Вельтман Александр Фомич - Странник, Страница 9 - Книги

но куда же она полетит?

CCXXXIX

Во время вышеозначенного полета Земли по неопределенному направлению сохранила ли бы она силу центровлекомости? Если нет, то, милые друзья, я не имею силы продолжать эту главу.

CCXL

Le Genie (seul)

(on entend une douce symphonie)

Mais quels doux accens succendent

au cris de la douleur?..

Divert, de St. Foix {*}

{* Гений (один) (слышна нежная симфония) Но какие нежные оттенки сопровождают горестные вопли?.. Диверт.<исмент> Сен Фуа²⁰ (франц.).}

Отклонив внимание от напуганного воображения, я беру посох свой, выхожу из комнаты, схожу с крыльца, прохожу калитку и - иду глухим переулком. Темно, тихо, все спит; редко где покажется сквозь ставень луч света или отзовется из-под ворот сторожевой пес. Мысли толпятся в голове моей. Сам себе задаю я вопросы; сам разрешаю их. Да! - говорю я мысленно:

- Да, точно! жить на свете трудно! Но что ж такое значит жить?

- Любить умно и безрассудно, Уметь и не уметь любить.

Но кто ж не умеет любить? что за труд любить? - вскричал я и - остановился, чтоб удобнее обдумать, правду ли я сказал.

- Ложь!- отвечали в один голос все мудрецы и великие мужи, описанные Плутархом. Я покраснел и со страха бегом удалился от самого себя.

Торопливость всегда бросит что-нибудь под ноги; однако же я в совершенной целости дошел до ворот того дома, в котором сердце гадает о своей участи. Ни сфинкс, ни лев, ни дракон не сторожили подле них; и потому беспрепятственно сделал я несколько уже шагов по двору, как вдруг сердце мое забилось. И как не биться ему тогда, как я был уже там близко от того крыльца, по которому легче всходить, нежели сходить; так близко от тех стен, в которые я желал бы превратить мои объятия!

Поставив правую ногу на первую ступень крыльца, я остановился, осмотрелся кругом: не заметил ли меня кто-нибудь? - Нет... слава богу!.. тут... я выкрал сам себя и скорыми шагами пустился домой.

Подобная нерешительность есть болезнь, основанная на предчувствии, поздняя обдуманность сердца, неуместный вопрос: быть или не быть? характеристическая черта любви, каприз рассудка, нервическое расслабление, онемение чувств, раздор души с телом, животная лень и пр. и пр. и пр.

CCXLI

Воротясь домой, я спросил себя: зачем воротился я? Так как люди сами себе, по обыкновению, отвечают довольно медленно и нерешительно, то и я, последуя введенному обычаю, долго молчал, как будто в ожидании, чтоб кто-нибудь ответил за меня. Этого не случилось, и, следовательно, вопрос остался нерешенным, а я, наскучив сидеть дома, вышел за город, чтобы подышать свежим, чистым воздухом.

CCXLII

Mais il est vrai que l'air pur n'est pas fait

pour l'homme, corame on le demontre en chemie.

Rivarol {*}

{* Но это верно, что чистый воздух не создан для человека, как это доказывается химией. Ривароль²¹ (франц.).}

- Терпение! А что такое терпение? - говорили 5 171 003 405 человек, входя в мою комнату.

- О, если до меня дошла очередь отвечать на этот вопрос,- сказал я, возвысив голову и голос,- то готов уверять вас на каждом шагу и в каждую минуту моей жизни, что терпение есть истинный талант гения, истинный щит против настоящих и воображаемых несчастий, лекарство от всех болезней, постоянное занятие души, истинный труд, философский камень, квадратура круга, греческий огонь, лучший признак существования...

Готов покорно перенесть

Всю тяжесть зол от Провиденья

И от людей: во мне терпенья

Довольно есть, но есть и честь!

Это значит, что для человеческого терпения необходима великая душа, а не длинные уши, крепкий хребет и твердая шкура.

CCXXLIII

Ii n'y avait rien de si facile que de decouvrir

l'Amerique, puisqu'il ne s'agissait que

d'aller pour la rencontrer.

(Les envieux) {*}

{* Нет ничего легче, чем открыть Америку, надо только пойти, чтобы ее встретить. (Завистники) (франц.).}

He зная, с которой стороны подойти мпе опять к тому месту, где остановилась главная мысль моя и военные действия, я задумался, как Аристотель, о достоинстве сочинений и книг.

"Хорошая книга есть та, - говорит он, - в которой сочинитель говорит то, что должно, не говорит того, чего не должно, и говорит так, как должно-".

"Добродетель придерживается во всем середины", - замечает тот же самый Аристотель²².

И потому я совершенно прав, если пишу не совсем то, что должно, не совсем то, что не должно, и не совсем так, как должно.

Например, каким образом пропустил бы я следующую главу и не очистил воздух от шлаков злого языка?

CCXLIV

(Pudet dicere).

Floras²³

Уж с год вдовой она была

И скромно с маминькой жила...

Зимою время скучно, длинно;

В кругу приветливой семьи

Часы свободные мои

Неслись так быстро и невинно.

Но что же! Злой язык сказал:

Он там дневал и ночевал!

Я там дневал?.. Я ночевал?..

День XXXIII

Em armor Teufel sang und trallerte vom Morgen

Bis in die Nacht enlfernt von Gram und Sorgen.

Deutsche Geschichte {*}

{* С утра и до ночи, не ведая забот,

Не зная грусти, пел и пел бедняга черт.

Немецкая история (немец.)}

CCXLV

Много раз слышал я, долго и сам думал, что и поэт создан для разнообразия в мире, что и он, подобно всем художникам и ремесленникам, существует для промысла, но... что же скажу я против этого холодному веку? Вопросим Оракула.

Но до Оракула далеко,

Далеко, милые друзья!

Дойти сегодня до Востока,

Мне кажется, не в силах я.

Но нет! Для вас, мои богини,

Как мысль крылатая паря,

Чрез Аравийские пустыни,

Чрез горы, степи и моря

До мест, где теплится заря,

Достигну я!.. достигну, дети!

Шалуньи!.. Вот уж пролетел

Тьму расстояний и столетий

И, слава богу, жив и цел.

А вы?.. устали?.. о малютки!..

Как жаль мне вас!.. как не пенять!

Ну для чего, зачем вам брать

С собой в дорогу предрассудки!..

Тяжелая ноша, избави бог, какая тяжелая ноша! сказал бы и Александр Васильевич²⁴ - русская душа, великая душа, чистая, огненная душа!

Но вот храм Аммона, вот Оракул. Слушайте ответ его:

Погибни в том остаток чувства,

Будь в жизни все ему на зло,

Кто дар считает за искусство,

А труд души - за ремесло!

Я жизни сей не раб презренный,

Я проводник того огня,

Который движет всей Вселенной

И с неба льется на меня!

CCXLVI

Уже не то небо надо мною, которое, подобно голубому балдахину, осеняет высокие горы, глубокое море, зеленые степи, роскошные сады. Уже не то время во всей Вселенной, по которому катилась цветущая молодость моя и всего современного мне поколения. Тяготеющих слоев воздуха более уже надо мною, чувства мои стали внимательнее к жизни; но огонь в них прежний: душа - незримая весталка - сохранила его! - Блажен, кто не прожил радостей!

Кто знает цену сам себе,

Кому другие знают цену,

Тот не ищи своей судьбе

Другого счастия в замену!

CCXLVII

Полечу зегзицею по Дунаеви!

(Сл. с плъку Игореве)

Милые мои! с удовольствием сердца, с ясною душою и чистой совестью становитесь на плашкот²⁵.

Если б вместо пера явилась в руке моей кисть, а предо мною вместо чернил - палитра, вместо бумаги - полотно; и если бы поэзия - умственная живопись - преобразилась в живопись обыкновенную, - вы, верно, были бы довольнее мною и, указав пальцем на картину, сказали бы: "Вот Дунай! Вот на Дунае остров, вот плашкот, на котором мы плывем, вот турецкая крепость Гирсов! Смотрите, как каменные стены срослись со скалою! Вот плывет по Дунаю корабль! А там, там, какая цветущая даль! Как постепенно скрывается река в зелени, исчезает в тени высоких скал правого берега!".

Вот что сказали бы вы. Для вас нарисовал бы я и себя. "Вот он!" - произнес бы кто-нибудь. Чего же более?

CCXLVIII

Читатели, пробегая взорами главу CCI, могли думать, что она кончена, ибо под статьею не было подписано: Продолжение в CCXLVIII главе. Это простительно: по дальному расстоянию этих глав друг от друга я не мог видеть из СС1, что находится в CCXLVIII.

Кто слово Ветхого завета Над мрачной бездной произнес И искрой собственного света Безбрежный озарил Хаос? Не ты ли, Солнце? - Что ж сгорело? На запад светлый взор поник? Где храм величественный Бела²⁶? Где твой хранимый Вестой²⁷ лик? О, не гордись своею силой! Все славит ясный твой восход, Доколь и над твоей могилой Другое Солнце не взойдет!²⁸

CCXLIX

Странная вещь! Какую точку ни избери в этой чудной Вселенной, смотри с оной двумя человеческими глазами, отвсюду видно одно и то же! 1 Везде небо, усеянное неутихающими искрами, везде определенности и законы, во всем жизнь и равновесие, повсюду бог! - Океан существования, света, мудрости, блаженства!

О, если б рука моя была так длинна, как луч моего зрения, то... я не знал бы, что мне с нею делать!.. и особенно в это мгновение, когда сердце предлагает ее новой Армиде²⁹, чтоб помочь ей взойти по узкой тропинке, вьющейся между частым виноградником, на высокий холм в Карпатских горах, с которого видна вдали пустынная равнина и Матчинские скалы, а вблизи струйка славного Рымника³⁰.

- Ужели это тот Рымник, в котором погибла вся турецкая армия и в котором утонул сын Суворова? - это ручей!

- Точно, без прибавления.

Хоть за горами и ручей

Не хуже моря часто топит,

Но здесь, читатели, ей-ей!

Совсем преданье не эзопит.

Да, Рымник не велик поток,

Но редко кто бы в нем поплавал;

Весной он быстр, широк, глубок,

Весной утонет в нем и дьявол.

- Это удивительно! - однако ж мы отстали от прочих, где они?

- Кажется, вправо.

- Кажется, влево.

- Не заметил.

- Побежим искать их! ловите меня! - Она пустилась с горы, как серна; я вслед за ней. Луга, сады, виноградники мелькнули около нас. Быстро летела она, я за нею. До цели было уже недалеко, я отчаялся догнать ее, но...

Благодаря сетям таланта

Она ко мне попала в плен.

И стал я новый Гиппомен,

Она - вторая Аталанта³¹...

CCL

Досадно мне, очень досадно правило, что человек, по воле или поневоле, а должен оставлять места, людей, привычки, желание и пр. и пр. для новых мест, людей, привычек и желаний и т. д.! - Скажу ли я сам себе или другие мне скажут: "ты не на своем месте!", и я должен идти далее. Замечу ли я сам себе или другие мне заметят: "ты здесь не любим", и я должен идти далее. Привыкну ли я к кому-нибудь или ко мне кто-нибудь привыкнет, - и я должен идти далее, чтоб привычка не обратилась в пагубную страсть. Желаю ли я себе счастия или другие желают мне счастия, - и я должен не идти, а бежать далее, ибо счастие есть быстрая Аталанта. Таким образом, и время идет и мы идем. Но я устал идти пешком; сажусь в фургон и еду. Берна, жидок, подгоняет кляч; медленно передвигают они восемь ног своих, скука одолевает меня, я засыпаю.

День XXXIV

CCLI

Сладко спалось мне. Сладко было пробуждение мое. Тишина окружала меня. Как потерявший память, я не знал, где я. Хотел рассмотреть, приподнимал ресницы, но они опадали снова на глаза, и предметы скрывались от взоров. Сон преодолел усилие. Снова погрузился я в волны забвения. Мне казалось, что я на Олимпе, на пиру у Юпитера. Жажда томит меня, я умоляю Гебу³²:

Лей нектар мне, Ювента-Геба!

Дай пить!.. горят мои уста!..

Как свет, как мысль о благах неба,

Струя прозрачна и чиста!..

Как сладок... взгляд твой? Что ж он томен?

Не буря ли волнует грудь?..

Постой, постой!.. я буду скромен...

Я буду пить!.. но дай вздохнуть!

CCLII

Глубоко вздохнул я и проснулся. Смотрю. Где я? - Лежу в фургоне, лошади распряженные спокойно едят сено. Вправо лес; влево... шум... уединенная корчма... Где же мой Берка? мошенник!

Иду в корчму - в корчме все пьяно!

И Берка пьян! Ну как тут быть?!

Он Мардохея от Амана³³

Не мог, бездельник, огличпть!

Подобный растах {Остановка в пути.} не был в плане!

Вот я к жиду: Впряжешь ли кляч? -

Что ж жид в ответ? - "Ни, шабас, пане!" -

О, счастлив тот, кто не горяч!

Но если б и его заставить

В корчме с жидами шабаш³⁴ править???

Я посмотрел бы!!!

День XXXV

В. в. {Ваше высокоблагородие.}, при вверенном мне посте все

обстоит благополучно, нового ничего нет.

(Прав. гар. службы)

CCLIII

Я полагаю, что всякий помнит, на чем остановился поход мой во II части, всякий знает причину остановки; и потому, после короткого или долгого времени, я возвращаюсь в стан мой при Козлуджи.

Тихо, не рассекая воздуха, приблизился я к палатке своей. Какой беспорядок во всем лагере! Мои телохранители, мои амазонки, в утренних Полуодеждах разбрелись по садам, забыли обязанности и рвение к службе!

Что, если бы во время моего отсутствия из стана толпа турок явилась в стан?- Достало ли бы во мне души и тела, чтоб отвечать за испуг, слезы, отчаяние, обмороки и за все возможные женские припадки, коим могли бы подвергнуться мои долгополые рыцари"? - О!!! - заревел я, как нумидийский лев, и, сломив с головы стоявшего после меня огромного вола рог, затрубил в него тревогу и сбор.

"Женщины! - вскричал я к собравшемуся войску моему и после долгого молчания продолжал:- Ступайте! нет другого слова ни на каком языке, которое могло бы лучше выразить упрек мой."

"Странно! - сказали несколько удалявшихся с сборного места девушек, - отчего он нам ничего не сказал!"

CCLIV

Приведя в должный порядок благочиние лагеря и разослав по всем _;частям войска диспозиции на будущий день, я подошел к шатру Царь-Девицы. Близ самого входа...

Я кашлянул и нос утер.

Потом лицо и руки вытер

И мыслил: если б в сей шатер

Дождем упал я, как Юпитер³⁵,

То...

Тут остановился я, вынул карманное зеркальцо и не мог удержаться от смеха.

Я так похож был на Лицо,

Шпигованное виноградом,

Когда, поднявшись на крыльцо,

Оно все занято докладом,

Когда на нем так видны: пот,

Табак, угри и тьма забот,

так похож был на него, что устрашился самого себя; но, несмотря на это, я двинулся всем своим корпусом вперед, - все забыто!

CCLV

Я не заметил, что сделалось с солнцем: по обыкновению село оно или, не садясь, исчезло с неба. Скучная луна ныряла в облаках, как камбала, и, подобно холодному существу, равнодушно смотрела на всё и всех. Не удивительно: давно присмотрелась она на плутни, давно прислушалась к вздохам... пора наскучить!

Между тем, как луна плыла, а эвезды строились на небе по данной им в день мироздания диспозиции, - небесного порядка ничто не нарушало, а земной... но на земле другое дело: сегодня не то, что вчера, вчера не то, что третьего дня, и т. д. по бесконечности Невтонова бинома³⁶.

День XXXVI

CCLVI

Вот Шумла. Милые мои спутницы, привыкшие к победам, готовьтесь!

Нетрудно вам завоевать

Эдем³⁷, не только царство турок;

Вы научились побеждать

В кругу кадрилей и мазурок;

Ваш нежный взор, ваш страстный вздох

Ужасен, грозен и смертелен!

Ура!.. победа!.. с нами бог!..

Но кто изменит, тот расстрелян!

- Расстрелян? как! и в нас стрелять? -

По ратному раздалось полю.

- Нет, не дадим себя в неволю! -

И вот моя исчезла рать!

Как трудно войском управлять!

CCLVII

Как Силла при Орхомене³⁸, я схватил шаль Терно³⁹ из рук знаменосной девы и вскричал: оставьте меня, оставьте! я и один проникну Шумлинские стены, взберусь на высокий минарет Яны-Джамэ, чтобы сломить с него двурогую луну! Если я упаду с высоты минарета, то скажите всем, всем умеющим не только читать, но и разбирать по складам русские книги, что я пал, без помощи...

NB. Как счастлив тот, кому не помогают падать!

Слова подействовали. Героини мои, как озаренные жизнию цветы, собрались снова в пышный букет, и я двинулся на подвиг.

CCLVIII

Едва только солнца... или нет... едва только Земля пришла в то положение, в котором, смотря с Буланлыкской высоты на восток, солнце стелет лучи свои, начиная от Арарата, по Черному морю, чрез Варну и потом Вдоль Проводской долины, Шумлинская гора показалась мне старой турчанкой, сидящей, свернув под себя ноги, на роскошном ковре булгарской природы. Представьте же теперь свернутые ноги за фасы⁴⁰ укрепления и за этими фасами, в огромной расселине, город Шумлу⁴¹. Картина стоит причудливой кисти Жоаннота⁴².

CCLIX

Итак, 8 июля назначен был приступ к Шумле. Я проснулся под светло-голубым небом Булгарии вместе со всем русским войском и с Авророй, которая, раздвинув тоненькие облачка, завесившие ее ложе, окинула с востока любопытными взорами величественный русский лагерь. Вспомнив, что 8-е июля был первым днем моей жизни, я подумал, что он же, может быть, будет и последним, вздохнул и потом, позабыв, о чем я вспомнил и о чем подумал, сел на своего гнедого Турчонка, заставил его проплясать, согнуться кольцом, стать на дыбы, закрутить по дюжине раз вправо и влево на одном месте и - пустился на сборное место, к царской палатке.

CCLX

Поэты двух великих наций,

Виргилий и слепой Гомер,

Богатый подали пример,

Писали тьму в стихах реляций;

Но для чего язык богов,

Где громок смысл без громких слов.

CCLXI

Пред началом еще предыдущей главы большая часть моих читательниц, предвидя уже жестокую битву и льющуюся кровь и предчувствуя тот страх, который может в них поселиться от сей ужасной картины и от грома нескольких сот орудий, тихо скрылись... Не выводя их из заблуждения уверениями, что опасность не так велика, как они воображают, и что турки трусы, я опускаю, как ночь, покров на реляцию действий.

Здесь должен я уведомить читателей, что, вопреки предчувствию, изъясненному мною в CCLIX главе, Провидение не лишило меня в этот день ни одного из признаков жизни.

Около полуночи, жив как нельзя более, ехал я, один-одинехонек, потому что вестовой мой казак, будь ему в укор сказано! отстал от меня: ехал я чрез поле битвы на правом фланге действий. Конь часто храпел, останавливался, отскакивал, перескакивал; может быть, его пугали те, которые залегли покоиться на сырой земле, среди поля чести. Отыскав на карте с. Майну, Майку, или Макак, на правом фланге нашей новой позиции, и отведя туда баталион 8-й дивизии, я возвращался тихо и думал о том, как бы скорее отыскать Главную квартиру, денщика, вьюк, чайник и все принадлежности военного ночлега.

Все это я нашел. Усталость убаюкала меня, и я скоро перенесся... в следующую главу,- и что же?

CCLXII

Быстро летел я на почтовых. Колокольчик не успевал издавать звука, облако пыли крутилось около меня и скрывало от взоров моих все предмв' ты, кроме солнца, которое, как будто в часы затмения, казалось без лучей, но жгло безбожно.

Я торопился; непостижимое чувство влекло меня; мысли и взоры мои были устремлены на даль, которая лежала передо мною. Мне казалось, что духовный я был уже там, и нетерпеливо ожидал приближения вещественного я.

Налево показались строения.- Какое это селение? - спросил я у извозчика.

- Алеф!⁴³- отвечал он.

Здесь должна быть станция, думал я, ибо мы проскакали уже около 30 верст; и точно. Поровнявшись с небольшим домом, лошади остановились как вкопанные, колокольчик звякнул, я выскочил из повозки, вбежал на крыльцо, в сени, отворил двери направо и вошел в небольшую комнату.

Сухощавый бледный человек в утренней одежде, в шапке сидел подле стола, уложенного книгами и бумагами; подле него на полках, на стульях, на полу, на окошках также были разбросаны разной величины книги в деревянных, в кожаных и пергаментных переплетах.

- Господин смотритель, лошадей!.. да скорее!.. Как эта станция называется?

"Алеф", - произнес смотритель, не обращая на меня внимания.

- Послушай, дружок! Когда ты видишь перед собой на чьих-нибудь плечах мундир и эполеты, то ты должен снять свою шапку и приниматься за дело!

"Бэт!"

- Бэт? ах ты, старая дуга!

Я схватил смотрителя за грудь, шапка свалилась с головы его. "Гиммэль!" - вскричал он.

- А! теперь по-немецки! На, возьми подорожную, записывай!.. И лошадей! живо! - Он взял подорожную и молча поворачивал ее во все стороны.

- Что ты думаешь?

Смотритель посмотрел на меня и стал шептать: "Алеф, бэт, гиммэль, далэт, хэ, вув!"

- Слушай, приятель! чтоб отвязаться от глупости твоей или плутней, вот тебе на чай, на водку, на хлеб, на что хочешь, только давай мпе скорее лошадей!

Взглянув на меня, потом на несколько мелких серебряных монет, положенных мною перед ним на стол, смотритель оставил подорожную и стал пересматривать деньги по одиночке, приговаривая: алеф... гиммэль... вув... хэс... куф...

Кто одарен от природы прекрасным свойством, называемым терпение, тот мог бы наслаждаться этой картиной, по я не вытерпел. Сбросив со стола все деньги на пол, я схватил подорожную и всунул ее в руки смотрителя. - Читай! пиши! и вели запрягать лошадей!... или... я...

Взяв опять подорожную, он посмотрел на нее, подумал, встал с места, подошел к полке и стащил с нее огромный фолиант. Возвратясь на место, разогнул книгу, положил пред собою и подорожную, взглянул на нее и стал перебирать листы.

Огромная книга была какой-то словарь!

- Ты, кажется, выжил из себя! на какой язык переводишь ты мою подорожную!

"Ламмэд, мэм, айн, заммэх, алль, пай, фай",- произносил вместо ответа смотритель, усиливая голос свой; но я не дал кончить ему непонятной речи.

- Демон! жид!- вскричал я и, вырвав книгу из рук его, бросил ее. Книга ударилась в полку, куча других книг посыпалась прямо на чудака. То же самое движение повалило стол. Вслед за столом повалился на землю и смотритель, повторяя: алеф, бэт, гиммэль...

С ужасом я выбежал из комнаты в сени, на двор, на улицу... Ни души нет.

По дороге раздавались редкие звуки колокольчика.

Пустая почтовая тройка ехала мимо, шаг за шагом. Ямщик спал в повозке. Я вскочил в нее; ямщик вздрогнул и проснулся.

- Послушай! - вскричал я,- вот тебе кошелек с деньгами!.. Вези меня скорее до следующей станции!.. Ни слова! мне некогда разговаривать с тобой!..

Схватив вожжи, ямщик вытянул лошадей кнутом, и они понеслись быстрее стрелы.

- Слава богу! - думал я, - по крайней мере избавился от проклятого Алефа! - и лег в сено, которое лежало в повозке. Я уже стал засыпать, как вдруг почувствовал ужасные толчки.

- Ты не разбираешь дороги! - вскричал я и выглянул из повозки. Мы ехали по вспаханной земле.

- Борода! куда своротил ты!.. где дорога?

"Алеф!" - раздалось в ушах моих.

- Опять Алеф!.. Ступай на дорогу!

"Бэт!" - продолжал ямщик.

- На дорогу, мошенник!

"Гиммэль, далэт, хэ, вув, зайн, хэв, тэт!"

- Что делается со мною!.. где я!.. в какой земле?.. откуда взялись эти проклятые Алефы] - вскричал я, взбешенный. Схватил левой рукой ям тика за ворот, хотел ударить... глядь - правой руки нет!

- Уф!..- возопил я.

"Туф?" - произнес ямщик вопросительным голосом и вдруг остановил лошадей.

- Нечистая сила! дьявол! алеф! ступай на дорогу!

"Алеф!" - сказал ямщик, взглянув на меня, и вдруг ударил лошадей, пустился по полю во весь опор.

Я потерял и силы, и голос.

Мы неслись с горы и на гору, по камням и по грязи; то пыль взвивалась вокруг нас столбом, то обдавало нас грязью и водой. Колокольчик умолк; только отрывистые восклицания ямщика: пай, фай, айн, алль, каф, рэш, шин!.. раздавались в ушах моих. Взобравшись на ужасную гору, я со страхом взглянул на крутизну, с которой нам должно было спускаться.

В долине светилась широкая река; за рекой, против нас, было огромное здание, обнесенное садами и светлыми райскими окрестностями.

- Что это за строение? - спросил я.

"Замэх!"

- Какой замок?

"Айн, пай, фай, цадык..."

Я не успел еще кончить нескольких сердитых слов, лошади ринулись с горы...

Как оторванная от гор скала, рухнулись мы в реку.

Невозможно определить того чувства, которое наполняет душу во время неожиданного падения. Это чувство не есть страх, потому что страх есть чувство неприятное; оно более похоже на замирание сердца и чувств, когда щекотит нас леший; оно ближе к наслаждению, и человек любил бы его, если бы смерть или лишение какого-нибудь из, драгоценных членов тела не было последствием падения. Это чувство есть мгновенное отсутствие мыслей, и потому я не помню, каким образом погрузился я в воду, не помню, как лошади вынесли меня на другой берег и как ямщик свалился с повозки, исчез под волнами, а я стоя правил лошадьми.

Как Асфалей, Дагон или Нептун⁴⁴ выплывает на поприще моря в раковине, запряженной дельфинами, так точно и я показался на противной стороне реки.

Вскочив на берег, кони встряхнулись и пустились в гору, как будто трезубец Нептуна вонзился в них, а лихой ямщик гаркнул, опустил вожжи и дал всю свободу порыву их.- Я еще не успел подобрать вожжей, они внесли уже меня на гору, пролетели аллею и как вкопанные остановились подле огромных палат, пред которыми на террасе стояло большое общество. Внимание всех было обращено на меня.

Спроси меня кто хочет, на кого был я похож в это чудное мгновение, я невольно засмеюсь ему в глаза и спрошу его: на что похож несбыточный сон?

Появление мое произвело необыкновенное волнение во всех. Как окаменелый, стоял я в повозке и держал еще вожжи. Вдруг общий крик радости, страха, сожаления и удивления раздался на террасе. Все мужчины и женщины, в летах и молодые, бросились ко мне. Мне казалось, что толпы народа вылились из маскерадной залы и обступили меня с криком: Алеф!

Волосы мои стали дыбом, холодный пот прокатился по лицу. С какой-то неистовой радостью несколько мужчин, в разнохарактерных богатейших одеждах всех веков и всех частей света, схватили меня под руки и повели к дому. Все прочие мужчины и женщины толпились вслед за мною как за чудом, от которого зависит и жизнь, и счастие их. Я потерял остальную память и не мог дать себе отчета, каким образом исчезла с меня мокрая одежда моя, мой военный сертук с перехватом и когда успели облечь меня в какую-то роскошную, покойную, ласковую одежду, кажется, похожую на восточную, потому что я не имел времени, не мог обратить на самого себя внимания.

Я несколько очувствовался, когда уже ввели меня в великолепную, торжественную залу, где все присутствующие обоих полов, похожие на представителей всех земных пародов, стояли в каком-то ожидании.

В конце залы, на возвышении, сидела дева; перед него стоял жертвенник, на котором горел пламень. Я взглянул на нее и опустил невольно глаза свои; она показалась мне божеством, пред которого ведут меня на суд. Помню, что взоры ее были склонены в землю.

Когда приблизился я к ней, она как будто, опамятовалась, вскрикнула и встала с места.

Этот очаровательный звук не был похож ни на восторженное ah! французское, ни на сухое ἁ!ὶγ! или ὤ греческое, или ни на гордое iah! латинское, ни на чувствительное ach! немецкое, ни на резкое ah! итальянское, ни на глупое йох еврейское; нет, это было нежное русское ах! посреди глубочайшего молчания. Оно проникло в глубину моего сердца.

Не смея поднять своих взоров, я, однако же, заметил, что прекрасное, величественное юное создание показало мне рукою, чтоб я сел подле него. Я не смел противиться.

Все присутствующие также сели.

Я ожидал, что будет далее.

Все молчали, взоры всех были обращены на меня.

С каким-то ожиданием девушка сидела, потупив взоры, и также молчала.

Что должен был делать я в таком положении?.. молчать?.. я молчал - и все молчали.

Нетерпение подействовало на меня, - Что ж, - сказал я сам себе, - если от меня зависит вывести и себя и других из глупейшего положения, то я первый прерву молчание!

- Я не знаю, какое божество обратило на меня благосклонные взоры свои и доставило мне счастие быть здесь? - произнес я тихо, обращаясь к молчаливой, прелестной деве.

Она взглянула на меня нежно, и слово Алеф! вырвалось со вздохом из уст ее.

"Алеф! Алеф!.." - раздалось по всей зале, шепотом. Холод ужаса пробежал по мне.

- Не понимаю таинственных слов, - продолжал я, - здесь все таинственно для меня; объясните мне или позвольте удалиться от этих очарований!

"Бэт!" - произнесла тихо девушка.

"Бэт! Бэт! Бэт!" - повторилось тихо тысячами голосов.

Я вскочил.

"Этого я не в состоянии вынести", - вскричал я.

"Гиммэль!" - вскричала девушка и бросилась в мои объятия.

Я онемел.

"Гиммэль! Гиммэль! Гиммэль!" - раздалось громко по всей зале.

Вдруг явился старец в белой одежде; из-под двурогой шапки древних жрецов снежные власы покоились по плечам. Он подошел ко мне, взял мою руку, вложил в нее руку девы и начал произносить медленно: алеф, бэт, гиммэль, далэт, гэ, вув, зайн, хэт, тэт, йот, каф, ламэд, мэм, нун, замэх, айн, пэ, цадэ, куф, рэшь, шин, таф!

Все присутствующие повторяли эти слова.

Ужас обнял меня, в глазах темнело, день исчез, все покрылось тьмою. Рука девы холодела в руке моей.

"Ваше благородие!.. Ваше благородие!"... - раздалось в отдалении.

- Уф! - вскричал я и проснулся.

Передо мной стояли вестовой и денщик; сквозь палатку светило вечернее солнце; левая рука моя с судорожным движением держала саблю.

- Боже мой! это все было во сне!- произнес я и вскочил с радостию, что отделался от Алефа, Бэта, Гиммэля и от всех букв еврейской азбуки.

День XXXVII

Zetzt gehcn wir woitcr.

(Uberzengender Beweiss der Unsterblichkeit.)

1s Haup. II Abs.

Israel Gottlieb Ganzen {*}.

{* Теперь идем мы дальше. (Убедительное доказательство бессмертия.) 1-я гл. II отд. Исраэл Готтлиб Ганцен (нем.).}

CCLXIII

Должно знать всем вообще и каждому порознь, кто не видел собственными глазами крепости Шумлы и знает ее только по сделанному мною выше сего описанию, что Шумла не есть простая, обыкновенная турецкая кре