Сологуб Федор - Тяжелые сны

громко, - за рекой деревянные развалины, - что-то вроде мельницы. Через полчаса,- опять шепнул он,- я там буду.

  Он отошел от Ивакиной. Глаза его глядели устало и слегка насмешливо.

  Ивакина заволновалась и стала пробираться к кустам. Она приняла так много предосторожностей быть незамеченною, что все заметили ее желание скрыться. Но у нее был такой несчастный вид, что никто не мешал ей, и только Баглаев начал объяснять что-то на ухо Андозерскому, давясь от хохота. Андозерский выслушал, захохотал, хлопнул Баглаева по плечу и закричал:

  - Ах ты, брехун, что выдумал!

  Баглаев испугался и растерянно забормотал:

  - Ну, ну, пожалуйста, ты вслух не повторяй, здесь барышни.

  - Так ты и не говори при барышнях -таких вещей, гусь лапчатый!

  - Ну, ну, нализался ни свет ни заря, да и безобразничаешь, - надо и стыд знать.

  - Выпьем, брат Юша, лучше, - примирительно сказал Андозерский.

  - Ну, вот это - дело. А то что хорошего так-то, - рот нараспашку, язык на плечо. И хлобыснуть можно.

  - И при барышнях можно?

  - Это, брат, всегда можно. Ее же и монахи приемлют.

  Евлалия Павловна беседовала тихо с юным товарищем прокурора. Ее щеки раскраснелись, а Браннолюбский млел и таял. Биншток смотрел на них и злился. Когда Браннолюбский отошел, Биншток горячо заговорил о чем-то шепотом; он наклонялся к самому уху Евлалии, под ее широкую, нарядную шляпку Она досадливо отклонилась от него и сказала негромко:

  - Ах, оставьте, - что вы за жених!

  - Что ж такое-! Я, кажется... Положим, я теперь мало получаю, но у меня есть протеже. Евлалия засмеялась язвительно.

  - Протеже! Туда же! А с Жозефиной кто целовался?

  Она отошла от Биншток а. Он сделал сердитое лицо и стал иронически улыбаться. Логин подошел к нему. Биншток сказал злобно:

  - Ну, люди здесь! Скандал!

  - А что?

  - Сплетники, клеветники. Знаете, например, что про вас говорит Браннолюбский? Логин нахмурился и спросил:

  - А помните, что вы сами обо мне говорили? Глаза Биншток а смущенно забегали.

  - Что вы, Василий Маркович, когда же это? Кто это вам сказал? Поверьте, я всегда за вас, а вот Андозерский...

  - Не желаю этого знать, - сухо прервал его Логин и отошел от него.

  Биншток торчал среди полянки и сконфужена о улыбался.

  Меж тем, в ожидании завтрака, общество расходилось с лужайки в лес. Барышни вздумали купаться: Валя обещала показать превосходное место. Но когда уже совсем собрались уходить, Анна сказала что-то на ухо Клавдии. Клавдия покраснела и села на прежнее место.

  - Что же ты, не пойдешь? - спросила ее Анна.

  - Конечно, не пойду.

  Так и я не пойду, - сказала Анна и тоже села.

  Остались и другие. Клавдия тихо сказала Анне:

  - Ты же сама говоришь...

  Анна взглянула на нее холодными, ясными глазами, повела плечом и лениво ответила:

  - Я наверное не знаю, - я только так подумала. Да и не все ли равно?

  Валя и Варя попытались было уговорить других идти с ними, потоптались, похихикали и пошли себе одни. Анна посмотрела за ними с равнодушною улыбкою и сказала:

  - Все ушли понемногу, пойдем и мы куда-нибудь. Она пошла в другую сторону от ручья, между кустами и дорогою. Клавдия и Нета шли за нею.

  - Как надоели мне эти господа! - говорила Клавдия.- Как с ними мучительно скучно!

  Анна задумалась о чем-то. Почти бессознательно сорвала она тонкую ветку, оброснула ее и легонько покачивала ею по своему платью.

  - Кажется, он не вовремя затеял это, - сказала она вдруг.

  - Ты про кого это? - удивилась Клавдия.

  - Я думаю про Логина.

  - Ты уж не влюбилась лир-воскликнула Нета и засмеялась. - Вот уж прелесть! Какой-то неодушевленный.

  Анна покраснела и сказала:

  - А ты, одушевленная...

  - Да уж я, конечно, - с бойкою гримасою говорила Нета.

  - А он что?

  Нета быстро огляделась-никого близко не было.

  - Не знаю, как быть,- зашептала она,- хоть убегом венчайся, так ни за что не отдадут.

  - Поэтично! - насмешливо сказала Клавдия.

  - Вот уж нет,- одна досада! То ли дело, как все по порядку.

  - Фата, цветы, подружки, певчие, - тихо улыбаясь, говорила Анна.

