Краснов Петр Николаевич - Екатерина Великая

nbsp;  - Подними шторы и отдёрни занавеси. Поди, утро уже... - Медным колпачком Императрица погасила свечи.

   Оранжевый свет играл на морозном узоре окна. Длинные причудливые листья нездешних деревьев и россыпи сверкающих больших и малых звёзд серебром отчеканены на стёклах.

   - Мороз?..

   - Дюже холодно, Ваше Величество, и снега нападало гораздо.

   - Да, тихо на улице.

   - Только сгребать зачали.

   - Граф Алексей Григорьевич здесь?..

   - Уже прибыть изволили.

   - Попроси ко мне сюда графа Орлова да Храповицкого. {Храповицкий Василий Иванович (1714 - ок. 1780) - участник войн с Турцией и Швецией, Семилетней войны, генерал-аншеф.}

   У Алехана лицо от мороза горит и кончики ушей под буклями парика побелели.

   - Санями ехал?..

   - Саньми, матушка. Шибкий мороз и ветер с моря.

   - Садись к огоньку, погрейся. На меня не смотри, ходить буду, ноги зазябли.

   Государыня в мягких котах ходит по длинной, глубокой комнате, постоит у квадратного окна, полюбуется на морозные узоры и снова ходит. Она долго молчит. Орлов терпеливо ожидает, когда она начнёт разговор, для которого она его вызвала.

   - Ехать хочешь? В тёплые края?

   - В грудях тяжесть, матушка... Там, сказывают дохтура, воздух лёгкий.

   - Что же, поезжай... Я кое-что надумала. Помнишь, нонешним летом была я в Кронштадте? Манёвры кораблей смотрела и стрельбу пушечную. У нас, Алексей Григорьевич, в излишестве кораблей и людей, но нет ни флота, ни моряков. Всё выставленное на смотр из рук вон плохо... Как Государыня Елизавета Петровна того недоглядела!.. Корабли, которые я смотрела, показались мне похожими на флот, выходящий каждый год из Голландии для ловли сельдей, а не на военный флот. Нам не сельди ловить... Я так расщекотала наших моряков, что они огневыми стали... Учить, везде учить, граф, надо... Вот и надумала я весною двадцать человек молодых дворян из Морского кадетского корпуса отправить в Англию для службы на судах английского флота. Сенату и Петербургской Адмиралтейской коллегии приказала снестись с английским правительством. Прошу оных кадет назначить на суда дальнего вояжа в Восточную Индию и Америку... Повелела для того ради готовить фрегаты "Африку" и "Надежду благополучия" да пинк "Соломбал". За границу идут, так надо, чтобы начистоту. Андреевский флаг никак не уронить... Кадет посылаю на "Надежде благополучия", а ты ступай на "Африке" в Ливорно.

   - Как повелишь, Государыня, так оно и будет.

   - Ты не токмо лечиться едешь, ты мне там очень даже нужен будешь... Гибралтар нашим кажется концом света, а ты покажи им, что лежит и далее Гибралтара... Понял?..

   - Понимаю.

   Государыня перестала ходить, уселась в кресло у письменного стола и, перебирая бумаги, сказала с милою, оживлённою, лукавою усмешкою:

   - Туркам и французам, кажется, хочется разбудить кота, который спит. Я - сей кот!.. И я обещаю себя дать знать, дабы память обо мне не скоро исчезла.

   Лицо Государыни вдруг стало серьёзно, злые, волевые огни заиграли в прекрасных глазах.

   - Надобно тысячи задабриваний, сделок, пустых глупостей, чтобы не давать туркам кричать... Довольно!.. Пусть знают, что у России средства не маленькие и Екатерина Вторая строит всякого рода испанские замки. Ничто её не стесняет...

   И снова лукавая улыбка осветила ставшее было серьёзным лицо, и весёлые огоньки заиграли в глазах.

   - Вот вы и разбудили спавшего кота, и вот он бросится за мышами... и вот вы кой-что увидите... и вот об нас будут говорить... и вот зададим звону, какого не ожидают... Ты-то меня понял, Алексей Григорьевич? Не малого подвига требую я от тебя, может быть, и ещё чего большего потребую... Тебе я верю, как самой себе. Знаю, как ты любишь свою Государыню и Россию... Румянцев и Суворов у меня на суше - будь моим Румянцевым на море. Садись ко мне ближе, смотри сюда на карту и слушай... Способен ты на подвиг?..

   - Ваше Величество!

  

  

   Раннею весною 1764 года фрегаты "Африка" и "Надежда благополучия" и пинк "Соломбал" уходили из Кронштадта в заграничное плавание.

   Накануне отплытия у Алексея Григорьевича Разумовского в его Аничковом доме был назначен отвальный ужин графу Алексею Орлову. Были приглашены "свои", тесная компания старых участников ещё елизаветинского переворота и молодые сподвижники Екатерины Алексеевны, участники петергофского похода. Михаил Воронцов, два брата Чернышёвы, Григорий и Алексей Орловы, Кирилл Разумовский, адъютант Орлова Камынин, ехавший с ним за границу, были на этом ужине.

   Против обычая пито и едено было мало. Не было настроения. Какая-то печальная думка владела всеми. Море - не суша и дальний морской "вояж" - не прогулка в Петергоф. Алехан был грустен и задумчив. Его настроение передавалось другим. После ужина перешли в просторную и уютную комнату, на мягкие турецкие диваны, задымили трубки, подали в золотой вазе пунш, и разговор с шуток постепенно перешёл на серьёзное.

   - Боюсь я за тебя, Алехан, - сказал Алексей Разумовский. - Уж очень ты до сударок охоч. Тебе только подавай. Никого не пропустишь. Чухонка так чухонка, эстонка, шведка - гони в хвост и в гриву. Дуй в мою голову. Эх, не сломить бы тебе на сём головы. Там ведь испанки, итальянки, кареоки, чернобривы, огонь, а не девки.

   - За себя постою.

   - То-то... А тут Государынино дело.

   - Подвиг, - сказал Кирилл Разумовский.

   И вдруг ленивый, прерывистый разговор вспыхнул и разгорелся. Алехан вскочил с дивана и запальчиво сказал:

   - А что такое подвиг? Вот он, братец мой, думает, что когда в рядах полка он сражался под Цорндорфом с пруссаками, и трижды был ранен, и, раненный, скитался по полю, рискуя попасть в плен, что то и был подвиг.

   - А то нет? - лениво, щуря прекрасные глаза, отозвался с кресла Григорий.

   - Подвиг - это риск... Риск жизнью, - сказал Иван Григорьевич Чернышёв. - Вот тебе пример. При Петре Великом это было. Перед замирением со шведами наш галерный флот ходил к шведским берегам, и случилось ему проходить в шхерах мимо одного острова, весьма опасным местом. К Государю Петру Великому привели тутошнего крестьянина, о котором сказывали, что он многократно в тех местах хаживал. Государь спрашивает его, знает ли он места и может ли провести флот его?.. Мужик говорит, что хаживать он хаживал и места те знает, а точно взять на себя этого не может. Государь сказал ему "Так поди же и проведи меня. Ежели проведёшь, я награжу тебя, и ты благополучен будешь. Если же с флотом моим сделается какое несчастье, то не гневайся - велю тебя повесить". Мужик провёл флот благополучно. Государь пожаловал ему весь этот остров, мимо которого они проходили, в вечное и потомственное владение, и ныне наследники сего крестьянина на том острове господствуют. Что же, сие не подвиг?..

   - Нет. Никак не подвиг

   - Так ведь, Алехан!.. Не зря же его Государь наградил? Мужик тот жизнью рисковал.

   - Жизнью?.. Государь наградил?.. Нет, совсем не подвиг.

   - Вот упрямый, - сказал Воронцов. - А ты знаешь, почему Васильевский остров назван Васильевским?

   - Ну?..

   - Когда шведский флот стоял в невских устьях, морской офицер Василий Корчмин добровольно сам-друг на лодке обошёл мимо сего острова и привёз Государю известие о положении шведского флота. С того его именем и назвали оный остров Васильевским. Ты понимаешь, Алехан, если там мужик по принуждению, из страха смерти подвиг совершил, то тут Корчмин д_о_б_р_о_в_о_л_ь_н_о на жизненный риск пошёл, и оное уже и ты признать должен подвигом.

   - Нет, не подвиг.

   - Вот ведь какой упрямый, - сказал Алексей Разумовский. - Ось подивиться!.. В огороде бузина - в Киеве дядька. Что же, по-твоему-то, подвиг?

   - Подвиг, когда для Государыни, для родины не токмо жизнью, но и большим, чем жизнь, рискует и отдаёт...

   - Что же есть больше, чем жизнь? - сказал Алексей Разумовский.

   - Что жизнь?.. Игрушка! Не мы её взяли себе, и не нами она отдаётся. Она в руках Господних. Какой где риск, когда сказано: "Ни один волос не падёт с головы вашей без воли Божией"?.. Но есть иное... большее, чем жизнь, и что нами, лично нами, может быть, отцами нашими, целыми поколениями честных предков, целыми веками приобреталось... И вот это-то!.. Честь!..

   Алехан оборвал свою речь и, порывисто схватив золотой бокал, выпил его до дна. Кругом молчали. У каждого в мыслях было: Ропша и страшное шестое июля 1762 года. Алексей Разумовский смотрел в землю и казался смущённым. Григорий Орлов глядел мимо братнего лица в окно, за которым весеннее утро заканчивало короткую ночь.

   - Ф-фа!.. Сладость какая!.. Нет ли чего у тебя, Алексей Григорьевич, покрепче? Вот это-то... Когда честь... Своё честное имя... и потом про тебя праздные люди... Фарисеи будут говорить... Твоё имя трепать станут, пересуживать... Поносить... История постановит над тобой суровый и неправый свой приговор... А ты вот на всё сие пошёл... Для ради неё, Государыни... Родины... России... - вот сие и есть подвиг... Преданность. Бес-пре-дельная преданность, - повышая голос, говорил Алехан. - То есть которой уже нет ни в чём предела. Скажем... женщину... ребёнка... обмануть... загубить... если то ей... государству нужно... Даже, скажем, люди скажут - подлость... А на деле - подвиг!

   - Того не может быть, - хмуро глядя в сторону, сказал Кирилл Разумовский. - Как может быть такое, чтобы ей подлость понадобилась?

   - Я знаю, - значительно и с силою сказал Алехан, обращаясь к Разумовскому, - ты её любишь... По-настоящему, как я... Как брат твой, Алексей Григорьевич... Он, Григорий?.. Нет... Он много подвигов совершал, но он себя помнит... Себя при том забыть не может. А я говорю, чтобы себя забыть... Навсегда... и после смерти на тебе от того тень... А между прочим, это и был твой подвиг. Вот как я понимаю подвиг... Всё... Всё... Честь... Имя... Я червь, ничто... всё ей!.. всё!.. Всё!! Всё!!!

   Алехан как-то вдруг, быстро застегнул кафтан и стал прощаться:

   - Судари... Пора... Я чаю, вельбот давно меня ожидает. Пора в море.

   - Постой, чудак человек, как же так?.. Посидеть надо... Отвальную распить... Гей, люди!.. Вина!..

   Алексей Разумовский с полным кубком пенного вина подошёл к Алехану.

   - Ты... сие... Ты сие хорошо сказал. Верно... Именно всё... Ото всего для неё отказаться... и от того, что было... и что есть и что будет... Но только, друг мой, и сие не подвиг, ось подивиться!..

   - Как сие не подвиг?..

   - Да, не подвиг... Сие есть наш долг... Верноподданных... и дай, милый Алехан, почеломкаемся. Славный, хороший ты человек.

  

   Вся компания поехала провожать Орлова до вельбота. На пристани Алексей Григорьевич Разумовский отвёл Алехана в сторону и, пожимая ему руку, сказал:

   - Так помнишь, о чём намедни просил тебя? Не забудь! Я повторю.

   - Замётано.

   - Замётано, сие точно, а я всё-таки напомню. Как будешь ты в Митаве, а может быть, они уже в Киле, так и в Киле навести ты моих племянниц - Дараган. Запомнишь?

   - Ну как можно забыть!.. С конногвардейцем Дараганом давнишние приятели, и камер-юнкера хорошо знаю. Говорю - замётано.

   - А воспитательницей с ними старая девушка Ранцева, Маргарита Сергеевна, моих примерно лет, - продолжал наставительно говорить Разумовский.

   - Ну вот, я про Ранцева сколько раз слыхал - доблестнейший офицер, убит в Цорндорфском сражении.

   - Так вот, серденько, не поленись, отыщи их и отпиши мне цидулю, что они и как?.. Маргарита Сергеевна что-то давненько мне ничего не пишет. А раньше частенько пописывала. А сестрица моя о них беспокоиться начинает, известно - мать.

   - Всенепременным делом почту исполнить твоё желание. И навещу, и посмотрю, что за племянницы растут там у тебя, от всякого постороннего глаза укрытые. Поди, уже невесты... А?.. Что?.. Может быть, ещё и породнимся с тобою. Не всё порхать амуром и рвать цветы наслаждения. Быть может, пора и узы Гименея надевать... Годы идут и идут... А?.. Не увидишь, как молодость тю-тю...

   - Старшей, Августе, двадцатый год пошёл. Пишут про неё - ужасно какая серьёзная, совсем монахиня.

   - Не про меня такой товар.

   - Молодшая, Елизавета, ну той и всего-то тринадцать лет должно быть... Девчонка совсем ещё. Коза, шалунья... Ну, так вот, исполни. Навести!

   - Не беспокойся, такого вельможи да племянниц не навестить за границей! Ну, прощай...

   - Не прощай, а до свидания До скорого, почётного и славного возвращения и до свидания здесь, в нашем милом Петербурге.

   Старый Разумовский горячо обнял и поцеловал Орлова. Тот легко и бодро сбежал на плот пристани и прыгнул в вельбот. Матросы в нём отвесно вёсла держали. Старшина крюком оттолкнулся. "На воду!.." - скомандовал мичман. Белыми крыльями взмахнули длинные вёсла и мягко, без плеска опустились в Неву.

  

  

   В Митаве, где корабли брали воду и грузились солониной в бочках и копчёными ветчинными окороками, Орлов с Камыниным объездил все три гостиницы и справлялся у русского резидента о девицах Дараган. Точно - на своей квартире совсем ещё недавно жила старая девица Ранцева с двумя барышнями-"княжнами", но неделю тому назад уехала в Киль. Орлов улыбнулся на наименование Дараган "княжнами". Он уже знал, что за границей все богатые русские - князья.

   Ветер был попутный, и в Киле не предполагали задерживаться. Стали на рейде, и Орлов с боковым свежим ветром на лихо нагнувшейся яхте пошёл с Камыниным на берег. Среди тёмных, однообразных домов на набережной небольшого канала он быстро увидел вывеску, золотого льва в обруче, - то была гостиница "Золотой лев", лучшая в городе. Трактирщик выбежал к знатным персонам.

   - Таракан? - вопросом повторил он на вопрос Орлова. - Таракан?.. Aber nein...{Но нет...(нем.)} Не было таких девиц.

   Он будто смутился, и это не ускользнуло от Камынина.

   - А не врёт ли сей мин херц, - сказал Камынин, - уж больно плутовская рожа. Видать, большая протобестия.

   - Старая барышня была с ними... И две девочки... А? Что? Не слыхал таких? - строго переспросил Орлов.

   - Нет... Нет, - решительно мотая головою, заговорил трактирщик. - Ничего про таких не слыхали. Таракан?.. Таракан, нет не было таких. Вообще у меня русских не было это время.

   - Ручаюсь, ваше сиятельство, что эта протобестия врёт.

   - Да какой ему интерес нам врать-то, - сказал, поглядывая на море, Орлов. На "Соломбале" поднимали паруса. На "Надежде благополучия" матросы и кадеты были посланы по вантам и реям и шевелились там, как воробьи на ветках. Готовились к отплытию. Ждали только его, Орлова.

   Для очистки совести прошли ещё в две гостиницы, но это были такие грязные матросские притоны, что и спрашивать там было нечего, - Ранцева там не могла стоять. Пошли назад на яхту и быстро заскользили по рейду к убравшейся парусами "Африке".

   Протобестия-трактирщик и точно был смущён. Ещё три дня тому назад на чёрной доске у него в гостинице торжественно было начертано готическими немецкими буквами: "Prinzessinen Tarakanow". Старая дева, высокая, стройная, серьёзная и красивая, с такими серебристыми белыми волосами, что ей и парика не надо было надевать, жила у него с двумя русскими девицами, и, конечно, это про них спрашивал знатный русский вельможа. Но молчать про них было необходимо. Три дня тому назад все три неожиданно исчезли. За их вещами и прислугой полькой зашёл поляк и тоже - как в воду канул. За это можно было и ответить, и потому трактирщик счёл за лучшее отречься от них, тем более что в вопросе русского не было уверенности, что княжны Таракановы должны были стоять в "Золотом льве".

   Трактирщик постоял около получаса, уже с крыльца посмотрел, как в белые точки корабли обратились, и, кряхтя, стал подниматься по крутой каменной лестнице в гостиницу. Пронесло!..

  

  

   Маргарита Сергеевна Ранцева с племянницами Разумовского Августой и Елизаветой Ефимовнами Дараган выехала из России незадолго до смерти Императрицы Елизаветы Петровны. Их путь лежал на Ригу, Митаву, Киль - через Данию во Францию, а потом в Италию.

   Но тогда ещё шла война с пруссаками. Русские войска стояли в Риге, и Маргарите Сергеевне пришлось задержаться. Она не горевала об этом. Рига жила весёлою тыловою жизнью, доверенные ей девочки могли здесь отлично учиться немецкому языку, и Маргарита Сергеевна надолго застряла в Риге.

   Здесь узнала она о смерти Государыни Елизаветы Петровны, о вступлении на престол Государя Петра III и о том, что Великий Князь Павел Петрович в манифесте не был наименован наместником престола.

   Любопытство старой политической деятельницы было затронуто. Маргарита Сергеевна почуяла, что назревают совсем особые события, быть может, похожие на те, участницей которых она была сама двадцать лет тому назад. Она живо вспомнила, как последний раз видела на балу Великую Княгиню Екатерину Алексеевну, ставшую теперь Императрицей, и какое сильное впечатление та произвела на неё. Маргарита Сергеевна всею душою стремилась в Петербург, девушки связывали её. После смерти Государыни Елизаветы Петровны военные действия прекратились, войска потянулись из Пруссии к Риге, проезд на запад стал возможным, и Маргарита Сергеевна переехала в Митаву. Здесь нашла она полное удовлетворение своим наклонностям политической разведчицы. В Митаве сходились пути на Берлин, Варшаву и Москву. В Митаве Ранцева виделась со Станиславом Понятовским и слушала его горькую исповедь неразделённой, страстной любви к Императрице российской, в Митаве она познакомилась с французскими эмиссарами, показывала им своих воспитанниц и всем говорила, кем и почему они были ей поручены.

   - Сама покойная Императрица была озабочена их судьбою!.. Как же - они племянницы когда-то всесильного вельможи Разумовского!

   В Митаве же узнала она о перевороте двадцать девятого июня 1762 года и, слушая рассказы о нём, вся трепетала. Если бы она была там!.. Если бы всё было, как т_о_г_д_а!.. Она могла бы стать на место Дашковой!..

   Она сразу почувствовала сложную политическую игру, которая шла теперь в Петербурге. Пользуясь свободой, она бывала всюду, где можно было видеть интересных людей. Она говорила с поляками, французами, англичанами и немцами. Она тотчас почувствовала, как с приходом к власти молодой Императрицы все насторожились и испугались той русской политики, которой, по-видимому, будет держаться Екатерина Алексеевна. Возраст Маргариты Сергеевны, седые волосы и положение воспитательницы позволяли ей нанять маленькую квартиру и устроить у себя политический салон, как это было принято за границей. Это было же так модно!.. Она прекрасно говорила по-французски и по-немецки и свободно при девицах обсуждала политическое положение. Оно казалось ей много сложнее и запутаннее, чем то было при Императрице Елизавете Петровне. Тогда было неоспоримое и всем понятное: д_о_ч_ь П_е_т_р_а В_е_л_и_к_о_г_о! Этими словами было всё сказано. В них - и право, и правда, и закон, и сила. С Елизаветой Петровной шла её необычайная красота, обаятельность и то, что она была совсем русская. Иоанн Антонович - младенец. Мало кто про него и слышал и, уж конечно, никто им не интересовался. И потому тогда не было ни сожаления, ни злобы, ни упрёков, ни зависти.

   Теперь совсем другое было. Иностранцы в Митаве не стеснялись, и то, что в Петербурге шептали, потаясь, громко обсуждали в "салоне" Маргариты Сергеевны.

   "Она", то есть Императрица Екатерина Алексеевна, никакого права на престол не имела. На каком основании она устранила своего мужа?.. Он публично назвал её "дурой"... Он не любил её, он, весьма вероятно, изменял ей с Воронцовой... А она не изменяла ему с Салтыковым и, говорят, теперь открыто живёт с Григорием Орловым?.. Пётр Фёдорович хотел войны с Данией? Так ли это плохо - расширять на запад границы государства Российского? Не продолжал ли он этим дела своего великого деда и не следовал ли заветам своей тётки?.. Та хотела Пруссии, он крепил голштинское наследство... Его первые реформы - вопросы свободы веры, лютеранизация русского духовенства, узда, накинутая на монастыри, первый шаг к освобождению крестьян, грамота о вольности дворянства - всё это за границей нравилось. Уничтожение Тайной канцелярии - это было то, что по вкусу приходилось заграничным людям.

   И такого Императора назвать "монстром"!.. Такого человека, говорят, по её приказу задушили в Ропше Барятинский с Алексеем Орловым!.. Мужеубийца!..

   Почему обойдён наследник престола Павел Петрович?.. Екатерина Алексеевна в лучшем случае могла быть регентшей, но никогда не самодержавной Императрицей!

   Государеубийца, узурпаторша прав сына - вот в каком свете являлась здесь Ранцевой та прелестная молодая женщина, которою тогда так любовалась Маргарита Сергеевна на придворном балу незадолго до своего отъезда за границу.

   Какова нынешняя политика Государыни?.. Её мужа упрекали в том, что он был послушным слугою короля Фридриха и чувствовал себя лучше генерал-майором прусской армии, чем Императором Всероссийским... А она?.. Не следовала она советам короля?.. Каковы её замыслы относительно Польши?.. Как сурово она отшила такого преданного ей человека, как Станислав Понятовский!.. Каким тоном говорит с Турцией?.. Говорят... Она хочет... Но тут умолкали...

   Опытная в политике Маргарита Сергеевна сквозь прозрачную пелену намёков, через рассказы о том, что говорили Хитрово и Ласунский, что было предметом обсуждения в гвардейских светлицах, чувствовала, что вот едва вступила на престол Екатерина Алексеевна, как уже явились политические интриганы и просто честолюбцы и ищут, ищут новое лицо, претендента на престол, чтобы устроить новый переворот и повернуть так, как это будет удобнее и выгоднее Польше, Франции и Турции, как это возвеличит новых людей и создаст новых вельмож, пособников переворота.

   Маргариту Сергеевну расспрашивали об Иоанне Антоновиче. Где он?.. Какой он?.. Способен ли он царствовать и чьи права на престол больше, его или Императора Петра III?.. Ей шептали, что в Ропше был убит, а потом похоронен в Александро-Невской лавре вовсе не Государь Пётр Фёдорович, но похожий на него голштинский солдат.

   - С того и лицо у него, сказывают, было чёрное, кисеёй плотно-плотно закутанное... Да и ростом он меньше, гроб был совсем небольшой. Да и так бы разве хоронили Императора?.. Нечистое тут дело. А Петра Фёдоровича верные люди увезли на юг, к казакам-раскольникам.

   Творилась легенда, мертвецы вставали из гробов, готовы были появиться самозванцы и начать разрушительную работу уничтожения России. Кому-то было это нужно.

   Как тогда, перед переворотом Елизаветы Петровны, - "привидения казались".

  

  

   В Митаве весна на месяц раньше, чем в Петербурге. На невских островах ещё голые берёзы и тополя стояли, ладожский лёд ещё не прошёл по Неве, а в Митаве каштаны цвели и сирень пышно белыми и лиловыми гроздьями убралась.

   По вечерам ветер был тёпл, и море голубело под лёгкой дымкой тумана. На Пасху много всякого народа наехало на праздники в Митаву. Приехали кадеты шляхетного корпуса из Петербурга на побывку к родным, и у Маргариты Сергеевны всегда по вечерам кто-нибудь засиживался у княжон Таракановых, как стали называть и среди русских девиц Дараган. Русской молодёжи Маргарита Сергеевна бывала рада - Елизавета стала забывать русский язык, делалась большою фантазёркой, и ей было полезно бывать в обществе простой молодёжи.

   В маленькой квартире стоят лиловые сумерки. В окна комнат рвутся прохладные ветки сирени. В покое у девиц звенит арфа, это Августа играет на ней, и сквозь взрывы восторженного смеха молодёжи слышно, как молодой прапорщик Гротенгольм поёт нежным неуверенным голосом:

  

   Внезапно постучался

   У двери Купидон,

   Приятный перервался

   В начале самом сон...

  

   И, будто восполняя то, что пелось у девушек, в дверь Маргариты Сергеевны постучала горничная Каролина и доложила, что какой-то человек желает видеть пани.

   - Кто?.. Чужой?.. Немец?..

   - Ни... Москаль... Видать - з москалей...

   Вечерний визит Маргариту Сергеевну не удивил и не испугал. Маргарита Сергеевна приказала просить и внимательно вглядывалась во входившего к ней человека, стараясь определить, кто это был и зачем к ней пришёл.

   - Простите, сударыня, - начал незнакомец, - что в неурочное время и никем заранее не аттестованный вторгаюсь в вашу мирную девическую обитель, но у меня к вам дело чрезвычайной важности и спешности.

   Незнакомец говорил по-русски мягким московским говором и, несмотря на немецкую одежду, показался Маргарите Сергеевне русским купцом, путешествующим за заграничными товарами. Такие люди всегда много знают и интересуются политическими делами.

   - Пожалуйте, - тихо сказала Маргарита Сергеевна, - прошу садиться.

   Из-за притворённой двери звенела арфа и голос сладко пел:

  

   - Кто так стучится смело?.. -

   Со гневом я вскричал.

   - Скорей!.. Обмёрзло тело, -

   Сквозь дверь он отвечал...

  

   - Дело касается воспитанниц ваших, княжон Таракановых...

   Маргарита Сергеевна перебила гостя:

   - Полноте, сударь... Тут просто какое-то недоразумение. Какие они княжны Таракановы? Это ещё в Риге началось, тамошние немцы не могли усвоить имени Дараган. Я им - Дараган, они мне - Тараканов... Русского имени без окончания на "ов" представить себе не могут, вот и стали мои девочки Таракановыми, да ещё и принцессами. А мне сие совестно и досадно, точно мы и впрямь самозванки какие. А они такие же княжны, как я графиня.

   - Возможно, что найдутся люди, которые и вас сделают графиней...

   Маргарита Сергеевна в упор посмотрела на незнакомца. В её глазах были удивление и вопрос. Из-за двери неслось:

  

   Чего ты устрашился?..

   Я, мальчик, чуть дышу,

   Я ночью заблудился,

   Обмок и весь дрожу...

  

   - Хе-хе-с!.. Песня-то какая игривая... И в лад моему рассказу... На вашу честь полагаюсь, меня не выдадите и зря болтать не станете. Владимирский-на-Клязьме я купец Макар Хрисанфович Разживин, и по торговым делам бываю я по всей матушке-России. В Персию за фисташками и лимонами езжу, сколько раз покойной матушке Государыне лимоны самолично доставлял, очень покойница любила лимонады. За рахат-лукумом и халвой в Турции бываю, попадаю в Киев и в Варшаву, сейчас здесь по рыбно-бакалейному делу... Так по станкам-то почтовым, по трактирам кого-кого не повидаю, каких только речей не услышу. И вот вчера в гостинице, где я стою, примечательнейший разговор имел я относительно ваших барышень, вот о чём и предупредить вас пришёл. А что девицы ваши Дараган, так мне доподлинно известно, потому что я всю Черниговщину изъездил, можно сказать, вдоль и поперёк, и потому я с оным своим собеседником вчера даже и в лютый спор вступил, и он меня просто-таки сразил.

   - Даже интересно.

   - Ещё и как, сударыня... Изволите видеть: точно были реестровые казаки Дараганы, как были, вам сие доподлинно известно, и казаки Розумы. Когда Розумы стали Разумовскими - то и Ефим Драга, женатый на сестре Алексея Григорьевича - Вере Григорьевне, стал Драганом и был пожалован в бунчуковые товарищи.

   - Всё это верно. Откуда вы знаете всё так подробно?

   - Как не знать мне всего сего, сударыня, когда я у оных Драганов не раз и не два сало и овечью шерсть покупал. Так вот-с, вчера разговорились мы с одним поляком, а он мне и скажи: "Вы знаете княжон Таракановых, что в Митаве стоят?.." Точно, девиц ваших я в церкви видел и даже интересовался, кто такие... А потом в гостинице, когда ташен-пшилер фокусы-покусы показывал, я за вами сидел, и тогда мне сказали, что девицы не Таракановы, а Дараган.

   - Кто же вам это сказал?

   - А вот и не упомню кто... Кто-то из господ офицеров. Так вот, я тому поляку и сказал, девицы те не Таракановы, а Дараган. Я всё их семейство преотлично знаю. А поляк мне говорит: "То неправда есть. У Веры Григорьевны Дараган было всего четверо детей: единственная дочь, София Ефимовна, пожалованная фрейлиной, в прошлом году вышла замуж за князя Петра Васильевича Хованского, сыновей было три: камер-юнкер Василий, и Иван, и Григорий - все трое недавно, по воцарении Екатерины Алексеевны, произведены в секунд-ротмистры лейб-гвардии Конного полка. Отец их Ефим Дараган скончался в позапрошлом году. А больше детей, как видите, и не было".

   - Странная осведомлённость... У поляка?.. При чём тут поляк?.. Да кто он такой?

   - Того не ведаю... Он мне себя не назвал, но то, что он мне потом рассказал, меня очень встревожило.

   - Но, позвольте... Откровенность на откровенность... Об Августе и Елизавете меня лично просил сам Алексей Григорьевич Разумовский, не мог же он кого-нибудь другого ко мне прислать...

   - Не знаю, не ведаю-с... О вашей молодшей, извольте только послушать, что тот поляк мне сказывал. Чисто арабские какие сказки!.. Будто лет десять или поболее того назад некая Авдотья Никонова, крепостная господ Бачмановых, содержавшаяся в Тихвинском Введенском женском монастыре в монастырских трудах до конца живота, сказала за собою государево слово и дело. В Тайной канцелярии оная Никонова сказала, что она может поведать своё слово только Государыне или графу Александру Ивановичу Шувалову... Ну, пытали её, и сообщила она тогда, что в оном Тихвинском монастыре содержалась персидская девка Лукерья Михайлова и будто оная Лукерья говорила Никоновой, что она дочь персидского царя и венчанная жена графа Алексея Григорьевича Разумовского. Будто Государыня насильно выдала её за Разумовского, потому что на той персидской девке хотел жениться Великий Князь Пётр Фёдорович. И будто у той персидской девки были письма Великого Князя, где тот называл её "другом сердечным Ольгой Макарьевной"...

   - Господи!.. Какая всё это ерунда!.. Какой вздор!.. Стыдно и смешно слушать...

   - Не страшно ли, сударыня?.. Оную Никонову нещадно били плетьми и сослали в строжайшее заключение в дальний монастырь.

   - И за дело... Ври, да знай меру.

   - А Лукерью, заметьте, Лукерью, так ту даже ничуть не тронули. И вот сказал мне поляк: он подозревает, что девица, которую вы воспитываете, Елизавета то есть, и будет дочерью Разумовского и той персидской девки...

   - Вздор... вздор... Смешно даже слушать... Елизавета - внучка персидского царя!.. Смешно и странно слушать всё это, Макар Хрисанфович...

   - Страшно, сударыня... Предупредить почёл я долгом вас. В опасное время мы живём, и вы сами понимать изволите, колико страшны такие толки для вас и для ваших девиц.

   Разживин понизил голос до самого тихого шёпота.

   - Я знаю, сударыня, что есть ныне такие безумные поляки, которые ищут сменить матушку Государыню Екатерину Алексеевну.

   - Дочерью персидской девки?..

   - Дочерью Разумовского - княжною Таракановой. Подумайте, сударыня, сколь в сём вы опасны!.. Ведь персидская девка может быть только для отвода глаз... А что, если она да... Ведь Государыня-то с Разумовским были, сказывают, венчанные муж и жена?

   Ничего не ответила Маргарита Сергеевна. Она в глубокой задумчивости сидела у окна. В комнате было очень тихо, а из соседней горницы слышались мелодичные перезвоны арфы, и юный девичий голос громко запел из оперы "Le marechal ferrant": {"Железный маршал" (фр.).}

  

   Quand pour le grand voyage

   Margot plia bagage,

   Des cloches du village

   J'entendis la lecon -

   Dindi,din-don...

   Dindi,din-don..." {*}

   {* Когда для дальнего пути

   Марго увязывала пожитки,

   Деревенские колокола

   Твердили ей урок -

   Динди, дин-дон... (фр.)}

  

   - Что же? Это она поёт?

   - Она, - чуть слышно, вздохом ответила Маргарита Сергеевна.

   - Господи, царица небесная, сколь вы опасны!..

   Разживин низко поклонился Ранцевой и бесшумно вышел из комнаты.

  

   За вечерним кушаньем Маргарита Сергеевна много смеялась, называла Елизавету "персидской девкой", говорила, что она дочь персидского шаха, "сына солнца, друга луны, шелудивой овцы небесного стада". Елизавета с интересом слушала воспитательницу и по-французски расспрашивала её о Персии.

   - А как туда ехать, мадемуазель?

   - Я думаю, проще всего через земли донских казаков, на Азов или Каспийским морем, с Волги. Трудное путешествие... Через Азов придётся мимо крымского хана плыть, через турецкие земли ехать. Там разбойников полно.

   - Азов!.. Азов, - повторяла Елизавета. - А как красиво, мадемуазель, - princesse d'Asov!.. А какие там имена? У персов, как у турок, или другие?

   - Мало ли какие... Али, наверное, есть... Вот ещё я слыхала - Риза-хан...

   - Princesse Ali-Risa-khan d'Asov... Mais c'est epatant! {Княжна Али-Риза-хан из Азова... Но это восхитительно! (фр.)}

   Два кадета - белобрысый, с круглой детской головой с париком, с чёрным бантом на косице, Мусин и, чернобровый, с выпученными глазами, барон Гротенгольм, двоюродный племянник Маргариты Сергеевны, смеялись рассказам и тому, что Елизавета Ефимовна их будто всерьёз принимала... Высокая, стройная, смуглая, с чуть косящими миндалевидными глазами, гибкая и ловкая, она казалась старше своих тринадцати лет, и точно, что-то восточное в ней таилось, казалась она турецкой гурией, персидскою княжною, как видали их кадеты на гравюрах в книжках с путешествиями. Елизавета не смеялась. Лицо её было мечтательно и серьёзно, она смотрела мимо своей воспитательницы в окно и точно видела там за горизонтом то, о чём они говорили, - Персию и загадочные страны: Азов, Турцию, Чёрное и Каспийское моря... У неё была способность - грезить наяву и видеть чёткие, надолго запоминающиеся сны во сне.

   - Princesse Аli d'Asov, - повторила она. - Мадемуазель, знаете, и правда... Я ведь помню - апельсиновые рощи... Золотые плоды висят на низких круглых деревьях, и розовые горы тонут в густой небесной синеве. Epatant!..

   - Ну что ты вздор болтаешь. Как можешь ты помнить то, чего никогда не было? Видала картинки в книжках и представляешь... Сны какие-то! И когда только ты поумнеешь?..

   - Нет, правда, мадемуазель. Я что-то вроде этого видала... Я дочь персидского царя!.. Царская дочь!

   - Ну, будет!.. Спать пора, судари... Весенняя ночь приходит незаметно, а поздно уже... Ваши родители сердиться будут, что я вас так задержала.

  

  

   Вечером в городском саду играла русская полковая музыка. Маргарита Сергеевна сидела со своими воспитанницами на скамейке. Вдруг точно что-то ударило её по затылку, она тревожно обернулась. Сзади и наискосок от неё, под дубом, на лужайке два человека стояло. Ничего особенного в них не было, но она не могла уже не смотреть на них. Один был немец из Митавы, другой - высокий, нарядный, красивый молодой шляхтич в длинном кафтане с вычурно оттопыренными полами, как носят в Варшаве. Он был при шпаге и в большом волнистом парике, накрытом шляпой с широкими полями, немного старая мода, но всегда красивая. Они были близко от Маргариты Сергеевны, и она могла слышать, что они говорили.

   - Prinzessinen Tarakanov? - спросил по-немецки шляхтич и показал глазами на Елизавету.

   Немец ответил утвердительно, и оба пошли с лужайки в широкую аллею, к выходу из сада.

   Ничего больше и не было: разговор с купцом Разживиным и эта встреча, - а вот так растревожило это Маргариту Сергеевну, что она спешно собралась и переехала в Киль.

   В Киле Маргарита Сергеевна устроилась в лучшей гостинице "Золотой лев". Она взяла две смежные комнаты в верхнем этаже. Двери гостиничных покоев выходили в большой зал, мутно освещённый одним широким окном в его глубине. По другую сторону была лестница, ведшая в трактир и столовую для гостей, там же были и "билары" для игры.

   Разложившись, Маргарита Сергеевна достала свежие немецкие газеты. В них прочитала она, что в Киле ожидается в скором времени русская эскадра, которая уже вышла из Кронштадта и с попутным ветром идёт в Голштинию. С этой эскадрой идёт граф Алексей Орлов.

   И опять забилось волнением сердце. Идёт тот, кто сажал на престол российский Екатерину Алексеевну, про кого говорят, что он прямой виновник смерти Императора. Увидеть Орлова было интересно, и ему она может рассказать о своих страхах и, если нужно, просить у него защиты.

   В столовой, куда спустилась Маргарита Сергеевна к "фрыштыку", было накрыто три стола. За одним уже сидели какой-то старик со старухой, не обратившие никакого внимания на вошедших барышень. За другой, в глубине столовой, у лестницы, сели Маргарита Сергеевна с воспитанницами, третий был пока не занят. В середине завтрака Маргарита Сергеевна, сидевшая спиной к залу, заметила, как покраснела и стала косить глазами Елизавета, точно увидала кого-нибудь знакомого, и, по своему дурному обыкновению, от которого никак не могла её отучить Маргарита Сергеевна, стала "делать глазки". Маргарита Сергеевна оглянулась. Разговор прервался на полуслове. За стол садился тот самый поляк, который справлялся о княжне Таракановой в Митаве. С ним был другой поляк, маленький, кругленький, толстый и краснорожий. Третий обедавший был турок, со смуглым красивым лицом, он был в чалме, и эта-то чалма привлекла внимание Елизаветы и так взволновала её.

   - Смотрите, мадемуазель, - вне себя от восторга говорила Елизавета, - вот он, персидский принц д'Азов!

   - Молчи, - сердито сказала Маргарита Сергеевна, - молчи и не смей на посторонних кавалеров глаза пялить.

   - Что вы всё шпыняете меня, мадемуазель? - сказала обиженно Елизавета.

   Вошедшие пристально и, Маргарите Сергеевне показалось, слишком внимательно присматривались к девушкам и Ранцевой и сейчас же заговорили по-польски. И ещё показалось Маргарите Сергеевне, что высокий и красивый поляк был обрадован тому, что нашёл их.

   Вот и всё. И что было странного или тем более страшного, что поляк, которого она несколько дней тому назад видела в Митаве, приехал в Киль? Митава - Киль, это была обычная дорога едущих по северу Европы. Но покой, было установившийся в душе Маргариты Сергеевны, пропал.

   Днём она встречала, или ей казалось только, что она встречает, то того, то другого из их компании.

   Выйдет из "Золотого льва" - на узком канале, где толпятся рыбацкие лодки, у толстого деревянного парапета с железными причальными кольцами стоит маленький толстый поляк и даже не смотрит на Маргариту Сергеевну, он весь углубился в рассматривание, как внизу у воды с удочками бродят мальчишки. И ей уже страшно.

   Пойдёт днём с воспитанницами на прогулку и всё оглядывается, не идёт ли кто-нибудь сзади. У дома русского резидента похаживает турок в чалме, и Маргарита Сергеевна крепче схватывает руку Елизаветы и строго по-французски требует, чтобы та молчала.

   Вечером, когда станут звонить Angelus, Маргарита Сергеевна идёт к костёлу. У высокого крыльца ей уступает д