Краснов Петр Николаевич - Екатерина Великая

огла. А ныне могу вас обнадёжить, что он, к радости нашей, слава Богу, совершенно на нашей стороне. При сём, пожелая Вашему Высочеству доброго здравия, с искреннею любовью есмь Вашего Высочества благосклоннейшая тётка - Елизавета..."

   В конце января Государыня с Великим Князем прибыла в Царское Село, а в первых числах февраля должна была переехать в Зимний дворец.

   Давно жданный Великой Княжной и так желанный день возвращения жениха наступил. Второй день стояла оттепель. Рыхлый и бурый снег сугробами лежал по улицам. С домов ледяные сосульки свешивались, деревянные панели блистали, покрытые водою со льдом.

   В Зимний дворец для встречи Государыни съехались чины свиты. Караул лейб-кампании выставил часовых. Екатерина Алексеевна с матерью ожидала Государыню в малой антикамере. Был день, свечей не зажигали, но от серой, туманной, бессолнечной, промозглой погоды было сумрачно и темно в дворцовых покоях. Печалью веяло в залах дворца.

   Екатерина Алексеевна, волнуясь, прислушивалась к тому, что делалось внизу. Караул отдал честь Государыне. Глухо трещали барабаны. Рядом в зале раздались голоса. Государыня проследовала к сановникам.

   Вдруг застучали быстрые шаги, двери распахнулись, и в малой антикамере появился Великий Князь, сопровождаемый Брюммером.

   Он был в кирасирском колете, подколетнике и рейтузах - весь белый. Лосиный кафтан с отложным воротником, обшлагами и загнутыми треугольником полами висел на нём как на вешалке. Великий Князь вытянулся и исхудал за время болезни. На его длинном теле, узком и непропорциональном, точно была насажена громадная, распухшая после оспы красная голова со следами тёмных пятен. Он был в старомодном большом волнистом парике, делавшем его голову ещё больше. Прикрытые верхними веками глаза были как тёмные щели. Екатерина Алексеевна сделала порывистое движение навстречу Великому Князю и остановилась.

   "Монстр", - мелькнула в её голове мысль, и холодными и слабыми стали ноги, точно она и в самом деле увидала чудовищное привидение.

   - Не узнаёте меня, Ваше Высочество?

   Кривая и злобная усмешка исказила безобразное лицо Великого Князя.

   Екатерина Алексеевна справилась с собою. Она быстро пошла навстречу Великому Князю, протягивая ему обе руки и сказала, как могла спокойнее:

   - Помилуйте, Ваше Высочество! Слава Богу что вы совсем поправились!

   Этот миг первой встречи после болезни никогда потом не был ни тем, ни другою позабыт. Белый "монстр", появившийся в полумраке прохладной антикамеры, остался в памяти Екатерины Алексеевны навсегда, и Великий Князь не мог позабыть той мгновенной гримасы страха и отвращения, которая вдруг появилась на радостно-возбуждённом лице его невесты.

   Но в антикамеру вошла, окружённая придворными, Государыня. Екатерина Алексеевна низко нагнулась в поклоне и, целуя руку Государыне, лила на неё горячие, искренние девичьи слёзы. Чутким женским сердцем Елизавета Петровна поняла всё, что было на сердце племянницы. Она подняла за подбородок голову Екатерины и, поцелуями осушая слёзы, прошептала:

   - Стерпится-слюбится... Так-то, милая. - Она обняла Великую Княжну и увела её во внутренние покои.

  

  

   Екатерине Алексеевне едва минуло шестнадцать лет, но она была девушкой своего века и воспитана, как принцесса. Она знала, что после принятия ею православия и обручения с Великим Князем, наследником Русского престола, ей не было отступления и отказаться от брака, какие бы причины для того ни были, она не могла. Свадьба с Великим Князем надвигалась на неё с неизбежностью рока.

   При петербургском дворе тоже были свои тайны и секреты, как были они при всех высочайших дворах, и в эти тайны и секреты постепенно посвящали и Екатерину Алексеевну, и она знала, что ко всему прочему её брак имел ещё особенное значение - он крепил государствование Елизаветы Петровны. Прусский король Фридрих писал принцессе Иоганне: "...Опасен престол... Жив император Иоанн Антонович, мало ли что будет?.. На престоле царь-девица, упорно отказывающая в руке претендентам. Надо, чтобы весь мир и особенно вся Россия знали и запомнили, что у этой царь-девицы есть законный наследник, внук Петра Великого, Великий Князь Пётр Фёдорович, что он женится на православной Великой Княжне, прелестной Екатерине Алексеевне, что от этого брака должны быть дети - наследники Елизаветы Петровны."

   Свадьба надвигалась, и не могла не думать о ней, о своём будущем юная Великая Княжна. Она примирилась с православием, холодно, рассудком, но не сердцем восприняла его, она всею душою полюбила Россию, увидела в ней арену для каких-то громадных действий - каких? - она ещё сама не осознала, оставалось примириться и с Великим Князем и... полюбить его.

   И без советов и писем Фридриха Елизавета Петровна знала, "сколь опасен" её престол и как его надо укрепить.

   Свадьба готовилась небывалая по роскоши. Её должна была запомнить вся Россия, весь мир должен был о ней говорить.

