Ожешко Элиза - Над Неманом

на дорогу прямо к толпе, стоявшей возле бричек, Домунтувна.

   Кроме Ясмонта, никто ее не заметил, а он, позабыв о свадебном поезде, о его распорядке и вообще обо всем на свете, бросился ей навстречу. Она быстро шла, и встретились они как раз в том месте, где стояла его майская бричка с прекрасной вороной лошадкой, нетерпеливо бьющей оземь изящной ногой.

   Богатая "наследница" снова преобразилась. Теперь на ней было черное простое платье с гладкой юбкой и туго обтянутым лифом, в котором ее пышный, могучий стан казался стройнее. Загорелую ее шею, видимо, в знак печали, обвивала, падая на грудь, траурная ленточка. Туго заплетенная коса сияла, словно венок из спелой пшеницы, вокруг ее лица, менее румяного, чем обычно, а синие глаза смотрели рассеянно и печально из-под соболиных бровей и покрасневших век. Подойдя к ней, Ясмонт сорвал со своей кудрявой головы синюю шапочку, приветствуя ее низким поклоном и умильным взглядом.

   - Обманывает ли меня тщетная надежда, - начал он, - или вы вправду задумали пуститься с нами в путь?

   Опустив красные руки на черное платье, она вежливо присела перед ним.

   - За приглашение благодарю, - ответила она, - да мне теперь не до веселья. Рожь еще не обмолочена на семена, и за дедушкой нужен присмотр: что-то он прихворнул.

   И снова она окинула рассеянным взглядом толпу, как будто кого-то разыскивая. Она была вежлива, тиха и мягка и даже говорила вполголоса. Ясмонт указал на свою бричку.

   - Если бы вы удостоили мою колымагу такой чести и поехали в ней вместе со мной, полагаю, это бы послужило на пользу вашему здоровью. Не тряская... как на пружинах.

   - Спасибо, дедушку мне нельзя оставить...

   Он огорчился и с минуту раздумывал.

   - А если бы я когда-нибудь осмелился приехать туда, где с этой минуты все мысли мои обитают, могу ли я надеяться, что примут меня не слишком сурово?

   Она снова присела.

   - Отчего же? Дедушка всегда рад гостям.

   - Но не причиню ли я вам беспокойства?

   - Нисколько! Отчего же? Я никогда не против приличной компании.

   Только он начал было рассыпаться в признательности за позволение бывать у нее, как из бричек, телег и повозок донеслось множество зовущих его голосов.

   Все, наконец, расселись по своим местам, но не могли ехать без первого дружки. Он успел лишь поцеловать Ядвиге руку и, пробегая мимо ее братьев, шепнуть:

   - Шикарная панна! Ей-богу, такой великолепной талии и таких дивных глаз сроду не видывал.

   Он вскочил в свою майскую бричку и крикнул:

   - Вот это так! А со мной никто не захотел поехать, остался я сиротой одиноким! Ладно же! Буду сам себе пан.

   Усевшись, он надел набекрень свою синюю шапочку, прикрепил к козлам кнут, совершенно ненужный, натянул ременные поводья и скомандовал во все горло:

   - Музыка, валяй! Поехали, господа!

   Впереди поезда смычки, застывшие в воздухе, упали на струны, и звуки марша, который грянули скрипки и виолончели, смешались с топотом лошадей и стуком колес. Брички одна за другой сворачивали на дорогу, пересекавшую поле, а из-под каждой, словно развевающееся крыло, летело в одну сторону золотистое облачко пыли. Обгоняя их, по краю жнивья гарцовало двое или трое всадников. Последним ехал воз, нагруженный пузатыми сундуками, а на них, как на башне, сидел Юлек и широко ухмылялся, открывая зубы, сверкавшие белизной среди густой рыжей щетины. Рядом с возом, поминутно поднимая морду, бежал черный мохнатый Саргас и, поглядывая на хозяина, радостно лаял. Заходящее солнце золотило бледным сиянием поблекший ковер земли, вернув на мгновение былую свежесть деревьям; лазурное небо покрылось белыми лентами и разноцветными пятнами облаков.

   Прошло лишь несколько минут, и на дороге, по которой только что с шумом пронесся свадебный поезд, снова воцарилась глубокая тишина. Одни разъезжались, другие, не спеша, разошлись по своим усадьбам. Ян, проводив взглядом поезжан, обернулся и лицом к лицу встретился с Домунтувной.

   Она стояла посреди густой заросли репейника, доходившего ей почти до плеч. По лицу Яна промелькнуло чувство неудовольствия. Она заметила это.

   - Не пугайтесь меня, пан Ян. Я пришла сюда не за тем, чтоб делать вам какие-нибудь неприятности, а совсем за другим делом...

   Она опустила глаза вниз.

   - За тем я пришла, чтобы повидать вас и сказать, что до гробовой доски останусь вам благодарна.

   - За что? - удивился Ян.

   - А за то, что когда вчера все смеялись надо мной, чернили меня, вы первый заступились за меня, хотя, по совести говоря, могли гневаться и обижаться.

   - Никаких я похвал не заслуживаю и никакого права гневаться на вас не имею. Я уверен, что вы просто хотели подшутить надо мной.

   Ядвига залилась горячим румянцем, и множество блестящих пушинок, которые она выщипала из чертополоха, вылетело из ее пальцев и развеялось по воздуху. Ее пристыженный, недоверчивый взгляд скользнул по лицу Яна.

   - Зачем вы притворяетесь и заставляете меня лгать? Что случилось, того не воротишь, а ложью всякое дело еще больше можно испортить. Не за тем я пришла сюда, чтобы лгать и отпираться от своего поступка, а за тем, чтобы сказать, что у меня нет на вас никакого зла и что я ни на что не рассчитываю. Сердце - не слуга, господ не знает. Чем вы виноваты, что для вас солнце взошло не с той, а с этой стороны? Конечно, ничем. Дай бог вам счастья, здоровья и удачи...

   Снова из-под ее пальцев вылетели блестящие пушинки и рассеялись по воздуху. Она подняла глаза на своего друга детства, они были полны слез.

   - От всего сердца желаю вам всякого благополучия! - прошептала она.

   Ян, растроганный и взволнованный, с жаром ответил:

   - Я навсегда останусь искренним вашим другом и надеюсь, что и вам еще улыбнется счастье...

   - Надеюсь, - тихо проговорила она, - надеюсь, что и меня господь бог не оставит...

   - И, может быть, скоро пошлет вам достойного и верного друга...

   Крупная слеза скатилась по ее пылающей щеке и упала на развевающиеся концы траурной ленточки, повязанной на шее, но она спокойно и гордо подняла голову и еще раз повторила:

   - Надеюсь, надеюсь этого дождаться. Раз уж так определено женщине, чтобы она не оставалась одна как перст, так и мне того не миновать...

   - Так и я от всего сердца желаю вам всяческого благополучия и прошу вас не гневаться на меня...

   - И я прошу вас поминать меня добром...

   - А как же? На всю жизнь останусь вашим другом...

   Ядвига протянула ему руку, и он почтительно ее поцеловал.

   - Ну, мне пора домой, - сказала она, - батрак молотит рожь на семена, боюсь, как бы он без меня плохо не обмолотил, да и дедушка прихворнул!

   Она медленно повернулась и пошла по тропинке в глубь околицы, а Ян долго еще провожал взглядом ее медленно удалявшуюся статную фигуру в черном платье и с толстой косой, обернутой вокруг головы, как венок из спелой пшеницы.

   Вдруг что-то больно кольнуло его в сердце. Постоял он минуту и тоже пошел или, вернее сказать, побежал по направлению к околице. Во время своего разговора с Ядвигой он видел, как Юстина вошла в ворота их усадьбы и остановилась с Анзельмом. Где-то она теперь? Может быть, уже ушла? Видела, как он разговаривает с Домунтувной, и, может быть, бог знает что подумала? Задыхающийся и неспокойный, он остановился посреди двора. Анзельм, сгорбившись, сидел один на ступеньке маленького крылечка.

   - Где панна Юстина, дядя? Недавно она была здесь, а теперь ее не видно. Куда она пошла? Домой, что ли?

   Старик махнул рукой в сторону реки:

   - Кажется, к Неману пошла.

   Ян пустился, было бежать в указанном направлении, но голос дяди удержал его на месте.

   - Ян, подожди немного, послушай! Чего ты летаешь как угорелый, сломя голову. Что из того выйдет? Что для тебя-то, я спрашиваю, выйдет из того?

   Анзельм старался казаться суровым, но в словах его слышалась плохо скрытая тревога. Ян остановился и, видимо, старался вникнуть в слова дяди, но не мог, - его так и подмывало бежать поскорей.

   - Некогда, дядя, после когда-нибудь, а теперь, ей-богу, времени нет! - закричал он и пустился бежать.

   Он остановился только на середине ската зеленой горы, завидев невдалеке, под развесистым серебристым тополем, белое платье. Во мгновение ока он очутился рядом с Юстиной.

   - Как я испугался!- сказал он. - Я уж думал, что вы домой пошли не попрощавшись.

   Юстина движением руки указала на расстилающийся перед ними вид. Бледное заходящее осеннее солнце расцветило скопившиеся на небе облака тысячью красок. Самого диска не видно, - он был закрыт пеленой, богато затканной золотом и пурпуром; а выше - по всему небосклону рассыпались целые сотни легких облачков, то серебристых, то лиловых, то красных. И все это двигалось, жило, плыло, переливалось, сменялось и, как в зеркале, отражалось в широких, почти неподвижных водах реки. Сама река была струей расплавленного золота, с бесчисленным количеством рубинов, опалов и аметистов на дне, точно рудник драгоценных каменьев, прикрытый стеклом. В заречном бору, облитом золотистым светом, бурые стволы сосен резко отделялись друг от друга, а между ними даже издали можно было различить красноватые пятна увядающих папоротников на серебристом фоне серого мха. В вышине, на верхушках сосен, казавшихся почти черными, скользили и ложились золотые и бледно-зеленые пятна. Все застыло, как завороженное, в глубокой, ничем не нарушаемой тишине. Птицы уже засыпали в своих гнездах, и только в широко раскинувшемся серебристом тополе время от времени что-то еще шелестело, чирикало и снова смолкало.

   Ян поглядел на воду, на бор, на небо.

   - Как хорошо! - сказал он.

   - Как хорошо! - повторила за ним Юстина.

   Взоры их встретились и снова утонули в руднике драгоценных каменьев, раскинувшемся внизу. С неба и с воды, обрызгивая их с головы до ног, лился ослепительно яркий свет. Они стояли неподвижные и безмолвные, охваченные тем внутренним трепетом, который всегда знаменует приближение великой минуты в человеческой жизни. Так вихрь, налетая издали, сотрясает глубь леса, и так перед восходом солнца пробегает по разбуженной земле трепет наслаждения и страха.

   То Ян, то Юстина начинали что-то говорить, но разговор не завязывался: голоса замирали, слова не шли с языка и вдруг обрывались. Казалось, они хотели о чем-то говорить, но не могли. Еще не могли.

   На загорелых щеках Юстины то и дело вспыхивал румянец. Ян то и дело смотрел на нее и с унылой тревогой тотчас же отворачивался в сторону. Оба точно ожидали, чтобы поскорее угас этот свет, который ясно выдавал чувства, отражавшиеся на их лицах.

   Как бы послушный их воле, свет на небе начал меркнуть, а вместе с тем и воды реки подернулись сероватой мглой, сквозь которую только кое-где просвечивали фиолетовые полосы. Деревья бора сливались в одну черную массу. На небе мало-помалу начинали загораться звезды. Вокруг царила ничем не нарушаемая тишина.

   Вдруг среди тишины, откуда-то издалека донесся протяжный крик - еще и еще раз. Кого-то звали. Казалось, притаившийся в лесу унылый и злобный дух подхватил этот крик и унес его вдаль, повторяя долго, протяжно, с серебристыми переливами.

   - Эхо! - шепнула Юстина.

   - С того места, где мы теперь стоим, эхо лучше всего слышно, - ответил Ян и, чтобы доставить удовольствие своей спутнице, громко крикнул: - Го, го, го!..

   За рекой в глубине леса отдалось громко и весело:

   - Го-го-го-го!

   Последний звук долетел уже только протяжным прерывистым вздохом.

   - А теперь и вы поговорите хоть немножко с эхом! - попросил Ян.

   Он подошел к ней почти вплотную, так что рукав его коснулся ее платья.

   - Ля-ля-ля-ля! - пропела Юстина.

   Игриво и певуче отнесло эхо до самого небосвода эту мелодию:

   - Ля-ля-ля-ля!

   - Панна Юстина, - изменившимся голосом проговорил Ян, стараясь подавить охватившую его дрожь. - Скажите имя, которое вам дороже всего на свете! Прошу вас, умоляю ради всего святого, назовите того, кто вам мил!

   Она стояла под тополем с пылающим лицом, которого касались серебристые листья, взволнованная настолько, что на минуту у нее перехватило дыхание. Наконец в сгущающемся сумраке над потемневшей рекой прозвучало имя:

   - Янек!

   Бор протяжно, громко, торжественно ответил трижды:

   - Я-нек, Я-нек, Я-нек!

   Юстина смотрела на поющий бор и чувствовала, что ее стан обвивает горячая, но вместе с тем несмелая рука. С сильно бьющимся сердцем она хотела, было еще поговорить с эхом.

   - Я-нек!

   Но эхо не отвечало, - настолько тих, был крик и так быстро замер он на губах от горячего поцелуя. Медленно освободившись из его объятий, она стала перед ним лицом к лицу, положила ему руки на плечи и добровольно, с дрожью счастья, с безграничным доверием склонилась головой на его грудь.

   - Царица моя, дорогая ты моя! Моя, да? Моя?

   - Навсегда! - ответила она.

   Вдалеке, над крутым поворотом Немана, словно выплыв из воды, поднялся огненный серп восходящего месяца; он быстро увеличивался, округлялся и, наконец, повис над рекой огромным пламенным диском. Звезды погасли, глубокая тишина окутала мир, озаренный мягким мечтательным светом. Под серебристым тополем раздавался шопот, но такой тихий, что едва ли слышал его человек в сермяге и косматой бараньей шапке, который сидел наверху горы, под группой неподвижных лил, с лицом, обращенным к месяцу.

  

   На другой день в Корчин наехало немало гостей. Прежде всего, в довольно ранний час перед крыльцом остановилась красивая карета, из которой выскочил Зыгмунт Корчинский и нетерпеливо спросил, где он может найти дядю. Пан Бенедикт был дома и попросил племянника в кабинет.

   В комнате хозяина завязался живой разговор. Из открытого окна слышался раздраженный голос Зыгмунта, просившего о чем-то, что-то горячо доказывавшего. Ему хотелось склонить пана Бенедикта уговорить пани Корчинскую если не на продажу Осовец, то, по крайней мере, на сдачу их в аренду. Он, Зыгмунт, решился выехать с женой за границу через два месяца, но ему жаль оставить мать в состоянии такого острого нервного расстройства.

   Бенедикт наотрез отказался давать невестке подобные советы и не только слушать об этом не хотел, но даже принялся сурово увещевать племянника. Витольд горячился и что-то быстро и возбужденно говорил, видимо стараясь переубедить или умолить двоюродного брата.

   Почти через час после Зыгмунта явился Кирло. Он, очевидно, гостил в Воловщине у своего богатого кузена и приехал в его изящной коляске, запряженной прекрасными лошадьми. Почему-то, должно быть, желая посмешить стоявшую на крыльце Леоню, он ради шутки вошел на цыпочках, пробрался крадучись в прихожую и повесил на вешалку пальто того же фасона, какие носили Дажецкий и Зыгмунт. Потом, повернувшись к Леоне, тихо спросил, торжественно подняв палец:

   - Панна Юстина спит?

   Девочка отвечала, что Юстину еще сегодня не видала. Вероятно, она давно уже встала и работает или одевается, чтобы сойти вниз.

   - Так пусть оденется полегче, - шепнул гость, - как бы ей не пришлось прыгать под потолок.

   Леоня широко раскрыла глаза.

   - Зачем Юстине сегодня прыгать под потолок?

   - От радости, панна Леоня, от радости! - усмехнулся Кирло. - Вот вы увидите, какая радость сегодня здесь воцарится... а там, бог даст, и за свадебку... да, за свадебку!

   Он потер руки и попросил донельзя заинтересованную девочку доложить матери о его приезде. Пани Эмилия только что проснулась и пила в постели какао, но, узнав о прибытии милого соседа, приказала просить его в будуар и торопливо начала одеваться.

   Пан Кирло, со шляпой в руках, с туго накрахмаленной грудью белоснежной рубашки, торжественным шагом вступил в будуар.

   Наконец к крыльцу подъехала бричка, простая, тряская бричка, запряженная парою шершавых лошаденок, наполненная целой кучей людей различного пола и возраста. Тут были: женщина, у которой голова была обвита кисейной вуалью, девочка-подросток в соломенной шляпке, два мальчика в школьных блузах и смуглый черноволосый четырехлетний ребенок. Пан Бенедикт и Витольд выбежали навстречу пани Кирло. Раздеваясь в прихожей, она робким движением руки указала на окружающих ее детей.

   - Простите, пожалуйста, что я приехала со всем своим багажом. Мы два дня гостили у Теофиля и теперь возвращаемся от него. Я только на полчаса; нужно взять у вас Марыню и потолковать о важном деле.

   Несмотря на смущение, она была видимо чем-то очень довольна. Наклонившись к маленькой Броне, которая уцепилась за ее подол, как только они вышли из брички, пани Кирло утерла ей личико платком, пригладила растрепанные волосы и, присев на пол, принялась завязывать шнурки на её новеньких башмачках.

   Когда она поднялась, Бенедикт любезно пригласил ее в гостиную. Видимо, эта женщина внушала ему глубокое уважение, а может быть, и сочувствие.

   Но пани Кирло отказалась. Она знала, что пани Эмилию утомляют всякие визиты и посещения, - она только на полчаса, ей нужно взять дочь и переговорить с паном Бенедиктом и Юстиной. Именно только с ними... Нельзя ли где-нибудь в стороне, в какой-нибудь боковой комнате?

   Бенедикт предложил ей свой кабинет, но в эту минуту с лестницы уже сбегала старшая дочь пани Кирло (она несколько дней гостила в Корчине и жила вместе с Мартой и Юстиной наверху). Веселая, свежая, Как майское утро, Марыня бросилась на шею матери и защебетала о том, как она веселилась на свадьбе, танцовала, каталась по Неману и т. д.

   Пани Кирло не спускала глаз с дочери и любовно гладила ее светлые волосы.

   - Первый раз в жизни мы расстались так надолго, - обратилась она в сторону пана Бенедикта. - Ну, что ж! Это хорошо, если девочка немного развлекается. У нас в Ольшинке жизнь однообразная, трудовая, а молодежи нужны развлечения...

   Она не окончила. С лестницы опустилась Юстина, быстро подошла к пани Кирло и поцеловала у ней руку. Молодая девушка всегда относилась к ней с большим уважением, но теперь поцелуй ее был так нежен, в глазах светилось столько счастья и радости, что пани Кирло особенно внимательно посмотрела на нее и шепнула ей на ухо:

   - Ты понимаешь, зачем я сюда приехала... Теперь прочь все горести и печали! О, как я рада... как рада! Я так горячо желаю счастья тебе и еще кому-то... ты знаешь...

   Юстина не отвечала, только по ее губам промелькнула лукавая улыбка.

   -Ну, вы, дети, марш в сад! - скомандовала пани Кирло. - Пока мы будем разговаривать с паном Бенедиктом и Юстиной, побегайте, поиграйте. Только ведите себя хорошо, - пани Эмилия не совсем здорова.

   Мальчики сразу же убежали, а Рузя взяла за руку маленькую Броню, чтоб увести и ее. Но девочка, подняв на сестру испуганные глаза, схватилась обеими ручонками за материнский подол.

   - Я тут буду... я с мамой! - сорвалась с ее коралловых губок жалобная мольба.

   Пани Кирло пожала плечами.

   - Пусть уж тут остается... Ну что тут будешь делать с этой черномазой растрепкой? Впрочем, она так еще мала и глупа, что при ней обо всем можно говорить. Ничего не поймет и, главное, ничего не станет повторять!

   Команда пани Кирло с Марыней во главе тихонько пробиралась в сад через гостиную, мимо затворенных дверей будуара пани Эмилии. Витольд, который сегодня в первый раз увидал свою молодую подругу, побежал за ней, а Зыгмунт, заложив руки назад, мерным шагом начал расхаживать по комнате из угла в угол.

   В кабинете пана Бенедикта пани Кирло села у стола с раскиданными на нем планами и счетными книгами. Юстина и хозяин дома заняли места напротив.

   Прежде чем пани Кирло, страшно сконфуженная и покрасневшая, успела сказать несколько слов, в дверях кабинета показалась пани Эмилия, необычно оживленная, в длинном белом пеньюаре, обшитом кружевами. За ней виднелся Кирло со шляпой в руках, улыбающийся, торжествующий, и панна Тереса с пластырем на щеке. А в уголке, никем не замеченная, притаилась изящно одетая и завитая Леоня и, замирая от любопытства, широко раскрыла глаза.

   Пани Эмилия любезно, с мягкой улыбкой поклонилась гостям и села в широкое кресло мужа.

   - Я надеюсь, - тихо, с оттенком просьбы сказала она, - что вы позволите мне присутствовать при вашей беседе. Я догадываюсь, что дело идет о судьбе Юстины, а это не может не интересовать меня.

   Тереса, не говоря ни слова, стала за спиной своей подруги. Несомненно, здесь дело шло о. любви! Она знала об этом и, казалось, умоляла, чтобы ее не выгоняли отсюда. Пан Кирло вдвое согнулся перед Юстиной и крепко поцеловал у ней руку.

   При виде увеличивающейся аудитории пани Кирло, смутившись еще больше, беспокойно завертелась на стуле. Но делать было нечего, и, собрав всю свою энергию, она заговорила:

   - Господа, я скажу прямо, нечего тут канитель тянуть. Я приехала сюда свахой. Кузен мой, Теофиль Ружиц, просит руки Юстины. Лично он не приехал потому, что это расстроило бы его нервы, да, кроме того, он не уверен в том, какой ответ получит. Если же ответ будет благоприятный, он явится сам немедленно, тотчас же.

   Ее слова никого не удивили. Только пани Эмилия сплела свои красивые пальцы и слабым голосом воскликнула:

   - Какое счастье для Юстины! Как великодушен, как благороден пан Ружиц!

   Тереса была на седьмом небе, лицо пана Кирло сияло торжеством. Только одна Юстина, не меняя своего положения, упорно смотрела вниз с задумчивой улыбкой на губах.

   Пани Кирло после минутного молчания вновь почувствовала прилив храбрости и заговорила:

   - Теофиль сильно полюбил Юстину и, как мне кажется, ясно доказывает это своим предложением. Я вполне уверена, что Юстина будет с ним счастлива. .. Это такое золотое сердце, такая голова... Однако прежде чем явиться сюда ходатаем за него, я сказала, что расскажу о нем Юстине всю правду... Если, узнав все, она решится спасти и осчастливить несчастного человека, то хорошо; если нет, то, что ж делать? Но обманывать кого-нибудь я не соглашусь ни за какие сокровища в мире. Теофиль не только согласился на это, но даже сам просил, чтобы я Юстину обо всем предупредила.

   - Ну, в чем же дело? Бурное прошлое? Расстроенное состояние? - спросил пан Бенедикт.

   Пан Кирло скорчил гримасу и проворчал под нос:

   - Какой вздор! Какой вздор! Глупая щепетильность!

   Пани Кирло обвела присутствующих растерянным взглядом. Было видно, что она предпочитала бы говорить не при таком большом обществе, но другого исхода не оставалось.

   - Нет, - ответила она на вопрос Бенедикта, - не совсем то. Состояние у него и теперь хорошее, а прошлое... ну, что было, то прошло, быль молодцу не в укор. Как бы то ни было, он жалеет о своем прошлом и, главное, вынес из него целым свое сердце. Тут не то... Теофиль...

   Она заикнулась, раскраснелась еще более и почти шопотом докончила:

   - Теофиль мор... морфи... Ах, боже мой, как это называется? Всегда я забываю!.. Мор... морфинист!

   Бенедикт посмотрел на нее широко раскрытыми глазами.

   - Это что за дьявольщина? - спросил он. - Никогда не слыхал.

   Тихо, останавливаясь на каждом шагу, пани Кирло рассказала все, стараясь, насколько возможно, оправдать своего кузена. Он сильно заболел несколько лет тому назад, а заграничные врачи посоветовали ему это проклятое средство.

   Бенедикт потянул книзу свой длинный ус.

   - Проще говоря, пьяница, - заметил он.

   Пани Кирло даже вздрогнула - так ее уязвило это выражение. Говоря по правде, он не виноват, что большой свет не только почти разорил его, но и толкнул на такую гибельную дорогу. Он жаждет исцеления, пробовал лечиться не раз, ему стыдно самого себя, жаль своей молодой жизни, но... до сих пор ему ничто не помогало.. Его может вылечить только любимая женщина... Клин нужно выбивать клином. Когда он будет счастлив, то перестанет скучать; регулярная жизнь возвратит ему здоровье и вновь заставит интересоваться своими делами. Юстине просто предстоит подвиг сестры милосердия, если только она захочет, если то, о чем она слышала, не пугает ее...

   Тут пани Эмилия подняла кверху руки.

   - Пугает! О, боже! - воскликнула она. - То, что вы говорите, делает пана Ружица еще более интересным, возбуждает еще большую симпатию... Это признак натуры, жаждущей вырваться из серой действительности, хоть бы во сне насладиться тем, что прекрасно, поэтично, высоко. Делить с таким человеком счастье, вместе с ним любить, мечтать...

   - Может быть, и напиваться! - пробормотал пан Бенедикт, который не проявлял ни малейшего восторга.

   - Вот истинное счастье! - закончила пани Эмилия.

   - Правда!.. От такого счастья умереть можно! - послышался тонкий голос Тересы.

   - Состояние хорошее... фамилия... связи... что тут и толковать! - с блаженной улыбкой шептал Кирло.

   Пани Кирло со слезами на глазах обратилась к Юстине:

   - Сердце у него золотое; он сумеет понять и осчастливить любящую женщину. Если б ты знала, Юстина, как он добр к нам! Другой на его месте и знаться бы не захотел с бедными родственниками, а он относится к нам как друг, как брат, как... благодетель... К чему мне скрывать правду? Бедность - не порок... За детей наших в школу платит он... да это все ничего в сравнении с его добротой. Броню тоже любит на руках нянчить. Приезжает намедни в Ольшинку и просит: приезжайте да приезжайте в Воловщину по крайней мере дня на два. Вот мы и прогостили у него два дня, и если бы ты видела, как он нас принимал! И услуживал нам, и с детьми играл, и только по временам впадал в свою печальную апатию... Золотое сердце и очень бедный человек... хотя и богатый!

   Она отерла влажные глаза и спросила с оттенком нетерпения в голосе:

   - Ну, что же, Юстина?

   Даже пани Эмилия и та, несмотря на свою обычную сдержанность, взволновалась:

   - Конечно, Юстина принимает предложение... Это истинное чудо... благодеяние судьбы...

   - Чудо святого Антония, - захлебываясь от восторга, проговорила Тереса.

   - Я заранее кланяюсь в ножки пани Ружиц, - с низким поклоном, подобострастно проговорил пан Кирло.

   Пан Бенедикт закрутил ус на палец и тоже спросил:

   - Ну, что ж, Юстнна, говори!

   Юстина подняла глаза. Она была совершенно спокойна и, слегка поклонившись пани Кирло, ответила:

   - Я очень благодарна пану Ружицу за честь, которую он мне оказывает. Я знаю, что для того, чтобы толкнуть его на этот шаг, нужно было немало усилий со стороны, и легко могу догадаться, что он немало должен был бороться с самим собой, прежде чем решиться на этот шаг. Все это я очень хорошо понимаю. Ни мое воспитание, ни привычки, ни вкусы - ничто не соответствует его положению. Быть светской женщиной я не смогу, да и не стремлюсь к этому вовсе...

   - Тем больше, тем больше ты должна оценить всю силу его любви, - вставила пани Эмилия.

   - Тем яснее здесь виден перст провидения! - прибавила Тереса.

   - Все это, - продолжала Юстина, не спуская глаз с пани Кирло, - лишало бы меня возможности принять такую большую жертву. Но, кроме того, есть еще одно важное обстоятельство, которое заставляет меня отказаться от предложения пана Ружица, - это то, что я еще вчера дала слово другому.

   На минуту все присутствующие опешили от изумления. Посыпались расспросы:

   - Что? Кому? Как?

   Юстина, помимо желания, поднялась с кресла.

   - Владельцу клочка земли в соседней околице, пану Яну Богатыровичу! - медленно ответила она дрогнувшим от волнения голосом.

   Теперь только поднялась буря вопросов. Со всех сторон послышались изумленные возгласы:

   - Да что это? Как это? Кто это? Ты шутишь? Нет, она шутит! Вы шутите!

   Но по лицу Юстины было видно, что она вовсе не намерена шутить. С гордо поднятой головой, с нахмуренными бровями она обвела взором всех присутствующих. Наконец Бенедикт махнул рукой.

   - Подождите! Постойте! - закричал он.- Дайте мне расспросить ее обо всем!

   Он обратился к племяннице:

   - Ты не шутишь, Юстина? Серьезно говоришь? В самом деле, ты дала слово какому-то Богатыровичу?

   Юстина показала ему свою руку.

   - Видите, дядя, у меня нет кольца покойной матери. Вчера я отдала ему. Мое сердце, рука и будущее... все его...

   Бенедикт как-то странно крякнул, что-то проворчал себе под нос, внимательно посмотрел на Юстину и опять опросил:

   - Как же это ты могла сблизиться с ним?

   По губам Юстины промелькнула грустная улыбка. Она взглянула пану Бенедикту прямо в лицо.

   - Правда, дядя! Только случайно и можем мы сближаться с ними!

   - Ну-ну! - заворчал пан Бенедикт. - Философия - одно, а твоя участь - другое. Полюбила ты, что ли, этого человека, а? Полюбила, да?

   Снова точно электрическая искра пробежала по телу Юстины и ярким румянцем залила ее щеки.

   - Да, я люблю его и верю, что и он меня любит! - ответила она.

   Пани Эмилии сделалось дурно. Чувствуя приближение истерики, с полными слез глазами, она воскликнула прерывающимся голосом:

   - Юстина! Как, ты, такая гордая, что никогда не хотела принимать от меня никакого подарка, которая не допускала с собой самых невинных шуток, - ты отрекаешься от блестящей будущности, от высокого положения в свете и хочешь выйти за мужика... да, за мужика!.. О, боже! Что это за таинственность! Что за загадка сердце человеческое!

   Юстина улыбнулась.

   - Загадки здесь нет никакой, - ответила она. - Я горда, потому я и не хочу, чтобы меня брали замуж из милости, из великодушия, благодаря настоянию других или указанию перста провидения... Я предпочитаю быть обязанной жизнью и счастьем человеку, которого люблю, и труду, который буду делить с ним.

   - Вздор! - закричал пан Бенедикт. - Во всех этих тайнах, чудесах и загадках смысла нет ни на грош медный! Понравилась баричу умная красивая девушка - эко чудо, какое! Девушке понравился складный, хороший парень, - тоже никакой таинственности и загадки нет! Все это вздор! Вот что важно, дитя мое, - и он обратился к Юстине, - знаешь ли ты, в какую жизнь придется тебе вступить?

   - Я хорошо и близко познакомилась с ней, дядя.

   - Подожди. А труд? Знаешь ли, какой труд ожидает тебя там?

   Но Юстина и слушать не хотела.

   - Дядя! Да ведь отсутствие труда и отравляло всю мою жизнь! О, как я благодарна тому, кто, вводя меня в свой бедный дом, даст работу моим рукам и голове, даст возможность помогать кому-нибудь, трудиться и для себя и для других!

   Глаза Бенедикта смягчались под влиянием какого-то теплого, согревающего чувства.

   - Ну, а умственная разница? С нею как быть? - спросил он нерешительным голосом.

   - Этой разницы нет, дядя; она только кажущаяся. Я не ученая, не артистка, никаких выдающихся талантов у меня нет, но ума достаточно, чтобы знать и понимать это. Из того, что я знаю, я без колебания и жалости отброшу все мелочи, все то, что ни мне, да, надеюсь, и никому не принесло бы никакой пользы. А если окажется, что света, знания, которым я обязана вам, у меня больше... больше, чем у него...

   Волнение прервало речь Юстины, но она тотчас же оправилась и с горящим лицом продолжала:

   - С каким счастьем я внесу его к ним!.. О, с какой гордостью я внесу к ним немного света, чтоб им было виднее, яснее, веселее!..

   Бенедикт встал и закрутил усы кверху.

   - Вы, молодежь, все теперь в одну дудку играете! Но, - прибавил он после короткого молчания, - вы правы... нечего говорить, вы правы!

   Пани Эмилия почувствовала колотье в лопатках, в боку, в груди и с величайшим усилием воскликнула:

   - Тереса... помоги мне подняться, Тереса!

   Тереса поспешно встала со стула и повела ее к дверям. Кирло, - чего раньше никогда не бывало в подобных случаях, - не сделал ни малейшего движения, чтобы помочь больной хозяйке дома. Окаменевший, он сидел на кресле с раскрытым ртом и бессмысленным взором. Он не понимал, что произошло, что говорилось в этой комнате, решительно ничего не понимал. Он не мог ни удивляться, ни сердиться, - все мысли исчезли из его головы, кроме одной, упорной, настойчивой, тяжелой:

   "Теофиль Ружиц получил отказ... Он, Ружиц, владелец Воловщины, получил отказ. .."

   Как автомат, он встал с кресла и со шляпой в руках машинально вышел в гостиную. Отворяя дверь будуара пани Эмилии, он еще раз повторил:

   - Теофиль получил отказ.

   Леоня, никем не замеченная, выбежала из отцовского кабинета, мимоходом шепнула несколько слов Зыгмунту, который, сидя за круглым столом, рассеянно переворачивал листы иллюстрации, и, сбежав с террасы в сад, громко закричала:

   - Видзя! Видзя!

   Рассказав брату все, что ей пришлось услышать, она полетела наверх в комнату Марты.

   Витольд выслушал сестру, как буря ворвался в кабинет и схватил Юстину за руки.

   - Юстина! Милая! Дорогая моя! Я догадывался об этом, но думал, что бушменка в тебе возьмет верх и тебе, в конце концов, будет жаль красивой татуировки. Ты решилась осчастливить этого хорошего парня, посвятить себя нашей кормилице-земле, внести свет в среду своих братии! Браво! Поздравляю тебя!.. Как я рад, как рад!..

   И, схватив се за талию, он два раза провальсировал с ней вокруг комнаты, но потом сразу остановился, крепко сжал руку Юстины и сердечно посмотрел ей в глаза.

   - Помни, что я тебе брат не только по крови, но и по духу. Мы будем союзниками, будем помогать друг другу. Другом и братом считай меня... оба вы считайте!

   Бенедикт смотрел на сына с той счастливой улыбкой, которая вот уже два дня почти не сходила с его лица.

   - Беда, беда с этой молодежью! - бормотал он себе под нос. - Думают, что весь свет перевернут вверх ногами, чудес натворят!..

   Он махнул рукой и громко спросил:

   - Юстина, это твое окончательное решение?

   - Да, окончательное, - ответила Юстина, - и ничто, даже воля ваша, добрый дядя, не в состоянии заставить меня переменить его.

   Она наклонилась и поцеловала ему руку. Пан Бенедикт прижал ее голову к своей груди.

   Тогда поднялась и пани Кирло; она хотела что-то сказать, но, вставая, разбудила Броню, которая немедленно запнулась за развязавшийся шнурок и упала под ноги матери. Однако это случалось с ней так часто, что она, даже не пикнув, поднялась сначала на четвереньки, потом во весь рост и, широко раскинув голые смуглые ручонки, настойчиво сказала:

   - Мама, домой!

   Но пани Кирло, словно не замечая ни ее падения, ни просьбы, стремительно подошла к Юстине и взяла ее за руки. Лицо у нее пылало и было мокро от слез.

   - Жаль мне, невыносимо жаль бедного Теофиля! - заговорила она. - Но все равно, я лгать не умею: может быть, ты хорошо поступила, может быть, ты будешь, счастлива...

   Она горячо поцеловала Юстину.

   - Когда ты устроишься в своей хате, я отдам тебе свою Рузю... в твою хату отдам, чтоб она была твоей помощницей и ученицей, чтобы приучалась работать своими руками.

   Пани Кирло улыбнулась сквозь слезы.

   - А может быть, со временем ты найдешь там и для нее такого же доброго и хорошего человека, какого нашла для себя.

   Она хотела еще что-то шепнуть на ухо Юстине, но почувствовала, как кто-то сзади дергает ее за юбку. Широко раскинув у ее ног свои смуглые ручки, Броня подняла на мать черные, как уголь, глаза и настойчиво повторила:

   - Но, мама, я же хочу домой!

   Пани Кирло действительно пора было возвращаться домой, где ее ждало столько дел и забот; к тому же она еще хотела хоть на минутку заехать в Воловщину. Вздохнув, она пошла с Витольдом в сад разыскивать свою команду.

   - Прикажи кому-нибудь послать ко мне Марту! - крикнул пан Бенедикт вслед уходящему сыну и обратился к Юстине: - Ты с отцом переговорила?

   Юстина не успела это сделать. Пан Ожельский вставал поздно, потом завтракал в своей комнате, а когда он был занят едой, то решительно ни на что не обращал внимания.

   - Так ступай к нему сейчас же и скажи, - все-таки, он отец, - а мне с Мартой потолковать нужно, порасспросить.

   Юстина прошла пустую столовую и хотела, было подняться на лестницу, как ее кто-то окликнул по имени. Она обернулась назад и увидела бледное, страдающее лицо Зыгмунта.

   - Что вам нужно, кузен? - спросила она.

   - Переговорить с вами... умоляю вас всеми святыми, одну только минуту!

   - О, с удовольствием, - с равнодушной любезностью ответила Юстина и подошла к нему.

   - Кузина! Правда ли... правда ли, что вы отказали Ружицу и выходите за какого-то... que sais-je?.. однодворца?

   - Правда, - спокойно сказала Юстина.

   - Боже, такой неравный брак! Знаете, ведь это просто безнравственно!

   Юстина с нескрываемой насмешкой посмотрела ему прямо в глаза.

   - Ошиблась ли я, или вы действительно становитесь на защиту равенства в браке и нравственности?

   Он немного смутился, но с лица его не исчезла тень страдания.

   Юстина хотела, было уйти, но он схватил ее за руку.

   - Что же дальше? - холодно спросила Юстина.

   - То, - горячо заговорил Зыгмунт, - что я догадываюсь, по какой причине ты решилась на этот безумный шаг. Понимаю... ты хочешь отделить себя непроницаемой стеной от воспоминаний прошлого... от старого чувства... от меня! Если бы ты вышла за Ружица, мы принадлежали бы к одному свету, должны были бы встречаться друг с другом, видеться... Вот ты и бежишь в другую сферу... хочешь смешаться с толпой для того, чтоб умереть для меня, для того, чтоб я для тебя умер!

   Юстина смотрела на него широко раскрытыми глазами, сначала не понимая значения его слов, потом, не доверяя своим ушам.

   Зыгмунт совершенно искренно приходил в отчаяние и схватился руками за голову.

   - Не делай этого, заклинаю тебя! Не губи себя и не обременяй так страшно мою совесть!.. Как призрак убитого мной человека, ты вечно представлялась бы моим глазам! Сжалься надо мной и над самой собой! Клянусь, я удалюсь отсюда, я буду избегать тебя... я помогу тебе справиться с бурей, клокочущей в твоей груди, - с то