Главная » Книги

Тургенев Иван Сергеевич - Дворянское гнездо, Страница 16

Тургенев Иван Сергеевич - Дворянское гнездо


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18

сть правки в описании "молитвы" Лаврецкого во время обедни, на которую он пришел по просьбе Лизы после известия о смерти Варвары Павловны (конец главы XXXI). Уже в первоначальном варианте текста говорилось, что Лаврецкий, давно не посещавший церкви и не обращавшийся к богу, не произносил и теперь никаких молитвенных слов, а только проникся чувством смирения и умиления при воспоминании о детской своей вере в ангела-хранителя. Далее в автографе следовал текст: "Много лет прошло с тех пор, снова его души коснулся ангел, и он знал, он чувствовал его увлекающую и недремлющую руку". Затем Тургенев решительно зачеркивает этот текст и добавляет детали, как бы оправдывающие умиление Лаврецкого и объясняющие его состояние внешними впечатлениями. Автор вписывает: "Ему было и хорошо и немного совестно. Чинно стоявший народ, родные лица, согласное пение, запах ладану, длинные косые лучи от окон, самая темнота стен и сводов - все говорило его сердцу" (стр. 227). При дальнейшей отделке этого места, уже не в автографе, он еще раз добавляет: "он без слов даже не молился". А в главе XXXIV вписывает не вызывающую сомнений фразу: "В одном только они расходились; но Лиза втайне надеялась привести его к богу" (стр. 234).
   Тургенев подчеркнул стихийно возникшее стремление Лаврецкого вырваться из круга христианских представлений о долге смирения, отрицавших право человека на счастье. Особенно характерна правка в сцене объяснения Лизы и Лаврецкого перед приглашением Калитиных в Васильевское (глава XXIV, стр. 199). Первоначально в автографе разговор о женитьбе Лаврецкого занимал всего три строки:
   "Зачем же вы женились на ней, - прошептала Лиза и потупила глаза.
   Лаврецкий быстро встал со стула.
   - Не сердитесь, простите меня, - торопливо произнесла Лиза".
   Затем автор дополняет ответ Лаврецкого рассказом о своей неопытности и вводит реплику Лизы о необходимости "исполнять наш долг", которую, снова заключает словами: "Лаврецкий быстро поднялся со стула" (см. варианты чернового автографа к стр. 199, строки 17-29).
   Возвратившись к этому месту при доработке, Тургенев сделал на полях против последней фразы помету с восклицательным знаком: "Злее!". В соответствии с этой пометой рассуждение Лизы о долге он заменяет известными нам по окончательному тексту словами: "но тогда надо будет покориться; я не умею говорить, но если мы не будем покоряться...", а фразу "Лаврецкий поднялся со стула" заменяет более резкой: "Лаврецкий топнул ногой". В дальнейшем Тургенев еще усиливает реакцию Лаврецкого на слова Лизы, вставив слова "стиснул руки" (в автографе этих слов нет). В этом же смысле характерно дополнение в главе XXIX (разговор Лаврецкого с Лизой о Паншине), где Тургенев вписывает в реплику Лаврецкого "Умоляю вас, не выходите замуж без любви" слова: "по чувству долга, отречения что ли... Это то же безверие".
   Имеются в автографе и другие вставки, относящиеся также к религиозной проблематике, но отличающиеся совсем другой, сатирической тональностью. ХК таким вставкам, появившимся в тексте романа на последней стадии работы писателя, относится, в частности, описание суетной набожности барства в сцене всенощной в доме Калитиных (глава XXXII).
   Изменения, вносившиеся Тургеневым в текст романа во второй половине декабря и уже не попавшие в черновой автограф, продолжали намеченную писателем ранее перестройку основных образов романа. Так, в текст романа введены отсутствующие в автографе разговор Лаврецкого и Лизы о христианстве (стр. 210-211, строки 33-4), второй разговор тех же лиц о боге (стр. 219, строки 6-8) и упоминавшаяся уже выше глава о народных источниках религиозности героини (стр. 233-244); соответственно вставлена фраза об "Агашиных следах в Лизе" на стр. 286 (строка 4).
   Из приведенных примеров видно, что самым значительным изменениям в процессе создания "Дворянского гнезда" подвергся образ Лизы Калитиной. Иными стали не только отдельные черты ее облика, видоизменился самый замысел этого персонажа. В первоначальном слое черновой рукописи почти отсутствовала интеллектуальная характеристика героини, зато значительно рельефнее выделялись черты, оттенявшие ее милую женственность: "чистая женская душа", кротость смирения, мягкая набожность, взгляд "честный и невинный", "доброе молодое лицо", "чистый, несколько строгий профиль", голос "тихий", "говоривший простые, добрые вещи", движения исполнены "ласковой важности", "и так легко ходит". Эта "ангелоподобность" облика Лизы подчеркивалась в тексте словами Лаврецкого: "Вы добры, как ангел" (гл. XXVI), "Вы, ангел по-прежнему" (гл. XXIX). Автохарактеристика Лизы ("у меня своих слов нету", гл. XXVI) подтверждалась авторским текстом. В окончательной редакции текста сохранилась фраза о "редких замечаниях и возражениях" Лизы в разговорах с Лаврецким и о том, что она "так мило, так внимательно" умела его слушать. Это - следы первоначального намерения автора показать Лизу в основном через ее поступки, а не через ее слова. Рассуждения Лаврецкого о боге, о любви, о долге, адресованные Лизе, в первом слое черновой рукописи завершались лишь краткими авторскими ремарками: "Лиза вздохнула", "Лиза побледнела", "Лиза взглянула" и т. п. Но постепенно Тургенев насыщает текст деталями, свидетельствующими о силе ее характера, об уме и о самостоятельности ее взглядов. Лиза начинает возражать Лаврецкому. Вписываются фразы: все тело ее слегка затрепетало, но она не замолчала", "продолжала Лиза, как будто не расслышав его" (гл. XXTV, стр. 198). Вписываются, как уже говорилось, и сцены споров Лаврецкого с Лизой, в которых она порицав! слабости Лаврецкого, требует от него объяснения его поступков, вступает с ним в разговор о христианстве, утверждает свое понятие долга.
