Курицын Валентин Владимирович - Томские трущобы

то иной, как член шайки. Потайная дверь была устроена им и туда-то скрылся "человек в маске". Во всяком случае, Кондратий Петрович не потерял веры в силы и могущество шайки. Мысль возвратить "свои тридцать тысяч рублей" не приходила ему больше в голову.

   Теперь, получив приказание идти неизвестно куда и неизвестно зачем, Кондратий Петрович был заинтересован: он предчувствовал что-то серьезное.

   Одевшись в шубу-барнаулку с высоким воротником, сунув в карман пиджака револьвер, Кондратий Петрович вышел на кухню.

   - Я готов! Идемте! - обратился он к своему проводнику. Тот молча поднялся с лавки и они вышли на улицу, где их ожидал извозчик.

   - На Бульварную! - приказал извозчику спутник Егорина, поднимая воротник пальто.

   Было часов около восьми вечера. В воздухе было тихо и тепло... Падал мягкий снежок... Темная даль Бульварной улицы мигала огненными точками редких фонарей. В душе Егорина поднималось какое-то неприятное чувство тоски и безотчетного страха.

    

     

   На углу одной из улиц пересекающих Бульварную, спутник Егорина остановил извозчика.

   - Теперь пойдем пешком! - шепнул он Кондратию Петровичу, расплачиваясь с извоз-чиком.

   Подождав, пока извозчик не скроется из виду, они пошли дальше в темноту ночи. Свернули в один из глухих переулков, вошли в небольшой, весь занесенный сугробами снега двор, посреди которого чернела какая-то постройка. Это был тот самый флигель, в котором помещалась "штаб-квартира" шайки, как называл ее Пройди-свет. Казалось, что все в этом флигеле погружено в глубокий сон: ни одна полоска света не вырывалась из окон, плотно закрытых ставнями.

   Спутник Егорина осторожно постучался в наружную дверь сеней.

   - Кто там? - раздалось за дверью.

   - Свои... туз козырей! - ответил условным паролем стучавший.

   Дверь была немедленно открыта.

   - Проходите, штоль, - прохрипел чей-то голос. - Чиркни-ка спичкой, Иван! А то впотьмах лоб, пожалуй, расшибешь.

   Слабое синеватое пламя на несколько мгновений осветило внутренность сеней: пользуясь этой краткой вспышкой света, все трое прошли во флигель.

   Первая комната представляла из себя прихожую. Из нее вела лестница наверх.

   - Проходите наверх! Там, почитай, все в сборе. Только за вами дело. Нате вот вам маски - Егорину подали маску, грубо сделанную из черного коленкора.

   - Это еще зачем? - недоумевающе спросил Егорин, не решаясь надеть маску.

   - Стало быть, нужно. Что ты в чужой монастырь со своим уставом пришел? - грубо оборвал Егорина его спутник.

   Егорину ничего не оставалось более делать, как повиноваться.

   - Вроде, как на святках ряженые! - произнес он деланно шутливым тоном, поднимаясь за своим проводником по верхним скрипучим половицам лестницы. В большой комнате мезонина сидело несколько человек, принадлежащих судя по платью, к совершенно разным слоям общества.

   Рваный, покрытый заплатами, армяк типичного "жигана" выделялся рядом с хорошей енотовой шубой какого-то солидного господина. Все присутствующие были в одинаковых черных масках, совершенно скрывающих лица. При входе Егорина, некоторые из членов шайки с любопытством повернулись в сторону его: другие же остались неподвижны, не обратив никакого внимания на приход новых лиц.

   - Садись, где стоишь! - заметил Егорину его проводник, опускаясь прямо на пол. Его примеру последовал и Егорин. Он, усевшись недалеко от дверей, с любопытством окинул глазами обстановку комнаты. Голые стены, покосившийся от времени потолок, полпечки с облупившейся штукатуркой. - Все это гармонировало со слабым светом сальной свечи и торжественным молчанием людей в черных масках. Получалось сильное оригинальное зрелище. Даже спокойный, привыкший ничему не удивляться, Егорин и тот был поражен необычностью происходящего.

   - Маски эти недаром придуманы, - сообразил Егорин, - это для того, должно быть, чтобы друг дружку в лицо не заприметили. Хитрая механика, однако! Интересно знать, зачем это собрались мы сегодня! Какие такие дела решать будут!

   Естественное любопытство Егорина вскоре было удовлетворено.

   Дверь, ведущая в соседнюю комнату, отворилась и на пороге показалась новая фигура. Это был стройный красиво сложенный человек, немного выше среднего роста, одетый в коротенькую куртку из желтого верблюжьего сукна. Лицо его было также закрыто черной маской. Он подошел к столу, стоящему посреди комнаты, оперся на него рукой, обвел глазами присутствующих и заговорил. При первых словах его речи, Егорин узнал в нем ночного гостя - "человека в маске". Тот же резкий повелительный тон, тот же металлический холодный тембр голоса...

   - Товарищи! - так начал главарь шайки. - Мы собрались сегодня для того, чтобы произвести суд над одним из членов нашей организации.

