| Главная » Книги |
Белый Андрей - Котик Летаев, Страница 10
Белый Андрей - Котик Летаевsp;
- черной вазы, которую бы
размашисто окаймили гирляндой - клинобородые дяденьки с факелами, мечами и
дисками.
. . . . . . . . . .
Я впоследствии узнаю хорошо: здание Окружного Суда... с полуэллипсисом
на крыше.
МУЗЫКА
Музыка - растворение раковин памяти и свободный проход в иной мир: и -
открылось мне: -
- все, везде: ничего! -
- мне и грустно, и весело; я ищу под
подушкою, под диваном, под креслом; но подобия - пусты: -
- в_с_е, в_е_з_д_е:
н_и_ч_е_г_о! -
- без глаз моргало мне в душу; и комнаты - как аквариум; окна
- выходы в небывшее никогда; можно из них выплывать; и - черпать гармонию
бесподобного космоса; память о памяти - такова; она - сладкий ритм; она
садилась в пьянино; водилась в пьянино; и раздавалась - нам в комнаты.
. . . . . . . . . .
Я однажды увидел, как старый настройщик снял черную крышку пьянино;
открылись - миры молоточков; бежали; и настучали мелодию: -
- "Да-да-да!"
- "Да-да!"
- "Все - я-я!" -
-
Так этот старый настройщик - настроил: на бытии - бытие; "все течет"
Гераклита соединилося с Парменидовским постоянством: в пифагорову гармонию
сферы; и открылся мне путь -
- к идеальному миру Платона! -
- Под руладой сижу:
немой мальчик; и - плачу; и пытаюсь все ручкой поймать мою свободу в "да -
да"; несутся багровые окна; и из багровых расколов блистает мне золотом:
- "Ты - был сир... Пришел - "Я"!
ВПЕЧАТЛЕНИЯ
Впечатления первых мигов мне - записи: блещущих, трепещущих пульсов; и
записи - образуют; в образованиях встает - что бы ни было; оно -
о_б_р_а_з_о_в_а_н_о; образования - строи. Образование меняет мне все: -
-
молниеносность сечется и образуется ткань сечений, которая отдается обратно,
напечатляяся на душе вырезаемом гиероглифом, и -
- я теперь - запись!
Но точки моих впечатлений дробятся -
- душою моею! -
- и риза мира
колеблется (я потом ее не колеблю); по ней катятся звездочки законами
пучинного пульса, и безболезненно гонится смысл -
- любого душевного взятия,
то есть п_о_н_я_т_и_е -
- метаморфозами красноречивого блеска, где точка,
понятие, множится многим смыслом и вертит, чертит мне звенья -
-
кипящей,
горящей, летящей, сверлящей спирали: объясненья - возжение блесков;
понимание - блески над блесками, образование блеска блеснами, где ритм
пульса блесков - мой собственный, бьющий в стране танцев ритма и отражаемый
образом, как п_а_м_я_т_ь о п_а_м_я_т_и.
Впечатление - воспоминание мне; воспоминание - музыка сферы;
воспоминания меня обложили; воспоминания - ракушки; вспоминая, я ракушки
разбиваю; и прохожу через них в никогда не бывшее образом; вызывание образов
прежде бывшего - припоминание той страны, по образу и подобию коей прежде
бывшее было; припоминание - творческая способность, мне слагающая проход в
иной мир; преображение памятью прежнего есть собственно чтение: за прежним
стоящей, не нашей вселенной; впечатления детских лет, то есть память, есть
чтение ритмов сферы, припоминание гармонии сферы; она - музыка сферы:
страны, где -
- я жил до рождения! Вспоминаю: возникают во мне соответствия -
-
и в мимическом жесте (не в слове, не в образе) встает п_а_м_я_т_ь о
п_а_м_я_т_и, пересекая орнаменты мне в собственный жест мой в стране жизни
ритмов: там был до рождения я.
Память о памяти такова; она - ритм, где предметность отсутствует;
танцы, мимика, жесты - растворение раковин памяти и свободный проход в иной
мир.
Воспоминания детских лет - мои танцы; эти танцы -< пролеты в небывшее
никогда, и тем не менее сущее; существа иных жизней теперь вмешались в
события моей жизни; и подобия бывшего мне пустые сосуды,* ими черпаю я
гармонию бесподобного космоса.
ПАПИНЫ ИМЕНИНЫ
Помпул захаживал редко, являяся в папины именины: в Михайлов день, в
ноябре.
Я впоследствии вспоминал этот день: многорогая вешалка полнилась
шубами: грохотала столовая, туго набитая профессорами и членами
всевозможнейших обществ; поминутно звонили - входили: седые и молодые
сюртучники; то, бывало, войдет полногрудая дама; с ней плоская девочка
(делая низкие книксены), то - неславный пиджачник, то - "Лев", молодой
человек, перекрахмаленный: щелкает грудью; и папа усадит: полногрудую даму,
пиджачника, "п_е_р_е_к_р_а_х_м_а_л_е_н_н_о_г_о щ_е_л_к_а_ч_а" за уставленный
закусками стол; то появится модница: серое, тонкое платье с огромным
турнюром, в боа, в меховой шляпчонке, с наперсточек; и - с огромнейшим
током; приходил даже раз многобитый нахал с поздравлением папе; и был нами
не принят; приходил попечитель Учебного Округа: граф Капнист; приходили
тогда и иные к нам - именитые гости; кудрокрылый, седой Николай Алексеевич
Умов, присылающий торт: преогромный калач; Алексей Николаевич Веселовский,
блистающий голубыми глазами и важно текущий меж стульями; Матвей Михайлович
Троицкий, написавший "Н_а_у_к_у о д_у_х_е": в синем, форменном фраке, с
огромной звездою: улыбчивый, белоусый и потирающий руки; садился за стул; и
нежно плакался голосом и замыкался в свое самодушив над куском пирога. Очень
грузный и пышащий дымом Сергей Алексеевич Усов, хрипя и махая рукой, подымал
бурю смеха: он подмигивал мне; я глядел все на родинки; и - однажды
воскликнул:
- "А скажи-ка мне, мамочка: почему это выросла земляничка у
"к_р_е_с_т_н_о_г_о" на лице?.."
На меня замахали руками: Сергей Алексеевич не растерялся; и - прохрипел
на весь стол:
- "Это - что... Вот однажды к лицу поднесли мне младенца... А он,
знаете, рот открыл, да и тянется, тянется... Чуть не схватил меня
губками..."
- "Это - что..."
И Сергей Алексеевич Усов, намазав французской горчицей кусок,
перевернется на стуле: проявит свое быстродушие перекидным разговором; и
бросает им всем неизмятое мнение; он - возжаривал мнения; и пускал их
волчками; и мнение начинало кружиться; и - возвращалось обратно; он его
убирал; многоносое любопытство стояло, когда из дверей появлялся, круглея
чистейшим жилетом, - к нам Тертий Филиппович Повалихинский, которого
называли они "парижанином" и который был "м_а_м_и_н ш_а_ф_е_р": он, бывало,
меня приподнимет и мягко посадит себе на живот (я его надавлю); в это время
мне почему-то казалось, что прячется он, что его укрывает Москва (вся
Москва!); и я думал: хорошо ли стирают там пыль под диваном, где прячется
Повалихинский (прячутся - под диваном: и все это знают!); должно быть,
стирали, потому что Тертий Филиппович Повалихинский непосредственно из-под
дивана являлся к нам завтракать таким надушенным и чистым; похахатывал, брал
меня на живот и, разжевывая своими, как сливы, губами кусок именинного
пирога, увлекательно передавал впечатленья о завтраке с профессорами
Сорбонны и сказанной "пикуле" (путал я: с_п_и_ч и п_и_к_у_л_и).
Вот тогда-то к нам появлялся и Помпул, в наушнике, и с какими-то
трубными звуками -
- "Бу-бу-бу: по штатиштическим данным... бу..." -
-
он
входил: в полосатом и желтом, с двумя желтыми баками, как подобает
расхаживать "а_н_г_л_и_ч_а_н_и_н_у", побывавшему в Лондоне и сломавшему ось
пролетки (я напрасно боялся его: он был нежной души человек); появлялся он
п_о_д-д_а_н_н_ы_м, то есть: с Анной Петровною Помпул; Христофор
Христофорович был верноподданным Анны Петровны, которую называл кто-то
д_а_н_н_ы_м: то есть Помпулу д_а_н_н_ы_м; он садился за стол, пережевывал
свой кусок пирога (с рисом, с рыбой, с вязигою) и рассказывал: -
- как ему
вырвал врач: вместо дуплистого зуба - здоровый и крепкий: -
- а во
мне начинается: -
- вращение набухавшего смысла: в н_и_к_у_д_а и в
н_и_ч_т_о, которое все равно не осилить мне в водоворотном грохоте
слов, темнодонных, бездонных, среди плясок ножей на тарелках, в
тарарыканье передвигаемых стульев -
- набухание смысла, гонимого
"светочами" всевозможных отраслей знаний, имена которых впоследствии видывал
я напечатанными жирным шрифтом во всех повременных изданиях: -
- и проходил я
в гостиную, где стояли столбы коромыслом сигарного мнения: в
п_а_п_и_р_о_с_н_и_ц_у, в п_е_п_е_л_ь_н_и_ц_у и в красные кресла,
отделанные американским орехом, где тоже сидели все с_в_е_т_о_ч_и, но...
откушавшие свой пирог и опроставшие место; не понимаю и тут: смысл всего
темен мне; но понимаю я жесты движения горластого дымогара; и, уплотняя
словами те жесты вне их яснящих значений, я бы выразил их приблизительно
так, если б мог выражаться: -
- у_м_о_з_р_е_н_и_е, выплетаяся, виснет словами
и дымом из славного рта; и сплетается с у_м_о_з_р_е_н_и_е_м;
м_н_о_г_о_з_р_е_н_и_е умозрений осядет на креслах табачного
копотью, став всезрением мнений; и отлагаются в воздухе
бледноречивые, стылые стразы; скучают: и, поглядев на часы, гость
за гостем, приподымаясь, кряхтит, говорит: -
- "Мне пора..."
И отправляется под карнизы имперского здания: -
-
поддерживать
грузы там.
. . . . . . . . . .
Вот, бывало, Покров; вот уж замелькали снежиночки; Пелагея Семеновна
Мозгова заказала себе выездное, зеленое платье; князь Носатинский не
купается; в Университете готовится бунт; и Михайлов день катится: на санях
из метелицы.
Жду я - Помпула: будет он говорить нам о зубе.
. . . . . . . . . .
Повалихинский, Помпул и Усов - еще мне не люди, а ощупи: космосов...
Гуманизма; приоткрывают завесу" они; указуют они... на зарю; оттого-то они
предстают мне впервые в эпоху, когда от меня отступают куда-то: мои
стародавние бреды; и начинает блистать - р_е_н_е_с_с_а_н_с...
Я впоследствии их узнаю как людей; но впервые они вырастают из сумрака
титанически иссеченными в камне на портале огромного Здания: Гуманности и
Свободы; там они мне висят: кариатидами Вечности - в дочеловеческих формах;
они мускулистой рукою сжимают увесистый светоч: и ударяют противников
просвещения: мраморным пламенем.
Перевивы орнаментов, арабески, гирлянды и вазы, полные каменных
виноградин, - дары; и они предлагают их мне; я предчувствую: не оправданны
на меня их надежды; увы - отвернутся они от меня; и поэтому я -
- с опасением
созерцаю: -
- кариатиды подъездов, орнаменты грузных карнизов; и - статуи:
бюст Ломоносова черен и строг; я его где-то видел.
СНОВА ОБРАЗА
Вот подобие моей жизни с Раисой Ивановной: -
- если б мог я сказать, то
сказал бы я так: -
- перед нею проходит настройщик, снимает рояльную крышку;
блистают миры молоточков; и разливается море руладой рояля, -
- где, как
соль, растворяются желтые плитки паркета и начинают кидаться
волнами о стульчик, откуда склоняюсь -
- и вижу: -
- самую подводную
глубину - с двумя докторами: доктор Пфеффер и Дорионов в образах, покрытых
щетиною рыбохвостых свиней, мелодически плавают там на серебряных плавниках
и лысинами старательно роют подводный песочек: -
- вместо кресел - кораллы
там; вместо столиков - гроты; и вместо пепельниц - перламутры; там
брызжут фонтанчики: словом - аквариум: -
- там залегает в песках
аксолотль, дядя Вася; под переливными дишкантами, на глубочайших басах,
Артем Досифеевич Дорионов, там, упирая под боки кулаки, припустился резво за
бриллиантовой рыбкой; и, не догнавши, пускает пузырики кроворотою мордою; и
- потом: он винтами подносится кверху, чтобы высунуть мокрый нос, им
уставиться на меня и добродушно побрызгать алмазным фонтанчиком,
перевернуться и нежиться розовеющим животом -
- и потом: -
- он низринется в
темноводные заросли: залегать в этих зарослях и разгрызать слизняков: -
- Так
слагались мне звуки, бывало: темнеет; и я проседаю - во мраки с кроваткой и
спинкой; Раиса Ивановна издали зачитала под лампой; дремотно; в ресницах
развернуты лучики: белоснежными блесками крылий; там - лебеди: звуки:
переливаются по лазури они; ничего не пойму: -
- то серебряный старичок, в
парике, в лепестистом небесном камзоле, бежит по аккордам на туфлях, смеяся
и плача; и на ходу принимается кушать печеное яблоко он; мне - старинно,
смешно; я его узнавал и потом.
На аккорде споткнется: и бухнет с размаху - он в мраки молчаний; и,
упадая, рассыплется гранями горных хрусталинок и дишкантовою фугой...
А то разразится из ночи весенняя буря; из седопенных дождей зеленеет
нам молнья: -
- мне все кажется, что я - в воздухе, на распластанных крыльях;
переливаюсь в лазурях (и - струнно; и - струйно); и перья, как пальцы,
сияньем проходят по ним; я... заснул.
. . . . . . . . . .
Это все вырастало из звуков: кипело, гремело, рыдало, носилось,
блистало...
. . . . . . . . . .
ЕЛКА
Если бы всему тому - смёрзнуться, то ретивые ритмы бы стали ветвями; а
бьющие пульсы - иглинками; там стояла бы елочка; все мелодийки из нее
вырастали игрушкой; из трепещущих, блещущих звуков сложились бы нити и бусы;
а из кипящих, летящих аккордов - хлопушки; застрекотали бы ломкими бусами
хрустали дишкантов; а басы бы надулись большими шарами из блесков; да,
мелодия - елочка, где дишканты - канитель, а объяснение звуков - возжение
блесков над блесками; Дорионовы, рыбы, гоняются там за орешками; риза мира -
там; и риза мира колеблется.
Если сесть в уголок и прищурить глаза, - разрастается все это звучно; и
трепещущий, блещущий мир восстает; и гоняются красноречивые блески в
яснейших спиралях; и сединится в ясыостях старец; и весь он - алмазный.
. . . . . . . . . .
Помню я: -
- самозвучные половицы скрипели; там от меня запирались:
стучались; в столовую озабоченно пробегали: Раиса Ивановна, мама и папа: с
пакетами; расставлялись там кресла; и думал я, что губастые рожи, а_р_а_п_ы,
уж там: учреждают "в_е_р_т_е_п"; я не спал в эту ночь; к вечеру собирались к
нам гости; дети Ветвиковы подразнили меня перед запертой дверью; явился мой
папа; и распахнул быстро дверь: - в эту комнату блесков, где в сияющей
ясности, из свечей и ветвей рисовались мне б_л_а_г_а и ц_е_н_н_о_с_т_и...
неописуемых, непонятнейших форм; и уже заиграли кадриль; и уже откуда-то
ворвались к нам губастые рожи (две маски); и сам папа мой, переряженный,
появился за ними в енотовой шубе; и - в бумажной короне; велел взяться за
руки; ходил вокруг "елки": мы ходили за ним. После я присел в уголок: и
смотрел на алмазную куколку, Рупрехта; белоглавая, все-то она там глядела из
нитей - задумчивым взором: как п_а_м_я_т_ь о п_а_м_я_т_и; мне казалося, что
на миг явилась т_а с_а_м_а_я Древность, в сединах; мне казалося:
человекоглавое серебро - растечется; и встанет: огромный старик, весь в
алмазах; отслужит обедню; тут меня приподняли к нему; и я сам оторвал от
ветвей мою куколку, Рупрехта.
РУПРЕХТ
Рождество прошло быстро.
Хлопнули все хлопушки. И орехи разгрызены; и бусы раздавлены; золотая
картонная рыбка расклеилась: пополам; уцелел только Рупрехт.
Я поставлю на печку его: на меня он уставится с печки; он уставится,
через кресла, на стол, на паркеты, ковры. Я поставлю под кресло его: и -
глядит из-под кресла. Я его уберу: его - нет; почивает в кардоночке; но все
ждет его: умывальники, кресла, шкафы меж собой говорят:
- "Ушел Рупрехт..."
. . . . . . . . . .
Наша квартира есть память о той стороне, где я не был; в ней - не
бывшее никогда оживает; и Касьяново - в ней; на этажерке фарфоровый пастушок
разговорился с пастушкой... о Рупрехте (где-то он?); а уж Рупрехт алмазится
издали: он уж их видит; он - помнит; нет, он никогда не забудет
Будет, будет: -
- похаживать одиноко в огромнейших комнатах, вмешиваясь
в события нашей жизни; он - покажется здесь; и - покажется там; и даже
пройдет по Арбату, замешавшись в толпе; его видели в кондитерской Флейша; и
в булочной Бартельса; может быть, это - он; а может быть, - это папа (у папы
огромная шапка и шуба: у Рупрехта - тоже) ; может быть, никакого и не было
Рупрехта: -
- Вот он, вон: одиноко стоит там на полке; и слушает слухи о...
Рупрехте; и слушает он мои мысли о нем... Был ли он на Арбате? Этого не
расскажет он мне: никогда не расскажет.
МИФ
Куколка затерялась моя; но я верю в нее; мне Раиса Ивановна шепчет, что
бегает вечерами мой Рупрехт - по замерзшим носам: надирает носы; в пустой
комнате, там, - он стоит, половицей скрипит; и недавно насыпал серебряных
рыбок: в почтовые ящики.
Я прошу показать эти рыбки, настаиваю, а Раиса Ивановна меня уверяет,
что он бегает в вислоухой, енотовой шубе и в шапке из котика; и я забываю
про рыбок.
И - начинаем мы говорить, что... -
- за Арбатом кончается все (знаю я,
что не так это; и все-таки верится); "Б_е_з_б_а_р_д_и_с" - последнее
торговое учреждение; санки, конки, прохожие, как только вылетят за Арбатскую
площадь - у Безбардиса стараются повернуть; и вернуться обратно, чтобы им не
низвергнуться... -
- Под тротуарами, за Безбардисом, -
- на кубовом небе! -
- все
свечечки, свечечки, свечечки; и горят себе, точно звезды: это свечки
огромной, разросшейся елки, которою -
- елкою! -
- мировой старик, Рупрехт,
точно звездными небесами, подпирает... Арбат.
. . . . . . . . . .
Помнится: -
- раз идем по Арбату; навстречу нам - папа; путаясь в полах
огромной, енотовой шубы с полуизорванным рукавом - набегает на нас он,
толкая локтями прохожих, - в огромнейшем меховом колпаке, из-под которого
выставляется веточка ледорогих сосулек - на огромном серебряном усе; над
усом торчит красный нос; на носу - два очка, и это все - добродушно ушло в
шерсти меха (и точно не папа, а... Рупрехт); глядит - и не видит; вместо
елочки прижимает к груди очень туго набитый портфелик; за папой вдогонку - с
углов, переулков, с Арбата, - отставая, перегоняя и полозьями натыкаясь на
тумбы, несутся извозчики; хлопают рукавицами и кричат:
- "Михаил Васильевич..."
- "Барин..."
- "Со мною..."
- "Недорого..."
- "На Моховую на улицу..."
- "Довезу в 
| |
| Просмотров: 453 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры