Мамин-Сибиряк Д. Н. - Приваловские миллионы

валов улыбаясь.

   - Все наши мужчины от нее без ума, - серьезно отвечала Антонида Ивановна.

   - Только, пожалуйста, Тонечка, не включай меня в число этих "ваших мужчин", - упрашивал Веревкин, отдуваясь и обмахивая лицо салфеткой.

   Антонида Ивановна спокойным тоном проговорила:

   - Я ничего не говорю про тебя, Nicolas, Sophie не обращает на тебя никакого внимания, вот ты и злишься...

   - Ах, господи! - взмолился Веревкин своим добродушным басом. - Неужели уж я своей персоной так-таки и не представляю никакого интереса? Конечно, я во французских диалектах не силен - винюсь, но не такой же я мешок, что порядочной девушке и полюбить меня нельзя...

   - Дело не в персоне, а в том... да вот лучше спроси Александра Павлыча, - прибавила Антонида Ивановна. - Он, может быть, и откроет тебе секрет, как понравиться mademoiselle Sophie.

   - Ах, секрет самый простой: не быть скучным, - весело отвечал Половодов. - Когда мы с вами будем у Ляховского, Сергей Александрыч, - прибавил он, - я познакомлю вас с Софьей Игнатьевной... Очень милая девушка! А так как она вдобавок еще очень умна, то наши дамы ненавидят ее и, кажется, только в этом и согласны между собой.

   - Меня уже обещал познакомить с mademoiselle Ляховской Виктор Васильич, - проговорил Привалов.

   - Виктор Васильич?! Ха, ха!.. - заливался Половодов. - Да он теперь недели две как и глаз не кажет к Ляховским. Проврался жестоким образом... Уверял Ляховскую, что будет издавать детский журнал в Узле Ха-ха!..

   Обед кончился очень весело; но когда были поданы бутылки с лафитом и шамбертеном, Привалов отказался наотрез, что больше не будет пить вина. Веревкин дремал в своем кресле, работая носом, как буксирный пароход. Половодов опять взял гостя за локоть и осторожно, как больного, провел в свой кабинет - потолковать о деле. Этот кабинет занимал маленькую угловую комнату. Письменный стол занимал самую средину. Кругом него были расставлены мудреные стулья с высокими резными спинками и сиденьем, обтянутым тисненным золотыми разводами красным сафьяном. Половодов подвел гостя к креслу такой необыкновенной формы, что Привалов просто не решился на него сесть, - это было что-то вроде тех горних мест, на какие сажают архиереев.

   - Вот ваше дельце по опеке, - проговорил Половодов, тыкая пальцем на дубовый поставец в углу. - Ведь надо же было случиться такому казусу... а?.. Братец-то ваш задачу какую задал нам всем? Мы просто голову потеряли с Ляховским. Тит был в последнее время в пансионе Тидемана, недалеко от Цюриха. Вдруг телеграмма: "Тит Привалов исчез неизвестно куда..." Извольте теперь разыскивать его по всей Европе Вот когда будем у Ляховского, тогда мы подробно обсудим, что предпринять, а пока, с вашего позволения, я познакомлю вас в общих чертах с нашей опекой.

   - Нельзя ли в другой раз, Александр Павлыч? - взмолился Привалов, чувствовавший после обеда решительную неспособность к какому-нибудь делу.

   - Как хотите, Сергей Александрыч. Впрочем, мы успеем вдоволь натолковаться об опеке у Ляховского. Ну-с, как вы нашли Василья Назарыча? Очень умный старик. Я его глубоко уважаю, хотя тогда по этой опеке у нас вышло маленькое недоразумение, и он, кажется, считает меня причиной своего удаления из числа опекунов. Надеюсь, что, когда вы хорошенько познакомитесь с ходом дела, вы разубедите упрямого старика. Мне самому это сделать было неловко... Знаете, как-то неудобно навязываться с своими объяснениями.

   - Василий Назарыч, насколько я понял его, кажется, ничего не имеет ни против вас, ни против Ляховского. Он говорил об отчете.

   - Ах, да... Представьте себе, этот отчет просто все дело испортил, а между тем мы тут ни душой, ни телом не виноваты: отчет составлен и теперь гуляет в опекунском совете второй год. Ведь неудобно уверять Василья Назарыча, что у нас, кроме черновых, ничего не осталось. Притом мы не обязаны представлять ему таких отчетов, а только во избежание недоразумений... Вообще я так рад, что вы, Сергей Александрыч, наконец здесь и сами увидите, в каком положении дела. О Ляховском вы, конечно, слышали... У него есть странности, но это не мешает быть ему очень умным человеком. Да вот сами увидите. Вы, вероятно, поедете на заводы?

   - Да, при первой возможности.

   Привалов уехал от Половодова с пустыми руками и с самым неопределенным впечатлением от гостеприимного хозяина, который или уж очень умен, или непроходимо глуп. Привалов дал слово Половодову ехать с ним к Ляховскому завтра или послезавтра. Антонида Ивановна показалась в гостиной и сказала на прощанье Привалову с своей ленивой улыбкой.

   - Мы будем ждать вас, Сергей Александрыч...

   Привалов еще раз почувствовал на себе теплый взгляд Половодовой и с особенным удовольствием пожал ее полную руку с розовыми мягкими пальцами.

