Вельтман Александр Фомич - Странник

  

  

   Эскандер! земли тебе мало! Взберись же к престолам воздушным и свергни богов, обладающих миром!

   Взберись по могиле народов, тобой пораженных, на небо!

   В ней кости отца моего! не они ль тебе будут ступенью?

   Нет, гордый властитель!

   О, если б ты был и добрее и ближе душой своей к Зенде...

   О, если б ты не был преступник для девы, тебя полюбившей...

   Тогда бы, Эскандер, ты был мне дороже владычества воли над всею Вселенной.

   Дороже и цели мечтаний твоих закоснелых, наследник Олимпа!

   Теперь... драгоценна мне нить твоей жизни, но так, как для Парки¹¹⁶ жестокой!..

   В объятьях моих ты узнаешь блаженство; но... с этим блаженством сольется конец твой!..

   И я не останусь в том мире, где борются страшные чувства и где достиженье их к цели есть гибель!

  

   Достаньте мне испить воды из Аб-Хэида¹¹⁷

  

  Она мои все силы обновит!

   Отцом оставлена в наследство мне обида,

  

  Но клятва душу тяготит!

   Эскандер! кто тебе от девы оборона?

   Эскандер, полетим скорее в Вавилон!

  

   Там упаду в твои объятья без защиты,

   Там чувства мне восторгами волнуй!

   И усладит вдвойне мне душу ядовитый

  

  Любви и мщенья поцелуй!

  

   Черные девы становятся в кружок и поют.

  

   Дева! смотри: над челом гор высоких

   Звезды Таи и Азада¹¹⁸ взошли!

   Спой посетителям дев одиноких,

   Спой им молитву из чуждой земли!

  

   Ветры утихли, и воды уснули.

   Лебеди! дайте нам крылья свои!

   Как бы мы скоро и дружно вспорхнули,

   Как бы мы быстро летели в Таи?

  

   Юноши! где же вы? В храм Хаабаха¹¹⁹

   В жертву снесите отсюда тельца!

   Юноши! хладно в вас сердце от страха,

   Легче похитить вам дочь у отца!

   (Все уходят.)

  

  

  

  

   Еще обойми меня, Зенда! Еще я горю! На сердце растают гранитные льдины Кавказа, дыханье растопит железо и камни!

   Мучительны, Зенда!... нет! сладки томленья любви!

   Юпитер, отец мой, завидуй! В объятиях Леды, божественный лебедь¹²¹, завидуй!..

   О Зенда! в груди твоей солнце! желаний огонь... в объятьях твоих... а пламенем залил!

   И облит я им, как дворец Истакара¹²²: трудом и веками его созидали, а сильный в мгновенье разрушил!

   Волнуется кровь!.. Так Понт¹²³ бушевал... и взбрасывал волны, чтоб сдвинуть Лектонию¹²⁴ в бездну... и сдвинул!

   Мне душно под небом!.. и небо стесняет дыханье; его бы я сбросил с себя, чтобы вольно вздохнуть в беспредельном пространстве!..

  

  

   Пусти меня, Зенда! Дай меч мой! Я цепи разрушу, которыми ты приковала к земле Александра!

   Дай меч мой!.. но где же ты, дева? Иль призрак ты, пламень Юпитера, с неба на казнь мне упавший?

   Отец, ты трепещешь, чтоб я не похитил и волю твою и державу над миром!

   Своими громами меня поразил ты!.. и молньи твои вкруг меня обвилися, как змеи!..

   Ты сбросил меня... в страшный Тартар!

   Юпитер!.. и ты знаешь зависть... к счастливцу!..

   Бессмертный!.. но вечность не благо!..

  

   Скажите мне, где были вы?

   Куда носила вас Фаланга¹²⁵?

   Облили ль вы свои главы

   Священными водами Ганга?

  

   Он все забвенью предает,

   Грехи и грешные сюрпризы:

   Недаром жаждала сих вод

   Душа невинной Элоизы¹²⁶.

  

  

   Не ожидаю вашего ответа, сподвижники мои! мне он понятен. Едемте! но что это значит? Вас и третьей части нет! О любопытство! разошлись по вавилонским улицам! иду вслед за вами! Что вы? Куда вы?.. Вавилонский столп... Вавилонская башня... Следы воздушные...

   Э-э, добрые мои! опоздали! еще бы вы родились после второго пришествия! Не все оставляет след по себе. Где вы ищете ее? Она должна быть за городом, судя по эстампу, на котором представлено столпотворение; а по словам ученого путешественника Тавернье¹²⁷, эту башню должно искать в провинции Багдадской, в равном расстоянии от Тигра и Евфрата.

   Гора Акеркуф, или Каркуф, как называет ее г. Тексеир¹²⁸, есть едва заметный остаток ее. Какая новость!..

   Признаюсь вам откровенно, что и для вас, и для меня одинаково досадно переноситься из провинции Багдадской в Буджак.

   На месте происшествий Тысяча одной ночи¹²⁹ мы бы могли зайти во дворец калифа Алмазора¹³⁰, но мы со временем опять будем там.

  

  

   Где природа не улыбается мне, там и я смотрю на нее равнодушно. Только гений в состоянии и в самой пустоте отыскать что-нибудь.

   О степях Аккерманских Мицкевич все сказал¹³¹, что можно было сказать; я не прибавлю ни слова и, подобно гонимому восточным ветром перекатиполе, переношусь от Аккермана и виноградных его садов в какую-нибудь из немецких колоний Буджака. Там спрашиваю себе кофе и одновременно ставлю знак удивительный перед гостеприимной и радушной немкой, которая со словом glaig {сейчас (немец.).} черпает уполовником из артельного котла, вмазанного в печку, вечно переваривающийся и кипящий, подобно солдатской кашице, кофе! Но я с таким же вкусом выпиваю его, как походный рыцарь старый рейнвейн из бочки иоаннисбергской.

  

  

   Из немецкой колонии еду я чрез Кагульское поле, где Румянцев¹³² разгромил турок, еду в Измаил. Здесь Суворов¹³³ в продолжение 11 часов то наделал, что египетскому царю Псаметтиху¹³⁴ с 400000 войском едва удалось сделать в 254040 часов пред ассирийскою крепостью Азотом в Палестине.

   1790 год после Р. X. и 670 до Р. X.; но что такое время перед гением?

  

  

   Здорово, Манечка мой свет!

   Здорово, миленький мой идол!

   Ты замужем? - в двенадцать лет

   Тебя бы замуж я не выдал!

   Но ты счастлива, ты уж мать!

   Как чувства радостно и звонко

   Торопятся напоминать,

   Как я любил поцеловать

   Тебя, прелестного ребенка!

  

  

   Наговорившись вдоволь о Буджаке и о всех достопримечательностях бывшей Бессарабской Татарии, я выкрадываюсь незаметно из толпы своих читателей, которые с любопытством прогуливаются еще на лодках по Вилковским каналам, воображая, что они в Амстердаме¹³⁵, рассматривают укрепления Килии и Измаила¹³⁶, посещают порт Измаильский, покупают и кушают апельсины, рахат-лукум, финики, сливы и дульчец {сладкое блюдо из варенья (молд.).}, пьют v греческие вина и шербет, курят табак... я выкрадываюсь из толпы их незаметно и, задумавшись, как Гваринос¹³⁷, еду трух-трух, а инде рысью, по р. Пруту, по границе бывшей Турецкой империи. Перестановка слов ничего не значит; впрочем, Кромвель¹³⁸ и запятой воспользовался...

   Итак, я еду и думаю:

  

   Лишь только б не было задержки за маршрутом;

   А как его дадут,

   То мы махнем и через Прут,

   Лошадку подгоняя прутом.

  

  

   Вдруг стало мне скучно ехать одному.

  

   Бог наказал меня за что-то?

   Такая скука и зевота,

   Такая грусть, что мочи нет!

   Что не родился бы на свет!

  

   Скука есть болезнь, сказал де Леви¹³⁹; занятие есть лекарство от оной, а удовольствие - временное облегчение.

   Скука родилась от единообразия, говорит или пишет Ламотт¹⁴⁰, а Лабрюйер¹⁴¹ проповедует, что леность ввела ее в свет. И правда:

  

   Я скуки никогда не знал,

   Когда интрижками был занят;

   Так для чего ж я клятву дал,

   Что женщины уж не заменят

   И райской сладостью меня?..

  

   "Нет, - вскрикнул рыцарь Кунигунды¹⁴²,-

   Нет! без небесного огня

   Не проживу я ни секунды!"

  

   "Самое лучшее жениться!" - сказал другой рыцарь.

  

   Я по обычью принятому

   Завелся б замком и женой,

   Да вот беда, как домовой

   Вдруг выжить вздумает из д_о_му!

  

   "Что ж делать!" - продолжал он...

  

   Что же делать, долг свой отдадим!

   Увы! мы все друг друга тешим:

   Я сам не раз был домовым,

   Нечистой силою и лешим!

  

  

   Что за радость ехать одному и по большой дороге, и по проселочной тропинке жизни? На первой встречаешь нищих духом, а на другой нищих обыкновенных, как, например, вот этот, который молит меня о милостыне. Счастье! а что такое счастье? Глупый, нерасчетливый богач, который на бедность смотрит с презрением, сыплет деньги без пользы и без счету и, верно, подобно мне, не вынет серебряной монеты... и не скажет: прими, бедный странник!

  

  

   Таким образом отправлялся я понемножку вперед да вперед. Вдруг вечноунылая скука, томная грусть и задумчивая тоска напали на чувства мои! Все во мне изнемогало, силы истощились, проклятые Хариты¹⁴³ сдавили душу мою! Но могущественный сон наложил на меня спасительный эгид¹⁴⁴ свой, и вот мой армасар, как животное, управляемое, кроме узды, инстинктом, сворачивает с дороги, проходит с презрением стог сена, приближается к табуну, внимательно рассматривает кобылиц, гордо подходит к одной из них, приветствует ее зубами и задними копытами и - злодей! - прерывает сладкое мое усыпление. "Ты заблудился, мой милый!" - сказал я, поворотил его на дорогу, пришпорил и - заснул опять...

  

  

  

   Я не помню, конь ли мой привез меня в Тульчин в продолжение сна или сон носил меня по Бессарабии, только известно мне, что человек разбудил меня на той же квартире, из которой я несколько дней тому назад отправился путешествовать под покровительством Адеоны¹⁴⁵ по настоящему и прошедшему, по видимому и незримому, по близкому и отдаленному, по миру физическому и миру нравственному, по чувствам и чувственности и, наконец, по всему, что можно объехать сухим путем, морем и воображением, исключая только то, что и конем не объедешь.

  

  

   Встретив день обыкновенным приемом кофию, я взглянул на полку. Долго взор мой, как взор султана, блуждал по гарему книг. Здесь нет ни одной, думал я, которая бы не была в моих руках. В этой много огня, но нет души; ты стара и потому стала глупа; ты слишком нежна и чувствительна; ты мечтательна, как немецкая философия; ты суха, ты слишком плодовита; ты... поди сюда... ты, изношенная, любимая моя султанша, Всемирная История! роди мне сына!

  

  

   Я уже прилег с султаншей своей на диван, как вдруг входит ко мне гость.

   - Что поделываете?

   - Да так, ничего.

   - Что почитываете?

   - Да так, ничего.

   Вскоре гость мой ушел; почти вслед за ним и я отправился из дому.

  

  

   Природа Подолии роскошна, воздух чист, свеж, здоров, долины заселены, фруктовые сады пышны, луга душисты, ряды тополей величественны, природа цветет, а вы, добрые хохлы и хохлачки! шесть дней трудитесь в поте лица на владетелей, день седьмой господу богу, а потом в корчму. Туда, как в Керам...¹⁴⁶ мудрецы мои! сбираетесь вы судить и рядить, пить и плясать. Красные девушки... нет!.. нет красной девушки между вами! а все в цветах - бедные цветы!

  

  

   Местоположение Тульчина прекрасно. Палац с золотым девизом: Да будет вечно обителью свободных и добродетельных. Пространный костел наполнен ксендзами, ругателями слушателей своих. Ряды заездных домов, где всякий проезжий засыпан жидами и завален товарами. Вот Тульчин. Но я забыл пространный сад, который называется Хороший.

  

   Он был хорош, как сень богов,

   Когда с Босфорских берегов

   В него богиня поселилась.

   Он лучше стал, когда у ней

   Чета прелестных дочерей

   На диво всем очам родилась!

   День ото дня он хорошел,

   Когда сердца двух дев созрели,

   Дитя крылатый прилетел,

   И девы песнь любви запели!

  

   Теперь опустел Хороший. Кто ищет уединения - там оно. Давно ли?..

  

   Но время не для всех равно:

   Я примечал и вижу явно,

   Что для счастливых все давно,

   А для несчастных все недавно.

  

  

   Долго ходил я вокруг прудов, смотрел на плавающих лебедей и думал:

  

   Бывало, равнодушный, смелый,

   Не знал тоски и грусти я,

   И в море дней, как лебедь белый,

   Неслась спокойно жизнь моя!

  

  

   Подходя к дому, вправо от дорожки, ведущей к нему в гору, стоит железная клетка величиной с беседку; в ней жила сивоворонка¹⁴⁷; с любопытством взглянув на затворницу, я торопился перескочить мостик и быстро пустился по дорожке.

  

   Где некогда наедине

   Я был... гулял я... что за полька!

   Она в глаза смотрела мне,

   Я ей в глаза смотрел... и только!

  

  

   Как будто уставший от всех прогулок, которые мне в жизни случалось делать, сел я на скамейку и вспомнил прошедшее.

   Почти от самой той минуты, в которую я произнес на санскритском языке громкую речь о вступлении моем в свет, от самой той минуты лет до 5-ти меня лелеяли и баюкали, лет до 10-ти нежили и баловали, лет до 15 учили и наказывали, в 16 на службе царской гремел я саблей и темнился серебряным темляком¹⁴⁸, в 17 нижние чины становились предо иною во фронт и без вашего благородия не смели произнести слова, сестрицы, братцы и учебные товарищи дивились и шитому воротнику и эксельбанту, учителя смотрели на меня с восторгом, как Алкмен¹⁴⁹ на свою статую, а красные девушки... я не скажу, как смотрели на меня - в 18, в 19, в 20 и далее, и далее, и далее, до настоящей минуты - много сбылось чудесного. Жизнь этих лет составила бы тома три с портретами и виньетками. Но если бы можно было пережить все это время... какое бы вышло прекрасное издание: revue, corrigee, augmentee et illustree {просмотренное, выверенное, дополненное и иллюстрированное (франц.).}...

  

  

   Как тяжко, грустно мне! но пусть

   Томит меня души усталость!

   То о прошедшем счастье грусть,

   То к сердцу собственному жалость:

   Дитя больное, няню ждет,

   Об колыбель устало стукать,

   А няня милая нейдет

   Его лелеять и баюкать!

  

   Ах няня, няня, ласковая няня сердца! что бы было с ним без тебя? ты божество его!.. В нем твой храм и жертвенники твои!.. Добрая, милая кормилица! не отходи от него!

  

  

   Я в тяжких думах утонул,

   Далеко все, что сердцу мило!

   Сатурн¹⁵⁰, мне кажется, заснул,

   А время крылья опустило.

   Но я и сам хочу заснуть,-

   Еще везде я быть успею;

   Теперь, как ворон Прометею,

   Тоска мою терзает грудь! Заснул.

   Но вот что очень странно.

   Мне вдруг приснилось, будто я,

   Как злой прелюбодей судья,

   Ищу, где моется Сусанна¹⁵¹.

  

   Подобный сон действительно был бы странен. Что за мысль? откуда такая идея? Но он был следствием очень обыкновенной случайности. Я сидел и заснул близ купальни; верно шум от плескания воды и звуки нежного голоса навели его на мое воображение.

  

  

   Скоро очнулся я, вскочил и скорыми шагами пустился домой. Дома я заметил развернутую карту Бессарабии и вспомнил, что меня ожидают на Пруте. Быстро перелетел я туда, как звук слова от говорящего к внимающему, и потом медленно, как будто шагом, ехал я рекой, своротил направо, долиной к с. Лапушне, и потом чрез Чючюлени прибыл в с. Лозово. Оно все в садах между крутыми горами, покрытыми густым лесом. Я не знаю отчего, но после долгого пути приезжаешь в подобные места с таким же удовольствием, как домой. Остановись подле одной касы {дом (молд.).}, я вошел в лее. Как опрятно! Стены белы, как снег; против дверей на развешанных по стене обоях иконы, убранные цветами; полки и перекладины унизаны большими яблоками и чем-то вроде маленьких тыкв, похожих на звезды. Под образами, во всю стену, широкий, мягкий диван; перед ним чистенький столик; подле стен, на диване, сундуки с приданым дочерей хозяйских и разноцветные ковры их работы.

  

  

   Покуда готовили мне обед и жарили куропатку и вальдшнепа, которых я убил дорогой, я рассматривал живопись и значение икон. Вдруг заткнутая за обои бумага обратила на себя мое внимание. Писано по-русски; однообразное окончание рифм как будто осветилось. - Ба, стихи! - вскричал я, и давай читать:

  

  

   В Молдавии, в одной деревне,

   Я заболел. Правдивый бог

   Наслал недуг, я изнемог

   И высох, как покойник древний.

   Денщик мой знал, что я как тень,

   А без меня смирна нагайка,

   И потому и ночь, и день

   Не просыпался. Лишь хозяйка,

   Все целомудрие храня,

   Ходила около меня.

   И часто слушал я от скуки

   Нескромные слова Марюки,

   Интрижки давние ее

   Вниманье тешили мое.

  

   "У нас здесь полк стоял пехотный

   (Она всегда твердила мне),

   Меня любил фельдфебель ротный,

   И выписал он на стене

   Меня на джоке... погляди-ка!

   Он говорил: "Вот это я,

   Вот Марвелица-мититика {*},

   {* маленькая, малышка (молд.).}

   Любезная душа моя!"

   Уж кажется прошло два года:

   Парентий {*} нас благословил;

   {* Священник (молд.).}

   И вот до самого похода

   Со мной Илья Евсеич жил. -

   Его ль не буду вспоминать я?

   Он сшил мне ситцевых два платья!

   Я много слез по нем лила,

   И с горя я бы умерла,

   Но думала: не будет к нам уж!

   И с полгода как вышла замуж.

   Мне молдаванская земля

   Скучна: хоть здешняя я родом,

   Но вылита я в москаля

   Поручика, который с взводом

   В деревне нашей с год стоял

   И матушке моей сто левов¹⁵²

   Да перстень с светлым камнем дал...

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

  

  

   Здесь чтение поэмы прервала вошедшая женщина.

   - Марьелица!

   - Что? - вдруг отозвалась она.

   - Илья Евсеич кланяется тебе!

   Закраснелась, скрылась Марьелица, и след простыл.

   После обеда я продолжал читать найденную поэму... Вероятно, вы также хотите знать продолжение и конец ее, но могу ли я печатать чужое произведение? Согласитесь сами.

   Ввечеру Марьелица показалась опять. Долго она искала что-то по всей комнате; кажется, желание знать о здоровье Ильи Евсеича беспокоило ее, но я притворился спящим, а вскоре и вправду заснул.

  

  

  

   Лет в 50 я гораздо подробнее буду рассказывать или описывать походы свои. После курьерских, поездив на долгих¹⁵³, я посвящу себя жизни постоянной, подражая природе, в которой постоянно все, кроме природы и людей, исключая из числа последних всех милых женщин, известных мне и читателям.

  

  

   Это последняя талия, которую я мечу для первого тома моего путешествия; она решит, кто останется в проигрыше - я или читатель.

   Проигрыш более всего заводит в игру; например, если у автора книги сорвут несколько тысяч экземпляров, то он рад заложить новый банк,, а решительный книгопродавец поставит ва-банк.

  

  

   Но я заговорился. Уже несколько дней, как манифест, объявляющий войну султану, обнародован. Из Лозова взор мой опять переносится в Тульчин. Между тем вьюки готовятся к походу, почтовая повозка у крыльца. Прощайте, милые мои! молитесь за меня! когда, когда опять увидимся мы? Прощайте! Но еще должно выслушать молебен. Кончен! крест поцелован, святая вода окропила, прощайте!

   Таким образом простился я с Тульчином 20 апреля 1828 года; 22 был уже в Кишиневе, а 25 переправился с войсками чрез р. Прут при местечке Фальчи.

   В походных записках офицера м. Фальчи произведено в крепость 3 разряда.

  

   По мне пусть будет Фальча крепость

   Без стен, без бруствера, без рвов:

   В подобном смысле я готов

   За правду принимать нелепость.

  

  

   Здесь конец первой части путешествия! - вскричал я и ударил кулаком по столу. Все, что было на нем, полетело на пол, чернилица привскочила, чернилы брызнули, и черная капля потопила Яссы¹⁵⁴.

  

  

   Если б человеку при создании вселенной дан был произвол избрать в ней жилище себе, до сих пор носился бы он в нерешительности, как эфир. между мирами. Так и я теперь не знаю, на чем остановиться...

  

  

   Дай крылья, сын Цитереиды¹⁵⁵,

   Дай крылья мне, я полечу!

   На райских берегах Тавриды

   Я встретить светлый день хочу.

   Усталый путник, там я сброшу

   Печалей тягостную ношу!

  

   Там легко, вольно будет мне:

   Там к Чатырдагской вышине¹⁵⁶

   Я прикую безмолвно взоры;

   Я быстрой серной кинусь в горы,

   И с гор, как водная струя,

   Скачусь в объятья другу я!

  

   Кто этот друг? - спросите вы меня. Вздохните глубоко о том, что вы некогда любили больше всего в мире; взгляните на то, что для вас дороже всего в мире теперь; слейте эти два чувства; если от слияния их родится существо, то оно подобно будет моему другу.

  

  

   Как все пристало, мило ей!

   Когда шалит, ей шалость кстати;

   В пылу младенческих затей

   Она крылатее дитяти,

   Который с помощию стрел

   Совсем Вселенной завладел!

  

   В ней все влечет к себе и манит;

   Умен и пылок разговор;

   Когда ж она потупит взор,

   Стыдливость щечки разрумянит,

   И вдруг задумчива, скучна,

   Головку склонит, ручки сложит,

   Тогда мне душу мысль тревожит,

   Что замужем уже она.

  

   В ней сердце сладкой воли просит,

   Его неопытность томит;

   Как терпеливо переносит

   Она болезнь души! Сидит,

   Молчит, как хворая старушка,

   Очаровательно-слаба.

   Зачем, коварная судьба!

   Не грудь моя ее подушка?

  

   Как билось сердце бы мое

   Под этой ангельской головкой!

   С какою нежною уловкой

   Оно качало бы ее!

  

  

   Как Цинциннат¹⁵⁷, совершив в 15 дней великий подвиг, я смиренно удаляюсь от письменного столика к дивану и предаюсь сладостному отдохновению.

   Перед походом в Азию Александр раздал все, что имел. "Что же оставляешь ты для себя?" - спрашивали его. "Надежду",- отвечал он. 35-ть тысяч храбрых македонцев готовы уже были поддержать надежду его.

  

  

  

   Lorsque quelque est place devant le substantif chose ces deux mots s'emplaient souvent comme un seul... par exemple: avez vous lu ce livre? - Non, j'en ailu quelque chose qui m'a paru bon (Gram, frang. de L'Homond, revue, carrigee et augmentee par Letellier, douzieme edition, page 128) {Когда какая-то помещено перед существительным вещь, эта два слова часто употребляются как одно... например: вы читали эту книгу? Нет, я читал какую-то, показавшуюся хорошей. (Франц. грам. Л'Омонда¹, просмотренная, выверенная, и дополненная Летелье, двенадцатое издание, страница 128) (франц.),}.

  

  

  

   Рождение мысли. Путь. Короткие сборы. Истина. Умственный капитал. Мой конь. Земное солнце. Могущество. Утро и вечер. Изуара индейский Владыко. Гум! и Ом! Санскритский язык. Байрон о путешествии; природа и откуп ее. Поход. Прощание с Россией. Ее чувствительность

  

  

   Эзопка. Гений. Умно и безумно

  

  

   Храмина сына странствующего. Его богатства. Пища людей. Приготовление к пиру. Природа и климат

  

  

   Чертоги Кулихана. Аллаталлах. Очи читательницы. Она. Роскошный клевер; закуска; создание мира. Забывчивость. Обед и обет. Приглашение, угощение. Поят. Акбэ. Отношения мои к ней. Занятие г. Ясс. Этерист. Халоса, халоса! Жид-колдун. Переправа войск через р. Прут. С. Мамалыга. Есаул

  

  

   Определения Вселенной, жизни, человека. Что такое магнит и северное сияние. Р. Прут. Европа. Промах. Букарест. Ресторация. Обед и фэ. Сходство

  

  

   Слава. Кусок мрамора. Фидий. Несчастие с 141-й главой. Букарестские красавицы. Гесперидские плоды. Уборная. Выезд на Примбарс. Посещение бояра Валахского. Новый Шагямуни

  

  

   Первая встреча с неприятелем. Болдагенешти. Первый блистательный подвиг 1828 года. Разбитие турецкой браиловской флотилии. Воззвание к потомству. Остановки. Обманчивое понятие. Гармония. Лучшее сравнение. Авелианец. Я бы пел

  

  

   Движение за Дунай. Прощай, Хаджи-Капитан! Военный восторг. Едет казак за Дунай. Переправа через Дунай. Дарий. Визирский курган

  

  

   Ум и сердце. Глава, наполненная одним воздухом. Спор о любви. Движение войск от кр. Исакчи к Вабадагу. Императорская и Главная квартира армии при Траяновом вале в Вулгарии. Взятие крепостей: Браилова, Мачина, Гирсова, Кистенджи и Тульчи. Рассказ о прошедшем. Слияние земного с небесным. Монтань

  

  

   Возвращение из Гельвеции. Что значит быть счастливым. Упрек. Искренняя любовь. Определение любви. Русалка. Гора Могура. Младенчество

  

  

   Продолжение определения жизни. Крайности. Лучший путь. Предметы направо и налево. Приложение к геометрии. Несогласие. Что прежде было и что теперь. Канцелярия. Поход обоза. Разделение. Солнце

  

  

   Любитель чтения. Базарджик. Бесконечное кладбище. Нападение в долине Утенлийской. Мой меч. Великая армия. Поле чести. Хабрий. Ропот любви. Участие

  

  

   1-е майя. Приглашение. Разговор. Ритурнель. Обманчивость. Дикие люди. Слепота. Новый Язон с аргонавтами. Путь от Галаца до рая. Где рай. Усталость читателей

  

  

   Телескоп. Диспозиция. Поход от Баварджика к Козлуджи. Балканы

  

  

   Мысли до восхождения солнца. Утро. Лейб-Амазонский эскадрон. Препятствия к движению вперед. Терпение. Стройность. Письмо. Заключение