  

  

   Двадцать первого августа, в день, на который "Её Императорское Величество всемилостивейше соизволила назначить и определить время, в которое брачное сочетание Их Императорских Высочеств имеет быть совершено и торжествовано быть". Екатерина Алексеевна вошла в голубую гостиную. Пронизанная лучами комната казалась яркой и весёлой. В ней, точно птички на дереве, её фрейлины весело щебетали. Две княжны Голицыны, две княжны Гагарины и девица Кошелева пёстрым цветником сидели в ней, ожидая невесту.

   Окна на Неву были настежь раскрыты. Свежий осенний воздух бодрил и радовал. Нева под голубым небом казалась синей. Золотыми искрами перекидывались и играли маленькие волны.

   У раскрытых на обе половинки дворцовых дверей стояли рейткнехты, {Рейткнехты - придворные конюхи.} державшие в поводу лошадей.

   Камер-юнкера с волосами, убранными "по гашпанскому манеру без кошельков и кос", садились и отъезжали от дворца. На монументальном коне проехал шталмейстер Её Величества, и сейчас же за ним показались пешие арапы в красных, расшитых золотым позументом кафтанах. Они вели под уздцы прекрасных "изабелловых", серебристо белых, с розовыми губами и веками лошадей, в золотой сбруе. Восьмерик попарно цугом подкатил большую хрустальную карету. У её подножки появился Великий Князь Пётр Фёдорович в преображенском мундире.

   - Ваше Императорское Высочество, пожалуйте! - Гофмейстерина подала руку Екатерине Алексеевне.

   Опустив голову и стараясь ни на кого не глядеть, Екатерина Алексеевна спустилась на крыльцо и стала садиться к Государыне. Они заняли задние места, перед ними сели Великий Князь и Разумовский.

   Карета тронулась, но сейчас же остановилась. Весь кортеж стоял. Должно быть, у собора выходили те, кто уже достиг его. Золотые постромки натянулись, карета качнулась и проехала несколько шагов.

   Шествие очень медленно продвигалось к собору.

  

   Оглушительно барабаны били, флейты свистали, гобои и валторны играли "встречу". Неподвижный лес ружей скрывал лица солдат.

   Великий Князь паясничал, высовываясь из окна, порывисто оборачивался к невесте и называл стоявшие "в шпалерах" полки.

   - Преображенцы... Семёновцы... Ваше Величество, - оборачивался он вдруг к Государыне, - у майора Измайловского полка не по форме сделаны букли и шарф небрежно завязан... Ваше Величество, умоляю взыскать!

   - Поди ты! О том ли ныне думать!

   - Ваше Величество, в напольном Архангелогородском полку знамя поздно уклонили. То же и в Ладожском пехотном.

   По набережной, вдоль адмиралтейских, крепостных верков, по Луговой и по Невской перспективе до самого Казанского собора стояли шпалеры полков.

   Кирасиры Его Высочества длинной белой лентой тянулись от Мойки.

   - Ваше Высочество, извольте взглянуть - это мои кирасиры. Каков порядок!..

   Литавры глухо и будто дремотно били, резво трубили трубачи, а по верху плыл, нёсся, гудел, колыхался торжественный церковный перезвон. В пёстрой народной толпе, стоящей за шпалерами войск, то и дело вспыхивало "ура!". По другую сторону, где не было шпалер, конные драгуны сдерживали толпу у панелей вдоль бульвара. Оттуда доносились восторженные восклицания:

   - Невеста-то краля какая! А сказывали, что немка. А нисколько не похожа даже на то.

   - Корона на ней блестит, что звезда в небе.

   - А жених!.. Ну и урод!..

   - Жалко милую.

   - Дети... Совсем дети... Куда им!.. Поди, и несмышлёны в оном.

   - Наука-то небольшая!

   - А всё уменья требовает.

   - Наша-то, петровская... Ай, хороша!.. Ура!..

   Пошло, покатилось притихшее было "ура".

   Жители Петербурга, Сарского, Петергофа, Ораниенбаума, всех окрестных сёл и поместий были в этот день на улицах Петербурга, все, как одна семья, разделяли радость своей Государыни.

   У церкви конные камер-юнкеры спешивались и торопливо снимали на паперти белые штиблеты. Гофинтендант и придворный обер-архитектор Растрелли с наряженными в их распоряжение обер-офицерами следили, чтобы к трону Государыни, Их Высочеств, светлейшей принцессы Цербстской и её брата, принца Августа, был свободный проход, они "упреждали конфузию и тесноту" и пропускали в церковь только по особым билетам, розданным от "Церемониальных дел".

   Путь, который пешком можно было сделать в пятнадцать минут, ехали "в шествии" почти два часа. Лишь в первом часу дня Екатерина Алексеевна вошла под высокие своды храма, смутно напоминавшего ей лютеранскую кирку. Дивное, рвущееся к небу, отражённое в высоком куполе, звенящее дискантами, гудящее басами, торжественное пение её встретило, приподняло и точно понесло к священному таинству. Она позабыла усталость, томление медленной езды с постоянными остановками и серьёзная, сосредоточенная, углублённая в саму себя пошла с Императрицей к ожидавшему её Симону Тодорскому, бывшему теперь епископом Псковским.

   Принц Август Голштинский, шафер жениха, и обер-егермейстер Алексей Григорьевич Разумовский, шафер Великой Княжны, приняли поданные им на блюдах золотые венцы. Симон Тодорский поднял крест и, глядя блестящими глазами в глаза Екатерины Алексеевны, громко, воодушевлённо сказал:

   - Вижу перст провидения в рождении сих двух отраслей домов Ангальтинского и Голштинского и ныне воедино сочетавшихся...

   Он говорил о политическом значении брака, о великих узах, связующих для вечного и долгого мира иностранные дома с домом Петра Великого. Он воздавал хвалу Государыне премудрой, невесте, в её рвении к православию и любви к России, в которой он сам мог убедиться.

   И опять пел хор, потом рокочущими нотами лилась ектения, и Екатерина Алексеевна слышала, как поминали её, как Великую Княжну, и трепетно, тая под куполом, расплываясь и захватывая сердце, неслось непрерывное: "Господи, помилуй, Господи, помилуй... милуй", - замирало вверху, в голубом своде купола, где клубились облака ладанных курений.

   У Екатерины Алексеевны кружилась голова, и она напрягала все усилия, чтобы устоять, чтобы не лишиться сознания. Она казалась себе лёгкой, невесомой и совсем другой, чем была ещё так недавно. Их повели к распростёртому перед ними золотому расшитому ковру, и она, сама того не замечая, первая вступила на ковёр. Рослый красавец Разумовский высоко над нею держал венец, и она стояла под ним, неподвижная и застывшая в молитвенном углублении. Рядом с нею неспокойно стоял Великий Князь, он то оправлял руками шарф, то нагрудный знак, то пояс.

   Вот оно... Когда?.. Как?.. В какой именно момент совершилось это?

   Дьякон вышел на амвон, и, вторя его глубокому, точно ворчащему басу, серебряными колокольчиками зазвенели дисканты и альты певчих; "Господи, помилуй, Господи, помилуй..."

   - И о супруге его благоверной Великой Княгине Государыне Екатерине Алексеевне Господу помолимся...

   Только в четвёртом часу кончился длинный обряд венчания. Екатерина Алексеевна сидела подле Государыни и Великого Князя на тронных креслах под золотым навесом с горностаевым подбоем. Ей было видно, как карета за каретой вытягивались в "шествие". Тем же порядком медленно и чинно ехали назад. Когда проезжали мимо полков, троекратный беглый огонь вверх опоясывал белым кудреватым дымом солдатские ряды. С корабля двадцати четырёх галер, двух транспортов и двух яхт началась пушечная пальба. По вантам и реям были выброшены пёстрые флаги и бабочками заиграли на засвежевшем западном ветру.

   Во дворце караулы били в барабаны и играли на трубах, когда Императрица, сопровождаемая высоконовобрачными и свитой, проходила по залам к своей опочивальне. В дверях её она остановилась. Пётр Фёдорович, за ним Екатерина Алексеевна, принцесса Цербстская и принц Август, "припадая к стопам Её Императорского Величества, воздали высочайшее благодарение".

   От дверей государыниной опочивальни проследовали в большую антикамеру, и там послы, чужестранные министры, придворные дамы и кавалеры и первые особы из генералитета и министерств ожидали Государыню и молодых.

   До шести часов длилось принесение поздравлений, и только потом, не чуя ног под собою, Екатерина Алексеевна прошла в свои покои, где могла наконец переодеться, снять страшно тяжёлую парадную "робу", корону, переодеться в лёгкую парадную "адриену" и уже надо было идти к обеду.

  

   В конце стеклянной галереи был накрыт "покоем" особый стол. В верхнем, смыкающем его конце было поставлено большое золочёное кресло, крытое малиновым шёлком, расшитым золотыми травами. По правую и левую стороны этого кресла были золочёные стулья, крытые зелёным шёлком с травами. Над ними был парчовый балдахин с горностаевым подбоем. Далее стояли золочёные стулья пониже, крытые розовым шёлком. Стол был накрыт на шесть приборов золотой посуды. По всей галерее стояли столы для гостей.

   По троекратному призыву трубами началось шествие в антикамеру В ней Государыню ожидал гофмаршал, торжественно возвестивший ей:

   - Ваше Императорское Величество, кушанье на стол поставлено!

   Государыня села в кресло, по правую её руку сел Великий Князь, по левую - Екатерина Алексеевна, рядом с Великим Князем сели принцесса Иоганна и принцесса Гессен-Гомбургская, против граф Алексей Григорьевич Разумовский.

   Томительный парадный обряд начался.

   - Прекрасное слово сказал владыка, - сказала Государыня по-русски, обращаясь к Разумовскому. - Как тонко отметил он значение брачных союзов для мира народов. Когда все между собою породнились бы, то, чаю, для чего и войнам быть?..

   - Ваше Величество, - сказал Разумовский. - Между родственниками ссоры бывают, однако, ещё лютее, чем между посторонними.

   - Пожалуй, - снисходительно ответила Государыня.

   Разговор не шёл. Княгиня Цербстская и принцесса Гессен-Гомбургская не говорили по-русски, Разумовский не знал ни французского, ни немецкого языков. Екатерина Алексеевна изнемогала от усталости, Великий Князь, стараясь быть серьёзным, очень много пил и ел Принцесса Иоганна, только что узнавшая, что все её и Мардефельда письма вскрывались и прочитывались Бестужевым, и понявшая, почему Государыня её так нелюбезно выпроваживала из Петербурга, сидела красная, надутая и важная. Вокруг стола стояли "во услугах" обер-гофмейстер барон фон Миних, граф Лесток, форшнейдером при Государыне господин Шепелев, за стулом Великого Князя камергер Балк, {Балк Пётр Фёдорович (1712-1762) - камергер Елизаветы Петровны, генерал-поручик.} форшнейдером - камергер Мартын Скавронский, {Скавронский Мартын Карлович (1716-1779) - граф, племянник Екатерины I, генерал-аншеф, обер-гофмейстер двора.} за Великой Княгиней камергер граф Пётр Шереметев {Шереметьев (Шереметев) Пётр Борисович (1713-1787) - камергер, сенатор, генерал-аншеф с 1760 г.} и форшнейдером при ней камергер граф Андрей Гендриков. За столом суетились люди. Пажи приносили кушанья, метрдотель Фукс принимал их и передавал тем, кто были "во услугах". Всё это чрезвычайно стесняло и смущало Екатерину Алексеевну, она сидела строгая и почти ни к чему не притрагивалась.

   Кругом на тридцати трёх "штуках" сидело сто тридцать две "персоны". Шёл непрерывный гул голосов, слышался звон посуды и шаги подававших лакеев.

   Как только подано было жаркое - седло дикой козы - и форшнейдеры золотыми ножами нарезали его и положили куски, состоявшие у вин разлили по кубкам шампанское. Итальянская музыка, игравшая на хорах, смолкла. Великий Князь поднялся, все гости в стеклянной галерее и в зале встали. Детским, ломающимся голосом Великий Князь возгласил, поднимая кубок:

   - Про здравие Её Императорского Величества!..

   - Виват!.. Виват!.. Виват! - закричали гости.

   Трубачи и литаврщики заиграли. Пушки полевых батарей, поставленные вдоль набережной, начали салют - шестьдесят один выстрел.

   Когда наконец всё это смолкло, и звон стоял в ушах от пальбы и резких звуков труб, и странной казалась вдруг наступившая тишина, Государыня встала с кресла и подняла перед собою плоский петровский кубок.

   - Про здравие Их Императорских Высочеств, - сказала она сочным, сильным голосом.

   И опять загрохотали выстрелы.

   Третий и последний тост возгласил Великий Князь:

   - О благополучном государствовании Её Императорского Величества.

   Сто один выстрел салюта продолжался до самого конца обеда.

   В половине девятого обед окончился, и гости перешли в большой зал. Музыканты заиграли менуэт, принц Август подошёл к Государыне, и они открыли бал. За Государыней шли высоконовобрачные.

   В шестнадцать лет для какой девушки музыка и танцы не имеют магической силы? Поддалась этой силе и Екатерина Алексеевна. Всё было позабыто - усталость, волнение, страх, кровь забила ключом в жилах, и, чувствуя себя центром внимания, ощущая на себе ласковый и внимательный взгляд Елизаветы Петровны, сидевшей у дверей Арабской комнаты, Екатерина Алексеевна отдалась магии танцев. Менуэт сменила бесконечная и замысловатая кадрилия, за ней последовал только что появившийся англез.

   Как девочка-ребёнок, Екатерина Алексеевна всё позабыла под звуки музыки, под ритмичный шорох башмаков танцующих пар. Она чувствовала себя снова сильной, молодой и прекрасной.

  

  

   Во втором часу ночи Екатерина Алексеевна сняла все драгоценности, заплела по-ночному волосы, освободилась от корсета, фижм и платья и в рубашке и горностаем подбитом шлафроке, со свечою в руке прошла в супружескую спальню.

   Из медоточивых наставлений принцессы Иоганны, из шаловливой беседы "царь-девицы" и от гофмейстерины Нарышкиной Екатерина Алексеевна знала, что её там должно ожидать. Архимандрит Тодорский в беседе о таинстве брака осторожно коснулся и житейской его стороны и объяснил ей всю политическую важность для неё, как супруги наследника Российского престола, иметь детей.

   Усталая, оглушённая музыкой и пушечной пальбой, с натянутыми до последней степени нервами, трепещущей рукой она открыла дверь.

   На передзеркальном столе горел канделябр. Девушка и камердинер Великого Князя торопливо вытирали что-то на ковре. При виде Великой Княгини они испуганно выскочили в боковую дверь. В спальне терпко и противно пахло спиртным запахом вина.

   Медленно, точно ноги у неё стали пудовыми, Екатерина Алексеевна подошла к тяжёлому балдахину постели и открыла занавес. С края низкой и широкой постели, на боку, зарывши голову в подушку, лежал её муж. Он подогнул неловко ноги и спал крепким, тяжёлым сном.

   Екатерина Алексеевна обошла кровать, задула свечу и при свете ночника, осторожно, не снимая шлафрока, прилегла с края постели.

   И долго стыд, краской заливший её прелестное лицо, слёзы, страх за будущее мешали ей заснуть, несмотря на то, что ноги и всё тело ломило от усталости. Она неподвижно лежала на постели и сквозь щели занавеси смотрела на окно. Осенним холодом веяло от него.

   "Дай Бог, чтобы скорее сделалось то, чего мы желаем!"

   Сколько раз говорил он ей это за последние месяцы, и как охотно она за ним повторяла эти слова при каждом тосте. Вот это и случилось... Случилось то, о чём она мечтала с любовью и нежностью, всё прощая своему жениху. Теперь?.. В эти холодные ночные часы одиночества, подле крепко спящего мужа Екатерина Алексеевна начала понимать, что кроме любви на свете бывает... и ненависть!

   Усталость после двадцати часов, проведённых на ногах и на людях, овладела ею. Натянутые, почти до разрыва, нервы как-то вдруг, как струны на ослабевших колках, опустились, ещё несколько мгновений было сознание, когда она видела, как начало светлеть за опущенной шторой, и ещё свежее стало в комнате, потом она вздохнула, закрыла глаза и заснула крепчайшим сном молодости и горя.

   Горничная Шенк её разбудила.

   Шёл девятый час, а в десять был назначен приём поздравлений. Надо было торопиться. Великого Князя давно не было в спальне.

   Екатерина Алексеевна ещё не была вполне готова и сидела в уборной, предоставив свои руки и волосы горничным, когда, как ни в чём не бывало, мальчишкой-шалуном, ворвался к ней Великий Князь.

   Он нежно и почтительно поцеловал ей руку и передал ей свой свадебный подарок - полный убор из сапфиров и бриллиантов - брошь, серьги, ожерелье и подвески.

   Он непременно хотел, чтобы она сейчас же и надела на себя эти украшения.

   "Бес полунощный" оставил её, она не могла сердиться на мужа.

  

  

   Все послесвадебные дни и ночи были расписаны церемониалом по часам.

   Двадцать третьего и двадцать четвёртого августа были балы и народное гулянье, двадцать пятого августа в Оперном доме смотрели итальянскую оперу "Сципион", двадцать шестого августа был бал с маскарадными кадрилиями, с лотереей, иллюминацией и фейерверком.

   Великий Князь с интересом ребёнка отдавался всем развлечениям, всё смотрел, всем интересовался, но слабого здоровья его хватало только до ужина. За ужином он выпивал лишнее и торопился добраться до постели, чтобы заснуть крепчайшим сном, совсем забывая о жене.

   Балы и обеды, маскарады и спектакли сменялись утомительными церемониями и службами.

   Тридцатого августа, в день ордена Святого Александра Невского, было торжественное шествие с крестным ходом в Александро-Невскую лавру. Государыня с новобрачными прибыла в каретах к Аничкову мосту, где они ожидали крёстный ход, вышедший из церкви Казанской Божией Матери.

   Екатерина Алексеевна с мужем пешком шла за Государыней через весь бесконечный Невский. Преосвященный Платон, {Платон (Малиновский) (168? - 1754) - член св. Синода, противник Феофана Прокоповича, по доносу последнего в 1738 г. был сослан на Камчатку, при Елизавете возвращён, стал архиепископом сарским и подонским, затем московским.} архиепископ Сарский и Подонский с сонмом чёрного духовенства и монахов ожидал крестный ход у лаврских ворот. У драгоценной раки святого Александра Невского была бесконечная монастырская служба. Преосвященный Платон говорил проповедь и, поминая заслуги святого князя Александра, победителя шведов и тевтонов, сравнивал его победы с победами Петра Великого, "чью дочь мы имеем счастье видеть счастливой водительницей народа российского".

   Свежая августовская ночь надвигалась на Петербург, когда на галере "Жар" высочайший двор возвратился из лавры. На судах, стоявших против Зимнего дворца, по мачтам, реям и вантам, по бортам и пушечным амбразурам горели огни иллюминации. Петербургская крепость расцветилась огнями по фасам.

   И только переоделись в бальные "робы", начался бал. После бала Великая Княгиня с мужем, княгиней Цербстской и принцем Августом переехали на жительство в новый Летний дом.

   Свадебные празднества были кончены.

  

  

   В Летнем доме обстановка была проще, комнаты меньше. От окон с Фонтанки тянуло сыростью. По другую сторону печально, по-осеннему, роняя листья, шумел Летний сад.

   Серые будни наступали. Уже два раза после интимных завтраков в своей семье Императрица отводила в сторону Екатерину Алексеевну и намёками спрашивала невестку, всё ли обстоит благополучно в браке и скоро ли утешит её Великая Княгиня надеждою, что так нужный России наследник престола должен будет родиться.

   Что могла ответить на это Великая Княгиня?

   Она краснела, молчала и чувствовала себя бесконечно униженной в глазах тёти.

   Всё такие же были ночи и такие же пробуждения.

   Екатерина Алексеевна встала, по обыкновению, рано. Быстро одевшись без помощи горничных, она прошла в свой рабочий кабинет. Она раздёрнула оконные занавеси. Серое, тихое, мутное петербургское утро гляделось в окно. Густой туман стоял над городом. Под самым окном чёрными и неподвижными казались воды Фонтанки. Золотые и бурые листья медленно плыли по реке. У стен дома они собрались кучей и стояли неподвижно. Чуть намечались низкие, длинные дома голландского типа на противоположном берегу. Нигде никого не было видно. На глазах Екатерины Алексеевны туман становился всё гуще, съедал контуры домов, и скоро ей стало казаться, что она стоит перед беспредельностью.

   Она отошла от окна. Мраморные с бронзой часы, стоявшие на камине, показывали девятый час, но в комнате было темно. Екатерина Алексеевна сама выбила огонь, разожгла трут и фитилём засветила две свечи на своём бюро. Она достала шкатулку, маленьким ключиком, висевшим на шейной цепочке, открыла её и взяла там большой бронзовый ключ и, открыв им ящик бюро, вынула тетрадь своего дневника. Она сняла золотую крышечку с фарфоровой чернильницы, взяла из высокого стакана гусиное перо, попробовала его ногтем, умокнула в чернила, и быстрые строки неровного тонкого письма побежали по плотной, слегка шероховатой бумаге.

   Давно она не писала дневника. Давно не поверяла своих мыслей заветной тетради. Она описала свадьбу, праздники, следовавшие за нею. Чуть дрогнуло перо... Она приостановилась, потом продолжала писать решительно и смело:

   "...Мой дорогой супруг нисколько не занимался мною... Я зевала, скучала, мне не с кем было перемолвить слово..."

   Екатерина Алексеевна взяла песочницу и присыпала написанное. Она закрыла и бросила в ящик дневник. Задула свечи. Снова выявилось окно, туман и беспредельность. Такая будет жизнь!.. Великая Княгиня вздохнула, откинулась на спинку кресла, прищурила глаза, точно хотела сквозь туман разглядеть своё будущее.

   Так прошло некоторое время. Точно что-то уловила она в своей душе. Она встала, заломила руки, хрустнула пальцами и прошептала:

   - Если я здесь буду царствовать... Я буду царствовать одна!..

  

  

  

  

   Раннею весною Великий Князь Пётр Фёдорович с супругою Великой Княгиней Екатериной Алексеевной и малым двором переехали в Ораниенбаум. В Петербурге они стесняли Государыню. Шум, крики, кукольный театр, пиликанье на скрипке, подглядывание в щёлки за Государыней, возня с собаками, их постоянный лай и визги, щёлканье бича раздражали Елизавету Петровну и докучали ей. Собак она любила, но не в комнатах, а на псарне. Дома любила тишину и сладкий отдых, она не терпела пьяных. Племянника надо было убрать подальше - в Ораниенбаум.

   С удивлением смотрела Екатерина Алексеевна в окно, как приехали ломовые подводы, во дворец вошли силачи - мужики-носильщики - и стали таскать мебель для отправки в Ораниенбаумский дворец. Она не могла понять, как совмещались не виданная ею раньше роскошь - золото рам и багетов, шёлк обоев, зеркала, мрамор, вазы из малахита и ляпис-лазури, колонны из орлеца и яшмы - и недостаток мебели для загородных дворцов. Шкафы, кровати и столы тащили на подводы, ломали ножки, выбивали бронзовые накладки и вставки и везли за тридцать вёрст в Ораниенбаум.

   Ораниенбаум показался Екатерине Алексеевне концом света. Большие дороги, мощённые громадными гранитными глыбами, циклопической постройки - дедушка Пётр их строил, - за Красным кабачком сворачивали на Ямбург и Нарву, от Петергофа шли на Ропшу и кончались тупиком в Ораниенбауме. Точно дальше уже ничего и не было. Дальше узкий песчаный просёлок углублялся в лес и прихотливо вился по нему вдоль морского берега. Дорога рыбаков и лесопилов. Говорят, при дедушке Петре по ней шла конница Ласси покорять Ингерманландию.

   Море ласкалось к низкому берегу, поросшему камышами. Оно не походило на море. В эти дни ранней весны было оно серо-графитового цвета вдали и буро-жёлтое у берега. Ледяным холодом веяло от него, и в те апрельские дни, когда приехали в Ораниенбаум, белые льдинки плыли по заливу: проходил последний ладожский лёд. Совсем - так казалось - близко, против Ораниенбаума, над водою чернели прямые и низкие верки Кронштадтской крепости.

   Вдоль берега и в глубь материка без конца и края тянулись сосновые леса. Мелкая сероватая сосна кое-где перемежалась елью и осинником, переходила в высокий мачтовый лес. По вечерам в закатном небе в красную бронзу ударяли прямые, голые стволы. По лесу было мягко и скользко ходить по старой серой хвое, усыпанной растопыренными чёрными сосновыми шишками. Грибные всё были места и прекрасная охота.

   В большом дворце было холодно. Зимою в нём не жили, высокие кафельные печи дымили и медленно разгоняли стылую сырость. От окон дуло, и перед рассветом бывало слышно, как истомно токовали в лесу тетерева и глухари.

   Спальней Екатерины Алексеевны была громадная глубокая комната с большим окном в парк. Она была скудно меблирована. Стены были обшиты жёлтым шёлком с вышитыми по нему сценами из китайской жизни. Альковная переборка с тяжёлыми штофными занавесями разделяла спальню на две неравные части. В меньшей, задней, полутёмной, под балдахином стояла низкая и широкая большая кровать и подле неё с одной стороны - ночной столик, с другой - низкое широкое кресло. Маленькая дверь вела в уборную. В большей, светлой части была антикамера, с зеркалами в золотых рамах стиля рококо, с камином, с часами на нём, с диваном с круглыми вальками и с креслами в холщовых белых чехлах... Тут, боком к окну, стояло бюро Великой Княгини. Высокая дверь вела из ангикамеры в спальню Великого Князя.

   Дни тянулись длинные, ничем не занятые, и тишина лесов томила. Вечером - свечей не зажигали - белые стояли северные томные ночи - в спальню к Великой Княгине входил Великий Князь. Он был в камзоле и в туфлях, с волосами, убранными на ночь. Он широко, по-солдатски, шагал взад и вперёд по антикамере и то задёргивал, то отдёргивал занавески. Екатерина Алексеевна в тонкой рубашке, пленительная молодостью и красотой, лежала с книгой в руке на постели. На ночном столике подле неё горела одинокая свеча.

   - Ваше Высочество, когда я стану Государем, я буду строить замки... Как в Голштинии... Везде, по горам... вдоль реки... На живописных местах, где природа располагает к уединению и размышлению, я оные построю замки и установлю в них строжайший порядок... Вставать по барабану... Всё делать по сигналам... Я населю оные замки... Я населю их?.. А?.. Да!.. Капуцинами!

   - Кем, Ваше Высочество?.. Я не ослышалась?.. Монахами?..

   - Да, Ваше Высочество, капуцинами!.. И я буду между ними самый главный... А?.. Что?.. Забавно?..

   Он остановился против жены. Несказанно прелестная, с волнистыми каштановыми полосами, переброшенными на грудь, с горячим румянцем на щеках, Екатерина Алексеевна была перед ним на белых подушках. Великий Князь стоял над нею, заложив руки в карманы шёлковых панталон, и смотрел куда-то в пространство. Безумие было в его узких серо-стальных глазах.

   - Прусская дисциплина и муштра... Drill {Муштровка (нем.).} - вот основа жизни моих капуцинов... Ваше Высочество, вы, однако, не слушаете меня...

   - Я слушаю вас, Ваше Высочество.

   - Ваше Высочество, мне кажется... Я думаю... Вас тоже надо муштровать...

   - Но почему?.. Я не солдат... И не капуцин ваших замков.

   - Вы невыносимо горды...

   - В чём, Ваше Высочество, усматриваете мою гордость?..

   - Вы слишком прямо ходите.

   - Разве для того, чтобы быть угодною Вашему Высочеству, я должна ходить, согнув спину, как рабы Великого Могола?..

   Великий Князь подошёл вплотную к постели и нагнулся к лицу Екатерины Алексеевны.

   - Вы очень злы!.. - прошептал он. Отошёл на другую сторону, сел в кресло, разделся и лёг под одеяло.

   Оба лежали неподвижно. В спальне было томительно тихо. Звучно тикали часы на камине в антикамере. Они пробили одиннадцать.

   - Покойной ночи, Ваше Высочество!

   Великий Князь ничего не ответил. Екатерина Алексеевна приподнялась, опираясь на подушки, и заглянула в лицо мужа. Тот спал крепким сном. Великая Княгиня вздохнула и бронзовым колпачком погасила свечу.

  

   Этим летом Великая Княгиня очень много читала. Сначала это были романы. Захар Григорьевич Чернышёв таскал ей книги из Академии наук, прусский посол Мардефельд выписывал их для неё из-за границы. Она прочла "Turan le blanc" Лакальпренеда, "Astree" Дурфе. {"Белый властитель", "Астрея" (фр.).} Она читала, как пастушок Селадон из-за несчастной любви к пастушке бросился в воду и как его оттуда извлекли прелестные нимфы. Подробно и неприлично описывались красоты обнажённых нимф и непонятная к ним холодность пастушка. Екатерина Алексеевна отрывалась от книги и смотрела в окно. Море было тихо. Чухонские лайбы по нему шли. Серые паруса, распёртые косою райной, полоскались на лёгком ветру... Она читала роман госпожи Скюдери "Ibrahim ou l'illustre Bassa", {"Ибрагим, или Знаменитый Басса" (фр.).} романы Гомбервилля "Polexandre" и "Alcidiane", {"Поликсандр" и "Алкидиана" (фр.).} Шапелена "Pucelle" {"Девственница" (фр.).} и, наконец, "Lettres de Madame de Sevigne". {"Письма мадам де Савинье" (фр.).} Аккуратные маленькие томики в переплётах жёлтой кожи легко лежали в руке. Кругом была тихая природа и красота Ораниенбаумского парка. На катальных деревянных горах с гулким грохотом неслись тележки - её фрейлины там катались... Оттуда доносился весёлый смех, лай собак и резкий голос Великого Князя. С фрейлинами и, ещё того больше, с горничными он умел быть весел и развязен. Жена его стесняла.

   Романы скоро надоели Великой Княгине. Мардефельд привёз ей "Историю Германии" отца Барра, записки Брантома {Бурделье де, сеньор Брантом, Пьер (1540-1614) - французский придворный и полководец, автор обширных мемуаров.} и "Историю Генриха Великого" епископа Перефикса.

   Великий Князь играл в кукольный театр, возился с собаками, бегал с фрейлинами и по вечерам неумеренно пил вино. Великая Княгиня всё более зачитывалась историей Франции Генриха и задумывалась о прочтённом.

   Оба строили воздушные замки. Великий князь для капуцинов, Екатерина Алексеевна - для блага России.

   Вдруг поднимет она голову от книги. Упрямый подбородок смыкает красивый овал лица. Глаза устремлены куда-то вдаль. Она ничего не видит, что перед нею, она унеслась далеко, и яркие, свежие губы шепчут, точно затверживая урок на всю жизнь:

   - Желаю и хочу только блага стране, в которую привёл меня Господь!.. Слава страны - моя слава!

   Заложив пальцем поразившее её место в книге, Великая Княгиня ходит взад и вперёд по комнате. Осень... Через открытое настежь окно сладко пахнет опавшими листьями. Снизу из галереи несётся тяжёлый топот, грохот барабана и резкие выкрики Великого Князя.

   - Я хочу, чтобы мои подданные и моя страна были богаты.

   "Там, там, там-та-там" - бьёт барабан. Фрейлина Голицына звонко смеётся внизу.

   - Свобода - душа всего на свете, - шепчет, остановившись у окна, Екатерина Алексеевна. Она морщится от барабанного боя и резкого смеха девушек...

   - Без свободы всё мёртво. Повиновение законам... Вот смысл государствования... Не хочу рабов...

   - Палками!.. Палками забью скотину! - кричал, задыхаясь, Великий Князь. - Левая нога - правая рука!

   - Общая цель - сделать счастливыми... И тут - не своенравие... не чудачество... отнюдь не жестокость... Всё сие несовместимо со свободой...

   За парком море в графит ударяет, парчою переливается. Белые валы по нему сверкают. Туго надув паруса, с попутным западным ветром идут в Петербург последние корабли.

   - Власть без доверия народа - ничто, - сама себе говорит Екатерина Алексеевна. - Легко достигнуть любви и славы тому, кто сего сам желает. Примите в основу ваших действий, ваших постановлений благо народа и справедливость... Справедливость прежде всего... никогда неразлучных - и получите желаемое. Если ваша душа благородна - ваши поступки не могут быть подлыми. Стать благородной - вот жизненная цель...

   Екатерина Алексеевна отошла от бюро. Там у неё лежит заветная тетрадь, куда она заносит все поразившие её мысли. Она достала её и взялась за перо.

   "Там, там, там-та-там" - бил внизу барабан, дико и грубо ругался Великий Князь.

   - Запорю, русская скотина!.. Свинья!..

   В комнате Великой Княгини была торжественная и будто печальная тишина.

   "У меня были хорошие учителя, - писала Екатерина Алексеевна по-французски, - несчастие с уединением..."

  

  

   Государыня Елизавета Петровна приезжала к молодым редко, но, имея петровский глаз, всё видела и женским сердцем чутко понимала, что неблагополучно в молодом хозяйстве.

   - Много читаешь, мой маленький философ, - сказала она однажды, прощаясь с Великой Княгиней. Она стояла на высоком крыльце Ораниенбаумского дворца и, взяв Екатерину Алексеевну за подбородок, приподняла её голову, и в самую душу заглянули прекрасные синие государынины глаза. Государыня покачала головой и тяжело вздохнула.

   - А России пожеланный наследник скоро ли будет?.. - спросила она.

   Великая Княгиня смутилась и ничего не ответила.

   - Идите, что ль, - сказала Государыня свите, а сама осталась с Великой Княгиней на крыльце. Она, казалось, любовалась широким видом на парк и на море, расстилавшимся перед нею. Внизу свита садилась на коней, соловый жеребец Государыни играл в руках у конюха, взвиваясь на дыбки, и заливисто ржал. Великий Князь смеялся внизу.

   - А по ночам он что делает? - моргая глазом на Великого Князя, спросила Государыня.

   - Спит, Ваше Величество, - тихо сказала Екатерина Алексеевна и, точно оправдываясь, добавила шёпотом: - Ваше Величество, не подумайте чего-нибудь. Я проверила себя - я наклонна и привычна к исполнению своих женских обязанностей.

   - И что же?.. Он спит?..

   - Спит, Ваше Величество.

   Государыня пожевала губами, сложила их сердечком и быстро спустилась к лошади. Великая Княгиня провожала её. Государыня, сев в седло, гибко нагнулась, поцеловала племянницу и сказала:

   - Ну, милая, всё сие переменить придётся... Я полагала, весна, лето... Небось как соловьи-то пели! Ораниенбаум - красота несказанная... Воздух какой!.. Где же ещё любовью-то заниматься?.. Выходит по-иному. Учить и сему придётся. Прощай, Катиша, и не огорчайся. Всё придёт в своё время.

   Колыхаясь полным станом, Государыня поскакала галопом по широкой аллее.

   И только приехала в Петербург, сейчас же вызвала к себе Бестужева. Взволнованная, раскрасневшаяся, возбуждённая долгой ездой, в запылённом мужском кафтане, с хлыстом в руке, она встретила канцлера с решительным видом.

   - Послушай, Алексей Петрович, и запиши, что буду говорить. Ну, милый мой... Была я у наших молодых. Не то ожидала найти... Ерунда одна, и так дальше продолжаться никак не может... Всё игры... Шутки, совсем Великого Князя недостойные... Так вот что: немедля прикажи - пьяниц лакеев убрать - не для Великого Князя общество хамов. А им обоим пиши... Как бишь назвать бы поаккуратнее... Пиши - инструкцию.

   Бестужев знал хорошо государынин нрав, У неё потехе отдавалось время, а делу - час, да зато - какой это был час!.. Земля горела под е