   - А как сестра русские песни поет... - говорил Веревкин, когда они выходили на подъезд. - Вот ужо в следующий раз я ее попрошу. Пальчики, батенька, оближешь!

  

  

  

   Половодов пользовался в Узле репутацией дельца самой последней формации и слыл после Веревкина лучшим оратором. Собственно, Половодов говорил лучше Веревкина, но его заедала фраза, и в его речах недоставало того огонька, которым было насквозь прохвачено каждое слово Веревкина. Из-за желания блеснуть своим ораторским талантом Половодов два трехлетия служил председателем земской управы. Земские дела вел он плохо, и держались упорные слухи, что Половодов не забывал и себя при расходовании земских сумм. В настоящую минуту тепленькое место директора в узловско-моховском банке и довольно кругленькая сумма, получаемая им в опекунском совете по опеке над Шатровскими заводами, давали Половодову полную возможность жить на широкую ногу и придумывать разные дорогие затеи. На Половодова находила время от времени какая-то дурь. В одну из таких минут он ни с того ни с сего уехал за границу, пошатался там по водам, пожил в Париже, зачем-то съездил в Египет и на Синай и вернулся из своего путешествия англичанином с ног до головы, в Pith India Helmet* на голове, в гороховом сьюте и с произношением сквозь зубы. В г.Узле он отделал свой дом на английский манер и года два корчил из себя узловского сквайра. Когда подул другой ветер, Половодов забросил свой Helmet - Веревкин прозвал его за этот головной убор пожарным - и перевернул весь дом в настоящий его вид. Женитьба на Антониде Ивановне была одним из следствий этого увлечения тайниками народной жизни: Половодову понравились ее наливные плечи, ее белая шея, и Антонида Ивановна пошла в pendant к только что отделанному дому с его расписными потолками и синими петухами. С полгода Антонида Ивановна сохраняла свое положение русской красавицы и обязана была носить косоклинные сарафаны с прошивками из золотых позументов, но скоро эта игра обоим супругам надоела и сарафан Антониды Ивановны был заброшен в тот же угол, где валялась Pith India Helmet. Впрочем, супруги, кажется, не особенно сожалели о таком обороте дел и вполне довольствовались названием счастливой парочки. Антонида Ивановна отнеслась индифферентно к своему новому положению и удовлетворялась ролью независимой замужней женщины. В глубине души она считала себя очень счастливой женщиной, потому что очень хорошо знала по своему папаше Ивану Яковличу, какие иногда бывают оригинальные мужья. Половодов увлекался женщинами и был постоянно в кого-нибудь влюблен, как гимназист четвертого класса, но эти увлечения быстро соскакивали с него, и Антонида Ивановна смотрела на них сквозь пальцы. У нее была отличная коляска, пара порядочных рысаков, возможность ездить по магазинам и модисткам сколько душе угодно - чего же ей больше желать! Все узловские дамы называли ее счастливейшей женщиной, и Александр Павлыч пользовался репутацией примерного семьянина. Правда, иногда Антонида Ивановна думала о том, что хорошо бы иметь девочку и мальчика или двух девочек и мальчика, которых можно было бы одевать по последней картинке и вывозить в своей коляске, но это желание так и оставалось одним желанием, - детей у Половодовых не было.

   ______________

   * индийском пробковом шлеме (англ.).

  

   Появление Привалова ничего нового не внесло в дом Половодовых.

   - В нем есть непосредственность, - сказала Агриппина Филипьевна. - Он глуповат и простоват, но он может быть героем романа...

   Антонида Ивановна задумалась над словом "непосредственность", и оно лезло ей в голову целый вечер. Даже ночью, когда в своей спальне она осталась с мужем и взглянула на его длинную, нескладную фигуру, она опять вспомнила это слово: "Непосредственность... Ах да, непосредственность!" Александр Павлыч в эту ночь не показался ей противнее обыкновенного, и она спала самым завидным образом, как человек, у которого совесть совершенно спокойна. Александр Павлыч, наоборот, не мог похвалиться особенно покойной ночью: он долго ворочал на постели свои кости и несколько раз принимался тереть себе лоб, точно хотел выскоблить оттуда какую-то идею. Утром Половодов дождался, когда проснется жена, и даже несколько увлекся, взглянув, как она сладко спала на своей расшитой подушке, раскинув белые полные руки. Он осторожно поцеловал ее в то место на шее, где пояском проходила у нее такая аппетитная складка, и на мгновение жена опять показалась ему русской красавицей.

   Когда Антонида Ивановна полоскалась у своего умывального столика, Половодов нерешительно проговорил, видимо что-то соображая про себя:

   - Тонечка... как ты нашла Привалова?

   - Я? Привалова? - удивилась Антонида Ивановна, повертывая к мужу свое мокрое лицо с следами мыла на шее и голых плечах. "Ах да, непосредственность..." - мелькнуло у ней опять в голове, и она улыбнулась.

   - Послушай, Тонечка: сделай как-нибудь так, чтобы Привалову не было скучно бывать у нас. Понимаешь?

   - Да что же я могу сделать для него?

   - Ах, какая ты глупая... Посоветуйся с maman, она лучше тебе объяснит, чем я, - с улыбкой прибавил Половодов.

   Это утро сильно удивило Антониду Ивановну: Александр Павлыч вел себя, как в то время, когда на сцене был еще знаменитый косоклинный сарафан. Но приступ мужниной нежности не расшевелил Антониду Ивановну, - она не могла ему отвечать тем же.

