Жадовская Юлия Валериановна - В стороне от большого света

p;   - Какая неприятность, Анфиса! Ведь раньше вечера не уедем. Я хотела сейчас же после обдени и ехать.

   После обедни, за которой были и Душины, мы всей компанией возвращались из церкви в гостиницу. Ясное утро дышало всеми ароматами трав, берез и тополей; Павел

   243

  

   Иванович шел рядом с Танечкой и о чем-то тихо разговаривал; на лице его по временам вспыхивал легкий румянец; утренний ветерок раздувал его шелковистые волосы; чистый тонкий профиль рисовался на белом фоне каменной стены монастыря, возле которой мы проходили. В эту минуту он показался мне похожим на один из тех задумчивых образов, которые так умел рисовать Шиллер. Какой резкий контраст составляло с ним живое, страстное, смуглое лицо Танечки!

   Странное дело! я сознавала, что во мне ожила прежняя глубокая нежность к этому человеку; но в этом чувстве было столько безмятежности, светлой тишины и прелести, что оно было в моем сердце как бы только отражением личности того, кто возбуждал его. Оно, так же как он, походило на ясное, тихое весеннее утро. Я знала, что он ни при каких обстоятельствах не способен был возмутить мою душу никакою резкою выходкой, что весь он был доброта, кротость и терпение. Напрасно искала я в нежных чертах лица его следы борьбы, труда и той сильной воли, подвинувшей его выбиться из ничтожного круга, в который поместила его судьба, той воли, которая из бедного семинариста, выключенного из философии, без средств и состояния, сделала кандидата московского университета и вывела на широкую дорогу науки и образования. Деятельность души его не проявлялась ни в каких энергических порывах; она работала втайне, как те невидимые силы природы, которые вызывают из земли богатую растительность, распускают почки на деревьях, наполняют воздух благоуханием цветов...

   После обеда Танечка устроила прогулку в поле. Старушки соединились в одном нумере и отпустили нас с легкими замечаниями о жаре и об усталости.

   - Вот молодость-то! - сказала Лукерья Андреевна, - нам бы с тобой, Татьяна Петровна, теперь отправиться гулять за монастырь, да мы бы на десяти шагах сели...

   Лукерья Андреевна ошиблась; тетушка еще была довольно свежа; отсутствие излишней полноты делало ее гораздо моложавее толстой Лукерьи Андреевны, хотя, по словам последней, они и были одних лет. Тетушка нередко обходила поля, а в саду гуляла каждый день. Танечка забежала далеко вперед со своими братьями.

   244

  

   - О чем вы так задумались? - спросила я Павла Ивановича.

   - Я? я перенесся мыслью в прошедшее.

   - Вы ни одной минуты не хотите уделить настоящему.

   - Я не знаю: настоящее, прошедшее - все сливается в душе моей в какой-то неопределенный сон.

   - Жить с нами - какая это неполная жизнь!

   - Жизнь моя точно не полна: это какое-то вечное плавание около цветущих населенных берегов, которых я не могу достигнуть.

   - Однако вы многого достигли.

   - Зато многое и потерял... Отец мой умер, вскоре после того как я расстался с вами; матушка пережила его не долго; я имел утешение быть при ней в последние минуты, слышать от нее, что батюшка благословил меня заочно.

   - Вы не встречались с князем?

   - Ни с ним, ни с Травянской. Знаю только, что князь постоянно живет в Петербурге, а Травянская, как я слышал, уехала за границу лечиться.

   - Вы много трудились; эти пять лет не прошли для вас бесполезно!..

   - Да, я много трудился. Да что это я вам толкую о себе! Надоел я вам?

   - Как вам не грех! Право, вы вчера были лучше, задушевнее, - сказала я. - Бог знает, что с вами сделалось!

   Он улыбнулся и сказал:

   - Странное дело! я сам не знаю, что со мной сделалось... Но, ради Бога, скажите что-нибудь о себе самих! Для меня эти пять лет прошли без всяких новых привязанностей, а вы... Вчера вы невольно высказали, что у вас на сердце лежит какое-то глубокое, хотя и нерадостное чувство. Ваши слезы навели меня на догадки, но догадки часто обманчивы.

   - Что вам сказать? Не пускаясь в неприятные подробности, я скажу только, что человек, которого я любила, умел внести самую жестокую отраву в мое чувство. Между нами все кончено, мы расстались чуждыми друг другу, оба недовольные, оба измученные.

   - Кто ж виноват? - спросил он.

   - Никто не виноват, я набежала на огонь, на бурю, вот и все. Сил что ли у меня много в душе, что я оправилась и

   245

  

   спаслась, или, может быть, я пущена в житейское море не для того, чтоб погибнуть при первой буре.

