Загоскин Михаил Николаевич - Аскольдова могила

мне, любишь ли ты меня?

   Надежда не отвечала ничего, но рука ее лежала снова на плече юноши, и, когда их взоры встретились, Всеслав прочел в голубых очах ее такую беспредельную любовь, что сердце его сжалось от какого-то ужасного предчувствия. Ах, бедный юноша не смел верить своему счастью: он пугался этого неизъяснимого блаженства; ему казалось, что в здешнем мире нельзя быть столь благополучным. И кто не испытывал на себе самом этой горькой истины? Кого не заставало горе с полною чашею в руках? Мы веселимся с друзьями, упиваемся нашим минутным блаженством - а беда тут как тут; не видим конца нашему счастью - а беда стучится под окном.

   - Что это батюшка нейдет! - сказала, помолчав несколько времени, Надежда.

   - Если это тебя тревожит, мой друг, - прервал Всеслав, - так пойдем к нему навстречу.

   - Нет, ступай лучше один, а то неровно мы с ним разойдемся. Я подожду здесь: да смотри, не уходи далеко отсюда.

   Всеслав простился с Надеждою, сошел в долину и пустился вверх против течения ручья по известной уже нам тропинке.

   Долго стояла Надежда на одном месте; взоры ее провожали уходящего Всеслава. Вот он перешел через бревенчатый мостик; то скрывался за деревьями, то появлялся снова, когда тропинка извивалась по лугу, и вместе с нею исчезал опять посреди частого кустарника. Вот еще раз мелькнул он в промежутке двух ветвистых ив, поворотил в сторону и скрылся за утесистым берегом оврага, который в этом месте, загибаясь налево, принимал совсем другое направление. В ту самую минуту, как Надежда, потеряв из виду жениха своего, обернулась чтоб взойти в хижину, раздался шорох позади лип, которые окружали ее с трех сторон, и сквозь частые ветви мелькнуло лицо, обросшее густою бородою.

   - Это ты, Тороп? - сказала девушка. - Нет, нет, это не он! - продолжала она, смотря с беспокойством на лысую голову старика, который, выглядывая из-за деревьев, рассматривал ее с какою-то странною улыбкою.

   - Доброго здоровья, красная девица! - сказал старик, выходя наружу и продолжая смотреть на Надежду с таким наглым видом, что щеки ее вспыхнули от стыда и замешательства.

   - Что тебе надобно, дедушка? - спросила она робким голосом.

   - Погоди, внучка, скажу - так узнаешь.

   - Ты, верно, пришел к батюшке? Да его нет дома.

   - Что мне в твоем батюшке? У меня есть дельце до тебя, моя красоточка!

   - До меня?.. Да кто ты такой? Я тебя не знаю.

   - Кабы знала, так давно бы уж не жила в этом захолустье. Ну, правду же мне сказали: хороша ты собою! И лицом, и станом - всем взяла. Да, постой, постой! - продолжал старик, схватив за руку Надежду, которая хотела уйти в хижину. - Куда ты, лебедь белая? Дай перемолвить с тобой словечко!

   - Пусти меня, - кричала девушка, - пусти! Я не хочу говорить с тобой.

   - И, полно, моя касаточка! Что так разгневалась? Скажи-ка мне: ты знаешь княжеского отрока Всеслава?

   - Он жених мой. А ты его знаешь?

   - Как же, мы с ним большие приятели. Ну, жаль мне его!.. Э, да детина молодой: погорюет денек, погорюет другой, а там, глядишь, на третий, как с гуся вода!

   - Что ты говоришь? - вскричала с ужасом Надежда.

   - А то, моя пеночка голосистая, что не все суженые женятся на своих невестах. Послушай-ка, красная девица, я принес тебе радостную весточку, слух о твоей красоте достиг до ушей нашего великого князя, и он приказал представить тебя перед ясные его очи.

   - Милосердый боже!..

   - Что, моя красавица, не верится?.. Да небось, я отвезу тебя сейчас на Лыбедь, в село Предиславино.

   - В село Предиславино! - вскричала Надежда, стараясь вырваться из рук старика. - Нет, нет, я лучше соглашусь умереть!

   - Что ты, что ты, дурочка! Теперь-то тебе и пожить! Да полно рваться-то! Э, да какая брыкливая! Эй, молодцы!

   Человек десять воинов выскочили из-за деревьев.

   - Ну-ка, ребята! - продолжал старик. - Нейдет сама, так понесите ее. Да береженько!.. Тише, тише, не зашибите!.. Вот так!

   Два воина, несмотря на сопротивление Надежды, подняли ее на руки и понесли в лес.

   - Всеслав, Всеслав! - кричала Надежда.

   "Всеслав!" - повторял отголосок и умолкал.

   - Да полно кричать-то, лебедка, - сказал один из воинов, - осипнешь!

   - Не тронь ее! - прервал старик, идя позади с остальными воинами. - Пускай себе тешится!

   - Батюшка, батюшка, где ты?

   - Вот так, мой свет, громче, громче! Кричи сколько душе угодно: как надсядешься, так сама перестанешь!

   - Всеслав, Всеслав, спаси меня! - продолжала кричать Надежда.