  

  Логин стоял на мостике, который своими полу с гнившими досками уныло навис над веселым ручьем Безоблачно ясен был день- безнадежно тоскливо было в душе Логина.

  Андозерский и Баглаев подошли к нему. Оба они были чем-то радостно возбуждены. Андозерский сказал со смехом:

  - Барышни не пошли купаться, - жаль! Все Анюточка виновата.

  - Что ж, ты подсматривать собирался? - спросил Логин почти враждебно.

  - А то зевать, что ли? Ну да ничего, и эти две сестрицы недурнененькие, как веретенца ровненькие.

  - Сущие лягушки по грациозности,- сказал хихикая Баглаев. - Пойдем, спасибо скажешь.

  - Они не обидятся, - убеждал Андозерский.- Нарочно на видное место пошли.

  Они оба потянули за собою Логина, но он наотрез отказался,- и они отправились вдвоем подсматривать за купающимися девицами. Сестры плескались в ручье на открытом месте, где было широкое русло. Еще издали были слышны их крики и визги и всплески воды под их ногами. Андозерский и Баглаев остановились за кустами и смотрели на купальщиц. Потом присели на корточки и пробрались поближе к берегу.

  Валя метнула на них вороватыми глазами, затрепетала от веселой радости и сделала вид, что не замечает никого. Тихонько сказала что-то сестре. Варя посмотрела в ту же сторону и тоже притворилась, что ничего не видит. Сестры смеялись и плавали, и брызги воды вздымались со звонким, стеклянным плеском из-под их проворных ног. Сильные, стройные тела под ярким, веселым солнцем выделялись розово-золотистыми яркими пятнами среди белых брызг, синей полупрозрачной воды, веселой зелени леса и желтой полосы прибрежного песку, на котором лежали платья. Тяжелые черные волосы красиво осеняли загорелые лица с блудливыми глазами и пышно-багряными щеками.

  - Вот бы сюда Гомзина, - захихикал Баглаев,- то-то бы он зубами защелкал.

  - А вот и Валькин жених любуется, сказал Андозерский. - Эх, рылом не вышел!

  - Чучело гороховое! - подхватил Баглаев. - Черти у него на роже в свайку играли, Ишь, глазища выкатил!

  На другом берегу из-за кустов выглядывала кудрявая голова Якова Сеземкина. Очевидно, что он не видел тех, кто стоял против него: его глаза жили в это время одною только Валею, - он словно заучивал каждую черточку красивого тела. Сестры видели его и были рады.

  Логин постоял на мосту, потом перешел ручей и стал взбираться на высокий берег по узкой тропинке Но когда с вершины холма услышал смех и голоса купающихся сестер и увидел, что они плещутся на открытом месте, он повернул назад-и вдруг встретил Жозефину Баглаеву. Она запыхалась от скорой ходьбы. У нее было озабоченное и раздраженное лицо. Быстро спросила:

  - Где мой муж?

  - Право, не знаю.

  - Ах, вы его укрываете! - злобно закричала Баглаева, и черные глаза ее гневно засверкали на Логина. - Но не беспокойтесь, - найду и без вас.

  Пробежала мимо Логина. Он остановился и прислушался. Скоро услышал ее гневливые крики и громкий визг и смех сестер Дылиных.

  Вспомнил, что Ивакина уже давно ждет его. То подымаясь, то опускаясь по крутым откосам берега, пробирался к той мельнице, которую показал Ивакиной Иногда приходилось схватываться за смолистые ветви молодых елок, чтоб не соскользнуть вниз.

  В укромном местечке за кустами увидел нежную парочку: Нета и Пожарский сидели рядом, тесно прижимались друг к другу, любовно переглядывались и говорили. Он прошел сзади их-не заметили. Сладкий, звонкий поцелуй раздался за ним и разнежил его истомою желания.

  Наконец Логин добрался до заброшенной мельницы. Ивакина сидела на пороге покинутой избы. Ее горячее лицо было почти красиво, - -таким пылким нетерпением сверкали маленькие глазки. Логин сказал:

  - Вот вы где! Пойдемте-ка вниз, авось нас там угостят варей.

  Ивакина робко подала ему руку, и они потихоньку пошли к мостику. Логин сказал:

  - Так вот, любезнейшая Ирина Петровна, вы хотите знать, когда именно. Извольте,- но сначала дайте клятву, что вы сохраните это в тайне.

  - Клянусь, - торжественно сказала Ивакина. Логин остановился, выпустил ее руку и, мрачно глядя на нее, сказал:

  - Клянитесь спасением вашей души Ивакина изумилась и даже всплеснула руками.

  - Но, помилуйте, это - нерациональная клятва. С тех пор, как Дарвин доказал...

  - Ну, все равно, - снисходительно сказал Логин,- каждый дает обещание сообразно своим убеждениям. Да вы, может быть, толстовка?