   - Может быть и то и другое... Но я хотел бы знать, - простите ли мое любопытство? - каков тот, кого вы любили? Молод он, богат, хорош собой?

   Я улыбнулась.

   - Разве в этом дело? Разве мы знаем, что мы любим в человеке? Разве иногда не случается, что нравится именно то, что другие осуждают?

   - Нет, он не любил вас. Вы разошлись оскорбленные, недовольные друг другом. Как же это могло случиться?

   - Да вот случилось...

   - Странно! я помню вас тогда, при нашей первой встрече...

   - Верно, я очень изменилась.

   - Да и смешно бы было желать противного. Все же мне остается отрада думать, что ваша первая привязанность, хотя полудетская, обращена была на меня. Сердце мое приняло ее с благодарностью. Я расставался с вами без надежды вас увидеть когда-либо, но мысль моя неслась в тот благодатный уголок, где вы росли и развились. Теперь вы снова передо мной, но как многое изменилось в вашем сердце с тех пор, как мы расстались!..

   - Вам принадлежала любовь ребенка, вам будет принадлежать и дружба взрослой.

   Он не отвечал и задумчиво глядел вдаль.

   - А ведь смешно подумать, - сказала я, - мне уже после пришло в голову, что вы любили меня как дитя; а в то время я не думала этого, я преважно считала себя большой.

   Танечка присоединилась к нам; мы сели у опушки сосновой рощи. Разговор не клеился. Прогулка близилась к концу; мы встали и повернули назад.

   - Вон, кажется, лошадей ваших закладывают, - сказала Танечка, вдруг присмиревшая и печальная. - Как досадно! когда-то мы увидимся!

   - Прощайте, Павел Иванович! - сказала я.

   - Прощайте! Знайте, что во мне вы имеете самого преданного вам человека, и быть вам когда-нибудь нужным и полезным - лучшая мечта моя.

   Я дружески протянула ему руку.

   Через час мы уже катились в починенной карете по

   246

  

   песчаной дороге, оставляя все дальше белеющий монастырь с блестящими главами, темный лес и голубое озеро.

   Встреча с Павлом Ивановичем оставила во мне какое-то неясное, неполное впечатление, было что-то между нами недосказанное, непонятое. Я была недовольна его непрестанными сожалениями о прошедшем, как будто он не рад был настоящему! А я-то как обрадовалась ему.

   На половине пути мы остановились ночевать. Упоминаю об этом ночлеге потому, что он остался мне надолго памятен по следующему случаю.

   Тетка с Анфисой с вечера уснули крепко, а мне плохо спалось за перегородкой, где было очень душно. Ночью Татьяна Петровна проснулась, беспокоимая мухами, и разбудила Анфису. Воображая, что я сплю, они завели между собою разговор, который, возвышаясь постепенно, вывел меня окончательно из полудремоты. Вот что я услышала:

   - Ах, мать моя! так чего же ты смотрела, не сказала мне? Ей и дела нет, - это мне нравится! Спасибо! Да этак Евгении Александровне вздумается повеситься на шею к первому встречному, а ты будешь глядеть да молчать! Я ее переверну! Нет, чтоб она у меня с мужчинами в разговоры не вступала; я ей подходить-то к ним запрещу.

   - Не беспокойтесь, к ней сами подойдут... Они очень понимают, к кому надо подойти.

   - Ну вот я тебе говорю, Анфиса, если ты не будешь за ней следить и остерегать ее, смотри у меня.

   - Помилуйте, Татьяна Петровна, ведь она не маленькая! Как я могу ей говорить?.. Она скажет: "А вам что за дело?..".

   - А ты скажи, что я тебе поручила и что ты мне скажешь. Смотри же, я на тебя надеюсь...

   - Я рада вам служить.

   - Послужишь, так не оставлю. Господи помилуй! - продолжала она, - что это за девчонка! Где только есть мужчина - уж непременно к ней. Да она этак и дом-то мой осрамит. В роду у нас не было кокеток, а в ней эта гадость завелась.

   - Ведь как запретишь?.. неприличного, кажется, нет.

   - Уж это неприлично, что к ней мужчины льнут. Значит, подает повод. Ведь к тебе не льнут же.

   - Да я и не желаю...

   - Ведь не красавица же и она, - продолжала Татьяна

   247

  

   Петровна, отвечая на свою же недосказанную мысль. - Мужчинам не красота нужна, а кокетство...

   - Ну уж от этого избави Боже!

   - Хоть бы уж ей жених поскорее нашелся! Бог бы с ней! а то покойна не будешь. Хоть бы сколько-нибудь приличный, чтобы хоть кусок хлеба верный имел.

   - Может и найдется. Нынче которая помоложе да поветренее, той-то и счастье. Нынче скромная-то, солидная девушка век проживет так.

   - Не отчаивайся, Анфиса, еще и твоя судьба не узнана. Еще успеешь выйти. Выходят и старше тебя, А мы с тобой еще не такие старухи. Дай-ка мне тут на столе мятные лепешки.

   Я была глубоко оскорблена. Никогда чувство совершенного одиночества не овладевало мною так сильно, как в эту минуту.

   Анфисе я во всю дорогу после этого разговора отвечала нехотя и раздражительно, хотя она и старалсь заговорить со мной.

  

  

   По приезде домой мы нашли у себя гостя - веселого генерала. Татьяне Петровне доложили об этом, как только мы подъехали к крыльцу.

   Тетка покраснела от удовольствия. Анфиса побледнела.

   Гость нас не встретил, потому что спал после дороги.

   Татьяна Петровна пошла тотчас же заняться своим туалетом. Мы с Анфисой отправились к себе наверх; комнаты наши были рядом. Анфиса была очень взволнованна и дрожащими руками принялась расчесывать свои жидкие волосы. Я, от нечего делать, наблюдала за ее туалетом.

   Мне вдруг пришло желание подразнить и расшевелить Анфису Павловну; во мне еще не стихло негодование за ночной разговор.

   - Я слышала, что вы говорили обо мне сегодня ночью с тетушкой, - сказала я.

   - Вы, душенька, сердитесь на меня?

   - Не за что сердиться; вы не виноваты, что у вас такие

   248

  

   странные понятия. Только я вас предупреждаю: если вы будете вредить мне, перетолковывая по-своему мои поступки, я, в свою очередь, также буду примечать за вами при первом удобном случае.

   - Нечего за мной примечать, ничего не заметите, - ответила она вспыхнув.

   - А, испугались? - сказала я шутя, - Я сама знаю, что нечего за вами примечать. Какую неосторожность можете вы сделать? Вы так холодны и благоразумны, что не увле-четесь; сердце ваше высохло. Вы счастливы! Вы уже не можете любить, оттого от вас и удаляются мужчины. Это невольно чувствуется. Вы в этом сами сознались, говоря обо мне с Татьяной Петровной. Никто, поверьте, не выскажет вам ни своего горя, ни радости. Неужели вы думаете, что ко мне подходят и говорят только для того, чтоб волочиться? Нет, оттого, что чувствуют, что в молодом теплом сердце моем найдется участие и ответ на многое другое, кроме любви.

   - Что же это, вы меня за деревяшку что ли считаете? - сказала она обижаясь. - Может быть, не меньше вас чувствую.

   - Что вы чувствуете? Если бы вы чувствовали, вы не были бы так строги к другим. Что вы чувствуете? - вы готовы первая бросить камень не только в грешную, но даже в невинную сестру свою! разве так чувствуют?

   - Да что это вы и в самом деле опрокинулись на меня? Что вы, Бог с вами! просто в прах втоптали! Господи помилуй! я этакой обиды ни от кого не видала.

   - Я и не думаю обижать вас; я сужу по тому, что вижу. Неужели вы никогда не любили?

   - Я об этаких глупостях и не думала.

   - Вот видите, значит, и вас никто не любил. А вы еще хвастаете этим, да я бы и жить не желала, если бы меня никто не любил! Значит, я правду сказала.

   - Что вы это только говорите - ужасти! До чего свет дойдет?!

   - Да вот вы прожили больше половины вашей жизни, а были ли вы счастливы?

   - Уж какое мое счастье! Не всякому дается счастье. Как кому судьба назначит.

   249

  

   - Чем вы вспомните вашу молодость?

   - Полноте-ка, что вы привязались ко мне! Пойдемте лучше вниз. Как бы вы все знали, не то бы говорили!

   - Тем хуже, если вы любили, чувствовали и не сделались добрее.

   - А вот если вы еще будете придираться ко мне, право, скажу тетеньке.

   - Я не боюсь. Я, пожалуй, при ней скажу то же самое.

   - Да что это, Господи! не рехнулись ли вы?

   Я засмеялась.

   - Может быть, - отвечала я. - Да постойте на минутку: ведь ваш генерал тоже мужчина, так научите меня, как мне с ним говорить... да и нет? только?

   - Мой! - сказала она, снова вспыхнув. - К чему вы его моим-то называете? это с чего?

   - Я так сказала, без намерения; а кто знает, может,это предчувствие... Вам все и в картах жених выходит.

   - Ах, душенька, погадайте-ка!