   Обещание Лизы помолиться за Лаврецкого первоначально вызывало у него лишь реакцию "умиления" ее добротой. Затем Тургенев вставляет в текст рассуждение Лизы о смерти в ее христианском осмыслении и слова об "умилении" заменяет словами о "невольном удивлении" (стр. 210).
   С каждой вставкой образ Лизы все усложняется и все полнее выражает отношение Тургенева к ее нравственным исканиям.
   Еще в Э57 году, в цитировавшемся выше письме к E. E. Ламберт, Тургенев, говоря, что к героине новой его повести он был приведен "наблюдениями над русской жизнью", добавлял: "...не скрываю от себя трудности моей задачи, но не могу отклонить ее от себя" (Т, Письма, т. III, стр. 179).
   Трудность заключалась в том, что мотивы, настойчиво звучавшие у Тургенева в произведениях середины 50-х годов (смирение перед "неодолимыми" стихиями природы и общественной жизни, культ самопожертвования в борьбе между естественными стремлениями человека и веригами долга), вступили в сложное противоречие с историческими условиями конца 50-х годов. В поисках тех нравственных начал, которые способствовали, по его мнению, формированию сильной и цельной, стойкой и самоотверженной натуры, Тургенев и в "Дворянском гнезде" обращается к религии как к источнику национальных и народных по своему характеру этических традиций, но как писатель-реалист он не мог не видеть тех антиобщественных, реакционных тенденций, которые были заложены в догмах христианской морали. Отсюда в романе столь контрастное изображение народной и барской религиозности. Отсюда же те колебания в авторском отношении к образу героини, которые так очевидны при сопоставлении этических убеждений Лизы и Лаврецкого.
   Называя "безверием" Лизино отречение от счастья, Лаврецкий всем своим опытом убеждает Лизу исключить из понятия долга самопожертвование в любви. "Поверьте мне - я имею право это говорить: я дорого заплатил за это право" (стр. 222 - вписано). Так рассуждает человек, для которого проблема долга является основной проблемой, а чувство веры - веры в истину, в высокий идеал - основной потребностью. Только из этого примера видно, какой сдвиг произошел в отношении Тургенева к тем вопросам, которые ставились и по-иному разрешались в "Фаусте" и "Асе" {Ср. в "Фаусте" (стр. 50): "...жизнь не шутка и не забава, жизнь даже не наслаждение... жизнь - тяжелый труд. Отречение, отречение постоянное - вот ее тайный смысл, ее разгадка; не исполнение любимых мыслей и мечтаний, как бы они возвышенны ни были, - исполнение долга, вот о чем следует заботиться человеку; не наложив на себя цепей, железных цепей долга, не может он дойти, не падая, до конца своего поприща".}.
   Лаврецкий не отказывается от счастья, он видит его в гармоническом сочетании естественных влечений и общественно-полезной деятельности: "...Лиза не чета той: она бы не потребовала от меня постыдных жертв; она не отвлекла бы меня от моих занятий; она бы сама воодушевила меня на честный, строгий труд, и мы пошли бы оба вперед к прекрасной цели" (стр. 226). В этих мечтах нет философии отречения, нет противопоставления понятий счастья и долга, любви и "дела". Только вмешательство враждебных обстоятельств, косной среды, антигуманных нравственных законов, категорий не вечных и подлежащих изменению, заставляет Лаврецкого смириться. Но когда совершился, наконец, перелом в его жизни, когда "он действительно перестал думать о собственном счастье, своекорыстных целях", когда стал хорошим хозяином, он, почувствовав себя конченым человеком, уже ушел с исторической сцены. В самой сюжетной ситуации не утверждение, а критика аскетического самоотречения, и первым доказательством этого служит написанный Тургеневым позднее роман "Накануне", доказывающий возможность гармоничного сочетания чувства свободной любви и гражданского долга.
   Во многом предвосхитила образ Лизы Калитиной героиня повести Тургенева "Ася": она напоминает Лизу и своей нравственной чистотой, и правдолюбием, и способностью к сильным всепоглощающим страстям. И она, как Лиза Калитина, воспитана в духе народных национальных традиций, и она мечтает "пойти куда-нибудь далеко, на молитву, на трудный подвиг". Но, напоминая Асю, Лиза Калитина не повторяет ее. Образ любимой героини Тургенева является развитием заветных мыслей писателя, возникших еще в 1856 г., но значительно усложнившихся в4 период создания "Дворянского гнезда". Тургенев не только восхищается Лизой, но и судит ее. Он видит не только сильные стороны ее нравственных убеждений, но и губительную силу воспитавших ее религиозных устоев. Не только женственная, но и сильная, не только чувствующая, но и размышляющая, Лиза уходит в монастырь, никому не принеся счастья своим поступком. Более того, жестокая непреклонность ее религиозных убеждений нравственно обезоруживает Лаврецкого. А между тем в характере Лизы заложены силы, которые могли бы найти лучшее применение. Ее твердость духа и высокое представление о долге граничат с непримиримостью и подвижничеством. Чуждая эгоизма, она уходит в монастырь не только в порыве отчаяния за свою судьбу, но и в надежде исправить зло на земле. Гражданские эти черты тесно связаны с патриотизмом и демократизмом Лизы, с ее близостью к народной русской жизни {С. М. Степняк-Кравчинский в предисловии к английскому переводу "Дворянского гнезда" писал о Лизе как о натуре не выдающейся, но русской и милой сердцу своей нравственной силой и красотой. Критик отмечал, что "в этой серьезной девственной душе скрыты великие задатки будущего, и что страна, в которой мужчины могут рассчитывать на поддержку таких женщин, имеет право надеяться на лучшую долю" (Собрание сочинений, ч. VI. СПб., 1908, стр. 229).}. Не случайно Тургенев так подробно рассказывает о детстве Лизы, о духовном влиянии на нее крестьянской женщины Агафьи, которая воспитывала подрастающую душу не сказками, а рассказами о житии "святых мучеников", которые "даже царей не боялись".
   От решительного разрыва Лизы со средой, от независимости ее чувств и поступков - один шаг до судьбы Елены Стаховой {В статье А. И. Белецкого "Тургенев и русские писательницы 30-60-х гг.", посвященной выяснению реальных источников литературных образов Тургенева, говорится: "Судьба охотно сводила Тургенева с самыми яркими и противоположными друг другу женскими личностями его эпохи: в 1848 г. она познакомила его с Н. А. Герцен, у которой так много общего - насколько мы можем судить теперь - и с Лизой Калитиной, и с Еленой Стаховой..." (Творч путь Т, Сб, стр. 139).}.
   Именно так понял Лизу и Гончаров, обеспокоенный ее сходством с образом Веры, которая в одном из первых вариантов "Обрыва" уходила за Марком Волоховым. Он писал по этому поводу Тургеневу: "...я было обрадовался, когда вы сказали, что предметом задумываемого вами произведения ("Накануне") избираете восторженную девушку, но вспомнил, что вы ведь дипломат: не хотите ли обойти или прикрыть этим эпитетом другой (нет ли тут еще гнезда, продолжения его, т. е. одного сюжета, разложенного на две повести и приправленного болгаром)" {Из письма к Тургеневу от 28 марта/9 апреля 1859 г, (Гончаров и Тургенев, стр. 32).}.
   Изменения, внесенные Тургеневым в освещение центральных персонажей романа, свидетельствуют о том, что многие коренные вопросы, определявшие первоначальный замысел произведения, были додуманы и пересмотрены писателем в ходе работы. И это понятно: произведение, задуманное автором в 1856 году и осуществленное в конце 1858 года, не могло не отразить существенных перемен во взглядах и настроениях писателя. Идеологически между 1856 и 1859 годами у Тургенева пролегает грань, измеряемая не тремя годами, а целым десятилетием: от круга идей, связанных с последствиями реакции после разгрома революции 1848 года - философского и исторического пессимизма, совершен переход к идеологии конца 50-х - начала 60-х годов с характерным для нее подъемом политической активности, возрождением надежд на лучшее будущее, новым интересом к этической проблематике эпохи {Связь проблематики "Дворянского гнезда" с эпохой конца 50-х годов замаскирована у Тургенева отсылкой к 1842 году - времени действия романа. Трудно сказать, чем была вызвана эта маскировка, но важно отметить, что в рукописи указание времени действия появилось на полях в виде вставки в текст, не содержащий вначале хронологических определений, и что 1842 год возник в этой вставке после длительных колебаний автора. Вначале был указан 1850 год, затем последовательно: 1849, 1850, 1845, 1849 гг., и только после этого писатель остановился на 1842 годе.}.
   Перелом в настроениях и взглядах писателя между 1856 и 1859 годами отразился и в переписке его за эти годы, в частности в письмах Тургенева к E. E. Ламберт - лицу, весьма близкому писателю на протяжении ряда лет и особенно в период создания "Дворянского гнезда".
   В 1856 году письма Тургенева к этой корреспондентке пронизаны настроениями опустошенности, мыслями о суетности человеческих исканий перед лицом смерти, о бессмысленности всякого протеста против зла, об "удовольствии смирения". "Должно учиться у природы ее правильному и спокойному ходу, ее смирению", - писал Тургенев 10/22 июня 1856 г. И дальше: "У нас нет идеала, <...> а идеал дается только сильным гражданским бытом, искусством (или наукой) и религией" (Т, Письма, т. II, стр. 366).
   В следующие годы, когда политическая обстановка в России резко изменилась в связи с подготовкой к крестьянской реформе, меняется и характер писем Тургенева к E. E. Ламберт. В них нет уже прежнего пессимизма, абстрактно-философских рассуждений. Все помыслы писателя устремлены к родине, к нему возвращается прежняя жажда деятельности - литературной и общественной.
   3/15 ноября 1857 г. он пишет из Рима: "А что делается у нас в России? Здесь ходят разные противоречащие слухи. Если б не литература, я бы давно вернулся в Россию; теперь каждому надобно быть на своем гнезде. В мае месяце я надеюсь прибыть в деревню - и не выеду оттуда, пока не устрою моих отношений к крестьянам. Будущей зимой, если бог даст, я буду землевладельцем, но уже не помещиком и не барином". И в том же письме он добавляет: "...я почувствовал желание приняться за работу" (Т, Письма, т. III, стр. 162-164).
   И в следующем письме к Ламберт, от 22 декабря ст. ст. 1857 г. - снова о России и снова о деле: "Я здесь в Риме все это время много и часто думаю о России. Что в ней делается теперь'' <...> До сих пор слухи приходят все довольно благоприятные; но затруднений бездна, а охоты, в сущности, мало. Ленив и неповоротлив русский человек, и не привык ни самостоятельно мыслить, ни последовательно действовать. Но нужда- великое слово! - поднимет и этого медведя из берлоги" (там же, стр. 179). Здесь же писатель сообщает о том, что наблюдения над русской жизнью привели его снова к "Дворянскому гнезду". Как видим, вместе с вопросом "Что делать?", волновавшим всю передовую русскую общественную мысль, перед Тургеневым как писателем со всей силой встал и другой, связанный с первым вопрос: "Кто будет делать?".
   Отчасти эта тема была поставлена Тургеневым уже в "Асе" - в той мере, в какой вопрос о деятельных силах общества был связан с проблемой "лишнего человека" в новых условиях. Но писатель хорошо понимал, что эту широкую проблему нельзя ограничивать критикой "возящегося с собою лица", а кругозор литератора - "одним лирическим щебетанием" (из письма к Л. Н. Толстому от 17/29 января 1858 г.). "Я очень рад, что "Ася" тебе понравилась; желаю, чтобы и публике она пришлась по вкусу, хотя время теперь, кажется, вовсе не туда глядит", - пишет он Некрасову 18/30 января 1858 г., извещая его о ходе работы над новым своим произведением - "Дворянским гнездом", которым писатель и надеялся ответить на запросы времени.
   Время требовало новой оценки движущих сил истории. Нужно было решить, каким должен и может быть истинный деятель в эпоху назревавшего социально-экономического переворота, причем ответа на этот вопрос писатель искал и в собственных наблюдениях над окружающими его людьми, и в уроках недавнего прошлого, и в современных социальных теориях. В "Дворянском гнезде" нашли отражение различные стороны этой проблемы, но больше всего писателя занимал аспект нравственно-психологический {О сложном соотношении этических представлений Тургенева и социальной проблематики эпохи см. в работах: Г. А. Вялый. "Тургенев и русский реализм", изд. "Сов. писатель". М. - Л., 1962, гл. V; Г. Б. Курляндская. "Этическая тема в творчестве Тургенева". - Ученые записки Орловского Гос. педагогического ин-та, т 17. Орел, 1963, стр. 85-129.}.
   В период, когда писалось "Дворянское гнездо", революционно-демократическая критика выступила с рядом статей, по-новому, с социальных позиций освещавших трагедию "лишнего человека", недавнего положительного героя русской жизни.
   Еще в конце 1857 г. Н. А. Добролюбов в рецензии на "Губернские очерки" Салтыкова-Щедрина (С, 1857,No12) писал об "ответственности окружающей среды" за нравственную гибель образованных и одаренных натур, выродившихся в "апатические безличности", спасавшихся в "мефистофельстве", спившихся с кругу или пустившихся в мошенничество. Рецензент писал: "Читатели, конечно, прочли уже "Губернские очерки" и потому, верно, знакомы с некоторыми из талантливых натур, очерченными г. Щедриным. Но не все, может быть, размышляли о сущности этого типа и о значении его в нашем обществе" {Добролюбов, т. I, стр. 185.}. Всем ходом дальнейших рассуждений критик подводит к мысли, что лень, бездеятельность, тунеядство и другие пороки обещавших многое личностей чаще всего обусловлены не природными задатками, а "бессилием противиться внешним условиям", т. е. причинами социальными.
   Более подробно и в применении к творчеству самого Тургенева сущность типа "лишнего человека" и значение его в современном обществе раскрывались в статье Чернышевского "Русский человек на rendez-vous", появившейся в апрельском номере "Атенея" за 1858 г. Статья была посвящена разбору повести Тургенева "Ася", напечатанной в январе того же года в "Современнике", и отвечала на вопрос, могут ли люди, подобные герою этой повести, быть деятелями нового исторического периода.
   Основная беда героя повести "Лея", по мысли Чернышевского, в его прирожденной "неспособности понимать вещи": он не привык понимать ничего великого и живого, потому что слишком мелка и бездушна была его жизнь, мелки и бездушны были "все отношения и дела, к которым он привык".
   Сословная биография героя "и его собратьев", определившая их неспособность к решительным действиям в настоящем, заставляла задуматься и о будущем: "...только их дети и внуки, воспитанные в других понятиях и привычках, будут уметь действовать как честные и благоразумные граждане, а сами они теперь не пригодны к роли, которая даемся им" {Чернышевский, т. V, стр. 172.}. Таков был приговор революционно-демократической критики дворянскому герою как действующему лицу новой исторической формации.
   Тот же вопрос рассматривался и Тургеневым в его романе "Дворянское гнездо", само название которого подчеркивало направленность мысли автора. Как и Чернышевский, Тургенев основывал свое суждение об одном из лучших представителей дворянских гнезд в России не только на его субъективных качествах, но и на тех объективных условиях, которые влияли на формирование личности в типичных для крепостного уклада обстоятельствах. История рода Лаврецких объясняет многое в поведении и духовной ущербности героя, искалеченного воспитанием, растратившего природную энергию на борьбу с самим собой и с враждебной мелочной стихией быта, не нашедшего счастья для себя и не принесшего его никому на земле.
   Как и Чернышевский, Тургенев связывает вопрос "о счастье или несчастье навеки" с понятием гражданской пользы. Не находящие исхода стремления Лаврецкого к гармонической любви в такой же мере значимы для определения его духовной сущности, как и его общественная трагедия: поиски полезного дела и ранний уход с исторической сцены. Тургенев, как и Чернышевский, пришел в своем романе к мысли, что современное поколение дворянской интеллигенции, даже в лице ее лучших представителей, осознавших задачи времени, ближе всего стоящих к народу, наиболее честных и самоотверженных, не способно возглавить силы прогресса - оно неизбежно должно уступить место "детям и внукам, воспитанным в других условиях и привычках". Таков несомненный смысл заключительных страниц "Дворянского гнезда".
   В черновом автографе романа имеются строки, не вошедшие в окончательный текст эпилога; в них с особенной ясностью проступала мысль автора о зависимости жизнедеятельных сил общества от среды, от исторических обстоятельств. Вместо известных слов Лаврецкого, обращенных к молодому поколению: "...вам не придется, ~ будет с вами" (стр. 293) - в рукописи сохранился следующий текст: "Вы не заражены своим прошедшим, вас не вывихнули с молодости, вы не узнаете невозвратимых утрат борьбы с самим собою - вы прямо возьметесь за дело!" И далее: "Примите тайное, безвестное для вас благословение человека, который уже перестал идти, но не перестал глядеть вперед и следить за жизнью" (см. варианты к стр. 293, строки 27-33).
   Более подробно, чем в окончательном тексте, в автографе раскрыто и содержание самого "дела" Лаврецкого, которому он посвятил себя, отказавшись от "собственного счастья, от своекорыстных целей". Лаконичная фраза: "Он, насколько мог, обеспечил и упрочил быт своих крестьян" - в рукописи является частью обширного периода: "...он обеспечил и упрочил быт своих крестьян, поднял их нравственно, вселил в них, вместе с сознанием упроченной собственности, чувство обязанности и чувство права - те чувства, которыми до сих пор так еще бедна богатая русская душа" {Это место прочтено в исследовании А. Гранжара неточно, что и привело автора к ошибочному толкованию текста (La comtesse Lambert et "Nid de seigneurs", стр. 221).}.
   В литературе, посвященной "Дворянскому гнезду", высказаны разные точки зрения на то, как реагировал Тургенев на статью Чернышевского "Русский человек на rendez-vous". Прямых высказываний Тургенева по этому поводу не сохранилось. А очевидная общность целого ряда проблем, поставленных в статье Чернышевского и в романе Тургенева, трактуется в одних работах как результат идейного влияния революционно-демократической критики на писателя {М. О. Габель. Роман Тургенева "Дворянское гнездо" в общественно-политической и литературной борьбе конца 50-х годов. - Ученые записки Харьковского госуд. библиотечного ин-та, 1956, вып. II, стр. 219.}, в других - как полемический отклик Тургенева на чуждые ему взгляды {Г. Н. Антонова. Чернышевский и Тургенев о "лишних людях". - В кн.: Н. Г. Чернышевский. Статьи, исследования и материалы, <т.> 3. Саратов, 1962, стр. 92-106.}.
   Высказанные точки зрения не исключают друг друга. Тургенев не мог принять и не отразил в "Дворянском гнезде" революционную программу демократов, предусматривающую полную смену руководящих классов; оставаясь на позициях либерала-постепеновца, писатель возлагал большие надежды на нравственное обновление дворянства как путь к сохранению его руководящей исторической роли. Именно потому в романе так много внимания уделяется нравственной характеристике основных героев. Писатель тщательно отбирал и выделял черты, определяющие, по его выражению, "крепость нравственного состава" личности - и прежде всего такие, как вера в идеал, деятельная энергия, сознание гражданского долга, близость к народу, чувство родины, способность к подвигу, самоотверженность, доброта. Все это и составляет обязательный этический комплекс, без которого писатель не мыслил себе положительного героя, борца за прогресс.
   Можно ли приобрести нравственные качества, которыми человек не обладает с рождения? Тургенев отвечает на этот вопрос многими страницами в "Дворянском гнезде", посвященными проблеме становления личности в зависимости от среды, системы воспитания, идейных влияний, субъективного стремления к самоусовершенствованию. В этом смысле особенно значимы биографии Лаврецкого, Лизы, Паншина. Тургенев в лице Михалевича заново присматривается и к облику политических мечтателей 30-х годов, цельные натуры которых не потеряли для писателя своего обаяния и своего воспитательного значения в годы, когда писался роман. В плане формирующих сознание народных традиций рассматривает Тургенев и религиозно-нравственную стихию, в лучших своих проявлениях способствующую, по его мнению, воспитанию стоицизма, подвижничества, чувства долга. Утверждение мысли о возможности нравственного обновления общественных сил писатель считал важной практической задачей {В письмах Тургенева, написанных в тот же период и обращенных к молодежи, четко формулируется задача нравственного самоусовершенствования. Так, в письме к А. Н. Апухтину от 29 сентября/11 октября 1858 г. говорится: "...если Вы теперь, в 1858-м году, отчаиваетесь и грустите, что же бы Вы сделали, если б Вам было 18 лет в 1838-м году, когда впереди все было так темно - и так и осталось темно? Вам теперь некогда и не для чего горевать; Вам предстоит большая обязанность перед самим собою: Вы должны себя делать, человека из себя делать <...> Помните, что много молодых людей, подобных Вам, трудятся и бьются по всему лицу России; Вы не одни - чего же Вам больше? Зачем отчаиваться и складывать руки? Ну если другие то же сделают, что же выйдет из этого? Вы перед Вашими (часто Вам не известными) товарищами нравственно обязаны не складывать руки" (Т, Письма, т. III, стр. 238).}. По всей вероятности, этим и объясняется устранение из первого отдельного издания "Дворянского гнезда" (1859) эпиграфа, имевшегося в черновой рукописи романа и в тексте, опубликованном в "Современнике". Смысл эпиграфа ("На что душа рождена, того бог и дал") противоречил этической устремленности замысла романа в его последней редакции.
   Вот этот нравственно-психологический аспект темы передового современника, рекомендующий автора сторонником эволюционного накопления сил, а не революционной их перестановки по социальному признаку, и можно рассматривать как полемику с позицией демократов. Однако ряд признаков в автографе "Дворянского гнезда" свидетельствует о том, что писатель вносил некоторые поправки в свою позицию, очевидно, под воздействием мысли Добролюбова и Чернышевского. Как уже говорилось, история рода Лаврецких и, в частности, факт происхождения Федора Лаврецкого от матери-крестьянки появились в тексте уже на первой стадии его создания. Но при дальнейшей работе автор настойчиво подчеркивает вставками естественный демократизм этого персонажа, его физическое здоровье, мужицкий облик, богатырскую силу, природную энергию, не свойственную вырождающимся потомкам аристократических родов. Все эти черты нужны были писателю для того, чтобы представить на суд современников наименее уязвимого представителя своего класса, наиболее жизнеспособного, наиболее близко стоящего к народу. Позднее, по поводу "Отцов и детей", Тургенев в письме к К. К. Случевскому, объясняя избранную им позицию, говорит: "...эстетическое чувство заставило меня взять именно хорошего представителя дворянства, чтобы тем вернее доказать мою тему: если сливки плохи, что же молоко?" В том же письме он обобщает: "Вся моя повесть направлена против дворянства как передового класса" (Т, Письма, т. IV, стр. 384). Осуждение Лаврецкого как деятеля, "переставшего идти вперед", освобождало путь для нового тургеневского героя - разночинца.
  

РЕАЛЬНЫЕ И БЫТОВЫЕ ИСТОЧНИКИ "ДВОРЯНСКОГО ГНЕЗДА"

  
   Рассказывая о том, как создавались основные художественные типы его произведений, Тургенев неоднократно указывал (применительно к образам Рудина, Кирсановых, Базарова, Потугина), что в основе этих образов почти всегда находятся какие-либо реально существовавшие лица или отдельные черты их характеров {См.: А. Г. Цейтлин. Мастерство Тургенева-романиста. "Сов. писатель", М., 1958, стр. 92-98, 143-160.}. Подтверждением этих слов писателя служат дошедшие до нас списки персонажей некоторых произведений с авторскими пометами об их прототипах.
