмейстер. Старушка в землю смотрит, не видит, должно, ничего. А он ее под руку. И вдруг увидал как вырезанное из всей толпы лицо - Варвара Андреевна. Черные страусовые перья как будто кивнули чуть - миг всего - и смотрит вперед и мерно шагает, с музыкой в ногу.

  - Посматривай, посматривай, сукиного сына, чтоб какой-нибудь жиденок не того. Не напаскудил бы, сукиного сына, - бормотал на ходу Воронин. Он усталой походкой простукал мимо.

  Виктор пропускал процессию вперед, ровнял толчками городовых, и делалось душно от музыки, от медного тягучего голоса, от катафалков белых, от коней в белых сетках, от султанов на конских головах, и все строгое смешалось, спуталось, и все вперед хотелось. И Виктор пересек шествие и с другой стороны пошел проверять цепь, деловой быстрой походкой, по обочине тротуара - вперед. Он увидал Варвару Андреевну сзади и тогда только сбавил шаг.

  - Дистанцию, дистанцию! - вполголоса сердито говорил Виктор. Уже поровнялся с Варварой Андреевной.

  "Кто это ее под ручку? Ишь, павлин какой! Жандарм, ротмистр. Фалдами повиливает. А мы тут бегай, охраняй. А они фалдами!"

  Что-то зашепталось, завозилось на тротуаре. Виктор метнулся, разбросал на пути прохожих.

  Двое в штатском пихали какого-то парнишку спиной в ворота. Один затыкал рот, распялил на лице всю пятерню. Парнишка спотыкался, пятился. Прохожие сгустились, кто-то уж дергал за рукав штатского.

  - Прочь! Разззойдись!

  Виктор сбил кого-то кулаком. - В ворота! - Парнишка выл спертым голосом. Его втянули в калитку.

  Вавич загородил собой калитку.

  Он вобрал голову в плечи, насунулся головой на толпу и водил глазами по лицам. А лица туманные, прищуренные.

  - А зачем же человека душить? - И какой-то прищуренный мотнул головой и боком сунулся к Виктору. И вдруг все попятились, оглядывались, зашатались, и вот высокая шинель заболталась - Грачек шел через толпу, ни на кого не глядя. И на ходу он взял за шиворот прищуренного и, не задерживая хода, втащил его в калитку. По пути оттолкнул Виктора. Железная калитка хлопнула с размаху. Двое городовых уж протиснулись через толпу. Изнутри щелкнул замок.

  - Проходи, проходи, - городовые подталкивали прохожих и продвигались все дальше.

  Виктор один стоял у ворот. Музыка уж была плохо слышна, шагом проезжали кареты - конец процессии.

  Из парадной вышел Грачек, он чуть мотнул головой Виктору.

  - Чего стоял? Народ собирать? - буркнул на ходу Грачек. Он вышел на мостовую и зашаталась шинель - он догонял похороны.

  Вавич шел следом.

  - Да чтоб не допустить скопления... - говорил Вавич в спину Грачеку, - чтоб какая-нибудь сволочь...

  Грачек не оборачивался, он свернул, чтоб обойти кареты.

  - А если б вышло что, так я же... я же бы и виноват вышел, - шептал Виктор злыми губами. - Когда удалось, так все дураки. Да! Ты один умный.

  Виктор пробирался среди экипажей, так уж, чтоб без людей.

  А вдруг Сеньковский, дурак, все видел?

  Вон опять Грачек впереди. Идет рядом с каретой, держится за открытое окно. Кто-нибудь есть в карете. Карета какая - на резинках, на пружинках. Подтанцовывает.

  - Болтайте, болтайте, а мы вокруг бегай. Лаять, может, прикажете?

  И Вавич сердито оглянулся на Грачека.

  И вдруг Грачек глянул, как будто его кто толкнул.

  Мотнул подбородком и пальцем-крючком не поманил, а дернул к себе. Виктор быстро отвернулся:

  - А я не заметил!

  Шагнул два шага вперед и вся спина как наколотая. Виктор шагнул быстрее и вдруг повернул налево кругом и пошел в карьер.

  - Сукин сын ты! - бормотал Виктор одними губами и глядел прямо Грачеку в глаза. Но Грачек уже повернулся к окну и вдруг весь сморщился в тысячу морщин, как разлинованное стало лицо.

  "Улыбается, что ли?" - подумал Виктор и в этот момент увидал в окне в карете ее лицо, как наклеенное на темноту.

  Варвара Андреевна улыбалась и кивала перьями.

  - Это я велела позвать!

  Грачек чуть отстранился от окна, глядел куда-то поверх и вдаль.

  - Слушайте, Вавич, - говорила Варвара Андреевна, - вы заняты?

  - Да-с. Охраняем. В наряде... Кругом... Спешу. Виктор сам не слышал, что говорил.

  - Ой, ой! - замахала ручкой Варвара Андреевна. - Служака какой!

  Виктор повернулся:

  - Надо всюду поспевать!

  И Варвара Андреевна закивала головой и обиженно-учительно:

  - Ну идите, идите!

  Виктор все шел рядом, чуть впереди Грачека и не сводил глаз с этого лица и читал эти гримаски одну за другой и все еще не до конца и ждал дальше, дальше!

  - Да ну, ступай, - буркнул Грачек сверху и двинул на Виктора сзади.

  - Па-аслушайте! - и Виктор волчком обернулся и задел с разлету Грачека локтем. Грачек сбился с шага и весь мотнулся длинной фигурой. Варвара Андреевна подняла восхищенные брови, и на миг вздернулись губы и белые зубки будто крепко прикусили что.

  - Ах, ах, петух какой, - и она подпрыгнула на пружинном сиденье. - Идите, идите сюда! На эту сторону, сейчас же. Моментально!

  И она рванулась на другую сторону кареты и мигом опустила стекло. Вавич обежал сзади. Он взялся за раму, как Грачек. Варвара Андреевна на минуту положила свою ручку в черной перчатке Вавичу на руку - на миг, потом ударила Виктора по руке.

  - Ну идите! - и тихонько шепнула: - Все хорошо будет, только баста! - и она подняла черный пальчик.

  Вавич мигал и глотал слюни и вдруг понял, что он бессовестно, во всю мочь, красен. Он зашагал вперед, толкался, не разбирал дороги.

  Дома становились ниже и вольней, по-полевому пели казачьи трубы и безнадежней ахали тарелки с высоты, с коней наотмашь, как шашкой по посуде. Тротуары пустели. Процессия прибавила ходу. Чумазые люди хмуро глядели из ворот, старуха крестилась на гробы, на хоругви.

  Виктор видел, как полицмейстер прошел к своей карете. Старушка шла, придерживала корявой ручкой задок катафалка

  Вавич остановился на обочине тротуара, деловым взглядом осматривал цепь. Городовые шли вразброд. Один спрятал в рукав папироску и скосился на Вавича. Виктор злобно потряс пальцем Городовой отвернулся. Процессия огибала земляную насыпь, разваленные стенки гнилыми зубами торчали над осклизлым скатом. Виктор знал, что сейчас мимо проезжает ее карета, может быть, смотрит там, в черном окне. Виктор отвел нахмуренные глаза, глядел поверх голов - серьезность, бдительность: глядел на верх насыпи. И вдруг черный силуэт, шатаясь, вылез на развалившийся уступ. Он не успел встать во весь рост, как замахнулся обеими руками над головой каким-то черным пакетом.

  - Стой! - заорал Виктор.

  Но человек уже швырнул вниз свой пакет и от размаха полетел назад, за уступ.

  Музыка смешалась в фальшивый гам. Шаркнули подковами казачьи лошади.

  Все замерло на миг.

  Виктор прорывался через городовых, мигом добежал до откоса и скользил, царапался наверх. Через минуту трое казаков уж махом на карьере летели в обход.

  Виктор скользил, скреб руками грязь.

  - Загрызу! - жарким дыхом шипел Виктор, давил оскаленные зубы.

  Вот он, уступ. Виктор перемахнул через камни, стукнула шашка. Никого! Виктор озирался ярыми глазами. Он выскочил на другую сторону развалины. Никого. Обежал кругом. Злые слезы намочили глаза. Вон катафалки чуть не рысью двинули, хоругви нагнулись, веятся, как фалды. Внизу на дороге лежал черный пакет, и вокруг пустым кольцом городовые. Карет уже нету, только одна.

  Снизу глядели на него.

  Вавич стал спускаться. Врезался каблуками в грязь, старался ловко, вольно сбежать по скользкой грязи - в открытой двери кареты он заметил - может, она. А вообще смотрят. А смеяться нечего, не поймал, так вы здорово поймали? Осмотреть место обязанность... Обязанность каждого честного сына своей... матери.

  - Чертовой матери! - вслух сказал Вавич, спиной повернулся к карете, боком спускался с откоса.

  "Боитесь? На десять сажен попятились? А Грачек? Чего Грачек не подымает? А? Взорвется?"

  Вавич поднял глаза и обвел кольцо городовых.

  - Смешно, может быть? - сказал Вавич вполголоса. Никого не было возле него. - А вот это смешно? Это вот, - и Вавич решительным шагом двинул на дорогу. - Это вот вам... смешно? - он шел во весь шаг к бомбе.

  Она бочком лежала на камнях, будто притаила прыжок. Виктор глядел твердым взглядом только на нее, чтоб не извернулась как-нибудь.

  И вдруг кто-то дернул его за рукав.

  Варвара Андреевна, красная, запыхалась:

  - Сумасшедший! - и она глядела круглыми радостными глазами. - Что ты делаешь? - шепотом в лицо выговорила Варвара Андреевна.

  Вавич стоял вполоборота, твердая нога впереди.

  - Надзиратель, - резанул командный тенорок, - назад! На-зад!

  Виктор огляделся. Полицмейстер округло махнул рукой у себя над головой и фестоном вывернул руку в воздух.

  - На-зэд! Вавич повернул.

  - Сюда!

  Вавич на ходу повернул к полицмейстеру. Стоял по-военному, руку к козырьку.

  - Вы артиллерист? Нет? Так пожалуйте на свое место! Вавич дернулся, чтоб повернуться.

  - Стойте! - крикнул полицмейстер. - Возьмите городовых и вон по человеку из тех домов, - полицмейстер тыкнул большим пальцем за спину, - кого попало, хоть мальчишек. Ступайте!

  Вавич повернулся на месте, хлопнул голенищем - приставил ногу.

  У домов была уж возня: Воронин, потный, шлепал по грязному двору.

  - Дома нет? Сама пойдешь, - кричал он бабе. Трое городовых ждали: хватать, что ли, или как?

  - Невиновная? Разберут. Пошла! - он даже не оглянулся, как там берут городовые. - А! Вавич! Вали на ту сторону, - крикнул Воронин через визг детей, - вали живей, сукиного сына! - Он снял за воротами фуражку и обтер рукавом потную лысину.

  Казаки верхами сомкнули круг. Вавич глянул: люди, как без лиц, шатались внутри круга, и не найти, где его, которых он выволок. Ведь семь человек выволок.

  - Конвоировать в тюрьму! - сказал полицмейстер с подножки кареты.

  В это время казаки посторонились. Потеснили вбок арестованных.

  Два артиллерийских офицера на извозчике - молодой сидел бочком, бледный, и все время поправлял фуражку, извозчик шагом пробирался мимо толпы.

  

  

  

  

  

  Того...

  

  - И ЧЕРТ его знает. И поколей тут... - и Филипп со всей силы ударил себя по колену. Наденька смотрела пристальными глазами, приоткрыла рот. - Дьявол! - И Филька будто воздух грызнул и повернулся всем стулом.

  Надя сама не знала, что прижала оба кулачка к груди.

  - А, сволочь! Дрянь тут всякая путается, заводит - как раз им в рот. На вот. На! Дурье! - крикнул Филипп, вскинул коленом и топнул всей ступней. Чашки звякнули укоризненно. - Да нет! В самом деле, - Филипп встал, полуоборотясь к Наде, развел руками. - Ты б видала. Ты тут сидела, а там прямо, распродери их в смерть, в доску маму! Как провокатор какой.

  - А ты... - хрипло начала Надя.

  - А ты! А ты! - перебил Филипп. Шагнул, топая в угол. - А ты! Что - а ты? - вдруг повернул он к Наде лицо, и щеки поднялись и подперли глазки, и нельзя узнать: заплачет или ударит. - А ты не знаешь, что сказано? - и он подался лицом вперед. - Сказано: коли началось, хоть против всякой надобности, бери в свои руки. И верно! И надо! Да! - Филипп повернулся, откусил кусок папироски и плюнул им в угол. - А ты! А ты! Вот тебе и а ты: трое там лежать осталися, да еще в проулках нахлестают так, что из дому их... серой... да, да! Чего смотришь? Серой не выкуришь, распротуды их бабушку. Наших, я говорю. Комитет! Где он твой комитет? Где он был? Комитет твой, говоришь, где он?

  - Я ничего не говорю... - Надя во все глаза следила за Филиппом.

  - А не говоришь, так молчи!.. И говорить нечего. Филипп вдруг повернулся к двери и вышел. Наденька оперлась рукой о стол и смотрела на скатерть, на синие кубики, онемела голова, и не собиралось голоса и груди.

  - Сейчас миллион эксцессов возможен, - примеряла слова Надя, чтоб спокойно и внушительно сказать Филиппу, - пусть начнет по-человечески говорить, пусть потом скажет, как он, как он-то. - Если б знала, если б знала - нахмурила брови Надя, - была б там, непременно была бы! - И жар, жар вошел в грудь. - Пусть выстрелы, так и надо! И все равно стать наверху - не думайте, не трушу, а говорю твердо, - и задышала грудь, и глаза напружинились. Надя твердым кулачком нажала на скатерть.

  Не слыхала шагов и оглянулась, когда скрипнула дверь. Филипп вмиг отвел глаза, но Надя поняла, что он видел, все уж видел в этот миг.

  - Понимаешь, - полушепотом начал Филипп, он чуть улыбался, - понимаешь ты - я кричу им: "Назад, сволочи. Назад. Как рябчиков вас тут всех к чертям собачьим постреляют! К чертовой, - кричу, - матери отсюда!"

  - А сам как? Сам, Филя?

  - А сам стою на верхушке на самой, - Филипп на секунду стал, глянул, как вспыхнуло Надино лицо, - да. На самой верхушке, махаю на них кепкой, как на гусей, а тут дурак какой-то возьми и тык флаг. Когда смотрю - уж летят на нас, сабли - во!

  Филипп поднял кулак, потряс - во!

  Наденька передернула плечами.

  В это время кто-то осторожно постучал в окно. Филипп встряхнул головой:

  - Пройди на кухню, духом, - Филипп толкнул Надю в локоть. Надя на цыпочках выбежала.

  - Забери это, - Филипп совал в темный коридор Надин салоп и шляпу.

  Аннушка глянула из-под мышки - стирала у окна. Наденька совалась с вещами, не знала, куда положить.

  Филипп быстро прошел по коридору, запер наплотно двери в кухню. Аннушка снова глянула исподнизу и уперлась взглядом в запотевшее окно. Надя стояла возле плиты, прижимала к себе салоп, слушала.

  - Ну входи, входи, - вполголоса говорил в сенях Филипп. Наденька прислушивалась, но Аннушка сильней зачавкала бельем в корыте.

  - Егора, еще кого? - слышала она отрывками Филиппов голос. - Ну! Ну! Так будет?

  Наденьке хотелось присунуться к дверям, но Аннушка захватила корыто, пыхтя, отодвинула Надю вбок, потом к окну, с шумом лила в отлив мыльную воду.

  - Ну ладно, счастливо, - услыхала Надя, и щелкнула задвижка в дверях.