   Среди присутствующих обнаружилось легкое движение.

   - Он виноват в следующем: во-первых в том, что самовольно присвоил себе вещь, принадлежащую общей кассе. Хотя это само по себе является уже нарушением наших правил, но, имея в виду, что вещь была взята им временно, можно было бы первую вину не считать особенно важной. Второй пункт обвинения вытекает из первого: одно лицо, не принадлежащее нашей организации, увидело эту вещь в руках виновного и, по печальному стечению обстоятельств, сразу же определило, каким путем вещь эта была взята от ее владельца. Таким образом, дело приняло серьезный оборот. Тайна организации стала известной постороннему человеку, который захотел отсюда извлечь для себя выгоду. Он предложил поделиться с ним барышом той ночи, когда между прочим, был взят и тот портсигар. В случае же нашего несогласия принять его в долю, этот человек может очень повредить нам, так как ему известны трое из наших. Одним словом, мы, благодаря одному болвану из своей среды, нажили себе много хлопот. Вам предстоит теперь, товарищи, решить вопрос - как наказать виновного.

   Обвинитель замолчал и пристальным выжидающим взглядом посмотрел на остальных членов шайки.

   В комнате было тихо: все сознавали важность переживаемого момента. Обвиняемый - наш злополучный Филька, невольно навлекший на себя и своих товарищей такую неприятность - присутствовал здесь же, и не без трепета ожидал решения большинства. Он отлично знал, что шайка шутить не любит, и, что суд ее будет суров.

   - Надо этого человека, который то есть, доказчиком хочет быть, убрать, пока не поздно! - раздалось чье-то предложение.

   - Это правильно! Пришить его и дело с концом! - раздались голоса.

   - Так... А что же мы должны сделать с виновником всей этой истории? - вновь спросил атаман.

    

     

   Опять наступило молчание. Никто не решился произнести слово обвинения. Все молча косились друг на друга, подозревая в своем соседе того обвиняемого, чья участь находится в зависимости от решения большинства.

   - По уставу нашей организации - виновный в выдаче товарищей обрекается на смерть! - спокойным бесстрастным тоном отчеканил атаман.

   Гробовая тишина служила ему ответом. Холодный пот выступил на лбу Фильки.

   - Крышка! - подумал он с отчаянием.

   - ...но, принимая во внимание, - так же спокойно продолжал атаман, - что в настоящем случае нет со стороны виновного злого умысла, можно рассматривать его вину как простое нарушение дисциплины... Кроме того, человек этот, я говорю об обвиняемом, в свое время оказал важные услуги организации. Все это смягчает его вину. Я со своей стороны предложил бы следующее: поручить виновному убрать опасного для нас человека, действуя на свой страх и риск. И кроме, того, при первом же серьезном деле предстоящем нашей организации, дать ему не в очередь самую опасную работу. Согласны ли вы с этим.

   - Что ж, это правильно!

   - Пусть так и будет! - послышались голоса.

   - Теперь, - продолжал атаман, - обвиняемый, выходи на середину комнаты и сними маску, пусть все присутствующие здесь запомнят твое лицо и будут на будущее время следить за тобой, пока ты не выполнишь порученного дела.

   Филька тяжело ступая громадными сапогами, вышел к столу, и молча снял маску. Его рябое, обычно угрюмое лицо выражало теперь глубокое смущение.

   - Как перед богом, братцы, по глупости это моей вышло! - виновато пробормотал он, повертывая во все стороны свою взлохмаченную голову.

   - Ну, ладно ступай на свое место, - прервал его атаман. - Нет ли у кого-нибудь из вас, товарищи, что-либо заявить общему собранию организации?

   Но никаких заявлений не последовало. Сохраняя глубокое молчание, члены шайки один за одним покинули комнату.

   Егорин хотел было идти вслед за другими, но его остановил его спутник, сидящий рядом.

   - Погоди, малый, - шепнул он, - дело до тебя есть.

   В комнате остались трое - Егорин, атаман и его проводник.

   - Здравствуй, Кондратий Петрович, - обратился к Егорину атаман, - подойди сюда поближе - мне с тобой поговорить надо! А ты ступай вниз подождешь там меня...

   Последнее относилось к спутнику Егорина. Кондратий Петрович, оставшись наедине с атаманом, подошел к столу и развязно спросил:

   - Чай, теперь-то маску снять можно?

   - Разумеется... Ведь мне твоя физиономия отлично известна! - насмешливо кивнул головой атаман. - Скоро мы с тобой, Кондратий Петрович, дельце одно должны обделать... Будь готов!

   - А в чем дело?

   - Дело очень тонкое и весьма выгодное. Можно взять хорошие деньги!

   - От денег кто станет отказываться! - вставил Егорин.

   - Только, видишь ли, какая штука: надо нам с тобой хорошенько столковаться...

   И атаман, приблизившись к Егорину, понизил свой голос до шепота.

   Но оставим на время этих сообщников и перенесемся в другую обстановку.

   В этот вечер, когда члены шайки вынесли смертный приговор человеку, грозящему их безопасности, иначе говоря - Василию Федоровичу Шумкову, - этот последний сидел у себя в квартире, не подозревая даже, что дни его сочтены. Он был вполне уверен, что задуманный план поживиться на чужой счет будет выполнен, как Сенька Козырь по крайней мере уверил его в этом, говоря, что раз уж Шумков знает все, то им ничего не остается, как только принять его в долю.

   Было около 10 часов вечера, когда до слуха Василия Федоровича донесся стук в калитку. Кто-то стучался с улицы. Шумков одел шубу и, держа в одной руке револьвер, а в другой свечу, вышел в сени.

   - Кто здесь? - спросил он, подходя к калитке.

   - Свои, - послышалось в ответ. - Отвори, Василий Федорович!

   Шумков, ставший в последнее время, очень осторожным еще раз переспросил.

   - Кто такие свои! Наши, кажись, все дома...

   - Ну, вот, нечто по голосу не узнаешь! - уже ясно различил Шумков голос Козыря. - Отворяй скорее, иззябли мы...

   Василий Федорович отодвинул засов и посторонился в угол, держа наизготовку револьвер.

   Вошли Козырь и Филька - оба, как было заметно по их наружному виду сильно выпивши...

   - Хозяину - Василь Федоровичу, наше особенное! - осоловело пробормотал Козырь, силясь твердо стоять на ногах.

   - Что это ты, друг любезный, револьвер-то выставил, аль нас за грабителей счел, - разразился Козырь пьяным смехом, заметив в руках Шумкова блестящую сталь оружия.

   - Ну, ну, пролазьте, что-ли, - грубо проворчал Шумков. - Эк, вы напились!

   - После хорошего дела как не выпить, - качнулся в сторону Козырь.

   Какое-то темное предчувствие опасности заставило Шумкова все время держаться настороже. Ему казалось очень подозрительным поздний и неожиданный приход Фильки.

   - Черт их знает, что у них на уме, - думал Шумков, готовый каждую минуту отразить нападение. Филька и Козырь обменялись между собой быстрыми взглядами.

   - Ну, Филя, сыпь в горницу... Будем еще гулять, благо, водка есть! - и Козырь, шатаясь, двинулся в свою квартиру.

   Шумков проводил их хмурым взглядом.

    

    

    - Иван Панфилыч, а Иван Панфилыч!

   - Ась!

   - Что это так долго не возвращается Сергей Николаевич?

   - Барин-то наш... должно, далеко заехал. На медведя ведь они собрались - в глушь, в тайгу... чай, верст сто от городу-то будет. Где скоро обернешься!

   - Скучно мне, Иван Панфилыч, сама не своя хожу!

   - Скушно! Эх, матушка-барышня, потерпите малость... скоро гляди и он, сокол наш воротится... А вы бы, матушка-барышня, книжечку почитали, али бы на гитаре поиграли. Вот она, скука-то и пройдет.

   Описанный разговор происходил в один из зимних вечеров, в большой полутемной столовой дома Загорского, слабо освещаемого отблесками догорающего огня в камине.

   Иван Панфилыч стоял около дверей, сложив за спину руки и хмуро понурив свою седую голову. Его собеседница, молоденькая девушка, почти ребенок, полулежала на кушетке, подвину-той к камину и нервно куталась в пуховый платок. На стене мерно тикали круглые старинные часы. В камине слабо потрескивали догорающие угли.

   - Не подбавить ли дровец, барышня. На дворе мороз крепчает... - нарушил тишину старый слуга.

   - Как хочешь, Иван Панфилыч. Мне все равно! - отозвалась девушка, занятая своими невеселыми мыслями.

   - Дом от старой... Печи-то тепла не держут, вот оно и холодно к утру бывает... эхе, хе - бормотал старик, подбрасывая в камин дрова.

   Через несколько минут яркое, веселое пламя озарило комнату и отразилось в темных замерзших окнах. При свете камина теперь можно было убедиться, что девушка, сидящая на ку-шетке, была не только молода, но и поразительно красива. Ее бледное матовое лицо, обрамленное волнистыми Темно-каштановыми волосами носило отпечаток чистой и доверчивой души, какой-то неизъяснимой грации. Прекрасные голубые глаза девушки, теперь затуманенные длинными шелковистыми ресницами, были грустны. Вся ее фигура, стройная и грациозная, дышала изящес-твом и теплой женственностью. Тот, кому было неизвестно ее прошлое, никогда бы не поверил, в то что она дочь прачки и родилась в темном сыром подвале. Между тем, это было так, и только роковое стечение обстоятельств вырвало эту девушку из родной ей, убогой обстановки подвала и перенесло сюда, под кровлю старого, аристократического дома...

   Здесь мы должны напомнить нашим читателям о некоторых событиях, описанных ранее.

   Сергею Николаевичу Загорскому, встретившему Таню (так зовут эту девушку) в номере у Шельмовича, куда она приходила вместе с Катей для переговоров о поступлении на службу к этому господину, бросилась в глаза редкая красота девушки. Он. Как наверное, помнят читатели, поставил перед Шельмовичем непременным условием, чтобы последний помог овладеть Таней.

   Бедная девушка не подозревала, конечно, никаких дурных намерений со стороны Кати и с радостью согласилась поступить на место, предложенное ей Шельмовичем. Таким образом, коварный план мстительной экс-этуали, желавшей во что бы то ни стало, отделаться от своей предполагаемой соперницы, увенчался успехом, с некоторой, впрочем, разницей: Шельмович не увез Таню из Томска, а просто-напросто по дороге на вокзал, заехал к Загорскому, якобы по делу, предложил Тане зайти погреться и передал ее с рук на руки Загорскому. Молчаливые стены старого дома ревниво хранили свои тайны. Крепкие тяжелые двери были всегда заперты и преграждали путь пленнице. Ей пришлось покориться своей участи. Вскоре она привязалась всей своей молодой душой к красивому обаятельному Загорскому и стала свыкаться со своим новым положением. Вот уже третий месяц, как она живет у него, никуда не выходя, никого не видя, кроме Загорского, Панфилыча и какой-то старухи, приставленной к ней в качестве прислуги. Первое время Сергей Николаевич очень интересовался своей хорошенькой любовницей. Проводил с ней целые дни, учил играть на гитаре и, вообще, старался, чтобы Таня не скучала.

   Затем, когда первый порыв страсти прошел, он начал начал мало-помалу изменять свое отношение к ней. Чаще не ночевал дома, исчезал на несколько суток - уезжал на охоту. Эти отлучки приводили Таню в отчаяние: она инстинктивно догадывалась, что любовь, в которой уверял ее Загорский, есть не более как минутное увлечение с его стороны. Тяготила ее также и тоска по матери, тем более, что Загорский запретил ей даже письма писать.

   Единственной отрадой Тани, в отсутствие Загорского, было разговаривать со стариком Панфилычем. Угрюмый, необщительный на вид, старик, давно замкнувшийся в себя, в глубине души сочувствовал бедной девушке и, насколько мог, старался развлечь ее...

   Но вернемся, однако, к настоящему делу...

   - Словно пора бы и чай пить, - вновь нарушил тишину Панфилыч, - самовар-то у Егоровны, поди, готов. Прикажете подавать, матушка-барыня.

   Таня встрепенулась, выйдя из задумчивости.

   - Не хочется мне чаю, - рано еще. Скажи мне лучше, Панфилыч, как это на медведей охотятся. Страшно ведь. А вдруг он задавит...

   - Бог милостив, барышня, зачем такие мысли - сами себя попусту тревожите.

   - Ах, Иван Панфилыч, у меня сердце болит, все беда какая-то чудится! Поскорее бы уж Сергей Николаевич приехал, - с грустным вздохом вырвалось у Тани. - Знаешь, Панфилыч, - оживилась она через некоторое время, - я думаю у него отпроситься к маме сходить! Может быть, он отпустит.

   Старик закашлялся.

   - Оно, конечно... Следовало бы, потому родительница. А вы, барышня, уговорите барина-то, чтобы он не сумлевался... Не убегу, дескать!

   Таня покачала головой.

   - Куда уж мне убегать теперь!.. Зачем!..

    

     

   В квартире "тетеньки"-Орлихи, несмотря на поздний час и отсутствие "гостей", еще не спали...

   В зале за круглым преддиванным столом шла игра в носки. Играли трое: низенький приземистый парень с толстым придурковатым лицом, с торчащими кверху вихрами огненно-рыжих волос, одетый в потертый пиджак, очевидно с чужого плеча, и гарусную рубаху навыпуск из-под жилетки, украшенной ярко начищенной медной цепочкой. Звали его Тихоном, но все обитатели двора, а также и "племянницы" в минуты раздражения, забывали его имя и величали Тишку - "губошлепом". Здесь, в этой квартире, он исполнял роль официанта и, вместе с тем, "вышибалы".

   Партнерами его по игре были две девицы: высокая, красиво сложенная полька с довольно свежим лицом, недавно попавшая в число орлихиных "племянниц", и юркая шатенка Соня, с бойко очерченным профилем бледного от обильно наложенной пудры, мальчишески задорного лица.

   Среди постоянных клиентов Орлихи Соня носила кличку "сорванца". Прозвище это, как нельзя лучше соответствовало ее живому веселому характеру и гибкой грациозной фигуре, полной огня и движения.

   - Ну, сдавай, Тиша... Опять тебя по носу шлепать будем! - весело вскрикнула Соня, собирая старые засаленные карты.

   - Вы, девки, никак мухлюете, - пробубнил угрюмо Тихон, сопя носом...

   В этот вечер он проиграл подряд десять партий.

   - Эко - выкхал, парень-то! Мухлюете! Новое дело! - горячо запротестовала Соня. - Сдавай, сдавай - нечего лясы точить.

   - Да ладно, поспеешь на тот свет, там кабаков нет! - спокойно отозвался Тихон, тасуя карты.

   - Накося - вини козыри!

   Игра продолжалась.

   - О-хо-хо, что-то меня в сон клонит, - сладко позевнула Соня.

   Тихон мельком взглянул в стенные часы.

   - Третий в начале... И то бы спать пора. Сегодня гляди никого уже не будет!

   - Двадцатого, гляди, к тебе Сонька, твой хахаль придет.

   - Делов-то мне с ним! Золото, подумаешь, какое! Прошлый раз, просила, просила, насилу рубль на помаду выклянчила! - пренебрежительно тряхнула головой Соня.

   - Это тот - телеграфист? - спросила Бронися (так звали вторую девушку).

   - Да... Ну-ка, Тиша, клади свою даму козырную, нечего тебе ее прятать.

   - И то верно, надо класть, - огорченно пробормотал Тихон, тупо уставившись в свои карты. Нос его уже зудился, предчувствуя неизбежный проигрыш. Девицы еле сдерживали смех, перемигивались между собой и ловким манером обставляли плохо соображающего игрока.

   - Ну вас к черту! Не буду я больше играть! - рассердился Тихон, проиграв в одиннадцатый раз и стоически приняв следующую порцию шлепков.

   - Да и то, господа, надоело, - согласилась Бронися, - я лучше прилягу здесь на диване - подремлю!

   - Убавь огня-то, Тихон. Что зря гореть лампе! - распорядилась Соня, выходя из-за стола и поправляя прическу, - пойду и я подремлю немного... Ежели, кто застучится, так вы меня разбудите, девки.

   Тихон вышел из залы, неистово зевая и почесывая спину...

   Бронися осторожно, чтобы не измять прически, легла на диван и закрылась шалью.

   - Беда, спать хочется, - вяло, полусонным голосом говорила она, - так и морит, так и морит...

   Соня молча расхаживала по полутемному залу, мурлыкала что-то себе под нос, пристукивала каблучком модных ботинок - "венгерок".

   - А ты бы покурила. Табак сон разгоняет! - мимоходом бросила она подруге.

   - Езус Мария! Чтобы я курила! - с негодованием повернулась к ней полька.

   - Погоди, дай срок - не сбей с ног, будешь и ты курить! Научишься, милая моя! - насмешливо протянула Соня. - Я бы вот рада покурить, да папирос нет. Стой, не спросить ли мне, на самом деле, у Катерины - у ней есть наверняка!

   - Спит она, кажется. Не разбудишь теперь, - сонно отозвалась Бронися, натягивая шаль на голову.

   Соня подошла к одной из дверей, выходящих в залу, и дернула ее за скобку. Дверь была заперта.

   - Спишь, Катя?

   - Нет, не сплю. Чего надо? - раздался за дверью не особенно доброжелательный голос.

   - Это - я, Соня. Отвори, Катя! Смерть курить хочется, а табак у меня весь вышел.

   - Сейчас... Погоди, только туфли надену!

   Дверь была отперта и Соня проскользнула в комнату. Катя, полураздетая, с распущенными волосами, заспанная, с недовольным выражением лица, сидела на кровати и раскуривала папиро-ску. Несмотря на беспорядок, царивший в комнате, можно было сразу определить, что здесь живет особа, пользующаяся вниманием хозяйки и гостей. По размерам Катина комната была гораздо больше, чем комнаты остальных девиц: кроме большой кровати, скрывающейся под розовым по-логом и туалетного столика, сплошь засыпанного безделушками и фотографическими карточками, здесь стоял крупный стол и два мягких кресла, на которых валялись теперь небрежно брошенные корсет и юбки... Стены комнаты оклеены розовыми обоями, испещрены веерами, открытками, фотографиями. С потолка спускался небольшой розовый фонарик.

   - Долго же я спала, однако! - заметила Катя, вынимая из изящного, отделанного плюшем чехла, висящего над изголовьем кровати, свои золотые часики. - Что, был кто-нибудь из гостей? - спросила она, вновь укладываясь в постель и пряча свои обнаженные ноги под теплое пушис-тое одеяло.

   - Ни души! - мотнула головой Соня, с наслаждением затягиваясь папироской. - Словом сказать - без почина мы сегодня!

   - Время глухое... - равнодушно зевнула Катя, закладывая руки за голову.

   - Ну, спасибо, Катечка, пойду теперь спать - накурилась всласть.

   - Возьми с собой на ночь несколько штук. Захочешь ведь курить, а у меня набитых много... Да убавь, пожалуйста, Соня, огня в лампе.

   Проводив Соню, Катя поленилась встать, запереть, за ней дверь. Она молча неподвижно лежала, устремив широко раскрытые глаза в полумрак комнаты и думала, без конца думала... Невеселые были эти одинокие ночные думы.

   Вот уж третий месяц, как ее дружок, Александр не идет к ней. Неизвестно даже, где он и что с ним. Точно в воду канул! Грустные размышления Кати были прерваны отдаленным стуком в наружную дверь квартиры.