   Свидетельств самого Тургенева о прототипах "Дворянского гнезда" не сохранилось, как не сохранилось точных указаний об этих лицах и в мемуарной литературе, но различные соображения по этому вопросу были высказаны в ряде работ о Тургеневе - большей частью в связи с образом Лизы Калитиной. Одним из признаков, по которым велись поиски прототипа, были обстоятельства биографические: не часто случавшийся уход молодой девушки из благополучной дворянской семьи в монастырь. В "Вестнике знания" в 1909 году была опубликована статья Елены Штольдер "Схимница Макария (Лиза из романа Тургенева "Дворянское гнездо")", в которой автор рассказывает о том, как она "узнала из разговоров", что "все лица романа "Дворянское гнездо" не вымышлены, а на самом деле жили", и посетила в Орле "дом и сад Калитиных, на самом же деле Кологривовых". Далее автор сообщает одну из легендарных версий о прототипе Лизы: "Немного спустя мне удалось напасть на след Лизы. Постриглась она в Тульском монастыре, а через 15 лет переехала в Орловский". Е. Штольдер посетила этот монастырь, но в то время схимница Макария (она же Елизавета Кологрявова) ужо умерла - и автор статьи подробно описывает келью умершей, приводя рассказы монахинь о подвижнической жизни отшельницы {См. "Вестник знания", 1909,No4, стр. 597-600.}. Другая аналогия между жизненной судьбой Лизы Калитиной и дальней родственницы Тургенева Елизаветы Шаховой, одаренной поэтессы, которая, пережив несчастное любовное увлечение, в ранней молодости ушла в монастырь, проводится в статье А. И. Белецкого "Тургенев и русские писательницы 30-60-х гг." {Творч путь Т, Сб, стр. 139, 142-147. Ряд дополнительных сведений о личности и судьбе Лизы Шаховой, заинтересовавшей молодого Тургенева, содержится в статье М. П. Алексеева "Е. Шахова - переводчица Мицкевича" в кн. "Адам Мицкевич в русской печати 1825-1855", изд. АН СССР, М. - Л., 1957, стр. 498.}. Но автор далек от того, чтобы считать Елизавету Шахову или других лиц со сходной биографией конкретным прототипом Лизы Калитиной, образ которой, по мнению исследователя, "явился итогом целого ряда этюдов, женской души". В той же работе указывается на общность некоторых черт Лизы и Н. А. Герцен, которую хорошо знал Тургенев. Подобные сопоставления, так же, как и установленное исследователями сходство Лизы Калитиной с петербургской знакомой писателя, графиней Елизаветой Егоровной Ламберт, служат источником для суждений о том, как отбирал и творчески перерабатывал Тургенев подсказанный ему живой действительностью материал.
   Сходство Лизы с E. E. Ламберт, известной в великосветских кругах своей религиозностью, строгостью нравственных принципов, интересом к философским основам христианства, устанавливается по признаку интеллектуального и духовного родства. В специальном исследовании на эту тему проф. А. Гранжар {H. Granjаrd. Ivan Tourguenev, la comtesse Lambert et "Nid de seigneurs". Paris, 1960, стр. 14 и след.} прослеживает историю отношений и переписки Тургенева с E. E. Ламберт и приходит к справедливому выводу, что эта женщина, связанная с писателем "симпатией чувств", по собственному его выражению, и импонировавшая настроениям Тургенева в 1856-1857 гг., сыграла некоторую роль в истории замысла "Дворянского гнезда". Письма самого Тургенева к этой корреспондентке, исполненные элегической настроенности, сожалений об уходящей молодости, размышлений о счастье, о любви, о долге, напоминают внутренний мир Лаврецкого, а нравственные искания самой E. E. Ламберт, известные нам по ее письмам, частично отразились в образе Лизы Калитиной. Но исследователь преувеличил общее влияние E. E. Ламберт на Тургенева, якобы стихийно стремившегося к христианству. Известная прямолинейность выводов сказалась и в параллели между Лизой и гр. Ламберт как ее прототипом {Этот вопрос обсуждался на расширенном заседании сектора русской литературы Института мировой литературы АН СССР, где проф. А. Гранжар выступил с докладом об основных положениях названной выше книги. Отчет см. в журнале "Вопросы литературы", 1960,No12, стр. 242-243.}. Принадлежавшая к высшей придворной аристократии, по самому образу жизни чуждая русской простонародной стихии, гр. Ламберт весьма далека от поэтической сущности образа Лизы Калитиной, от его национальных и гражданских основ. Можно говорить лишь о каких-то отдельных штрихах, увиденных Тургеневым в облике этой своей приятельницы, как и других окружавших его женщин, и воплощенных писателем в цельном, едином, собирательном образе его любимой героини.
   Собирательным по существу является также образ Лаврецкого. Указывалось на его сходство в отдельных биографических моментах с реально существовавшими лицами, например, с Н. П. Огаревым {См.: Г. Доке. Огарев и Тургенев. "Slavia", 1939, R. XVI, s. 1, стр. 79-94; здесь же приводятся факты, указывающие на то, что прототипом жены Лаврецкого Варвары Павловны является первая жена Н. П. Огарева - М. Л. Рославлева. М. Л. Рославлева и А. Я. Панаева в качестве прототипов Варвары Павловны упоминались и ранее в статье А. И. Белецкого "Тургенев и русские писательницы 30-60-х гг." (Творч путь Т, Сб, стр. 136).}. Но во всех исследованиях в то же время отмечается, что образ Лаврецкого вобрал в себя многие личные настроения самого Тургенева и что повествование о нем изобилует автобиографическими деталями.
   Рукопись романа расширяет наше представление об автобиографическом характере некоторых подробностей повествования. Особенно показательны в этом отношении страницы, посвященные истории рода Лаврецких и описанию жизни героя до начала действия романа (главы VIII-XII). Глава о предках Лаврецкого состоит из 26 страниц чернового, обильно правленного текста. Кроме стилистических исправлений, обращают на себя внимание такие замены текста: прадед Федора Ивановича Лаврецкого Андрей первоначально в рукописи всюду назван Тимофеем (иногда Иваном, л. 46) и соответственно сын его - Петром Тимофеевичем. Характерно, что эти имена встречаются и в родословной самого Тургенева {См.: H. M. Гутьяр. Иван Сергеевич Тургенев. Юрьев, 1907, стр. 4-8. В поколенной росписи рода Лутовиновых встречается и самая фамилия Лаврецких, в частности Мавра Ивановна Лаврецкая, ставшая женой Ивана Андреевича Лутовинова (ИРЛИ, Р. 1, он. 29,No87, л. 92).}. В окончательном тексте говорится, что родоначальник Лаврецкий выехал из Пруссии в княжение Василия Темного и "был пожалован двумя стами четвертями земли". В автографе первоначально была названа не Пруссия, а Венгерская земля {Родоначальник Тургеневых выехал из Золотой орды также при Василии Темном (там же).}, а в том месте, где должен был быть указан размер земельного надела, в рукописи оставлено пустое место с многоточием - очевидно, Тургенев где-то собирался уточнить цифру и сделал это позже, уже не в черновой рукописи.
