Волконский Михаил Николаевич - Темные силы

есть один прелюбопытный пункт: там сказано, что графиня может пользоваться и распоряжаться наследством как собственностью до тех пор, пока она носит фамилию Савищевой. Это муж сделал для того, чтобы она не вышла замуж после его смерти.

   - Имение у него, значит, было благоприобретенное, а не родовое, раз он мог оставить его жене, а не сыну? - спросил Крыжицкий.

   - Родовое имение у него было пустячное: маленькие земли в Тверской губернии; они перешли к сыну, а деньги у него были благоприобретенные и положены в банк, так что вдова их тронуть не может, а наследство состоит в процентах.

   - Много?

   - Да, в банке лежит миллион.

   - Неужели миллион? Откуда же граф благоприобрел его?

   - На его имя казенные подряды давались.

   - Ты изучил это дело или только намереваешься приняться за него? - остановил говорившего председатель.

   - Нет, изучил до некоторой степени, в подробностях! - подхватил тот.

   - И убедился, что одному тебе нечего делать тут, потому решил поделиться с нами своими сведениями? - спокойно проговорил председатель.

   - Нет, отчего же! - стал оправдываться человек с красной кокардой, - Я бы все равно сообщил.

   Но председатель, видимо, хорошо знал, что говорил.

   - Вот видишь ли! - усмехнулся он. - Дело с наследством графини Савищевой слишком интересно для всех нас, чтобы мы, со своей стороны, не следили за ним. И я знаю, что и Синий, и Зеленый, и Голубой тоже знакомы с ним немного.

   Перечисленные при этих словах неожиданно смутились и потупились. Они, действительно, каждый отдельно, думая, что делает это в полной тайне, намеревались воспользоваться выгодным, на их взгляд, делом...

  

  

   - Ну что же, значит я не один! - проговорил Красный. - Но только я и подозревать не мог, что еще трое заняты тем же делом!

   - Так же, как и они не подозревали, - сказал председатель, - что дело известно еще кому-нибудь, кроме них, а главное, что ваши розыски известны и мне!

   Синий кивнул головой и, как бы желая играть в открытую, прищелкнул языком и протянул:

   - М-м-да!

   Голубой ничего не возразил, а Зеленый начал было отнекиваться.

   - Всего третьего дня, - остановил его председатель, - ты рассматривал духовное завещание графа Савищева у нотариуса.

   - Ну, и больше ничего! - возразил Зеленый. - Больше я ничего не знаю.

   - Хотя этого вполне достаточно для начала дела, - перебил его председатель, не церемонившийся в своем разговоре. - Этот миллион должен попасть к нам сообща, одному тут не справиться! Ну, говори, - обратился он к Синему, - что ты знаешь о графе Савищеве и графине и что ты думаешь об этом деле?

   - Я думаю, - начал Синий, - что если бы нашлась возможность к тому, что графиня Савищева изменила свою фамилию, то это был бы большой шаг вперед.

   - Ты что же, хочешь выдать старуху замуж? - насмешливо вставил Зеленый.

   - Нет, есть иной способ!..

   - Какой же?

   - А хотя бы добиться задним числом расторжения брака ее с графом, то есть признать ее брак незаконным! Граф-завещатель не предвидел этого случая, между тем если брак будет расторгнут, графиня лишится фамилии и по букве завещания должна будет лишиться и наследства.

   - Но тогда оно перейдет к его сыну!

   - Ты поглупел! - возразил Синий. - Если брак будет расторгнут, значит и сын тоже будет незаконным и наследовать ничего не сможет, а наследство должно будет перейти в руки дочери брата графа Савищева, который тоже умер, и его дочь - единственная наследница. Где она теперь - неизвестно, но, очевидно именно в силу этой своей неизвестности, ее обстоятельства не блестящи и ее можно будет склонить к послушанию. Надо будет только найти ее.

   - Ну, а главное-то? - спросил Крыжицкий. - Есть хоть какая-нибудь возможность самый-то брак объявить незаконным?

   - На этот счет у меня уже составился план, - подхватил Синий. - Впрочем, может быть, мы сообща придумаем что-нибудь лучше!

   - Придумывать тут нечего! - остановил председатель, - И никакие измышления не нужны. Дело в том, что в метрическом свидетельстве, по которому венчалась графиня, ее годы уменьшены на пять лет. Это ее маменька смастерила, чтобы скрыть года дочери и выдать, что она моложе, чем на самом деле; этого будет достаточно, если иметь в руках метрическое свидетельство - на нем сделана подчистка. С хорошими деньгами это можно будет оборудовать.

   - Да нам все уже известно! - воскликнул Красный. - У вас уже все дело как на ладони!

   - Как видишь! - усмехнулся опять председатель. - И напрасно ты терял время, чтобы производить розыски по нему.

   - Теперь, значит, прежде всего, - проговорил Крыжицкий, - надобно достать подчищенную бумагу, метрическое свидетельство, а затем найти наследниц. Есть хоть какие-нибудь указания, где она?

   Председатель отрицательно покачал головой и ответил:

   - Никаких.

   - Тогда надо их найти! - решительно произнес Оранжевый, молчавший до сих пор.

   - Надо их найти! - повторил председатель. - И этим займитесь вы! А добыть метрическое свидетельство мы поручим Желтому; пусть он это сделает.

   - К сожалению, я с ней не знаком и она меня не знает! - сказал Крыжицкий, у которого была желтая кокарда.

   Председатель пожал плечами и спокойно произнес:

   - Ты пойдешь к ней и заинтересуешь ее делом оберландовского наследства, скажешь, что она якобы может получить его, а когда войдешь с ней в сношения, добьешься того, что она передаст тебе свои документы для хлопот по этому наследству.

   Крыжицкий молча наклонил голову в знак согласия и того, что он понял все и в дальнейших указаниях не нуждается.

   - Ну, - заключил председатель, - на этот раз довольно! Соберемся опять через месяц, на этот месяц работы всем хватит; надо поретивее взяться за это дело, а то мы уже давно не предпринимали ничего крупного, даже перед Парижем и Крымом стыдно. Так надо, чтобы через месяц все было налажено!

   И с этими словами он встал, кивнул всем головой и вышел.

   - Надо отдать ему справедливость: ловок! - подмигнул вслед ушедшему председателю Красный.

   - Н-да-а! Этого не надуешь!.. Все знает! - согласился Синий, отстегивая свою кокарду и пряча ее в карман.

   Остальные тоже сняли свои кокарды, спрятали их и опять стали обыкновенными людьми, гостями Крыжицкого.

   И Крыжицкий, которого они опять стали называть Агапитом Абрамовичем, как добрый хозяин, пригласил их в столовую закусить чем Бог послал.

  

  

   Эти люди, собравшиеся у Агапита Абрамовича под видом гостей на тайное заседание, очевидно, принадлежали к одному из секретных обществ, которых было много в начале XIX столетия во времена процветания масонства и всяких братств, преследовавших по своим статутам более или менее возвышенные цели.

   Однако общество, собравшееся у Крыжицкого, возвышенных целей не преследовало, а напротив: задачи у него были самого прозаического свойства; то есть материальные блага, или, попросту, обогащение.

   Наряду с масонами, розенкрейцерами, магами, перфекционистами {Масоны - "вольные каменщики", иначе франкмасоны, члены религиозно-этического общества, возникшего в 18 веке в Англии. Розенкрейцеры - члены тайного религиозно-мистического общества 17-18 веков в Германии, Голландии; их эмблемой были роза и крест. Перфекционисты - христиане, воображающие себя достигшими безгрешного состояния. Подобные секты существовали в 17 веке в Англии. В наше время - община, не имеющая ни законов, ни имущества, существует в штате Нью-Йорк.} в начале девятнадцатого века в Европе существовало и общество "Восстановления прав обездоленных".

   Под сенью этого настолько пышного названия действовали люди, отыскивавшие действительно обездоленных наследников с тем, чтобы помочь им в получении следуемых им по закону или по завещанию состояний от родственников, умерших ранее. Это общество поначалу было организовано по образцу мистических тайных союзов с известной иерархией, посвящениями, разделением на степени, совершением обрядов - и в первые годы своего существования оно искренне помогало только действительно обездоленным, само пользуясь скромным процентом.

   Однако этот процент быстро увеличился, и члены общества "Восстановления прав обездоленных" стали, главным образом, заботиться о себе и собственных выгодах.

   Они уже не отыскивали лишенных наследства или состояния по несправедливости, чтобы восстановить их права, а старались прежде всего найти богатые спорные наследства и сделать так, чтобы львиная часть пришлась на их долю, а якобы облагодетельствованные ими наследники получили крохи.

   Приемы, которые они употребляли для этого, не всегда можно было одобрить с точки зрения даже снисходительной морали.

   Но были ли это прямые наследники?

   Нет, с юридической стороны они были неуязвимы и стояли на почве самого строгого закона, обделывали свои дела так, что к ним нельзя было придраться.

   Они пользовались огромными связями и огромными капиталами.

   Главари, направлявшие "рабочих" всего общества, находились в Париже, где и зародилось самое общество на почве запутанных юридических отношений, созданных французской революцией, в особенности в области наследственных прав.

   Отделения и агенты союза были повсюду, между прочим, и в России.

   У Крыжицкого было именно сборище вожаков, действовавших в Петербурге.

   Единственным, что осталось от прежней обрядовой стороны, были кокарды и разделение вожаков и стоявших за каждым из них агентов по цветам.

   На другой же день после заседания Крыжицкий отправился по порученному ему делу.

   Самой графини Савищевой он не знал, но о ее сыне имел понятие и решил, что в данном случае лучше всего действовать через него. Вопрос только состоял в том, ехать ли прямо к Савищеву на дом или постараться встретиться с ним на нейтральной почве, как бы случайно, в театре или в ресторане.

   Однако нейтральная почва была очень неопределенна и во всяком случае ее нельзя было использовать сейчас.

   Агапит Абрамович решился ехать на дом. Он оделся с изысканностью и, вместе с тем, строгостью, которую всегда соблюдал в своем костюме, и, сев в карету (она у него была собственная), отправился к молодому графу.

   Он застал его, как и рассчитывал, только что поднявшимся с постели, за утренним кофе.

   Крыжицкий велел сказать о себе, что он приехал по важному делу, и Савищев принял его, немножко удивившись; какое это отыскалось важное дело, которое могло касаться его; он всю свою жизнь привык бездельничать.

   Крыжицкий, зная, как разговаривает важное лицо с подобными графу молодыми людьми, вошел и довольно развязно раскланялся, хотя заговорил очень вкрадчиво и почтительно:

   - Я вам приехал представиться, граф, по очень важному делу; оно вам может дать огромные средства, кроме тех, которые вы имеете.

   Савищев поднял брови и отодвинул от себя лежавшие на подносе нераспечатанные записочки и конверты с пригласительными билетами, которые он каждый день получал по утрам по своему положению видного молодого человека, выезжающего в свет.

   Слова Крыжицкого заинтересовали его больше, чем эти записочки.

   - Вы говорите, громадные средства? - переспросил он.

   - Да, граф. Есть данные и очень серьезные, по которым вашей матушке с уверенностью может достаться оберландовское наследство...

   - Да неужели? - воскликнул Савищев с оживившимся лицом.

   Об оберландовском наследстве было тогда известно в петербургском обществе и оно даже как бы вошло в поговорку. Когда хотели дать шутливое обещание, то говорили: "Я это сделаю, когда получу оберландовское наследство".

   Лет сорок тому назад умер в Пруссии последний барон Оберланд, не оставив по себе прямых наследников. Добросовестные немцы стали разыскивать наследников косвенных и допытались, что потомство баронов Оберландов в Германии прекратилось и что оно может существовать только в России, куда один из баронов с этой фамилией переехал на службу к Петру Великому. Это стало известно в петербургском обществе и вскружило несколько мечтательных голов, которые соблазнились перспективой: а не достанется ли им неожиданное богатство?

   Надо отдать справедливость Савищеву, что он никогда ранее не мечтал о возможности своего родства с Оберландами и обычно смеялся над теми, которые пытались отыскать это родство для себя.

   Но теперь, когда совершенно незнакомый ему, но, по-видимому, солидный человек, подал ему эту мысль, то он в первую минуту подумал, что вдруг это и на самом деле может быть.

   - А есть ли оно на самом деле, это наследство? - спросил он.

   - Есть, - уверенно подхватил его слова Крыжицкий, - об этом было сообщение в "Санкт-Петербургских ведомостях" {"Санкт-Петербургские ведомости" - газета основана при Петре I. Называется так с 1728 года.} в 1797 году с правом поиска наследников. - Он достал из портфеля старый номер "Санкт-Петербургских ведомостей" и показал его графу.

   Тот прочел объявление и оно показалось ему почему-то очень убедительным.

   - Так какие же данные вы имеете относительно меня? - спросил он.

   - Относительно вашей матушки! - поправил его Крыжицкий.

   - Ну, все равно, относительно моей матушки...

   - Дело в том, что до сих пор в России искали баронов Оберланд по мужской линии, но оказалось, что по этой линии их нет. По женской же ваша матушка, рожденная Дюплон, ведет прямое происхождение от баронов Оберландов и прямо от Карла Оберланда, служившего в России при Петре Первом. У него был сын, женатый на Доротее Менден; от этого брака родилась дочь, вышедшая замуж за Дюплона.

   - Вы это знаете наверное? - обрадовался Савищев, все более увлекаясь.

   - Надо теперь доказать родственную связь вашей матушки с этим Дюплоном - и тогда наследство ваше.

   Савищев задумался и потом, вдруг вскинув голову, произнес:

   - Нет, этого не может быть.

   - Отчего же?

   - Оттого, что это было бы слишком хорошо!

   - Вот два слова, - улыбнулся Крыжицкий, - которые не идут вместе! Уж если хорошо, то это не может быть слишком!..

   - А скажите, пожалуйста, - вдруг сообразив и сейчас же изменив тон, протянул Савищев, - сколько эта история может стоить?

   - То есть хлопоты по наследству?

   - Да, хлопоты.

   - Ну, это подробность, о которой можно будет сговориться. Уплата по получении наследства, а до тех пор никаких расходов с вашей стороны не потребуется.

   Это окончательно убедило Савищева, и его разговор с Крыжицким закончился тем, что он обо всем обещал переговорить с матерью.

   Агапиту Абрамовичу только этого и было нужно.

  

  

   Условились, что Крыжицкий приедет на другой день в два часа, к тому времени, когда старая графиня имела обыкновение выходить из своей уборной.

   Агапит Абрамович, разумеется, был аккуратен. Его провели по громадной лестнице во второй этаж дома, который занимала графиня.

   Вся ее обстановка была выдержана в стиле XVIII века, видимо, потому, что ее просто никогда не обновляли с тех пор.

   Вещи были дорогие и прочные; они состарились, как и их хозяйка, но от этого хуже не стали. Напротив, они как бы внушали к себе уважение, заставляя замедлять шаг и принимать почтительную позу.

   Сама графиня оказалась маленькой старушкой, но очень суетливой и подвижной. Она была одета и, в особенности, причесана по старой моде. Ее седые волосы, не нуждавшиеся в пудре, были зачесаны кверху, как у Марии Антуанетты. По старой привычке она еще и румянилась, но делала это с большим искусством и тактом.

   Когда Савищев ввел к ней Крыжицкого, она сидела на кушетке и быстро перебирала спицами гарусное вязанье.

   - Вы нам приносите, говорят, очень интересные вещи, - встретила она Крыжицкого, не оставляя своего занятия. - Ну, садитесь и рассказывайте.

   Крыжицкий сел и слово в слово повторил то, что накануне говорил ее сыну.

   Графиня оказалась очень осведомленной в своей родословной до прадедушки включительно, но и Крыжицкий подготовился к разговору с ней и тоже хорошо знал историю Дюплонов.

   - Ах, милый, как это интересно! - поворачиваясь из стороны в сторону, говорила быстро Савищева. - Вы знаете и о моем дедушке Модесте? Это очень интересно!.. Не правда ли, Костя, это было очень интересно? - обернулась она к сыну.

   Костя, разумеется, был занят не дедушкой, а возможностью получить громадное наследство, но не противоречил матери и согласился с ней.

   По расчету лет выходило, что если в самом деле дочь барона Оберланда вышла замуж за Дюплона, то это должен был быть прадед графини, а между тем та уверяла, что ее прадед был женат на княжне Ступиной-Засецкой.

   Крыжицкому важно было получить метрику графини, для чего он смело выдумал брак с Дюплоном баронессы Оберланд, самое существование которой было сомнительно.

   Он не ожидал, что ему придется считаться с такими генеалогическими познаниями графини. Но он разговаривал смело, уверенный, что если графиня была сильна в генеалогии, то ее сведения по арифметике были не такими большими.

   В годах она действительно запуталась и только спрашивала, какой же это Дюплон был женат на баронессе Оберланд!

   - Вот это-то и надо выяснить, - наконец, решил Крыжицкий, разрубая тем самым этот гордиев узел.

   - Да, маман, это-то и надо выяснить! - подтвердил молодой Савищев, испугавшись, что разговор принимает неблагоприятный оборот.

   - Ну разумеется, миленький! - согласилась графиня. - Надо это выяснить. Вот я и хочу, чтобы месье...

   - Крыжицкий! - подсказал Агапит Абрамович, видя, что графиня затрудняется.

   - Месье Крушицкий, - повторила она, сейчас же перепутав фамилию, - мне выяснил...

   - Я это и сделаю, графиня! - поклонился Агапит Абрамович. - Но для этого мне придется поработать в архивах.

   Слова "поработать" и "в архивах" подействовали на графиню. Против таких серьезных вещей она ничего не могла возразить.

   - Да, голубчик! - только сказала она. - Я знаю, что дедушка Модест Карлович служил по архивам; это очень интересно!

   В общем, Агапит Абрамович ей очень понравился, что, впрочем, не было трудно, потому что ей все нравилось с первого же взгляда и всем она одинаково говорила "милый", "миленький" и "голубчик".

   "Голубчик" Агапит Абрамович тоже остался доволен ею, найдя, что обвести вокруг пальца ее будет легко.

   На первый взгляд он ограничился только общим разговором с графиней, стараясь только понравиться ей, но, уходя, на лестнице сказал молодому Савищеву, провожавшему его:

   - Дело все-таки тяжелое, и я боюсь очень многих препятствий.

   - Надо их побороть! - серьезно произнес Савищев, как будто сам он тоже действительно умел бороться с препятствиями. Уж очень ему захотелось получить оберландовское наследство.

   - Большинство препятствий, - вздохнул Крыжицкий, - я побороть сумею, но вот боюсь одного!..

   - Чего именно?

   - Для дела потребуются документы графини и, между прочим, ее метрическое свидетельство.

   - Ну, уж это-то действительно пустяки! - возразил Савищев. - У матери все бумаги должны быть в полном порядке.

   - Но согласится ли она показать свое метрическое свидетельство?

   - Почему бы и нет?

   Крыжицкий пригнулся к самому уху графа и шепнул ему:

   - Женщины не любят выдавать свои годы, а по метрическому свидетельству это сразу же станет ясно!

   Граф Савищев рассмеялся в подтверждение того, что и он, со своей стороны, хорошо знает женскую природу (он всегда так гордился этим), и успокоительно проговорил:

   - Ну, в таком случае я достану у нее это свидетельство так, что она и знать об этом не будет!

   Крыжицкий мысленно поздравил себя с полным успехом.

  

  

   Поселившись у титулярного советника Беспалова, Саша Николаич стал терпеть многие неудобства, к которым совершенно не привык.

   В качестве прислуги за ним ходила рябая девка Марфа, которая решительно ничего не умела делать, так что Саша Николаич даже сам себе должен был чистить платье.

   Кормили его тоже из рук вон плохо, часто подогретым и плохо изготовленным кушаньем, хотя Беспалов и продолжал уверять его, что он - гастроном и любит поесть хорошо, но, к сожалению, только у него на это не было достаточных средств.

   Кроме слепого Виталия, у Беспалова был еще один сын, огромный сухопарый детина, который имел рыжие растрепанные усы, маленькие слезящиеся глазки и красный нос. Его звали Орестом.

   Обычно он пропадал в трактире, где целый день с утра и до вечера играл на бильярде.

   Игра в бильярд была для него единственным занятием и он или предавался ему, или лежал на боку в столовой на диване.

   От него определенно пахло винным перегаром.

   В первые дни пребывания Саши Николаича у Беспалова к столу подавался графинчик водки и Орест усердно прикладывался к нему. Когда же выяснилось, что Саша Николаич вообще водки не любит, графинчик исчез и был заперт на ключ в буфете.

   Этот ключ хранился у самого Беспалова, который сам редко кому его доверял, а, воспользовавшись им, выпивал рюмку, иногда две, ставил графинчик обратно и снова буфет запирал. Если при этом присутствовал Орест, то он молча облизывался, с завистливой ненавистью смотря на отца.

   Слепой Виталий вечно сидел в своем углу и молчал, не отвечая никому и не принимая участия ни в чем, так что все привыкли считать, что его как будто тут и не было.

   Беспалов жил на пенсию, служебных занятий не имел и большую часть времени проводил дома, в своем неизменном засаленном халате и с трубкой. Он или подымал брань с кем-нибудь во дворе, куда выходил не стесняясь своего одеяния, или вышагивал по столовой с высоко поднятыми бровями и с таким выражением, как будто обдумывал, по крайней мере, дипломатическую ноту.

   Иногда он останавливался, причмокивал губами и вдруг неожиданно произносил:

   - Эх, деточки! Хорошо бы сейчас сосисочек с капустой отведать!

   Он щурил глаза и мотал головой в подтверждение того, как хорошо было бы отведать сосисочек с капустой.

   - А у меня, - глухим, загробным голосом отзывался Виталий, - и лакеи моих истопников такой мерзости не едят!

   Беспалов моментально раздражался и сердито кричал:

   - Что же они, Виталий Власович, у вас кушают?

   Происходила пауза и затем слышался голос Виталия:

   - Фрикасе! {Фрикасе - нарезанное мелкими кусочками жареное или вареное мясо с какой-либо приправой.}

   Дело было в том, что слепой, сидя в углу, целый день мысленно занимался раскладками, какое ему нужно иметь состояние для того, чтобы, например, у его подъезда в качестве простого городового стоял сам обер-полицмейстер. На такую комбинацию обер-полицмейстер соглашался в мечтах Виталия за три миллиона в год и он давал их ему.

   Все остальное было в соответствующем духе. Лакеи его лакеев тоже получали миллионы и были не иначе как титулованные.

   Сашу Николаича он уже приспособил к должности чистильщика сапог своего главного камердинера.

   Иногда Виталий выражал свои мечты вслух, что всегда приводило в раздражение титулярного советника Беспалова, который и сам мечтал, но его мечты не шли дальше сосисок с капустой или чего-нибудь в этом же роде.

   Вся эта компания была совсем не по душе Саше Николаичу, и он оставался у Беспалова единственно ради его красавицы-воспитанницы.

   Саша Николаич уже решил, что он, как только познакомится ближе с молодой девушкой, найдет себе помещение более удобное. Пока же он должен был терпеливо ждать, оставаясь у Беспалова, и ловить удобные минуты, чтобы остаться с Маней вдвоем.

   Возможность к этому появлялась только вечером, когда Беспалов, ложившийся сравнительно рано, уходил спать, безучастный ко всему Виталий задремывал в углу, а Маня сидела в столовой за шитьем, которое она брала себе для заработка.

   Наблюдательный Орест, заметив поведение Саши Николаича, стал неожиданно раньше возвращаться из трактира и залегать в столовой на диване так прочно, словно органически срастался с ним.

   По счастью, Саша Николаич понял его игру и догадался спросить у Ореста, отчего он не идет играть на бильярде.

   - Моравидисов нет! - пояснил Орест, угрюмо глядя на Сашу Николаича.

   - Чего? - не понял тот.

   - Моравидис, - пояснил Орест, - испанская монета. Так вот, у меня нет никаких!

   - Так я вам дам! - предложил Саша Николаич. - Вам сколько нужно?

   - По крайней мере полтинник!

   Саша Николаич дал ему полтинник с радостью, а Орест пожалел, что не спросил рубля.

   С этих пор каждый вечер Саша Николаич откупался полтинниками и Орест честно исчезал до самой ночи.

   Мало-помалу он до того свыкся с этим, что прямо подходил к Саше Николаичу, протягивал руку и говорил:

   - Такса!

   Саша Николаич доставал полтинник и отдавал ему.

   Маня при этом болезненно морщилась, но никогда не говорила ничего, желая показать, что она стоит выше всего этого.

   Саша Николаич сочувствовал ей. Она ему казалась не только выше всего, что окружало ее в доме Беспалова, но и выше всех женщин, которых он знал.

   До сих пор он водился только с лоретками, как называли тогда женщин легкого поведения, или с дамами и барышнями так называемого приличного общества. Первые были слишком распущенны, вторые слишком недотроги, и все вместе они были пусты и глупы до необычайности.

   Маня же была рассудительна, умна, красива, ужасно красива, держалась не хуже любой барышни и с ней не было скучно, потому что можно было говорить обо всем.

   Сама она ничего не рассказывала, но внимательно слушала Сашу Николаича, изредка подавая ему реплики и тоже никогда и ни о чем не расспрашивая; но, чтобы поговорить с ней, Саша и не нуждался ни в каких расспросах, он находил особенную приятность в том, что проводил время с Маней наедине, желая, чтобы это время длилось как можно дольше, и потому старался заинтересовать ее своими рассказами.

   Она узнала от него подробности всей его предыдущей жизни до разговора с таинственным незнакомцем в ресторане включительно.

   - Меня удивляет одно, - сказала она Саше Николаичу, - отчего вы не поговорили с ним подробно?

   Саша Николаич, видевший до некоторой степени геройство со своей стороны в том, что он отверг предложение незнакомца, был уверен, что Маня одобрит это геройство, и очень удивился, когда она сделала это свое замечание.

   - Как?! - возразил он. - Разве, по-вашему, следовало согласиться на его условия?

   - Но ведь он ничего определенного не сказал?

   - Однако он потребовал от меня, чтобы я его слушался!

   Маня улыбнулась одними губами, но ее глаза оставались серьезными.

   - Но ведь неизвестно, может быть, он заставил бы вас делать только очень хорошее? Отчего было не попробовать? Ведь вы всегда имели бы возможность отказаться, если бы вам пришлось поступать против совести.

   Это было просто и ясно, и Саша Николаич недоумевал, каким образом это не пришло ему в голову самому, и он пожалел, что не только не взял с собою карточки незнакомца, но даже и не прочел ее, чтобы узнать, как того звали.

  

  

   Напрасные старания Саши Николаича по отысканию места все более и более убеждали его, что от прежних знакомств помощи ему ожидать нечего и что место ему не только нелегко найти, но, по всей видимости, просто даже невозможно.

   И волей-неволей сам собой навязывался вопрос: что же будет впоследствии?

   Ну хорошо! Пока у него есть кое-какие деньги и он может жить на них, а потом что?

   Не поступать же ему в мелкие канцелярские чиновники или, что еще хуже, в магазинные приказчики?

   Чем больше он думал об этом, тем правильнее и разумнее казалось ему соображение Мани.

   В самом деле, он тогда погорячился и очень может быть, что этот антипатичный на первый взгляд незнакомец на самом деле - прекрасный человек и не потребует от него ничего дурного.

   Положим, даром денег не платят, но все-таки отчего же было не поговорить подробнее? А вдруг и в самом деле была возможность вернуть тысячу рублей в месяц, а тогда...

   Саша Николаич даже зажмурился при этой мысли и в какой-то туманно-далекой перспективе, в смутных образах представил себе это "тогда".

   И он видел себя не одиноким, как прежде; он не отделял себя в своих мечтах от такой красивой молодой девушки, какой была Маня.

   Теперь он, выходя из границ отведенного себе бюджета, приносил иногда ради нее закуски к обеду или конфеты, а, имея по-прежнему тысячу рублей в месяц, показал бы Мане, как умеет жить, и поистине сделал бы себе и ей жизнь прекрасною.

   Это ничего, что он еще не объяснился с нею и не имел понятия о том, чувствует она к нему склонность или нет. Он даже себе не отдавал отчета, любит ли Маню. Просто в его мечтах фигурировала именно такая девушка, как Маня.

   Эти мечты веселили его, и он, лежа днем в постели, когда по дому разгуливал Беспалов, в халате, с трубкой, находил удовольствие в мечтаниях, не соображая, что мечтает и лежит, уподобившись слепому Виталию и Оресту.

   Однако дома проводить время в этом мечтанье Саше Николаичу скоро стало невмоготу и он, окончательно отчаявшись найти место, решил действовать.

   Он приоделся, причесался и отправился в ресторан.

   Там все было по-прежнему и его встретили так же почтительно.

   - Давненько не изволили быть! - ласково упрекнул Сашу Николаича знакомый лакей, подавая карточку.

   Саша Николаич спросил завтрак.

   Очутившись снова в привычной обстановке ресторана, который посещали исключительно люди, способные тратить много денег, очутившись снова в среде этих людей, спокойных, вежливых и учтивых, привыкших приказывать, Саша Николаич почувствовал непреодолимое желание вернуться в эту среду, к которой он привык и в которой чувствовал себя так же хорошо и свободно, как рыба в воде.

   И его, как рыбу, снова потянуло в эту воду.

   Ему все еще казалось, что его житье у Беспалова не постоянное, а временное, и что скоро должно что-то случиться такое, что вернет ему прежнее.

   - Узнай-ка, братец, - приказал он лакею. - Когда я был тут в последний раз, в кабинете, то оставил там визитную карточку одного господина на столе.

   - Слушаю-с! - сказал лакей и через некоторое время, раскачиваясь на ходу, принес на подносе визитную карточку, сохраненную опытной и хорошо выдрессированной прислугой ресторана.

   На карточке стояло: "Агапит Абрамович Крыжицкий", и был обозначен точный адрес.

   Саша Николаич остался доволен, точно выиграл в карты крупную ставку, и должен был лишний раз констатировать, что между его теперешней рябой девкой Марфой и ресторанной прислугой огромная разница.

   Карточку он тщательно спрятал в бумажник, спросил себе полбутылки вина и в самом отличном расположении духа закончил свой завтрак.

   То обстоятельство, что карточка нашлась, он счел за хорошее предзнаменование.

   Лакей принес ему французскую газету. Саша Николаич просмотрел ее, и газета, которой он уже давно не читал, очень ему понравилась. Там на очень милом и остроумном французском языке очень мило и остроумно были изложены даже истории самых зверских убийств.

   Ощущая давно уже не испытанное довольство, бодрость, легкость и какую-то особенную мягкую упругость во всех суставах, Саша Николаич вышел на крыльцо и остановился по усвоенной привычке, чтобы подождать, пока подъедет его экипаж.

   До сих пор он иначе, как в своем экипаже, не отъезжал от этого крыльца, однако теперь надо было крикнуть извозчика.

   Саша Николаич повернул голову, чтобы сделать это, и вдруг увидел, что с другого крыльца, которое вело в отдельные кабинеты ресторана, сходил граф Савищев, а за ним шла Маня или девушка, как две капли воды походившая на нее.

   Саша Николаич, не поверил своим глазам, невольно кинулся вперед, но он видел их только один миг. Они быстро сели в карету, дверца захлопнулась и карета укатила...

   Саша Николаич вскочил на извозчичьи дрожки и отправился не к Агапиту Абрамовичу Крыжицкому, как хотел сначала, а прямо домой.

  

  

   Саша Николаич кинулся домой, потому что знал, что Маня сегодня ушла: ей нужно было отнести готовую работу.

   Обыкновенно она уходила в сопровождении слепого брата, который и сегодня ушел с ней, и вдруг Саша Николаич увидел ее выходящей из ресторана с графом Савищевым, человеком, которого он презирал теперь больше, чем всех остальных.

   Конечно, он ошибся, конечно, это была не Маня, но все-таки ему хотелось убедиться в этом так, чтобы не было сомнения.

   Как нарочно, извозчик ему попался отвратительный и ехал очень медленно.

   Когда Саша Николаич добрался, наконец, до дома, он застал там Маню, сидевшую, как и прежде, будто ни в чем не бывало, на своем месте за шитьем, а слепого в углу.

   Орест был в трактире, а титулярный советник Беспалов буянил во дворе с водовозом, заметив какую-то "неисправность по части водоснабжения".

   Саша кинул плащ в передней и как угорелый влетел в столовую.

   - Когда вы вернулись? - запыхавшись, стал он спрашивать Маню. - Скажите мне, когда вы вернулись?

   Она подняла свои большие строгие черные глаза и посмотрела на него в упор.

   - Я вас спрашиваю, - повторил Саша Николаич, - когда вы вернулись?

   - То есть как, когда я вернулась? - спокойно протянула девушка.

   - Сегодня... сейчас... Вы давно или только что? - спросил Николаев.

   - Да что это с вами? - усмехнулась Маня. - Во-первых, кто вам дал право спрашивать у меня отчет?

   - Ах, да не отчета я спрашиваю! - раздраженно крикнул Саша Николаич. - Мне надо выяснить одно обстоятельство...

   - Относительно меня? - как бы удивилась Маня.

   - Да, относительно вас!..

   Маня отвернулась к окну и, прищурившись, стала смотреть на него. На ее губах задрожала и насмешливая и, вместе с тем, презрительная улыбка.

   - Мария Власьевна! - снова подступил к ней Саша Николаич. - Ради Бога, скажите мне правду! Понимаете? Может быть... от этого жизнь моя зависит...

   В эту минуту ему казалось, что он искренне думает, что действительно его жизнь зависит от этого.

   - Да вы с ума сошли! - проговорила Маня, слегка поведя плечом, что вышло у нее очень мило. - Оставьте меня в покое!..

   - И это ваше последнее слово?!

   - Что за вздор!.. Почему последнее? Отправляйтесь лучше в свою комнату и постарайтесь прийти в себя!

   "Ах так! - злобно подумал Саша Николаич. - Со мной так разговаривают! Ну хорошо же, я покажу, каков я!"

   Он повернулся, накинул на себя плащ в передней и выскочил на улицу.

   Он был обижен и оскорблен. Правда, уже при одном спокойном и серьезном виде Мани он уверил себя, что ему померещилось, так мало общего было у нее с рестораном и с Савищевым. Но он был оскорблен и обижен ее суровым тоном; ведь он из участья (теперь он был в этом убежден) хотел расспросить ее и полагал, что имеет на это право в силу долгих дружеских бесед по вечерам, и вдруг она обошлась с ним, как с совершенно чужим.

   "Теперь все кончено!" - повторял он.

   Что, собственно, было кончено, он не знал, но эти слова вполне передавали его настроение.

   Да, все кончено; им пренебрегли, и он должен заставить сожалеть об этом. Он сделает все возможное, чтобы вернуть прежнюю жизнь свою и тогда... "посмотрим, что будет!"...

   Саша Николаич решительным шагом направился к Крыжицкому.

   Отойдя довольно далеко от дома, он сообразил, что если уж спешить, то лучше взять извозчика.

   На этот раз ему попался лихач, быстро помчавший его, и быстрая езда произвела на него успокоительное действие.

  

  

   Он застал Крыжицкого дома и тот немедленно принял его.

   - Здравствуйте, молодой человек! - заговорил Агапит Абрамович. - Не ожидал я вас так скоро увидеть!

   - Почему же не ожидали? - удивился Саша Николаич.

   - Так... Я был уверен, что вы пожалуете ко мне, но только попозже.

   - И это странно опять!.. Откуда у вас взялась такая уверенность?

   - Да ведь жизнь у титулярного советника Беспалова не особенно красна! - сказал, подмигнув, Крыжицкий.

   - Откуда вы знаете, где я живу? - снова и еще более, чем прежде, удивился Саша Николаич.