   Появление Привалова заставило Половодова крепко задуматься, потому что с опекой над Шатровскими заводами для него, кроме материальных выгод, было еще связано много надежд в будущем. Собственно говоря, эти надежды носили пока очень смутный и неопределенный характер, но Половодов любил думать на эту тему. В нем заговорила непреодолимая жажда урвать свою долю из того куска, который теперь лежал под носом. Но как это устроить? Он напрасно ломал голову над решением этого вопроса и переходил от одного плана к другому. Главное, обидно было то, что подобное решение должно было существовать, и Половодов пока только предчувствовал это осуществление.

   "Недостает решительности! Все зависит от того, чтобы повести дело смелой, твердой рукой, - думал Половодов, ходя по кабинету из угла в угол. - Да еще этот дурак Ляховский тут торчит: дела не делает и другим мешает. Вот если бы освободиться от него..."

   У Половодова захватывало дух при одной мысли, что он мог сделаться полновластным и единоличным хозяином в приваловской опеке, тем более что сам Привалов совершенно безопасный человек. Теперь Половодов получал в год тысяч двадцать, но ведь это жалкие, нищенские крохи сравнительно с тем, что он мог бы получить, если бы ему развязать руки. Ляховский бесполезен как участник в выполнении грандиозных планов Половодова, потому что слишком богат для рискованного дела, а затем трус и мелочник. Ему, конечно, не возвыситься до блестящей идеи, которую теперь вынашивал Половодов, переживая муки сомнения и неуверенности в собственных силах.

   В один из таких припадков малодушия, когда Половодов испытывал самое скверное расположение духа, в его кабинете появился дядюшка Оскар Филипыч. Старичок дышал по обыкновению юношеской свежестью, особенно рядом с вытянутой серой фигурой Половодова.

   "Чему этот дурак радуется?" - со злостью думал Половодов, когда дядюшка ласково и вкрадчиво улыбался ему.

  

  

   - Ну, что ваша рыбка? - спрашивал Половодов, не зная, о чем ему говорить с своим гостем.

   - О, моя рыбка еще гуляет пока я воде... Да!.. Нужно терпение, Александр Павлыч... Везде терпение, особенно с рыбой. Пусть ее порезвится, погуляет, а там мы ее и подцепим...

   Старик рассыпался мелким смешком и весело потер руки; этот смех и особенно пристальный взгляд дядюшки показались Половодову немного подозрительными. О какой рыбке он говорит, - черт его разберет. А дядюшка продолжал улыбаться и несколько раз доставал из кармана золотую табакерку; табак он нюхал очень аккуратно, как старички екатерининских времен.

   - Ну, а как вы нашли этого Привалова? - спрашивал дядюшка, играя табакеркой.

   - Да пока ничего особенного: ни рыба ни мясо...

   - Я немного знал его, когда он еще жил в Петербурге.

   - Вы знали Привалова?

   - Да, отчасти... То есть знал не лично, а через других. Очень порядочный молодой человек. Жаль, что вы не поладили с ним...

   - То есть как это не поладили?

   - Я слышал, что Привалов начинает дело против опеки и уже взял себе поверенного.

   - Вы хотите сказать о Nicolas? Это старая новость... Только едва ли они чего-нибудь добьются: Привалов и раньше все время хлопотал в Петербурге по своему делу.

   - Да, знаю, слышал... Но, видите ли, большая разница - где будет хлопотать Привалов: здесь или там.

   Оскар Филипыч в нескольких словах дал заметить Половодову, что ему в тонкости известно не только все дело по опеке, но все его мельчайшие подробности и особенно слабые места. Половодов с возраставшим удивлением слушал улыбавшегося немца и, наконец, проговорил:

   - Откуда вы все это узнали и... для чего?

   - Так... из любопытства, - скромно отвечал Оскар Филипыч, сладко потягиваясь на своем стуле. - Мне кажется, что вам, Александр Павлыч, выгоднее всего иметь поверенного в Петербурге, который следил бы за малейшим движением всего процесса. Это очень важно, особенно, если за него возьмется человек опытный...

   - Вроде вас, например? - недоверчиво произнес Половодов с легкой улыбкой.

   - Отчего же, я с удовольствием взялся бы похлопотать... У меня даже есть план, очень оригинальный план. Только с одним условием: половина ваша, а другая - моя. Да... Но прежде чем я вам его раскрою, скажите мне одно: доверяете вы мне или нет? Так и скажите, что думаете в настоящую минуту...

   - Я вам не верю, Оскар Филипыч.

   - Очень хорошо, очень хорошо, - невозмутимо продолжал дядюшка. - Прежде всего, конечно, важно выяснить взаимные отношения, чтобы после не было ненужных недоразумений. Да, это очень важно. Ваша откровенность делает вам честь... А если я вам, Александр Павлыч, шаг за шагом расскажу, как мы сначала устраним от дел Ляховского, затем поставим вас во главе всего предприятия и, наконец, дадим этому Привалову как раз столько, сколько захотим, - тогда вы мне поверите?

   - Право, не знаю... У меня тоже есть несколько планов.

   - Да, но все-таки один в поле не воин... Вы только дайте мне честное слово, что если мой план вам понравится - барыши пополам. Да, впрочем, вы и сами увидите, что без меня трудно будет обойтись, потому что в план входит несколько очень тонких махинаций.

   Половодов затворил дверь в кабинет, раскурил сигару и приготовился слушать дядюшку, которому в глубине души он все-таки не доверял. Как иногда случается с умными людьми, Половодова смущали просто пустяки: наружность дядюшки, его херувимский вид и прилизанность всей фигуры. Оскар Филипыч уже совсем не походил на тех дельцов, с какими Половодову до настоящего времени приходилось иметь дело. Какой-то серый балахон, в котором явился дядюшка, и неизбежная для каждого немца соломенная шляпа - просто возмущали Половодова своим мещанским вкусом. Среди роскошной деловой обстановки половодовского кабинета толстенькая фигурка улыбавшегося немца являлась неприятным диссонансом, который Просто резал глаз.

   - Сначала мы поставим диагноз всему делу, - мягко заговорил дядюшка... - Главный наследник, Сергей Привалов, налицо, старший брат - сумасшедший, младший в безвестном отсутствии. Так? На Шатровских заводах около миллиона казенного долга; положение опекунов очень непрочное...

   - Почему вы так думаете?

   - Очень просто: вы и Ляховский держитесь только благодаря дворянской опеке и кой-каким связям в Петербурге... Так? Дворянскую опеку и после нельзя будет обойти, но ее купить очень недорого стоит: члены правления - один полусумасшедший доктор-акушер восьмидесяти лет, другой - выгнанный со службы за взятки и просидевший несколько лет в остроге становой, третий - приказная строка, из поповичей... Вся эта братия получает по двадцать восемь рублей месячного жалованья. Так?

   - Да вы решительно, кажется, все на свете знаете...

   - Из любопытства, Александр Павлыч, из любопытства. Таким образом, дворянская опека всегда будет в наших руках, и она нам пригодится... Дальше. Теперь для вас самое главное неудобство заключается в том, что вас, опекунов, двое, и из этого никогда ничего не выйдет. Стоит отыскаться Титу Привалову, который как совершеннолетний имеет право выбирать себе опекуна сам, и тогда положение ваше и Ляховского сильно пошатнется: вы потеряете все разом...

   - Совершенно верно.

   - Но можно устроить так, что вы в одно и то же время освободитесь от Ляховского и ни на волос не будете зависеть от наследников... Да.

   - Именно?

   - Позвольте... Старший наследник, Привалов, формально не объявлен сумасшедшим?

   - Нет, официально ничего не известно...

   - О, это прекрасно, очень прекрасно, и, пожалуйста, обратите на это особенное внимание... Как все великие открытия, все дело очень просто, просто даже до смешного: старший Привалов выдает на крупную сумму векселей, а затем объявляет себя несостоятельным. Опекунов побоку, назначается конкурс, а главным доверенным от конкурса являетесь вы... Тогда все наследники делаются пешками, и во всем вы будете зависеть от одной дворянской опеки.

   - Оскар Филипыч, да это гениальная мысль!.. - вскричал Половодов, заключая дядюшку в свои объятия.

   - Позвольте, Александр Павлыч, - скромно продолжал немец, играя табакеркой. - Мысль, без сомнения, очень счастливая, и я специально для нее ехал на Урал.

   - Ловить рыбку? Ха-ха...

   - Позвольте... Главное заключается в том, что не нужно терять дорогого времени, а потом действовать зараз и здесь и там. Одним словом, устроить некоторый дуэт, и все пойдет как по нотам... Если бы Сергей Привалов захотел, он давно освободился бы от опеки с обязательством выплатить государственный долг по заводам в известное число лет. Но он этого не захотел сам...

   - Нет, вы ошибаетесь: Привалов именно этого и добивался, когда жил в Петербурге, и об этом же будет хлопотать его поверенный, то есть Nicolas.

   - Я вам говорю, что Привалов не хотел этого, не хотел даже тогда, когда ему один очень ловкий человек предлагал устроить все дело в самый короткий срок. Видите ли, необходимо было войти в соглашение кое с кем, а затем не поскупиться насчет авансов, но Привалов ни о том, ни о другом и слышать не хочет. Из-за этого и дело затянулось, но Nicolas может устроить на свой страх то, чего не хочет Привалов, и тогда все ваше дело пропало, так что вам необходим в Петербурге именно такой человек, который не только следил бы за каждым шагом Nicolas, но и парализовал бы все его начинания, и в то же время устроил бы конкурс...

   - Дядюшка, вы золотой человек!

   - Может быть, буду и золотым, если вы это время сумеете удержать Привалова именно здесь, на Урале. А это очень важно, особенно когда старший Привалов объявит себя несостоятельным. Все дело можно будет испортить, если упустить Привалова.

   - Но каким образом я его могу удержать на Урале?

   - Это уж ваше дело, Александр Павлыч: я буду свое делать, вы - свое.

   - Может быть, у вас и относительно удержания Привалова на Урале тоже есть своя счастливая мысль?

   - Гм... Я удивляюсь одному, что вы так легко смотрите на Привалова и даже не постарались изучить его характер, а между тем - это прежде всего.

   - Да Привалова и изучать нечего, - он весь налицо: глуповат и бредит разными пустяками.

   - Прибавьте: Привалов очень честный человек.

   - Ну и достаточно, кажется.

   - Ах, Александр Павлыч, Александр Павлыч. Как вы легко смотрите на вещи, чрезвычайно легко!

   - Вы меня считали умнее?

   - Да...

   - Откровенность за откровенность... Не хотите ли чаю или квасу, Оскар Филипыч? - предлагал Половодов. - Вы устали, а мы еще побеседуем...

   Лакей внушительной наружности принес в кабинет поднос с двумя кружками и несколько бутылок вина; Половодов явился вслед за ним и сам раскупорил бутылку шампанского. Отступив немного в сторону, лакей почтительно наблюдал, как барин сам раскупоривает бутылки; а в это время дядюшка, одержимый своим "любопытством", подробно осмотрел мебель, пощупал тисненые обои цвета кофейной гущи и внимательно перебрал все вещицы, которыми был завален письменный стол. Он переспросил, сколько стоят все безделушки, пресс-папье, чернильница; пересматривал каждую вещь к свету и даже вытер одну запыленную статуэтку своим платком. Половодов охотно отвечал на все вопросы милого дядюшки, но этот родственный обыск снова немного покоробил его, и он опять подозрительно посмотрел на дядюшку; но прежнего смешного дядюшки для Половодова уже не существовало, а был другой, совершенно новый человек, который возбуждал в Половодове чувство удивления и уважения.

   - Для чего вы хлопочете, Александр Павлыч, - скромно заметил Оскар Филипыч, принимая от Половодова бокал с игравшим веселыми искорками вином.

   - Для вас, дорогой дядюшка, для вас хлопочу: вы мне открыли глаза, - восторженно заявил Половодов, не зная, чем бы еще угостить дорогого дядюшку. - Я просто мальчишка перед вами, дядюшка... Частицу вашей мудрости - вот чего я желаю! Вы, дядюшка, второй Соломон!..

   В половодовском кабинете велась долгая интимная беседа, причем оба собеседника остались, кажется, особенно довольны друг другом, и несколько раз, в порыве восторга, принимались жать друг другу руки.

   - Ну-с, Оскар Филипыч, расскажите, что вы думаете о самом Привалове? - спрашивал Половодов, весь покрасневший от выпитого вина.

   - Привалов... Гм... Привалов очень сложная натура, хотя он кажется простачком. В нем постоянно происходит внутренняя борьба... Ведь вместе с правами на наследство он получил много недостатков и слабостей от своих предков Вот для вас эти слабости-то и имеют особенную важность.

   - Совершенно верно: Привалов - представитель выродившейся семьи.

   - Да, да... И между прочим он унаследовал одну капитальнейшую слабость: это - любовь к женщинам.

   - Привалов?!

   - О да... Могу вас уверить Вот на эту сторону его характера вам и нужно действовать. Ведь женщины всесильны, Александр Павлыч, - уже с улыбкой прибавил дядюшка.

   - Понимаю, понимаю, все понимаю!

   - Только помните одно: девицы не идут в счет, от них мало толку. Нужно настоящую женщину... Понимаете? Нужно женщину, которая сумела бы завладеть Приваловым вполне. Для такой роли девицы не пригодны с своим целомудрием, хотя бывают и между ними очень умные субъекты.

   - Понимаю, понимаю и понимаю, дорогой Оскар Филипыч.

   - И отлично! Теперь вам остается только действовать, и я буду надеяться на вашу опытность. Вы ведь пользуетесь успехом у женщин и умеете с ними дела водить, ну вам и книги в руки. Я слышал мельком, что поминали Бахареву, потом дочь Ляховского...

   - Послушайте, я вас познакомлю с Ляховским, - перебил Половодов, не слушая больше дядюшки.

   - Да, это и необходимо для первого раза... Нам Ляховский пригодится. Он пока затянет дело об опеке...

   Таким образом союз между Половодовым и дядюшкой был заключен самым трогательным образом.

   - Надеюсь, что мы с вами сойдемся, дорогой дядюшка, - говорил Половодов, провожая гостя до передней.

   - О, непременно... - соглашался Оскар Филипыч, надвигая на голову свою соломенную шляпу. - Рука руку моет: вы будете действовать здесь, я там.

  

  

  

   Вернувшись к себе в кабинет, Половодов чувствовал, как все в нем было переполнено одним радостным, могучим чувством, тем чувством, какое испытывается только в беззаветной молодости. Даже свой собственный кабинет показался ему точно чужим, и он с улыбкой сожаления посмотрел на окружающую его обстановку фальшивой роскоши. Эти кофейные обои, эти драпировки на окнах, мебель... как все это было жалко по сравнению с тем, что носилось теперь в его воображении. В его будущем кабинете каждая вещь будет предметом искусства, настоящего, дорогого искусства, которое в состоянии ценить только глубокий знаток и любитель. Какой-нибудь экран перед камином, этажерка для книг, - о, сколько можно сделать при помощи денег из таких ничтожных пустяков!

   - А дядюшка-то? Хорош!.. - вслух проговорил Половодов и засмеялся. - Ну, кто бы мог подумать, что в этакой фигурке сидят такие гениальные мысли?!

   Половодов походил по своему кабинету, посмотрел в окно, которое выходило в сад и точно было облеплено вьющейся зеленью хмеля и дикого винограда; несколько зеленых веточек заглядывали в окно и словно с любопытством ощупывали своими спиральными усиками запыленные стекла. Распахнув окно, Половодов посмотрел в сад, на аллеи из акаций и тополей, на клумбы и беседки, но это было все не то: он был слишком взволнован, чтобы любоваться природой. В кабинете Половодову казалось тесно и душно, но часы показывали едва три часа - самое мертвое время летнего дня, когда даже собаки не выбегают на улицу. Чтобы успокоить себя, Половодову нужно было движение, общество веселых людей, а теперь приходилось ждать до вечера. От нечего делать он комфортабельно поместился на горнем месте, придвинул к себе недопитую бутылку шампанского и, потягивая холодное вино, погрузился в сладкие грезы о будущем.

   "Это еще ничего - создать известную идею, - думал Половодов, припоминая подробности недавнего разговора с дядюшкой. - Все это в пределах возможности; может быть, я и сам набрел бы на дядюшкину идею объявить этого сумасшедшего наследника несостоятельным должником, но вот теория удержания Привалова в Узле - это, я вам скажу, гениальнейшая мысль. Тут нужен артист своего дела... Да!.. И какой чертовский нюх у этого дядюшки по части психологии... Ха-ха!.. Женщины... И в женщинах знает толк, бестия!.. "Нужно настоящую женщину..." То-то вот и есть: где ее взять, эту настоящую женщину, в каком-нибудь Узле!.. Нет, это идея... Ха-ха-ха!.. Клади на ноты и разыгрывай..."

   Потягивая вино, Половодов перебирал всех известных ему женщин и девиц, которые как-то не удовлетворяли требованиям предстоящей задачи. "Нет, это все не то..." - думал Половодов с закрытыми глазами, вызывая в своей памяти ряд знакомых женских лиц... "Сестры Бахаревы, Алла, Анна Павловна, Аня Пояркова... черт знает, что это за народ: для чего они живут, одеваются, выезжают, - эти жалкие создания, не годные никуда и ни на что, кроме замужества, которым исчерпываются все их цели, надежды и желания. Тьфу!.. Разве в состоянии их птичьи головки когда-нибудь возвыситься до настоящей идеи, которая охватывает всего человека и делает его своим рабом. Привалов, кажется, ухаживает за старшей Бахаревой, но из этого едва ли что-нибудь выйдет, потому что он явился немного поздно для этого в Узел... Вот Зося Ляховская, та, конечно, могла выполнить и не такую задачу, но ее просто немыслимо привязать к такому делу, да притом в последнее время она какая-то странная стала, совсем кислая". "А может быть, Зося еще пригодится когда-нибудь, - решил Половодов про себя, хрустя пальцами. - Только вот это проклятое девичество все поперек горла стоит". Дальше Половодов задумался о дамах узловского полусвета, но здесь на каждом шагу просто была мерзость, и решительно ни на что нельзя было рассчитывать. Разве одна Катя Колпакова может иметь еще временный успех, но и это сомнительный вопрос. Есть в Узле одна вдова, докторша, шустрая бабенка, только и с ней каши не сваришь. "Ну, да это пустяки: было бы болото - черти будут, - утешал себя Половодов; он незаметно для себя пил вино стакан за стаканом и сильно опьянел. - А вот дядюшка - это в своем роде восьмое чудо света... Ха-ха-ха!.. Перл..."

   Половодов, припоминая смешного дядюшку, громко хохотал и вслух разговаривал сам с собой. Такая беседа один на один и особенно странный смех донеслись даже до гостиной, через которую проходила Антонида Ивановна в белом пеньюаре из тонкого батиста.

   - Кто у барина? - спросила она лакея.

   - Никого нет-с...

   - Как никого? Я сейчас слышала, как там разговаривают и хохочут.

   - Это они одни-с...

   - Что за вздор!.. - проворчала Антонида Ивановна и отправилась сама в кабинет.

   - Можно войти? - спросила она, приотворяя слегка дверь.

   - Можно, можно...

   Антонида Ивановна вошла, оглядела пустой кабинет и только теперь заметила на себе пристальный мутный взгляд мужа.

   - Кто это здесь сейчас разговаривал и хохотал? - довольно строго спросила она мужа.

   - Да я, Тонечка... Ох-ха-ха!.. Уморил меня этот... этот дядюшка... Представь себе...

   - По этому случаю, вероятно, ты и нарезался, как сапожник?..

   Пока Антонида Ивановна говорила то, что говорят все жены подгулявшим мужьям, Половодов внимательно рассматривал жену, ее высокую фигуру в полном расцвете женской красоты, красивое лицо, умный ленивый взгляд, глаза с поволокой. Право, она была красива сегодня, и в голове Половодова мелькнула собственная счастливая мысль: чего искать необходимую для дела женщину, когда она стоит перед ним?.. Да, это была та самая женщина, о которой он сейчас думал. Белый пеньюар Антониды Ивановны у самой шеи расстегнулся на одну пуговицу, и среди рюша и прошивок вырезывался легкими ямочками конец шеи, где она срасталась с грудью; только на античных статуях бывает такая лепка бюста. Половодов знал толк в пластике и любовался теперь женой глазами настоящего артиста.

   - Тонечка... женщина... - заговорил он, порываясь встать с своего горнего места.

   Антонида Ивановна полупрезрительно посмотрела на пьяного мужа и молча вышла из комнаты. Ей было ужасно жарко, жарко до того, что решительно ни о чем не хотелось думать; она уже позабыла о пьяном хохотавшем муже, когда вошла в следующую комнату.

  

  

  

   После своего визита к Половодову Привалов хотел через день отправиться к Ляховскому. Не побывав у опекунов, ему неловко было ехать в Шатровские заводы, куда теперь его тянуло с особенной силой, потому что Надежда Васильевна уехала туда. Эта последняя причина служила для Привалова главной побудительной силой развязаться поскорее с неприятным визитом в старое приваловское гнездо.

   Часов в десять утра Привалов был совсем готов и только выжидал еще полчаса, чтобы ехать прямо к Половодову. Когда он уже надевал перчатки, в комнату ворвался Виктор Васильич в своей табачной визитке.

   - Ну, вот и отлично! - обрадовался молодой человек, оглядывая Привалова со всех сторон. - Значит, едем? Только для чего ты во фрак-то вытянулся, братец... Испугаешь еще добрых людей, пожалуй. Ну, да все равно, едем.

   - Да куда едем-то? - удивился Привалов.

   - Как куда? Вот это мило с твоей стороны... Целая неделя прошла, а он и глаз не кажет, да еще спрашивает: "куда!" Эх, ты... Ну, да я на тебя не сержусь, а приехал специально за тобой потому, что послала мамка. А то бы мне наплевать на тебя совсем... Ей-богу! Дуйся, как мышь на крупу... Экая важность, что тятенька тебе голову намылил: ведь я не сержусь же на него, что он мне и на глаза не велел к себе показываться. Нисколько. А почему? Отец, конечно, умный человек, поумнее нас с тобой; если разобрать, так он все-таки старик, да еще и больной старик... То-то вот ты и есть Еруслан Лазаревич! Мама ждала-ждала, а потом и послала за тобой. "Уж не болен ли, говорит, Сереженька с дороги-то, или, может, на нас сердится..." А я ей прямо так и сказал: "Вздор, за задние ноги приволоку тебе твоего Сереженьку..." Нет, кроме шуток, едем поскорее, мне, право, некогда.

   - Я и сам думал заехать к вам.

   - Ну, брат, не ври, меня не проведешь, боишься родителя-то? А я тебе скажу, что совершенно напрасно. Мне все равно, какие у вас там дела, а только старик даже рад будет. Ей-богу... Мы прямо на маменькину половину пройдем. Ну, так едешь, что ли? Я на своей лошади за тобой приехал.

   - С удовольствием.

   - Только сними свой фрак, а то всех на сомнение наведешь: чучело чучелом в своем фраке. Ты уж меня извини...

   Привалов переменил фрак на сюртук и все время думал о том, что не мистифицирует ли его Виктор Васильич.

   - А я тебе вот что скажу, - говорил Виктор Васильич, помещаясь в пролетке бочком, - если хочешь угодить маменьке, заходи попросту, без затей, вечерком... Понимаешь - по семейному делу. Мамынька-то любит в преферанс сыграть, ну, ты и предложи свои услуги. Старуха без ума тебя любит и даже похудела за эти дни.

   - Я на днях уезжаю на заводы, - заметил Привалов, когда они уже подъезжали к бахаревскому дому.

   - Вздор! Зачем тебе туда? Надя была там и может тебе рассказать, что все обстоит благополучно... Обожди с месяц, а там я с тобой могу вместе ехать.

   - Разве Надежда Васильевна вернулась?

   - Конечно, вернулась... Не буду же я тебя обманывать.

   Марья Степановна встретила Привалова со слезами на глазах и долго пеняла ему, зачем он забыл их.

   - Ну, к отцу не хочешь ехать, ко мне бы заглянул, а уж я тут надумалась о тебе. Кабы ты чужой был, а то о тебе же сердце болит... Вот отец-то какой у нас: чуть что - и пошел...

   - Я ни в чем не обвиняю Василия Назарыча, - говорил Привалов, - и даже не думал обидеться на него за наш последний разговор. Но мне, Марья Степановна, было слишком тяжело все это время...

   - Знаю, что тяжело, голубчик. Тебе тяжело, а мне вдвое, потому что приехал ты на родную сторону, а тебя и приголубить некому. Вот нету матери-то, так и приласкать некому... Бранить да началить всегда мастера найдутся, а вот кто пожалеет-то?

   Эти простые слова растрогали Привалова, и он с особенным чувством поцеловал руку у доброй старухи. Прежнее теплое чувство охватило его, и он опять был не один, как за несколько минут перед этим. Половина Марьи Степановны на этот раз показалась ему особенно уютной - все в ней дышало такой патриархальной простотой, начиная со старинной мебели и кончая геранью на окнах. Привалов невольно припомнил обстановку Агриппины Филипьевны и Половодова, где все дышало фальшивой официальной роскошью, все было устроено напоказ.

   - А ведь я чего не надумалась здесь про тебя, - продолжала Марья Степановна, усаживая гостя на низенький диванчик из карельской березы, - и болен-то ты, и на нас-то на всех рассердился, и бог знает какие пустяки в голову лезут. А потом и не стерпела: дай пошлю Витю, ну, и послала, может, помешала тебе?

   - Нет, зачем же...

   - У Ляховского-то тогда был?

   - Нет.

   - Я так и думала: до Ляховского ли. Легкое ли место, как отец-то наш тогда принял тебя... Горяч он стал больно: то ли это от болезни его, или годы уж такие подходят... не разберу ничего.

