| Главная » Книги |
Белый Андрей - Котик Летаев, Страница 15
Белый Андрей - Котик Летаев ЕЩЕ - ВОТ
Еще вот: -
- я садился на креслице: чувствовать в креслице: -
- отливало
все в сердце: набухало во мне тепленевшее сердце; в руках зажигались пожары:
ветрами; они выбивали из рук: вылетали из рук мне, как... руки; и эти мне
"р_у_к_и и_з р_у_к" изливались под лобик, как... в пару перчаток: -
- сказал
бы я
ныне: -
- мои полушария мозга стремительно плавились: и перьями блещущих
крылий, разбив черепные покровы, они принимались дрожать:
процветать; и мощною прорезью крылий переживалося содержание вне -
мысленных ощущений моих: себя водящих чувств: -
- переживалися: -
-
птицею, припадающей к безголовому телу с просунутой длинной шеею -
- горлышком!
-
- в сердце: птица думала сердцем моим; надувало его лучевым излиянием
солнца, пролитого в руки; в месте отверженной головы бились крылья; и -
водили взмахами: неподвижное тельце являло мне чашу: мысль - "голубку";
вылетала ль, влетала ль голубка - не знаю; казалось: -
-
многообразие
положений сознания относительно себя самого; воображалось: летающим
многокружием; многокружие потом размыкалось; оно становилось двулучием с
ясным диском в средине; двулучие билось двукрылием; а диск улетал на
двулучия: от меня - надо мной; он описывал дуги: летал; перелеты его с
головы на постельку, на шкапчик, на стены меня занимали; качался крылами в
темнеющем воздухе; и шумно снимался; в сияющих перьях бросался - за мною, ко
мне и... в меня; снять мне "Я" и лететь с ним чрез форточку в бесконечность:
-
- тысячелетием в тысячелетиях времени!
. . . . . . . . . .
Котик Летаев, оставленный нами, сидел, проседая во тьму своим
креслицем; может быть, видел он: белоснежные блески ресниц -
- свет из глаза!
-
- и может быть: лебединые перья по нем проходили сияющим ощущеньем тепла:
сквозь него самого.
Комната прояснеет, бывало; он знает -^ летит существо иной жизни;
порхать, трепетать, с ним играть.
"Мы" же - "мы"! -
- тысячесветием в тысячелетиях времени мы неслись; появлялся Наставник
и несся за нами: стародавними пурпурами; и ты, ты, ты, ты - нерожденная
королевна моя - была с нами; обнимал тебя я - в моих снах - до рождения:
родилась ты потом; долго-долго плутали по жизни, но встретились после:
у_з_н_а_л_и д_р_у_г д_р_у_г_а. -
- "Я плакал во сне...
"Мне снилось: меня ты забыла.
"Проснулся... а слезы все льются
"И я не могу их унять".
После встретил тебя: ныне снова - далеко, далеко моя королевна.
- Простираюсь к тебе... И - к Наставнику:
- "Вспомните!"
. . . . . . . . . .
Если бы в этих мигах моих мне взошло полноумие будущих дней и осветило
бы то тело и если бы - тело умело бы "в_и_д_е_т_ь": -
- увидело бы: наше небо
с землею, Москвою, Арбатом, квартирой и Котиком, проницаемым
крыльями невероятной вселенной: вселенная: -
- птицею спускалась в
него; перед собой она видела - нет, не Котика, а пустую, глухую дыру -
- темя
Котика! -
- в которую -
- вот-вот-вот: точно в гроб, оно ринется!
Все лежанья сознанья под черепом - странноужасны.
. . . . . . . . . .
Котик - маленький гробик!
ДВУЛУЧИЕ
Как бы ни было: -
- духа видывал я: он -
- сияние; двулучие от него
отлетает; два луча бегут вокруг диска; сольются, нагонят друг друга; дух
тогда, как звезда; из нее излетает, как выстрел, огромные лезвия лучевые:
мне в сердце; дух - меч.
"И он мне грудь пронзил лучом
"И сердце трепетное вынул,
"И угль, пылающий огнем,
"Во грудь отверстую водвинул".
А то, раздвоись, закачается дугами крылий; и тихо распустится, точно
древо цветами, - своими лучами; и нет его: отдал себя он лучам; а лучи, -
-
фосфореют, мутнея во мраке, двумя лопастями, как... лилии; знаю я, отчего
ангел... с лилией.
Лилии возникали во мне; и лилии ли из меня вырастали, в меня ли
врастали - не знаю; казалося: я иногда в лепестках; лепестки ясно светятся,
облекают собой; я - в одежде из света.
Я духовную ризу носил: облекался в одежду из света; воображение
облекало в духовность меня; и был в блеске я; знаю я: -
- я - сгустился из
блеска; меня выстрелил ангел: я - луч, раздвоенный в излучину; ангел себя
отдал мне: он во мне; бесконечные годы излучина фосфорически омутневала во
мраке двумя полукружьями крылий; и медленно обрастали они костяными
наростами... черепа: -
- так два полукружия мозга, быть может, сгущенные
крылья; если бы развернулись они, - разорвался б мне мозг; он - духовная
пряжа; он - чехол; дух тянулся к нему; облекался в него; начинали
вздрагивать думы: и Котик Летаев сидел, как...
...Тамара!..
. . . . . . . . . .
И - "Тамара" сидит. И - "Тамара" молчит.
. . . . . . . . . .
Про меня говорили одни:
- Вот "талантливый мальчик"...
- "Он - развит..." Другие уже говорили:
- "Он - глуп..."
- "Дурачок..."
- "Все молчит..."
- "Не имеет суждений своих..."
- "Ну, Котик, скажи что-нибудь..."
- "Отчего ты молчишь?"
Но, бывало, во мне все сожмется: становится точкою; не умею высказать
ничего; все-то думаю: что бы такое придумать: -
- слова - кирпичи: чтобы
выразить, нужно упорно работать мне в поте лица над сложением
тяжкокаменных слов; взрослые люди умеют проворно сложить свое
слово. И слышу:
- "Да он не имеет суждений..."
И я становлюсь на карачки: виляю им хвостиком, - к спинке приложенной
ручкой. И слышу:
- "Вот видите?"
- "Я говорю..."
- "Обезьянка какая-то".
Мне так больно!
. . . . . . . . . .
Многообразие положений сознания относительно себя самого все танцует,
бывало, безобразным, веющим смыслом: летает своим многокружием, как яснеющим
диском, во мне; и - размыкается дугами; мысль течет выстрелом странных
ритмов; вздрагивает все мое существо: безответно, мгновенно взрывается, не
разрешается образом; и - улетает сквозь окна.
В голове моей ветер - всегда: повествует мне ветер в трубе: о летающем
космосе.
- "Ну-ка, ну-ка - скажи".
Немота тяготит.
Что сказать?
- "Глупый мальчик: не развит!"
А как мне развиться? Мамочка запрещает развиться; развитие - страшно;
быть - глупеньким мне.
Я поплачу.
Штанишки не в пору: теснят они, жмут меня; хожу я матросом - с огромным
и розовым якорем, но... без слов; и, отвечая на ласки, я трусь головою о
плечи; из-под бледно-каштановых локонов дозираю я мир: о, как странно!
Нет, не нравится мир: в нем все - трудно и сложно.
Понять ничего тут нельзя.
БЕАТРИСА ПАВЛОВНА БЕЗВАРДО
Тетя Дотя - бедная; и - бедная бабушка; мне их жаль: бедные - тетя Дотя
и бабушка!
А были - богаты.
Оттого-то они все у нас: и обедают, и ночуют; то - одна, то - другая; а
то - обе вместе; и - ссорятся вместе; мы-то вот: ночевать никуда не
пойдем...
Тетя Дотя на службе, на Брестской железной дороге; и ходит на станцию -
ночевать: через два дня - на третий; а бабушка вяжет косынки: костяными
крючками; и когда пуст наш дом, у нее в глазах пойдут пятна; и вот только
поэтому она потянется в кухню: заводит тары-бары: - о том, как она была... в
соболях, и в какие ленты рядилась, и в какие кареты садилась, и как из
Ирбита она получала в подарок меха чернобурой лисицы -
- бабушке выход на
кухню был нашей мамочкой воспрещен; но, бывало, бабушка в кухне Петровича,
Афросиньина мужа, угащивала табачком, раскуряемой "п_у_т_а_н_о_й
к_р_о_ш_к_о_й".
Тетя Дотя и бабушка проживают в квартирке о трех только комнатах,
платят двадцать пять рублей серебром, да еще - с дядей Васей, с чиновником;
он ходит в Палату с портфелем под мышкой, с кокардою на околышке козырька и
с двумя бакенбардами; его прозвище - англичанин; он еще все выпивает... с
Летковым; и этот самый Летков - р_о_к_о_в_о_й ч_е_л_о_в_е_к.
Дядя Вася приходит к нам редко: устраивать к_о_н_т_р_ы и обозвать
г_е_н_е_р_а_л_ь_ш_е_ю... нашу мамочку; это просто не то; просто черт знает
что; это все - Беатриса Павловна Безбардо; и - говорят на ушко.
А что "это все", о чем на ушко?
Беатриса Павловна Безбардо?
И никто - ни за что: а не то - произойдет замешательство: тетя Дотя
надуется и жалобным голосом примется нам описывать печальное положение своей
жизни; а бабушка - плачет.
Папа же - им обоим:
- "Вы, Василиса Михайловна, да и вы, Евдокия Егоровна, - вы, скажу вам,
вы Василия-то Егорыча, знаете, оставьте в покое; он - молодой человек; "это
все" - так в порядке вещей; и потом - это "все" так давно".
А вот что "это все"?
Протемнели халвою снега; и была всем халва: на лотках у разносчиков; и
утекали сосульки на капельках - в слякоть; саночки задевали полозьями
слякоть; гнулись старые спины извозчиков в слякоть; и воющим ветром валилось
пространство - на землю; и земной шарик бежал во всем этом.
Очень страшно: что делать?
ВЕСНА
Прослякотился и Арбат; уже он обсыхал; отколотили палками мебель;
ножичком отскоблили замазку, вынули стаканчики с ядом и валики с ватой;
вымыли нам окошко, и солнце заширилось блесколетней за стеклоглазым окошком;
огромные краснороги заогневели за крышами - под вечер. Погрохатывало.
Раз прошел дождичек: позеленели все крыши, а тугопучные почки открылись
- на красноватых жердях, за забориком, где песик песику пробовал усесться на
спину: позеленели все жерди; и закричало на нас: Дорогомилово - грохотом; и
стало выбрасывать на Арбат: ломовых, фабричных и конки; поехала пестрая
фура: "Шиперко"...
Раз стояли мы на железном мосту над бутылочной мутной водой,
раздробленной в громкие белоструи; я бросил весенний подарочек, зайчика, -
туда, в белоструи; и плачущим привели меня к бабушке, где дядя Вася с
Летковым продолжали уписывать кашу с маслом, а черноглавый Летков из-под
гущи усов засверкал нам глазами.
Мамочка говорила им всем про плохую московскую мостовую, и, разгораясь
щеками, вспоминала она Петербург: -
- какие красоты там, какая торцовая
мостовая, какие гусары, как они говорят, что едят - у Поликсены
Борисовны и у Большого Медведя; рассказала про Мариинский театр и
про то, как она налила стакан чаю Великому Князю и как Великий
Князь играл в карты... -
-
Бабушка натирала "П_у_т_а_н_о_й
К_р_о_ш_к_о_ю" - табачком шелестящую пачечку гильз, а тетя Дотя - моргала
глазами, вздыхала: на железной дороге ей нет: - Петербурга; и нет ей -
гусаров; телеграфистки вообще ужасно не ком-иль-фо, а телеграфисты - нахалы.
Вот уже принесли калачи; дядя Вася - представьте, - без всякого грубианства
стал тихонько наигрывать на гитаре:
"Наклонишь ты свою головку,
"И на него поглядишь;
"Но знаю я твою уловку -
"Ты только ревность мою дразнишь". -
- А Летков из-под гущи усов меланхолически подпевал: вот уже они
переглянулись и надели пальто.
Мое новое платьице - жмет; и мне грустно; и я - вспоминаю: погибшего
зайчика; вспоминаю и то, что нам у нас расставлены сундуки, что туда уложено
очень многое; что-то нам приготовлено; что-то будет - не знаю: ветрами
повалили пространства; уж и гремело над нами; и земной шарик бежал - во все
это. Мне очень странно.
МРАК НЕИЗВЕСТНОСТИ
Знал ли я, что опять мы поедем... - в Касьяново: в изумрудные, кипящие
кущи - и к изумрудному пруду, где бегут стальные отливы под липы и ивы; -
- и какие пойдут пироги нам с
грибами! -
- где с огромной террасы под ясными днями будем мы распивать
молочко, где самый воздух не воздух, а резедовый настой; где бегут облака -
кудластые, растормошенные, ясные, а то дымные, с громом - к бирюзеющей
дали, а в воздухе хрусталеет над прудом трескучее крыло коромысла; где из
зелени встала - стародавним каменным шлемом и моховатым лицом: однорукая
статуя со щитом; где желтеют маслята и где композитор Чайковский проживает
от нас в четырех верстах: в Фроловском; где Иван Иваныч Касьянов в горьком
запахе роз проповедует нам печально про восстание всех против всех и про то,
что нас всех перережут; где по огромной аллее, потрясая в воздухе
д_у_р_а_н_д_а_л_о_м, ожесточенно забегает папа, не согласный на то, чтобы
нас перерезали; где по ночам завывают собаки и совы, а над могильным крестом
возникает покойный полковник Пупонин и тихо несется в кустах на Касьяновский
парк.
Знал ли я, что -
- приедет к нам офицер с эполетами, из города Витебска,
что, надевший белый свой туго-стянутый китель, будет он проходить в старый
парк и рассказывать всем, как за месяц поправился он в касьяновском воздухе,
и, отмахнувшись пахучей акацией от танцующих комаров, позабавит нас
анекдотами о командире полка и о витебской барышне.
Знал ли я: -
- что под самую осень, когда по дорожкам закружит, шурша,
желтолистие и красноглавый осинник зареет на небе стеклянном,
когда -
- проступают холодные пятна под окнами каменной дачи и
цокает красная белочка, -
- офицер с эполетами прихворнет -
- и уедет
от нас, вдруг на что-то надувшись, с болезнью седалищных нервов... в свой
Витебск; и мы переедем за ним: на Арбат.
Воспоминание о Касьянове в это лето мне бледно; оно связано более всего
с игрою в крокет офицера, с отплясыванием им лезгинки по вечерам, пред
зажженным огнем и с болезнью седалищных нервов, которой боялся я долго.
РАСПЯТИЕ
Мне бессказочно все в этот год, но я переполнен какой-то невнятною
правдою; провозгласи ее я - и огромное Слово опустится: в слово мое; и -
новые блески зажгутся; и ко мне склоненные старики - папа мой, Полиевкт
Андреич Дадарченко, Федор Иваныч Буслаев, Сергей Алексеевич Усов, мой
крестный, - огромную правду мою понесут по мирам: затрясут очкастыми
головами; и - рявкнут:
- "Воистину так это, Котик!"
Но - нем: -
- Правду высказать невозможно: она горит в сердце, к
которому опускаю глаза - опускаю: смотреть себе в грудку: во мне подымается
жест; две ладони подъемлют мне... воздух: у сердца; и этот воздух мне
- сладкий.
Он - веет в лицо мое.
Чем?
. . . . . . . . . .
Взрослые говорят обо мне; тетя Дотя и Серафима Гавриловна
представляются мне очень злыми: они ненавидят огромное Слово, которое
спустится в слово мое (я не знаю, когда это будет); распнут меня -
- о
распятии слышал я.
Старики подбежали ко мне: и чего-то ждут; окружают меня добродушною
ласкою, вынуждая меня преждевременно развиваться; Полиевкт Андреич
Дадарченко мне поет:
- "Ша-ша-ша: антраш_а_!"
А Федор Иваныч Буслаев в щетинистой шубе приносит мне сладкой пастилки;
подносит мне папа букварик.
И - старческий шепот стоит вкруг меня: и мне кажется, что вот-вот они
склонятся передо мною с дарами, - таить, молчать, вспоминать какую-то
древнюю правду, которой касаться нельзя, которую вспоминаешь безропотно,
вспоминаешь, тогда -
- об Адаме, о рае, об Еве, о древе, о древней змее, о
добре и о зле.
Папа, Федор Иваныч, Сергей Алексеевич Усов составили себе представленье
об Еве и древе; и ждут от меня подтверждения своих слов; воображаю
впоследствии я себя стоящим средь них; и мне видится жест мой: -
-
стою,
опустивши ресницы: и - с бьющимся сердцем; две ладони - ладонь под
ладонью! - все силятся приподнять в сердце данное слово: мне к
горлышку; в горлышке что-то теснит; и слеза ясно зреет; но слово -
не поднято; в полуоткрытый мой ротик повеяло сладким ветром моим:
две ладони приподняли к ротику - только воздух пустой: слова нет;
я - молчу... -
- И мне грустно: я ничего не скажу; если бы я и
сказал, то слова мои обманули бы их, отвергая дары; потому что я знаю, что
знаю: мне кусочек рябиновой пастилы не говорит ничего; пастила будет
съедена; и от этого ничего не случится; скажи это я, - знаю я - огорчится
мой друг, Федор Иваныч Буслаев; и как сказать папочке, что букварик его
непонятен и чужд вовсе мне (откроешь - беззвучно пурпурится буква: н_а_у_к_а
б_е_з з_в_у_к_а); как сказать мне, что клоунчик вырос огромнейшим Клёсей и
погасил все огни: погасил древо жизни под веками, что чудесная весть - об
Адаме, о рае, об Еве, о древе, о добре и о зле! - лишь пустой особняк в
глубине Трубниковского переулка...
. . . . . . . . . .
Я себя вспоминаю поникшим: мне грустно; дары окружающих меня ласкою
греющих стариков лишь обломки... рухнувших космосов и стародавних громад, о
которых давно повествует мне ветер в трубе, что их - нет: и туда, в это
"нет", побежал земной шарик; букварик мне их не вернет.
. . . . . . . . . .
Между тем: уже бабушка, тетя Дотя и старая дева, Лаврова, обижены
ожиданьями; и когда они не исполнятся, то есть -
- когда косматая стая
старцев, шепчась и одевая печально шершавые шубы, уйдет от меня,
то -
- то придвинется стая женщин с крестом: положит на стол; и
меня на столе, пригвоздит ко кресту.
. . . . . . . . . .
О распятии на кресте уже слышал от папы я.
Жду его.
---
ЭПИЛОГ
Миг, комната, улица, происшествие, деревня и время года, Россия,
история, мир - лестница расширений моих; по ступеням ее я всхожу... к
ожидающим, к будущим: людям, событиям, к крестным мукам моим; на вершине ее
- ждет распятие; мое платьице из пунцового шелка, отсюда, из этого мига, мне
кажется: багряницей моею; мне кажется: я тащу на себе деревянный и плечи
ломающий крест; стая воронов обгоняет меня, задевая крылами; в клювах их все
железные гвозди: проткнутый, я повисну на них; представляется мне: ветер
рвет багряницу; под бременем падаю я; у ног моих яма; с годами она зарастает
невнятными травами.
Ступень за ступенью открыта мне спереди:
Ожидают меня.
Ожидают меня: мои новые миги; и - новые комнаты -
- комнаты, комнаты! -
| |
| Просмотров: 528 | Комментарии: 4 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры