Сологуб Федор - Тяжелые сны

сь наталкиваться на такого рода факты: после молебна младшие чиновники, наши подчиненные, выходят первыми, а мы, первые лица в городе, принуждены идти сзади, и даже иногда приходится получать тычки.

  - Да, я тоже возмущался этим, - сказал Моховиков, директор учительской семинарии, - и я, между прочим, вполне согласен с вами.

  - Не правда ли? - обратился к нему Мотовилов.- Ведь это возмутительно: подчиненные нас в грош не ставят.

  - Это, енондершиш, вольнодумство, - сказал исправник, - либерте, эгалите, фратерните!

  - Следует пресечь, - угрюмо решил Дубицкий.

  - Да, но как? - спросил Андозерский. - Тут ведь разные ведомства. Это - щекотливое дело.

  - Господа, - возвысил голос Мотовилов, - если все согласны... Вы, Сергей Михайлович?

  - О, я тоже вполне согласен,- с ленивою усмешкою отозвался директор гимназии Павликовский, не отрываясь от созерцания своих пухлых ладоней.

  - Вот и отлично,- продолжал Мотовилов.- В таком случае, я думаю, так можно поступить. Каждый в своем ведомстве сделает распоряжение, чтоб младшие чиновники отнюдь не позволяли себе выходить из собора раньше начальствующих лиц. Не так ли, господа!

  - Так, так, отлично! - раздались восклицания.

  - Так мы и сделаем. А то, господа, совершенное безобразие, полнейшее отсутствие дисциплины.

  - Какую у нас разведешь дисциплину, енондершиш! Скоро со всяким отерхотником на "вы" придется говорить. Ему бы, прохвосту, язык пониже пяток пришить, а с ним... тьфу ты, прости Господи!

  - Да-с, - сказал инспектор народных училищ,- взять хотя бы моих учителей: иной из мужиков, отец землю пахал, сам на какие-нибудь пятнадцать рублей в месяц живет, одно слово-гольтепа, - а с ним нежничай, руку ему подавай! Барин какой!

  - Нет, - хриплым басом заговорил Дубицкий, - я им повадки не даю. Зато они меня боятся, как черти ладана. Приезжаю в одну школу. Учитель молодой. Который год? - спрашиваю. Первый, - говорит. То-то, - говорю, - первый, с людьми говорить не умеешь; я генерал, меня ваше превосходительство называют. Покраснел, молчит. Эге, думаю, голубчик, надо тебе гонку задать, да такую, чтоб ты места не нашел. Экзаменую. Как звали жену Лота? Мальчишка не знает...

  - А как ее звали? И я не знаю, - сказал Баглаев. Он до тех пор сидел скромненько в уголке и тосковал по водке.

  - Я тоже забыл. Но ведь давно учился, а они... Ну ладно, это по Закону Божьему. А по другим предметам? Читай! Газета со мной была, "Гражданин", дал ему. Читает плохо. А что такое-, спрашиваю, палка? Молчат, стервецы, никто не может ответить. Хорошо! Пиши! Пишет с ошибками, сьчь через "е" пишет! Это, - говорю, - любезный, что такое-? да чему ты их учишь? да за что ты деньги получаешь? да я тебя, мерзавца! - Да вы,- говорит,- на каком основании? - Ах ты, ослоп! Основание? На основании предоставленной мне диктаторской власти-вон! Да чтоб сегодня же, такойсякой, и потрохов твоих в школе не было, чтоб и духу твоего не пахло! А как это вам понравится?

  Дубицкий захохотал отрывисто и громко. Свежунов крикнул:

  - Вот это ловко!

  - Нагнали вы ему жару, - говорил Мотовилов. Остальные сочувственно и солидно смеялись.

  - Что ж вы думаете? Смотрю, дрожит мой учитель, лица на нем нет, да вдруг мне в ноги, разрюмился, вопит благим матом: "Смилуйтесь, ваше превосходительство, пощадите, не погубите!"-Ну, - говорю, - то-то, вставай, Бог простит, да помни на будущее время, такой-сякой, ха-ха-ха!

  Одобрительный хохот покрыл последние слова Дубицкого.

  - Вот это по-нашему, енондершиш! - в восторге восклицал исправник.

  Когда смех поулегся, отец Андрей льстиво заговорил:

  - Вы, ваше превосходительство, для всех нас, как маяк в бурю. Одного боимся: не взяли бы вас от нас куда повыше.

  Дубицкий величаво наклонил голову.

  - И без меня есть. Не гонюсь. Впрочем, отчего ж!

  - Да-с, господа, - солидно сказал Мотовилов,- дисциплина-всему основание. Вожжи были опущены слишком долго, пора взять их в руки.

  - А вот, господа, - сказал отец Андрей, - у меня служанка Женька, - видели, может быть?

  - Смуглая такая? - спросил Свежунов.

  - Во-во! Грубая такая шельма была. Вот я погрозил ее высечь: позову, мол, дьячка, заведем с ним в сарай, да там так угощу, что до новых веников не забудешь. Теперь стала как шелковая, хи-хи!

  - Ишь ты, не хочет отведать, енондершиш!

