Главная » Книги

Мельников-Печерский Павел Иванович - В лесах. Книга 1-я., Страница 30

Мельников-Печерский Павел Иванович - В лесах. Книга 1-я.


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30

ржат твердо, опять же не гнусят, как во многих местах у наших христиан повелось...
  - А ты, друг, не больно их захваливай,- перебила Манефа.- Окромя Марьюшки да разве вот еще Липы с Грушей (Липа - уменьшительное Олимпиады, Груша - Агриппины, или, по просторечию, Аграфены.), и крюки-то не больно горазды они разбирать. С голосу больше петь наладились, как господь дал... Ты, живучи в Москве-то, не научилась ли по ноте петь?- ласково обратилась она к смешливой Устинье.
  - Когда было учиться-то мне, матушка?- стыдливо закрывая лицо передником, ответила пригожая канонница.
  - Все дома да дома сидишь - на Рогожском-то всего только раз службу выстояла.
  - Она понятлива, матушка, я ее обучу,- улыбнувшись на Устинью, молвил Василий Борисыч.
  Зарделась Устинья пуще прежнего от речей московского посланника.
  - Обучай их, Василий Борисыч, всех обучай, которы только тебе в дело годятся, уставь, пожалуйста, у меня в обители доброгласное и умильное пение... А то как поют? Кто в лес, кто по дрова.
  - Оченно уж вы строги, матушка,- сказал Василий Борисыч.- Ваши девицы демество даже разумеют, не то что по другим местам... А вот, бог даст, доживем до праздника, так за троицкой службой услышите, каково они запоют.
  - Троицкая служба трудная, Василий Борисыч,- молвила Манефа,- трудней ее во всем кругу (Круг (церковный)- устав службы на весь год.) нет: и стихеры большие и канон двойной, опять же самогласных (Самогласен - церковная песнь, имеющая свой особый напев.) довольно... Гляди, справишься ли ты, Марьюшка?
  - Справится, матушка, беспременно справится,- ответил за головщицу Василий Борисыч.- И "седальны" (Особые церковные песни за всенощными, во время пения которых позволяется сидеть.) не говорком будут читаны,- все нараспев пропоем.
  - Уж истинно сам господь принес тебя ко мне, Василий Борисыч,- довольным и благодушным голосом сказала Манефа.- Праздник великий - хочется поблаголепнее да посветлей его отпраздновать... Да вот еще что - пение-то пением, а убор часовни сам по себе... Кликните, девицы, матушку Аркадию да матушку Таифу - шли бы скорей в келарню сюда...
  Сотворив поясной поклон перед игуменьей, Устинья чинно вышла из келарни, но только что спустилась с крыльца, так припустила бежать, что только пятки у ней засверкали.
  Минут через пять вошла Аркадия, а следом за ней Таифа. Сотворя семипоклонный начал перед иконами и обычные метания перед игуменьей, поклонились они на все стороны и, смиренно поджав руки на груди, стали перед Манефой, ожидая ее приказаний.
  - До святой пятидесятницы не долго, часовню надо прибрать по-доброму,- сказала игуменья.
  - Все будет сделано, матушка,- с низким поклоном ответила Аркадия.- Как в прежни годы бывало, так и ноне устроим все.
  - И полы, и лавки, и подоконники девицам вымыть чисто-начисто,- не слушая уставщицу, продолжала Манефа.- Дресвой бы мыли, да не ленились, скоблили бы хорошенько. Паникадилы да подсвечники мелом вычистить.
  - К пасхе чищены, матушка,- заметила уставщица.