   Послышался из прихожей сонный голос Тишки:

   - Гости приехали.

   Катя приподнялась на локте, сбросила одеяло и громко крикнула:

   - Гости, говоришь, Тихон. Смотри, не запусти кого незнакомого!

   Она встала с постели и прибавила огня в лампе. В квартире "тетеньки" поднялась суматоха... Захлопали двери... Раздались громкие чьи-то мужские голоса. Гостей, очевидно, было не один и не двое... Катя заперла дверь своей комнаты и начала приводить в порядок туалет. Кажется, Кочерова голос, - прислушалась она к шуму, доносившемуся из прихожей. - Давно не бывал, парень!

   - Катя! Твой гость приехал-иван Семенович! С ним еще двое... Пьяные!

   - Скажи, что я сейчас выйду, - оденусь только, - ответила Катя, торопливо делая прическу.

   Ночные гуляки приехали в двух экипажах на собственных лошадях. Они долго возились во дворе, отворяя ворота и заводя лошадей. Тишка, без шапки в пимных калошах на босую ногу, метался как угорелый: суетливо, искал ключ от калитки, которая на ночь запиралась на цепь, бросался поправлять лампы мимоходом покрикивая на девиц, одним словом - проявил массу энергии и очень мало... сообразительности. Сама Орлиха, услышав, что приехал Кочеров с целой компанией, предчувствуя в этой публике выгодных для себя посетителей, вышла также в прихо-жую.

   - Мир вам и мы к вам! - весело заговорил Иван Семенович, входя в прихожую и внося с собой клуб морозного воздуха. Он был заметно навеселе, даже слегка пошатывался, но это не мешало ему сохранять самый молодецкий вид. дорогое пальто модного фасона было небрежно застегнуто, несмотря на мороз на две верхние пуговицы... Из-под бобровой шапки, лихо надвину-той на затылок, красиво ложились на бледный лоб волнистая прядь волос, посеребренная морозом. - Мать командирша! Наше особенное... Девицы! Бонжур с пардоном... Просим прощения за позднее посещение! Ехали мы с ребятами мимо, видим огонек... Дай, думаем, заедем...

   - Милости просим, милости просим, батюшка Иван Семенович! - низко кланялась "тетенька" - раздевайтесь, да проходите в залу... Принимай одежду-то, Тихон, чего ты статуем стоишь!

   - Давно не были в наших палестинах. Катька-то все глаза проглядела, вас ожидаючи... - шепнула Кочерову, лукаво улыбаясь, Соня.

   - Ладно, рассказывай! - пробормотал тот, проходя в залу.

   - Остепенился наш Иван Семенович - присмирел, сокол ясный! Женили молодчика - подрезали крылышки! - ласково певучим тоном, подхватила Орлиха.

   - Нам жена не помеха! - с вызовом бросил Кочеров, разваливаясь на диване. - Жена дело отдельное... Мы теперь находим Ивана Семеновича женатым человеком. Следуя настоянию своих стариков, Кочеров, наконец женился. Жену ему нашли, во всех отношениях, подходящую: скром-ную, тихую сироту из богатого мещанского семейства - наследницу двух домов, дающих поря-дочный доход. Дома эти Иван Семенович намеревался со временем перевести на свое имя, поль-зуясь тем влиянием, которому он подчинил жену с первого же дня после свадьбы. Кроткая, безответная, действительно не могла мешать Ивану Семеновичу в его веселых похождениях, подобных нынешнему визиту к орлихиным "племянницам"...

   Один из спутников Кочерова тоже женатый человек, рослый здоровый детина - Гриша Полубаринов, - сосед Кочерова по домам, задушевный приятель Ивана Семеновича, еще с детских игр в бабки и мячик, держал в руках кулек, из которого заманчиво торчали два засмолен-ных горлышка. Третий из посетителей - совсем еще молоденький мальчик с розовым лицом деревенского жителя - был родственник Полубаринова. Звали его Федей. Сын богатого торговца и кулака одного из пригородных сел, Федя гостил у сестры и теперь пьяные приятели взяли его с собой - показать ему полном объеме городские удовольствия. Он был тоже выпивши, но старался держать себя солидно, боясь показаться смешным в глазах незнакомых барышень.

   - Вот, Сонька, тебе жениха привезли! Хорош, - кивнул на Федю Полубаринов.

   Соня искоса обожгла говорившего выразительным взглядом бойких лукавых глаз и ничего не ответила.

   - Что это у вас в кульке-то? - поинтересовалась она, но Иван Семенович остановил ее.

   - Шампанское, красавица, шампанское!

   - Которым ворота подпирают, - расхохоталась Соня, но Иван Семенович остановил ее.

   - Ошибаешься, голубушка! Самое настоящее - по девяти рублей бутылка... У Тихонова брали...

   - Что же вы, господа кавалеры, со своим вином ездите. Поддержите нашу коммерцию, сделайте почин!

   - Неужели без этого дело обойдется! - завопил Полубаринов, которого окончательно начало развозить в темной и теплой атмосфере зала. - Давай нам, брат Тихон, бутылку коньяку, лимонада, рябиновой для женского полу!