  - И дельно, - сказал Мотовилов. - Потом сама будет благодарна. Дисциплина, дисциплина прежде всего. К сожалению, надо признаться, мы сами во многом виноваты.

  - Да, гуманничаем не в меру, - меланхолично заметил Андозерский.

  - Да, - сказал Мотовилов, - и в нашей, так сказать, среде происходят явления глубоко прискорбные. Возьмем хоть бы недавний факт. Вам, господа, известно, в каком образцовом порядке содержится, стараниями Юрия Александровича, здешняя богадельня, какой приют и уход получают там старики и старухи и какое- высоконравственное воспитание дается там детям, в духе доброй нравственности, скромности и трудолюбия.

  - Да, могу сказать, - вмешался Юшка, - не жалею трудов и забот.

  Затасканное лицо его засветилось самодовольством.

  - И Бог воздаст вам за вашу истинно христианскую деятельность! Да-с, так вот, господа, из богадельни убежал мальчишка, убежал, заметьте, второй раз: в прошлом году его нашли, наказали, так сказать, по-родительски, но, заметьте, не отказали ему в приюте и опять поместили в богадельне. И как же он платит за оказанные ему благодеяния? Бежит, слоняется в лесу, его там находит человек, известный нам всем, берет к себе и что же с ним делает? Возвращает туда, где мальчик получал соответственное его положению воспитание? Нет-с! Мальчишку, которого за вторичный побег следовало бы выпороть так, чтоб чертям стало тошно, он берет к себе и обращает в барчонка! Положению этого олуха может буквально позавидовать иной благородный ребенок, сын бедных родителей. Я спрашиваю вас: не безобразно ли это?

  - Безнравственно! - решил Дубицкий.

  - Именно безнравственно! - подхватил казначей.- И почем знать, к чему ему понадобилось брать этого свиненка?

  - Знаете, - сказал Андозерский, - есть люди, которым мальчики нравятся.

  - Именно, нравятся, - согласился Мотовилов, - но я вас спрошу: как следует относиться к -таким возмутительным явлениям?

  Все изобразили на своих лицах глубочайшее негодование.

  - Гуманность! - сказал Дубицкий с презрением.- А по-моему, мальчишку следовало бы отобрать от него, отодрать и сослать подальше.

  - Да, да, сослать, - подхватил Вкусов, - в Сибирь, приписать куда-нибудь к обществу, к пейзанам.

  - По крайней мере, - сказал Мотовилов, - нравственность его была бы в безопасности. Какое-то общество затевает! Но это - такая глупая мысль, что просто нельзя поверить, чтоб здесь чего не скрывалось.

  - Гордыня, умствование, - наставительно говорил отец Андрей, - а вот Бог за это и накажет. Нет чтобы жить, как все, - надо свое выдумывать!

  - Господа, - сказал Андозерский, - я должен заступиться за Логина: он, в сущности, добрый малый, хотя, конечно, с большими странностями.

  Мотовилов перебил его:

  - Извините, мы вас понимаем! Это с вашей стороны вполне естественно и великодушно, что вы желаете вступиться за вашего бывшего школьного товарища. Но кого ни коснись, кому приятно быть товарищем сомнительного господина.

  - Уж это, - сказал исправник, - конечно, се не па жоли.

  - Но все-таки, любезный Анатолий Петрович, уж на что вы не переубедите.

  - Да ведь я, господа, что ж, - оправдывался Андозерский,- я, конечно, знаю, что у него одного винтика не хватает. Ведь мы с ним давно знакомы, знаю я, что это за господчик. Но в существе, так сказать, в сердцевине, он добрый малый, - конечно, испорченный, ну да что станешь делать! Сами знаете, наш нервный век!

  - Да, - сказал Дубицкий, - не раз пожалеешь доброе старое время.

  - Доброе дворянское- время, - подхватил Мотовилов, - когда невозможны были оригиналы, вроде Ермолина, который так дико воспитал своих несчастных детей.

  - Да, - сказал Вкусов озабоченно, - смирно живет, а все у меня сердце не на месте: Бог его знает.

  - Вредный человек! - сказал отец Андрей.- Атеист, и даже не считает нужным скрывать этого. Человек, который не верит в Бога, - да что ж он сам после того? Если нет Бога, значит, и души нет? Да такой человек все равно что собака, хуже татарина.

  - Что собака! - сказал Дубицкий.- Да иной человек хуже всякой собаки.

  - И дочка у него, - продолжал сокрушаться Вкусов, - ведет себя совсем неприлично. Пристало ли дворянской девице, богатой невесте, бегать по деревне, с позволения сказать, босиком? Нехорошо, енондершиш, нехорошо! Совсем моветон!

  - Дрянная девчонка! - решил отец Андрей.

  

  А в гостиной дамы с большим участием расспрашивали Логина о мальчике-найденыше.

  Анна Михайловна Свежунова, жена казначея, говорила, подымая глаза к потолку:

  - Вы поступили так великодушно, так по-христиански!

  - О да, это такой благородный поступок! - вторила ей Александра Петровна Вкусова.

