Курицын Валентин Владимирович - Томские трущобы

div align="justify">    

     

   Он обменялся возбужденным выразительным взглядом с Полубариновым и гневно крикнул хозяйке:

   - Сказано вам или нет, что за всех девиц деньги уплачены! На кой черт впускаете лишний народ!

   - Гони его, Тихон, в шею! - заорал Полубаринов, сбрасывая с себя пиджак и, очевидно, готовясь перейти в наступление.

   "Тетенька" недоумевала, что ей делать: жаль было хороших денежных гостей и, вместе с тем, боязно обидеть Пройди-света. Так как здесь, в квартире Орлихи, его авторитет стоял очень высоко, так, что наживать в Пройди-свете опасного для себя врага Орлиха не хотела. Тишка тоже был, видимо, не особенно уверен в благополучном исходе наступательных действий и, поэтому, не спешил исполнять приказание Полубаринова.

   Гони в шею... Эко вывез... - подумал он угрюмо, - тебе-то что: встал да и пошел, а нам ссориться с ним не приходится! Потому в каждую пору нагадить может!

   Девицы, Бронися и Соня, видя, что дело принимает серьезный оборот, разбежались по своим комнатам. В прихожей же, между тем, происходила такая сцена: Пройди-свет, будучи довольно-таки в миролюбивом настроении духа, не обратил особого внимания на тот переполох, который был вызван его появлением.

   Погуляем, видимо, - мысленно решил он про Кочерова и его компанию.

   Уверенность Александра в самом себе, и, главным образом, в Кате, была так велика, что он пропустил мимо ушей угрозы Полубаринова.

   Он, не снимая верхнего пальто, стоял в прихожей и ласково обнимал Катю, полушутливо, полусерьезно рассматривая ее.

   - Соскучилась, говоришь, моя разлапушка. Чай, поди, подумала, что разлюбил я свою Катюшу, свою ягодку малиновую!

   Девушка от этих слов и от ласкового упорного взгляда Александра сжалась, как кролик перед пастью удава, бледнела и всей своей фигурой выражала живое воплощение счастья.

   - Саша, Саша, как я ждала тебя! Как скучала... - тихо и восторженно шептала она, глядя широко раскрытыми глазами на знакомое ей милое лицо.

   - Ну, уж и скучала, - насмешливо заметил Пройди-свет, кивая головой на платья гостей, развешанных по вешалкам. - С ними, наверное, не было скучно. Судя даже по твоему наряду, видно, что ты не собираешься носить траур по своему отсутствующему другу!.. Эх, Катька, Катька, бить бы тебя надо, да уж рук марать не хочу! - деланно сердито закончил он, отталкивая от себя Катю. У той на ресницах задрожали неожиданные слезы справедливого негодования и незаслуженной обиды.

   - Сам шляешься невесть где! Так это ничего, а придешь, так куражиться начинаешь, - смущенно пробормотала Катя, робко смотря на своего господина и повелителя. Сильная и энергичная натура бывшей этуали, пожинавшей лавры на подмостках у Омона, - женщины, испытавшей тюремное заключение и прелести этапа, - была совершенно порабощена Александром. При виде его, слыша его голос, Катя забывала самое себя, делалась кроткой, послушной каждому слову и даже жесту своего любовника.

   - Ну, ладно, ладно, - я ведь пошутил, - успокоил ее Сашка, снимая пальто и намереваясь идти в зал. - Кто у вас гуляет? - спросил он Катю, на всякий случай ощупывая револьвер.

   - Э-э! Бараны неощипанные! - уже весело отозвалась Катя, обрадованная переменой в обращении Александра. - Нам с тобой до них какое дело! Ведь не боишься же ты их на самом деле!

   Инстинкт женщины подсказал верно: Александр, за минуту перед тем готовый уйти, чтобы не заводить излишней, по его мнению, ссоры, твердо решил теперь остаться до конца.

   - Посмотрим, кто кого! - пробормотал он, входя в зал. - Приятного времяпрепровожде-ния, господа! - отнесся он к сидящим в зале.

   Его внимательный взгляд остановился на широких плечах и угрюмом виде Гриши Полубаринова, который в это время тщетно уговаривала хозяйка.

   Кочеров не знал на что решиться: вступать в открытый скандал ему не хотелось; он боялся уронить себя в глазах Кати. Добровольно уступить свое место другому, более счастливому любовнику, казалась ему не менее обидным.

   - Брось, Григорий, семеро одного не бьют! - обратился он к приятелю.

   - Человек, наверное, и сам поймет, что ему здесь делать нечего. Девицы все заняты, а разгуляться он и в другом месте может.

   - Разумно говорите, молодой человек, - вежливо поклонился ему Пройди-свет. - Только вот на счет битья-то, ошибаетесь немножко: хотя вас и трое, а бить вам меня не придется!

   С этими словами он вынул из жилетного кармана серебряный двугривенный и подал его присутствующим.

   - Видите? - просто спросил он.

   Все были удивлены этим внезапным обращением и никто не нашелся ничего сказать...

   - Теперь еще смотрите...

   Пройди-свет, взяв монету двумя пальцами, превратил ее в лепешку.

   - Попробуйте вы это сделать! - хладнокровно посмотрел он на своих противников и затем, не ожидая ответа, повернулся к Кате.

   - Идем в твою комнату!

   - Ах, леший тя задави! - восторженно вырвалось у Тишки. - Вот силища-то!

   Полубаринов угрюмо крякнул, засучил рукава рубашки и пробормотал:

   - Мы, брат, и сами три куля овса пихаем. Нас этим не удивишь!

    

    

    Драка, казалось, была неизбежна, но тут вмешалась Катя.

   - Вот что, Иван Семенович, - заговорила она, обращаясь к Кочерову, - если ты, или твои приятели, начнут дебоширить, то запомни мое слово: между нами все кончено и на глаза ты мне тогда не показывайся!

   Чем вам этот человек помешал, - продолжала она, указывая на пройди света. - Разве я сама над собой не властна! С кем хочу с тем и иду! Кого хочу, того и люблю! Парень ты, кажется, неглупый, не баклан какой-нибудь, а хочешь зря заварить скандал.

   Как ни пьян был Кочеров, но, зная решительный характер Кати, побоялся пойти ей наперекор.

   Он остановил расходившихся товарищей.

   - Брось, Гриша! Не стоит... Насильно мил не будешь! - с горечью вырвалось у него.

   - А што он больно задается, - не унимался Полубаринов, в голове которого шумели и хмель, и злоба. - Небось - видали мы ихнего брата! В лучшем виде накостылять можем!

   - Брось, - угрюмо повторил Кочеров, дрожащий от волнения рукой наливая себе стакан коньяка. - Если нам здесь не рады, так в другое место пойдем. Авось город не клином сошелся.

   В душе у него закипело чувство острой обиды от такого явного предпочтения, оказанного Катей другому; вместе с тем Иван Семенович не мог не сознаться, что грубой силой здесь взять ничего нельзя. Приходилось подчиняться обстоятельствам.

   Видя, что конфликт разрешился мирным путем, в зале появились Бронися и Соня.

   - Плюньте на это дело! - весело махнула рукой Соня, подсаживаясь к Полубаринову. - Угощайте лучше нас и сами кушайте! Что вижу зря стоять.

   - Это Катерина, такая есть, горда! - шепотом заметила Бронися, косясь на дверь, за которой скрылась Катя, сопровождаемая Пройди-светом.

   - Што он за человек такой - из каких, - поинтересовался Полубаринов, тоже успокоившийся и опять усевшийся за стол.

   Девицы переглянулись: говорить про Александра правду они побоялись, и поэтому Соня деланно пренебрежительным тоном заметила:

   - А шут его знает! Катькин любовник! Из приказчиков, кажется...

   - А силенку парень действительно имеет, - покачал головой

   Полубаринов, припоминая сжатый двугривенный.

   - Хотя, конечно, мы бы его в три момента выставили и пикнуть бы не дали! - хлопнул Полубаринов тяжелой пятерней Соню. Та сжалась и заойкала.

   - Ну и ладошка у вас! Нечего сказать, мяконькая. Точно пудовой гирей отвесил; даже плечо занемело... у, противный... - и Соня кокетливо погрозила пальчиком.

   - Яд, девка! - подмигнул ей Полубаринов, берясь за бутылку.

   - Пей, братья, пей в мою голову! - вдруг вырвалось у Кочерова внезапным окриком.

   Он поднялся на ноги и обвел мутным воспаленным взглядом сидящих за столом. Его лицо было пасмурно и грустно. Мокрые пряди волос бессильно прилипали к побледневшему лбу.

   - Пей, пока пьется, все позабудь! - подхватила Соня, наполняя рюмку.

   - Будем теперь пить три дня и три ночи! - решительно заявил Кочеров, покачиваясь всем корпусом и балансируя рукой.

   - Потому - тоска... эх! Пить будем - гулять будем! - запел Полубаринов, вставая с места и выделывая ногами замысловатые кренделя.

   - Пейте, все пейте! Тихон, душа ты моя, Тихон, пей! Эх... чтобы было вам чем добром помянуть Ваньку Кочерова!

   - За угощенье много довольны! - пробурчал Тишка, добросовестно опоражнивая свой стакан.

   - Миленький, Тиша! Возьми еще парочку рябиновой, - тянулась к Полубаринову раскрасневшаяся и несколько растрепанная Соня.

   - Действуй! Выставляй! Ванька, затягивай хоровую. Ну - "во лузях"!

   Кутеж принимал размеры серьезные. В душной атмосфере зала еле мигала догоревшая лампа, а в окнах уже начинал белеть слабый рассвет... Ночь была на исходе. Федя давно уже прикорнул на диване и спал требовательным сном подростка, одурманенного алкоголем.

   В спальне Кати стоял приятный розовый полусвет от поднятого фонарика.

   Александр сидел в кресле и тянул коньяк с сельтерской. Катя в одной ночной сорочке, с распущенными золотистыми прядями волос, приютилась рядом с ним на ручке кресла и медленно, любовно гладила своей выхоленной рукой упругие твердые плечи любовника.

   - Какой ты у меня сильный, Саша! - восхищенно шептала она, любуясь мускулами парня. - Сильный и храбрый, за что я и люблю тебя!

   Пройди-свет снисходительно улыбнулся и отпил глоток из стакана.

   Хвали, хвали, девка...

   - Не ты первая, не ты последняя меня хвалишь!

   - Знаешь что, Саша, - ласково обвила его шею девушка, - есть у тебя в глазах что-то особенное: страшное и заманчивое. Когда смотришь ты на меня и улыбаешься, вся душа навстречу тебе рвется, а если задумаешься или рассердишься как сейчас в зале, нехорошими у тебя глаза делаются... Точно ты смотришь на человека и не видишь его перед собой и не сущест-вует для тебя человека совсем... Так, вероятно смотрят закоренелые убийцы на своих жертв...

   - Замолола, сорока! - грубо оборвал ее Сашка, поднимаясь с кресла. -

   Пусти. Домой я пойду. Здесь спать не буду!

   - Саша! - умоляюще взглянула на него девушка. - Что ты рассердился?

   - Ну оставь, что ты меня не знаешь, что ли! - досадно поморщился Александр, выходя из комнаты. - На вот отдашь за коньяк, - бросил он Кате смятую ассигнацию.

   Проходя через опустевшую теперь залу, Александр на миг остановился перед столиком, за которым сидя, спал Кочеров.

   Я нажил для себя в этом человеке непримиримого врага, - подумал он, посмотрев на бледное, опухшее лицо спящего.

     

    

    Возвратимся теперь к Сеньке Козырю и Фильке, оставленных нами в то время, когда они поздней ночью пришли в квартиру Козыря. Этот поздний приход возбудил некоторое подозрение в осторожном Шумкове. Он, как человек бывалый и знакомый с нравами преступного мира, не мог не опасаться мести со стороны тех, чью опасную тайну он держал в руках.

   Формально, от имени шайки, Сенька Козырь обещал ему платить известную сумму. Задержка в плате происходила, по объяснению Козыря, потому, что деньги еще не были "раздуванены". Шумков согласился подождать некоторое время, не предпринимая ничего решительного, но тем не менее, придумывал на всякий случай меры ограждения своей безопасности. Наилучшим из всех его планов ему казался следующий: составить подробное донесение полиции о всех обстоятельствах дела, известных ему, указать в этом донесении преступников, их имена и приметы и, затем объявить Козырю, что если даже его, Шумкова, и убьют, то все равно виновные не уйдут от правосудия.

   Остановившись на этом плане, Василий Федорович приступил к составлению донесения, что и было им выполнено сегодня, еще днем, в перерыве между торговлей.

   Переписать же это донесение, которое он хотел хранить на дне сундука вместе с книжкой сберегательной кассы и другими деловыми бумагами, ему не удалось: с вечера у него сидели гости, а потом неожиданный приход Фильки заставил его погрузиться в раздумья и отложить переписку.

   Убедившись, что дверь за Шумковым закрылась и он ушел к себе, Козырь тихо прошептал товарищу:

   - Ну, Филька, теперь надо за дело приниматься.

   - Не лучше ли оставить до другого раза. Видишь, он, гад полосатый, держится начеку: револьвер выставил.

   Филька промолчал.

   Они стояли в темных сенях под лестницей, обозленные, обескураженные своей неудачей, что взять им Шумкова врасплох не удалось, а ломиться в его квартиру было глупо.

   - Ну, однако, чего мы тут будем на ходу стоять - идем ко мне! - предложил Козырь.

   - Идем, пожалуй, - согласился Филька.

   Козырь постучался в дверь своей квартиры.

   - Отвори, Ольга! - сердито крикнул он на раздавшийся за дверью вопрос "кто тут".

   Молодая женщина уже спала; услышав стук в дверь, она торопливо зажгла лампу и бросилась отворять.

   Увидев постороннего человека, она смущенно вскрикнула и поспешила скрыться за перегородкой... Ни Филька, ни Козырь не обратили на это проявление женской стыдливости никакого внимания. Сенька, сохраняя на своем лице выражение озлобленности, досады, молча и торопливо разделся.

   Филька, не снимая шапки, присел на лавку. Оба они были совершенно трезвыми. Пьяный кураж, напущенный на себя при встрече с Шумковым, был подделан...

   - Ольга, - обратился Козырь к своей сожительнице, скрывшейся за перегородкой, - одевайся проворнее, да собери нам закусить малость!

   - Сейчас оденусь! - послушно отозвалась Ольга.

   - Нет, черт его побери, он от нас не отвертится! - вполголоса пробасил Филька, доставая на этот раз не злополучный портсигар, а свой старенький кисет.

   Козырь одобрительно кивнул головой:

   - Знамо дело, не уйдет!

   - Малость оплошали мы, - сокрушенно покачал головой Филька, - было бы нам сгреть его в сенях-то!

   - Зевка дали! Теперича, ежели его вызвать куда с квартиры в укромное место, ни в жисть не пойдет, - задумчиво произнес Козырь, в свою очередь закуривая.

   - Первое дело тебе, Филька, придется ему денег дать рублей сто...

   Вроде как задаток, а то он, гад полосатый, не утерпит: "забьет плесо" (наушничать на товарищей)!

   - Что ж, это можно, - согласился Филька, - нешто я за деньгами стою.

   Пропади они пропадом! Живы будем - наживем! Да, ведь деньгами-то ему рта не замажешь; и опосля того "засыпать" может!

   - Здравствуйте, извините, не знаю, как назвать! - заговорила Ольга выходя из-за перегородки и кланяясь Фильке.

   Тот, весь поглощенный своими мыслями, равнодушно кивнул головой.

   - Здоровы будьте!

   Козырь, молча, хмурым нетерпеливым движением взглядом следил за движениями молодой женщины, пока она собирала закуску.

   - Здесь выпивать будете, Сеня? - робко спросила она, замечая, что последний сильно не в духе. - А то, может, в горницу пройдете... только там у меня постель не убрана!

   Козырь нетерпеливо махнул рукой.

   - Давай поскорее, собирай. Здесь пить будем!

   Ольга поставила перед ними графин с водкой, соленые огурцы и холодное мясо из щей.

   - Больше у нас ничего нету... - тихо, словно оправдываясь сказала она.

   - Ну, иди теперь, ложись, спи! Да что ты, голова еловая, рюмки нам ставишь - тащи стаканами! - распорядился Козырь.

   Ольга поспешила выполнить это приказание, внутренне негодуя на неожиданный загул Сеньки. Она, прежде, чем уснуть, долго ворочалась на кровати за перегородкой, прислушиваясь к сдержанному говору собутыльников.

   Ох, подбивает этот черт одноглазый, опять на фарт сговаривает! - думала она, ловя отрывки разговора...

   Собутыльники, между тем, успели осушить добрую половину объемистого графина, слегка опьянели, раскраснелись и приободрились. Разговаривали они полушепотом не из боязни, конечно, быть подслушанными Ольгой, а просто в силу установившегося среди преступников обыкновения, обсуждать свои будущие предприятия с глаза на глаз. Но временами делали паузы, молча выпивали, крякали и опять начинали шептаться. Филька сильно настаивал на том, чтобы сейчас же, не откладывая дела в долгий ящик, вызвать Шумкова тем или иным путем в сени и покончить с ним. Козырь не соглашался с ним, предвидя неприятные для себя последствия.

   - Ну, чудак же ты, - убеждал он Фильку. - Ведь ежели так сделать, то меня первым делом заподозрят... Нет ты вот слушай! Седни никак у нас четверг! Ну, ну, завтра стало быть базарный день. Придумал я, Филя, одну штуку. Слушай!!!

    

    

    Филя весь обратился во внимание.

   - Говори, - глухо прошептал он.

   - По случаю базарного дня, он, Шумков то есть, встанет рано, поедет чуть свет на базар...

   - Да ты почем знаешь? - недоверчиво вставил Филька.

   - Молчи, знай, да слушай. На базар он поедет у крестьян масло да яйца скупать. Это уж вернее верного. Ну так вот, надо, значит, нам его скараулить, когда он будет выезжать из дома. Время будет, говорю, ранее... Улица наша глухая... Стукнуть его хорошенько, положить на дно кошевки, закрыть рогожей и отвезти куда подальше... Понял? А кошевку и лошадь тоже в оборот пустить; к примеру сказать, к Голубку сплавить!

   Филька одобрительно тряхнул головой.

   - Што ж, дело подходящее. Это ты, брат, ловко придумал!

   Сенька самодовольно улыбнулся.

   - Небось голова-то, у меня не соломой набита. Такие ли я еще штуки придумывал! Вот только бы нам его не проглядеть. - Опасливо заметил Филька.

   - Ну, вот еще! Куда он денется! До зорьки-то мы с тобой даже вздремнуть можем, - успокоил его Козырь.

   Они выпили еще по стаканчику и на минуту замолчали.

   - Ну, брат, Семен, - заговорил, нарушая молчание, Филька, - сказать тебе по душе, набрался я сегодня там на разборке страху, атаман наш шутить не любит. Чуть что поперек товарищеского правила - сейчас тебе крышка будет.

   Козырь с любопытством, весьма внимательно слушал это откровенное признание товарища, невольно разделяя его страх и чувство беспомощности перед всеобъемлющей и непонятной властью атамана - "человека в маске".

   - Недалеко ходить, - задумчиво продолжал Филька, - сам я ныне осенью парня их наших по его приказу пришил.

   - А что, разве он засыпал кого!

   - С пьяна проболтался... Так вот и я по глупости-то своей чуть было под беду не попал, да спасибо атаману - правильно рассудил!..

   Филька крякнул и провел своей широкой ладонью по лбу, точно отгоняя воспоминания о пережитых неприятных минутах.

   - Вот, что, Филя, - заговорил Козырь, - ты как человек знающий в этой компании давно находишься... Скажи ты мне, пожалуйста, что это за человек, наш атаман... Я ведь, седни только его в первый раз видел, да и то в маске.

   Филька придал своему лицу многозначительное и таинственное выражение.

   - То-то и оно то, братец ты мой, - зашептал он, близко пригибаясь к Сеньке. - Он завсегда в маске бывает лица его никто не видел! Как его зовут, где он живет, тоже никто не знает.

   Козырь удивленно покачал головой.

   - Чудно!

   - Но промежду нас сказать, - продолжал Филька, - как мне слышать от Пройди-света приходилось, человек он не простой, с большой силой человек! Што захочет, то и вывернет! Конечно, я по своему серому уму много произойти не могу; но кажется мне, что большие тузы его руку держат! Вот как я понимаю.

   - Ладно, поживем-увидим, а теперь не худо и вздремнуть с часик до рассвета. Ложись, Филя, на лавку. Небось не проспим.

   - Што ж, пожалуй, и то дело - соснем малость, - согласился Филька, растягиваясь на лавке во весь свой огромный рост.

   Козырь достал из жилета часы и заметил время.

   - Сейчас два часа... До пяти смело спать можно, - с этими словами он взялся за лампу и ушел к себе за перегородку.

   Первым проснулся Филька. Прислушиваясь к дыханию спящих за перегородкой, он старался определить, который сейчас может быть час.

   - Как бы не опоздать, - озабоченно думал он. - Козырь, а, Семен... - тихо окликнул он товарища, но тот уже тоже проснулся и возился за перегородкой, зажигая лампу.

   - Скоро будет светать, - объявил Козырь, выходя из-за перегородки с лампой в руках. - Пора собираться!

   Филька начал быстро одеваться, тревожимый одной мыслью, как бы не опоздать.

   - За воротами я подожду, около заплота притулюсь, - бормотал он, затягивая опояску.

   - Вместе пойдем, - начал было решительно Козырь, но Филька решительно заявил:

   - Нет, Семен, не хочу я тебя в это дело втягивать, спасибо, ты помог мне, а уж кончать буду я один... Мой конь - мой и воз! Для ча тебе на рожон лезть: может, засыплюсь я, так ты в стороне будешь...

   - Вдвоем-то оно славней бы, лучше было, - нерешительно замялся Козырь.

   - Чего там лучше! Один управлюсь... Ну, ты выпусти меня из калитки!

   Осторожно, не производя ни малейшего стука, Козырь и Филька вышли в сени и прокрались к калитке. Разговаривать теперь было некогда. Козырь молча выпустил товарища на улицу, запер за ним дверь и вернулся в свою квартиру...

   Выйдя на улицу, Филька огляделся и облегченно вздохнул: улица была погружена в глубокий сон и никто не мог заметить его выхода из дома Шумкова. С левой стороны около ворот намело высокий сугроб снега; сюда-то и направился Филька. Спрятавшись в сугроб, он стал терпеливо поджидать свою жертву.

   ...Время шло. На востоке забелела полоска зари. Кое-где, в соседних домиках замелькали огоньки. Зимний день на начинался.

   Филька успел порядочно продрогнуть в своей засаде, прежде чем его чуткое ухо уловило скрип шагов и возню на дворе.

   - Должно, лошадь запрягает, - подумал Филька.

   Прошло еще с полчаса и ворота растворились. Шумков вывел лошадь на улицу и повернулся притворить за собой ворота. Он, как это и предвидел Козырь, собрался на базар, чтобы пораньше перехватить подгородних крестьян и задешево купить у них кой-каких продуктов для лавки, корыстолюбие прасола погубило его.

   Филька, убедившись, что никто из домашних не провожает его, решил действовать сейчас же. Улица была по-прежнему пустынна. Шумков, приперев ворота, сел в кошевку, и не торопясь стал разбирать вожжи. В эту минуту страшный удар по затылку вышиб его из памяти. Он бессильно повалился на дно кошевки и хрипло застонал. Железная рука Фильки сжала горло несчастной жертвы и... Приговор шайки "мертвая голова" был исполнен. Убийца хладнокровно уселся на труп и шевельнул вожжами. Отъехав две, три улицы, он остановился среди пустынного переулка, вдоль которого тянулся высокий забор, выбросил свою жертву в снег и погнал лошадь.

     

    

    Выкинув свою жертву в снег, Филька минут через 10 бешеной езды по улицам Томска, натянул вожжи и сдержал коня. Он чувствовал себя в полнейшей безопасности. Свидетелей страшного дела, совершенного им не было; оставалось только спрятать следы преступления - разделаться с лошадью. С этой целью Филька повернул за исток и, проехав ряд глухих переулков, остановился перед большим деревянным домом в два этажа. Заведя лошадь во двор и привязав ее над навесом, он поднялся в на крыльцо. Здесь ему встретился высокий широкоплечий татарин в бешмете нараспашку. Это был хозяин дома. При виде Фильки, он быстро окинул его пристальным взглядом маленьких раскосых глаз, полных хитрости и холодного жестокого блеска.

   - Здорово, Ахмет! - протянул ему руку Филька.

   - Здорово, здорово, знакомый! Ходи комнатам, - гостем будешь - отозвался Ахмет, мысленно задавая себе вопрос: зачем это пожаловал к нему Филька. Они были знакомы не со вчерашнего дня и Ахмет неоднократно реализовал плоды ночных экспедиций Фильки и его товарищей.

   - В комнату после пройдем, а теперь айда на двор - дело сеть, - возразил на приглашение Филька.

   - Какой такой - дело, - насторожил свое внимание татарин.

   - Конь с упряжкой! - хлопнул его по плечу Филька.

   Специальностью Ахмета была скупка и перепродажа краденных лошадей.

   - Ну, идем, знакомый - смотреть будем!

   Они спустились с крыльца и подошли к лошади. Ахмет, обнаружив глубокое знание дела, принялся осматривать лошадь, упряжь, кошевку. Филька молча следил за его манипуляциями и, наконец, не вытерпел.

   - Слушай, князь, нечего нам время зря терять. Дорого я тебя я не возьму. Говори прямо, сколько дашь!

   - Смотреть надо мало-мало... потом сказывать будем, - уклончиво ответил татарин.

   - Вот, чертова лопатка! - обругался в душе Филька, которому было безразлично - за сколько бы не продать лошадь, лишь бы поскорее с рук сбыть. - Чего там смотреть! Давай четвертной билет, и дело с концом!

   Татарин щелкнул языком и удивленно посмотрел на Фильку. Лошадь с упряжкой на его взгляд стоила рублей двести.

   - Четвертную дать можно... отчего не давать... Давать будем. Ходи, знакомый, комнатам - магарыч пить будем! - спешил согласиться на столь выгодную сделку Ахмет.

   - Только ты, слышь, коняку этого у себя не держи! - многозначительно заметил Филька. - Дело серьезное может быть. Оттого и отдаю задаром!

   - Зачем держать, Иркутск отправлять будем... шерсть красить будем... гриву менять будем. Бумагам написать - все по форме! - бормотал Ахмет, быстро выпрягая лошадь. Обычные приемы конокрадов, употребляемые ими с целью изменить внешний вид лошади, заключался главным образом в искусственной подделки масти, в перегибе гривы на другую сторону, в наложении фальшивых клейм. Все эти приемы и многие другие с успехом применялись Ахметом в его операциях с лошадьми. Был у него и человек, бывший полицейский писец, прогнанный со службы за пьянство, который аккуратно и за дешевую цену изготовлял "бумаги" - т.е. фальшивые удостоверения на продажу лошадей.

   Дело было поставлено на широкую ногу.

   Проводив Фильку, Козырь не ложился больше спать. Он погасил лампу, закурил папиросу и уселся около окна, прислушиваясь, не выходит ли Шумков.

   Когда Шумков наконец уехал, Козырь разбудил Ольгу и велел ей поставить самовар. Время было около шести часов. Начало светать. Поставив самовар, молодая женщина начала растапливать печь, искоса посматривая на своего благоверного. Сенька был пасмурен и молчалив и только за чаем лицо его несколько прояснилось и он довольно-таки ласково заметил:

   - Вот что, Оля, возьми-ка себе в память, никому не говори, что у нас ночью был Филька... Поняла? Боже тебя сохрани проболтаться!

   - Ну вот еще выдумал! С кем я буду разговаривать, разговоры-то... Знаешь сам - не охотница до пересудов! - просто ответила Ольга.

   - То-то же, смотри!

   Кончив чаепитие, Козырь посмотрел на часы.

   - Семь часов... Чай лавка открыта... пойти табаку купить! - и он взялся за шапку.

   Убедившись, что снаружи лавка Шумкова еще заперта Сенька прошел в его квартиру.

   В кухне около ярко пылающей печки возилась жена Шумкова.

   - Здравствуйте, хозяюшка, с добрым утром! - поклонился ей Козырь.

   - Вас равным образом, - ответила она, на минуту оставляя свое занятие.

   - Что это вы магазин-то не отворяете, - продолжал Козырь.

   - Самого-то нет дома, на базар уехал! - спокойно отозвалась хозяйка.

   - Да когда это он успел, рань такая! - притворно удивился Козырь. - Эка жалость, не знал я. Мне тоже на базар надо, подвез бы он меня!

   - Чуть зорька поднялась, - продолжала хозяйка рассказывать. - День-то сегодня базарный, вот он и поторопился, чтобы, значит, крестьянишек перехватить.

   - Так, так, дело понятное! Потрудитесь, хозяюшка, табачку мне отпустить; за тем и пришел. Смерть курить хочется, а дома весь вышел!

   - Какого вам табачку, - спросила Сеньку Шумкова, намереваясь идти в лавку.

   - Асмоловский я куплю, второй сорт, в сорок копеек. Пол-фунта дайте и гильз пятьсот штук.

   Получив требуемое, Козырь простился с хозяйкой и вышел, будучи вполне доволен своим посещением, принятым им с той лишь целью, чтобы жена Шумкова могла удостовериться в случае надобности о его присутствии дома в это утро. Прошло около суток, а Василий Федорович не возвращался. Сенька, по просьбе его жены, ездил искать Шумкова по трактирам, по знакомым и, вернувшись домой поздно вечером, объявил плачущей женщине, что муж ее исчез, как в воду канул. Он же посоветовал ей сделать заявку в полицию.

   Дня через два после убийства Шумкова, труп которого был поднят в глухом переулке и опознан женой покойного, в дом Шумкова явилась полиция и понятые для того, чтобы опечатать лавку. Случайно во время разбора торговых документов и других бумаг, лежащих на прилавке, в руки одного из полицейских попал полулист серой плотной бумаги, в которую обыкновенно лавочники завертывают отпускаемый товар. Бумага эта была вся исписана рукой Шумкова.

   Заголовок: "Господину полицмейстеру!" - Обратил внимание чиновника и он внимательно рассмотрел этот документ, содержащий следующее:

    

   "Честь имею донести вашему высокоблагородию,

   что мною, нижеподписавшимся, обнаружены люди

   преступного поведения, коими людьми совершено

   злодейское убийство - удушение с целью грабежа

   именитого купца и уважаемого гражданина, господина

   Изосимова..."

    

    Чиновник еле верил своим глазам от удивления.

    

   "Как людям этим, - продолжал он читать, -

   вполне известно намерение мое предать их на суде

   надлежащих гражданских властей, то предположено

   думать, что они злодеи в уме своем таят на меня

   немалую злобу а потому и в ограждение личности

   совей своей, письменно удостоверяю, что по этому

   делу мне известны трое: один из них..."

     

   На этом месте любопытный документ прерывался: другая половина листа была оторвана. Показав этот документ жене Шумкова, спросили ее, не видела-ли она его ранее. Безграмотная, убитая горем женщина на все расспросы еле отвечала:

   - Может, и видела... Не знаю... Бумаги у нас на прилавке много лежит. Почем я знаю.

   Таким образом, вторая половина предсмертного письма Шумкова осталась не найденной и разгадка тайны двойного убийства исчезла вместе с этим обрывком бумаги, послужившем, быть может, для обертки мыла, или сальной свечки.

    

    

    Время шло, а о Сергее Николаевиче Загорском по-прежнему не было никаких известий. Напрасно старик Панфилыч старался развлечь и успокоить Таню. Бедняжка страшно скучала и беспокоилась о Загорском. Расстроенное воображение рисовало ей самые ужасные картины: то видела она своего любовника бездыханным трупом, лежащим в таежной глуши, то ей иногда приходило на ум, что он окончательно бросил ее и уехал далеко, далеко - в Россию.

   Тянулись длинные скучные дни в четырех стенах старого дома, глухие безмолвные ночи приносили кошмарные сны. И Таня томилась, бледнела, таяла, как восковая свечка среди одиночества и тишины старого барского дома...

   Но опасения ее были напрасны: Сергей Николаевич вернулся.

   Ранним утром, чуть брезжило, к воротам спящего еще дома лихо подкатила тройка, запряженная в небольшую кошевку.

   Таня, промучившись от бессонницы целую ночь, только перед утром заснула. Сон ее был так крепок, что она не услышала шума, вызванного приездом Загорского. Сергей Николаевич раздевался в прихожей, равнодушно и молча выслушал радостное приветствие старого слуги и затем прошел к себе в кабинет. Он был, видимо, утомлен, точно не спал несколько ночей. Глаза смотрели хмуро и сонно. Панфилыч мелкими стариковскими шажками плелся вслед за ним, понурив свою седую голову. Загорский, войдя в кабинет, прежде всего подошел к своему письменному столу и начал перебирать накопившуюся за время его отсутствия почтовую корреспонденцию. Здесь были журналы, газеты, несколько писем. Быстро просматривая письма, Загорский обменялся несколькими беглыми замечаниями с Панфилычем.

   - Таня еще спит...

   - Спит... Вечор поздно легла. До вторых петухов огонь в ихней спальне горел. Скучала она без вас, места не находила.