  - Я отношусь, понятно, к великому русскому писателю с глубочайшим уважением, но нахожу, что пресловутые доктрины о непротивлении злу, о неделании,- ошибки гениального человека. Когда повсюду вокруг царит беспросветное зло, когда паразиты на двух ногах и кулаки в поддевках и во фраках сосут народную кровь, обязанность каждого честного гражданина-борьба и труд. К тому же ссылки на такой устарелый источник, как Евангелие, в наш электрический и нервный век я признаю нерациональными и несовременными: принципы, изложенные в этой замечательной книге вперемежку с легендами, конечно, были в свое время полезны, но уже давно отслужили человечеству свою службу.

  - Итак, заповедь: не клянись...

  - В обыкновенных условиях жизни я отвергаю клятву, как недостойное уважающих себя людей проявление взаимных отношений недоверия и мелочной подозрительности. Но в исключительных случаях, когда дело касается социальных и прогрессивных интересов, а также возвышенно-идеальных стремлений, я считаю своим долгом признавать обязательность клятвы.

  "Типун тебе на язык, распространенная болячка!"- думал между тем Логин.

  - Итак,- сказал он,- клянитесь не выдавать никому тайны, которую я вам открою, клянитесь наукой, прогрессом и народным благом.

  Ивакина торжественно подняла правую руку и воскликнула:

  - Клянусь наукой, прогрессом и народным благом никому не выдавать тайн, которые будут мне открыты вами!

  - Через две недели в четверг, - таинственным голосом сказал Логин и опять подал руку Ивакиной. Ивакина затрепетала.

  - Как? Что именно?

  - Произойдет решительное: прилетят воздушные шары секретной конструкции и привезут конституцию прямо из Гамбурга.

  - Из Гамбурга! - в благоговейном ужасе шептала Ивакина.

  Она шла взволнованная, не замечая дороги. Логин продолжал:

  - Больше ничего не могу сказать. И помните: за измену-смертная казнь, - в мешок и в воду.

  - О, я знаю, знаю! Я дала клятву, - и сдержу ее!

  - Не занимаетесь ли вы, Ирина Петровна, литературой?

  Ивакина лукаво улыбнулась и спросила:

  - Почему же вы так думаете, Василий Маркович?

  - Да вы так литературно выражаетесь.

  - Да? Вы находите? О, я очень много читаю: не говоря уже о том, что ни одна деталь школьного режима не ускользнула от моего внимания, я читаю много и по общей литературе. Но представьте! В моем захолустье, где вместо людей можно встретить только господ Волковых да совершенно неинтеллигентных волостных писарей, мне не с кем, положительно не с кем, обменяться живыми и свежими мыслями, которые навеиваются чтением книг честного направления. Да, вы угадали: я немножко занимаюсь литературой. То есть я, видите ли, составила одну азбуку по генетически-синтетическому слого-звуковому методу и сборник диктантов популярно-практическинаучного содержания, расположенных по аналитически-индуктивному методу.

  - Очень полезные работы; они, конечно, приняты во многих школах?

  - Увы! К сожалению, у нас везде царит такая рутина, стремление придерживаться раз пробитой колеи: ничего оригинального и знать не хотят. Азбука моя употребляется в двух школах нашего уезда, представьте, только в двух! и в одной школе тетюшского уезда, всего в трех школах. Сборник диктантов постигнут еще более плачевною участью: я не могла даже найти для него издателя и могу употреблять только в своей школе.

  - Это очень печально.

  - Но я не падаю духом. Меня воодушевляет мысль, что в великом процессе поднятия народных масс и я приношу долю пользы, хотя бы и минимальную. Теперь я привожу к окончанию одно грандиозное предприятие, которое стоило мне многих бессонных ночей, нравственной и умственной борьбы и нескольких лет интенсивного труда и неутомимых изысканий.

  Логин напряженно старался не засмеяться. Он сказал:

  - Это очень любопытно. Какое- же это предприятие?

  - Это - хрестоматия для народных школ с целью поставить перед сознанием детей во весь рост те идеальные личности, которых так много на нашей родине, чтобы дети имели образцы для почитания и подражания.

  - А вы верите в идеальные личности?

  - Безусловно! Я привожу литературные примеры идеального священника, доктора, лакея, сестры милосердия, идеальной учительницы, идеального помещика, идеального станового, - словом, идеальных личностей всех сословий.

  - Ну а просто человек, живой человек,- есть он в вашей книге?

  - Это все люди, и притом лучшие!

  - И всей этой слащавой идеальностью вы хотите пичкать деревенских малышей? К чему? Зачем обманывать их? - горячо говорил Логин.

  - К чему? Что же, по-вашему, следует с самого раннего возраста показать детям все худое в жизни и разбить в них веру в хорошее? Нет, школа обязана давать детям положительные идеалы добра и правды.