   - Подите сперва пожалуйтесь на меня тетушке.

   - Ну вот, мало ли что говорится в сердцах. Ведь я тоже человек, и вспылю. Вы ничего не знаете, а говорите. Вы думаете мне легко что ли бывает?

   И у нее навернулись слезы.

   - Ну вот то-то и есть.

   - Что выходит?

   - Свадьба.

   - Полноте!

   - Право.

   - Ну, пойдемте, пора.

   - Не влюбился бы в меня ваш гость, боюсь; ведь видите, какая я кокетка.

   - Ну уж не беспокойтесь, видал он и красавиц на своем веку, его не удивите! Он кокетства ненавидит.

   - Так я буду кокетничать, чтобы его отвратить от себя.

   - Прекрасно! это сделает вам честь! Он будет над вами смеяться. Вы думаете, что это не грешно?

   Генерал гостил у нас уже несколько дней. Татьяна Петровна и Анфиса были необыкновенно оживлены. Первая старалась угощать гостя, как можно лучше. После обеда, отдохнув, садились они втроем за карты.

   250

  

   Большую часть дня я сидела в своей комнате или гуляла. Татьяна Петровна не только не сердилась за это, но еще поощряла меня одобрительною улыбкою каждый раз, как я приходила к ним после продолжительного отсутствия. С Абрамом Иванычем мне почти не приходилось говорить.

   - Что это вы, сударыня, не посидите с нами? - обратился он ко мне однажды, когда я вошла в комнату, где они играли, - или вам со стариками скучно?

   - Какие же вы старики? - подхватила Анфиса Павловна.

   - Да уж против нее-то старик... Где это вы изволили пропадать? - спросил он меня шутливо.

   - В своей комнате.

   - Чем же это вы занимались?

   - Работала, потом читала.

   - Романы все почитываете! молодые девушки живут романами: у них и в голове романы, и в жизни романы... Я думаю, воображение-то, воображение как работает! Ну что же, вы уж составили себе, этак, идеал какой-нибудь? Что он с усами, в мундире, с эполетами.

   - Глупа будет, если станет составлять себе пустые идеалы; ей не надобно еще о них и думать в ее годы, - сказала Татьяна Петровна. - Я бы ей и книг-то не дала читать слишком серьезных для ее лет, да она еще у сестрицы начиталась.

   - Пылкая головка! - сказал гость.

   - Да! есть тот грешок. Мы и ветрены немножко, да и упрямства в нас немало.

   - Одним словом, огонек! - сказал генерал и пристально посмотрел на меня.

   - Отойди-ка, Генечка, от света, - сказала Татьяна Петеровна. - Вон сядь там на кресло. И она указала на место в простенке, за спиной у гостя.

   - Как же, сударыня, я к вам этак буду спиной... Уж извините.

   - Охота вам церемониться с ней, Абрам Иваныч, она еще гребенок.

   Тут только заметила я, что Татьяна Петровна была одета наряднее обыкновенного; что чепчик на ней был новенький, с палевыми лентами; что хотя он был слишком легок и щеголеват для ее лет, а все-таки шел к ней; что черное шелковое платье с мантильей делало ее тоньше и стройнее

   251

  

   обыкновенного; что со щек ее не сходил румянец и кожа на лице была белее прежнего; даже довольно заметные морщины около глаз будто исчезли.

   Часто они втроем просиживали далеко за полночь, отпустив меня наверх; и в тишине в мою комнату, которая находилась над гостиной, доносились звуки разговора и громкий смех гостя. Иногда я еще не спала, когда Анфиса приходила к себе, и я слышала, что она часто вздыхала и даже плакала.

   Однажды утром Степанида Ивановна разбудила меня следующими словами:

   - Вставай, матушка, пора! Тетеньку проспала. Я не поняла ее.

   - Как тетеньку проспала? - спросила я с изумлением.

   - Да так. С новым дяденькой вас поздравляю. Тетенька сегодня изволили обвенчать-ся. Поехала к ранней обедне да и обвенчалась с Абрамом Иванычем.

   Я подумала, что это мне видится во сне.

   - Да извольте вставать, ведь я правду говорю. Из другой комнаты слышались рыдания.

   - Вон Анфиса-то Павловна надсаждается! Она сама надеялась, да где же? куда ей генеральшей быть! уж наша-то настоящая генеральша, король-барыня! Только поздненько надумала замуж-то выйти. Ох, грехи людские! о душе бы лучше подумать...

   Я была в совершенном недоумении и пошла проведать Анфису.

   Она сидела, одетая в кисейное платье, и плакала.

   - О чем вы плачете? - спросила я ее.

