Сологуб Федор - Тяжелые сны

о его безвинно впутали в дело Молина: это интриги протоиерея Андрея Никитича Никольского, который состоит личным врагом Шестова из-за религиозных убеждений. Но это после. А теперь я должна сказать, что необходимо издавать газету.

  - Газету? Здесь?

  - Ну да, что же вас удивляет? Необходимо иметь местный орган общественного мнения в нашей глухой, забытой Богом трущобе.

  - На что вам так вдруг понадобилось общественное мнение? - спросил Логин с усмешкою.

  Ивакина вся взволновалась, раскраснелась, закашлялась.

  - Как! Помилуйте! Можно ли об этом говорить? Вы здесь смеетесь, вам хорошо в городе, а каково нам в селах, в самых армии невежества и суеверий, где мы, учителя и учительницы, являемся единственными пионерами прогресса!

  - Едва ли мы можем помочь вам нашей газетой, да и средства...

  - Обязательно можете, - барабанила Ивакина,- направление школьного дела во многом зависит от людей, живущих в городе,- здесь живут те особы, на ответственности которых лежит весь ход кампании во имя народного просвещения, и они должны сосредоточить все свое внимание на положении народной школы.

  - Уж и все внимание!

  - Обязательно. Школа в селе-это аванпост, утвердившийся во враждебном стане, аванпост, который один мог бы пробить брешь в китайской стене народного неразумия. А вместо того полнейшее невнимание, хоть волком вой.

  - Но разве у вас не бывают?

  - Я, например, за два года заведывания школой в Кудрявце только однажды удостоилась посещения господина инспектора, но и это посещение было только проверкою школьных успехов без всякого отношения к внутреннему строю школы.

  Чрезмерно быстрая трескотня Ивакиной начала утомлять Логина. Он вяло сказал:

  - Должно быть, вам доверяют.

  - Я имею за собой пятнадцатилетнюю опытность и некоторое знание школы,- продолжала Ивакина,- что и помогло мне не потерять головы, не отрясти праха от ног своих и не убежать без оглядки. Впрочем, тому, что я была забыта, причиной, вероятно, личные счеты, хотя, по моему крайнему разумению, в таком деле, как народная культура, личные недоразумения следует откладывать в сторону до более удобного случая. Я, например, не могла добиться полного сочувствия в таком полезном и чрезвычайно благородном предприятии, как "товарищество покровительства полезным птицам" из школьников, устроенное недавно мною.

  - Как же это, я не понимаю, полезные птицы из школьников? - спросил Логин с досадливою усмешкою.

  - Нет, школьники по моей инициативе составили из себя товарищество для покровительства полезным птицам, гнезда которых разоряются мальчиками из шалости.

  - А!

  - Можете себе представить, даже такая светлая личность, как Ермолин, отнесся к этому делу без должного сочувствия, - хотя он и признает это товарищество полезным, но не смотрит на него как на дело возвышенное, идеальное.

  - А Анна Максимовна как смотрит на это дело?

  - Она слишком молода. Она еще только улыбается, когда с нею говорят о таких серьезных вопросах. Она только жать хлеб умеет да свои платочки стирать, а вопросы высшего порядка ей малодоступны.

  - Вот как!

  - Но я все-таки устроила это товарищество. Ни за какие блага в мире я не намерена в чем-нибудь скиксовать!

  - Это делает честь вашей энергии.

  - Наша обязанность-посвящать все силы святому делу просвещения. Не то поразительно, что приходится вести борьбу с дикостью массы, - это естественно, - а поражает то грустное явление, что лица, которых обязанность-служить духовному просвещению этой массы и поддерживать учреждения, стремящиеся к той же великой цели поднятия масс, поступают как раз наоборот:

  подкапывают эти учреждения, стараются всячески уронить их в глазах народа, не брезгая для этого ни заугольными сплетнями, ни грязными инсинуациями или прямо клеветой. Я говорю о тамошнем священнике, господине Волкове. Это человек, которого не сразу раскусишь, совершенный хамелеон. Он расточает любезности, пожимает вам руку, а в то же время всячески старается вас подкузьмить и пишет на вас кляузные доносы. Я не стала бы подымать всей этой грязи, если б не считала себя нравственно обязанной разоблачить шашни этого человека.

  Ивакина тарантила бы еще долго. Но Логин угрюмо и настойчиво перебил ее.

  - Послушайте, Ирина Петровна, вы не пишете ли стихов?

  Ивакина опешила.

  - Но какое- же отношение? Я не понимаю... Конечно, нет.

  - Знаете что? Вы подождите немножко... хотя воздушных шаров.

  - Как? Аэростатов?

  - Вот когда полетят всюду управляемые воздушные шары, тогда и без газеты ваш аванпост, как вы изволите выражаться, будет сильнее, я вам ручаюсь за это.

  - Но как же это ждать? - лепетала Ивакина в недоумении.

  - А теперь никакая газета не поможет, отложите попечение. Делайте скромно ваше дело и ждите воздушных шаров.

  - С динамитом! - прошептала Ивакина, в страхе вглядываясь в угрюмое лицо Логина.

  - С динамитом? - с удивлением переспросил Логин.- Полноте, есть вещи посильнее динамита, без всякого сравнения.

  - Сильнее динамита?

  - Ну да, конечно.

  - Но... как же... неужели без революции нельзя?

  - Ну, какая там революция,- сказал Логин и прибавил, чтоб утешить Ивакину:-Что ж, подумаем и о газете. Ивакина с перепуганным видом стала прощаться. "Мозги у нее набекрень",- думал Логин. Едва ли мог предвидеть, к каким последствиям приведут нечаянные слова о воздушных шарах.

  Ивакина вышла напуганная. Разговор припомнился ей в самых мрачных красках: Логин сидел хмурый, почти ничего не говорил, кусал губы, улыбался саркастически,- и вдруг таинственные слова, - воздушные шары, и на них что-то сильнее динамита. Ивакина боялась и говорить об этом, - рассказала двум, трем, на скромность которых можно положиться. А на другой же день пошли слухи, один нелепее другого, и взбудоражили город.

  Стали говорить, что кто-то видел воздушные шары от прусской границы (она находится на расстоянии многих верст от нашего города). Говорили, что один шар летал совсем близко к земле и что с него немецкие офицеры бросали прокламации, а мужики их подбирали и, не читая, несли к уряднику. Другие говорили, что это не прокламации, а целая уйма поддельных кредиток, и мужики будто бы их припрятали, - собираются платить ими подати.

  Говорили и то, что сидели в шарах не офицеры, а молодые люди в поярковых шляпах и красных рубахах-косоворотках, пьяные, и пели возмутительные песни, не то "Марсельезу", не то камаринского. Казначей Свежунов спорил, что пьяные в поярковых шляпах приехали не "на шарах", а по реке в лодках, что пели они про утес Стеньки Разина и привезли с собою голую девку; все это, уверял казначей, видел он своими собственными глазами, купаясь, а теперь, по его словам, молодые люди сидят в Летнем саду в ресторане, пьют и поют, а девка пляшет и красным флагом машет. Многие пошли в сад, но не нашли молодых людей в поярковых шляпах, а половые уверяли, что чужих голых девиц здесь не было. Обманутые устремлялись снова к казначею и укоряли его.

  - Я пошутил, душа моя,- говорил Свежунов и громко хохотал.

  Но мещане волновались и беспокоились не на шутку.

  Солнце склонялось к западу и стремилось озарить насквозь террасу дома Ермолиных,- оно вонзало неяркие лучи в промежутки холстинных занавесей. Смуглые Аннины щеки пламенели. Задумчивая улыбка румянила ее губы, и они круглились, как створки розовой раковины. Ее руки устало лежали. На ней было платье из полосатой вигони. Черные атласные ленты на кушаке и на банте у воротника в лучах солнца казались подернутыми розоватым налетом, нежным, как цветень. И нарядное платье, и едва видные из-под его края белые ноги, как ноги лесной царевны,- и вся она как сказка, как воплощенная жизнью милая мечта.

  Ермолин и Логин оживленно разговаривали. Это была одна из бесконечных бесед, которые Логин часто вел с Ермолиным. Его неопределенные воззрения были так печально противоположны ясным взглядам Ермолиных, что он сам чувствовал свою душевную разоренность, но не хотел отказаться от своего.

  В саду послышались шаги. Анна прислушалась к ним. Сказала, улыбаясь Логику:

  - Нашего полку прибывает.

  - Кажется, я узнаю шаги, - тихо ответил он, - тогда это не те, с кем я хотел бы стоять в одних рядах.

  Это пришли Андозерский и Михаил Павлович Ухаяов, судебный следователь. Его считали v нас необыкновенно умным за то, главным образом, что он всегда бранил русских людей и русские порядки. Он начинал болезненно тучнеть, имел бледное лицо и казался недолговечным. Своими длинными черными волосами он кокетничал. Андозерский посещал Ермолиных не только потому, что имел виды на Анну, но и потому, что считал своею обязанностью, как член судейского сословия, придерживаться общества образованных, независимых людей, хотя скучал, если не было карт, танцев или выпивки. Душою же тянулся к влиятельным людям, делающим свои и чужие судьбы.

  Уханов на вопрос Ермолиных про дела заговорил о трудностях следствия по делу Молина. Рассказывал:

  - Получается такое- впечатление, точно кто-то старается замазать дело. Свидетели несут околесицу, точно их запугивают или подкупают.

  - Ну, кому там подкупать! - вмешался Андозерский.

  - Кому? Русские люди, известно, - один затеет пакость, за ним и другие. Я вот уверен в его виновности, а в городе шумят, на меня жалуются.

  - Добрый малый, - друзьям за него обидно.

  - То-то вот, друзьям, - тоже гуси лапчатые, Мотовилов, например, - да это привычный преступник. Нагрел руки, воровать уж не надо, - он иначе закон нарушает:

  подкупает свидетелей, самоуправствует. У него и дети - выродки.

  - Ну, вы уж слишком, - перебил Андозерский. Уханов сердито замолчал. Логин сказал:

  - А и правда,- об этом деле все в городе под чью-то дудку поют; по-своему и думать боятся, - террор какой-то: кто запуган, кто захвален. Вот я слышал на днях, кто-то хвалил Миллера: "Прекрасный человек, честный,- он так возмущен поступками следователя в деле Молина".

  Все засмеялись. Ермолин заметил:

  - Многие из них уверены, что доброе дело делают, спасают.

  

  Логин и Анна сидели за шахматным столиком, у окна, в розовом свете догорающего вечера. Анна играла внимательно, точно работала, - Логин рассеянно. Пока Анна обдумывала ход, он печально смотрел на ее наклоненную над шахматами голову и на высокий узел прически. Томила мысль, посторонняя игре, мысль, которую не мог бы выразить словами, - точно надо было решить какой-то вопрос, но решение не давалось. Знал, что она сделает ход, подымет глаза и улыбнется. Знал, что в ее доверчивой улыбке и в ее светлых глазах мелькнет ему решение вопроса, простое, но для него непонятное и чуждое. Более всего томило это сознание отчуждения, неразрушимой преграды между ними.

  Когда приходила его очередь делать ход, он изобретал затейливые и рискованные сочетания. Ответы Анны были просты, но сильны; они приводили его в и грецкий восторг. Составить себе ясный план он теперь не мог, - увлекали ненадежные, переменчивые соображения; мог бы выиграть только в том случае, если бы играл с неискусным или горячим игроком. Но Анна продолжала играть обдуманно и верно.

  Наконец увидел, что его фигуры нелепо разбросаны, а черные-ими играла Анна, держатся дружно. Сделал ход осторожный, но зато и слабый. Анна после ответного хода сказала:

  - Если вы так будете продолжать, живо проиграете, - вы точно поддаетесь.

  - Поддаюсь? Нет, но на моем месте фаталистазиат, любитель шахмат, сказал бы: "Мудрый знает волю Всемогущего, - я должен проиграть".

  - Пока еще нельзя сказать.

  - Я должен проиграть, - с грустью в голосе сказал Логин и сделал рискованный ход,

  Анна покачала головою и быстро ответила смелою жертвою. Он поднял было руку, чтобы взять ферзя, но сейчас же опять сел спокойно. Анна спросила:

  - Что же вы?

  - Все равно, пришел мат, - вяло ответил Логин.- Приходится сдаваться. Выигрывает только тот, кто верит, а верит только тот, кто любит, а любить может только Бог, а Бога нет,- нет, стало быть, и любви. То, что зовут любовью,- неосуществимое стремление.

  - Этак рассуждая, никто не должен выигрывать.

  - Никто и не выигрывает. Да не только выигрыш, победа, - самая жизнь невозможна. Если позволите, я расскажу вам одно детское- воспоминание.

  Анна молча наклонила голову. Она откинулась на спинку стула и на минуту закрыла глаза. Шахматная доска с фигурами ясно рисовалась перед нею, потом задвигалась и растаяла. Логин говорил:

  - Было мне лет двенадцать. Я захворал. И вот перед болезнью или когда выздоравливал, не помню хорошо, приснилось мне, что случилось что-то невозможное, а виной этому я, и это невозможное я должен исполнить, но нельзя исполнить, сил нет. Словами сказать-это бледно, а впечатление было неизъяснимо ужасное, ни с чем не сравнимое, - как будто все небо с его звездами обрушилось на мою грудь, и я должен его поставить на место, потому что я сам уронил его. И я безумно шептал впросонках: "Тысячу гнезд разорил, - сыграть не могу". Это часто припоминалось мне потом, но всегда гораздо слабее, чем я пережил. Так удивительно было это впечатление, что я потом старался вызвать его в себе, - искусственно создавал кошмар. Кошмары мучили, томительные, сладостные,- но то, единственное, не повторялось. Теперь, после того как я так долго и упорно гнался за жизнью и так много ее погубил, я понимаю этот пророческий сон: жизнь душила меня,- ее необходимость и невозможность.

  - Невозможность жизни! Живут же...

  - Живут? Не думаю. Умирают непрерывно-в том и вся жизнь. Только хочешь схватиться за прекрасную минуту жизни-и нет ее, умерла.

  - Какая гордость! Зачем требовать от жизни того, чего в ней нет и не может быть? Сколько поколений прожило-и умерли покорно.

  - И уверены были, что так и надо, что у жизни есть смысл? А стоит доказать, что нет смысла в жизни, - и жизнь сделается невозможною. Если истина станет доступна всем, никто не захочет жить. Чем более знания и ума в обществе, тем заметнее делается, как иссякают источники жизни. Вот почему, я думаю, люди нашего века так жалостливы к детям: их наивная простота завидна нам. Говорят,- я для детей живу. Для детей! Прежде для себя жили и были счастливы, как умели.

  - Потому что были глупы?

  - Давно сказано: "блаженны нищие духом".

  - Что ж дальше будет?

  - Что? Дальше -хуже. Великий Пан умер-и не воскреснет.

  Зато Прометей освобождается.

  - Да, да, освобождается,- свирепый от боли, рычит и жаждет мести. Скоро увидит, что мстить некому,- и завалится дрыхнуть навеки.

  - Какое неожиданно-грубое окончание! - воскликнула Анна.

  - Что тут грубого? Естественное дело.

  - Нет, я с этим не согласна. У жизни есть смысл, да и пусть нет его, - мы возьмем и нелепую жизнь и будем рады ей.

  - А в чем смысл жизни?

  Анна положила локти на стол, оперла голову на ладони и молчала. Обшитые тонкими нитяными кружевами воланы пышных длинных рукавов обвисли двумя желтоватыми запястьями. Улыбалась и глядела на Логина. Радостью и счастьем веяло от доверчивой улыбки; она сулила блаженство и погружала душу в тихий покой самозабвения. Логину казалось, что душа растворяется в этом веянии юной радости, что нисходит забвение, успокоительное и желанное, как смерть.

  - Смысл жизни,- сказала наконец Анна,- это только наше человеческое- понятие. Мы сами создаем смысл и вкладываем его в жизнь. Дело в том, чтоб жизнь была полна, - тогда в ней есть и смысл, и счастье.

  "Мысль изреченная есть ложь",- припомнилось Логину. Да и самое обаяние, которое владеет им, не обман ли, не одна ли из тех ловушек, которые везде расставлены жизнью? Он грустно сказал:

  - Так, так, вкладываем в жизнь смысл, - своего-то смысла в ней нет. И как ни наполняйте жизнь, все же в ней останутся пустые места, которые обличат ее бесцельность и невозможность.

  - Вы упрямы, вас не переспоришь, - мягко сказала Анна, расставляя шахматные фигурки: ее руки привыкли приводить вещи в порядок.

  - Все люди упрямы, ответил в тон ей Логин, нежно глядя на се задумчивое лицо. - Их можно убедить только в том, что им нравится. На что очевиднее смерть, и то не верится; хочется и сгнивши опять жить на том свете.

  "Умрет и она! - подумал вдруг Логин. - И всякая смерть будет встречена без ужаса и забудется!"

  Острые струи жалости, ужаса и недоумения пробежали в его душе. Он почувствовал, как погибло то молодое и счастливое, что трепетало сейчас в его сердце.

  "Умерла минута счастья-и не воскреснет!"

  Что-то поблекло, отлетело. Минуты умирали. Было тоскливо и больно.

  

  

  

  

  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

  

  В первом часу ночи Логин, Андозерский и Уханов вышли на крыльцо. У крыльца стояли дрожки: Андозерский велел извозчику приехать за ним. Но извозчика отпустили-ночь стояла теплая, тихая, - и пошли пешком. При луне дорога блестела мелкими камнями. Ермолин и Анна проводили гостей с полверсты и вернулись домой. Андозерский начал рассказывать неприличные анекдоты; Уханов не отставал. Их голоса и смех оскорбляли чистую тишину ночи,- и влажный воздух дрожал смутно и недовольно. Логин незаметно отстал и вошел в лес. Места здесь были ему памятны: он любил бывать в этом лесу.

  - Ay, ay! Куда запропастился? - раздались с дороги голоса его спутников. Волки съедят!

  Логин не откликнулся и продолжал углубляться в чащу. Скоро голоса замолкли, их заменил далекий, но звонкий голос соловья. Березы чутко наклоняли к нему молчаливые ветви, зелено и влажно задевали его по лицу, точно спрашивали у него, что значит жить и любить, и жаловались на свою грустную бессознательность. Он шел, - и сладостные грезы носились в его голове. Извилистые тропинки на каждом повороте напоминали ему милый образ девушки с доверчиво-ясными глазами. Точно белая тень мелькала перед ним в просвете ветвей; казалось, что на дорожке еще видны следы ее ног.

  Он подходил к той лужайке у ручья, где первый раз увидел в прошлом году Анну и удивился ей. Мыслями о ней была полна его душа. Робкая надежда на любовь согревала ее. Бесшумный ручей, который широко разливался здесь на обмелевшем русле, блеснул перед ним гладкою поверхностью. Он отражал деревья, но не видел их и был печален. Старый дуб, под которым Логин увидел тогда Анну, выступал из мглы, с каким-то напряженным и скрытым волнением, словно желания, рожденные чьею-то горячею кровью, трепетно бились о его безжизненно-отяжеленный ствол и почти овладели его покорным сном. Что-то смутно темнело под этим деревом. Логин подошел.

  У дерева лежал худенький мальчик, в рваных штанишках, изношенных сапоженках и пестрядинной рубахе с балаболами и помятыми кузиками. Наивно и кротко было его лицо; оно казалось синевато-бледным, потому что луна любовалась им и раздвигала холодными лучами верхние ветки деревьев. Короткие каштановые волосы слиплись на лбу неровными прядками. Засунув руки в рукава, поджимая ноги, он дышал быстро и тревожно и во сне иногда бормотал. С ним рядом стоял на земле пустой маленький бурак из сосновой драни.

  Логин подумал, что это, должно быть, беглый из богадельни мальчишка, которым дразнили Баглаева. Истомленное лицо ребенка показывало, что он устал и изголодался. Очевидно было, что нельзя его здесь оставить. Логин потряс его за плечо. Мальчик открыл глаза. Логин сказал:

  - Вставай, брат, домой пора!

  Мальчик приподнялся и сел на землю. Он лихорадочно дрожал, глаза его горели, весь он был жаркий и потный. Логин спросил:

  - Ты в богадельне живешь?

  Мальчик беспокойно задвигался. Залепетал:

  - Не хочу, не надо, не пойду в богадельню.

  - Так как же? Здесь, брат, плохо ночевать, - сыро. Мальчик молчал и наклонялся вперед всем тонким телом, словно в дремоте.

  - Пойдем, я тебя к себе отведу, - сказал Логин и попытался поднять его.

  Мальчик ухватился за дерево слабыми руками.

  - Ну что ж ты, я тебя не отдам в богадельню. У тебя отец есть?

  - Нет, - прошептал мальчик, опуская руки и рассматривая Логина.

  - А мать?

  - Нет.

  - Кто ж у тебя есть?

  - Никого нет. Оставьте, пустите, - шептал мальчик, рванулся, чтобы встать, но как-то ослабело вытянулся и лег на траве.

  - Ну, что ж ты! - повторил Логин. - Вот я нашел тебя, теперь, брат, ты мой, а в богадельню я тебя не отдам. Пойдем.

  Мальчик с помощью Логина поднялся на ноги. Он бессильно покачивался и, по-видимому, переставал соображать и сознавать. Логин поднял мальчика на руки. Мальчик, почувствовав себя на воздухе, потянулся руками и охватил шею Логина. Логин понес его. Мальчик дремал; ему сделалось тепло, - он улыбнулся. Потом он открыл глаза и посмотрел на Логина.

  - Да вы меня в богадельню не отдавайте, - сказал он внезапно.

  - Ладно, не отдам.

  Мальчик закрыл глаза и помолчал.

  - Я заслужу, - опять сказал он.

  - Ну ладно, спи себе.

  - Я сам пойду, - сказал он, помолчав еще немного. Логин поставил его на ноги. Мальчик ухватился за его руки.

  - Меня Леонидом зовут, Ленькой,- сказал он и приник к ногам Логина.

  Логин приподнял его лицо с устало-закрытыми глазами, неподвижное и бледное.

  - Эх ты, путешественник! - сказал он. Мальчик молчал. Логин опять взвалил его на плечи. "Однако нелегкая ноша! - думал Логин, подходя к дому. - Недостает того, чтобы он умер у меня на плечах".

  Ленька не умер, но был болен. Несколько дней пролежал, начинал бредить, но все обошлось легко. Логин позвал к нему врача, и тот принялся угощать мальчика микстурами. Надо было определить положение ребенка в будущем. Логин заявил о своем желании взять мальчика на воспитание. Препятствий не оказалось. Однако все, с кем Логину приходилось говорить об этом, удивлялись и спрашивали:

  - Да на что он вам понадобился? Маята одна с ними, - у кого и свои, так плачутся.

  Логин тоже удивлялся и отвечал вопросом:

  - Да куда ж мне его деть?

  - Как куда! Ведь он же был в богадельне?

  - Да я обещал ему, что не отдам его туда: он не хочет.

  - Вот еще, нежности какие! С непутевым мальчишкой!

  И не было в городе никого, кто бы не подивился странной затее Логина

  - Дурь на себя напускает! говорили благоразумные люди.

  А те, до кого уже дошла сплетня, зародившаяся в разговоре Мотовилова со Вкусовым, многозначительно переглядывались.

  Одни Ермолины не удивлялись и не сердились на Логина. Анна однажды сказала ему с улыбкою:

  - Достанется вам за Леньку.

  - От кого?

  - От всех здешних. Взяли бы вы мальчика для того, чтобы пользоваться его силенками, были бы вы купец или ремесленник, это было бы понятно. Но пустить к себе чужого ребенка только потому, что у вас найдется лишняя копейка для него, - это для них диковинка. Подождите, вас еще хвалить будут, да так, что не поздоровится.

  Ленька стал выздоравливать; он каждый раз отымал у Логина долю времени и создавал для него что-то вроде семейной обстановки. Ленька был беспомощен и кроток, конфузился своего нового положения, боязливо слушался и начинал поговаривать о городском училище, где учился. Потом повадился рассматривать картинки в книжках и пытался срисовывать, но рисунков своих не показывал, вообще дичился и разговаривал мало. Иногда же на него находил откровенный стих, и он вдруг, без всякого, по-видимому, повода, принимался выкладывать Логину свои воспоминания.

  Анатолий часто забегал к ним. Ленька и его дичился сначала, но скоро привык. Они сделались мало-помалу друзьями. Анатолии пользовался большим уважением Леньки, и Ленька ему беспрекословно подчинялся. Это было полезно для "смягчения нравов", говорил Толя.

  Прасковья, служанка Логина, рябая и мрачная, была в большом негодовании: ей прибавилось дела. В беседах с соседками, Дылиными, она называла обращение Логина с Ленькою баловством. Когда Ленька стал на ноги, Прасковья, чтоб не лодырничал, пыталась приспособить его к кухне: заставить сапоги почистить, в лавочку сходить. Мальчик повиновался, если не был в распоряжении Анатолия Вся его способность сопротивления, казалось, была истощена без остатка побегом.

  Дылины сочувствовали Прасковье. Как все, привыкшие бедняться и пользоваться подачками, они были завистливы на чужое добро. Тратят на "дрянного мальчишку" то, что могло бы быть подарено кому-нибудь из братьев или сестер! Это казалось им свинством. То, что Ленька может, когда захочет, усесться на любое кресло и даже на диван, злило мальчишек и девчонок, которые спали где придется, на полу, на лавках, покрывались тряпками и носили рваную одежонку. Поэтому они дразнили Леньку и задевали его, когда он показывался на дворе один

  - Завидущие! - называл их Ленька.

  

  В городе продолжали носиться слухи, которые волновали горожан. Были случаи смерти от холеры. К толкам о причинах ее приплелась басня о воздушных шарах. Говорили, что на шарах неведомые люди летают, сыплют сверху в реки и колодцы зелье, и оттого холера. А потом сообразили, что шары прилетели из Англии: англичане народ морить вздумали, потом воевать придут,- англичане будто бы и врачей подкупили. Около холерных бараков стали похаживать небольшие артели мещан; они злобно посматривали на фельдшеров

  и

  тихонько

  поругивались.

  Фельдшера

  принимали напряженно-равнодушный вид. Они напрасно ждали больных: родные прятали заболевших или просто не давали переносить их в больницу,- думали, что в бараке уморят. На улицах чаще стали попадаться пьяные.

  Кто-то пустил молву, что Молин улетел из тюрьмы на воздушном шаре К острогу собралась толпа мещан и загалдела под окном квартиры тюремного смотрителя. Оказалось, что Молин на месте. Но многие говорили:

  - Известно, убежит, - господа все заодно.

  - Нашли дурака, - на каторгу идти!

  Юшка Баглаев, как городской голова, вздумал показать свою распорядительность и велел окрасить несколько фур в черный цвет: на этих фурах думал он перевозить в бараки холерных больных Когда фуры были готовы и Юшка осматривал их, он внезапно вдохновился и велел намазать на них по краям белые полосы. Мрачные экипажи показались на улицах и привели горожан в уныние.

  К городским толкам приплеталось имя Логина, - и стал он в городе популярным, сам не зная о том. В низших слоях общества догадки насчет Логина были совсем нелепы. Говорили, что это он летает на шарах по ночам, когда все спят, а видеть его нельзя и шара нельзя видеть: вроде как шапка-невидимка.

  - Какой там шар! - толковали старухи.- А летает он на огненном змее.

  - А пожалуй, что и так, - соглашались другие.

  - А то просто оседлает метлу, да и поедет. Говорили, будто Логин собирает людей в тайное согласие и кладет на них антихристову печать. Эти толки исходили преимущественно из лавок, - купцы возненавидели проект Логина, как только услышали о нем.

  Толками о Логине особенно интересовался Мотовилов. У него тоже был в городе магазин, а потому и его сердил проект Логина. По поводу городских толков Мотовилов имел интимный разговор с директором гимназии. Директоор выслушал Мотовилова апатично и выразил мнение, что надо подождать "поступков", а пока все в порядке. Мотовилов заметил, что дожидаться поступков будет, пожалуй, неосторожно, надо бы объясниться с Логиным и вывести его на чистую воду. Директор усмехнулся, но согласился. Однако он не торопился требовать от Логина объяснений.

  Каждый раз, когда Логин выходил на улицу, встречные осматривали его с особенным вниманием. Иные останавливались и смотрели вслед за ним. Враждебны и боязливы были эти взгляды. А Логин не замечал их, - он погружен был в свои планы и мечты. Надежда на счастие все чаще зажигалась в нем, как заря над развалинами. Образ Анны мелькал перед ним, ее голос звучал в его ушах. Но что-то темное бросало на его душу колеблющуюся, тревожную тень. Кто-то туманный, неуловимый, злой издевался над заветными мечтами.

  Тоскливые глаза Логина и его малословность поражали иногда, но не пугали Леню. Мальчик присматривался к нему и старался что-то сообразить, но пока напрасно.

  Вечером, когда Логин сидел за чайным столом, пришел Юшка Баглаев, по обыкновению, под хмельком и красный. Объявил:

  - Сперва дела, - завтра на маевку едем. Согласен? Что тебе все корпом корпеть, - надо поразмяться.

  - Кто едет, скажи сначала, - лениво спросил Логин.

  - Чудак! - воскликнул Юшка. - Уж скучать не будешь, - ведь и я там с тобой буду.

  - В таком разе как не ехать! - усмехаясь, отвечал Логин.

  - Ну, а коли так, давай водки.

  - Вот я тебе чаю налил,- сказал Логин, указывая на дымившийся перед Баглаевым стакан.

  Но Юшка вытребовал водки. Ухватив рюмку дрожащими руками, он нечаянно стукнул ею о край стакана и пролил в свой чай половину водки. Логин потянулся за Юшкиным стаканом и сказал:

  - Давай-ка, я тебе чай переменю. Но Юшка замахал руками. Закричал:

  - Что ты, что ты! Добром добра не испортишь.

  - Где это ты клюкнул сегодня, городская голова?

  - Известно где, - дома, за обедом, около стекла чисто обошелся,- а вот, пока к тебе шел, ветром опахнуло, и опять чист как стеклышко. Юшка Баглаев, заметь себе, никогда не бывает пьян.

  - Верно!

  - Я, брат, к тебе урвался потихоньку от жены,- зашептал Юшка, - ревнует меня к Вальке.

  - Да Валентины нет сегодня в городе.

  - Да, поговори вот с бабой.

  - А ты, надо полагать, дал повод к ревности.

  - Ну, ври больше.

  Не успел Юшка опрокинуть еще и двух рюмок, как на улице раздались звонкие крики Жозефины Антоновны, жена Баглаева:

  - Я знаю, что он здесь, подлец этакой! Я ему кишки повытереблю!

  Юшка вскочил и прижался к стене. Выпуклые глаза его выразили страх. Он прижимал локти к стене, словно желая вдавиться в нее. Зашептал, вращая покрасневшими белками:

  - Вот влопался! Спрячь, спрячь меня подальше: все закоулки обшарит.

  Логин подошел к окну. Жозефина Антоновна, вертляво двигаясь всем своим телом, закричала:

  - Как вам не стыдно, господин Логин! Где вы спрятали моего мужа? Но не беспокойтесь, я знаю, где он и с кем он.

  Смуглое лицо Баглаевой нервно подергивалось тысячью гримас. С нею пришли Биншток, слюняво и опасливо хихикающий в сторонке, и Евлалия Павловна, увядающая девица с веселыми улыбками и хмурыми глазами, учительница женской прогимназии.

  - Полноте, Жозефина Антоновна, - принялся уговаривать Логин,- ваш муж у меня в безопасности, уж я его в обиду не дам.

  - А, вы еще смеетесь! - пуще загорячилась Баглаева. - Да что ж это такое-! Что вы у себя публичный дом, что ли, устроили?

  - Да вы войдите, посмотрите сами, Жозефина Антоновна.

  Вы мне мужа моего подайте, а к вам я не пойду. Ну, Юшка, сказал Логин, отходя от окна, -

  убирайся, не продолжай скандала.

  Юшка, видя, что Логин намерен выдать его, мгновенно

  рассвирепел и забормотал, наступая на Логина:

  - Что? Гнать меня? За это я даю по мордасам. Логин засмеялся.

  - Ну иди, иди, нечего хорохориться. Юшка так же быстро остыл. Логин нахлобучил на него шляпу, взял его под локоть и вывел на улицу.

  - Вот ваш супруг,- сказал он Баглаевой,- и клянусь вам, никого, кроме Светланы, с нами не было.

  - Знаю я вас, - ворчливо отвечала Жозефина Антоновна. - Вам, мужчинам, поверить, так будешь плакать кровавыми слезами. На ваше счастье, я наверное знаю, что эта стрекоза Валька сегодня в деревне.

  - Так зачем же вы скандалили? - спросил Логин, досадливо хмуря брови.

  - А зачем вы мне его сразу не отдали? Ну, да Бог с вами. Не забудьте же, завтра на маевку.

  Юшка с беззаботным видом распрощался с Логиным и прошептал ему, подмигивая на жену:

  - Нервы! Сам знаешь!

  - Ведь вот, - сказал Ленька, когда Логин вернулся, - во всем-то он жены боится, а чтобы он водки не пил, до этого она еще не дошла.

  Ночью несколько шалунов из мещанских семей забрались в огород Мотовилова, к его парникам. Были там сестры и братья Дылины, была и сама Валя. Было темно и тихо. Шалуны тихонько пересмеивались. Вдруг один из них отчаянно взвизгнул. Остальные мигом были на заборе.

  Сам Мотовилов заслышал шорох в огороде, подкрался к одному из незваных посетителей и ухватил его за волосы Мальчишка отчаянно барахтался, а Мотовилов тащил его к дому и громким криком сзывал прислугу.

  - Эге! Да я тебя, негодяй, знаю! - заговорил Мотовилов, вглядевшись в мальчишку. - Ах ты, скотина, а еще в училище был!

  Это был Иван Кувалдин, мальчик лет четырнадцати. Был он родом из ближней деревни, но жил в городе, в обучении у сапожника. Раньше он учился в городском училище, но не кончил. Шалуны поставили Ваньку на стражу, а сами занялись делом. Мальчишка зазевался и попался.

  Послышались голоса людей, которые бежали из дому на помощь барину. Ванька изловчился и укусил правую руку Мотовилова прямо в большой палец. Мотовилов вскрикнул и выпустил его. Ванюшка в один миг был на заборе и улепетывал за своими товарищами. Скоро он догнал их и похвалялся удачею.

  С хохотом, криком и визгом неслась по городу толпа мальчишек, девчонок, подростков и девушек. Растрепанные, босые, дикие, мелькали они в белесоватой мгле чуть обозначившегося в воздухе рассвета, как неистовые привидения, которые бегут за околицу по крику петуха. Собаки подняли тревожный и громкий лай. В домах поспешно открывались окна. Встревоженные обыватели выбегали на улицу, неодетые. Полиция всполошилась. Караульный, который задремал было на вышке пожарной каланчи, сдуру ударил в набат. По всему городу пробежала тревога. Раздавались боязливые крики:

  - Пожар!

  - Шары приехали! Холеру окаянники спущают!

  - Англичане мору в колодец засыпали, да наши ребята поймали и колошматят.

  На базарной площади было особенно людно и шумно, - туда подзывал набат, туда гнала и привычка. Пьяный мужчина стремительно пер в толпу, отчаянно работал могучими кулаками и локтями и орал:

  - Никто, как Бог! Не выдавайте, православные! А зачинщики беспорядка бегали по городу, кричали, ухали и наслаждались смятеньем.

  Потом собралась толпа и у дома Логина. Близко к дому не подходили, и криков здесь не было. Окна были не освещены, - Логин спал и не слышал суматохи. В толпе одни сменялись другими, - разошлись только под утро.

  

  

  

  

  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

  

  Приехали на маевку и расположились верстах в шести от города, на лесной лужайке близ дороги, у ручья, за которым подымались холмы, заросшие сосною да елью. По другую сторону дороги, на траве, около тарантасов паслись отпряженные лошади. Вокруг костра, на котором варилось что-то, на коврах или прямо на траве сидели и лежали маевщики, разговаривали и смеялись.

  Здесь были: Логин, Мотовиловы, Клавдия, Анна, супруги Баглаевы, с ними Евлалия Павловна, Андозерский, Биншток, Гомзин, юный товарищ прокурора, Браннолюбский, серенький, тоненький, с прилизанными волосиками, актеры Пожарский, Гуторович, Тарантина, Ивакина и Валя с сестрою. Было еще несколько дам, девиц, молодых людей, гимназистов. Вся эта компания казалась Логину докучною, - уж очень много лишних людей.

  Ивакина смотрела на Логина с ужасом, но ее тянуло к нему; робко лепетала об идеалах и золотых сердцах. Логин глядел на залитое чахоточным румянцем лицо, на перепуганные глазки, на серое платье с мелкими складками на груди, и ему казалось, что Ивакина больна и бредит. Впрочем, приветливо улыбался ей: Анна сидела против него, и глаза ее были лучисты. Она сняла и положила рядом с собою шляпу из черной соломы с желтыми цветами и высоким бантом, и тихонько разглаживала на коленях широкое- платье из легкой узорчатой материи лилового цвета. Логину казалось, что Анна рада сидеть здесь, молчать и улыбаться, - и радость ее сообщалась ему. Ивакина расхрабрилась и решилась коснуться того, что ее волновало.

  - Позвольте вас спросить,- начала она, - об одном предмете, который в последние дни чрезвычайно интересует и даже волнует меня.

  - Сделайте одолжение, - сказал Логин, хмурясь. Серые глаза его стали суровы. Ивакина струсила. А ему было на Анну досадно, - теперь он испытывал это часто: Андозерский делал ей нежные глаза, и она весело говорила с ним. Его румяные щеки лоснились из-под широкополой соломенной шляпы. Логин не понимал, как она может смотреть на этого фата без отвращения и улыбаться ему. Ивакина волнуясь говорила:

  - Когда я имела честь быть у вас последний раз, вы изволили упоминать об аэростатах.

  -Об аэростатах? - с удивлением переспросил Логин.

  "Конечно, - думал он, - нельзя же ей быть прямо невежливою, но зачем ясная доверчивость в глазах, безразличная ко всем? Зачем солнечная улыбка на этого нетопыря?"

  - Я тогда не совсем поняла, - лепетала Ивакина.- То есть я поняла, но я хотела бы знать о времени. Вы говорили, что скоро последует прибытие воздушных шаров, но не можете ли вы определить более точно, когда именно это произойдет?

  Испуганные глазки Ивакиной уставились на Логина с томительным ожиданием.

  - Извините, я что-то не помню, - сказал Логин с мягкою улыбкою.

  "Ото, - думал он, - какими жестокими бывают Анютины глазки! Бедный ухаживатель, кажется, наткнулся на хорошенькую шпильку и делает жалкое- лицо. Поделом. Но мне непростительно думать, что Анна не видит его насквозь!"

  Снял свою мягкую серую шляпу и махал ею перед лицом. Тонкая прядь светло-русых волос над высоким лбом колебалась от движения воздуха. Ивакина шептала:

  - Позвольте, я понимаю, что секрет, но я, уверяю вас, не выдам. Я оправдаю ваше доверие. Логин наконец вспомнил.

  - Ну, это я неясно выразился. Я хотел сказать, что теперь не всем доступны скорые способы сообщения,- железных дорог мало, воздушные шары не усовершенствованы. А если бы житель каждой деревушки мог легко сноситься с кем угодно, жизнь изменилась бы.

  На лице Ивакиной отразилось сначала разочарование, потом недоверчивость. Она обиженно сказала:

  - Нет, я вижу, вы не хотите оказать мне доверия. Но это совершенно напрасно. Конечно, я не принадлежу к партии действия, но я глубоко презираю те злоупотребления, которые держат наш бедный, заброшенный край в глубоких объятиях мрака невежества и суеверий. И если ожидаются какие-нибудь неожиданные акты, которые двинут вперед дело цивилизации и прогресса, то я, как всякий искренний друг народа и просвещенной культуры, буду искренно радоваться.

  "Вот дура какая досадная! - думал Логин.- Ей хочется, чтоб я преподнес ей какую-нибудь нелепость. Ну что ж, изволь!"

  И он сказал ей шепотом:

  - Здесь могут услышать. Посмотрите, - сказал он