  - Идеал - Бог, идеальный человек - Христос, а вы им дрянных кумирчиков налепите, приучите всяких лицемерных честолюбцев на пьедестал ставить, по-холопски стукаться лбами, и перед кем?

  - Вы отвергаете, что есть идеально хорошие люди?

  - Не встречал я -таких.

  - Сожалею вас. А я встречала.

  - Всякий паршивец воображает, что он на каждом шагу так подвигами любви и сыплет. А поглядишь-и наилучшие люди самолюбцы, только полезнее для других.

  - Как? Вы отвергаете самоотверженную любовь? Эту святую силу, которая иногда облагораживает даже злодея?

  - Самоотверженная любовь, Ирина Петровна, такая же нелепость, как великодушный голод. Уж коли я люблю, так для себя люблю.

  - Я должна вам сказать, что вы или не видели хороших людей, или не сумели оценить их. Но я глубоко верю в то, что есть высоко-идеальные, светлые личности, и я убеждена, что мы обязаны показать детям идеалы в их жизненном воплощении. Думать иначе, извините меня, могут только черствые натуры или люди, желающие щеголять напускным нигилизмом.

  Ивакина была в большом негодовании; все морщинки ее маленького лица дрожали и волновались. Логин смотрел на нее с улыбкою, но и с досадою.

  "Вот, ведь чахоточная, а какой в ней отважный дух!"-думал он.

  В это время они пришли на лужайку, где остальное общество уже сидело за завтраком, в тени старых илимов и берез.

  - Что, дружище, - закричал Андозерский, - никак тебе Ирина Петровна головомойку за нигилизм задает? Логин засмеялся. Сказал:

  - Да, вот мы об идеалах не сошлись мнениями.

  - Не признавать идеалов-безнравственно и нерационально, - горячо сказала Ивакина.

  - Я вполне согласен с многоуважаемой Ириной Петройной, - внушительно сказал Мотовилов. - Главный недостаток нашего времени-затемнение нравственных идеалов, которым, к сожалению, отличается наша молодежь.

  - Совершенно верно изволили сказать, к сожалению, - подтвердил Гомзин, почтительно оскаливая зубы.

  

  

  

  

  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

  

  Мотовилов ораторствовал об идеалах длинно, внушительно и кругло. Иные почтительно слушали, другие вполголоса разговаривали. Андозерский занимал Нету и украдкою кидал на Анну пронзительные взгляды.

  - Вы были с нею на мельнице? - тихо спросила Клавдия.

  - Да, - сказал Логин, - там хорошо.

  - Хорошо! В этом прекрасном диком месте говорить с нею! И она молола вам суконным языком об идеалах! Какая жалость!

  Логин засмеялся.

  - Вы не любите ее?

  - Нет, я только дивлюсь на нее. Быть такой мертвой, говорить о прописях, букварях и вклеивать в эти разговоры тирады об идеалах, - как глупо! Идеалы установленного образца!

  - Она любит говорить,- сказала Анна,- о том, чего не понимает,- о своем деле. Так, заученные слова, лакированные, прочные. И притом теплые. И бесспорные.

  Она говорила спокойно, - и Логину ее слова, и ясная улыбка, и медленные движения рук казались жестокими.

  Браннолюбский хлопал под шумок рюмку за рюмкою и быстро пьянел. Вдруг закричал:

  - Не согласен! К черту идеалы!

  Но тотчас же "ослабел и лег". Биншток и Гомзин прибрали его, и он больше не являлся. Евлалия Павловна притворялась, что весела, но была в жестокой досаде и безжалостно издевалась над Гомзиным. Биншток не подходил к ней и посматривал злорадно.

  Баглаев сидел рядом с женою; имел пристыженный вид. Девицы Дылины вернулись с видом "как ни в чем не бывало" и только потряхивали мокрыми косами. Андозерский подмигнул Вале, Валя лукаво опустила глазки, Баглаев старательно не глядел на сестер. Нета разрумянилась, и лицо у нее было счастливое.

  Пришли гимназисты; с хохотом рассказывали что-то Андозерскому. Андозерский захохотал. Крикнул:

  - Вот так дети!

  Все повернулись к нему.

  - Вот наши молодые люди интересное зрелище видели.

  - Представьте, - заговорил Петя Мотовилов, показывая гнилые зубы и брызжась слюною,- мальчишки изображают волостной суд: там один из них будто пьяница, его приговорили к розгам. И все это у них с натуры, и тут же приговор исполняют. А девчонки тоже стоят и любуются.

  Барышни

  краснели,

  кавалеры

  хохотали. Баглаева сказала пренебрежительно:

  - Какие грубые русские мужики!

  - Ну и что ж дальше? - спросил Биншток.

  - Да мы ушли: очень уж подробно они представляют, даже противно.