   Но Всеслав был далеко. Не встретив нигде Алексея, он продолжал искать его по лесу и доходил до самого берега Почайны. Около часу прошло в бесполезных поисках, и Всеслав, уверясь наконец, что он с ним разошелся, решился воротиться в хижину. Когда он вышел на поляну, на которой возвышалась свежая могила угодников божьих Феодора и Иоанна, ему послышался близкий шум; казалось, довольно многолюдная толпа людей шла по лесу. Всеслав остановился. С каждою минутою шорох становился слышнее, и даже несколько отрывистых речей долетели до его слуха. Вдруг пронесся по воздуху тихий стон; Всеслав содрогнулся: этот жалобный вопль проник до глубины его сердца.

   - Всеслав, Всеслав! - раздался слабый, умирающий голос.

   Вся кровь застыла в жилах юноши.

   - Праведный боже!.. Это она!.. Это голос Надежды!

   Как молния засверкал в руке его обнаженный меч, он кинулся в ту сторону, где раздавался крик, и в то же время двое воинов, неся на руках полумертвую Надежду, показались на поляне.

   - Стойте, злодеи! - воскликнул Всеслав, подбежав к воинам.

   Испуганные нечаянным его появлением, они остановились и выпустили из рук девушку.

   - Это ты, мой суженый! - воскликнула Надежда, бросившись в объятия Всеслава.

   Один из воинов сделал шаг вперед.

   - Прочь, разбойник! - сказал юноша, обняв левою рукою свою невесту. - Еще один шаг, и кости твои истлеют на этом месте!

   - Потише, молодец, потише, не горячись! - заговорил насмешливым голосом старик, выходя с остальными воинами на поляну

   - Вышата! - вскричал с ужасом Всеслав.

   - Ах ты, заливная головушка! - продолжал ключник, - Уж тотчас и драться! Вложи в ножны свой меч, храбрый витязь, да ступай, куда идешь, и не мешай сановнику великокняжескому исполнить приказ твоего государя.

   - Как? Неужели великий князь!..

   - Да, по воле великого князя Владимира я должен отвезти эту девушку на Лыбедь, в село Предиславино. Оставь ее!.. Ну что ж ты, молодец, иль не слышишь?

   - Праведный боже!.. Злодей, да знаешь ли, что она моя невеста?

   - Добро, сыщешь другую! Да полно же, мне некогда с тобою разговаривать; отцепись от нее!

   - Чтоб я выдал тебе мою суженую!..

   - Не выдашь волею, так возьму насильно.

   - Вышата, - сказал Всеслав умоляющим голосом, - не погуби меня навеки! Я знаю, ты можешь спасти нас обоих... О, верь мне, во всю жизнь я не забуду твоего благодеяния!

   - Ага! - прервал ключник, поглядывая насмешливо на Всеслава. - Что, брат, видно, спесь-то поспала? Как пришла нужда до Вышата, так небось заговорил другим голосом!.. А помнишь, в Усладов день не хотел и словечка со мною перемолвить? То-то же, любезный, не глумиться бы тебе над тем, кто тебя старее!

   - О, будь великодушен: не попомни зла, и если я оскорбил тебя, то клянусь, что буду впредь уважать все слова твои и чтить тебя, как отца родного!..

   - В самом деле? - прервал Вышата. - Да что ты, очень, что ль, ее любишь?

   - Больше всего на свете!

   Лукавый старик призадумался; потом, поглядев с состраданием на Всеслава, сказал:

   - Жаль мне тебя, молодец!.. Оно, конечно, можно бы... Ну, ну, так и быть!.. Счастлив ты, что человек-то я не злой!..

   Глаза юноши заблистали радостью.

   - Добрый Вышата, - вскричал он, - поверь, я никогда не забуду!..

   - Хорошо, хорошо, - не нажить бы только мне самому беды... Ведь она уже теперь и для тебя, и для всех заветная: не должно бы и близко-то к ней никого подпускать... Ну, да делать нечего: разжалобил ты меня, молодец! Добро, добро, так и быть - обнимитесь уж в последний раз!

   - Как! - вскричал Всеслав.

   - А что, не хочешь? На вольного воля. Что стали, ребята, не ночевать же нам здесь?

   Воины приблизились к Всеславу; Надежда вскрикнула и крепко прижалась к груди его.

   - Презренный старик, - сказал Всеслав, закипев гневом, - так-то ты издеваешься над моим отчаянием? Пойдем, Надежда, и первый, кто осмелится!..

   - Эге!.. - прервал Вышата. - Так ты вздумал бунтовать!.. Эй, молодцы, что ж вы зеваете!.. Неужели этот молокосос будет над нами смеяться? Берите девушку, и если он только руку занесет, так хватайте его самого!

   Воины бросились на Всеслава, и один из них схватил за руку Надежду.

   - Прочь! - вскричал Всеслав, махнул мечом, и воин с разрубленною головою упал на землю.

   Но в то же время товарищи его окружили со всех сторон жениха Надежды, который, держа ее на одной руке, не мог свободно защищаться. Его схватили сзади, обезоружили и повалили наземь.

   - Свяжите его хорошенько, - кричал Вышата, - вот вам мой пояс, да туже, чтоб и пальцем не мог пошевелить!.. Ах он сорвиголова! Ах он разбойник!.. Поднять руку на сановника великокняжеского, убить старшего десятника дворцовой стражи!.. Ого, брат, посмотрим, как ты теперь разделаешься?.. Ну, молодец, надоело, видно, тебе носить голову на плечах!.. Ребята, ступайте скорее с девушкою: я пойду с вами; а вы несите убитого товарища к городскому вирнику, да буяна-то оттащите к нему! Я сам доложу обо всем государю великому князю.

   Сказав эти слова, Вышата отправился по тропинке, ведущей к Почайне, вместе с воинами, которые несли на руках лишенную всех чувств Надежду. Два воина, подняв тело убитого десятника, пошли вслед за ними, а двое остались со Всеславом.

   Как бесчувственный неодушевленный истукан, молчал несчастный юноша, когда воины, связав его, подняли на ноги. Его неподвижные взоры были устремлены в ту сторону, где скрылся Вышата; сквозь сжатые уста его с трудом вырывалось стесненное дыхание. Чувство настоящего бедствия, память прошедшего, столь близкого блаженства, гнев великого князя, неминуемая смерть под позорною секирою палача - все это казалось ему каким-то непонятным, темным сновидением. Рассудок его безмолвствовал; он не чувствовал ничего, кроме какого-то могильного холода, который вместе с кровью струился по его жилам. Всеслав слушал и не мог понять, чего требовали от него воины, которые повторяли ему несколько раз, чтоб он шел вместе с ними, и только тогда передвигал машинально ноги, когда они его тащили за собою.

   Они не сошли еще с поляны, как вдруг что-то свистнуло мимо ушей Всеслава - и один из воинов повалился мертвый на землю, другой выхватил до половины свой меч, но рука его замерла на рукоятке: пробитый навылет стрелою, он с глухим стоном упал подле своего товарища. На опушке леса показался незнакомый; он подбежал к Всеславу и перерезал ножом ременный пояс, коим были связаны его руки.

   - Ты свободен, - сказал он, - но враги твои близко - пойдем со мною!

   Подобно лишенному рассудка, который безотчетно повинуется своему вожатому, Всеслав, не отвечая ни слова, не изъявив ни радости, ни удивления, пошел влед за незнакомым. Пройдя через всю поляну, они вошли в густой лес, растущий по крутому скату песчаного оврага. Незнакомый, заметив, что Всеслав начинает отставать, взял его за руку.

   - Ты нездоров, - сказал он, посмотрев пристально на юношу, - твои руки холодны как лед.

   Всеслав молчал.

   - Я вижу, ты еще не можешь опомниться. Да, если б я не успел тебя выручить сегодня, то спать бы тебе завтра в сырой земле... Куда, куда, молодец? - продолжал незнакомый, увидев, что Всеслав повернул по тропинке, ведущей к жилищу Алексея. - Постой, - вскричал он, устремив с приметным беспокойством свои взоры на густой ореховый куст, мимо которого проходил Всеслав, - ты не туда идешь: наша дорога направо.

   - Направо? - повторил юноша, остановись и глядя с удивлением вокруг себя. - Да куда же мы идем?.. Что со мною было?.. Это ты, Веремид?

   - Да, это я: твой друг, твой верный слуга... Ты должен теперь жить со мною.

   - С тобою?.. А Надежда?.. А Алексей?.. А государь, которому я служу?

   - Приди в себя, Всеслав! Иль ты позабыл, что Владимир похитил твою невесту, что ты убийца, что в Киеве ждет тебя позорная казнь, что теперь во всем царстве Русском нет уголка, который ты бы мог назвать своим, и что ты можешь преклонить твою голову только на плаху, изготовленную для тебя твоим вторым отцом и благодетелем.

   - Праведный боже! - вскричал Всеслав, закрыв руками лицо свое. - Так это был не сон? Надежда, Надежда!

   - Скажи одно слово, и Надежда будет опять твоею.

   - Одно слово?

   - Да! Слушай, Всеслав: или твоя невеста иссохнет в слезах, а ты умрешь на лобном месте и над твоею презренною могилою возляжет вечное проклятие державных предков; или ты, как достойный правнук Аскольда, отомстишь за смерть его, будешь владыкою великого Киева и супругом Надежды!.. И то и другое в твоей воле - избирай!

   - Чего ты хочешь от меня, соблазнитель? - вскричал Всеслав отчаянным голосом. - О, если б я мог заглушить голос моей совести, забыть слова Алексея!.. Владимир, Владимир, какой злой дух подвигнул тебя разлучить меня с Надеждою! О, кто вразумит меня?.. Кто удержит теперь мою руку?.. Где ты, чьи слова, как роса небесная, прохладили бы пламень, пожирающий мою душу? Где ты, наставник, отец мой?.. О, Алексей, где ты?

   - Вот он! - сказал незнакомый, раздвигая ветви орехового куста.

   - Творец небесный! - воскликнул юноша, оцепенев от ужаса. - Алексей!.. Он мертв! Какой изверг поднял руку на этого праведника?..

   - Твой государь и благодетель, - сказал хладнокровно незнакомый.

   - Как? Алексей...

   - Умерщвлен по приказу Владимира.

   О, это уже было слишком! Глаза юноши помутились, смертная бледность покрыла лицо, и он упал без чувств подле окровавленного трупа отца Надежды.

   Незнакомый наклонился, приложил руку к груди Всеслава: сердце его билось.

   - Теперь ты мой! - прошептал он тихим голосом и дикий восторг, напоминающий веселье сатаны, когда погибший предает ему навеки свою душу, заблистал в сверкающих взорах цареубийцы.

  

  

  

  

  

   - Где я?.. Какая темнота!.. О, какой холод!.. - прошептал Всеслав, приподымаясь с широкой скамьи, устланной свежею травою. Он поглядел вокруг себя; несколько времени глаза его не могли привыкнуть к слабому свету, который, падая сверху сквозь узкую трещину, не вполне освещал окружавшие его предметы. Мало-помалу они стали отделяться один от другого, принимать определенный образ, и Всеслав мог наконец удовлетворить своему любопытству. Земляные стены, которые сходились низким сводом над его главою, образовали довольно обширный четвероугольный покой; вдали, в конце длинного и узкого ущелья, сквозь обросшее кустарником отверстие, виднелись синие небеса. Скамья, на которой он лежал, стояла в небольшом углублении, сделанном в одной из боковых стен; в противоположной стене Всеслав хотя с трудом, но рассмотрел подобную же впадину, в глубине которой белелась низкая дверь, вероятно ведущая в другое подземелье.

   - Где я? - повторил он, садясь на скамью.

   В одном темном углу кто-то зашевелился и сказал с приметным участием:

   - Ну что, боярин, проснулся?

   - Кто говорит со мною? - спросил Всеслав.

   - Я, верный слуга твоего друга, - отвечал небольшой детина в смуром кафтане, подходя к Всеславу.

   Яркий луч солнца, проникнув сквозь расщелину, осветил лицо его, и Всеслав, помолчав несколько времени, сказал:

   - Я где-то тебя видел... Так точно... ты тот самый прохожий...

   - Который однажды в этом лесу надоел тебе расспросами, а в Усладов день, у Простена, порассказал для тебя сказочку... Ну да, насилу ты меня узнал!..

   - Тебя зовут Тороп, и ты, кажется, слуга верховного жреца Богомила?

   - Да, был его слугою, а теперь служу опять прежнему моему господину.

   - Скажи же мне, Тороп, где я?

   - Как где? Да разве ты не знаешь?

   - Нет!

   - Сердечный, эк ему память-то отшибло! Да неужели забыл, как третьего дня?..

   - Третьего дня... я ничего не помню.

   - Как? Таки вовсе ничего?

   - Постой!.. Мне кажется... да нет!.. Скажи мне прежде, где я?

   - Пожалуй, боярин. Только как бы тебе сказать? Этим вертепом владеет теперь мой господин, а настоящий-то его хозяин - барин большой, да только век бы его не видать и никогда бы с ним не встречаться.

   - Я не понимаю тебя.

   - А вот изволишь видеть: говорят, что это подземелье вырыто под древним капищем Чернобога, которое построили кудесники и киевские ведьмы еще во время Щека, Хорива и сестры их Лыбеди [46]; все это место слывет в народе Чертовым Городищем, и его так боятся, что вряд ли во всем Киеве найдется такой молодец, который подошел бы к нему за версту, да и дорогу-то к нему, чай, никто не знает. Я и сам дрожкой дрожал, когда мне в первый раз пришлось здесь ночевать. Что делать - воля господская: прикажет и лешего за рога схватить, так схватишь. А уж натерпелся же я страху! Бывало, в самую полночь сберутся, проклятые, вот тут, над нами, да как подымут возню; так, веришь ли, боярин, - волосы дыбом станут: то начнут выть, словно голодные волки, то захохочут и застонут, как сычи; а я забьюсь куда-нибудь в уголок да дохнуть не смею. Однажды только, да и то под хмельком, нелегкая дернула меня подмоститься и поглядеть в эту трещину; да лишь только просунул голову, как вдруг один пребольшущий нетопырь, видно оборотень какой, как хватит меня крылом по лбу!.. Ух, батюшки, и теперь мороз по коже подирает, а тогда!.. Как еще жив остался?.. Грохнулся затылком оземь да вплоть до утра пролежал без памяти. Но ты, никак, меня не слушаешь, боярин? - прибавил Тороп, поглядев на Всеслава, продолжавшего смотреть вокруг себя с рассеянным видом человека, который старается что-то припомнить. Всеслав не отвечал ни слова и, помолчав несколько минут, сказал:

   - Подземелье... капище Чернобога... Но для чего я здесь?

   - Вот уж этого и я путем не знаю. Третьего дня поутру мой господин принес тебя сюда; ты был вовсе без памяти, и когда подумаю, как он тебя дотащил, так надивоваться не могу! Сюда вкарабкаться и без этакой ноши не всякому под силу; то уж нечего: подлинно, боярин мой чудо-богатырь! Ты долго не приходил в себя, а как пришел, так занес такую околесную, что мы тотчас догадались, что у тебя огневка {14}. Мой господин на все горазд: он напоил тебя каким-то зельем. Вот на другой день стало тебе полегче, и ты как будто бы дело заговорил. Всего-то я слышать не мог: вы беседовали меж собой вполголоса, я знаю только, что под конец поладили. Ты сказал: "Ну так и быть, пусть будет по-твоему" Вот барин обрадовался так, как будто бы ты его озолотил, и пошли у вас меж собой толки; а там он простился с тобою и сказал, что дня три или четыре будет в отлучке, для каких-то переговоров с греками, которые дожидаются его за днепровским порогом Неясытем. Он наказал мне быть при тебе неотлучно и поить каждый день снадобьем, которое нарочно для тебя изготовил. На другой день, когда мы остались одни, ты все что-то шептал с самим собою; раза три принимался говорить: "Нет, нет, не я буду виною пролитой крови... Он сам расторг узы, которыми я был связан... он убийца Алексея... похититель Надежды... он враг мой!" Я пытался было спрашивать, о ком ты говоришь, но ты не хотел меня и слушать. Это бы еще ничего, да вдруг вчера попалась тебе на глаза какая-то серебряная вещица, которая висит у тебя на шее... Батюшки мои!.. Как пошло тебя коверкать! То начнешь бить себя в грудь, то примешься плакать, то закричишь: "Отец мой, отец мой! Нет, я не забуду слов твоих!" Уж ты метался, метался из стороны в сторону! То говорил: "Что делать мне?" - то кричал: "Я знаю, что должен делать!" А коли знаешь, думал я сам про себя, так что ж ты этак развозился? Уж не опять ли огневка? - Гляжу, так и есть: разгорелся, глаза помутились - ну, беда, да и только! Ты ж опять занес такую дичь, что и сказать нельзя: начал целовать эту заветную вещь, которая висит у тебя на шее; заговорил о каком-то Искупителе, о страдании, о покорности... Ну вот хоть убей, до сих пор ничего не понимаю! Как ты немного поуходился, я подал тебе напиться зелья; ты выпил, прилег на скамью, забылся и проспал до сегодняшнего утра. Ну, вспомнил ли теперь? Всеслав не отвечал ни слова; закрыв руками лицо, он плакал, как малое дитя, но слезы не облегчали его горести: она возрастала с каждою минутою, и бедный юноша, задыхаясь от вздохов и стенаний, в совершенном изнеможении упал снова на болезненное свое ложе.

  

   {14} - Горячка.

  

   - Да полно надрываться-то, боярин, - сказал Тороп, глядя с состраданием на Всеслава. - Вестимо дело, грустно схоронить отца и мать, а и того тошнее расстаться навсегда с своею невестою; да что толку-то плакать: слезами горю не пособишь. Вот кабы я знал, куда умчали эту бедняжку, так постарался бы как-нибудь...

   - Что ты говоришь?.. - прервал Всеслав, приподымаясь с живостью.

   - Да, боярин, если б я знал, где она теперь, так авось бы что-нибудь о ней проведал, а может статься, и весточку от нее к тебе бы принес.

   - Она теперь... так точно! Я помню, злодей Вышата говорил о селе Предиславине.

   - Что на Лыбеди? Знаю: я не раз там бывал.

   - Ты?

   - Да, я боярин! Ведь нашего брата весельчака куда ни пустят? Где песенку споешь, где сказочку расскажешь. Вот если бы я такой же был молодец и красавец, как ты, так меня бы и близко не подпустили ни к Берестову, ни к Вышегороду, ни к селу Предиславину; а то позабавить-то я позабавлю, а глаза ни у кого на меня не разгорятся.

   - И ты надеешься?..

   - И очень надеюсь... Трудненько только будет узнать, в котором терему живет твоя суженая: ведь их настроено, настроено!.. Да авось не тот, так другой проболтается.

   Теперь же и не так строго, как, бывало, прежде: ведь Владимир давно уже не заезжал повеселиться в село Предиславино. Говорят даже, что он и в Берестово заглянуть не хочет, и давно бы распустил всех этих затворниц, если б ему не натолковал Богомил и другие сановники, что непригоже для его чести великокняжеской оставить при себе одну только сожительницу и жить с нею в брачном союзе как простому гражданину киевскому; что стыдно и зазорно знаменитому владыке всей земли Русской держать на своем хлебе менее жен, чем какому-нибудь кагану печенежскому или косожскому князику. А пуще-то всех мудрит ключник Вышата; да только несдобровать же ему, попадется он когда-нибудь в передел к мужьям и женихам, которые по ночам около Берестова, Предиславина и Вышегорода, как голодные волки, рыщут. Вот этак с неделю назад я был на Лыбеди и забавлял песнями прислужниц княгини Рогнеды; они продержали меня до самой полуночи. Вот как я пошел домой, так повстречался с одним парнем, который всякую ночь бродит кругом села Предиславина. Его зовут Дулебом. У него так же, как и у тебя, боярин, Вышата подтибрил невесту. Ну, нечего сказать: сродясь не видывал такого страшного лица! Ни дать ни взять мертвец: видно, горько жить; да не сладно же будет и Вышате, если он наткнется на него под вечер где-нибудь в укромном местечке...

   - Скажи мне, Тороп, - прервал Всеслав, - когда же ты пойдешь на Лыбедь?

   - За мной бы дело не стало, да мне не велено от тебя отлучаться.

   - Так пойдем вместе.

   - Что ты, что ты, боярин: да разве ты наш брат? Тебя знают все ратные люди, - долго ли до беды? Ты убил десятника дружины великокняжеской, обнажил меч против его сановника, тебя везде ищут, и первый воин, который с тобою повстречается, схватит тебя за ворот.

   - Но если мы пойдем ночью?..

   - Так что же будет прибыли? Ночью и меня в село Предиславино не впустят. Нет, боярин, подождем лучше, как воротится мой господин.

   - Послушай, Тороп, если ты сегодня же не отправишься на Лыбедь, так я пойду туда один. Ты видишь, - продолжал Всеслав, вставая, - что я почти здоров.

   - Какой здоров! Смотри-ка, насилу на ногах стоишь.

   - Неправда! Я чувствую в себе довольно силы, чтоб дойти до села Предиславина, и если б это стоило мне жизни...

   - Вот то-то и беда, боярин: умереть-то умрешь, а невесты своей все-таки не увидишь.

   - Все равно: если я не увижу своей суженой, то, по крайней мере, умру подле того места, где она живет! - сказал Всеслав, выходя вон из пещеры.

   - Куда ты? - закричал Тороп. - Постой, постой, боярин!

   Но, видя, что упрямый юноша не слушает его слов, он побежал вслед за ним, успел остановить его в ту самую минуту, когда он, дойдя до конца ущелья, занес уже ногу, чтоб сделать шаг вперед.

   - Что это ты?.. - продолжал кричать Тороп, не выпуская из рук Всеслава. - Да ведь здесь вовсе ходу нет!

   В самом деле, Всеслав стоял на краю почти бездонной пропасти. Кустарник, коим поросло узкое отверстие, помешал ему рассмотреть с первого взгляда всю опасность его положения. У самого входа в пещеру начинался утесистый обрыв горы, он опускался прямою стеною до дна глубокого оврага, в котором небольшой проток, пробираясь между камышей и высокой осоки, исчезал посреди топкого болота.

   - Что ты это, боярин?.. - повторил Тороп прерывающимся от ужаса голосом. - Да кабы ты еще раз шагнул, так и поминай тебя как звали. Да не гляди вниз, а не то у тебя в глазах помутится!

   - Но, верно же, есть какая-нибудь тропинка? - сказал Всеслав, поглядев внимательно вокруг себя.

   - Какая тропинка! Да здесь не только человек, и векша не спустится.

   - Ты лжешь. Посмотри, вон там, подле этого куста... Так точно, тут кто-нибудь сходил: куст измят, и вот лежит подле него шапка.

   - Она уже недели три как тут лежит, - сказал Тороп. - Сердечный, и крикнуть не успел!

   - О ком ты говоришь? - спросил с удивлением Всеслав.

   - А кто его знает, какой-то прохожий: видно, заплутался, да и зашел сюда, только не с этой стороны. Знать, господин мой побоялся, что этот незваный гость расскажет о нем в Киеве, да еще, может статься, других гостей с собой наведет; так он подумал, подумал, да и выпроводил его в эти двери.

   - Возможно ли? И твой господин решился...

   - Что ж делать, боярин: своя рубашка к телу ближе! Даром мой господин и цыпленка не обидит! Ну а уж если надобно, так долго думать не станет.

   - Но как же зашел сюда этот прохожий? Поэтому есть другой вход?!

   - Вестимо есть: ведь и ты не на крыльях сюда залетел.

   - Где же он!.. Покажи мне скорее!..

   - Показать-то покажу, боярин; да уж если ты неотменно хочешь проведать сегодня же о твоей суженой, так лучше отправлюсь я, а ты оставайся здесь. Да сделай милость, не подходи без меня к этому омуту: хоть ты и храбришься, а все еще слаб; долго ли до беды - как раз голова пойдет кругом, а поддержать тебя будет некому.

   Возвратясь в пещеру, Тороп отпер дверь, которую Всеслав заметил, еще лежа на своей скамье, и они оба, пройдя несколько шагов извилистым и темным ущельем, подошли к крутой лестнице, высеченной в каменистом кряже горы. Поднявшись с трудом по этой каменной стремянке, они вышли на довольно обширную площадку, покрытую развалинами древнего капища, посреди которых возвышался уцелевший жертвенник, грубо сложенный из неотесанных диких камней. Всеслав кинул вокруг себя любопытный взгляд: в некотором расстоянии кругом дремучий лес; с одной стороны глубокий овраг, о котором мы уже говорили, с другой - непроходимые дебри, толстые колоды, поросшие мхом, кучи валежника и, как зеленое море, обширная трясина, усеянная окнами. Едва заметная тропинка, начинаясь от развалин, вилась среди мелкого кустарника вниз по скату горы до самого болота.

   - Ну что, видишь ли, боярин, - сказал Тороп, - что тебе отсюда выходить не должно? Здесь ты можешь прожить хоть сто лет, так все-таки об этом никто не проведает. Да и кому придет в голову, что в этом чертовом гнезде может жить кто-нибудь, кроме злого чародея? А если бы и вздумали искать тебя здесь, так прежде надо построить мост через эту трясину - другого ходу нет; а чтоб пройти и не увязнуть по уши в болоте, так надобно его знать, как свою ладонь: в ином месте тащиться нога за ногу, как по Жердочке, а в другом скакать с кочки на кочку, с пенька на пенек и идти вприпрыжку, как воробей.

   - Ступай же скорей, Тороп! - прервал Всеслав. - И если ты хочешь, чтоб я сам не пустился наудачу через это болото, то приходи непременно сегодня назад.

   - Нет, боярин, коли я и вовсе не вернусь, так ты дождись моего господина и один по болоту не ходи. Я знаю, ты не трусливого десятка, да ведь трясина-то не печенег: как всосет тебя по уши, так от нее мечом не отмашешься. Если без меня ты захочешь перекусить, поищи на полке, над скамьею; там все есть: хлеб, толокно, провесная рыба и целый жбан меду.

   - Послушай, Тороп, когда ты увидишь Надежду, скажи ей что без нее мне белый свет опостылел, что я решился или умереть, или выручить ее из неволи...

   - Зачем умирать! Авось и без того выручим. Да что вперед загадывать: что будет, то будет, а уж Торопка Голован послужит тебе, боярин. Добро, добро, прощай! До села Предиславина отсюда не близко, а солнышко высоко.

   Тороп запахнул полы своего кафтана, подтянул кушак и, запев вполголоса:

  

   Как по речке по Чертории

   Разгулялись красны девицы,

  

   пустился по тропинке, ведущей к болоту.

   Долго стоял Всеслав, не сходя с места; ни на одну минуту взоры его не покидали уходящего Торопа. Когда он, спустись с горы, стал пробираться по болоту, Всеслав удвоил внимание, наблюдал за всеми его движениями, замечал все обходы, следовал за ним по излучистым тропам и как будто бы затверживал наизусть все шаги его. Пройдя благополучно через опасную трясину, Тороп приостановился на минуту, чтоб отдохнуть, и, увидев Всеслава, закричал ему:

   - Эй, боярин, что ж ты все стоишь на виду?.. Если ты не сойдешь вниз, так я назад вернусь.

   Всеслав махнул ему, в знак согласия, рукою и, вздохнув от глубины сердца, исполненного страха и надежды, спустился опять по крутой каменной лестнице в свой подземный покой.

   Мы оставим на время Всеслава одного с его сладостными воспоминаниями, нетерпеливым ожиданием и хотя слабою, но утешительною надеждою, что при помощи Торопа ему удастся, может быть, и в этой жизни увидеться еще раз со своею невестою.

   Около часу шел Тороп дремучим лесом, распевая то веселые, то заунывные песенки. Пройдя мимо урочища, известного под названием Желан, он стал подыматься на гору Щековицу, и когда поравнялся с открытым местом, на котором и поныне еще показывают могилу Олега, то увидел идущих к нему навстречу человек десять воинов, впереди которых гордо выступал старый наш знакомец Фрелаф.

   - Постойте, молодцы, - сказал варяг, обращаясь к своей команде, - спросимте у этого прохожего. Эй ты, серокафтанник, - продолжал он, махнув Торопу, - поди сюда!

   Тороп подошел к воинам.

   - Шапку долой, болван! - закричал грозным голосом Фрелаф. - Иль не видишь, с кем говоришь?.. Э, да это ты певун?

   - Я, ваша милость! - отвечал Тороп с низким поклоном. - Подобру ли, поздорову, господин витязь? Что так рано?.. Куда держишь путь-дороженьку?

   - Это не твое дело. А скажи-ка лучше мне, ты зачем так рано шатаешься по лесу?

   - Заходил к знакомому дровосеку.

   - Так у тебя есть и знакомые в этом лесу? Чего же лучше, братцы, - продолжал Фрелаф, относясь к воинам, - вот нам и проводник: он, верно, все тропинки наизусть знает. Ну-ка, Голован, поворачивай назад, да смотри, выводи нас по всему лесу; а чтоб не скучно было ходить, так рассказывай нам сказки.

   - Пожалуй, добрый молодец, рады веселить вашу милость, - сказал Тороп, почесывая в голове. - Да вот что, мне теперь некогда: меня дожидаются в другом месте.

   - Пускай себе дожидаются.

   - И если не приду, так станут бранить.

   - Добро, побранят да перестанут.

   - Ну право, господин витязь, некогда; ей-же-ей, некогда! И рад бы потешить твою милость, да вот те Перун...

   - Ах ты, дурацкая образина! Смотри, пожалуй... еще спорить!.. Ну, ну, ступай! А не то знаешь, как вашей братии ноги-то подымают?

   - Не гневайся, господин Фрелаф! - сказал с покорным видом Тороп. - Изволь, пойду! Я ведь люблю знаться с людьми ратными, вы народ веселый: и сами любите выпить, и другим поднести. Ну, куда же вам надобно?

   - Ступай теперь прямо, да смотри, не заведи нас в какое-нибудь болото. Вперед, ребята!

   - Дозволь спросить, - сказал Тороп, пройдя несколько времени молча подле Фрелафа, - что это вам вздумалось бродить по лесу?.. Иль кого ищете?..

   - Знавал ли ты Всеслава, ну вот того, что был княжеским отроком?

   - Как не знать?.. Да разве уж он не служит при государе великом князе?

   - Так ты ничего не знаешь?

   - Нет, ничего.

   - Наделал он дел! Я всегда говорил, что в этом мальчишке проку не будет.

   - Да что он сделал?

   - Так, ничего: убил десятника Звенислава да чуть самому Вышате шею не свернул - Вышате, любимому сановнику великого князя! Шутка?

   - Какая шутка! Ах он разбойник!

   - Отдан строгий приказ во чтоб ни стало найти его живого или мертвого. Мне велено с этими молодцами обшарить здешний лес, и если мы его соследим и он задумает барахтаться, так тут ему и конец! Ведь Ингелотов меч шутить не любит! - прибавил варяг, ударив с гордым видом по рукоятке своего меча.

   - Так вот что! - сказал Тороп. - Постойте-ка!.. Ага, то-то он таким вихрем мимо меня и промчался, да как же погонял своего удалого коня!..

   - Где?.. Когда?.. - прервал Фрелаф.

   - Третьего дня, по ту сторону Киева, за горой Хоревицею. Ну, коли он теперь все так же скачет да побежал к печенегам, так не видать вам его, как ушей своих.

   - Неужели он в самом деле ушел к печенегам?

   - Со страстей, молодец, убежишь и за тридевять земель, в тридесятое государство; а сробеть-то есть чего: ведь на плахе умирать - не с друзьями пировать.

   - Так что ж мы станем искать-то пустого места? - сказал один из воинов.

   - И ведомо, - подхватил Тороп. - Ступайте-ка лучше по домам, молодцы.

   - Да полно, правда ли, что он ушел к печенегам?

   - К печенегам или грекам, в Византию или в Атель - куда бы ни ушел, да здесь-то его наверное нет. Кой черт велит ему остаться подле Киева? Да и к кому бы он здесь приютился? Я слышал, что у него нет ни отца, ни матери, ни роду, ни племени.

   - Да, да, - прервал Фрелаф, - он какой-то подкидыш, а уж чванился так, как будто бы княжеского рода. Ну, братцы, домой так домой! А ты, Тороп, ступай с нами.

   - Куда, молодец?

   - К городскому вирнику.

   - А, разумею: он спросит, зачем ты так скоро воротился, и если ты меня налицо не представишь, так он твоим речам веры не даст.

   - Как веры не даст?

   - Да так же! Скажет, что ты побоялся ловить Всеслава, который живой в руки не дастся.

   - Побоялся!..

   - И выдумал эту отговорку для того только, чтоб перед ним оправдаться.

   - Перед кем?.. Перед городским вирником? Стану я перед ним оправдываться!.. Да что он мне за указ?

   - Указ не указ, а если не возьмешь меня с собою, так он тебе не поверит.

   - Не поверит? Мне - Фрелафу?.. Сыну Руслава, внуку Руальда? Посмотрел бы я!.. Не поверит! Так убирайся же, я пойду без тебя, и если он только поморщится... Постой, постой! - продолжал варяг, схватив за руку Торопа. - Конечно, мне до вашего вирника и дела нет, но все-таки... Да что это тебя так подмывает, куда ты спешишь?

   - На Лыбедь, в село Предиславино.

   - На Лыбедь? Зачем?

   - Вестимо, зачем, господин честной. Где ж нашему брату и попеть песенек, как не там, где до них много охотниц.

   - Да разве тебя туда пускают?

   - А как же! Да я и сегодня по приказу ключника Вышаты иду в село Предиславино. Ведь надобно же чем-нибудь повеселить красных девушек. Прежде, бывало, сам великий князь со своими боярами и витязями по целым суткам у них пирует, а теперь давным-давно и дорожка-то к селу Предиславину заглохла травою.

   - Смотри, пожалуй: этакого урода пускают в село Предиславино, а наш брат молодец не смей и заглянуть туда, где прохлаждается какой-нибудь Торопка Голован!

   - Э-эх, господин витязь! Да ведь за то-то тебя дальше ворот и не пустят, что ты молодец.

   - Оно так, - прервал Фрелаф, закручивая с довольным видом свои рыжие усы, - а взглянул бы я на этих затворниц.

   - Эге, как солнышко-то высоко! - сказал Тороп. - Скоро жарко будет, а до села Предиславина еще не близко. Пожалуйста, не держи меня, молодец!

   - Ну, если ты идешь туда по приказу Вышаты, так ступай себе.

   - Счастливо оставаться, господа воины!

   Тороп, опасаясь, чтоб его снова не воротили, шел так скоро, что в несколько минут потерял совсем из виду Фрелафа и его товарищей. Миновав урочище, называемое Дорожич, он вышел на берег речки Лыбеди, и через полчаса в конце широкой просеки, перерезывающей надвое тенистую дубовую рощу, открылись перед ним расписные верхи высоких теремов села Предиславина.

  

  

  

  

   Село Предиславино, находившееся, по некоторым догадкам, в том самом месте, где ныне переправа через речку Лыбедь, по дороге к Василькову, было одним из потешных дворцов великого князя Владимира. Но как в то же самое время этот загородный дом имел одинаковое назначение с роскошными тюрьмами, которые именуются на Востоке гаремами, то, без всякого сомнения, он был обнесен твердою стеною, то есть высоким деревянным тыном; ибо и в позднейшие времена часть городских стен и укреплений делалась из толстых бревен. Продолжая основываться на догадках, можно также полагать, что к главному зданию, определенному для временного пребывания князя и пиров, которые он так часто давал своим приближенным витязям, примыкались многочисленные пристройки с обыкновенными в тогдашнее время теремами, вышками и крытыми переходами. Нетрудно отгадать, что эти постройки служили жилищем для русских, а может быть, и чужеземных красавиц, коих участь была, вероятно, нимало не завиднее участи одалисок турецкого султана, персидского