   - Гм, ты ее не буди. Никто не был без меня.

   - Никого не было. Прикажете кофе подать.

   - Нет, приготовь мне прежде всего ванну, да принеси горячей воды для бритья!

   Час спустя, Загорский, освежившись принятой ванной, с удовольствием ощущая на отдохнувшем теле чистое тонкое белье, тщательно выбритый и надушенный, сидел в столовой в ожидании кофе, закипавшего на спиртовке, просматривал последнюю книжку журнала. Где-то в глубине комнат раздавался громкий радостный голос Тани. Хлопнула дверь и послышались легкие торопливые шаги.

   - Проснулась! - улыбнулся Загорский, откладывая журнал в сторону.

   В столовую вбежала Таня, вся раскрасневшаяся от счастья, взволнованная и полуодетая. Проснувшись и узнав о приезде Загорского, она едва имела терпение умыться и наскоро сделать прическу. Ее радостные чистые доверчивые глаза на мгновение встретились со спокойными и, как ей показалось, равнодушными глазами Загорского.

   Девушка замерла на месте. В голове ее мелькнула мысль, что он оттолкнет ее от себя и скажет, что она ему не нужна! Большая и шумная радость первых минут уступила в ней место робкому и томительному ожиданию.

   - Что же ты, Таня, опешила. - Удивленно спросил Загорский, - или не узнаешь меня.

   Этих немногих слов было достаточно, чтобы Таня, выйдя из своей нерешительности, бросилась к нему на шею.

   - Сережа! Милый мой... как я скучала о тебе! - шептала она, и смеясь и плача одновременно.

   - Отчего же ты не писал мне!

   Загорский снисходительно улыбнулся и, слегка обнимая Таню за талию ответил.

   - Как же я мог писать. Ведь я, ты знаешь, был на охоте, в лесной глуши, где нет почты... Расскажи лучше, что ты без меня делала.

   - Что я делала. Скучала, ждала тебя и... - Таня виновато улыбнулась,- гадала на картах.

   - Даже на картах гадала! Ах, ты, птичка моя, - ласково рассмеялся Загорский, привлекая к себе девушку. - Что же сказали тебе твои карты!

   - Все выходило очень плохо: дальняя дорога, болезнь. Ну да это пустяки! Теперь я не верю картам! - и Таня нежно прижалась к Загорскому.

   Утренний кофе был выпит и Сергей Николаевич, посмотрев на часы, обратился к Тане.

   - Мне нужно сейчас ехать по делу... Обедать ты меня не жди. Надеюсь, теперь ты не будешь скучать.

   Таня нахмурила личико, но ничего не сказала, боясь рассердить своего возлюбленного.

   - Сережа, ты пораньше возвращайся домой, - не вытерпела наконец она, провожая его в прихожей.

   - Постараюсь! Но меня с утра задержат дела. Во всяком случае, ты будешь умницей, не скучай!

   Выйдя из дома, Загорский взял извозчика и поехал к Краверу. Тот жил в собственном доме, на одной из главных улиц города.

   - Дома Рудольф Карлович? - спросил Загорский у горничной, отворившей ему дверь.

   - Дома! Пожалуйте.

   Кравер встретил своего гостя на пороге своего кабинета.

   - Кого я вижу! - воскликнул он преувеличенно радостным тоном. - Томский немврод возвратился из своей экспедиции и с многочисленными трофеями!

   - Ну, трофеи мои, пожалуй, невелики! - спокойно отозвался Загорский, обмениваясь с хозяином крепкими рукопожатиями. - Охота была неудачной: новой медвежьей шкуры привезти не удалось.

   - Очень грустно, - сочувственно покачал головой Кравер. - Садитесь сюда, пожалуйста! - он пододвинул гостю мягкое кресло. - А я вспоминал вас, дорогой мой Сергей Николаевич, не далее как сегодня утром, - продолжал Кравер, закрывая дверь кабинета.

   - О? - небрежно спросил Загорский, закуривая папиросу.

   - Дело в том, что сегодня бенефис нашей несравненной Дерюгиной. Идет - два акта "Цыганского барона" и "Цыганские песни в лицах". Дерюгина в "Цыганском бароне" прелестна. Вы помните, наверное, какое впечатление произвела она при первой постановке этой оперетки! Фурор! Так вот, между поклонниками ее молодого симпатичного таланта явилась мысль поднести ей сегодня подарок... Составилась подписка... Мы, инициаторы этого дела, остановили свой выбор на бриллиантовой броши... Постойте, я ее сейчас вам покажу.

   Кравер открыл один из ящиков письменного стола и достал оттуда футляр.

   - Не правда ли, прелесть? - самодовольно спросил он Загорского, открывая футляр. На темно-малиновом бархате ярко блеснули крупные бриллианты.

   - Однако, - качнул головой Загорский. - Въехал вам в копеечку этот подарок!..

    

     

   - Тысячу рублей с лишком заплатили, - небрежно