  Жозефина Антоновна сердито ворчала на мужа, сверкала на всех черными глазами и бросала гневные взгляды на Валю. Совсем неожиданно она заявила:

  - Которая дрянь чужих мужей прельщает, той бесстыдной девице иная жена может и глаза выцарапать.

  - Руки коротки, - огрызнулась Валя.

  - Что ж вы на свой счет принимаете, - накинулась на нее Баглаева, - видно, по вашей русской пословице, знает кошка, чье мясо съела?

  Валя хотела было отвечать, но Анна строго уняла ее. Валя ярко покраснела и смущенно начала рассказывать барышням, что говорят в городе о холере. Анна засмеялась, взяла ее за локоть и тихо сказала ей:

  - Надо вас, Валя, вицей хорошенько.

  - За что ж, Анна Максимовна? Почему ж я знала, что он пойдет? - оправдывалась Валя.

  Варвара злорадно смотрела на сестру. Мотовилов сказал внушительно и негромко:

  - А вот мне на вас жалуются, госпожа Дылина. Валя сидела как на иголках и растерянно молчала.

  - Да-с, крестьяне жалуются, - продолжал Мотовилов, помолчав немного.

  - Да за что же? - робко спросила Валя.

  - Вообще, недовольны. Вообще, им не нравится, что учительница. Ну, и вы ссоритесь с сослуживцами и детей балуете, да-с! И все вообще у вас идет навонтараты.

  - Да я, Алексей Степаныч...

  - Ну-с, я вас предупредил, а там не мое дело. А впрочем, и я согласен. По-моему, баба или девка в классе- одно баловство.

  - Ну, что о делах теперь! - вмешался было Баглаев. Но жена сейчас же его уняла.

  - Какое- ты имеешь право вступаться? Разве тебя просили? Разве ты чей-нибудь здесь любовник? Ты от всякой смазливой вертуньи сам не свой. Знай свою жену, и будет с тебя.

  - Знаю, знаю, матушка, виноват!

  - Тото, - наставительно сказал Гуторович, - не фордыбачь, виносос, - у тебя еще вино на губах не обсохло.

  Молодые люди смеялись.

  - Что, напудрили голову? - язвительным шепотом спрашивала Варя у своей сестры. - Так тебе и надо!

  

  Логин и Пожарский стояли в стороне. Логин спросил:

  - Скоро на вашей свадьбе запируем?

  - Какая там свадьба! - уныло сказал Пожарский.

  - Что так?

  - Сама девица-ничего, почтительна к нам, что и говорить, да вот где точка с запятой: богатый, но неблагородный родитель и слышать о нас не хочет, - козырь есть на примете.

  - Плохо! Но все ж вы попытайтесь.

  - Чего пытаться-то? Формальное предложение сегодня по дороге делал,- нос натянули. А вы, почтеннейший синьор, уж за престарелой ingenue* приударили, за Ивакиной. Но это сушь! Вы бы лучше наперсницу барышень тронули, - веселенькая девочка!

  - Занята уж она, мой друг.

  - Фальстаф?

  - Нет. Это - ложная тревога Жозефины, - жених

  - Елена прекрасная, значит, даром волнуется?

  - Совершенно напрасно.

  Биншток обратился к Мотовилову с заискивающею улыбкою:

  - Алексей Степаныч, вот Константин Степаныч желает прочесть вам стихи.

  - Стихи? Я не охотник до стихов: стихами преимущественно глупости пишут.

  - Но это, - сказал автор, Оглоблин, - совсем не -такие стихи. Я взял смелость написать их в вашу честь.

  - Пожалуй, послушаем, - благосклонно согласился Мотовилов.

  Логин с удивлением смотрел на неожиданного автора стихов в честь Мотовилова; его раньше не было на маевке, и как он сюда попал, Логин не заметил. Оглоблин стал в позу, заложил руку за борт пальто и, делая другою рукою нелепые жесты, прочел на память:

  

  Недавно гражданин честной,

  Наш друг и педагог искусный,

  Был вдруг постигнут клеветой

  И возмутительной, и гнусной.

  И кто же первый клеветник?

  Его завистливый коллега!

  Быть может, цели бы достиг

  Лукавый нравственный калека,

  Но вдруг за правду поднялся

  Боярин доблестно бесстрашный,

  И речью гневнобесшабашной

  Скликать сограждан принялся,

  И им всеобщего протеста

  Проект разумный предложил

  Против того, что дали место

  В тюрьме тому, кто честен был.

  И говорит, не устава,

  Боярин мудрый за того,

  Кто горько слезы лил, рыдая,

  Когда схватили вдруг его,-

  И за невинного хлопочет,

  И постоять за правду рад,

  И доказать начальству хочет,

  Кто в этом деле виноват.

  Хвала, боярин именитый!

  Живи и здравствуй столько лет,

  Чтоб был ты в старости маститой

  Не только дед, но и прадед!

