Волконский Михаил Николаевич - Темные силы

Савищев. - Все еще с длинными фалдами?

   - Да, кажется...

   - Так твои дела, значит, поправились?

   - Не особенно, но все-таки живу! - ответил Саша Николаич.

   - Вот и я тоже живу!

   И Савищев расхохотался неприятным, деланным, злобным смехом.

   - А Анна Петровна как? - спросил Саша Николаич.

   - Да все по-прежнему... - ответил Савищев и махнул рукой, как бы желая объяснить, в чем состояло это все "по-прежнему", но на самом деле этот жест ничего не объяснил Саше Николаичу.

   Савищев взялся за голову, зажмурил глаза и вдруг, широко раскрыв их, неожиданно произнес:

   - А вчера я пьян был!

   Он произнес это так, как говаривал прежде, проснувшись на другой день после попойки в дорогом ресторане, где лилось шампанское и тратились большие деньги. Но сейчас же смутился и ему стало неловко.

   Наступило тягостное, давящее молчание.

   Савищев долго как бы приглядывался к остроконечному лакированному носку туфли Саши Николаича, потом поднял взор и с неестественной заискивающе-робкой небрежностью проговорил так, как будто между прочим:

   - Знаешь, Саша Николаич, нельзя ли у тебя перехватить на несколько дней... я теперь немножко в затруднении, но через несколько дней отдам... так... рублей двадцать пять...

   "О Господи!" - подумал Саша Николаич и вздохнул. Он достал двадцать пять рублей и протянул их Савищеву.

   Тот небрежно скомкал кредитку и сунул ее в жилетный карман.

   - А ты знаешь, брат, я советую тебе поехать посмотреть новый балет!..

   - Да разве теперь есть театры? - спросил Саша Николаич. - Они, кажется, закрылись на лето.

   - Ах, да, правда! Закрылись... что же это в самом деле маман не идет? А вот, кажется, и она!

   Входная дверь стукнула в это время и появилась Анна Петровна, все такая же улыбающаяся и суетливая, какой была и раньше, только как будто она стала еще меньше, чем была прежде, и ее глаза были сильно красными и опухшими.

   - Ну, я вас оставляю, маман, с гостем, - с готовностью сказал Савищев, - а мне нужно пойти!

   - Куда же ты, Костя?.. - засуетилась старушка. - Впрочем, если тебе нужно, иди, мой друг!

   Она привычным жестом, поднявшись на цыпочки и обняв его одной рукой, поцеловала в щеку и стала крестить порывистыми, мелкими движениями, словно не крестила, а сыпала на него что-нибудь.

   Широко раскрыв дверь, Савищев, оставив мать с Сашей Николаичем, вышел, спустился с лестницы, миновал двор, который ему сегодня показался особенно грязным и отвратительным, и направился по улице сам не зная куда.

   Сначала сознание, что у него в кармане есть двадцать пять рублей, веселило его и придавало ему бодрости. Он шел, насвистывая, постукивая тростью о тротуар, заглядывая под шляпки встречающихся женщин и с вызывающим видом проходя мимо мужчин. На двадцать пять рублей он мог пойти сейчас в ресторан (не в трактир же ему было идти, в самом деле!) или просто купить такой шарф, какие теперь носили за границей.

   Он знал, что мать его ходила за тем, чтобы достать хоть немного денег, и, по всей видимости, по тому, как она вернулась, она их не достала. Но ему и в голову не пришло отдать деньги ей. Он слишком привык только получать их от нее сам и до сих пор она тратила на него все свои крохи, извиняясь еще, что не может дать ему больше.

   Савищев долго шел куда глаза глядели и в первый раз в его душе стало шевелиться смутное и неопределенное чувство, мало-помалу заменившее его веселость и бодрость.

   Только что, сидя один у себя, он раздумывал, будут ли они обедать сегодня. Теперь он мог отлично поесть, а она...

   "Ну, там как-нибудь устроится это! - попробовал себя утешить Савищев. - Она может взять у того же Николаева!"

   И вдруг он остановился, как будто его ударило громом, остановился, пораженный тем, что осознал и увидел ту бездну, в которую он упал.

   Ведь Николаев был тем самым человеком, который оскорбил его, обозвав подлецом, и которого он ненавидел... и он пал до того, что у этого Николаева попросил деньги!..

   Тот дал их, и он взял!..

   Если бы кто-нибудь посторонний сказал ему, что он дойдет до такого подлого унижения, он задушил бы его...

   Что теперь делает этот самый Саша Николаич?.. Конечно, он дал эти двадцать пять рублей со злорадной поспешностью! И он сам бы, Савищев, поступил точно так же. Однако когда Николаев оказался без средств, он не просил денег, а граф Савищев... Вот до чего дошел граф Савищев!

   И тут же болезненно-мучительный голос внутри как бы поправил: "Бывший граф Савищев"...

   Что он теперь? Незаконный сын, пресмыкающийся перед авантюристом и проходимцем Николаевым. Да разве так можно жить?

   "А я живу! - думал Савищев. - Сношу оскорбления какого-то проходимца и иду... иду!"

   Он огляделся и увидел себя посреди моста через Неву.

   Проходивший мимо косолапый мужик задел и толкнул его плечом. Мимо прокатила карета.

   Савищев остановился у перил, перегнулся через них и заглянул вниз. Внизу бежала вода и клубилась у деревянных плашкоутов. Она казалась темной, почти черной. Достаточно было одного движения, чтобы соскочить туда, вниз, и разом покончить со всем этим... и с унижением, и с этой жизнью, бессмысленной и ненужной, если нельзя ее было проводить так, как проводят ее порядочные люди.

   Голова Савищева кружилась еще от вчерашнего пьянства; ему показалось, что мост определенно качается под ним и что все исчезает, кроме черной, холодной воды и его самого, нагнувшегося над нею.

   Неудержимая сила стала тянуть его вниз.

   "А ведь только перекинуть ноги", - мелькнуло у него в мозгу.

   И он уже ощущал, что стремительно летит вниз, когда, действительно, перепрыгнул через перила и упал в воду...

   Кто-то вскрикнул сзади... и все смешалось.

  

  

   Когда Савищев ушел, Анна Петровна обернулась к Саше Николаичу и радостно заговорила:

   - Вот никак не ожидала видеть!.. Ну, будемте пить чай!

   Слово "чай" она произнесла по-прежнему сочно, но сейчас же спохватилась и растерянно огляделась вокруг.

   - Благодарю вас! Я ничего не хочу! - поспешил ответить Саша Николаич. - Мне, главное, вас хотелось видеть!

   - Спасибо, миленький!.. Ну, садитесь... Вы слышали, что с нами случилось?

   - Да, графиня!

   Саша Николаич нарочно назвал ее графиней.

   - Я не понимаю, как это могло случиться... и князь Алексей был не в силах... - быстро сыпала она словами. - Говорят, все по закону!.. А какой тут закон?.. Я решительно не могу взять в толк!.. Мне Наденька Заозерская через тетку обещала еще раз просить великую княгиню... Я надеюсь, что это выяснится...

   - Надо надеяться, графиня! А что Надежда Сергеевна?

   - Наденька? Ах, это такая прелесть, мой миленький!.. Она навещает меня почти каждый день... Если бы не она, я пропала бы совсем! Ах, какое же это золотое сердце!.. Я за себя не тревожусь, мне ничего не надобно, мне Костю жаль! Представьте себе, миленький, он один день даже не курил!.. а у меня ему на табак денег даже не было!

   Она сообщила это с такой гордостью, точно Костя совершил величайший подвиг, который должен был бы привести в восторг Сашу Николаича.

   - Да, он прекрасный у меня! - продолжала Анна Петровна. - Но, знаете ли, миленький, все-таки он беспокоит меня!.. я вам это говорю как близкому другу! Если бы вы повлияли на него... Мне кажется, что он начал... пить...

   - А что он делает вообще, графиня?

   - Страдает, голубчик! Он ужасно страдает! И если правда, что он начал пить, но, может быть, я ошибаюсь... потому что он такой прекрасный! Но все-таки, если бы вы... как-нибудь допытались у него?.. Я знаю, вы, мужчины, как-то не считаете это пороком...

   Она болтала по-прежнему, все с теми же знакомыми Саше Николаичу интонациями, наивно и доверчиво, и быстро перебирала крючком свое вязанье, как будто для своего удовольствия. Но теперь это вязанье служило для нее почти единственным источником существования.

   Она замолчала и некоторое время так тихо работала крючком, что по ее сморщенному лбу было видно, что она старается совладать с каким-то усилием мысли.

   Денег она не достала и теперь ее занимали соображения, как бы вывернуться ей?

   Ликвидация ее дел произошла самым безалаберным способом. Она ничего не сумела собрать, даже то, что принадлежало ей лично. Большинство вещей у нее разнесли, и она сама даже не знала, куда они делись...

   Большую часть заложил сам Костя и истратил деньги, желая якобы поддерживать прежнюю жизнь. Анна Петровна так растерялась, что позволила дворовым тащить все, что им нравилось. Потом ей пришлось нести в заклад последнее, что у нее было, и теперь даже заложить было нечего!

   - Скажите, миленький, - прервала она, наконец, свое молчание, - говорят, за границей можно продать автографы?.. Правда, что за них дают деньги?

   - Смотря какой автограф, графиня! - ответил Саша Николаич.

   - У меня есть один, миленький!

   - И вы бы хотели продать его?

   Анна Петровна опять замолчала и еще ниже нагнулась над своим вязаньем. Видно было, что она не хотела продавать автографа.

   - Да, пожалуй!.. я бы продала его! - тихо сказала она.

   Саша Николаич, конечно, сразу же понял, в чем дело, и ему захотелось помочь бедной женщине. Так прямо предложить ей деньги он стеснялся, но под видом покупки автографа можно было бы дать ей такую сумму, которая помогла бы ей хоть на время вздохнуть посвободнее.

   - А чей автограф? - спросил он.

   - Да, может быть, миленький, он вовсе и не интересен! - начав уже сомневаться, возразила она.

   - Все-таки, графиня, чей он?.. Если лицо историческое...

   - О, да, я думаю, историческое! Это письмо кардинала де Рогана!

   - О, оно может стоить очень дорого! - воскликнул Саша Николаич. - Я, кстати, знаю здесь одного собирателя автографов, и он даст, я думаю, с удовольствием, рублей триста.

   Анна Петровна уронила вязанье на колени, потом взглянула на Сашу Николаича. Она не ожидала такой цифры.

   - Да неужели триста рублей?! Да ведь это целое состояние! - воскликнула она.

   Теперь триста рублей казались ей целым состоянием!..

   - Любители платят и еще больше! - продолжал Саша Николаич.

   - В таком случае, я продам этот автограф! И если можно скоро получить эти деньги...

   - Хоть завтра, графиня...

   - Даже так?.. Мне очень нужны деньги! - вздохнула она. - Я вам достану сейчас этот автограф.

   Она встала, порылась в шкафу, и Саша Николаич видел, как в это время, тихонько шепча губами, она смотрела на маленький образ, висевший в углу.

   Из груды тряпочек и остатков от мотков шерсти она вынула толстый лист почтовой бумаги большого формата и, прижимая его обеими руками к груди, подошла к Саше Николаичу.

   - Только вот что, миленький! Если можно, то продайте так, чтобы потом, когда я получу все назад, я могла бы откупить все назад, снова! Я с удовольствием потом дороже заплачу... только чтобы откупить снова!

   - Я думаю и это можно будет сделать! - кивнув головой, произнес Саша Николаич.

   Саша Николаич развернул поданный ему Анной Петровной лист. В левом углу его, внизу, стояла печать с гербом Роганов и их девизом: "Королем быть не могу, не соблаговолю быть князем, останусь Роганом". Письмо начиналось обращением: "Дорогой аббат!"

   И дальше, в самом письме, говорилось:

  

   "Вы мне пишете, что по воле промысла в Ваши руки, вместе с купленной вами мызой, перешли деньги, вырученные за ожерелье, украденное у меня, за которое я уплатил полную стоимость ювелиру. Поэтому вы совершенно правы: эти деньги мои и благодарю вас, что вы, как всегда, желаете доказать мне свою преданность, вернув эти деньги по принадлежности. Но, я думаю, Вы поймете, что все, связанное с этим несчастным ожерельем, для меня лично составляет слишком грустное воспоминание. Между тем я сознаю, что недостаточно еще вознаградил вас за вашу долгую службу при мне, и потому прошу Вас принять от меня эти деньги как слабый знак моего всегдашнего к вам расположения и благодарности".

  

   Далее следовала подпись кардинала де Рогана.

   Саша Николаич весь просветлел, когда прочел это письмо.

   Несомненно, оно было обращено к аббату Жоржелю, его отцу, и служило доказательством, что тот может владеть своими богатствами по полному праву, без угрызений совести и передать это богатство своему сыну вполне чистым и безупречным.

   В самом деле, вырученные от продажи ожерелья деньги принадлежали не ворам, укравшим его, а кардиналу де Рогану, расплатившемуся с ювелиром. И он только один имел право распоряжаться этими деньгами и отдать их, кому он хотел. Он захотел одарить ими своего бывшего секретаря; это была почти царская щедрость, но недаром в гербе Роганов стоял девиз, записанный на бумаге письма.

   Теперь никакие рассказы ассассина Крыжицкого, никакие наветы и никакие записки старого архитектора не могли поколебать уверенность Саши Николаича в честности и правоте его отца. Доказательство этой правоты было у него в руках, и каждым своим словом приветствовало охватившую все его существо радость.

   Тяжелая гора свалилась с его плеч; он повеселел, стал счастлив, точно помолодел, вернувшись к беззаботному, счастливому времени юности.

   И, чтобы скрыть свое волнение, он опустил голову и закрыл лицо руками.

  

  

   - Что с вами, миленький? - стала спрашивать Анна Петровна, забеспокоившись и не понимая, что случилось. - Голубчик, что же это с вами? - повторила она. - Говорите, ради Бога!

   Саша Николаич отнял руки от лица и оно у него было такое радостное и такое счастливое, что Анна Петровна сама заулыбалась, взглянув на него.

   - Если бы вы знали, графиня, что со мной делается! - воскликнул он.

   - Да я вижу, миленький, но понять ничего не могу! Почему вас так обрадовало это письмо?

   - Потому что оно вернуло мне спокойствие и сделало меня богатым!

   - Я все-таки ничего не понимаю, миленький! Вы мне толком скажите...

   - Ну, хорошо! Я скажу вам. Ведь это письмо написано кардиналом де Роганом аббату Жоржелю, который был его секретарем!

   - Да... аббату Жоржелю!

   - Этот аббат Жоржель - мой отец!

   Анна Петровна вдруг тихо ахнула и суетливо замотала своей сухонькой седой головкой из стороны в сторону. Потом она, легко засеменив, кинулась в сторону и возвратилась к Саше Николаичу опять, взяла его обеими руками за голову и жадным, пристальным взглядом стала напряженно смотреть ему в лицо.

   - Как я не заметила этого раньше?! - тихо произнесла она, опуская руки. - Похож на него, вылитый отец!..

   У взволнованного и без того Саши Николаича спутались мысли и он, сам не зная почему, пробормотал:

   - Да! Все находят, что я похож на отца!

   Хотя, кроме старого француза Тиссонье, других из этих "всех" никого не было, Саша Николаич не знал в эту минуту, что говорил.

   - А мать? Мать? - повторила Анна Петровна. - Вы слышали о ней что-нибудь?

   - Я знаю только, что я родился от русской, в Амстердаме в 1786 году.

   Голова Анны Петровны затряслась и конвульсивная дрожь пробежала по всему ее телу. Она хотела снова поднять свои дрожащие руки, но они бессильно упали.

   Сейчас же, словно новый прилив жизни и бодрости охватил ее, она с внезапной силой почти крикнула:

   - Так это он!.. Это - ты?! Ты... мой миленький Саша?

   Она бросилась к нему, охватила его, притянула к себе и прижалась к нему, и беззвучные, страстные рыдания заколыхали ее всю.

   Саша Николаич не разумом и не рассуждением, а чувством понял, что Анна Петровна была его матерью.

   - Матушка... мама... - силился выговорить он ребяческое слово, с которым ни к кому еще в своей жизни не обращался.

   Его горло сжалось, глаза заморгали и он почувствовал, что слезы щекочут его щеки и льются неудержимо. Но он и не хотел сдерживать эти блаженные, счастливые слезы.

   Они плакали оба.

   Словами между ними было сказано немного. Только Анна Петровна, немного придя в себя, проговорила, показав на письмо:

   - Это он мне отдал как доказательство того, что ты никогда и ни в чем не будешь нуждаться в жизни!

   И они снова залились слезами.

   ..........................

   Прошло немного времени - и Анна Петровна с Сашей Николаичем подъехали в его карете к гостинице, где он жил.

   - Лучший номер! Два номера... Все, что у вас есть самого лучшего и дорогого! - приказывал Саша Николаич в вестибюле засуетившемуся управляющему, ведя под руку старушку.

   - У нас есть прекрасные комнаты! - услужливо хотел было распространяться француз-управляющий.

   - Я все их оставляю за собой! - сказал Саша Николаич. - Куда идти?

   - Сюда! Сюда, пожалуйста!..

   - Внизу?

   - Да-с, внизу, если угодно.

   - Я нарочно беру внизу, чтобы тебе не было нужды подыматься по лестнице! - сказал Саша Николаич старушке, произнеся это слово "тебе" дрогнувшим, особенно счастливым голосом.

   Старушка только крепче оперлась на его руку и прижалась к ней.

   Анна Петровна была помещена в целый апартамент , который, обыкновенно, занимали только члены посольств, случайно приезжавшие в Петербург. Комнаты были убраны великолепно, но Саше Николаичу этого показалось мало. Он потребовал еще ковров, мягкой мебели, добавил двух горничных, чтобы они служили исключительно Анне Петровне, приказал, чтобы экипаж всегда был к ее услугам, сам побежал распоряжаться, чтобы поскорее подавали "чай" с сандвичами и печеньем. Ему хотелось всюду попасть и всюду быть в одно и то же время: сидеть с матерью и, вместе с тем, бежать и приказывать, чтобы все сделали для нее как можно лучше.

   Орест, без дела слонявшийся по гостинице, понял, что теперь Саше Николаичу не до него, и не попадался ему на глаза. Но после обеда, когда Анна Петровна немного легла отдохнуть, он поймал-таки Сашу Николаича и заявил ему очень серьезно:

   - По случаю вашей семейной радости, позвольте моравидисы!

   Саша Николаич прыснул от смеха и достал бумажник. Ему попалась сторублевая бумажка, он хотел отдать ее Оресту, но тот с достоинством отступил на шаг и, величественно отведя руку Саши Николаича, сказал:

   - Много!.. Такого давления капитала не выдержу!.. Все равно за окно выкину! Позвольте обыкновенную порцию, с тем, чтобы завтра повторить...

   И, получив "обыкновенную порцию", он ушел совершенно довольный.

  

  

   Анна Петровна сначала не очень беспокоилась исчезновением Кости, потому что, как оказалось, ему и раньше случалось пропадать на целые сутки и более. Она только попросила Сашу Николаича съездить на ее прежнюю квартиру и повторить там еще раз, чтобы Косте сказали, как только он вернется, чтобы немедленно приезжал в гостиницу.

   Саша Николаич, кстати, еще хотел сделать покупки для Анны Петровны. Когда он уже совсем было собрался ехать, его в дверях остановил Орест.

   - Счастливейший гидальго! - проговорил он укоризненно. - Нехорошо, испытав благодеяние судьбы, забывать о малых сих!

   - Говорите скорее, что такое?

   - А ваше обещание, сеньор?.. Насчет часов?.. Вы их передали слепому Виталию?

   - Нет еще.

   - Нехорошо!

   - Так я сейчас заеду и передам.

   - На этот раз я вам верю! - Орест деловито последовал прочь.

   Признаться, случай с Анной Петровной сильно подействовал на воображение Ореста.

   Как это вдруг у Саши Николаича объявилась мать? Он даже в уме прикидывал, не может ли сам Орест оказаться ему каким-нибудь завалящим дядей или двоюродным братом? Впрочем, это у него было не серьезно, а так, маленькая игра ума. Ему и без того было хорошо.

   Саша Николаич явился в дом титулярного советника Беспалова лучезарный и радостный.

   - Это вы? - встретил его титулярный советник, бережно запахивая халат. - Я весьма рад счастью видеть вас вновь...

   Саша Николаич заглянул в свою бывшую комнату и посмотрел на нее с чувством, с каким, вероятно, выпущенный на волю узник смотрит на свою тюрьму...

   - Не угодно ли пройти в столовую? - пригласил Беспалов.

   - Хорошо.

   Виталий сидел в столовой в своем углу.

   - Вот, - сказал ему Саша Николаич, - вам часы с репетицией от Ореста...

   - Значит, он на сей раз не соврал! - произнес Виталий.

   Он взял часы и ощупал их, быстро перебрав по ним пальцами.

   Он сейчас же нашел пружинку, которую нужно было надавить, чтобы часы заиграли. Раздался приятный звон - и обычно малоподвижное лицо слепого расплылось в улыбке.

   Саша Николаич впервые увидел, что Виталий может так улыбаться... Ему было так хорошо теперь самому, что он хотел, чтобы все вокруг были счастливы.

   - Послушайте, Виталий, - произнес он, приближаясь к слепому, - я скоро поеду за границу и возьму вас с собой.

   - Зачем? - не понял и удивился Виталий.

   - Мы посоветуемся с заграничными профессорами в Берлине; возможно, они сделают вам операцию и вы прозреете. Такие случаи бывали...

   Слепой отрицательно покачал головой.

   - Вы сомневаетесь? - спросил Саша Николаич. - Но отчего же не попробовать?

   - Не надо.

   - Отчего же не надо?

   Виталий надавил пружину, часы опять зазвенели и это доставило ему удовольствие.

   - Вы мне не дадите всего! - сказал он.

   - То есть, как это, всего?

   - А моего кораллового замка, например.

   - Какого кораллового замка? - изумленно спросил Саша Николаич.

   - В котором я живу теперь...

   - Опять понес ахинею! - махнув трубкой, воскликнул Беспалов.

   - Нет, не ахинею! - рассердился слепой. - Я живу в коралловом замке. Для вас эти стены и мрачны, и невзрачны, как вы говорите, а для меня они - своды кораллового замка. Вы едите на глиняных блюдах, а я - на золотой посуде и, когда я хочу, у меня раздается музыка (он снова заставил поиграть часы). А если в Берлине сделают так, что я прозрею, я тоже увижу ваши невзрачные стены и глиняную посуду, и что тогда останется от моего кораллового замка?!.

   - Вы не слушайте его, Александр Николаич! - вступился титулярный советник. - Он вам и не такую философию разведет. А если вы так уж добры, нельзя ли вас попросить определить меня куда-нибудь в ваше будущее поместье, хотя бы экономом, что ли? Или что-нибудь в этом роде... По гастрономической части я тоже могу, как вы знаете... Вы благодетельствуете моему сыну Оресту, только он - неблагодарная свинья. Чем бы уделить его старому отцу из своих достатков, он пьянствует...

   - Да я вовсе не благодетельствую ему, - возразил Саша Николаич, - а о вас я подумаю и непременно постараюсь сделать что-нибудь...

   - Сделайте, Александр Николаич, а то посудите: я один совсем останусь - Орест при вас состоит, Виталия вы хотите везти за границу, Маня получила огромное состояние...

   - Кстати, - спросил Саша Николаич, - вы не знаете, каким именно путем перешло к ней это состояние?

   - Точных путей не ведаю... Знаю, что ей способствовал господин Сулима...

   - Это-то и я знаю.

   - Но, как бы она ни получила...

   - То есть в сущности она присвоила чужое... - вставил Саша Николаич.

   - Нет, извините, в том-то и дело, что свое...

   - Свое?

   - Да.

   - Но ведь состояние принадлежало ее дяде... - сказал Саша Николаич.

   - Не совсем! - пояснил Беспалов. - То есть, вернее, оно было ее отца, а дядя только расширил его на казенных подрядах... Но вы думаете, он сразу стал заниматься ими? Нет-с, поздно за ум взялся. Я сам довольно долго служил у него в конторе. Все дело знаю...

   - Чем же он занимался? Раньше-то?

   - Содержал игорный дом.

   - Неужели? - изумленно воскликнул Саша Николаич.

   - Да-с, аристократический игорный дом, куда сходились к нему и вельможи... Орлов бывал... Открыв у себя карточный притон, он отправил жену за границу; она там прожила года полтора...

   - В каком году это было? В восемьдесят шестом? - спросил Николаев.

   - Да-с, именно в восемьдесят шестом, так оно и будет...

   - Хорошо, продолжайте...

   - В полтора года граф составил себе капиталец и выписал жену, прекратив у себя ночные оргии, - сказал Беспалов. - Пустился он в аферы... Они шли у него с переменным счастьем, но с мало-помалу возраставшими убытками... Наконец, у него случился крах, то есть полный крах что называется. В то время произошла история и с его братом. Тот попался и, скрываясь, передал ему тридцать тысяч, чтобы на проценты от них воспитывался родившийся ребенок, то есть Маня. Все это слышал камердинер, который потом рассказывал мне. Граф же Савищев, когда его брат бежал, деньги присвоил себе, а Маню отдал в воспитательный дом. Мы с женой взяли ее оттуда и воспитали. Подымать историю я не мог: где мне было тягаться с графом Савищевым! А он с этих тридцати тысяч пошел и пошел на подрядах... Тогда сумасшедшие делали дела, в конце царствования блаженной памяти государыни Екатерины Второй!.. Так вот, собственно, Маня и получила только теперь, что ей следовало раньше получить... Вот какие дела бывают на свете!..

  

  

   Только на другой день вечером, после исчезновения Кости, Анна Петровна серьезно встревожилась о нем...

   Костя пропал без вести. Напрасно Саша Николаич старался, напрасно обещал за розыск крупную награду - ничего не вышло...

   Анна Петровна находилась как в чаду после случившегося с ней нового неожиданного переворота. Казалось, она всю любовь перенесла на Сашу Николаича. К известию о пропаже Кости она могла привыкнуть исподволь, потому что сначала была надежда, что он объявится, и только мало-помалу выяснилось, что с ним, должно быть, что-нибудь случилось и он исчез навсегда. Анна Петровна горевала и, вместе с тем, быстро утешалась, потому что теперь у нее был Саша, который окружал ее такой лаской и таким вниманием, какие она еще не видела никогда...

   Как-то раз Саша сидел с матерью, когда ему доложили, что его желает видеть Андрей Львович Сулима...

   - Скажите, что я не принимаю, - распорядился он.

   Лакей исчез, но вскоре вернулся снова и доложил:

   - Они очень просят...

   - Скажи, что я не принимаю, понимаешь? - рассердился Саша Николаич.

   - Им очень нужно! - продолжал настаивать, видимо, получивший хороший "чаек" лакей. - Они говорят, что у вас их книга.

   "Ах, эти записки!" - вспомнил Саша Николаич и приказал:

   - Позовите ко мне Ореста Власовича!

   Орест пришел, поставив растрепанные усы ежом, что служило у него признаком недоумения. Он недоумевал, зачем мог понадобиться.

   - Я получил известие, - сказал он, - что вы нуждаетесь в моем обществе. Я на вашем месте не связывался бы с такой персоной, как я!..

   - Вот что, Орест! Возьмите у меня в комнате на столе сафьяновую тетрадку и передайте ее господину, который меня спрашивает. Да скажите ему, чтобы он впредь оставил меня в покое, что я теперь не сомневаюсь ни в чем. А если он начнет слишком рассуждать, то вы намекните ему, что я приму меры против общества "Восстановления прав обездоленных", запомнили?

   - Общество "Восстановления прав обездоленных", - повторил Орест, - что ж тут трудного... Помилуйте, мой друг, для вас я на все готов. Вы можете выпустить на меня целую роту господ, которые вас спрашивают - и я с ними поговорю. Вы же знаете мое красноречие... Может быть, вы ему предложите какие-нибудь напитки? Я его угощу с удовольствием и сам тоже выпью...

   - Нет, он, вероятно, не пьет...

   - Тогда это нестоящий человек, гидальго, я пойду к нему...

   Андрей Львович Сулима сильно поморщился, когда увидел вышедшего к нему Ореста с сафьяновой тетрадкой.

   - Эге! - сказал Орест. - Да мы с вами знакомы, кажется! Встречались, кажется... Позвольте вам, милоссдарь, сервировать честную длань Ореста Беспалова.

   И он с размаху наотмашь протянул первым важному, осанистому Андрею Львовичу руку...

   Сулима не без брезгливости ответил Оресту рукопожатием.

   Тот расшаркался перед ним, затем с необыкновенным достоинством указал на кресло и сел сам, после чего сказал:

   - Мне поручено вернуть вам манускрипт. Он нам не подходит.

   - То есть как это не подходит? - переспросил Андрей Львович, принимая тетрадку.

   - Не подходит, не годен!.. Я его, собственно, не просматривал, но мой друг, Саша Николаич, читал его и нашел негодным. А я в его литературный вкус верю!

   - Но Александр Николаевич взял у меня заметки вовсе не для одобрения их с литературной стороны. Они его интересовали...

   - А теперь более не интересуют! - перебил его Орест.

   - Странно!..

   - Но тем не менее факт! Слово Ореста Беспалова!

   - Это совсем не похоже на него! - продолжал Сулима.

   - А между тем, господин Сукровица, это так!

   - Извините, какая сукровица?

   - Так, кажется, ваша фамилия?

   - Моя фамилия - Сулима!

   - Виноват! - воскликнул Орест. - Тысяча извинений... и столько же сожалений. Так вот, господин Сыворотка!..

   - Послушайте, молодой человек, вы, кажется, просто хотите быть со мной дерзким?

   - Ничуть! - с важностью произнес Орест. - Но, видите ли, я совершенно не привык к дипломатическим объяснениям в особенности на сухое горло... Когда у меня в горле сухо, то иногда оттуда вылетают такие слова, что я совершенно не понимаю, откуда и как я запомнил их! Иногда даже думаешь, что это просто ничего не значит! Так, звук пустой, а выходит какая-нибудь дрянь, которая может оскорбить слух почтенного аристократа. А все потому, что сухое горло!

   - Так если хотите, то этому горю можно помочь. Стоит только нам спуститься в ресторан гостиницы.

   - Но, видите ли, вопрос в том, кто кого будет угощать: я - вас или вы - меня?

   - Нет, я вас угощу! - ответил Андрей Львович.

   - Я нахожу, что вы красноречивы, как старик Вольтер! - воскликнул Орест. - Вы говорите так убедительно, что я не могу не согласиться на ваши доводы... Итак, вперед, ребята!.. Я за вами... как командуют храбрейшие из офицеров...

   Сулима с Орестом спустился в ресторан, но повел его не в общий зал, а спросил отдельный кабинет.

   - Вы что хотите пить? - спросил он Ореста.

   - Принеси ты нам, - обратился Орест к ожидавшему заказа лакею, - во-первых, водки, во-вторых, еще водки! В третьих, повтори то же самое, а их благородию принеси оранжаду, потому что они, верно, любят сладенькое!

   - Так что вам передал Александр Николаевич?.. - начал Сулима, дав Оресту выпить несколько рюмок.

   - Вы желаете слышать его подлинные слова или хотите, чтобы я изукрасил их фиоритурами вежливости и цветами красноречия? - спросил Орест. - На это мне наплевать, потому что вы платите за водку, и я рад исполнить ваше желание.

   - Нет уж, говорите прямо, без фиоритур.

   - Слушаю-с! - произнес Орест. - Мой друг гидальго изволил выразиться так: "Скажите этому господину, чтобы он оставил меня в покое, потому что я ни в чем уже не сомневаюсь; а если он будет рассуждать, то пугните его..." Впрочем, виноват, тут он употребил какое-то дипломатическое выражение, но смысл был, несомненно, таков: "Пугните его, что будут приняты меры против общества "Взаимопомощи обездоленных"!

   - Что?! - изумленно воскликнул Андрей Львович.

   - Виноват: "Восстановления прав обездоленных"! Кажется, так!

   - Он вам сказал это?

   - Сказал! - твердо ответил Орест. - И я повторяю, как попугай, ибо не люблю вникать в тонкие материи. По-моему, если попал пальцем в небо, то ковырять дальше не следует.

   - Ну, знаете, хорошо, что вы не вникаете в то, что вам и знать не следует! - произнес Андрей Львович. - А то вы могли бы за это поплатиться...

   - Нельзя быть специалистом по всем отраслям. Я, собственно, - специалист по игре на бильярде и в нее, могу сказать смело, вник превосходно.

   - Послушайте, сколько вы получаете у Александра Николаевича? - спросил Ореста Сулима.

   - То есть как это, сколько я получаю?

   - Н-да! Ведь он вам дает деньги? - спросил Сулима.

   - Позвольте-с! К чему вы, собственно, клоните?

   - К тому, что если вы захотите, то сможете получать вдвое больше! Сколько бы вам ни давал Александр Николаевич, я вам дам вдвое больше!

   - Или, иными словами, если объяснить этот ребус, то вы нанимаете меня?..

   - Ну, зачем же нанимать!.. - возразил Андрей Львович.

   - Нет, я потому так говорю, что мог бы вам со своей стороны сделать предложение, - не смущаясь, продолжал Орест: - У моего брата есть великолепное место! Миллионное содержание... Он своему камердинеру платит миллион миллионов и на это место метит, кажется, сам Наполеон, император французов. Но должность дворецкого у него не занята. Судя по вашей представительности из вас отличный дворецкий мог бы выйти!

   - Послушайте, вы, кажется, пьяны совсем! - не теряя своего хладнокровия, проговорил Андрей Львович.

   - Пьян! - согласился Орест. - Ваша проницательность изумительна! В особенности, если принять во внимание, что вы видели, как я перед вами уничтожил графин водки! Как хотите, а она все же действует!

   - Но ведь вы говорили мне, что только при сухом горле у вас вырываются непотребные слова! Когда же вы его промочите...

   - Тогда еще хуже! - подхватил Орест. - Тогда я могу найти такие выражения, что частный пристав раз чуть в обморок не упал. Последний раз я спьяна выговорил такое, что случившаяся тут беременная женщина родила!.. Слово Ореста Беспалова!..

   - Нет, я вижу, мне с вами каши не сварить! - решил Андрей Львович и встал. - Я хотел дать вам вполне свободное и обеспеченное существование, устроить вашу жизнь!

   - А я оказался скотом! Так и доканчивайте, не стесняйтесь... Такого же мнения обо мне и принчипесса, которую вы похитили из нашего дома и стережете наподобие дракона!

   Андрей Львович взял шапку и ушел.

   - Позвольте, а за водку кто платить будет? - крикнул вслед ему Орест, но, высунувшись в дверь, увидел, что Андрей Львович расплачивается в коридоре.

   - Заплатите, благодетель, и за второй графин авансом! - жалостно и просительно произнес он.

   Сулима поспешно сунул деньги в руку лакея и быстрыми шагами направился к выходу, унося с собой сафьяновую тетрадку.

  

  

   Андрей Львович вернулся домой настолько не в духе, что встретившая его Маня удивилась, потому что никогда еще не видела его таким.

   - Что с вами? - спросила она.

   - Ничего, мой друг, особенного!.. Но скажи мне, пожалуйста, отчего ты о прежних своих не интересуешься?.. О старике Беспалове?.. У него, кажется, есть сын-пропойца?

   - А они вам зачем-нибудь нужны?

   - Мне всегда нравится, когда ты своими вопросами попадаешь куда следует! - ответил Сулима. - Да, мне нужен этот Орест!

   - С ним сговориться нетрудно. Дайте ему денег и он сделает все, что нужно!

   - Я попробовал ему предлагать, поил его водкой - ничего не вышло!.. Я ему даже пробовал обещать вдвое платить против того, что он получает у Николаева!

   - И он, конечно, не согласился? - спросила Маня.

   - Ну, да!

   - Так вольно ж вам было поить его водкой и в то же время предлагать деньги!.. Раз она есть перед ним, он больше ни о чем не думает! Надо его брать, когда у него не на что будет купить водки...

   - Если бы ты взялась для меня устроиться с ним? - предложил Андрей Львович.

   - Да что вам от него надо?