Волконский Михаил Николаевич - Темные силы

;   Оресту давно хотелось паровой осетрины, но до сих пор она ему была не по средствам.

   Он пересчитал свои деньги и спрятал их в карман.

   Рядом, за другим столиком, с другим лакеем никак не мог столковаться посетитель, которого Орест в первый раз видел в трактире.

   Посетитель был французом, очень мало говорившим по-русски, и он никак не мог объяснить лакею, чего ему хотелось.

   Орест с самого детства говорил по-французски, потому что его мать была француженкой. Потом, когда она умерла, он от французского отстал, но все-таки хорошо понимал и мог ввернуть, когда нужно, несколько фраз.

   Он пришел на помощь французу и послужил ему переводчиком, объяснив лакею, что требовалось.

   Француз очень обрадовался, что нашел человека, который мог разговаривать с ним, и предложил Оресту пересесть за свой стол.

   Это был человек почтенных лет, довольно скромно одетый, очень добродушный и болтливый. Оказалось, что он приехал в Петербург только вчера, знакомых у него тут нет никого и вот он пошел по улицам, чтобы узнать город.

   - Но у вас тут жизни совсем нет! - удивился он. - Совсем нет никакой жизни!.. В Париже у нас все на бульварах и открытые кафе; вы приходите туда и можете все узнать!.. А здесь я не увидел ни одного открытого кафе...

   Француз, попав в трактир, искренне воображал, что это - не что иное, как закрытое петербургское кафе, и требовал себе там напитка, которого в трактире, разумеется, не было, отчего и происходило у него полное недоразумение с лакеем.

   - А вы сюда приехали по делам или просто так себе? - спросил Орест у француза, когда им подали потребованное и они принялись за еду и питье.

   По-французски Орест говорил без всяких вывертов, руководствуясь больше не тем, что хотел сказать, а теми словами, которые помнил.

   - Да, я сюда приехал по делу! - стал сейчас же объяснять словоохотливый француз. - Мне тут надо найти одного молодого человека. О, я вам это расскажу!.. Это интересная и трогательная история!

   - Этот молодой человек - русский?

   - Да, он - русский. Он родился в Амстердаме в 1786 году и был крещен по русскому обряду священником с русского корабля. Ему теперь должен быть двадцать один год.

   - Зачем он вам понадобился?

   - О! Я ему должен сообщить, что он получит большое наследство! Это - история даже таинственная. Молодой человек, которого я разыскиваю, никогда не знал ни своего отца, ни своей матери тоже. Он был воспитан в Париже доверенным человеком, а затем, когда тот умер, был отправлен сюда, в Петербург. Его отец не мог его видеть, но посылал ему каждый месяц деньги...

   - Почему же получилась такая комбинация? - поинтересовался Орест.

   - Это составляет тайну, которую я не могу вам сообщить. Отец этого молодого человека умер и оставил ему большое состояние, и я должен был бы раньше приехать в Петербург, но военные действия принудили меня сделать крюк через Австрию, а между тем мир заключен, и вот мы, французы, - опять друзья с русскими.

   - А вы знаете, как зовут вашего молодою человека?

   - О, да!.. Его зовут Александр Николаевич Николаев.

   - Александр Николаевич Николаев?! - воскликнул Орест. - Я такого человека знаю!

   Француз трагическим жестом отстранился от стола, значительно взглянул на своего собеседника и поднял руку кверху, указуя на потолок, где кружились и жужжали мухи.

   - Вот она, судьба! Я всегда говорил, что всегда и везде судьба!.. Надо же так случиться, чтобы я, ничего тут не зная, приехал в Петербург и первый же, кого я встречаю, может мне дать нужные сведения!.. О, это великолепно, положительно, это великолепно!

   - Да, может, мой Николаев вовсе и не тот!.. Николаевых в России очень много!

   - А это мы посмотрим и, если это будет не тот, будем искать другого! Но, ради Бога, скажите мне, где я могу найти вашего знакомого Николаева?

   Француз поспешно вытащил из кармана записную книжку, вынул из нее карандаш и приготовился записывать.

   Орест увидел, что ему везет. До сих пор он брал в жизни, по преимуществу, искусством игры на бильярде, но сегодня ему улыбнулось счастье. Разговор с Савищевым дал ему тридцать рублей и, конечно, было бы глупостью благодетельствовать француза даром.

   - Видите ли, - сказал он, - я не знаю, тут ли мой знакомый, может быть, он на даче в Петергофе. Надо будет поехать туда, а это сопряжено с расходами...

   - О, он, наверное, вернет их вам потом!..

   - А если он окажется не настоящим?

   - Да! Вы правы! - согласился француз. - Ваши расходы я должен принять на себя и, когда вы сделаете что нужно, я вам их верну.

   "Нет, его, шельму, не надуешь!" - подумал Орест и условился с французом, где его можно будет найти.

  

  

   Француз остался в трактире недолго, он желал видеть Неву и приглашал с собой Ореста. Но тот не выказал склонности к мирному наслаждению красотами природы, к тому же ему давно известными, и предался удовольствиям, которые были ему более свойственны - их могли ему доставить деньги.

   Вернулся он домой поздно ночью мертвецки пьяный и на другой день долго приводил себя в порядок. От вчерашних тридцати рублей осталась только мелочь, да и из той пришлось выдать рябой девке Марфе, чтобы она сходила за водкой для опохмеленья.

   Орест чистился и приглаживался, обливал голову водой и с удовольствием вспомнил весело проведенное время. Ему хотелось опять и сегодня провести день так, но для этого ему нужны были средства. Эти средства опять мог дать граф Савищев, которого он вчера мысленно посылал к шаху и на которого сегодня возлагал все надежды. Но для осуществления этих надежд нужно было бы привести графу хоть какие-нибудь сведения. Однако для получения последних требовалось объясниться с Маней. И вот для этого-то объяснения Орест и приводил себя в порядок.

   Он улучил минуту, когда Маня была у себя в комнате одна, и отправился к ней, ступая на цыпочках, так как чувствовал себя деликатным.

   Маня была поражена его появлением у себя в комнате. Это было строго-настрого запрещено ему и все объяснения между ними происходили в столовой.

   - Принчипесса! - заговорил Орест. - Прошу тысячу извинений, но верьте, что важные мотивы заставляют меня нарушить ваше уединение.

   - Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты не смел входить ко мне! - сердито сказала Маня.

   - И я свято хранил завет ваш. . . но, я говорю, обстоятельства исключительные, и если вы меня прогоните, то будете сожалеть!

   - Если тебе нужен гривенник, я тебе дам; уйди только...

   Орест замотал головой.

   - Не о едином гривеннике будет жив человек, но о многих. . . и дело не в том: у меня вчера был граф Савищев.

   Маня, отошедшая было к окну, обернулась и взглянула на Ореста, спросив:

   - У тебя?

   - Принимаю этот вопрос за начало дипломатических сношений и потому позволю себе сесть! - проговорил тот, опустившись на стул и положив ногу на ногу. - Да, вчера у меня был граф Савищев; его лучезарное появление произошло в вашем отсутствии и нашего дражайшего родителя тоже. Я был один...

   - И ты его принял?

   - О, принчипесса!.. На своем веку я принимал даже касторовое масло!

   - Да перестань ломаться!.. говори как следует: зачем он приходил?

   - Понюхать!.. То есть понюхать не то, как у нас в сенях пахнет, а освидетельствовать, так сказать, атмосферу. Он в вас влюблен, принчипесса, и вы это знаете.

   - Что же, он говорил с тобой?

   - Это наша тайна! Но я пришел вам сказать: оставьте графа Савищева и займитесь нашим жильцом! Здесь дело будет сходнее... Наш жилец получит огромное наследство...

   - А ты откуда знаешь?.. Он тебе рассказывал об этом? - насмешливо спросила Маня.

   Ее насмешка относилась к Саше Николаичу.

   - Нет, принчипесса, он со мной в интимность не входит... но по Петербургу его разыскивает француз, только вчера приехавший и желающий сообщить ему о наследстве... Так вот, принчипесса...

   - Ах, какое мне дело до чужих наследств?

   - Послушайте, принчипесса, хоть раз в жизни вы можете поговорить со мною серьезно?.. Известно ли вам, например, кто вы такая?

   Маня села у стола, сжала губы и не сразу ответила.

   - А тебе известно?

   Орест молча кивнул головой.

   Наступила минута тишины; ясно было слышно тиканье часов в столовой.

   - Говори то, что ты знаешь, - сказала, наконец, Маня.

   - Я знаю все, принчипесса, но скажу вам под одним условием: чтобы и вы мне рассказали, зачем вы ездили в рессорном экипаже, ожидавшем вас прямо на перекрестке, на Фонтанку, к господину Сулиме, по имени и отчеству Андрей Львович.

   Маня быстро встала со своего места и заходила по комнате.

   - Ты лжешь! Никуда я не ездила! - воскликнула она.

   - Ездили! - остановил ее Орест.

   Маня вдруг густо покраснела и заговорила с нескрываемой досадой:

   - Что же, ты следил за мной?.. Этого только недоставало!.. Кажется, до сих пор ты от меня, кроме хорошего, ничего не видел...

   - И благодарен, принчипесса, за те гривенники, что вы отпускали мне от ваших щедрот! Но вы всегда были умны и поэтому сообразите, с какой это стати мне было следовать за вами?.. Вас выследил сам граф Савищев, найдя это занятие более подходящим для себя. Даю слово Ореста Беспалова, что это - истина!

   Маня взялась за голову и несколько раз провела рукою по лбу.

   - Постой... я ничего не понимаю! - сказала она. - Граф Савищев меня выслеживал... и пришел тебе рассказать об этом?

   - Не волнуйтесь, ибо в деяниях мудрых сказано: спокойствие - свет, а волнение - тьма!.. Сиятельный граф не конфиденции мне свои выкладывал, а изволил нанять меня, чтобы я следил за вами.

   - И ты согласился?

   - Давление капитала, принчипесса!

   - Но ведь это же мерзость!

   - Совершенно справедливо изволили заметить! С одной стороны это - мерзость, но, с другой - я искуплю ее своим благородством. Благородство же мое в том, что я прямо весь перед вами, как невинный щенок, четырьмя лапами кверху. Берите меня всего и повелевайте. Граф Савищев поручил мне допытаться, как и почему вы вчера путешествовали к какому-то Сулиме; скажите мне, что для вас нужно, чтобы я ему сказал по этому поводу?

   - Скажи ему просто, что я ездила за работой.

   - Поняли, принчипесса, мою игру?.. Я всегда знал, что ваш ум не лишен остроты и равняется вашей красоте... Но граф Савищев не так прост: он навел справки и узнал, что достопочтенный Сулима живет один в своем доме и никаких швейных работ от портних принимать не может.

   Маня заложила руки за спину, опустила голову и опять заходила по комнате.

  

  

   - Ты знаешь ли, - сказала она наконец Оресту, - что все это может быть гораздо серьезнее, чем ты думаешь? Дай мне немного подумать и сообразить, как поступить. Ты не знаешь, почему граф Савищев следил за мной?

   - Романея! - вздохнул Орест.

   - Брось! Говори яснее! - раздраженно проговорила Маня.

   - Чувство любви! - пояснил Орест. - Я вам докладывал, что он влюблен в вас.

   - Чувство любви!.. - протянула Маня и покачала головой. - Нет, дай мне подумать.

   - А долго вы, извините, размышлять будете?.. Когда я могу надеяться на ответ?

   - Завтра утром я тебе скажу.

   Орест протяжно свистнул и произнес:

   - Ждать до завтрашнего утра, принчипесса, - танталовы муки, на которые я не способен!

   - Почему танталовы муки?

   - Потому что если я сегодня сообщу графу добытые сведения, получу от него соответствующую мзду...

   - И много?

   - Вчера он мне дал тридцать рублей пожертвования.

   - А если я дам тебе деньги, ты подождешь?

   - Посмотрим!

   Маня подошла к комоду, выдвинула тяжелый ящик, порылась в нем и достала империал.

   - Вы уже столь богаты, - воскликнул Орест, - что можете покупать меня золотом?.. Не ожидал, принчипесса!.. До завтра!

   - Погоди! - остановила она его. - Ты мне еще не сказал, что тебе известно про меня?

   - Я тороплюсь, принчипесса!

   - Но мне нужно знать...

   Орест приблизился к ней, нагнулся к ее уху, и, обдавая ее перегаром, тихо шевельнул губами:

   - Что вы не дочь титулярного советника Беспалова, а графиня Савищева!

   - Так это правда? - вырвалось у Мани.

   - А вы были осведомлены об этом?

   - Да... то есть, нет... Говори, что тебе известно?

   Орест нагнул голову и прислушался в сторону столовой: там Беспалов шлепал своими туфлями.

   - Нельзя! - сказал Орест. - Изложение требует времени, а родитель может помешать.

   - Тогда вот что. Мне все равно надо идти сейчас. Я выйду черным ходом, а ты пройди на улицу через парадную. Ты проводишь меня, и мы поговорим по дороге.

   - У меня жажда, и ваш империал просто горит у меня в кармане! - продекламировал нараспев Орест и добавил: - Разве отложить объяснение подробностей нельзя?

   - Нельзя. Мне нужно сейчас, иначе я не смогу разобраться! - настаивала Маня очень серьезно и требовательно.

   Орест повиновался и, проходя через столовую, видел, как отец, отперев дверцу буфета, запахнув халат и прижав к себе локтем трубку, налил из заветного графинчика рюмку и опрокинул ее в рот.

   Проглотив водку, он мельком взглянул на Ореста и демонстративно запер буфет: "А тебе, мол, не дам!"

   Орест ответил ему взглядом сожаления.

   "Если бы ты знал, - подумал он, - что я вчера протравил тридцать целковых, а сегодня у меня в кармане империал!"

   В передней он без смущения надел плащ Саши Николаича, который был у себя в комнате и читал "Санкт-Петербургские Ведомости", и вышел на улицу.

   Маня сразу и не узнала его в этом нарядном плаще их жильца: до того в нем изменилась фигура Ореста.

   - Что это ты? - удивленно спросила она.

   - Чтобы быть достойным вас и не скомпрометировать вашего изящества своим костюмом, слизнул без спроса чужие ризы! - пояснил Орест, довольный своей находчивостью.

   Маня опустила вуаль на шляпе и пошла вместе с Орестом.

   - Ну, говори скорее! - шепнула она.

   - Да ведь рассказ довольно длинен! - начал Орест. - У отца графа Савищева...

   - Был брат! - перебила его Маня. - Он был женат на француженке и скрылся по обстоятельствам...

   - По обстоятельствам, которые ему грозили виселицей! - бесцеремонно добавил Орест. - Ну так вот-с! У француженки, графини Савищевой, была камеристка, то есть, попросту, горничная девка; но так как и она была француженкою, то ее звали камеристкой. В один прекрасный день эта камеристка оказалась беременной. Вы меня извините, принчипесса, что я называю вещи своими именами, но в деловом разговоре иначе нельзя!

   - Да, да, скорее!

   - Так камеристка оказалась беременной; от кого и как - пусть будет покрыто мраком неизвестности, но этот мрак неизвестности оказался все-таки настолько благороден и состоятелен, что соблазненную девицу-француженку выдал замуж за титулярного советника Беспалова, чтобы дать имя ребенку. А невинный младенец сей, получивший имя Беспалова, ваш покорнейший слуга! Но это только так, кстати! Дело совсем не в этом. А сущность всего интереса для вас заключается в чувствительности этой самой камеристки, а впоследствии госпожи Беспаловой. Когда она узнала, что ее бывшая госпожа скончалась, родив дочь, которую отдали в воспитательный дом, потому что ее отец бежал, а родственники не хотели ее признавать, она, с согласия мужа, Беспалова, взяла девочку и воспитала ее как родную дочь. Это были вы, лучезарная принчипесса, которая, насколько я мог судить, еще недавно ничего не подозревала...

   Маня, сильно взволнованная, шла так быстро, что Орест едва поспевал за ней.

   - Я солгала, я ничего не знала до вашего рассказа! - с трудом выговорила она.

   - Тем приятнее для меня, что я вас смог обогатить такими ценными сведениями! - поклонившись, промолвил Орест.

   - Но достоверны ли они?

   - Вполне! Когда все это происходило, мне было семь лет и все переговоры шли при мне. Думали, что я ничего не понимаю, но я и в детстве отличался своими выдающимися способностями, и все это помню, как вчера!

   - Так что, Беспалов недаром называет меня своей воспитанницей? - спросила Маня.

   - Как видите, моя краса! Из всех нас, составляющих население его палаццо, один только Виталий его подлинное детище.

   Они уже завернули с Невского на Фонтанку и Маня остановилась у ворот дома, который, как легко догадался Орест, принадлежал Андрею Львовичу Сулиме.

   - Благодарю, - сказала она, - мне надо зайти в этот дом.

   Орест снял картуз и галантно произнес:

   - Не смею вам мешать, принчипесса, поступайте, как вам заблагорассудится... Вы предупреждены обо всем!

   Проговорив это, он грациозно раскланялся и, картинно задрапировавшись в плащ, удалился, довольно правдоподобно избражая собою действующее лицо французского таинственного романа.

  

  

   Маня проворно юркнула в ворота и прошла в подъезд во дворе.

   - Доложите обо мне сейчас же Андрею Львовичу! - приказала она встретившему ее в подъезде лакею.

   Лакей с сомнением оглядел ее.

   - Доложите!.. Разве вы не помните, я вчера приезжала сюда, в здешней карете, - торопливо объяснила Маня. - Доложите... он уже знает... Скажите, что по очень важному делу.

   Лакей пошел докладывать, быстро вернулся и сказал:

   - Пожалуйте, просят!

   С сильно бьющимся сердцем Маня вошла в кабинет Андрея Львовича. Это был богатый кабинет, с ковром во всю комнату, с дорогими книжными шкафами, с зелеными штофными портьерами, темными старинными картинами и бронзовыми статуэтками. Сулима сидел за столом и писал.

   - Вы знаете, что я узнала сейчас? - сразу же приступила Маня. - Вы сказали мне не все... Вы мне сказали, что сделаете меня наследницей состояния графини Савищевой, если я вам уступлю половину всего, а ведь я - наследница на самом деле, потому что я...

   - Погодите, погодите, моя милая барышня, - спокойно остановил ее Андрей Львович. - Что такое?.. и откуда вы узнали?

   - Вы мне рассказывали, что дочь разжалованного графа Савищева была отдана в воспитательный дом и след ее потерялся навсегда... вы мне рассказывали это?

   - Да, рассказывал.

   - И говорили, что можете поставить меня на место этой дочери, потому что я подхожу по годам и по имени.

   - И это я говорил, - согласился Сулима.

   - Ну, а теперь я узнала, что я - на самом деле эта якобы потерянная в воспитательном доме дочь...

   - От кого же вы узнали это?

   - Если я вам это скажу, то раскрою свои карты!

   - А вы хотите их скрыть?

   - Зачем рассказывать лишнее? Отчего вы мне не сказали, что я - настоящая дочь графа Савищева?

   - Для того, чтобы тоже не говорить лишнего! - улыбнулся Андрей Львович. - Впоследствии я бы вам это сообщил!.. Но раз уж вы узнали, делать нечего!

   - И напрасно скрывали! - возразила Маня, - Теперь я буду действовать с более легким сердцем, потому что чувствую за собой право, а то я было уже испугалась!

   - Испугались?!.. Чего? - воскликнул Сулима.

   - Вы мне сказали, что нам необходимо иметь метрическое свидетельство Анны Петровны и что оно лежит в ее туалете в незапертом ящике. Вам во что бы то ни стало необходимо было, чтобы я доставила его вам. Я это сделала и вчера приезжала сюда и привезла его вам в вашей карете.

   - Ну, что же? Если это и было страшно, то уже прошло... чего же тут пугаться?

   - Но свидетельство я взяла из ящика после того, как его туда положил молодой Савищев; и вдруг сегодня оказалось, что он вчера следил за мной, видел, как я села в карету и как подъехала к вашему дому.

   Андрей Львович внимательно выслушал Маню и затем спросил ее:

   - Он сам вам это рассказал?

   - Не мне, а Оресту Беспалову, которого он подкупил, чтобы тот разузнал, зачем я к вам ездила, и сообщил ему.

   - Ну, а Орест Беспалов?

   - Нашел более выгодным вступить в сделку со мной. Он признался мне во всем и спрашивает, что я должна сказать ему для сообщения графу Савищеву в виде результата своих якобы розысков?.. И я, прежде чем ему ответить, пришла посоветоваться с вами.

   - Вы поступили очень разумно! - одобрил Сулима. - Я все более и более убеждаюсь, что вы - верный человек и с вами можно иметь дело! Когда вы обещали дать ответ?

   - Завтра утром.

   - Так завтра утром напишите маленькую записочку графу и назначьте ему свидание хоть в Летнем саду, что ли, а эту записку пусть ему передаст Орест Беспалов.

   - Но Савищев обещал ему за сведения деньги.

   - Дайте вы их ему. У вас хватит? Или дать вам еще?

   Маня потупилась.

   Андрей Львович вынул из стола пачку ассигнаций и передал ей, сказав:

   - Все равно, когда вы станете богатой, тогда сосчитаемся!.. А графу при свидании скажете, что были у меня по поводу наследства Оберланда, но что это - огромная тайна, которую вы открываете только ему, по особенному расположению. Можете вставить что-нибудь относительно того, что я принадлежу к ордену иезуитов и интересуюсь вами потому, что ваша мать, то есть жена титулярного советника Беспалова, была католичкой... Ну, а что же ваш жилец?

   - О нем у меня тоже есть новости! - ответила Маня.

   - Какие же?

   - В Петербурге сейчас есть какой-то француз, приехавший из-за границы, который разыскивает его, чтобы сообщить ему о наследстве.

   Андрей Львович выпрямился, поджал губы и нахмурил брови.

   - И давно приехал этот француз?

   - Только вчера.

   - И уже успел повидаться с Николаевым?

   - Кажется, нет... даже наверное нет, потому что тот непременно сообщил бы мне об этом. Этого француза видел Орест...

   - Где же встретился Орест с этим приезжим?

   - Должно быть, в трактире, потому что, кроме трактира, он нигде не бывает.

   - Хорошо, милое дитя, благодарю вас! Идите же и сделайте все, как между нами условлено! - сказал Сулима.

   Спровадив Маню с некоторой поспешностью, Андрей Львович нервно дернул за сонетку и приказал появившемуся лакею:

   - Как можно скорее карету!..

  

  

   Когда карета была подана, Сулима быстро вскочил в нее и коротко крикнул кучеру:

   - К Желтому!..

   У Крыжицкого ему сказали, что Агапита Абрамовича нет дома.

   - Он должен быть! - настойчиво произнес Андрей Львович. - Именем Белого я говорю, чтобы он сейчас же был тут!

   Через некоторое время в кабинет, куда никого не спрашиваясь проник Сулима, вышел из шкафа Крыжицкий.

   - Простите! - сказал он, - Но я был занят в моей лаборатории.

   - Знаю я твою лабораторию! - усмехнулся Андрей Львович, которому была известна, очевидно, и находившаяся за лабораторией турецкая комната. - Скажи мне лучше, внимательно ли ты следишь за порученным тебе Николаевым?

   Крыжицкий пожал плечами и ответил:

   - Ну конечно, внимательно. Он по-прежнему живет у Беспалова, недавно был в гостях у Леки Дабича, который хочет втянуть его в прежнюю среду, и при всем этом он еще более, чем когда-нибудь, влюблен в красивую воспитанницу Беспалова.

   - Ну, а знаешь ли ты, что вчера в Петербург приехал некий француз, который ищет Николаева, чтобы сообщить ему о завещании отца?..

   - Нет.

   - Вот то-то же!

   - Но кто этот француз?

   - Вернее всего, старый камердинер завещателя, и если он найдет Николаева в Петербурге и расскажет ему, что его отец умер и оставил ему по завещанию все наследство, все состояние, то Николаев запросто может отправиться во Францию и получить наследство помимо нас. А там взыскивай с него по расписке!.. Необходимо, во-первых, чтобы он думал, что получение его наследства вовсе не так просто, а, во-вторых, чтобы он, убежденный в сложности дела, получил состояние через нас. Только тогда мы будем обеспечены и уверены в том, что на нашу долю придется половина.

   - Я все это понимаю! - сказал Крыжицкий. - И понимаю, что нужно во что бы то ни стало помешать французу - кто бы он ни был, камердинер или кто другой - увидеться с Николаевым. Но для этого нужно знать, откуда получено известие о приезде француза?

   - От Ореста Беспалова.

   - Этого довольно! Все будет сделано! - решительно произнес Агапит Абрамович.

   Сулима, улыбаясь, покачал головой, затем спросил:

   - Что ты намерен делать?

   - Прежде всего узнать от Беспалова, где этот француз? - ответил Крыжицкий.

   - А если он не скажет?

   - Дам ему денег.

   - Сколько?

   - Ну я не знаю... сколько понадобится.

   - А если их понадобятся сотни?

   - Дать их ему.

   Андрей Львович опять покачал головой и сказал:

   - Где твоя прежняя сообразительность? Восточные курения слишком затуманили ее!.. Пропадешь ты благодаря своей турчанке!

   - Я не понимаю, в чем тут может быть ошибка! - начал было высказывать свои соображения Агапит Абрамович.

   - В том, - перебил Сулима, - что Орест Беспалов, получив сотни, станет кутить и швыряться деньгами и в первый же раз, когда он, пьяный, попадет в полицию, у него потребуют отчета в том, откуда у него столько денег, а это нам крайне невыгодно.

   Крыжицкий стукнул рукой по столу и воскликнул:

   - А ведь это правда! В самом деле, у меня ясность мыслей затуманилась... Значит, надо действовать иначе!.. Сегодня же увезу Николаева из Петербурга!

   - Это средство сработало бы лучше, но он никуда не поедет из Петербурга.

   - Может, его уговорить, что это необходимо для его дела.

   - Едва ли! - сказал Сулима, - Он не захочет оставлять Петербург и расставаться с любимой девушкой. На влюбленных трудно подействовать рассудительными убеждениями!

   - Тогда что же делать?.. Время терять нельзя!

   - Нужно поступить самым простым и верным поэтому способом. Француз остановился в гостинице, а их не так уж и много в Петербурге, и если все цвета пойдут по ним, то легко смогут найти всех французов, приехавших вчера в Петербург, если бы их приехало даже несколько. А найдя, нетрудно распознать, который из них нам нужен, и затем легко поступить по обстоятельствам!.. Берись сейчас же за дело, а я дам знать остальным.

   - Фиолетовый, кажется, болен! - сказал Крыжицкий.

   - На всякий случай, я к нему проеду сам. А, впрочем, и шестерых вас будет достаточно!

   На этом они расстались.

  

  

   Саша Николаич, прочтя "Санкт-Петербургские Ведомости", взялся за сборник стихов, который купил себе недавно, и долго перелистывал его.

   Стихи говорили, по преимуществу, о любви, были наивны и плохи, но они Саше нравились.

   Он сам почувствовал прилив вдохновенья, взял лист бумаги и долго тщательно чинил перо, предвкушая сладкие минуты творчества.

   Наконец, перо было починено, Саша Николаич обмакнул его в чернильницу и одним взмахом написал:

   "На жизнь с надеждою взирая..." Он думал, что, чем выспреннее подберет слова и выражения, тем стихи будут лучше.

   В первую минуту ему доставила огромное удовольствие написанная строчка. Он даже удивился, как это он мог так сочинить хорошо!

   Но что дальше?

   Дальше Саша Николаич думал, думал и зачеркнул свою строчку, решив, что она не годится.

   "Вотще, о! Слабый человек!" - написал он снова, но тотчас же вычеркнул "слабый" и написал "гордый".

   Затем он и это вымарал, оставил только слово "вотще" и сверху написал: "Что есть истина?" - и подчеркнул, желая обозначить, что это - заглавие.

   Но и это было не то.

   Саша Николаич встал, прошелся по комнате, подошел к столу и, не садясь, изобразил на бумаге:

   "О, девушка прелестна, Пойми ты, дорогая..."

   Дальше стихи опять не шли, и у Саши Николаича появилась совершенно новая мысль: "Вертится жизни колесо..." - но, кроме "Жан-Жак Руссо", другой рифмы на колесо не находилось, а в чувствительные стихи вставить Жан-Жака Руссо было делом явно неподходящим.

   Так Саша Николаич провел время до обеда и, хотя никакого стихотворения у него не получилось, но все-таки он находился в приподнятом настроении.

   Это настроение стало совсем радостным, когда Маня предложила ему после обеда вместе делать пасьянс.

   Они весь вечер провели вместе. Маня была особенно любезна с Николаевым, и он целый день никуда не выходил из дома.

   Наутро Саша Николаич нашел на вешалке свой плащ истерзанным и в грязи. Разумеется, он рассердился и призвал рябую девку Марфу, чтобы дознаться, каким образом его одежда оказалась в таком виде. Но Марфа разводила руками, качала головой и уверяла, что ей ничего не известно.

   Саша Николаич был так возмущен, что в первый раз повысил голос, так что даже титулярный советник Беспалов счел своим долгом выглянуть из столовой.

   - Да-с! Это совсем непорядок!.. - сочувственно согласился он. - Очевидно, это штука моего сына Ореста и он за это ответит!.. О, он за это ответит!

   Беспалов энергично потряс трубкой, но в это время показался сам Орест и титулярный советник тут же сбавил пыл и довольно мирно произнес:

   - Обратите внимание, сударь, в каком состоянии плащ нашего жильца!

   Орест нацелился взглядом на плащ, рассудительно покачал головой и сказал:

   - Однако!..

   - Так это сделали вы? - подступил к нему Саша Николаич.

   Орест отмахнулся от него, как от мухи.

   - Со всяким может случиться!.. Дело вовсе не в этом!

   - Да нет, позвольте! - вмешался Саша Николаич.

   - Ну что там позволять, гидальго! Плащ - это пустяки, тлен и преходящее. Я вам скажу лучше... Пожалуйте-ка сюда!

   И Орест взял под руку Сашу Николаича и повлек его в комнату.

   - Но, как хотите, я этого допустить не могу! - продолжал горячиться Саша Николаич.

   - Гидальго, сеньор, успокоитесь!.. - с несколько преувеличенной страстью стал восклицать Орест. - Я вам принес известие, которое стоит десяти плащей. Плюньте!.. Вы понимаете, вы получаете наследство, капиталы, на которые можете приобрести все плащи города Санкт-Петербурга и даже Парижа, прекраснейшей столицы Франции!..

   Орест подробно рассказал о вчерашней встрече с французом и передал их разговор.

   Он, собственно, не рассчитывал сегодня так быстро выложить все Саше Николаичу, но испорченный плащ заставил его сделать это.

   Действительно, выслушав его, Саша Николаич забыл о причиненной ему неприятности. Все, что передал ему Орест , было очень правдоподобно и, во всяком случае, совсем естественно объясняло случившийся в жизни Саши Николаича неожиданный поворот.

   Оказалось, у него за границей был отец, который, по каким-то таинственным причинам, должен был скрываться от него и потому не виделся с ним, но высылал ему ежемесячно тысячу рублей. Когда отец умер, присылка прекратилась, и банкир заявил, что выдачи больше не будет.

   Но для Саши Николаича это вовсе не означало разорения, и напрасно он так погорячился, что круто изменил свой образ жизни. Напротив, теперь все состояние должно было перейти к нему.

   Все это было вполне логично; странным казалось только отчуждение отца, но и это должно было объясниться для Саши Николаича, как только он увидится и переговорит с французом.

   - Так что же?.. Надо скорее ехать к нему! - заторопил Саша Николаич.

   - Едемте, едемте, джентльмены! И да будет вам жизнь легка и счастлива! - подхватил Орест и показал на окно. - Взгляните, сама природа благоприятствует вам!..

   На дворе стоял сырой, холодный, пасмурный день петербургского августа.

   - Погода преотвратительнейшая, - пояснил Орест, - и вы можете надеть вместо летнего своего плаща вашу осеннюю шинель!.. А уж в несколько, к сожалению, подпорченном плаще, так и быть, уж я поеду с вами, ибо мой подлец-портной не несет мне верхнего платья!

   Саша Николаич был вынужден согласиться, что природа, действительно, "благоприятствовала" ему, но зато, как оказалось, дальнейшие обстоятельства явились несколько иными и сложились совсем не в его пользу.

   В гостинице, в которой остановился француз, они его не нашли и там им сказали, что куда-то переехал, а куда - неизвестно. Его увез из гостиницы какой-то господин...

  

  

   - Я сделал, что мог, пусть делают лучше меня более способные!.. - разведя руками, воскликнул Орест и, оставив огорченного Сашу Николаича у подъезда гостиницы, удивительно талантливо исчез, видимо, издавна приобретя эту сноровку.

   Терять время ему было некогда: надо было отнести к графу Савищеву записку Мани, которую она успела передать ему; вместе с тем, она удостоила его новым империалом.

   Савищев его ждал.

   - Я вчера был целый день дома! - встретил он Ореста. - И думал, что вы явитесь вчера же!

   - Никак было невозможно, граф! - вздохнув, воскликнул Орест. - Pas possible! {Невозможно! (фр.).} как выражалась, вероятно, Мария Антуанетта. Придя вчера к вам, я мог бы только утешить вас своим обществом, а никаких сведений не принести. Но я, как человек умный, понимаю, что мое общество вам противно!

   Говоря это, Орест, не ожидая приглашения, удобно уселся в кресло и показал Савищеву на другое, сказав:

   - Садитесь, пожалуйста!..

   Графу это так понравилось, что он рассмеялся и сел.

   Запах винного перегара, которым несло от Ореста, сейчас же обеспокоил графа и он поспешил вынуть сигару.

   - И мне! - благосклонно протянув руку, сказал Орест.

   Савищев дал и ему и, чтобы закурить, ударил по какой-то хитрой лампочке, которая тотчас же вспыхнула.

   - Ну, что вы узнали? - спросил Савищев, выпуская дым.

   - Собственно, я ничего не узнал! - деловито произнес Орест. - Но я сделал лучше!

   - Лучше?

   - Я вам устроил личное свидание с волоокой принчипессой, о чем она вам сообщает в милостивом рескрипте.

   Орест засунул пальцы в жилетный карман, пошарил там и вынул сложенную и запечатанную розовой облаткой записку Мани.

   Савищев двинулся, чтобы взять ее.

   - Нет-с, позвольте!.. - остановил его Орест. - Участь этой записки только еще решается и неизвестно, отдам ли я ее вам или зажгу вот об эту лампочку, чтобы закурить мою сигару!

   - Что это значит? - спросил граф.

   - Это значит, что пожалуйте вот об это место!.. - и Орест нежно постучал по углу стола. - Пятнадцать рублей, не больше, - пояснил он.

   - Пятнадцать рублей? Опять? Вам мало вчерашних?

   Орест невозмутимо протянул руку с запиской к лампочке.

   Граф поспешно достал пятнадцать рублей и бросил их на стол.

   - Voila! {Вот! (фр.).} - сказал Орест и подал записку.

   В то время, как молодой человек разговаривал внизу у себя в кабинете с Орестом, наверху графиня с неизменным своим вязаньем в руках весело болтала с приехавшей к ней в гости Наденькой Заозерской, девицей, которая не имела родителей и жила у своей старой тетки, фре