   - Какого коньяку прикажете? "Ласточку" или "три звездочки", - спросил Тишка, высовываясь из-за двери.

   - Жарь "ласточку"! Смотри, чтобы лимонад холодный! - крикнул вдогонку ему Иван Семенович.

   - Сей момент! Как живо, так сейчас!

   - А что Катя не выходит, занята она разве? - вполголоса спросил Иван Семенович, обращаясь к хозяйке.

   - Сейчас она выйдет, одевается... - поспешила ответить Бронися.

   - Что, Ваня, присушила тебя, видать, эта краля? Говори по совести! - рассмеялся Полуба-ринов. - Вот, брат Федя, - продолжал он, обращаясь к шурину, - смотри, да на ус мотай какие здесь девицы-то пронзительные - не вашим деревенским чета! Раз взглянешь - век чахнуть будешь!

   Федя смущенно краснел, мигал и готов был провалиться на месте. Прямо против него сидела Бронися и все время обдавала его ласковым, как бы ободряющим взглядом. Ей очень нравился этот краснощекий, скромный мальчик...

   - Гостей-то сколько! Вот неожиданная радость! - раздался спокойный, слегка насмешли-вый голос Кати. Она стояла на пороге залы и щурила свои подведенные глаза от яркого света лампы.

   - Екатерина Михайловна, наше наиглубокое уважающее почтение! - расшаркался с преувеличенной вежливостью Иван Семенович. - Не ждали этих гостей и не звали!

   Катя протянула ему руку и, стараясь быть любезной, заметила:

   - Тем более приятно видеть вас... А ждать... разумеется, где же я могла: вы ведь теперь человек женатый.

   Кочеров обескураженно махнул рукой.

   - Эк ведь вам моя женитьба сдалась!

   Катя слегка улыбнулась.

   - Ну, да уж ладно! Чего там толковать. Приехали - так угощайте публику. Гость вы у нас редкий!

   Кочеров с нескрываемым восторгом смотрел на стройную гибкую фигуру Кати, одетой в розовый изящный пеньюар, как нельзя более идущий к ее полуобнаженной шее и золотистым волосом, схваченным японским узлом.

   - Гриша, откупоривай бутылки. Тихон, тащи стаканы!

   - Гулять, так гулять!

   - Вот это по-нашему! Гулять, так гулять! - подхватила Катя, садясь рядом с Иваном Семеновичем.

   Гриша Полубаринов принял на себя роль слуги: он старательно вытер салфеткой принесен-ные Тихоном стаканы, аккуратно разложил на тарелке фрукты и, подмигнув компании, произнес торжественным тоном:

   - Смотри, ребята в оба в полтора не мода! Пробка - в потолок, в стакане - кипяток!

   С этими словами он откупорил первую бутылку шампанского. Пробка, после того, как была подрезана проволока действительно взвилась кверху и золотистая влага запенилась в стаканах.

   - Катерина Михайловна! Ваше драгоценное здоровье! - галантно заявил Кочеров, подни-мая свой стакан. - Вы, вот все смеетесь надо мной, как над женатым человеком, а если бы знали, для чего я женился, вернее, для кого, тогда бы вы, пожалуй, переменили бы гнев на милость! - полушутливо-полусерьезно заговорил Иван Семенович, когда налитые стаканы были опорожнены и настроение собеседников было уже несколько приподнято.

   - Ах, Иван Семенович, что вы не знаете, что для меня все равно - женаты вы или холосты: замуж за вас я не собиралась, а приятного гостя я вижу в вас даже и теперь, когда вы стали челове-ком семейным, - шаловливым тоном отозвалась Катя, задорно протягивая свои красивые ручки Кочерову.

   - Федя! Что же ты, братец, приуныл, - обратился к мальчику Кочеров, видя, что тот, смущаемый пристальным взглядом Брониславы, совершенно пал духом.

   - Хи-хи-хи, что это вы молодого-то человека совершенно в смущение привели! Он у нас точно красная девица сидит и воды не замутит, - рассмеялась Соня.

   Федя вспыхнул, точно маков цвет, и смущенно пробормотал:

   - Я пью, Иван Семенович... С непривычки-то оно немножко... В голове зашумело.

   Он виновато улыбнулся. Полубаринов встал во весь свой гигантский рост. Стукнул тяжелой ладонью по столу и, дико вращая белками воспаленных глаз, крикнул:

   - Пей, Федька, а не кочевряжься! Ежели ты теперича против нас какое слово можешь сказать - в порошок сотру.

   Иван Семенович примирительно заметил:

   - Ну, ну, ладно, разошелся черт стоеросовый, совсем напугал парнишку-то.

   - Ты, Федя, - обратился он к мальчику, - не смотри на своего шурина, пей себе помале-ньку, сколько можешь, к девицам вот присматривайся. Вишь вот, - кивнул он головой на Брони-сю. - Польская принцесса на тебя глаза выпучила. Больно ты ей по виду пришелся - крупчатый, румяный.

   Бронися в свою очередь покраснела насколько ей позволяла пудра наложенная на лицо, и тихо прошептала:

   - Ах, какой вы насмешник!

   На столе появился коньяк и лимонад. Было выпито еще и еще. Тишка, в воздание его заслуг был награжден громадным стаканом коньяку.

   - Катерина Михайловна! Могу я вас просить, - обратился Кочеров к Кате.

   - Что такое, - обернулась она к нему.

   - Спойте, Христа ради! Гитару мне позвольте, я подыгрывать вам буду.

   - А что спеть?

   - "Очи черные", - предложил Полубаринов.

   - Нет! Это не пойдет! Лучше - "не брани меня, родная" спойте, Катя!

   Катя повела плечами и уронила безразличным голосом:

   - Что ж, можно! Сходи, Соня, ко мне в комнату, принеси гитару.

   Гитара была принесена и Иван Семенович, взяв умелой рукой несколько вступительных аккордов, ожидающе взглянул на Катя. Та подалась вперед...

   - Эх, девка, пой так, чтобы за душу хватало! - крикнул Полубаринов.

   Катя тряхнула своей золотистой головкой и запела...

    

    "Не брани меня, родная"...

     

   Чистое, мягкое сопрано плавно и красиво полилось под аккомпанемент гитары. Кочеров, побледневший от внутреннего волнения, горячим возбужденным взглядом впился в певицу.

     

   "Я не травка полевая, выросла у моря"...

    

    - с грозным вызовом бросила Катя.

   Полубаринов блаженно мигал глазами, щурился, и то и дело прикладывался к коньяку.

   Бронися, совершенно размякшая от выпитого вина и от впечатления, произведенного на нее пением Кати, уже бесцеремонно подошла к Феде, обняла его за шею и прижалась к нему всем горячим телом.

   Было странно и грустно слышать в этой обстановке среди пьяных и грубых людей, среди женщин, отдающих себя ради денег, чистую и прекрасную песню молодой, свежей и бодрой души, рвущейся к борьбе за жизнь. Как ни грубы душевно обитатели этой квартиры, Тишка, девицы, как ни пьяны были гости, но песня Кати произвела большое впечатление: Полубаринов даже прослезился, вечно веселая Соня приумолкла тоже и задумчиво покачивала головой в такт песне.

    

   "Не рыбацкий мелкий парус,

   корабли мне снятся!.."

     

   - с большим воодушевлением пела Катя.

   Аккорды гитары оборвались. В комнате на минуту стало тихо. Иван Семенович грустно вздохнул, отложил гитару в сторону и отпил несколько глотков из стакана.

   - Большому кораблю - большое плавание, - раздумчиво произнес он. - Кажется, будь у меня кухтеринский капитал, озолотил бы я тебя, Катя, с ног до головы. Первой ты бы в городе была.

   - За немногим дело, - насмешливо протянула Катя.

   - Ну, Катерина, - энергично подтвердил Иван Семенович, - жизни своей не пощажу, души не пожалею, а буду богатым человеком и все мое богатство для тебя будет, Катя, вот как я говорю!

   - Ну, ну, посмотрим, - рассмеялась красавица.

   - Попроси у него, Катя, на новые ботинки, - подхватила Соня, ежась от слишком грубых прикосновений Полубаринова.

   Катя ласковым томным взглядом обвела Ивана Семеновича, вся подвинулась к нему и, охватив его шею полной белой рукой, ласково прошептала:

   - А и верно, Ваня, помоги-ка вот мне, - денег у меня сейчас нет, а деньги крайне нужны - одолжи!

   Иван Семенович широко вздохнул, радостно подался вперед и крикнул:

   - Катя, для тебя последнюю рубашку сниму, имею сейчас возможность!

   Вот тебе тридцать рублей, - и он вытащил свой бумажник.

   В это время в дверь сеней раздался сильный и настойчивый стук.

   - Тихон, - обратилась к "вышибале" хозяйка, - стучится кто-то, спроси кто.

   - Не пускать никого! - безапелляционным тоном заявил Кочеров.

   Тишка пошел в сени и, вернувшись, объявил:

   - Свои люди... Александр это.

   - Александр... - еле выговорила Катя, вскакивая со своего места. - Отворяй!

   Тишка вопросительно посмотрел на хозяйку. Стук в дверь становился все сильнее и настойчивее.

   - Отвори пойди, Тиша, скажи, что барышня занята, - нашлась хозяйка.

   Катя не вытерпела и, забыв о Кочерове с его 30 рублями на ботинки, забыв обо всем на свете, бросилась вместе с Тихоном встретить столь долгожданного гостя - ее Сашу.

   - Здорово ночевали, нас не видали! - громко, возбужденно проговорил Пройди-свет, входя в прихожую и весело похлопывая по плечу Катю, всю онемевшую от неожиданного счастья. - Аль у вас народу много, что меня пускать не хотели? - продолжал он, просовывая голову в залу.

   - Танцуй назад! - сердито крикнул ему Кочеров.