  Клеопатра Ивановна Сазонова, мать председателя земской управы, пожелала показать и другую сторону медали и с грустным сочувствием сказала:

  - Да, но люди так неблагодарны! Вы им благодеяние оказываете, но они разве чувствуют?

  - Ах, это так верно, Клеопатра Ивановна,- сказала Свежунова, - уж какая от них благодарность!

  - Жулье народ, - сказала Вкусова, сконфузилась и прибавила:-Извините за выражение.

  - Вот хоть бы у меня, - рассказывала Клеопатра Ивановна, - взяла я сиротку, воспитала, как родную дочь, и что же? Можете себе представить, идет замуж, сама выбрала себе жениха, какого-то купца, Глиняного, Фаянсова, что-то в этом роде,- а обо мне и думать не хочет. Ей это ничего не значит, что я к ней так привыкла!

  - Удивительная неблагодарность! - воскликнула Вкусова.- Смотрите, Василий Маркович, и с вами то же самое случится.

  - О, непременно, - подтвердили другие дамы.

  - Помилуйте, что за благодарность! - сказал Логин.- Ведь если мы делаем что-нибудь полезное для других, то единственно потому, что это нам самим приносит удовольствие...

  Дамы выразительно переглянулись.

  - За что же тут благодарность?- продолжал Логин.

  - Вот уж я не понимаю, какое- удовольствие беспокоиться о людях, от которых, знаешь наперед, не будет никакой тебе благодарности, - сказала Сазонова.

  - Ах, Клеопатра Ивановна, - язвительно подбирая губы, сказала Вкусова, - у всякого свой вкус; ведь кому что нравится.

  В это время из кабинета вышли Мотовилов и его гости. Мотовилов, вслушиваясь в слова Логина, обратился к нему с наставительной речью:

  - Я должен вам сказать, Василий Маркович, что наш простой народ не понимает деликатного с ним обращения. Разве это -такие же люди, как мы? Вы ему одолжение делаете, даже благодеяние, а он принимает это за должное.

  - Ах, это совершенно верно! Совершенная правда! - раздались сочувственные голоса.

  Мотовилов продолжал:

  - Я вообще думаю, что с этим народом нужны меры простые и быстрые. Позвольте рассказать вам по атому поводу факт, случившийся на днях. Живет у меня кухарка Марья, очень хорошая женщина. Правда, любит иногда выпить,- да ведь кто без слабостей? Один Бог без греха! Но, надо вам сказать, очень хорошая кухарка, и почтительная. Есть у нее сын Владимир. Держит она его строго, ну и мальчик он смирный, послушный, услужливый. Учится он в городском училище. Конечно, отчего не поучиться? Я держусь того мнения, что грамота, сама по себе, еще не вредна, если при этом добрые нравы. Нус, вот один раз стою я у окна и вижу: идет Владимир из школы,- а было уж довольно поздно. Ну там зашалился с товарищами, или был наказан, - не знаю. И вижу, другие мальчишки с ним. Вдруг, вижу, выскакивает из калитки Марья, прямо к сыну, и по щеке его бот! по другой бот! да за волосенки! Тут же на улице такую трепку задала, что любо-дорого.

  Рассказ Мотовилова произвел на общество впечатление очень веселого и милого анекдота.

  - Расчесала! - вкусно и сочно сказал Андозерский.

  - Воображаю, - кричал казначей, - какая у него была рожа!

  - Да-с, - продолжал Мотовилов, - тут же на улице, при товарищах, товарищи хохочут, а ему и больно и стыдно.

  - Верх безобразия, - брезгливо сказал Логин, - эта таска на улице, и смех мальчишек, гадкий смех над товарищем, - какая подлая сцена!

  Все неодобрительно и сурово посмотрели на Логина. Вкусова воскликнула:

  - Вы уж слишком любите мальчиков!

  - А по моему мнению, - сказал Мотовилов, - весьма нравственная сцена: мать наказала своего ребенка, - это хорошо, а смех исправляет. Зато он у нес по ниточке ходит.

  Логин улыбнулся. Странная мысль пришла ему в голову: смотрел на полу седую бороду Мотовилова, и почти неодолимо тянуло встать и дернуть Мотовилова за седые кудри. Голова кружилась, и он с усилием отвернулся в другую сторону Но глаза против воли обращались к Мотовилову, и глупая мысль, как наваждение, билась в мозгу и вызывала натянутую, бледную улыбку. И вдруг волна злобного чувства поднялась и захватила. Он вздохнул облегченно, глупая мысль утонула, унося с собою бледную, ненужную улыбку.

  "Убить тебя-доброе дело было бы!"-подумал он. Его глаза загорелись сухим блеском. Резко сказал:

  - Ваша теория имеет одно несомненное преимущество: это -последовательность.

  - Очень рад, - иронически ответил Мотовилов,- что сумел угодить вам хоть в этом отношении.

  В это время в дверях показалась Анна. Шелест ее светло-зеленого платья успокоил Логина.

  "Как глупо, подумал он,- что я чувствую злобу! Негодовать на филинов, когда знаешь, что солнце все так же ярко!"

  И отвечал Мотовилову спокойно и мягко:

  - Нет, извините, мне вовсе не мила такая последовательность, Я привык чувствовать по-другому... У всякого свои мысли... Я не думаю переубедить...

  - Совершенно верно, - сухо сказал Мотовилов. - У меня уж сивая борода, мне не под стать переучиваться.

  После этого разговора общество окончательно убедилось в том, что отношения Логина к Лене нечисты.

  - Какое- бесстыдство! - говорила потом Свежунова, когда Логин был в другой комнате.- Сам проговорился, что этот мальчишка доставляет ему у довольствие

  - Воображаю, - сказала Сазонова, - какое- это удовольствие. Хорош гусь!

  В компании мужчин-конечно, тоже в отсутствии Логина,- Биншток уверял, что уже давно известно, какие именно штуки проделывает Логин с мальчишкою и что ему, Бинштоку, это известно раньше всех и доподлинно:

  он сам-де это видел, то есть чуть-чуть не видел, почти совсем застал. По этому поводу Биншток рассказал, довольно некстати, как в Петербурге одна барыня завладела им на Невском проспекте и целую неделю пользовалась его услугами, а потом уплатила весьма добросовестно. Рассказ Бинштока вызвал общий восторг.

  Подстрекаемый успехом Бинштока, Андозерский вдохновился и сочинил, что у Логина была очень молодая и очень красивая мать, весьма чувственная женщина.

  - Ну, и вы понимаете?

  Негодующие сплетники восклицали хором:

  - Однако!

  - Это уж слишком!

  - Гадость какая!

  - И вот, представьте, - продолжал фантазировать Андозерский, - один раз отец их застал!

  - Вот так штука!

  - Енондершиш, се тре мове!

  - Воображаю!

  - Положение хуже губернаторского!

  - Мать-хлоп в обморок. Отец-пена у рта. А сын прехладнокровно: ни слова, или я выведу на чистую воду ваши шашни с моей сестрой! Ну, и отец сбердил, можете представить! - тихими стопами назад, а вечером жене брошку в презент, а сыну-ружье!

  Раздался громкий хохот, посыпались восклицания:

  - Вот так семейка!

  - Ай да папенька!

  - Переплет!

  - Конечно, господа, - озабоченно сказал Андозерский, - это между нами.

  - Ну, само собой!

  

  

  

  

  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

  

  Обед, шумный, веселый, для Логина тянулся скучно. Пили, ели, говорили пошлые глупости. Даже с Анною не пришлось говорить сегодня. Мотовилов обратился к Лосину с вопросом:

  - Ну, а что вы намерены, Василий Маркович, делать в последующее время с этим... как его... вашим воспитанником? Разговоры призатихли, ножи приостановились в руках обедающих, все повернули головы к Логину, и прислушивались к тому, что он скажет. Не успел приспособить голоса к внезапному затишью, и ответ прозвучал несоразмерно громко:

  - Отдам в гимназию.

  - В гимназию? - с удивленным видом переспросил Мотовилов.

  Дамы засмеялись, мужчины улыбались насмешливо и изображали на своих лицах, что от него, мол, чего же и ожидать, как не глупостей. Мотовилов сделал строгое лицо и сказал:

  - Ну, я должен вам заметить, что это едва ли вам удастся.

  Логин удивился. Спросил:

  - Это отчего?

  - Да кто же его примет? Я первый против. И я уверен, что и почтенный Сергей Михайлович со мною согласен, не правда ли?

  Павликовский апатично улыбнулся, молча наклонил голову. Логик сказал:

  - Приготовится, выдержит экзамен, - за что ж его не принимать? В нашей гимназии не тесно.

  - Гимназия не для мужиков, - возразил Мотовилов, - вы это напрасно изволите не принимать во внимание.

  - И гимназия, и университет, - настаивал Логин,- для всех желающих.

  Даже университет? - посмеиваясь, сказал Андозерский. - Нет, дружище, и так перепроизводство чувствуется, да еще мужичонков через университет протаскивать, - да они еще там будут стипендии выклянчивать. Ну, и конечно, с их мужицким трудолюбием...

  - Стипендии все эти, - заявил Дубицкий, грозно хмуря брови, - баловство, разврат. Не на что тебе учиться-марш в деревню, паши землю, а не клянчи. Учатся они там! На собаках шерсть околачивают, а потом в чиновники лезут, да чтоб им тысячи отваливали. Это из податного сословия-то, а?

  - Да, - сказал Павликовский, - уж вы оставьте эту дорогу детям из общества, а для других... ну, там у них свои школки есть, - ведь это достаточно, куда ж там!

  - Напрасно думать, - возражал Логин, - что у нас людей образованных достаточно. В нашем обществе невежество сильно дает себя чувствовать.

  - Вот как! В нашем обществе-невежество?- обидчиво сказала хозяйка.

  Дамы переглядывались, улыбались, пожимали плечами. Только Анна ласково смотрела, оправляя широкий бант своей газовой светло-зеленой косынки. Кроткая улыбка ее говорила:

  "Не стоит сердиться!"

  - Извините меня,- сказал Логин,- я вовсе не то хочу сказать. Я вообще о русском обществе говорю.

  - А вот мы, енондершиш,- вмешался Вкусов, - и не были в университете, да что ж мы, невежды? А мы и парлефрансе умеем!

  - Мы с тобой - дурачье,- закричал казначей,- так умники решили.

  Логин обвел глазами стол: глупые, злые лица, пошлость, злорадство. Он подумал:

  "А ведь и в самом деле могут не пустить Леньку в гимназию!"

  Апатичное лицо Павликовского никогда раньше не казалось -таким противным. Торжественно-самодовольная мина Мотовилова подымала со дна души негодование, бессильное и озлобленное.

  В конце обеда произошел неожиданный и даже маловероятный скандал. Неведомо какими путями в дверях появился пьяный Спирька. Оборванный, грязный, безобразный, стоял перед удивленными гостями, подымал громадные кулаки, кричал диким голосом, пересыпал слова непечатною бранью:

  - Все-одна шайка! Наших баб портить! Подавай мою жену, слышь, подлец! Расшибу! Будешь мою дружбу помнить!

  Дамы и девицы выскакивали из-за стола, разбегались, мужчины приняли оборонительные позы. Только Анна сидела спокойно.

  Спирьку скоро удалось вытащить. Все пришло в порядок. Мотовилов ораторствовал.

  - Вот, мы видим воочию, что такое- мужик. Это- тупая скотина, когда он трезв, и разъяренный зверь, когда он напьется,- но всегда животное, которое нуждается в обуздании. Вы, члены первенствующего сословия, не должны забывать нашего высокого призвания по отношению к народу и государству. Если мы устранимся или ослабеем, вот кто явится нам на смену. И чтобы выполнить нашу миссию, мы должны быть сильны не только единодушием, но и тем, что, к сожалению, дает теперь силу всякому: мы должны быть богаты, должны не расточать, а собирать. И мы явимся в таком случае истинными собирателями русской земли. Это - великая заслуга перед государством, и государство должно оказать нам более существенную поддержку, чем было до сих пор. Пора вернуться и нам домой!

  - Что так, то так! - подтвердил Дубицкий.- Поразбрелись.

  - Я иногда мечтаю, господа, - продолжал Мотовилов,- как наша святая Русь опять покроется помещичьими усадьбами, как в каждой деревне опять будет культурный центр, - ну, а также и полицейский, - будет барин и его семья...

  - Это - миф, русское- дворянство, - сказал Логин,- и поверьте, ничего не выйдет из дворянских поползновений. Таков удел нашего дворянства-прогорать, с блеском: пыль столбом, дым коромыслом.

  Когда обед кончился, Баглаев под шумок отвел Логина в сторону и шепнул ему заплетающимся от излишне выпитого вина языком:

  - А ведь это я сделал!

  - Что такое?

  - Спирьку-то, - напоил и науськал-я!

  - Как это ты? И для чего?

  - Те! После расскажу. А? Что? Потешно? Утер я ему нос? А Спирька-то каков!

  

  Улучив минуту, когда Логин остался один, Нета подошла к нему. Сказала:

  - Извините, но вы такой добрый!

  И опять крохотный лоскуток лежал в его ладони. Логин усмехнулся, сунул письмо в боковой карман сюртука и заговорил о другом.

  

  Уже был вечер, когда Логин вышел из дома Мотовилова. На небе высыпали звезды. Толпился народ на улицах-больше народа, чем обыкновенно в праздничные дни. Шорох возбужденных разговоров струился по улицам. Все глядели в одну сторону, на небо, где светилась яркая звезда. Говорили о воздушном шаре, о прусских офицерах, об англичанке и о холере. Кто-то уверенно рассказывал, что в самую полночь шар "подъедет" к окну острога, Молин сядет "в шар" и уедет. Женщины причитали, охали Мужчины больше прислушивались к бабьим толкам и были озлоблены.

  Логин услышал за собою нахальный голос:

  - А вот это и есть самый лютый лютич! Оглянулся. Кучка мещан, человек десять, стояла посреди улицы. Впереди молодой парень с бледным, злым лицом. Какой-то несуразный вид. Сбитые набок волосы торчали из-под фуражчонки, просаленной насквозь, как ржаной блин; на него она была похожа и формою, и цветом. Губы перекошенные, сухие, синие, тонкие. Глаза тускло-оловянные. Тонкий большой нос казался картонным. Измызганный пиджачишка, рваные штаны, заскорузлые опорки, все неуклюже торчало, как на огородном чучеле. Он-то и сказал слова, которые остановили Логина.

  Логин стоял и смотрел на мещан. Они мрачно рассматривали его. Парень с оловянными глазами сплюнул, покосился на товарищей и заговорил:

  - Антихристову печать кладет на людей, кого, значит, в свое согласие повернет. Что ни ночь, на шарах летает, немит травой сыплет, оттого и холера.

  Остальные все молчали, угрюмо и злобно.

  Поле зрения Логина вдруг сузилось: видел только бледное лицо, синие губы, оловянные глаза, - все это где-то далеко, но поразительно отчетливо. Чувствовал в груди какое-то, словно радостное, стеснение; что-то властное и торжествующее толкало вперед. Бледное лицо, которое приковало к себе его глаза, приближалось с удивительною быстротою, и так же быстро суживалось поле зрения: вот в нем остались только оловянные глаза, - и вдруг эти глаза беспомощно и робко забегали, замигали, заслезились, шмыгнули куда-то в сторону.

  Логин очнулся. Мещане раздвинулись. Уходил, не оглядываясь. Мещане глядели за ним.

  Один из толпы сказал:

  - Ежели слово знает, так его не возьмешь.

  - Нет, - возразил другой, - коли наотмашь сдействуешь, так оно того, и не заикнется.

  - Наотмашь, это верно,- подтвердил буян с оловянными глазами.

  Жгучее любопытство мешало Логину идти домой Ходил по улицам, смотрел, слушал. Незаметная для него самого злая улыбка иногда выползала на его губы, медленная, печальная. Горожане, которые видели эту улыбку и слышали короткий смех, вырывавшийся порою из его груди, смотрели на него со злобою.

  Долго ходил и стал собирать впечатления.

  "Дикие, злобные лица! - думал он. - За что? Нет, вздор, это - иллюзия. Я просто пьян, и все тут".

  На одной улице встретил директоров, Павликовского и Моховиков а. Стояли на деревянных мостках, поддерживали друг Друга под руку, слегка покачивались, смотрели на яркую звезду. Моховиков обратился к Логину:

  - Удивительное невежество! Ну скажите, пожалуйста, где тут сходство с воздушным шаром?

  - Да, сходства мало, - согласился Логин. Павликовский продолжал апатично глазеть на небо.

  Пьяная улыбка некрасиво растягивала его малокровные губы. Моховиков продолжал излагать свои соображения:

  - Я, между прочим, думаю, что это комета.

  - Почему вы так думаете, Николай Алексеевич? спросил Павликовский.

  По его лицу видно было, что на него напала блажь заспорить. - На том простом основании, объяснял Моховиков, - что у него есть фост.

  - Извините, я не вижу хвоста.

  - Маленький фостик!

  - И хвостика не вижу,- невозмутимо продолжал настаивать Павликовский.

  - Этак, знаете, закорючкой,- очень убедительно говорил Моховиков, но в голосе его уже звучала нотка нерешительности и сомнения.

  - Нет, я не вижу

  - Гм, странно,- протянул Моховиков, чувствуя себя сбитым с толку. - Ну а что же это, по-вашему? Павликовский принял важный вид и сказал:

  - Как вам сказать! Я думаю, что это - Венера Моховиков постарался придать своему ляду, раскрасневшемуся от вина, еще более глубокомысленное выражение и сказал:

  - А я хочу вам сказать следующее, Сергей Михайлович, - по моему мнению, уж если это не комета-то Курмурий!

  - Как? - удивился Павликовский- То есть Меркурий?

  - Ну да, я и говорю, между прочим, Меркурий.

  - Вы думаете?

  - Да непременно, - убежденно и горячо говорил Моховиков.- Ну посудите сами, какая ж это Венера! Не может быть ни малейшего сомнения, что это именно Меркурий.

  - Пожалуй,- согласился Павликовский, - может быть, и Меркурий.

  Уже его упрямство улеглось, удовлетворенное первою победою; надоело спорить, было все равно. Моховиков пыжился от радости, что верх-таки его.

  Бойкая бабенка, которая выюркнула из толпы и сновала около разговаривающих господ, теперь метнулась к своим товаркам и оживленным шепотом сообщила:

  - Слышь ты, там в шаре сидит не то Невера, не то Мор курий, господам-то не разобрать до точности.

  Среди столпившихся баб послышались боязливые восклицания, молитвенный шепот.

  Логин вышел из города и пошел по шоссейной дороге. Было тихо, темно. Быстро шел. Ветер тихонько шелестел в ушах, напевал скорбные и влажные песни. Мечты и мысли неслись, отрывочные, несвязные, как мелкие вешние льдинки. Несколько верст прошел, вернулся в город и почти не чувствовал усталости.

  Было уже далеко за полночь. Город спал. На улицах никого не было. Когда Логин переходил через одну улицу, мощенную мелким щебнем, покатился под ногами камешек, выпавший из мостовой. Логин огляделся. Недалеко был дом Андозерского.

  Логин поднял камешек и, улыбаясь, пошел к этому дому. Окна были темны. Логин поднял руку, размахнулся и швырнул камешек в окно спальни Андозерского. Послышался звон разбитого стекла.

  А Логин уже быстро шел прочь. Он завернул за первый же угол и все ускорял шаги. Сердце его сильно билось. Но мысли ни на одну минуту не останавливались на этом странном поступке, только неумолчно раздавался в ушах назойливый, звонкий смех стекла, разлетающегося вдребезги, - и смех звучал отчаянием.

  

  

  

  

  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

  

  В беспокойной голове Коноплева разживался план, который, по его расчетам, можно привести в исполнение теперь же, до утверждения задуманного общества: Савве Ивановичу хотелось устроить типографию. Работы нашлось бы, по соображениям Коноплева: мало ли в городе учреждений, которые заказывают множество фирменных бланок. Все заказы достаются типографии в губернском городе, единственной на губернию До той типографии далеко, своя же будет под боком, вот и шанс взять в руки всю типографскую работу в городе.

  Об этом рассуждали, выпивая и закусывая, в одно прекрасное утро в квартире Логина он сам, Коноплев и Шестов. Денег ни у кого из них не было, но это не останавливало: Коноплев был уверен, что все можно достать и устроить в долг; Логин соглашался,- заранее был уверен, что из этого все равно ничего не выйдет, кто-нибудь помешает, наклевещет, а пока все-таки это создает призрак жизни и деятельности; Шестов верил другим на слово по молодости и совершенному незнанию того, как дела делаются. Возник спор, очень горячий, и обострился донельзя: Коноплев рассчитывал, что типография будет печатать даром его сочинения, Логин возражал, что Коноплев обязан платить. Коноплев забегал по комнате, бестолково махал длинными руками и кричал захлебывающейся скороговоркою:

  - Помилуйте, если типография моя, то зачем же я буду платить? Что мне за расчет? Да плевать я хочу на типографию тогда.

  - Типография не ваша собственная, а общая,- возражал Логин.

  - Да польза-то мне от нее какая? - кипятился Коноплев.

  - А польза та, что дешевле, чем в чужой: часть того, что вы заплатите, вернется вам в виде прибыли.

  - Да никогда я вам платить не буду: бумагу, так и быть, куплю, за шрифт, сколько сотрется, заплачу, чего еще!

  - А работа?

  - А работники на жалованье, это из общих средств.

  - Так! А вознаграждение за затраченный вашими компаньонами капитал?

  - Ну, это черт знает что такое-! С вами пива не сваришь. Вы смотрите на дело с узко меркантильной точки зрения, у вас грошовая душонка!

  - Савва Иванович, обращайте внимание на ваши выражения.

  - Ну да, да, именно грошовая, мелкая душонка.

  У вас самые буржуазные взгляды! У вас фальшивые слова:

  на словах одно, на деле другое!

  - Одним словом, мы с вами не сойдемся, я по крайней мере.

  - Я тоже, - вставил Шестов и покраснел. Коноплев посмотрел на него свирепо и презрительно.

  - Эх вы, туда же! А я было считал вас порядочным человеком. Своего царя в голове нет, что ли?

  - Поищите других компаньонов, - сказал Логин,- а нас от вашей ругани избавьте.

  - Что, не нравится? Видно, правда глаза колет.

  - Какая там правда! Вздор городите, почтеннейший.

  - Вздор? Нет-с, не вздор. А если бы вы были честный и последовательный человек...

  - Савва Иванович, вы становитесь невозможны... Но Коноплев продолжал кричать, неистово бегая из угла в угол:

  - Да-с, вы воспользовались бы случаем применить свои идеи на практике. Если я написал, я уже сделал свое дело, а вы обязаны печатать даром, если и я участвую в типографии.

  - Савва Иванович, вы не стали бы даром давать уроки?

  - Это другое дело: там труд, а тут капитал. Эх вы, буржуй презренный! Теперь я понимаю ваши грязные делишки!

  - Да? Какие же это делишки? - спросил Логин, делая над собою усилие быть спокойным.

  - Да не ахтительные делишки, что и говорить! Верно, правду говорят, что вы самый безнравственный человек, что вы так истаскались, что вам уже надоели девки, что вы для своей забавы мальчишек заводите.

  Логин побледнел, нахмурился, сурово сказал:

  - Довольно!

  - Постыдные, подлые дела! - продолжал кричать Коноплев.

  - Молчите! -крикнул Логин, подходя к Коноплеву.

  - Ну уж нет, на чужой роток не накинете платок.

  - Вам не угодно ли взять свои слова назад?

  - Нет-с, не угодно-с, оставьте их при себе!

  - Предпочитаете вызов?

  - Вызов? презрительно протянул Коноплев. - Это какой же?

  - Дуэль, что ли, предпочитаете? Коноплев захохотал. Крикнул:

  - Нашли дурака! У меня жена, дети, стану я всякому проходимцу лоб подставлять.

  В таком случае, вы неуязвимы,- сказал Логин, отвертываясь от него, - судиться я не стану.

  По принципу будто бы? Так я вам и поверил, просто из трусости.

  - Уж это мое дело, а только...

  - А напрасно. Я бы вас на суде разделал, в лоск положил бы. Понимаю я теперь отлично, что и общество ваше-только обольщение одно, а цель тоже какая-нибудь подлая. Черт вас знает, да вы, может быть, бунт затеваете! Прав, видно, Мотовилов, что называет вас анархистом. Только не выгорит ваше общество, не беспокойтесь, пожалуйста, мы с Мотовиловым откроем глаза кому следует.

  Наконец Коноплев изнемог от своей скороговорки и приостановился. Логин воспользовался передышкою. Сказал:

  - А теперь прошу вас избавить меня от вашего присутствия.

  - Не беспокойтесь, уйду, и нога моя больше у вас не будет. Я вам не такая овца, как Егор Платоныч, которого вы совсем обошли.

  А Егор Платоныч сгорал от неловкости. Краснея, забился в угол комнаты и глядел оттуда обиженными глазами на Коноплева. А тот кричал все громче, брызжа бешеною слюною:

  Но на прощанье я вам выскажу всю правду-матку. Вы уж меня больше не обольстите, сахар медович! Я вам отпою.

  - Нет, уж увольте.

  Нет, уж я не смолчу. Да чего уж, коли ваши соседи даже говорят, ведь уж им-то можно знать. Да вас из гимназии гнать собираются!

  - Послушайте, если вы не оставите моей квартиры, я сам уйду.

  - Нет, шалишь, никуда вы от меня не уйдете! Да я за вами по улице пойду, на перекрестках вас расписывать буду, что вы за человек. У вас болячки везде, у вас нос скоро провалится. Туда же еще к честным девицам липнете, свидания им в беседке назначаете!

  Логин подошел к двери-Коноплев загородил дорогу.

  - Вы заманиваете к себе гимназистов и развращаете! Дрожа от бешенства, сдерживаемого с трудом, Логин попытался отстранить Коноплева рукою, - говорить не мог, стискивал зубы: чувствовал, что вместо слов вопль ярости вырвался бы из груди, - но Коноплев схватил его за рукав и сыпал гнусные слова.

  - Да что, вас бить, что ли, надо? - сквозь зубы тихо сказал Логин.

  Сумрачно всматривался в лицо Коноплева-оно все трепетало злобными судорогами и нахально склонялось к Логину: Коноплев был ростом выше, но держался сутуловато, а в горячем споре имел привычку подставлять лицо собеседнику. Он заревел благим матом:

  - Что? Бить? Меня? Вы? Да я вас в порошок разотру. Злобное чувство, как волна, разорвавшая плотину, разлилось в груди Логина, - и в то же мгновение почувствовал он необычайное облегчение, почти радость,- чувство стремительное, неодолимое. Что-то тяжелое, захваченное рукою, подняло с неожиданною силою эту руку и толкало его самого вперед, где сквозь розовый туман белело злое лицо с испуганно забегавшими глазами.

  Шестов крикнул что-то и бросился вперед к Логину. Тяжелый мягкий стул упал у стены с резким треском разбитого дерева, и пружины его сиденья встревоженно и коротко загудели. Коноплев, ошеломленный ударом по спине, с растерянным и жалким лицом отодвигал дрожащими руками преддиванный стол. Логин отбросил ногою кресло с другой стороны стола; Коноплев опять увидел перед собою лицо Логина, багровое, с надувшимися на лбу венами, окончательно струсил, опустился на пол и юркнул под диван. Закричал оттуда глухо и пыльно:

  - Караул! Убили!

  Логин опомнился. Подошел к Шестову. Сказал:

  - Какие безобразия способен выделывать человек! Вы его уберите. Скажите, чтоб вылез.

  Старался улыбнуться. Но чувствовал, что дрожит как в лихорадке и готов разрыдаться. Торопливо вышел.

  Шестов скоро поднялся к нему наверх. Сказал:

  - Я пока посижу, пусть уходит, а то всю дорогу ругаться будет.

  Скоро Логин увидел из окна, как Коноплев шел тою особенною, виновато-стыдливою походкою, какою ходят только что побитые люди.

  - Вот какое- здесь общество! - печально рассуждал Шестов. - Клеветы, сплетни!

  - То-то вот клеветы, - сказал Логин, - а знаете пословицу: без огня дыма не бывает?

  - Как же это так? - удивленно спросил Шестов.

  - А так, что мы сами виноваты. Действуем, точно в пустоте живем. Или как тот черт, который стриг свинью:

  визгу много, а шерсти нет. А вокруг нас люди, со своими пороками и слабостями. Они хотят жить по-своему для себя; они правы. И мы правы, пока делаем для себя. А чуть ступим хоть шаг в область чужой души, берем на себя заботу о других, тут уж нечего на стену лезть, когда слышим критику.

  - Какая же это критика-клевета, сплетня!

  - А вы бы хотели, чтоб у нас даже и клеветы и сплетен не было? - угрюмо спросил Логин.- Как-никак, все же это общественное мнение, первые ступени общественного самосознания.

  - Хороши ступени!

  - Что делать: все хорошее произошло из очень скверных, на наш взгляд, явлений.

  

  Шестов ушел. Горькие чувства томили Логина. Порывами вспыхивал гнев, и тогда изза озлобленного лица Коноплева опять вставала грузная фигура Мотовилова.

  Наконец мысли остановились на Анне. К душе приникло успокоение. Образ Анны искрился, переливался тонкими улыбками, доверчивыми взорами. Но Логин не решался идти к ней сегодня с сумерками и стыдом разбросанных мыслей.

  Нелепая клевета вспоминалась часто, как злое наваждение, - и вызывала жестокое- желание мучить кого-нибудь слабого и наслаждаться муками. Логину