   Досифея подала самовар и радостно замычала, когда Привалов заговорил с ней. Объяснив при помощи знаков, что седой старик с большой бородой сердится, она нахмурила брови и даже погрозила кулаком на половину Василия Назарыча. Марья Степановна весело смеялась и сквозь слезы говорила:

   - Ну, ну, Досифеюшка, не сердись... Нам наплевать на старика с седой бородой; он сам по себе, мы сами по себе. - Но немая не унималась и при помощи мимики очень красноречиво объясняла, что седой старик и Костю не любит, что он сердитый и нехороший. Марья Степановна заварила чай в старинном чайнике с какими-то необыкновенными цветами и, расставляя посуду, спрашивала:

   - А ты у Половодова-то был?

   - Да, был на днях.

   - Весело было, чай? Ведь он ух какой краснобай и дошлый-предошлый, даром что на селедку походит... И жену видел?

   - И жену видел.

   - Приглянулась?

   - Д-да... очень красивая женщина. Впрочем, я хорошенько не рассмотрел ее.

   - Уж не ври, пожалуйста, - с улыбкой заметила старушка и посмотрела на Привалова прищуренными глазами; она хотела по выражению его лица угадать произведенное на него Антонидой Ивановной впечатление. "Врет", - решила она про себя, когда Привалов улыбнулся.

   Антонида Ивановна, по мнению Бахаревой, была первой красавицей в Узле, и она часто говорила, покачивая головой: "Всем взяла эта Антонида Ивановна, и полнотой, и лицом, и выходкой!" При этом Марья Степановна каждый раз с коротким вздохом вспоминала, что "вот у Нади, для настоящей женщины, полноты недостает, а у Верочки кожа смуглая и волосы на руках, как у мужчины".

   - Ну рассказывай, чем тебя угощала Антонида-то Ивановна, - допрашивала старушка своего гостя.

   Привалов рассказал, как умел, про половодовский обед.

   - В саду обедали-то, говоришь?

   - В саду...

   - Это уж, видно, твоему поверенному жарко стало... Уж и нашел себе поверенного, нечего сказать!..

   - А чем он плох, Марья Степановна?

   - Да я его не хаю, голубчик, может, он и хороший человек для тебя, я так говорю. Вот все с Виктором Васильичем нашим хороводится... Ох-хо-хо!.. Был, поди, у Веревкиных-то?

   - Был. Заезжал с Николаем Иванычем, чтобы вместе ехать к Половодову.

   - Так... Когда вот я про этих Веревкиных вспомню, чудно мне делается: в кого у них детки уродились. Мать - немка, хоть и говорит с Хиной по-французскому; отец на дьячка походит, а вот - взять хоть ту же Антониду Ивановну, - какую красоту вырастили!.. Или тоже взять Николая Иваныча: издалека на него поглядеть - так чисто из нашего купеческого звания паренек, ей-богу!.. Только я его боюсь, твоего поверенного: как вытаращит глаза на тебя, запыхтит... Больно уж, говорят, дерзко он суд ведет, ну, и тоже такая гуляка, что не приведи истинный Христос. Ты, смотри, не больно с ним путайся.

   За чайным столом скоро собралась вся семья. Надежда Васильевна показалась сегодня Привалову особенно веселой. Она рассказывала о своей поездке в Шатровский завод, о том, как Костя ждет Привалова, и т.д. Виктор Васильич и Верочка по обыкновению дурачились, несмотря на самые строгие взгляды Марьи Степановны.

   - Мы вместе с Сергеем Александрычем поедем в Шатрово, - заявлял Виктор Васильич.

   - Левизором, что ли? - насмешливо спрашивала Марья Степановна. - То-то, поди, Костя соскучился по тебе, ждет не дождется...

   - Нужно еще сначала спросить Сергея Александрыча, возьмет ли он тебя с собой, - добавила Верочка, гремя чайной ложкой.

   - Ну, ты, радуга, разве можешь что-нибудь понимать? - огрызался Виктор Васильич.

   Чтобы окончательно развеселить собравшееся за чаем общество, Виктор Васильич принялся рассказывать какой-то необыкновенный анекдот про Ивана Яковлича и кончил тем, что Марья Степановна не позволила ему досказать все до конца, потому что весь анекдот сводился на очень пикантные подробности, о которых было неудобно говорить в присутствии девиц.

   - Ну, не буду, не буду... - согласился Виктор Васильич. - Я как-нибудь после Сергею Александрычу доскажу одному. Где эти кислые барышни заведутся, и поговорить ни о чем нельзя. Вон Зося, так ей все равно: рассказывай, что душе угодно.

   - Да не ври ты, ради истинного Христа, - упрашивала Марья Степановна. - Так она тебя и стала слушать! Не из таких девка-то, с ней говори, да откусывай...

   - Мама, да Зося никогда и не говорит с Витей, - вмешалась в разговор Верочка. - Ведь он ей только подает калоши да иногда сбегает куда-нибудь по ее поручению...

   - А ты когда же это к Ляховскому-то поедешь? - обратилась Марья Степановна к Привалову. - Долго уж больно что-то собираешься... Тоже вот на заводы не едешь.

   - Тихий воз будет на горе, - с улыбкой отвечал Привалов.

  

  

  

   - Ужо заходи как-нибудь вечерком, - говорила Привалову Марья Степановна, когда он уходил.