   В первоначальной редакции приводилось значительно больше подробностей из семейной хроники Лаврецких, чем вошло в окончательный текст. В частности, подробнее описывались, "страшные дела" Тимофея Лаврецкого и его сына Петра, прадеда и деда героя - жестокие методы обучения дворовых мальчиков ремеслу, картина оскудения некогда богатых хозяйств, произвол и беспутство поместных прожигателей жизни (см. варианты к стр. 149, 152).
   Многие детали этих описаний имеют автобиографический характер. В литературе указывалось на черты сходства между образом деспота Андрея Лаврецкого и братом деда Тургенева по материнской линии Алексея Ивановича Лутовинова, между жизненной судьбой отца Лаврецкого Ивана Петровича и деградировавшего вольтерьянца Ивана Ивановича Лутовинова {H. M. Гутьяр. Иван Сергеевич Тургенев. Юрьев, 1907, стр. 13-15; ср. Т, СС, т. V, стр. 439.}. Отзвуки семейных преданий о роде Лутовиновых встречаются и в других произведениях Тургенева, например в рассказах "Три портрета" (1846), "Три встречи" (1852), причем некоторые детали из жизни "людей екатерининского времени" в этих рассказах сходны с описанием того же времени в "Дворянском гнезде" (характеристика старого дома в Васильевском и фамильных портретов, появившаяся в автографе романа в виде позднейшей вставки).
   За счет автобиографического материала значительно расширен в автографе текст в главе о воспитании молодого Лаврецкого. Так, вначале было сказано, что единственными игрушками Феди в детстве были три картонные фигурки, которые по воскресеньям разрешалось ему перекладывать с места на место. Во втором варианте единственным развлечением маленького Феди было воскресное посещение обедни (см. варианты чернового автографа к стр. 161, строки 15-32). Затем на полях появляется большая вставка о любимой книге Феди Лаврецкого - "Эмблемы и символы" Максимовича-Амбодика, - книге, которую читал и маленький Тургенев (см. ниже, стр. 507). Добавлена также на полях сатирическая характеристика "системы" Ивана Петровича, при помощи которой он хотел воспитать из сына спартанца (в автографе: "гражданина, спартанца" - этот вариант не зачеркнут), и обобщение: ""Система" сбила с толку мальчика, поселила путаницу в его голове, притиснула ее" (стр. 162-163, строки 18-4) {В воспоминаниях о Тургеневе Н. А. Островской говорится, что, по признанию самого писателя, изображая "спартанское" воспитание Лаврецкого, он изобразил себя и своего отца (Т сб (Пиксанов), стр. 122). В письме Тургенева к П. Виардо от 25 июня/7 июля 1858 г. сообщаются сведения о воспитании детей M. H. Толстой, сходные с тем, о чем рассказано в "Дворянском гнезде". Тургенев пишет: "Он <В. П. Толстой> проводил по отношению к ним систему сурового обращения; он доставлял себе удовольствие воспитывать их на спартанский лад, сам ведя образ жизни совершенно противоположный. Подобные вещи случаются часто: люди таким образом доставляют себе удовольствие быть и порочными и добродетельными - добродетельными за чужой счет" (Т, Письма, т. III, стр. 224 и 418).}.
   Реальные жизненные впечатления, пережитые самим автором, преломились и в описании местности, где происходит действие романа. "Дворянским гнездом" называлось в Орле место расположения лучших барских усадеб, прилегавших к обрывистому берегу реки Орлик {Н. Чернов. Литературные места Орловского края. Изд. 2. Орел, 1961, стр. 19-20; автор ссылается на рассказ "Несмертельный Голован" Н. С. Лескова, описавшего те же, что и Тургенев, места над обрывом Орлика.}. В этой местности, над рекой, в конце Октябрьской улицы (б. Дворянской), находится старинный дом, который известен среди орловчан как "дом Калитиных". По свидетельству старожилов, Тургенев с большой точностью описал в романе действительно существовавший в названной местности дом и окружавший его большой сад {Н. Чернов. Литературные места Орловского края. Изд. 2. Орел, 1961, стр. 19-20; ср.: "Орел". Материалы для описания Орловской губернии. Изд. П. Александрова, Рига, 1903, стр. 34; "Орловский вестник", 1913,No198 от 22 августа; И. А. Бунин. Повести. Рассказы. Воспоминания. "Московский рабочий". М., 1961, стр. 347-348.}.
   Хорошо знакомые ему края описал Тургенев и в тех главах романа, где рассказывается о родовом имении Лаврецких - Васильевском. В своих воспоминаниях о совместных охотах с Тургеневым летом 1858 г. А. А. Фет указывает, что, как он достоверно знает, действие романа "Дворянское гнездо" в той части, где говорится о Васильевском, "перенесено Тургеневым в Топки", имение писателя в Малоархангельском уезде Орловской губернии. В романе отразились реальные впечатления писателя от одной из таких поездок в Топки вместе с Фетом: окрестный пейзаж, картина запустения старого дома, встреча с крепостным слугой Антоном, церемония обеда и т. д. При этом автор воспоминаний уточняет некоторые детали: "Описание старого флигеля, в котором мы остановились, верное в тоне, весьма преувеличено пером романиста. По раскрытии ставней, мухи действительно оказались напудренными мелом, но никаких штофных диванов, высоких кресел и портретов я ее видал" {Фет, стр. 277-278.}.
   Если учесть, что упоминаемое Фетом описание старинного барского быта - мебель екатерининских времен, портреты предков и т д. - представляет в автографе позднейшую вставку в текст, как и описание одичавшего сада, старинных лип, небольшого пруда о чем нет никаких упоминаний в рассказе Фета о Топках, то можно предположить, что Тургенев при последней отделке романа в описании объединил Топки и свое любимое Спасское, с его поэтическим садом, светлым прудом, липовой аллеей и домом, где висели родовые портреты и сохранялась старинная фамильная мебель.