  - Оклады на иконах как жар бы горели,- не останавливаясь, продолжала Манефа.- Березок нарубить побольше, да чтоб по-летошнему у тебя осины с рябиной в часовню не было натащено... Горькие древеса, не благословлены. В дом господень вносить их не подобает... березки по стенам и перед солеей расставить, пол свежей травой устлать, да чтоб в траве ради благоухания и заря была, и мята, и кануфер... На солею и перед аналогием ковры постлать новые, большие... Выдай их, Таифушка... Да цветных бы пучков, с чем вечерню стоять, было навязано довольно, всем бы достало и своим и прихожим молельщикам, которые придут... В субботу перед всенощной девиц на всполье послать, цветков бы всяких нарвали, а которы цветы Марья Гавриловна пришлет, те к иконам... Местные образа кисеями убрать, лентами да цветами, что будут от Марьи Гавриловны... А тебе, мать Виринея, кормы изготовить большие: две бы яствы рыбных горячих было поставлено да две перемены холодных, пироги пеки пресные с яйцами да с зеленым луком, да лещиков зажарь, да оладьи были бы с медом, левашники с изюмом... А ты, мать Аркадия, попомни, во всех паникадилах новые свечи были бы вставлены, и перед местными и передо всеми... Вечор поглядела я у тебя - в часовне-то в заднем углу паутина космами висит,- чтоб сегодня же ее не было. Катерина твоя за часовней ходит плохо... Скажи ей, на поклоны при всех поставлю, только раз еще замечу... А ну-ка, Василий Борисыч, благо девицы в сборе - послушала бы я, как ты обучаешь их... Спойте-ка "Радуйся Царице!".
  Василий Борисыч раскрыл минею цветную, оглянул ставших рядами певиц и запел с ними девятую песнь троицкого канона... Манефа была довольна.
  - За такое пение мы тебе за вечерней хороший пучок цветной поднесем,- улыбаясь, молвила она Василью Борисычу.- Из самых редкостных цветков соберем, которы Марья Гавриловна нам пожалует...
  - Пучок-от связать бы ему с банный веник,- со смехом вмешалась Фленушка.- Пусть бы его на каждый листок по слезинке положил.
  - Прекрати,- строго сказала Манефа.- У Василья Борисыча не столь грехов, чтоб ему целый веник надо было оплакать (У старообрядцев, а также и в среде приволжского простонародья держится поверье, что во время троицкой вечерни надо столько плакать о грехах своих, чтобы на каждый листочек, на каждый лепесток цветов, что держат в руках, капнуло хоть по одной слезинке. Эти слезы в скитах зовутся "роса благодати". Об этой-то "росе благодати", говорили, там и в троицкой псальме поется.).
  - Верь ты ему! - с усмешкой сказала не унимавшаяся Фленушка.- На глазах преподобен, за глазами от греха не свободен.
  - Замолчишь ли? - возвысила голос Манефа.- Что за бесстыдница! Не подосадуй, Василий Борисыч, на глупые девичьи речи - она ведь у меня шальная. Василий Борисыч только улыбнулся.
  - Искушение! - встряхнув головой, промолвил он потом и,
  вздохнув, завел с девицами догматик троицкой вечерни.
  Заслушалась Манефа пения, просидела в келарне до самой вечерней трапезы. В урочный час Виринея с приспешницами ужину собрала, и Манефа сама сидеть за трапезой пожелала... Когда яствы были расставлены, все расселись по местам, а чередная канонница подошла к игуменье за благословением начать от Пролога чтение, Василий Борисыч сказал Манефе:
  - Не благословите ли, матушка, заместо чтения спеть что-нибудь?
  - Чего спеть?- спросила игуменья.
  - Духовную псальму какую-нибудь,- ответил Василий Борисыч.
  - Не водится, Василий Борисыч; за трапезой псальмы не поют,- заметила Манефа.
  - Как не поют, матушка? - возразил Василий Борисыч.- Поют,- они ведь божественного смысла исполнены, пристойно петь их за трапезой.
  - Сколь обитель наша стоит,- такого дела у нас не бывало,- сказала Манефа.- Да не бывало и по всему Керженцу.
  
  - Про Иргиз-от, матушка, давеча вы поминали,- подхватил Василий Борисыч.- А там у отца Силуяна (Силуян - игумен Верхнего Преображенского монастыря в Иргизе, сдавший его единоверцам в 1842 году. ) в Верхнем Преображенском завсегда по большим праздникам за трапезой духовные псальмы, бывало, поют. На каждый праздник особые псальмы у него были положены. И в Лаврентьеве за трапезой псальмы распевали, в Стародубье и доныне поют... Сам не раз слыхал, певал даже с отцами...
  - Право, не знаю как,- колебалась Манефа.- Да у меня девицы и псальм-то хороших не знают.
  - А вот я их "Богородичну плачу" на днях обучил,- подхватил Василий Борисыч, - как пречистая богородица у креста стояла да плакала. Благословите-ка, матушка, пропеть... Нечего было делать, уступила Манефа.
  - Бог благословит, пойте во славу божию,- сказала она.
  Василий Борисыч с Марьюшкой головщицей, с Устиньей, Липой и Грушей стали впереди столов. К ним подошла Фленушка, и началось пение:
  Во святом было во граде,
  Во Ерусалиме,
  На позорном лобном месте
  На горе Голгофе -
  Обесславлен, обесчещен
  Исус, сыне божий.
  Весь в кровавых язвах,
  На кресте бысть распят.
  Тут стояла дева мати,
  Плакала, рыдала,
  Сокрушалась и терзалась
  О любезном сыне:
  "Ах ты, сын, моя надежда,
  
  Исус сыне божий,
  Где архангел, кой пророчил,
  Что царем ты будешь?
  Я теперь всего лишаюсь,
  Я теперь бесчадна -
  Бейся, сердце, сокрушайся.
  Утроба, терзайся".
  Со креста узрев, сын божий,
  Плачущую мати,
  Услыхав ее рыданья,
  
  Тако проглаголал:
  "Не рыдай, мене, о мати,
  И отри ток слезный,
  
  Веселися ты надеждой -
  Я воскресну, царем буду
  Над землей и небом...
  Я тогда тебя прославлю;
  И со славой вознесу тех,
  Кто тя возвеличит!.."
  
  Смолкли последние звуки "Богородична плача", этой русской самородной "Stabat mater", и в келарне, хоть там был не один десяток женщин, стало тихо, как в могиле. Только бой часового маятника нарушал гробовую тишину... Пение произвело на всех впечатление. Сидя за столами, келейницы умильно поглядывали на Василья Борисыча, многие отирали слезы... Сама мать Манефа была глубоко тронута.
  - И откуда такую песню занес ты к нам, Василий Борисыч?- с умиленьем сказала она.- Слушаешь, не наслушаешься... Будь каменный, и у того душа жалостью растопится... Где, в каких местах научился ты?
  - По разным обителям ту песнь поют, матушка...- скромно
  ответил Василий Борисыч.- И по домам благочестных христиан поют. Выучился я петь ее в Лаврентьеве, а слыхал и в Куренях и в Бело-Кринице. А изводу (Курени, или Куреневский - раскольничий скит в Юго-Западном крае. Извод - редакция, а также место происхождения или указание на место происхождения. ) она суздальского. Отоль, сказывают, из-под Суздаля, разнесли ее по обителям.
  - Спасибо, друг, что научил девиц "Плачу богородичну"... Много духовных песен слыхала я, а столь сладостной, умильной, не слыхивала,- молвила Манефа.- Много ль у тебя таких песен, Василий Борисыч?
  - Довольно-таки, матушка,- ответил он.- Сызмальства охоту имел к ним - кои на память выучил, кои списал на бумагу... Да вот искушение!.. тетрадку-то не захватил с собою... А много в ней таких песен.
  - Жаль, друг, очень жаль, что нет с тобой той тетради..- молвила Манефа.- Которы на память-то знаешь, перескажи девицам - запишут они их да выучат... Марьюшка, слышишь, что говорю?
  - Слушаю, матушка,- с низким поклоном отозвалась головщица.
  
  * * *
  
  Кончилась трапеза... Старицы и рабочие белицы разошлись по кельям, Манефа, присев у растворенного окна на лавку, посадила возле себя Василья Борисыча. Мать Таифа, мать Аркадия, мать Назарета, еще три инокини из соборных стариц да вся певчая стая стояли перед ними в глубоком молчанье, внимательно слушая беседу игуменьи с
  московским послом...
  Про Иргиз говорили: знаком был он матери Манефе; до игуменства чуть не каждый год туда она ездила и гащивала в тамошних женских обителях по месяцу и дольше... Василий Борисыч также коротко знал Иргизские монастыри. Долго он рассуждал с Манефой о благолепии тамошних церквей, о стройном порядке службы, о знаменитых певцах отца Силуяна, о пространном и во всем преизобильном житии тамошних иноков и стариц.
  - Как по падении благочестия в старом Риме Царьград вторым Римом стал, так и по падении благочестия во святой Афонской горе второй Афон на Иргизе явился,- говорил красноглаголивый Василий Борисыч.- Поистине царство иноков было... Жили они беспечально и во всем изобильно... Что земель от царей было им жаловано, что лугов, лесу, рыбных ловель и всякого другого угодья!.. Житье немцам в той стороне, а иргизским отцам и супротив немцев было привольней...
  - А теперь на Иргизе что? - с горьким чувством молвила Манефа.- Не стало красоты церковной, запустели обители!.. Которы разорены, и знаку от них не осталось, которы отданы хромцам на обе плесне (Так раскольники зовут единоверцев.)!
  - Мерзость запустения, Данилом прореченная! - проговорил Василий Борисыч.
  - За грехи наши, за грехи! - больше и больше оживляясь, говорила Манефа.- Исполнися фиал господней ярости!
  - Последние времена! - пригорюнясь, вздохнула Таифа.
  - Да,- сказала Манефа, величаво поднимая голову и пылким взором оглядывая предстоявших.- По всему видно, что близится скончание веков. А мы во грехах, как в тине зловонной, валяемся, заслепили очи, не видим, как пророчества сбываются... Дай-ка сюда Пролог, мать Таифа... Ищи ноемврия шестнадцатое. Таифа поднесла к Манефе раскрытый Пролог... Указав казначее на строки, она велела их читать громогласно.
  - "И рече преподобный Памва ученику своему,- нараспев стала Таифа читать,- се убо глаголю, чадо, яко приидут дние, внегда расказят иноцы книги, загладят отеческая жития и преподобных мужей предания, пишуще тропари и еллинская писания. Сего ради отцы реша: "Не пишите доброю грамотою, в пустыни живущие, словес на кожаных хартиях, хощет бо последний род загладити жития святых отец и писати по своему хотению".
  - Разве не исполнилось? - задрожавшим от страстного волнения голосом спросила Манефа, пламенными очами обводя предстоявших.- Не сбылось разве проречение преподобного?..
  - Давно сбылось, матушка, еще во дни патриарха Никона,- отозвался Василий Борисыч.
  - "Книгу Веру" возьми, читай двести четыредесять шестой лист,- сказала Манефа. Таифа стала читать:
  - К сему же внидет в люди безверие и ненависть, реть, ротьба' (Реть - ссора, вражда. Ротьба - клятва, а также заклятье, вроде "лопни мои глаза", "провалиться мне на сем месте и пр.), пиянство и хищение изменят времена и закон, и беззаконнующий завет наведут с прелестию и осквернят священные применения всех оных святых древних действ, и устыдятся креста Христова на себе носити".
  - Разве не видим того? - поджигающим голосом вскликнула Манефа.
  Одна громче другой заголосили келейницы, перебивая друг друга:
  - Изменили времена!.. Не от Адама годам счет ведут!
  - Начало индикта с Семеня-дня на Васильев поворотили (Семень-день (Симеона Столпника) - 1-го сентября; Васильев день (Василия Великого) - 1-го января. Речь идет о введении январского года вместо прежнего сентябрьского.).Времен изменение.
  - Безблагодатные, новые законы пишут!.. Без патриаршего благословенья!
  - Отметают градской закон Устиньяна-царя (Юстиниан Великий - император византийский. Некоторые из законов его в Кормчей книге помещены под названием "градского (то есть гражданского) закона. ) и иных царей благочестивых!.. - Заместо креста и евангелья идольское зерцало в судах положили!
  - А в том зерцале Петр-богоборец писан!
  - Господа кресты с шей побросали!
  
  - По купечеству даже крестоборство пошло!
  - А все прелесть иноземная - еллинские басни!
  - Немцы, все немцы бед на Руси натворили!.. Люторы!.. Кальвины!..
  - Житья христианам от немцев не стало. Распылались изуверством старицы. Злобой загорелись их очи, затрепетали губы, задрожали голоса... Одна, как лед, холодная, недвижно сидела Манефа.
  - Читай в Кирилловой книге слово в неделю мясопустную,- сказала она Таифе. Стала читать она:
  - Такожде святый Ипполит папа римский глаголет: Сия заповедахом вам, да разумеете напоследок быти хотящая болезнь и молву и всех человек еже друг ко другу развращение, и церкви божии якоже простыя храмины будут... И развращения церковная всюду будут... Писания небрегоми будут...
  - Ниже читай: "Басни до конца",- прервала Таифу мать
  Манефа.
  -"Басни до конца во мнящихся христианех будут,- читала Таифа.- Тогда восстанут лжепророцы и ложные апостоли, человецы тлетворницы, злотворцы, лжуще друг другу, прелюбодеи, хищницы, лихоимцы, заклинатели, клеветницы; пастырие якоже волцы будут, а свещенницы лжу возлюбят...
  - Софрон с Корягой! - с желчью вполголоса молвила Василью Борисычу Манефа.
  Тот вздохнул и, пожимая плечами, тоже вполголоса молвил:
  - Искушение!..
  - "Иноцы и черноризцы мирская вожделеют", продолжала Таифа.
  - Якоже нецыи от зде сущих, прибавила Манефа, окидывая взорами предстоявших. Старицы поникли головами. Белицы переглянулись.
  - "О! горе, егда будет сие,- читала Таифа,- восплачутся тогда и церкви божии плачем велиим, зане ни приношения, ниже кадило совершится, ниже служба богоугодная; священные бо церкви, яко овощная хранилища будут, и честное тело и кровь Христова во днех онех не имать явитися, служба угаснет, чтение писания не услышится, но тьма будет на человецех".
  - Прекрати,- повелела Манефа. Смолкла Таифа и низко склонила голову. Несколько минут длилось общее молчанье, прерываемое глубокими вздохами стариц.
  Встала с места Манефа, мрачно поглядев на келейниц, сказала:
  - И тому по малом времени подобает быти.
  - Подобает, матушка... Вскоре подобает,- глубоко вздохнув, промолвил и Василий Борисыч, вскинув, однако, исподтишка глазами на Устинью, у которой обильные слезы выступили от Таифина чтения и от речей игуменьи...
  - Что делается?.. Какие дела совершаются?..- опираясь на посох, продолжала Манефа.- Оглянитесь... Иргиза нет, Лаврентьева нет, на Ветке пусто, в Стародубье мало что не порушено... Оскудение священного чина всюду настало - всюду душевный глад... Про Белу Криницу не поминай мне, Василий Борисыч... сумнительно... Мы одни остаемся, да у казаков еще покаместь держится вмале древлее благочестие... Но ведь казаки люди служилые - как им за веру стоять?..
  - Стояли же за веру, матушка, и служилые,- робко ввернула слово Аркадия, слывшая за великую начетчицу.
  - Когда?..- резко спросила ее Манефа, окинув строгим взглядом.
  - А стрельцы-то, матушка?.. Благочестивая рать небреемая!..- смиренно промолвила уставщица, сложив у груди руки, задрожавшие от грозного взгляда игуменьи.
  - Пустого не мели,- отрезала Манефа.- За веру стоять стрельцы и в помышленье не держали.. Велел Яким патриарх угостить их на погребе, и пропили они древлее благочестие... Что пустое городить?.. Служилым людям, хоть и казаков взять,- не до веры. Ихнее дело - царская служба, а вера - дело духовное - особь статья... Истинная вера монастырями да скитами держится, сиречь духовным чином... Оскудеет священный чин, престанет иноческое житие - тогда и вере конец... Нами стоит древлее благочестие... А много ль нас остается?.. Подумайте-ка об этом!
  - Зачем, матушка, ропотом бога гневить? - молвил Василий Борисыч.- Живете вы, слава богу, в здешних лесах, тихо, безмятежно, никакого касательства до вас нет...
  - Не ропщу, Василий Борисыч,- сдержанно ответила Манефа.- К тому говорю, что пророчества сбываются, скончание веков приближается... Блажен бдяй!. Вот что... А что сказал про наше житие, так поверь ты мне, Василий Борисыч, обителям нашим не долго стоять... Близится конец!.. Скоро не останется кивотов спасения... В мале времени не будет в наших лесах хранилищ благочестия... И тогда не закоснит господь положить конец временам и летам...
  Замолчала Манефа... Никто ни слова ей в ответ... Матери крестились и шептали молитвы.
  Минуты через три мать Виринея, отирая обильно выступившие на глазах ее слезы, обратилась к игуменье:
  - Намедни, как ты хворала, матушка, ронжински ребята ко мне в келарню старчика приводили. В Поломских лесах, сказывал, спасался, да лес-от вырубать зачали, так он в иное место пробирался... И сказывал тот старчик, что твое же слово: по скорости-де скончание веку будет, антихрист-де давно уж народился, а под Москвой, в Гуслицах, и господни свидетели уж с полгода ходят - Илья пророк с Енохом праведным.
  - Пустяков не плети, Виринеюшка,- перебила ее Манефа.- Знать бы тебе горшки да плошки, а пустяков не городить... Какие там Илья с Енохом объявились?.. Чего им в Гуслицах делать?.. Фальшивы деньги, что ли?
  - Старчик по всему видно, матушка, жития высокого и дар разумения, в пустыни живучи, снискал... Пустого слова не скажет,- зачала было смущенная словами игуменьи Виринея, но Манефа опять перебила ее.
  - Тебе бы того старца напоить, накормить и всем упокоить,- сказала она,- пустых речей с ним не заводить... Да, друг,- немного помолчав, сказала Манефа, обращаясь к Василию Борисычу,- недолго, недолго пожить нам в обителях!.. Запустеет свято место!..
  - Полноте, матушка,- молвил Василий Борисыч.- Не сейчас же вдруг. Господь милостив - на ваш век потерпит.
  - Не знаешь ты, Василий Борисыч, здешних обстоятельств, потому так и говоришь,- сказала Манефа.- В иное время порасскажу, а теперь время идти на спокой... Ишь как стемнело, ровно осенью... Прощайте, матери!.. Прощайте, девицы!
  И, слегка наклонив голову, пошла из келарни. Фленушка да Марьюшка вели ее под руки. Разошлись по кельям и матери и белицы. Только Устинья Московка в Виринеиной боковушке что-то замешкалась и вышла последнею изо всех белиц и стариц.
  
  * * *
  
  Когда все разошлись, Василий Борисыч несколько минут дружелюбно побеседовал с Виринеей про гуслицких Илию с Енохом и за великую тайну сказал ей, что, отъезжая из Москвы, сам то же слышал на Рогожском от матери Пульхерии... Этим Виринея была очень утешена... Значит, ее правда, не Манефина, значит, не ложное слово сказал ей старчик, приведенный ронжинскими ребятами... Распрощался, наконец, и Василий Борисыч с Виринеей. Последний вышел он из келарни.
  На дворе стояла такая темень, что по кельям хоть огни вздувай. После продолжительного зноя под вечер потянуло прохладой с мокрого угла (Мокрым углом зовут северо-западную часть небосклона, от- куда большей частью приносятся дожди.), и скоро все небо застлалось тучами... Хоть не много дней оставалось до Петра Солноворота (Июня 12-го.), хотя и сходились уж вечерняя заря с утренней, однакож такая темнота настала, что хоть в осеннюю ночь... Тишь была невозмутимая, лишь вдали в заколосившемся хлебе трещали кузнечики да по лесу раздавались изредка глухие звуки ботал (Ботало - глухой звонок, привешиваемый лошадям и коровам на шею, когда пускают их в ночное по лесам. За Волгой пастухов нет, скот пасется один, по раменям, для того и привязывают ему ботала. Каждый хозяин знает звук своего ботала и по этому звуку скоро отыскивает беспастушную свою скотину.). Дождем еще не кропило, но сильно марило (Марит - стоит духота, обыкновенно бывающая после долгого зноя, перед грозой.), душный воздух полон был тепла и благовония. По сторонам часто вспыхивали зарницы...
  А в ту пору молодежи не спалось... Душная, неспокойная дремота, разымчивая нега всех одолевала. Яр-Хмель по людям ходил.
  А ходил еще в ту пору по Манефиной обители конюх Дементий. Выпустив лошадей в лес на ночное, проходил он в свою работницкую избу ближним путем - через обитель мимо часовни. Идет возле высокой паперти, слышит под нею страстный шепот и чьи-то млеющие речи... Остановился Дементий и облизнулся... Один голос знакомым ему показался. Прислушался конюх, плюнул и тихими, неслышными шагами пошел в свое место.
  - Ай да московский певун! - проворчал он сквозь зубы...
  Не доходя конного двора, Дементий остановился. Постоял, постоял и, повернув в сторону, спешными шагами пошел к крайней кельенке сиротского ряда... А жила в той кельенке молодая бабенка, тетка Семениха... А была та Семениха ни девка, ни вдова, ни мужняя жена,- мирской человек - солдатка.
  Ходит Ярило по людям, палит страстью, туманит головы. А ноченька выдалась темная, тихая, теплая, душистая... Много жалует такие ночи развеселый Яр-Хмель молодец!
  
  
  

Другие авторы
  • Россетти Данте Габриэль
  • Лунц Лев Натанович
  • Мандельштам Исай Бенедиктович
  • Василевский Илья Маркович
  • Жуковский Василий Андреевич
  • Виланд Христоф Мартин
  • Шубарт Кристиан Фридрих Даниель
  • Миллер Орест Федорович
  • Дерунов Савва Яковлевич
  • Гуро Елена
  • Другие произведения
  • Прутков Козьма Петрович - Выдержки из записок моего деда
  • Гримм Вильгельм Карл, Якоб - Вошка и блошка
  • Кирпичников Александр Иванович - Григорович, Виктор Иванович
  • Гольдберг Исаак Григорьевич - Биобиблиографическая справка
  • Леонтьев Константин Николаевич - Отец Климент Зедергольм, иеромонах Оптиной Пустыни
  • Скабичевский Александр Михайлович - Скабичевский А. М.: Биографическая справка
  • Родзянко Семен Емельянович - Родзянко С. Е.: Биографическая справка
  • Новиков Николай Иванович - Трутень
  • Крестовский Всеволод Владимирович - Стихотворения
  • Муравьев Михаил Никитич - Обитатель предместия
  • Категория: Книги | Добавил: Armush (27.11.2012)
    Просмотров: 430 | Комментарии: 2 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа