Волконский Михаил Николаевич - Темные силы

   - Я вами интересовался, вот и все! - пояснил Крыжиц кий. - Согласитесь, что у Беспалова и грязненько, и все против приличий идет, и нет ничего, к чему вы привыкли?! Невольно потянет на старое!

   - Нет, меня не тянет на старое! - попробовал немного сфальшивить Саша Николаич. - Я просто поразмыслил о тогдашнем нашем разговоре и желал бы теперь поговорить обстоятельно!.. Тогда я слишком погорячился и даже не расспросил вас толком ни о чем...

   - Да, тогда вы погорячились, - согласился Агапит Абрамович, - и, по правде говоря, испортили мне все дело!.. Тот разговор, который тогда был у нас, возобновлять уже поздно!

   - То есть как это поздно? - упавшим голосом произнес Саша Николаич, ощущая, будто он валится откуда-то с неба.

   - К сожалению, да! - подтвердил Крыжицкий.

   - Но почему... почему поздно?

   - Потому что, видите ли, тогда вы могли со средствами, которые я вам предлагал, продолжать вашу прежнюю жизнь, не меняя ее, и остаться в обществе, в котором вращались до тех пор. Только при этом условии вы могли быть мне полезны. Ну а теперь вы сами сожгли за собой корабли, ваша репутация пострадала и вы мне не годитесь...

   - Но позвольте, в чем же пострадала моя репутация? - остановил его Саша Николаич.

   - О-о! Я не говорю, что так и есть на самом деле! - сейчас же подхватил Крыжицкий. - Вы упали в глазах людей, которые недостойны за это никакого уважения; но все-таки упали и вам трудно вернуться к ним, уже потому, вероятно, что вы сами не захотите этого.

   Вернуться к этим людям Саша Николаич не желал, правда. Но вернуть прежнюю жизнь ему хотелось.

   - Так неужели все потеряно? - произнес он, окончательно омрачившись. - Но я думаю, что все-таки с деньгами можно попытаться снова войти в общество?

   - Для того, чтобы теперь вам, - заключил Крыжицкий, - войти в него и стать для них прежним человеком, нужны сотни тысяч, если не миллионы.

   - Значит, тогда все потеряно! - повторил Саша Николаич.

  

  

   - Потеряно, но не все!.. - вдруг заявил Агапит Абрамович, - У вас есть возможность получить эти сотни тысяч, если вы, впрочем, захотите?

   - Да, да, я хочу этого! - поспешно подтвердил Саша Николаич, обрадованный тем, что перед ним снова мелькнула исчезнувшая было надежда.

   Агапит Абрамович видел, что делалось с молодым человеком, как тот волновался, и был недоволен этим.

   - И вы были бы готовы, - прищурившись, спросил он, - теперь ради этого сделать все, что я потребую?

   - Нет, не все! - сейчас же возразил Саша Николаич. - Я сделаю только то, что будет не против моей совести.

   - Все-таки!.. Ну, хорошо. Я очень рад, что вы стойки в своих убеждениях.

   - Я думаю, что иначе вы бы и не вступили со мной в дело?

   - Конечно, конечно!.. Но только вот то условие, которое я вам поставлю, не будет противоречить вашей совести. Вы просто напишете мне небольшую расписку и этого будет достаточно. Но расписка должна быть не на сумму...

   - А на что же?

   - На половину того наследства, которое вам принадлежит и получить которое вы должны.

   - Я должен получить наследство?!

   - Это уж не ваша печаль!.. И никаких хлопот вам не будет, все будет сделано без вас.

   - Но я все же желал бы знать...

   - Я вам ничего не могу сказать, кроме того, что говорю! - веско ответил ему Крыжицкий. - Если я вам выдам все подробности дела, то вы перестанете нуждаться во мне, а я этого не хочу. Будьте терпеливы, молодой человек, и ждите.

   - А долго ли придется ждать?

   - Не знаю: год, а может быть, и меньше. Но, во всяком случае, рассчитывайте в будущем на хорошее состояние, потому что и половина вашего наследства составит довольно крупный куш.

   - Но... позвольте!.. Тогда вы должны знать, кто мой отец и моя мать, и хоть это-то скажите мне!

   - Все вы узнаете в свое время! Повторяю, вам необходимо терпение!.. Я вполне понимаю, что вам, до некоторой степени, трудно вооружиться им, но это необходимо.

   - И больше вы мне ничего не скажете?

   - Ничего.

   Крыжицкий достал лист бумаги, обмакнул перо в чернила и подал Саше Николаичу.

   - Пишите! - сказал он.

   Саша Николаич взял перо и написал под диктовку Агапита Абрамовича следующее:

   "Сим обязуюсь предоставить в полное пользование половину наследства, принадлежащего мне, Андрею Львовичу Сулиме".

   - Кто это - Андрей Львович Сулима? - спросил Саша Николаич.

   - Опять расспросы! - пожав плечами, возразил Крыжицкий. - Не все ли вам равно?.. Ведь половина наследства останется при вас, а кому пойдет вторая половина - вам до этого не может быть и дела!.. Ну, подписывайте!

   Саша Николаич подписался.

   - Вот так! Теперь все в порядке! - одобрил Агапит Абрамович. - Теперь поезжайте домой и ждите... В случае, если будет нужно, я дам вам знать. А если переедете на другую квартиру от Беспалова, то дайте мне знать.

   - Я все-таки к вам наведаюсь когда-нибудь! - предложил Саша Николаич.

   - Этого делать не нужно! - сказал Крыжицкий. - Я вам дам знать! Ну-с, а теперь до приятного свидания.

   Крыжицкий, как только получил расписку, круто изменил тон и выпроводил молодого человека довольно бесцеремонно.

   Саша Николаич был как будто доволен своим посещением Крыжицкого, а вместе с тем, чувствовал себя не совсем хорошо, как будто тут было что-то не так.

   Однако это чувство у него скоро исчезло, и когда он вернулся домой, то уже не думал ни о чем другом, как о будущем наследстве, и рассчитывал, хватит ли у него денег, чтобы прожить на них целый год.

   На год у него денег должно было хватить с лихвой, если, конечно, не позволять себе никаких излишеств, а самое большее через год он снова будет богат и тогда те, кто пренебрег им, пожалеют о том, что так обошлись с ним.

   В числе этих пренебрегающих на первом месте стояла Маня.

   За обедом Саша Николаич был серьезен и разговаривал только с Беспаловым, отвечая сквозь зубы на его вопросы. Маню он игнорировал.

   Ему хотелось, чтобы Маня это заметила и почувствовала, и хоть чем-то дала знать, что интересуется причиной, по которой он сидит у себя.

   Но интерес выказал только Орест, который, напрасно прождав выхода Саши, несколько раз показывался в передней возле его двери, сначала так, будто по своему делу, а потом заглянул в комнату к Саше Николаичу и, сделав жалкую гримасу, кисло осведомился:

   - А как насчет таксы сегодня?

   Саша Николаич сердито посмотрел на него, и, прежде чем он успел ответить, Орест исчез, поняв, что он сунулся не вовремя.

   Орест уже успел привыкнуть к ежедневным получениям полтинника и сегодня почувствовал тоску его лишения.

   Он находил это несправедливым, потому что, в сущности, ничем не провинился и желал восстановить справедливость, если не целым полтинником, то хотя бы частью его.

   И за этой частью он отправился к Мане.

   - Принчипесса! - подступил он к ней. - Не будете ли вы благосклонны выслушать мою нижайшую просьбу?

   Маня продолжала шить, не обращая на него внимания.

   - Не желаете разговаривать?.. Полагаете меня подонками общества?.. Но, принчипесса, в Писании сказано: "Блажен, кто и скоты милует".

   Маня не удержалась и фыркнула.

   - Что тебе надо? - спросила она.

   - Двугривенный или хотя бы четвертак.

   - Отстань, у меня нет!

   - Принчипесса! Ложь не совместима с вашим достоинством, "Ищите и найдете!" Впрочем, я согласен и на гривенник!

   Маня не тронулась с места.

   - Принчипесса, вы поймите мои содроганья: я сегодня чувствую удар в руке, то есть такой удар, что желтого в среднюю без промаха - и вдруг из-за какого-то гривенника... должен пропасть на сегодня мой талант!

   Кончилось тем, что Маня дала Оресту гривенник, и он отправился в трактир.

   Всю эту сцену Саша Николаич слышал из своей комнаты, но и по уходе Ореста не показался в столовой.

  

  

   На другой день Саша Николаич продолжал дуться до самого обеда, но тут ему стало скучно.

   За обедом случилось так, что Маня передала ему огурцы, а он взглянул на нее и поблагодарил.

   Этого было достаточно, чтобы лед растаял и Саша Николаич, чувствовавший себя ободренным надеждой на возможное получение наследства, снова оказался в хорошем настроении.

   За столом тотчас же завязался оживленный разговор, в котором даже Виталий принял участие, вставив к слову совершенно серьезное замечание, что уж у его подъезда должен стоять не обер-полицмейстер, а сам главнокомандующий.

   Маня обходилась с Сашей Николаичем совершенно непринужденно и просто, как будто решительно ничего не случилось.

   Саша Николаич, испытывая немного ощущение школьника, прощенного после наказания, особенно развеселился и засел в столовой, в ожидании той счастливой минуты, когда господин Беспалов пойдет спать и можно будет сплавить Ореста.

   По счастливой случайности Беспалов заявил, что сегодня пойдет в баню, и действительно, ушел, взяв с собой узелок с бельем и веник под мышку.

   Орест, едва лишь поле очистилось от "родительских элементов", как он называл это, подошел к Саше Николаичу и, не говоря ни слова, по своему обыкновению протянул руку за "таксой".

   Саша Николаич поспешно вынул и дал ему полтинник.

   Орест, поджав губы и подняв указательный палец, помотал перед своим носом:

   - Ни-ни-ни! Нынче полтинник никак не ходит! - произнес он.

   - Как это не ходит? - усмехнулся Саша Николаич. - Разве курс поднялся?

   Орест протянул руку и заявил:

   - А за вчерашнее?

   Новый полтинник был ему немедленно вручен.

   - Теперь гривенник за бесчестие! - снова пристал Орест.

   Наконец, получив и этот гривенник, он взял по монете в руку и, вздохнув, произнес, словно философ, сокрушающийся о тщете всего земного:

   - Давление капитала!..

   Ввиду необычайности размеров своего "капитала", он вышел не через дверь, как это делал обыкновенно, а открыл окно и ловко вылез через него на улицу.

   Виталий был не в счет, и Саша Николаич остался наедине с Маней.

   - Вы знаете, - заговорил он с ней, - я вчера был у этого господина и получил приятные вести: я - богатый наследник!

   О своем наследстве он не хотел никому говорить до выяснения вполне определенных по этому поводу данных, но не утерпел и все сразу рассказал.

   - Так еще ждать, по крайней мере, год! - несколько разочарованно проговорила Маня.

   - Год - это пустяки!. . - стал возражать Саша Николаич. - Что такое год, когда впереди, можно сказать, полное благополучие! Ну, проживем как-нибудь, зато потом!..

   И, ища глазами взгляд Мани, он заглянул ей в лицо.

   Это лицо показалось ему особенно красивым, добрым и милым в эту минуту.

   - А вот теперь какая вы хорошая! А вчера были злая! - сказал он.

   Маня, как бы устав от работы, положила шитье на стол и, обернувшись к нему, спросила:

   - Отчего же злая?

   - Да как же! Накричали на меня!

   Губы улыбались, брови сдвинулись.

   - Ну, ну, не буду! - спохватился Саша Николаич и, как-то волей-неволей пригнулся еще ниже, к самой руке Мани, которую та словно забыла на столе, и поцеловал эту руку.

   Маня не отдернула ее, и Саша Николаич поцеловал еще раз, смелее.

   Но в это время в окно раздался стук. И Маня и Саша Николаич вздрогнули и отстранились друг от друга.

   Саша Николаич быстро подошел к окну и отворил его. На улице стоял человек в ливрее.

   - От графини Савищевой! - сказал он.

   Саша Николаевич вздрогнул и спросил:

   - От графини Савищевой? К кому?

   - К барышне, что платья шьют.

   - Пустите, это ко мне! - отстранила Маня Сашу Николаича от окна.

   А на него сразу как туча надвинулись вчерашние сомнения, когда он увидел теперь, что Маня имеет сношения с домом Савищевых.

   - Хорошо!.. Скажите графине, что завтра будет готово!.. - проговорила Маня и, отпустив лакея, невозмутимая и спокойная, вернулась к своему месту и села.

   - Вы знаете графиню? - с трудом переводя дух спросил Саша Николаич.

   - Да, я работаю для нее.

   - А сына ее... сына... вы знаете?

   - Знаю.

   - Нет, это невыносимо! - воскликнул Саша Николаич. - Я так не могу!.. Вы знаете, вчера мне показалось, что я видел, как вы выходили с ним из ресторана.

   - Я?!..

   - Да, да! Вы!

   - Какой вздор! - воскликнула Маня, взяла работу и стала шить.

   "Да, это вздор, нелепость! - замелькало у Саши Николаича. - Я с ума сошел! Этого же не может быть!"...

   В виски у него застучало, грудь стала тяжело и нервно подниматься, голова закружилась и он, сам не понимая, что делает, приблизился к Мане, опустился на колено, схватил ее руку и залепетал:

   - Простите!..

   Своей руки у него Маня опять не отдернула...

  

  

   Опять собрались у Агапита Абрамовича члены общества "Восстановления прав обездоленных" ровно через месяц. Опять они заседали со своими разноцветными кокардами под председательством седовласого старца.

   Крыжицкий дал отчет о том, что Николаев написал расписку, и передал ее председателю.

   - А относительно графини Савищевой, - продолжал Агапит Абрамович, - тоже все обстоит вполне благополучно. Ее метрическое свидетельство у меня, и на нем, действительно, сделана подчистка и изменен год рождения.

   Он достал из железного сундучка документы графини и тоже передал их председателю.

   - Вот это - чистая работа! - одобрил тот.

   - Теперь только остается оборудовать расторжение брака графини! - сказал Крыжицкий.

   - Легко сказать: "Остается только!" - заметил Голубой. - Но, кажется, сделать это будет довольно трудно; по крайней мере,я наводил справки. Неправильности в метрическом свидетельстве, хотя и дают некоторое основание, но положительного ничего не предвещают.

   - Я все-таки думаю, - заговорил Синий, - что достаточно иметь хоть какую-нибудь зацепку, а там уж мы сможем сделать!

   - Конечно, прицепиться к метрическому свидетельству можно! - согласился Голубой. - Оно все-таки неправильное!

   - Ну а в каком положении розыски племянницы графа Савищева, к которой должно перейти состояние графини, если она его лишится? - спросил председатель.

   Крыжицкий покачал головой.

   - Я был занят метрическим свидетельством! - ответил он.

   - А ты, Голубой? - продолжал председатель.

   Голубой ответил, что у него не нашлось никаких данных.

   То же самое заявили и остальные.

   Фиолетового председатель вызвал последним, но и тот покачал головой и сказал:

   - Я не нашел.

   Председатель обвел присутствующих укоризненным взглядом, в котором чувствовалось все его превосходство над ними.

   - Неужели так-таки ничего и не узнали? - проговорил он. - А между тем стоило только приложить некоторое усилие, чтобы добиться благоприятного результата.

   - И ты его добился? - воскликнул Фиолетовый, до сих пор мало принимавший участия в разговоре.

   - Надо было вести от начала, - продолжал председатель. - Брат покойного графа Савищева женился еще молодым человеком и благодаря этой своей женитьбе запутался в делах. Бок о бок с ним его старший брат, женатый на Дюплон, богател не по дням, а по часам, умея ловко устраиваться по казенным поставкам и подрядам. Запутавшийся в делах граф Савищев видел, что его брат не стесняется в средствах и доставляет своей жене все для удовлетворения ее прихотей, и, понятно, ему тоже захотелось иметь все и так же обставить свою жену. Он делал долги, но вскоре ему перестали верить; он пробовал счастья в картах и стал проигрывать. Наконец, он зарвался и очутился в безвыходном положении. Тут он решился на средство, отчаянное по своему риску, соблазненный возможностью вдруг получить большие деньги. Эти деньги ему предложили из-за границы, с тем, чтобы он выдал план потемкинского похода в Турцию. Он поддался соблазну, но его проделка была вовремя открыта и, хотя ему самому удалось бежать, он был обвинен в государственной измене и заочно лишен чинов и орденов. Его жена, беременная, разрешилась преждевременно от потрясений и умерла в родах. От родившейся у нее дочери единственный ее родственник, дядя ее, граф Савищев, отказался как от дочери брата-изменника, которого он не хотел знать. Со стороны матери у девочки никого не было: ее матушка была молоденькой француженкой, приехавшей в Россию гувернанткой и прельстившей графа Савищева. Девочку отдали в воспитательный дом и оттуда она была взята...

   - Весь вопрос кем? - спросил Фиолетовый.

   Председатель замолчал и не сразу ответил.

   - Да, весь вопрос - кем? - повторил он. - Есть тут отставной титулярный советник Беспалов, а у него живет девушка, которая уверена, что она - его дочь, но сам Беспалов часто знакомит с ней чужих как со своей воспитанницей. Зовут ее Маней, а дочь разжалованного графа Савищева получила при крещении имя Мария.

   - Так это она? - спросил Фиолетовый.

   Председатель кивнул головой.

   Фиолетовый встал со своего места и заходил по комнате.

   - Да разве есть доказательства, - заговорил он, - что это законная дочь графа-изменника? С какой стати титулярный советник Беспалов взял ее? Не может быть!.. Тут нужны доказательства!

   - Эх, какой ты горячий! - остановил его председатель. - Сегодня с тобой что-то необыкновенное? Обычно ты спокойно относишься к делам.

   - Да, это дело меня заинтересовало и я желаю взяться за него! Если у тебя есть какая-нибудь нить, дай мне ее и я разузнаю все самым подробным образом.

   - Вот этого-то и не нужно! - усмехнулся председатель. - Иногда лишние подробности, расследованные со слишком большим пылом и любопытством, только затемняют дело, а не помогают ему. Нам вовсе не нужно собирать подробные данные об этой воспитаннице Беспалова, потому что эти подробные данные достоверно приведут к полной противоположности того, что мы желаем получить. Нам не важно, дочь или не дочь разжалованного графа Савищева эта девушка; а нам надо сделать так, чтобы она была его дочерью, и этого будет вполне достаточно.

   Фиолетовый сел на место.

   - Но если можно найти настоящую дочь? - попробовал возразить он.

   - Это лишняя проволочка времени! - сказал председатель.

   - Но все-таки, почему ты указываешь именно на нее? Ведь есть же у тебя на это какие-нибудь причины?

   - Особенно никаких! - пожав плечами, ответил председатель. - Просто я нахожу ее подходящей! Ее имя и года нам подходят!

   - Но каким путем ты напал на нее?

   - Очень просто: я следил за Николаевым и нашел воспитанницу Беспалова благодаря тому, что Николаев поселился у него. Вот и все!

  

  

   Когда было переговорено обо всех делах, причем председатель не ограничивался общими указаниями, а каждому из членов дал для выполнения к следующему заседанию определенную задачу, он удалился, а остальных Крыжицкий пригласил ужинать.

   Агапит Абрамович, провожая председателя, в передней проговорил:

   - А вы все-таки сами следили за Николаевым!

   - Ну, и что тут такого?

   - Но ведь он поручен мне!

   - Вы делайте свое дело, а я буду делать свое!

   И председатель ушел.

   За ужином подавали отлично приготовленные кушанья и тонкие вина, которые могли сделать честь столу самого прихотливого сибарита.

   Если обстановка квартиры Крыжицкого была самой обыкновенной, то угощение, предложенное им, выходило за пределы обыкновенного. Видно было, что он получал и мог тратить большие деньги, и если у него в квартире не было роскоши, то только потому, что он этого не желал.

   Гости разошлись непоздно и, проводив их, Агапит Абрамович вернулся в кабинет, запер за собой дверь, подошел к вделанному в стену шкафу и отворил его хитрым ключом. Шкаф повернулся на шарнирах и открыл проход, в который и вошел Крыжицкий.

   Войдя, он очутился в комнате, узкой и длинной, вся меблировка которой состояла из большого стола, придвинутого к нему кресла и полок по стенам. На полках и на столе лежали книги, стояли реторты, спиртовые лампочки, колбы и склянки с жидкостями разных цветов. Тут была целая лаборатория.

   Агапит Абрамович поставил на стол лампу, которую взял из кабинета и держал в руке. Но вместо того, чтобы сесть в кресло, он пошел в глубину комнаты, где оказалась еще дверь, обитая толстым слоем войлока, и отпер ее.

   За нею была еще комната, которая по своему убранству одна могла восполнить отсутствие роскоши в остальных, показных, так сказать, комнатах квартиры Крыжицкого.

   Пол тут был затянут настоящим смирнским ковром, стены покрыты шелковой материей с причудливыми восточными вышивками золотом. Широкий диван, покрытый турецкой шалью, был завален подушками, огромная китайская ваза стояла в углу с букетом живых цветов. Высокий золоченый бронзовый светильник разливал мягкий свет, золотая восточная курильница стояла на полу.

   У самой двери, в которую вошел Крыжицкий, висел маленький серебряный гонг, и он осторожно ударил в него. Дребезжащий металлический звук гонга мягко раздался и замер, заглушенный мягкими складками материи, висевшей повсюду вокруг.

   В ответ на этот звук сейчас же поднялась тяжелая занавеска и из-за нее показалась, судя по одежде и по типу, чистокровная турчанка.

   На ней был палевый шелковый казакин, шальвары и шитые золотом туфли. Ее черные волосы были заплетены в длинные косы, уложенные на голове и переплетенные жемчугом.

   Женщина подошла к Крыжицкому и опустилась перед ним на одно колено. Он потрепал ее по щеке и проговорил по-турецки:

   - Хорошо ли ты провела сегодня день, моя звездочка?

   "Звездочка" вскочила и певучим голосом ответила, что очень хорошо и что она всем очень довольна.

   Сказав это, она быстро, заученной скороговоркой произнесла еще несколько слов, так, словно иные и произнести не смела. Затем, тоже заученным движением, она вскочила на диван, взяла со столика зурну и, перебрав струны, тихо запела заунывный тягучий мотив...

   Крыжицкий сел на диван рядом с ней, закрыл глаза и стал слушать...

  

  

   Седовласый человек, председательствовавший на собрании у Крыжицкого, вышел от него, сел в карету, которая, при его появлении, сейчас же подкатила к крыльцу.

   - Домой прикажете? - спросил кучер, удерживая лошадей и оборачиваясь.

   - Нет, поезжай на Шестилавочную, к Анизимову.

   Карета запрыгала по ухабам мостовой и вскоре остановилась у очень невзрачного домика на Шестилавочной.

   Было немного странно, что такой богатый экипаж с отличными лошадьми остановился у такого невзрачного домика, но на самом деле к этому домику нередко подъезжали такие же кареты.

   Живший тут Анизимов был незначительным чиновным лицом, но способным, тем не менее, сделать многое. Он служил простым писцом в консистории {Консистория - в дореволюционной России учреждение при епархиальном архиерее.} и это место позволяло ему принимать участие в делах, по которым не один богатый экипаж подъезжал к домику, в котором он жил.

   Председатель собраний у Крыжицкого вышел из кареты, приблизился к окну, в котором брезжил свет, и постучал.

   Ответа не последовало.

   Приехавший постучал еще раз.

   Занавеска на окне отдернулась, рама чуть приподнялась и сердитый женский голосок проговорил:

   - Что нужно на ночь глядя?

   - Скажите Анизимову... - начал было председатель, но голос перебил его:

   - Приходите завтра... теперь не время, поздно...

   - Скажите Анизимову, что Андрей Львович Сулима желает его видеть... - настойчиво повторил приезжий.

   Не прошло и двух минут, как наружная дверь домика отворилась и сам Анизимов высунулся на улицу.

   - Пожалуйте, Андрей Львович! - заторопился он. Сделайте одолжение!

   Андрей Львович вошел и, не сняв плаща, проследовал в приемную комнату Анизимова.

   У последнего чистота и аккуратность во всем были блестящие, но пахло смешанным запахом кофейной гущи, деревянного масла и курительных ароматических бумажек.

   Анизимов, чистенький и гладенький старичок, потирал пухленькие белые ручки и остался стоять, когда Андрей Львович сел.

   - Садись! - предложил тот. - Впрочем, разговор у меня вовсе не длинный.

   - Как прикажете, Андрей Львович! - вздохнул Анизимов и сел.

   - Вот что я прикажу!.. Скажи ты, пожалуйста, существуют ли метрические книги 1752-1756 годов?

   Анизимов опять вздохнул.

   - Какой церкви, Андрей Львович?

   Андрей Львович достал метрическое свидетельство графини Савищевой, посмотрел и сказал, какой церкви.

   - Должно быть, целы! - сказал Анизимов и снял щипцами нагар со свечки.

   - Ну так вот, - продолжал Андрей Львович, - в 1752 году родилась Анна Петровна Дюплон, впоследствии вышедшая замуж за графа Савищева. Надо ее подлинную метрическую запись найти и уничтожить.

   - Дело хитрое-с!

   - Ты не ломайся, ничего хитрого тут нет!.. Положил в книгу огарок... и все тут! Штука известная!..

   Эта штука, действительно, была известна многим мелким чиновникам доброго старого времени. Зажатый между листами документов, которые требовалось почему-либо уничтожить, огарок привлекал внимание крыс и мышей, которые дочиста выедали просаленную бумагу, и уничтоженные таким образом документы считались утраченными по роковой случайности, а ответственность за мышей возложить было не на кого.

   - А метрическую книгу 1756 года надо сохранить как зеницу ока! - пояснил Андрей Львович.

   Анизимов, внимательно и почтительно слушавший Андрея Львовича, несколько раз кивнул головою в знак того, что он понимает, в чем тут дело. Сулима продолжал:

   - Так вот я и говорю: метрическую книгу 1756 года надо сохранить и, когда это понадобится, принести ее в доказательство, что никогда некая Анна Петровна Дюплон крещена и записана в метрику не была. Действовать нужно как можно скорее.

   С этими словами Андрей Львович встал и направился к двери.

   - Только-с это будет стоить... - начал было Анизимов, семеня за своим гостем.

   Но тот не дал ему договорить, обернулся и уверенно произнес:

   - Сосчитаемся!

   Анизимов поклонился, вполне удовлетворенный этим ответом, как человек, не раз уже, по-видимому, имевший дело с Андреем Львовичем.

  

  

   Через три дня, рано утром, Андрей Львович Сулима приехал к Крыжицкому.

   Агапит Абрамович, обыкновенно уже поднимавшийся к этому времени с постели, встретил его в своем кабинете, где сидел за письменным столом, разбирая бумаги.

   - В консистории относительно метрических книг все уже сделано! - сказал Андрей Львович, доставая метрическое свидетельство графини Савищевой. - К сожалению, подчистка здесь сделана и год изменен довольно грубо. Это может создать препятствие и надо их уничтожить заранее.

   - То есть уничтожить самое свидетельство?

   - Ну конечно!.. Чтобы по нему потом как-нибудь нельзя было раскрыть всю махинацию.

   - Но ведь на основании этого свидетельства только и можно расторгнуть брак, и если его уничтожить...

   - А я говорю, что надо уничтожить! - перебил его Андрей Львович. - Вот эту бумагу с подчисткой, а самое свидетельство сохранить!

   Крыжицкий, при всей своей опытности в подобного рода делах, на этот раз не понял.

   - Как же это так? - спросил он.

   - Ах, да очень просто! Надо снять нотариальную копию с этого вот свидетельства, а подлинник уничтожить. Таким образом, у нас в руках останется совершенно чистый, неподчищенный неправильный документ, который сослужит нам вполне безопасную службу. То есть можно будет доказать, что все свидетельство поддельное, а не один только год заменен в нем.

   Агапит Абрамович в душе не мог не удивиться такой мудрой предусмотрительности и предвидению всяких случайностей, выказанных председателем собраний.

   - Слушаю-с! - сказал он. - Но дело в том, что я получил это свидетельство через молодого Савищева и просто ему сказать, что я потерял его, неудобно!

   Андрей Львович поморщился и произнес:

   - Само собой разумеется, это нужно сделать тоньше!.. Как молодой Савищев добыл бумаги у матери?

   - Метрическое свидетельство он взял потихоньку. По своей наивности и доверчивости, она и деньги и документы не держит под замком.

   - Даже метрическое свидетельство?

   - Свидетельство она прячет не в бюро в своем кабинете, а в ящике своего туалета, в спальне, думая, что там его никто не найдет. Это - единственная предосторожность.

   - И оттуда молодой Савищев взял документ так, что она не знала?

   - Я боялся, что старуха не захочет выдавать свой возраст, и поэтому действовал через ее сына.

   - Хорошо! Так пусть по снятии нотариальной копии он опять потихоньку положит его на прежнее место, а о дальнейшем я позабочусь.

   - И свидетельство будет уничтожено?

   - Да. Здесь мне помощь не нужна. На всякий же случай нужно Савищеву постепенно подготавливать к тому, что ее ожидает, и направить ее на ложный след. Она, наверное, пустит в ход все свои знакомства.

   - Ну, уж этому-то учить меня не надо, - несколько обиженно произнес Агапит Абрамович, уязвленный все-таки в своем самолюбии превосходством над ним Андрея Львовича.

   Сулима довез Крыжицкого в своей карете до дома, где жила графиня, и Агапит Абрамович прошел к молодому графу без доклада, на правах человека, который уже успел стать своим в доме Савищевых.

   - Я боюсь, - начал он говорить графу, - как бы ваша матушка не хватилась своего свидетельства; лучше положите его обратно, на старое место.

   Молодой Савищев, получивший по совету Крыжицкого от матери полную доверенность на ведение дела по оберландовскому наследству, вообразил себя дельцом, ничего не упускающим из вида и очень опытным.

   - Но ведь свидетельство может нам понадобиться в будущем? - серьезно заметил он, с таким выражением, словно предвидел все это будущее во всех подробностях.

   - Да?.. Это правда! - согласился Агапит Абрамович. - И на всякий случай велите снять с него нотариальную копию, которая нам может вполне заменить его.

   - Да, как идея, это недурно! - согласился Савищев. - И я воспользуюсь ею.

   - Так сделаем это сейчас! - предложил Крыжицкий.

   - Отлично! Сделаем! А потом поедем завтракать.

   Они отправились к нотариусу, сняли копию, а затем поехали завтракать.

  

  

   За завтраком Агапит Абрамович вскользь упомянул, что хотел бы повидать сегодня, если возможно, графиню. И, когда они вышли из ресторана, Савищев спросил у него:

   - Так что же, вы теперь к нам? Вы ведь хотели видеть мою маман?

   - Да особенно незачем! - возразил Крыжицкий, имевший вид хорошо и плотно поевшего человека, очень этим довольного и благодушного. - Незачем особенно! - повторил он. - Я могу в другой раз!

   - Да нет, отчего же? Поедем!

   И они поехали.

   Графиня встретила Крыжицкого приветливо.

   - А-а! Здравствуйте, милый! Ну, что наши дела? Есть какие-нибудь новости?

   - Есть, графиня! - ответил Крыжицкий.

   - Погодите, погодите, голубчик, я сейчас усядусь, и тогда вы рассказывайте!

   И она, захватив свое вязанье, примостилась на кушетке, которую очень любила, потому что на кресле своими коротенькими ножками не доставала до пола.

   - Ну вот, отлично! - снова заговорила она, зашевелив длинным крючком. - Рассказывайте теперь, какие у вас новости?

   Крыжицкий сделал тревожно-грустное лицо и несколько раз провел рукой по шляпе.

   - Новости не особенно приятные, графиня!

   - Да неужели неприятные? - улыбнулась та. - Вот первый раз, когда вы мне говорите это, а до сих пор приносили все хорошие!

   - Очень уж сложное дело! - вздохнул Агапит Абрамович.

   - Да всякое дело сложно: вот хотя бы связать даже или сшить что-нибудь, вы думаете легко?

   И она смеющимися, веселыми глазами посмотрела на Крыжицкого и покачала головой:

   - Вы, мужчины, в это не верите... вот разве Костя только, - показала она на сына, - вдруг получил интерес к моим тряпочкам, но и то с тех пор, как у меня завелась прехорошенькая портниха.

   - Ну, полно, - сказал Савищев.

   - Ну что там "полно"! Разве я, миленький, не вижу всего?.. Хочешь пари держать, что ты с удовольствием сейчас пойдешь в мою спальню и принесешь мне оттуда моток шерсти, которой мне недостает?

   Савищев с некоторой поспешностью встал с места и направился к двери.

   Графиня кинула вязанье на колени и маленькими ручками захлопала в ладоши, восклицая:

   - Вот и попался, миленький! Вот и попался!.. В спальне-то никого и нет!

   Савищев пожал плечами и сказал:

   - Да мне никого и не нужно!

   Затем он прошел в спальню, но не с такой, правда, поспешностью и стремительностью, с какой поднялся со своего места.

   Агапит Абрамович, поймав его взгляд, выразительно посмотрел на него: "Помни, дескать, метрическое свидетельство!"

   - Ну? Так что же ваши новости?.. Я умираю от нетерпения узнать их, а вы ничего не рассказываете! - обратилась Савищева к Агапиту Абрамовичу, когда ее сын вышел. - Вы говорите, дело сложное?

   - Да, графиня. Оберландовское наследство слишком многим пришлось по вкусу и многие точат на него зубы.

   - Но ведь вы, миленький, говорите, что у нас есть все права?

   - Но другие, хотя и ошибаются, тоже думают, что и у них есть права на него.

   - Так Бог с ними, голубчик, пусть и они получают! Самое лучшее - разделиться всем, вот и спроса и споров не будет, и все будет отлично. Разве это почему-нибудь нельзя?

   - Нельзя, графиня. Наши противники - очень сильные люди и хотят все целиком забрать в свои руки.

   - Вы говорите, противники... - забеспокоилась Савищева, - значит их много?

   - Много. Дело в том, что на это наследство претендуют иезуиты.

   - Ах, иезуиты! Знаю! Про них говорят много дурного, да все это - неправда! Дедушка Модест Карлович знавал Грубера и говорил, что это - идеальный человек. А дедушка Модест Карлович никогда не лгал!

   - С тех пор, должно быть, иезуиты изменились! - произнес Крыжицкий. - И стали другими! По крайней мере, в нашем деле можно ждать от них больших неприятностей.

   - Миленький, каких же больших неприятностей?.. Ну самое худшее, что это они получат наследство, а не мы... так что ж такое? Проживем и так! Правда ведь? Вы, голубчик, не огорчайтесь!

   И снова, чтобы развеселить Агапита Абрамовича, который был огорчен, по ее мнению, тем, что им хотели помешать иезуиты, графиня подмигнула ему в сторону спальни, сказав:

   - А ведь Костя-то пропал! Ведь моя портниха-то сидит там! Это я пошутила, что там никого нет!

&nb