  А нам тебе кричать пора:

  Ура! ура! ура! ура!

  

  Стихотворение, прочитанное с чувством и с дрожью в голосе, произвело впечатление. Мотовилов встал и горячо пожимал руку Оглоблина. На лице его лежал отпечаток величия души, которой услышанные похвалы были как раз в пору. Говорил:

  - Очень вам благодарен за чувства, выраженные вами по отношению ко мне. Но и вообще очень прочувствованные стихи - такие мысли делают вам честь.

  Оглоблин прижимал руку к сердцу, кланялся, бормотал чтото умиленное. Около него столпились, пожимали руку, хвалили за хорошие чувства. Баглаев восклицал:

  - Ловкач! Обожженный малый!

  Были немногие, на которых чтение произвело иное впечатление. Палтусов улыбался язвительно. Логин слушал с досадою. Клавдия тихонько засмеялась при

  словах

  "нравственный калека"; потом она слушала с презрительно-скучающим видом. Анна хмурила брови, неопределенно улыбалась; слово "прадед" рассмешило ее своим ударением, и она весело, долго смеялась. Нета чувствовала себя неловко: стихи ей нравились, но презрительный вид Клавдии и смех Анны заставляли ее краснеть.

  Клавдия спросила Валю:

  - Что, Валя, понравились вам стихи?

  - Отличные стишки, - с убеждением сказала Валя.- А вот теперь есть еще очень хороший поэт, господин Фофанов, совсем вроде Пушкина. Говорят, ему одно время запретили писать.

  - За что же?

  - Ну вот, разве вы не слышали?

  - Не слышала.

  - Да, а теперь, говорят, опять пишет. Тоже, говорят, очень хорошие стишки.

  

  Анна стояла одна у ручья. Задумчиво глядела на тихо струящуюся воду, на темно-зеленые, широкие листья водяного лопуха. Они качались и дремали, но Анна знала, что над ними развернутся, будет время, большие белые цветы. Издалека слышался резкий стук дятла.

  Логин подошел к Анне. Спросил:

  - И зачем вы здесь?

  Анна улыбнулась. Логин продолжал:

  - Такое пошлое все это общество! Впрочем, пусть их, здесь хорошо, вот здесь, где мы одни.

  Осторожно заглянул в ее рдеющее лицо. Глаза ее были грустны и ласковы. Руки их сошлись в нежном пожатии, и ощущение радости пронизало обоих, как внезапная боль.

  Вдруг страстное желание чего-то невозможного повелительно охватило Логина. Он смотрел на Анну, и ему стало досадно, что она теперь нарядна, как все. Спросил притворно-ласково:

  Вы сегодня опять в новом платье?

  - И рыбы наряжаются, бывает пора, - ответила она. - Я люблю радость.

  - Только радость?

  - Нет, и все в жизни. Хорошо испытывать разное. Струи Мэота, и боль от лозины-во всем есть полнота ощущений.

  Логину больно было думать, что Анна переносит боль. А она говорила спокойно:

  - Хорошо чувствовать, как падают грани между мною и внешним миром,- сродниться с землею и с воздухом, со всем этим.

  Показала широким движением руки на воду ручья, на лес, на далекое- небо,- и все далекое- показалось Логину близким.

  

  Пьяный мужик топтался на дороге. Понемногу делался смелее, все ближе подвигался к веселящимся господам. Подбитое лицо, недоумевающие глаза, тусклая постоянная улыбка на синеватых, сухих губах, взлохмаченные волосы, плохая одежонка; пахло водкою; впечатление безвозвратно опустившегося пропойцы.

  Баглаев захихикал. Сказал Логину тихонько:

  - Скандальчик будет, чует мое сердце, веселенький скандальчик.

  Логин вопросительно посмотрел на него. Баглаев объяснял:

  - Видишь этого субъекта? Ну, это, в некотором роде, соперник Алексея Степановича.

  - Как это так? - спросил Логин.

  - А это Спирька, Ульянин муж, той, знаешь, что у Мотовилова живет, экономкой, понимаешь? Мотовилов Спирьке рога ставит, а Спирька с горя пьянствует.

  - Вот так мужичинища! - опасливо сказал Биншток. - Этот притиснет, так мокренько станет.

  Спирька был уже совсем близко и вдруг заговорил:

  - Ежели, к примеру, господин какую девку из нашего сословия, то, выходит, на высидку, а там, брат, ау! пошлют лечиться на теплые воды. Ну а ежели кто баб, так я так полагаю, что и за это по головке не погладят

  - Ты, Спирька, опять пьян, - сказал Гомзин.

  - Пьян? Вот еще! Важное дело! И господа пьют. Вот в нашей школе учитель пьет здорово, а где научился? В семинарии, обучили в лучшем виде, всем наукам, и пить, и, значит, за девочками.

  - Спиридон, уходи до греха,- строго сказал Мотовилов.

  - Чего уходи! Куда я пойду? Ежели теперь моя жена... Ты мне жену подай, - взревел яростно Спирька,- а не то я, барин, и сам управу найду. Есть и на вас, чертей...

  Но тут Спирьку подхватили мотовиловские кучера и извозчики, за которыми успел сбегать проворный Биншток. Спирька отбивался и кричал:

  - Ты меня попомни, барин: я тебе удружу, я тебе подпущу красного петуха.

  Но скоро крики его затихли в отдалении. Общество усиленно занялось развлечениями. Все делали вид, что никто ничего не заметил. Тарантина затянула веселую песенку, ей стали подтягивать. Нестройное, но громкое- и веселое пение разносилось по лесу, и звонкий вой передразнивал его.

  Биншток придумывал, что бы сказать приятное Логину, доказать, что он не клевещет на Логина, а сочувствует. Подошел к Логину и сказал, делая серьезное лицо:

  - Несчастный человек-этот Спиридон. Мне его очень жалко!

  - Да? - переспросил Логин.

  - Правда! И я думаю, что все беды народа от его невежества и малой культурности. Я часто мечтаю о том времени, когда все будут равны и образованны.

  - И мужики будут щеголять в крахмальных сорочках и цилиндрах?

  - Да, я убежден, что такое- время настанет.

  - Это будет хорошо.

  - Еще бы! Тогда не будет этой захолустной тосчищи:

  общество везде будет большое. И вообще у нас много предрассудков. Вот хоть брак. Дети Адама женились на сестрах, отчего же нам нельзя?

  - В самом деле, как жаль!

  - Или древние пользовались мальчиками, а мы отчего же?

  - Да, все предрассудки, подумаешь!

  - Но прогресс победит их, все это будет впоследствии, и свободный брак, и все, и вольная проституция.

  - Именно.

  - А какую стишину он сляпал! - осклабился Биншток.

  - Вам нравится? Биншток фыркнул.

  - Еле выдержал!

  - Ну что, канашка-соблазнитель,- сказал подошедший Гуторович, - что ж барышень забыли? Евлалия, живописная раскрасавица, поди, соскучилась!

  - А ну ее! - досадливо сказал Биншток и отошел. Пьяный Баглаев подходил то к одному, то к другому и таинственно шептал:

  - А ведь Спирьку-то Логин подуськал, никто, как он, уж это, брат, верно. Уж я знаю, мы с ним приятели.

  - Ты врешь, Юшка, - сказал Биншток.

  - А, ты не веришь? Мне, голове? Ах ты немецкая штука! Эй, ребята, - заорал Баглаев, - немца крестить, Быньку! В воду.

  Подвыпившие молодые люди с хохотом окружили Бинштока и потащили его к ручью. Биншток хватался за кусты и кричал:

  - Костюмчик испортите, вся новая тройка! Скандал.

  

  

  

  

  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ

  

  Царский день. К концу обедни церковь наполнилась. Чиновники с важным положением в городе пыжились впереди, в мундирах и при орденах. Сбоку, у клироса, стояли их дамы. И они, и оне мало думали о молитве; они крестились с достоинством, оне с грациею, и в промежутке двух крестных знамений вполголоса сплетничали-так было принято. Барышни жеманились и часто опускались на колени от усталости. Одна из них молилась очень усердно; прижав ко лбу средний палец, стояла несколько мгновений неподвижно на коленях, с глазами, устремленными из-под руки на образ, потом кончала начатое знамение и прижималась лбом к пыльному полу.

  Дальше стояла средняя публика: чиновники помоложе, красавицы из мещанского сословия. Еще дальше- публика последнего разбора: мужики в смазных сапогах, бабы в пестрых платочках. Седой старик в сермяге затесался промеж средней публики, истово клал земные поклоны, шептал что-то. Два канцеляриста, один маленький, сухонький, тоненький, как карандаш, другой повыше и потолще, бело-розовое лицо вербного херувима, подталкивали друг друга локтями, показывали глазами на старика и фыркали, закрывая рты шапками.

  Впереди слева стояли рядами мальчишки, ученики городского училища. Стояли смирно, исподтишка щипались. В положенное время крестились, дружно становились на колени. Детские лица были издали милы, и очень красивы были коленопреклоненные ряды, особенно для близоруких, не замечавших шалостей. За ними стоял Крикунов. Молитвенно-сморщенное лицо; злые глазки напряженно смотрели на иконостас и на мальчишек; маленькая головка благоговейно покачивалась. Новенький мундир, сшитый недавно на казенный счет по случаю проезда высокопоставленной особы, стягивал его шею и очень мало шел к его непредставительной фигурке.

  Мальчик лет двенадцати, пришедший с родителями, молился усердно, делал частые земные поклоны. Когда подымался, видно было по лицу, что очень доволен своею набожностью.

  Певчие, из учеников семинарии и начальной при ней школы, были хороши. Пели на хорах, как ангелы. Регент, красное лицо, свирепая наружность, увесистый кулак. Зазевавшиеся дискантики и сплутовавшие альтики испытывали неоднократно на своих затылках силу регентовой длани. Поэтому шалили только тогда, когда регент отворачивался. Публика не видела их, слушала ангельское пение и не знала, что уши певцов, изображавших тайно херувимов, находятся в постоянной опасности.

  День выдался жаркий, сухой. В соборе становилось душно. Логин стоял в толпе; мысли его уносились, и пение только изредка пробуждало его. Потные лица окружающих веяли на него истомою.

  Молебен кончился. Особы и дамы их прикладывались к кресту; они и оне старались не дать первенства тому, кто по положению своему не имел на то права.

  К Логину подошел Андозерский в красиво сшитом мундире. Спросил:

  - Что, брат, жарища? А как ты находишь мой мундир, а? Хорош?

  - Что ж, недурен.

  - Шитье, дружище, заметь: мундир пятого класса, почти генеральский! Это не то, что какого-нибудь восьмого класса, бедненькое шитьецо. А ты что не в мундире?

  - Ну что ж, - с улыбкою ответил Логин, - мой мундир восьмого класса, - что в нем? Бедненькое шитьецо!

  - Да, брат, я многонько обскакал тебя по службе. Что ж ты не тянешься?

  - Это для мундира-то?

  - Ну, для мундира! Вообще, мало ли. Ну да ты, дружище, и так по-барски устраиваешься.

  - Это как же?

  - Да как же: свой казачок, обзавелся, вроде как бы крепостного, - да еще какой смазливый.

  В голосе Андозерского прорвалась нотка злобного раздражения. Логин усмехнулся. Спросил:

  - Уж не завидуешь ли?

  - Нет, брат, я до мальчиков не охотник.

  - Ты, мой милый, как я вижу, до глупостей охотник, да и до глупостей довольно пошлых.

  - Ну, пожалуйста, не очень.

  - Только ты вот что скажи: сам ты сочинил свою эту глупость или заимствовал от кого и повторяешь?

  - Позволь, однако я, кажется, ничего оскорбительного...

  - А ну тебя, - прервал Логин и отвернулся от него.

  Андозерский злобно усмехнулся. Язвительно подумал:

  "Не нравится, видно!"

  Слова о казачке он слышал от Мотовилова, счел их чрезвычайно остроумными и повторял всякому, кого ни встречал, повторял даже самому Мотовилову.

  Дома Логин нашел приглашение на обед к Мотовилову; были именины Неты. По дороге встретил Пожарского. Актер был грустен, но храбрился. Сказал:

  - Великодушный синьор! Вы, надо полагать, направляете стопы "в ту самую сторонку, где милая живет"?

  - Верно, друг мой!

  - Стало быть, удостоитесь лицезреть мою очаровательную Джульетту! А я-то, несчастный...

  - Что ж, идите, поздравьте именинницу.

  - Гениальнейший, восхитительный совет! Но, увы! Не

  могу им воспользоваться,- не пустят. Формально просили не посещать и не смущать.

  - Сочувствую вашему горю.

  - Ну, это еще полгоря, а горе впереди будет.

  - Так тем лучше,- значит, "ляг, опочинься, ни о чем не кручинься"!

  - А великодушный друг сварганит кой-какое дельце, а? Не правда ли?

  Пожарский схватил руку Логина, крепко пожимал ее и умильно смотрел ему в глаза, просительно улыбался. Логин спросил:

  - Какое- дело? Может, и сварганим.

  - Будьте другом, вручите прелестнейшей из дев это бурнопламенное послание, - но незаметным манером.

  Пожарский опять сжал руку Логина, - и сложенная крохотным треугольником записочка очутилась в руке Логина. Логин засмеялся.

  - Ах вы, ловелас! Вы моему другу дорогу перебиваете, да еще хотите, чтоб я вам помогал.

  - Другу? Это донжуан Андозерский-ваш друг? Сбрендили, почтенный,- не валяйте Акимапростоту, он вам всучит щетинку. Да вы, я знаю, иронизировать изволите! Так уж позвольте быть в надежде!

  Когда Логин здоровался с Нетою, он ловко всунул ей в руку записку. Нета вспыхнула, но сумела незаметно спрятать ее. Потом она долго посматривала на Логина благодарными глазами. Записка обрадовала ее, - она улучила время ее прочесть, и щеки ее горели, так что ей не приходилось их пощипывать.

  

  Перед обедом у Мотовилова в кабинете сидели городские особы и рассуждали. Мотовилов говорил с удвоенно-важным видом:

  - Господа, я хочу обратить ваше внимание на следующее печальное обстоятельство. Не знаю, изволили вы замечать, а мне не раз доводило