   - Вот вам и гаданье! - вскричала она, - нагадали хорошо! Вот вам и свадьба! Радуйтесь!

   - Да я беды еще не вижу.

   - То-то, молоды вы! Теперь уж Татьяна Петровна не та будет, вспомните меня. Прежде у нее были вы да я на первом месте, а теперь уж ей не до нас, - теперь своя забота. До сих пор только ей надо было угождать, а теперь ей-то угодите да и дядюшке-то. Вот поживите, так увидите, что я правду говорю... Да что вы это не одеваетесь? Ведь сейчас приедут. Прислали человека из церкви, чтобы все приготовить. И дворня уж собралась поздравлять; вон все ждут у крыльца.

   252

  

   Вы оденьтесь получше, - прибавила она, махая себе в лицо платком, чтобы освежить заплаканные глаза.

   Мне стало жаль ее; я видела, что у нее разбилась последняя надежда, что блестящая мечта ее рассыпалась прахом. Я подумала, что, может быть, в жизни она ни от кого не видала нежного участия, искренней ласки, что оттого она и сама такая сухая...

   - Успокойтесь, все пойдет хорошо, еще, пожалуй, и лучше прежнего, - сказала я.

   - Эх, полноте-ка! - отвечала она раздражительно, - что пустяки-то говорить, одевайтесь лучше, а то не поспеете поздравить.

   Только что успела я надеть свое парадное белое платье, как вбежала одна из горничных и, запыхавшись, проговорила: "Уж подъехали!".

   Мы с Анфисой сошли вниз и прошли в гостиную доживаться молодых, принимавших поздравления дворни.

   Наконец они вошли. Для меня было что-то чрезвычайно неловкое в этом поздравлении; я пробормотала его кой-как и была радехонька, когда Татьяна Петровна прервала его поцелуем и словами:

   - И тебя поздравляю с новым дядюшкой, старайся снискивать его расположение, от этого будет зависеть для тебя многое. Вот, Анфиса, - прибавила она, - теперь мы нашли с тобой хозяина и покровителя, а я друга, который, надеюсь, до конца будет любить меня. Десять лет я привыкла считать его за родного и благодарю судьбу, что она наконец соединила меня с ним.

   Анфиса Павловна отвечала приличными фразами. Дядюшка, еще вчера мне посторонний, наградил меня родственным поцелуем и сказал шутя:

   - А вы, сударыня, теперь... о, смотрите! ведь дяди ворчуны, строгие! Я буду за вами глядеть, чтоб какие-нибудь этакие усики не соблазнили... Ведь огонек, огонек!.. Татьяна Петровна вас побаловывает.

   Шутки эти мне не совсем понравились, и я ничего не отвечала.

   За обедом пили шампанское. На другой день послали в город к знакомым с извещениями о бракосочетании тетушки и с приглашениями на обед, назначенный через неделю.

   253

  

  

   Отпировав свою свадьбу обедом, на который съехались большею частью люди пожилые, служащие со своими супругами, - девиц не было ни одной, а потому дело обошлось без танцев и музыки, - молодые зажили жизнью однообразною и мирною.

   Новый дядюшка стал заниматься хозяйством; сперва он советовался с тетушкой, но вскоре она отдала все на его волю. Не знаю, как он распоряжался хозяйством, только Степанида Ивановна стала вздыхать и охать о грехах людских громче и чаще прежнего. И когда я спросила однажды о причине ее вздохов, она сказала:

   - Ну, матушка, уж теперь другие порядки завелись...

   - Какие же?

   - Да уж все не по-прежнему. Мужикам стало тяжеленько, оброку прибавили. Видно, отошла коту масленица. И управителю-то хвост прижали, сменяет сам-то.

   В другой раз она вошла ко мне, пылающая гневом.

   - Как бы моя была воля, так взяла бы я этих девок да уж так бы отодрала, - вскричала она.

   - За что же? - спросила я.

   - А за то, чтобы они, прости Господи, как бесы не вертелись перед барином. А ему-то с седыми волосами, как не стыдно!

   - Может ли быть! давно ли женился!

   - Эх, матушка, да что он, по любви что ли женился! Ведь у него только и есть, что эполеты-то на плечах трясутся. Что ему не жениться-то? Этакое именье! Как сыр в масле катайся. А наша-то ведь ничего не видит, он ее в глазах проведет. Ведь это, Евгения Александровна, ее бес смутил! Нуте-ка, в этакие годы замуж идти!

   - А кто говорил, что она настоящая генеральша?

   - Ну, да она, конечно, барыня еще свежая, да все не след бы выходить. Жила бы себе одна-то, как у Христа за пазушкой. И люди-то бы были довольны, и сама покойна...

   Наступил август. Дни стали короче, ночи темнее и звездистее.

   Татьяне Петровне понадобилось съездить в город на

   254

  

   несколько дней. Она взяла с собой горничную и Анфису; меня оставила дома с новым дядюшкой, потому что поехала в коляске, где можно было поместиться только троим. В карете ехать отсоветовал ей муж по случаю рабочей поры, чтобы меньше забирать людей. Татьяна Петровна в карете ездила всегда с форейтором.

   На другой день после их отъезда, мне было как-то странно и неловко обедать вдвоем с дядюшкой. Я не только не умела приняться снискивать его расположение, но этот совет, повторявшийся довольно часто теткой, отнимал у меня всякую возможность быть с ним любезной. Я боялась сказать ему ласковое слово из страха, что он подумает, что я стараюсь снискивать его расположение. Эта мысль оскорбила бы меня. Поэтому на все его шуточки я или молчала, или отвечала односложно. Я думала, что он рассердится; однако после обеда он наградил меня довольно нежным поцелуем. Я отправилась гулять, а после прогулки до вечернего чаю просидела в своей комнате.

   После чаю, когда уже почти стемнело, я вышла на балкон. Вечерний ветерок доносил до меня сильный запах флоксов, зарница сверкала вдали из темной тучи, а звезды ярко светили надо мной в глубине вечернего неба.

   Мне было очень грустно. В моих мыслях и чувствах было что-то смутное, неопределенное; какой-то туман падал на жизнь; не было ни одной цели, ни одной привязанности, которой бы я могла посвятить душевные силы. Я видела ясно, что судьба проведет меня околицей, помимо общества и света, и что жизнь моя пройдет без борьбы, без животворных ощущений, мороком, - как говорит Степанида Ивановна, - что ни один, может быть, дружеский голос не раздастся близ меня в тяжелые минуты уныния. Я с ужасом подумала, что, может быть, со временем я сделаюсь чем-то вроде Анфисы, - также завяну и очерствею душой. Но в то же время мне казалось это почему-то невозможным; против этого вопияло мое молодое, полное желаний и надежд сердце.

   Сзади меня послышались тяжелые шаги, и в полумраке показалась полная фигура дяди.

   - Ты что тут делаешь? - спросил он меня. - А? что ты тут сделаешь, плутовка?

   - Ничего, сижу и наслаждаюсь чудесною ночью.

   255

  

   - А ты это что от меня все бегаешь? Не посидишь со мной? Что я, медведь что ли какой? не бойся, не укушу... Нет что бы приласкать дядю - точно коза дикая.

   - Я не умею ласкаться.

   - Ну так я тебя научу. Хочешь?

   И он сел со мной рядом... Я невольно отодвинулась. В тоне его голоса было что-то неприятное.

   - Куда отодвигаешься? Сядь поближе. Да что ты, ненавидишь что ли меня?

   - Что за странная мысль пришла вам в голову!

   - Да уж видно так. Ну-ка, докажи противное, поцелуй меня.

   Я подставила ему свое лицо.

   - Да ты хорошенько, вот так! - и он звонко чмокнул меня. - А ты будь ласкова ко мне, глупенькая, - продолжал он, - тогда я буду хорош, буду утешать, баловать тебя. Что тетушка-то твоя, много ли доставила тебе удовольствий? А я буду тебя и в театр, и на балы возить.

   - Зачем! не нужно...

   - Как не нужно! Молоденькой девочке нельзя, чтоб не хотелось повеселиться...

   Он погладил меня по голове.

   - Видишь, какая у тебя коса славная, точно шелковая. - Потом охватил своею мощною рукой мою шею и прибавил со странным выражением: - Возьму да и задушу!..

   - Вот вы, так видно, ненавидите меня, - сказала я, отшучиваясь, - что задушить хотите.

   - Вот и ошиблась! Ах ты глупенькая! Да ты разве не видишь, что уж я давно на тебя только смотрю... А ты все от меня да от меня!

   - А задушить хотите!

   - Это от любви. Ты ничего не понимаешь: когда любишь, так и хочется проглотить!

   - Странная любовь! - сказала я смеясь.

   - Что ж? тебя славно проглотить: ты молоденькая, нежненькая.

   - Что за нелепости говорит он? - подумала я и ничего не сказала.

   - А хочется тебе замуж? Мечтаешь, я думаю, фантазии создаешь? Ну-ка, скажи, какой твой идеал-то: белокурый или черноволосый? Военный или статский?

   256

  

   - Нет у меня идеала никакого !

   - Вздор, не поверю! Что ж ты, влюблена что ли? А? Скажи-ка мне, в кого ты влюблена?

   - Не влюблена я!

   - Сердчишко-то бьется? не притворяйся. Ох, ведь от вашей братьи-девчонок правды не скоро добьешься! Не велики птички, а скрытности бездна.

   - Вольно же вам видеть скрытность и хитрость там, где нет.

   - Толкуй-толкуй себе, а я, матушка, уж старый воробей, женщин-то хорошо понимаю.

   - А мне кажется, нет.

   - Что-что? Ах ты, огонек этакий! Смотри, пожалуй... Ну корошо, увидим.

   Молчание.

   - Вам, я думаю, скучно без тетушки? - сказала я.

   - Ну ее, старуху! - сказал он шутливо. - Вот ты помоложе, тобой было бы повеселее, как бы ты ни дичилась. За что ты ненавидишь меня? Ты меня этим огорчаешь. Бог с тобой! не ожидал я!

   - Дядюшка! право, вы несправедливы ко мне...

   - Хорошо-хорошо! увижу на деле.

   - Чем же доказать мне?

   - А ты, как я останусь один, приди да поцелуй меня.

   - Отчего мне не поцеловать вас? я и при всех поцелую.

   - Нет, при всех хуже. Тетушка твоя порядочная ханжа, Анфиса старая завистливая девка... Еще сочинят что-нибудь.

   - Что же могут сочинить?

   - Мало ли что? люди везде люди; ты еще их не знаешь.

   - Как же мне быть к вам после этого ласковою?

   - Так, чтобы этого никто не замечал.

   - Да ведь вы мне родня.

   - Ну уж ты слушай, что я говорю.

   Приказчик, явившийся за приказаниями, прервал этот странный tete a t&te*.

   - Вот еще Бог посылает наказанье, - подумала я, - непрошенную нежность дядюшки!

   На другой день была почти та же история с незначитель-

   ______________

   * tete a tete - разговор один на один (пер. с фр.)

   257

  

   ными переменами; то же надоеданье со стороны дяди с поцелуями; на третий - поцелуи и навязчивость его начинали принимать для меня какой-то зловещий характер.

   Положение мое становилось очень неприятным. Что я могла сделать! Оттолкнуть его грубою выходкой казалось мне опасным и неловким; отшучиваться, постоянно делать вид, что ничего не понимаю, покуда казалось мне лучшим. На меня находил непонятный страх и трусость каждый раз, как я слышала шаги его, направлявшиеся ко мне, где бы ни находилась я: в своей ли комнате, в садике ли. Раз он отыскал меня даже в роще. Это было сущее наказанье, постоянная игра в кошку и мышку.

   Меня брали тоска, горе, досада, злость. Я чувствовала себя оскорбленною в самых лучших и священных моих понятиях; девическая гордость моя страдала невыносимо. Если бы дядюшка провалился сквозь землю, я порадовалась от души. Я плакала и молила Бога избавить меня от такого страшного положения.

   Наконец мучения целой недели кончились: приехала Татьяна Петровна; и никогда еще так не была я рада увидать ее. Я бросилась к ней с непривычным для нее порывом нежности и чуть не заплакала. Это ей понравилось.

   - Разве ты скучала без меня? - сказала она мне.

   - Я так рада, что вы приехали!

   - То-то же, и тетку вспомнила. Ну, поди, поцелуй меня. Как же вы здесь с дядюшкой поживали без меня?

   - Чего? я почти не видал ее, - отвечал Абрам Иваныч, - точно коза, все бегает. Что это ты ее, друг мой, не присадишь? Право, она этак совсем одичает... Нехорошо, молодая девушка все одна да одна.

   - Слышишь, Генечка, и дяденька уж говорит. Изволь-ка сидеть с нами. Оттого у тебя и манеры нет никакой. Что тебе? сиди, работай, читай там, где мы. Неужели тебе это так тяжело?

   - Нисколько. Я не знала, что это нужно.

   - Ну вот умна, что слушаешься.

   - Ты, кажется, избалуешь ее, испортишь совсем, - сказал дядя очень серьезно.

   Я посмотрела на него с изумлением.

   - Ну уж не беспокойся, это мое дело, - сказала Татьяна

   258

  

   Петровна, - я хорошо понимаю, как мне должно поступать; учить меня нечего - это не хозяйство.

   - Вот старуха моя и разворчалась, - сказал он, шутя и ласково целуя у нее руку. - Анфиса Павловна! с вами-то я не поздоровался! Как здоровье ваше?

   - Благодарю, слава Богу; я вам кланялась, - прибавила она обидчиво. - Тетенька вам подарок привезли, - сказала она мне тихонько, - прекрасной кисеи на платье. Что вы похудели что-то... здоровы ли? - прибавила она вслух.

   На другой день Анфиса пришла утром в мою комнату.

   - Что, дядюшка-то ласков был до вас? - спросила она меня между прочим.

   - Как всегда...

   - Вы, говорят, с ним и в роще гуляли...

   - Вам доносят верно; точно гуляли. Что ж из этого?

   - Ах, батюшки мои! ничего, я так сказала. Что это вам нынче слова нельзя сказать? Ведь это не секрет.

   - Да уж вы, пожалуйста, не делайте из этого секрета.

   - Вот вам бы и давно быть к тетеньке-то поласковей.

   - Ради Бога, избавьте меня от советов.

   - Я для вас же... Господи! как вас перевернуло! Худые стали!

   - Это от тоски по вас, - сказала я шутя.

   - По мне ли, полно? Что вы пустяки-то говорите! Вы все злитесь за то, что мы тогда с Татьяной Петровной говорили. А вы зачем подслушали?

   - Я не имею этой прекрасной привычки. Я слышала, потому что не спала и была в той же комнате.

   - Так что же, я что ли подслушиваю. Экой у вас язык змеиный! Ни за что обидит! Мне от вас скоро житья не будет.

   - Бедная вы!

   - Да за что вы злитесь? Экое в вас злопамятство!

   - Я не злюсь, а просто не в духе; мне грустно.

   - О чем вам грустить-то?

   - А вы неужели никогда не грустите?

   - Мне есть о чем грустить! Поживите-ка на моем месте.

   - Татьяна Петровна вас любит.

   - Что в ее любви-то! Угождай как собачонка, так и любит. Уж чужой дом - чужой и есть. Что у меня? ни родных, ни своего угла.

   259

  

   - Ваши родители давно умерли?

   - Я после них маленькою осталась. Папенька служил в магистрате, потом захворал и скончался. После него и маменька недолго нажила. Я одна только и была у них. Мне было дом остался после них в наследство, да сгорел. Так я без ничего и осталась, да вот без малого пятнадцать лет живу здесь.

   - Татьяне Петровне тяжело было бы расстаться с вами, да и вам тоже. Привычка: шутка ли пятнадцать лет.

   - Э, полноте, она меня, я думаю, на всякого променяет.

   - Почему вы так думаете?

   - Да будто она может кого любить? любит для себя. Подвернись другая - так и меня в сторону.

   - Ну нет, вы несправедливы.

   И точно, она была несправедлива: Татьяна Петровна очень привыкла к ней.

   - Вот уж теперь мужа нашла, так и скрытнее стала. Все с ним да с ним... Я уж часто ухожу, чтоб не быть лишней. Господи! как трудно узнать человека! - прибавила она после некоторого молчания.

   - А что?

   - Да так. Иной кажется ангелом; думаешь, вот уж этот умница, скромница, а поглядишь - не лучше других. Недаром говорят: женится - переменится. Страшно и замуж-то выйти - какой навяжется!

   - Что это вас так испугало?

   - Вижу примеры... А жены-то, дуры, и уши развесят, так и вверяются. А как посмотришь, везде интерес проклятый.

   - Вот, значит, недурно и бедной быть.

   - Ну уж все хорошо.

   К вечеру произошла странная сцена.

   Абрам Иваныч был весь день необыкновенно ласков с тетушкой. Она оживилась и помолодела, даже кокетничала с ним немного. После чаю они о чем-то долго говорили в кабинете, откуда Татьяна Петровна вышла бледная, взволнованная и упала на первое попавшееся кресло в сильной истерике.

   Мы с Анфисой бросились ей помогать. Вскоре пришел и дядя и очень равнодушно сказал мне:

   - С твоею тетушкой сделалась истерика от скупости.

   260

  

   Татьяна Петровна вскрикнула и зарыдала громче прежнего.

   Мы уложили ее в постель.

   - Не оставляйте меня! - сказала она.

   - Господи помилуй! - произнесла Анфиса горестно, - до чего дошло!

   - Да, мой друг, до того дошло, что он принуждает меня "продать половину имения за его долги, а другую отдать ему бумагой при жизни. Это он хочет меня в руки забрать -этакую дуру нашел! Я еще не хочу, чтоб меня после выгнали из дому! Нет, он очень ошибается!

   Вскоре явился Абрам Иваныч. Он стал на колени перед кроватью Татьяны Петровны, просил прощенья, говорил, что он пошутил, что он только просит ее заплатить за него, а о половине имения и не думает; что он готов для нее сделать все на свете; что он выплатит ей со временем все; что он сам богат, но только в настоящее время ничего не имеет в распоряжении, а что у него брат при смерти, после которого он получи