   Не только Лаврецкого, но и других персонажей романа Тургенев наделил чертами, которые представляли для него лично особый интерес. О личности Михалевича с кругом его идеальных исканий уже говорилось выше. Особое место занимает в романе фигура Лемма. Человек чистой души, он один из тех, кому автор предоставил право обнажать нравственную сущность героев, судить их судом совести. Значительна для Тургенева в собственная судьба Лемма. Оторванный от родной почвы немец-музыкант, который по своей одаренности мог бы стать в ряду великих композиторов своей родины, он становится жертвой губительных для таланта обстоятельств. Страницы биографии Лемма (глава V) вырабатывались в автографе с особой тщательностью: многие строки, фразы, слова имеют по несколько вариантов. Варьируется возраст немца (год рождения 1796, затем 1798, затем 1790, в окончательном тексте - 1786), отыскиваются наиболее выразительные портретные штрихи, в рассказе о бродячей жизни музыканта отбираются наиболее характерные и вместе с тем трагические подробности.
   Отношение автора к Лемму отмечено высоким лиризмом. Лемм олицетворяет для Тургенева любимейший вид искусства - музыку {См. об этом в работе М. П. Алексеева "Тургенев и музыка", Киев, 1918, стр. 10-13.}. Образ Лемма занимает особое место в эстетической системе писателя, поставившего перед собой задачу сделать самую музыку объектом художественного изображения, передать литературными средствами силу ее эмоционального воздействия. Тургенев говорит об этом в письме к Л. Н. Толстому от 17/29 января 1858 г., отзываясь о его рассказе "Альберт" ("Музыкант"): "Мне странно, однако, почему Некрасов забраковал "Музыканта"; что в нем ему не понравилось, сам ли музыкант, возящееся ли с собою лицо? Боткин заметил, что в лице самого музыканта недостает той привлекательной прелести, которая неразлучна с художественной силой в человеке; может быть, он прав; и для того, чтобы читатель почувствовал часть очарования, производимого музыкантом своими звуками, нужно было автору не ограничиться одним высказыванием этого очарованья" {Т, Письма, т. III, стр. 188.}.
   Тургеневу хорошо был известен тип немца, учителя музыки - и по собственным наблюдениям {А. Д. Галахов в своих воспоминаниях "Сороковые годы", рассказывая о московских встречах Тургенева со Щепкиным, Садовским и Шуйским, добавляет, что на эти встречи являлся "какой-то немец, может быть, подлинник Лемма (в "Дворянском гнезде"), мастерски игравший на фортепьяно" (Историч Вестн, 1892,No1, стр. 140).}, и по предшествующей русской литературе { А. П. Степанов. Постоялый двор. СПб., 1835; М. С. Жукова. "Дача на Петергофской дороге". - 03, 1845, т. 39,No4, отд. 1, стр. 255-326.}, но в самой тональности повествования о Лемме сильнее всего сказались традиции немецкой романтической литературы 20-30-х годов XIX века, широко привлекавшей образную музыкальную стихию для психологической характеристики героев {В этом смысле характерна "Музыкальная жизнь Иосифа Берглингера" Ваккенродера в его книге "Об искусстве и художниках. Размышления отшельника, любителя изящного", изд. Л. Тика, М., 1826 (в русском переводе С. П. Шевырева, Н. А. Мельгунова, В. П. Титова). Вариации той же биографической схемы имеются у Гофмана. См. примечания М. П. Алексеева к "Моцарту и Сальери" в изд.: Пушкин. Полное собрание сочинений, АН СССР, т. VIL M., 1935, стр. 539 и следующие.}. Усвоению этих традиций способствовало личное пребывание писателя в 30-е годы в Германии, а также общение с русскими шеллингианцами, пропагандировавшими в России немецкую романтическую литературу - и прежде всего с известным меломаном и философом В. Ф. Одоевским.
   Неоднократно отмечалось, что "Дворянское гнездо" музыкально, как ни одно из произведений Тургенева {А. И. Белецкий. В мастерской художника слова. - В кн.: Вопросы психологии и теории творчества, вып. VIII, Харьков, 1923, стр. 245-246.}. В нем много говорится о музыке, и действующие лица часто предстают перед читателем в момент музицирования - игры на фортепьяно, пения. Отношением к музыке характеризуются многие персонажи - Лиза, Варвара Павловна, Паншин и другие. Высокой музыкальностью отличается самый язык романа, звукопись - важнейший элемент пейзажной лирики в "Дворянском гнезде". Во всей этой многообразной музыкальной стихии композиционно выделяется лирическая мелодия Лемма. Музыкальные композиции Лемма оттеняют моменты высокого душевного напряжения героев, языком музыки Лемма рассказывает Тургенев о любви Лаврецкого к Лизе. Эпизод вдохновенного творческого взлета Лемма является кульминацией темы счастья в романе - темы, вокруг которой организована вся идейная проблематика произведения.
   Антиподом истинного артиста-неудачника является в романе образ дилетанта Паншина. Основная функция этого персонажа в романе - типизация тех кругов чиновного дворянства, которые наиболее далеки от народной жизни. Сущность Паншина - его суетность, карьеризм, бездушие, эгоизм, его поверхностное западничество и неверие в русский народ - раскрывается в рассказе о его воспитании, в его отношениях с Лизой, с Варварой Павловной, с

Другие авторы
  • Мориер Джеймс Джастин
  • Чюмина Ольга Николаевна
  • Богатырёва Н.
  • Правдухин Валериан Павлович
  • Логинов Ив.
  • Ю.В.Манн
  • Теплова Серафима Сергеевна
  • Чертков С. В.
  • Развлечение-Издательство
  • Пруссак Владимир Васильевич
  • Другие произведения
  • Толстой Лев Николаевич - Письмо Л. Н. Толстого в редакцию американской газеты "North American Newspaper"
  • Гиппиус Зинаида Николаевна - Задумчивый странник
  • Шаховской Александр Александрович - Из писем А. А. Шаховского
  • Иванов Вячеслав Иванович - Переписка с А. В. Луначарским о проекте Русской Академии в Риме и командировке в Италию
  • Языков Николай Михайлович - Стихотворения
  • Тэффи - Федор Сологуб
  • Мольер Жан-Батист - Сицилиец
  • Чернышевский Николай Гаврилович - Эстетические отношения искусства к действительности
  • Диль Шарль Мишель - Шарль Диль: краткая справка
  • Горбунов Иван Федорович - Генерал Дитятин
  • Категория: Книги | Добавил: Armush (27.11.2012)
    Просмотров: 418 | Комментарии: 1 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа