Никандров Николай Никандрович - Путь к женщине

sp; - Я сразу заметила, что холуй. Жужжит и жужжит у Фроськи над ухом, как пчела.

   Расходятся по углам, мало-помалу успокаиваются.

  

  

  

  

   Цыганка Варя, вся в ярких лентах, бусах, монетах, сильно пьяная, выходит через пролом из глубины развалин, пляшет по­середине зала, сверкает в лунном свете, поет:

  

   Как шофера не любить,

   Когда он чисто ходит?..

   На нем кожана тужурка

   С ума меня сводит...

   Тра-ла-ла-ла-ла...

  

   Коренастый молодой мужчина во всем кожаном, новом, блестящем, тоже пьяный, идет за ней, держит вытянутые руки выше головы, бьет в ладоши, как в бубны, пританцовывает, поет с сияющим, красным лицом:

  

   Отчего да почему, да по какому случаю...

  

   Цыганка ко всем женщинам дико, разливисто:

   - Девочки!.. Родненькие!.. Я сегодня гуляю!.. - Взмахивает рукой, вскрикивает, плачет...

   Мужчина пьяным удалым криком:

   - Давай, давай!.. Блаженство и рай, садись на край и ножками болтай!.. Йэх-ма!.. Ха-ха-ха...

   Цыганка в слезах, пропащим выкриком:

   - Девочки!.. Месячного своего провожаю!.. Помесячно со мной жил, а теперь женится на землячке!..

   Мужчина заглушает ее:

   - Варя! Прощай!

   В пьяном слезливом восторге обнимает, целует ее.

   Антоновна, Осиповна, Настя, Фроська, Манька-Одесса, бе­ременная широким табором провожают их к выходу.

   Пара исчезает за руинами, и некоторое время слышно, как бывший месячный пьяно горланит в ночи "Разлуку"...

   Над одной из стен развалин появляются головы лю­бопытных: посмотрят смеющимися лицами внутрь руин и уходят...

  

  

  

  

   Осиповна подходит к стене, к голове одного любопыт­ного:

   - Усатый, угости покурить.

   Голова на стене, в приличной шляпе, с громадными гори­зонтальными усами:

  - Я не курю.

   Осиповна:

  - Ну давайте сбегаю куплю.

  - Мелких нет.

  - Можно сходить разменять.

  - Ночь. Лавки заперты.

  - В "Ларьку" торгуют до двух часов.

   Голова усача исчезает, проваливается за стену. На ее месте возникает другая: упитанного краснощекого турка в крас­ной феске.

   Осиповна вкрадчиво-топко:

  - Интересуетесь поглядеть?

   Турок:

   - Ну да...

  - В вашей стороне этого нету, чтобы девушки так гу­ляли?

  - Г-гы... Зачэм нэт?.. Есть... Еще лучше...

  - Тут у нас тоже хорошо, несмотря что без крыши...

  - Г-гы...

  - Наверное, приезжие?

  - Г-гы... Ну да...

  - Наверное, из-за границы?

  - Г-гы... Зачем из-за границы?

  - А откудова ж?

  - Г-гы... Все надо знать, все надо спрашивать!.. Каждый человек для сибе знает, откуда он, кто он... Ну из Крыма я!.. Крым знаете?..

  - Крым? А как же. Знаю. Это на Кавказе. Хорошая сторона.

  - Г-гы...

  - А красавец какой! У русских таких красавцев нет!

  - Г-гы...

  - Может быть, сходимте куда-нибудь?

  - Н-нэт...

  - Почему? Вы не сомневайтесь. Там в развалке у нас хорошо: тихо, уютно, никто не беспокоит.

  - Н-нэт!..

  - А почему?

  - "Почему", "почему"! Мы не русски! Мы не любим шалаться туда-сюда! Нам постоянный Маруська надо!

  - Ну что же, берите у нас постоянную. Тут у нас можно выбрать очень порядочную девушку, которая этим не зани­мается, а так сюда приходит. Зайдите, поглядите там под стенкой.

   Турок отрицательно цыкает губами, отрицательно мотает головой.

   - Ну, подарите мне копеек пятьдесят.

   Голова турка мгновенно проваливается.

   Осиповна плетется на свое место:

   - Вот проклятый Аллах!.. Как только дело коснется, чтобы девушке что-нибудь подарить, так давай Бог ноги!.. Ходют сюда только смотреть!.. Па-ра-зи-ты!..

  

  

  

  

   Бритый-строгий, прежний, неожиданно врывается в руины с револьвером в вытянутой руке:

   - А ну-ка где тут ваша заразная?! - Направляет дуло револьвера на Антоновну: - Говори, старая, где сейчас Фроська!!!

   Все, кроме Антоновны, вмиг разбегаются. Антоновна в страхе увертывает голову от дула револьве­ра, косится в тот пролом, куда в момент шмыгнула Фроська.

   - Что вы, что вы, гражданин! А меня за что? Не наводите, не наводите на меня!

   Бритый-строгий весь сотрясается от злобы:

   - Говори, ведьма, а то застрелю, как собаку!!! Говори сейчас!!!

   Антоновна заслоняется от револьвера руками:

   - Скажу, скажу, только опустите пистолет! - Тише, озираючись: - Вот туда она побежала, в тот пролаз.

   Бритый-строгий напоследок еще раз грозит ей револьве­ром, рычит:

   - Уррр!!!

   Бешеными прыжками бежит к пролому, на который она указала.

   Антоновна подбирает полы платья, по-старушечьи улепе­тывает из зала.

   Фроська, без шляпки, растрепанная, с дикими глазами, одна, ветром пролетает через весь зал из одного пролома в другой. Вопит не своим голосом:

   - Де-воч-ки!!! У-би-ва-ют!!!

   Исчезает за стеной.

   Бритый-строгий, как тигр, тотчас же проносится вслед за ней, в тот же пролом, держа перед собой наготове ре­вольвер:

   - Врешь, сатана!!! Не уйдешь!!!

   Едва он скрывается за стеной, как оттуда доносятся три спешных выстрела: пах-пах-пах. Затем на мгновение все стихает...

   Женский протяжный голос в глубине руин:

   - Не по-па-ал!.. У-бег-ла-а!.. Вон она бежит, вон!.. На Самотеку по-да-ла-ась!..

  

  

  

  

   Товарищ Казимир Желтинский, пожилой, хилый, нарядный, и товарищ Вера Колосова, молодая, нарядная, скромная, осто­рожно подходят к куску передней стены, похожему на косой парус, заглядывают вовнутрь опустевших развалин.

   Товарищ Вера с тревогой в голосе и лице:

   - Никого нет... Тишина...

   Товарищ Казимир удивленно:

   - Странно, странно... Ага, помните, Вера, мы только что слыхали, как где-то тут невдалеке были три выстрела? Должно быть, здесь несколько минут тому назад произошла какая-то уголовщина - и теперь вся эта публика разбежалась.

   Вера вздрагивает, задумывается:

   - Скажите, Казимир, а он не мог тут пострадать во время этой перестрелки?

   Казимир с неприятным смешком:

  - О, нет. Субъекты, подобные Шибалину, очень дорожат жизнью своей особы. Хе-хе... И вы о нем не беспокойтесь.

  - Значит, вы уверены, что его жизни тут только что не угрожала опасность?

  - Вполне. Вполне уверен. Хотя, правда, тут ему гро­зит совсем другая - пожалуй, еще более страшная - опас­ность.

  - Какая?

  - Я вам об этом уже говорил.

  - Ах да... Но неужели это факт? Неужели это возможно, чтобы он, Шибалин, Шибалин... и - вдруг!

  - Погодите полчасика и сами убедитесь в этом. Достает часы, смотрит.

  - Сядемте тут.

   Они садятся на куче битого кирпича, впереди куска перед­ней стены.

   Вере не сидится, она томится, страдает:

  - Казимир, но почему вы так убежденно говорите, что Шибалин непременно тут будет?

   - Потому что сегодня четверг. А ваш "великий чело­век", порвав связь с вами, находит более удобным разре­шать для себя "любовный вопрос" именно здесь, в этой кло­аке, раз в неделю, по четвергам, ночью, приблизительно в эти часы.

  - Но почему вы это знаете? Может быть, он приходит сюда только собирать материал для своих будущих повестей?

  - О да, "материал", "материал"! Для подобного "гения" весь мир, конечно, только материал, над которым он призван проделывать важные опыты! И вы, Вера, и ваша связь с ним, и ваша беззаветная любовь к нему послужили для него тоже только очередным литературным материалом!

  - Казимир, я запрещаю вам говорить о Шибалине в таком тоне. Все-таки он - Шибалин.

  - Он был Шибалин! Был! А теперь разве вы не замеча­ете, с какой головокружительной быстротой этот человек падает?

  - Ничего подобного. В вас говорят нехорошие чувства, зависть, ревность.

  - Зависть? Чему завидовать? Не тому ли, что человек когда-то был на высоте, а теперь летит в пропасть? Ревность? Но к кому? К человеку, которому небезопасно даже подавать руку в чисто, так сказать, санитарном отношении?

  - А про это вы тоже напрасно говорите, Казимир. Про "санитарное отношение".

  - Нет, не напрасно! Я только поражаюсь вашей смелос­ти. Вера, как вы не боитесь искать с ним встречи именно здесь, где каждая пядь земли пропитана бациллами страшных болезней!

  - А это мое дело. Я так хочу.

  - Тогда я молчу.

  - Это самое лучшее, что вы сейчас можете сделать. Встает, заглядывает через стену вовнутрь зала.

   В это время выходят из всех пролазов и занимают свои обычные места под стенами зала Антоновна, Осиповна, Настя, Манька-Одесса и другие - все, кроме Фроськи.

   Казимир Вере с ужасом:

   - Видите? Не показывайтесь им, не показывайтесь!

   Вера по-женски раздраженно:

   - Сидите вы! Молчите! Я хочу их спросить. Может быть, он уже тут, у них, в развалинах этих.

   Казимир с испуганными ужимками:

   - И не думайте спрашивать! Вы их не знаете! От них такое можете услышать Вера смело: - Пусть. Я не боюсь. И идет одна внутрь руин.

  

  

  

  

   Вера обращается к Антоновне, как самой старшей по виду:

   - Скажите, гражданка, сюда к вам сегодня такой не приходил: здоровый, в сером летнем пальто?

   Антоновна загадочно:

   - А кто его знает? Разве так скажешь? Тут за день много перебывает всяких: и в черных пальтах, и в серых, и вовсе без польт. По пальту не узнаешь.

   Осиповна встает, подходит:

  - Когой-то спрашивают? Настя встает, подходит:

  - Когой-то спрашивают?

   И остальные женщины встают со своих мест, собираются вокруг Веры:

   - Когой-то?

   Вера объясняет, показывает руками:

   - Ну, солидный такой, прилично одетый...

   Антоновна равнодушно:

   - Сюда большая часть солидных ходят и прилично одетых. Каких попало мы сюда не пускаем. Сюда, бывает, перед рассветом в автомобилях за девушками приезжают. Давай и давай! А вы: "В летнем пальте"... А что, он ваш муж?

   Вера, сомкнув губы:

   - Нет. Брат.

   Уходит из руин. Идет так, как будто ожидает, что в спину вот-вот сейчас ее ударят камнем.

   Женщины стоят при луне неподвижной толпой, поворачи­вают лица ей вслед и все на разные голоса:

   - Ха-ха-ха!.. Знаем мы таких "братьев"!..

   Казимир Вере, когда она возвращается к нему за перед­нюю стену:

  - Ну что? Я говорил! Получили? Вера утомленно садится.

  - Молчите вы! Не каркайте! Всегда каркает...

   Казимир встревоженно-озабоченно:

  - Вера! Что с вами? Вам нехорошо? На вас лица нет! Вера слабым голосом:

   - Ничего... Это сейчас пройдет... Еще бы!.. Поглядели бы вы на них... на этих... на ведьм!.. Как обступили меня!.. И как заговорили своими сиплыми голосами!.. А обстановка вокруг при луне!.. Ад!.. Полная картина ада, населенного нечистыми духами!..

  - Я говорил, не надо было туда ходить!

  - Наоборот. Я очень довольна, что сходила туда и погля­дела на этот мир своими глазами.

  - Бежать вам надо, Вера, из Москвы! Бежать! Иначе вы Шибалина никогда не забудете! Утопая сам, он потащит за собой и вас! На днях я откомандировываюсь в Ленинград для редактирования там одного профжурнальчика. Советую и вам воспользоваться этим случаем и поехать со мной.

  - А я зачем? Только еще этого недоставало, чтобы я переехала в Ленинград!

   Казимир горячо доказывает ей, убеждает, не спускает с нее млеющих глаз...

   Вера не слушает его, вертится, встает...

   - А он с которой стороны должен прийти? С той? Или с этой?

   Казимир недовольно:

   - С этой.

   Вера с лицом, выражающим боль:

   - Мне не сидится, Казимир. Я очень волнуюсь. Походим. Пойдемте ему навстречу, что ли.

   Казимир неохотно:

   - Пойдемте.Вера резко:

   - Но уговор: как только увидим его издали, так извольте сейчас же оставить меня одну!

   - Об этом можно было не говорить...

   Они отходят от руин.

  

  

  

  

   Шибалин, крепкий мужчина, с упорным медлительным взгля­дом художника и мыслителя, сперва проходит мимо руин, только заглядывает туда через стену, смотрит, кто есть. Потом повора­чивает обратно и направляется прямо в руины.

   Вера, следившая за ним издали, подбегает к нему, хватает сзади за руку:

   - Никита!.. Ты куда?

   Отводит его в сторону от входа в руины. Шибалин смущенный:

  - Вера... А ты каким образом попала сюда? Зачем?

  - За тобой! За тобой пришла!

  - Откуда у тебя такая дикая фантазия?

  - Ника, умоляю тебя, умоляю, уйдем сейчас из этого ада!

  - Вера, оставь эту дамскую блажь. Она тебе совсем не к лицу.

  - Ника! Не издевайся надо мной, над моим порывом! Если бы ты знал, с каким чувством я помчалась сюда, когда узнала, что сегодня ночью ты будешь здесь!

  - Не стоило трудиться. А от кого ты узнала?

  - Это многие знают.

   - Даже многие?.. Гм...

   Саркастически улыбается.

  - Никогда, никогда, никогда я не ожидала, Ника, что ты в конце концов попадешь в стан развратников, сластолюбцев, покупающих за деньги женскую любовь!

  - Городишь ерунду! Знай, что среди мужчин, обреченных ходить к проституткам, нет ни "развратников", ни "сластолюб­цев", а есть только несчастные, неудачливые в любви, мученики, великие мученики, жертвы идиотского уклада всей человечес­кой жизни! Понимаешь ты: жертвы!

   Вера с усмешкой:

   - О!.. Он все о своем!..

   Шибалин желчно:

   - Да! О своем! И всегда буду об этом своем! Всегда! Всю жизнь! Сядем здесь...

   Они садятся на кирпичи впереди передней стены:

  - Ника, скажи правду, а ты, ты, лично ты пользуешься про­ституцией?

  - К сожалению, да. Но ведь это я только пока. Пока нако­нец встречусь с ней, с той, которая действительно мне подходит. На первой попавшейся не женюсь.

   Вера с омерзением щурит на него глаза:

  - О! Вы! Мужчины! Как вас после этого назвать? Раз­вратничаете налево и направо, ходите к проституткам, придумы­ваете "идейные" оправдания этому, изнашиваетесь, обращае­тесь в негодную ветошь, - и все смеете, и все считаете себя вправе искать встречи с ней, с "настоящей", "нетронутой", "чи­стой", "единственной на всю жизнь". Разве это не подло?!

  - Что же делать, Вера, если при настоящих условиях та­ков путь мужчины к идеальной женщине.

   - Путь через грязь, через проституцию, через болезни?

  - Выходит, что да. Вот почему я и объявил борьбу с по­добным укладом человеческой жизни.

  - Жизни ты, Никита, не перестроишь, а сам погибнешь. И уже погибаешь.

  - Что же. Не я первый, не я последний. Сколько челове­ческих дарований, талантов, гениев преждевременно сгорают на этом быстром огне, огне уродливо разрешаемой проблемы пола! Вера, если ты когда-нибудь замечаешь на сером небо­склоне жизни новое яркое восходящее светило и потом вдруг обнаруживаешь столь же внезапное его исчезновение, то знай, что подававшая надежды звезда непременно запуталась в невылазных тенетах любви. Следующий свой роман я по­свящу этой теме и назову это так: "Падающие звезды". Правда, красиво?

  - Красиво-то красиво...

  - Но что? Говори, что? Договаривай!

  - Боюсь, рассердишься.

   - Что за глупости! Что я, обыватель, что ли? Ну говори!

   Вера не сразу:

   - Я хотела спросить, почему у тебя, Ника, в последнее время рождается так много красивых названий для твоих будущих произведений, а самих произведений все нет?

   Шибалин с перекосившимся лицом:

  - А-а-а!!! Значит, ты тоже уже не веришь в меня как в писателя?.. А-а-а!!! Ты тоже уже сомневаешься в моем таланте?.. Да... Конечно, "Шибалин исписался"... "Шибалин выдохся"... "Запутался в вопросах любви"... "Падающая звезда"... Ха-ха-ха...

  - Нет, Ника, нет! Совсем нет! В литературный твой та­лант я по-прежнему верю! Я только нахожу, что ты в своих исканиях действительно сбился с пути, забрел в такие дебри, из которых не знаю, как выберешься! Например: в теории, в кни­гах своих громишь зло, а на практике собственной персоной поддерживаешь проституцию!

   Шибалин:

  - Все мужчины поддерживают проституцию.

   Вера:

  - Это неправда.

  - Правда! Мне лучше это знать! Я - мужчина!

  - Чем же тогда ты это объясняешь?

   - Очень просто. По вине женщины проституция в настоящее время является е-дин-ствен-ной формой брака, которая не связывает по рукам и ногам мужчину.

  - О! Вот так "брак"! Додумался! Доискался! Дальше идти уже некуда! От-ка-зы-вать-ся от чистых жен-щин и соз-на-тель-но лезть в эту грязь!..

  - Мелешь ерунду! Ни один мужчина не предпочтет про­ститутку так называемой чистой женщине! Ни один!

  - Но ведь со мной-то ты разошелся, от меня-то ты отказы­ваешься, а этих не гнушаешься, к этим ходишь?

  - О! Она все о своем!..

  - Да! О своем! И всегда буду об этом своем! Всегда! Всю жизнь! У тебя своя идея, у меня своя! Ника, подумай и ответь себе, кто же для тебя лучше: они или я? Неужели они?

   Шибалин твердо:

  - Оба хуже: и ты и они. Ты по-своему, они по-своему.

  - Объясни подробней!

  - Сотни раз объяснял.

  - Объясни, почему ты не хочешь еще раз попробовать возобновить нашу связь! Это такая глупость, такой абсурд, что мы с тобой разошлись!

  - Вера, с этим у нас покончено давно и навсегда. Ты не та женщина, связь с которой принесла бы мне счастье.

  - Но скажи, чем я не та? Ты никогда не говоришь, чем я не та. Объясни толком, какая женщина тебе нужна! Может быть, я сумею перемениться?

  - О! Уже скоро год, как мы с тобой разошлись, а ты все ходишь за мной и спрашиваешь почему и предлагаешь пере­мениться. Довольно! Больше ни слова об этом! Ни слова!

   - Я так и знала, что ты не дашь мне договорить до конца...

   Нервно трясущейся рукой достает из своей сумочки толстую пачку бумаг, передает ее Шибалину.

   - ...поэтому я изложила свои мысли на бумаге. Возьми это, прочти. Ты воображаешь себя великим психологом, а в моих переживаниях разобраться не мог. Ты судил обо мне поверхностно, принимал меня за ничтожество. Но я смею считать себя несколько иной.

   Раздельно, с ударением на каждом слове:

   - Так не по-нять ме-ня!!!

   Шибалин поражается толщиной пачки:

  - Это про что же тут? Вера:

  - Про мое чувство к тебе, про мою любовь.

  - Такая толстая пачка про любовь?

   - Не смей смеяться надо мной, над моим чувством!

  - Я не смеюсь.

  - Смеешься! Думаешь, я не вижу? Конечно, я очень из­виняюсь, что чтение моего послания отнимет у тебя несколько минут времени...

   Шибалин пробует пачку на вес:

  - Тут не на несколько минут, тут на два часа чтения.

  - Ну, пожертвуй для меня двумя часами времени! Только смотри прочти! Я хочу, чтобы ты наконец понял меня!

  - Хорошо. Хотя я и так понимаю тебя.

  - А когда можно будет узнать ответ?

  - Какой ответ?

  - Ну, на это... писание.

  - Еще надо давать и ответ?

   Опять вертит в руках и взвешивает пачку.

  - Никита! Не издевайся над моими страданиями! Будь хоть раз повнимательнее ко мне!

  - Ну, хорошо. Обещаю. Прочту. Ответ дам в нашем союзе. А теперь тебе пора, Вера...

  - Хорошо, хорошо, ухожу. Прощай!

   Крепко жмет его безучастную руку. Раздавленная вели­ким горем, потерянная, безумная, уходит.

   Шибалин несколько мгновений сидит без движения, ско­ванный мукой. Потом порывисто встает, проводит ло лицу рукой, точно снимает с глаз повязку, и входит в руины.

  

  

  

  

   Женщины при появлении в зале Шибалина подтягивают­ся, оживают.

   Он сидит в стороне от всех на тумбочке из кирпичей.

   Они по очереди проходят мимо него, приостанавливаются, заговаривают.

   Антоновна подходит, сладким голосом:

  - Вам скучно одному? Шибалин холодно:

  - Очень. Антоновна с кокетством:

  - Мне тоже чтой-то скучно.

   После небольшой паузы, таинственно:

   - Пройдемтесь?

   Шибалин каменно:

  - Нет.

  - Чего так?

  - Другую жду.

  - Ну, ждите другую.

   Отходит от него к своим. Со злобной усмешкой:

   - Другую ждет! Ему нужна которая в шляпке, на высоких
каблучках, намазанная! Ничего. Пусть, пусть...

   Опускается на камешек рядом с Настей. По-старушечьи кряхтит, стонет. Настя:

   - Ну на самом-то деле, Антоновна, куда же ты лезешь? Разве не видишь, что это за человек? Неужели его карман не позволит ему взять что-нибудь получше?

   Антоновна:

   - Не то хорошо, что хорошо, а что кому нравится. Ты слишком молода, Настя, чтобы все понимать.

   Беременная выплывает из темного угла зала, пересекает ярко освещенное место, направляется к Шибалину:

  - Гражданин, вы меня поджидаете? Шибалин вбок:

  - Нет.

   Старается не глядеть на нее, на ее высокий живот. Беременная церемонно, с манерами:

   - Очень-с жаль-с! Извиняюсь!

   Делает реверанс, отходит, опять пересекает ярко осве­щенную площадь зала и тонет в глубокой тени под стеной.

   Осиповна с напускной развязанностью, с деланной жес­тикуляцией идет к Шибалину:

   - А! Вот кто выручит меня! Понимаете, гражданин, как мне сегодня не везет! Все девочки уже по нескольку раз ходили к гостям, а я все еще без почину! Выручайте! Сделайте почин! Поддержите коммерцию!

   Шибалин коротко:

   - Нет.

   Осиповна, по-прежнему притворяясь очень веселой, очень молоденькой:

  - Почему "нет"? Почему не "да"?

  - Условился с другой.

  - С какой?

  - Тут с одной.

  - Как ее звать?

   Не знаю, не помню.

   - Не знаешь?

   Со злобой отходит:

   - Договорился, а с кем, не знает! Ха-ха... Хотя б складней врал!

   Садится возле Антоновны. Антоновна, качнув головой:

   - Вот такие и налетают!

   Манька-Одесса, дурочка, недоразвитая, одичалая, с распу­щенными волосами, на босых косолапых ножках, приближается к Шибалину, сутулится, исподлобья кривит ему идиотские слю­нявые улыбки, хихикает, потом, убедившись в его равнодушии, уходит:

   - Хи-хи...

   Женская фигура без лица, вся закутанная в дерюгу, с выступающими женскими формами, неслышно подплывает к Шибалину, медлительной пантомимой, как в балете, приглашает его за собой в глубь руин.

   Шибалин такой же пантомимой отвечает, что не желает.

   Фигура без лица медленно уплывает, садится на свое место под стеной, свертывается, каменеет.

   Последней атакует Шибалина Настя.

  

  

  

  

   Деликатно выпроводив своего гостя, она торопливыми ру­ками поправляет на себе наряд, прическу, шляпку, глядится в зеркальце, натирает ладонью нос, бежит к Шибалину, протяги­вает к нему обе руки:

   - Семен Николаевич! Наконец-то! Здравствуйте, здравствуйте! Давно вы у нас не были, давно!

   Шибалин сдержанно улыбается:

   - Я не Семен Николаевич. Видимо, вы принимаете меня за кого-то другого.

   Настя притворяется удивленной:

   - Разве? Неужели я обозналась? Ну ничего. Неважно. Семен Николаевич вы или Иван Иваныч, какая разница? Все равно мужчина. А если мы с вами еще не знакомы, то можем познакомиться, не правда ли?

   Шибалин смеется, заинтересовывается:

   - Правда, правда.

   Настя заботливо берет его за руку, снимает с места:

   Где вы сели? Пойдемте найдемте местечко поуютнее.
Ведет его вдоль стены, ищет, где лучше.

   Шибалин:

  - Вот здесь хорошо. Настя:

  - Нет. Вот тут лучше, сушее.

   Они усаживаются под стеной на целой горе кирпича. Шибалин зорко присматривается к ней, изучает ее:

   - Настя, а куда вы спровадили вашего гостя?

   - Ушел домой. Это не гость. Это мой постоянный, месячный. Не оставался. Так приходил. Повидаться. Деньги за месяц приносил. Душ пять-шесть хороших месячных иметь - и можно спокойно жить, не таскаться.

   Осматривает его костюм, обувь:

  - А вы что? Где-нибудь служите?..

  - Нет.

  - Чем-нибудь торгуете?

  - Нет.

  - А как же так?

  - У меня свободная профессия.

   - Доктор?

   Шибалин смутно:

   - Доктора тоже относятся к свободной профессии.

   И Настя с удовлетворением:

  - Ну да. Значит, вы все-таки прилично зарабатываете?

  - Конечно.

   Настя с нежностью прижимается к нему.

  - Ну, расскажите мне что-нибудь новенькое.

  - А я собирался вас послушать. Вы расскажите.

  - Я женщина. А что может знать женщина, сидевши дома? А вы мужчина - мужчины везде бывают, все видят.

  - Это не совсем верно, Настя. У каждого человека есть что рассказать. В особенности если говорить голую правду. Вот вы, Настя, расскажите мне сейчас самую откровенную, са­мую страшную правду про вашу жизнь.

  - Зачем вам?

  - Хочется подальше уйти от себя, от своей жизни, от своих дум. Хочется побольнее шлепнуться с неба моих фанта­зий на землю вашей действительности.

   Настя двумя пальцами трогает у себя шею под подбо­родком:

  - Что-то в роту пересохло.

  - Хотите выпить?

  - Ну да.

  - А послать есть кого? Настя поднимает руку, кричит:

  - Манька! Одесса! Иди сюда!

   Манька-Одесса идет, косолапит, горбится, свесив длинные руки впереди живота. Настя к ней:

   - Сбегай вот господину за покупками, на папиросы подарит.

   Шибалин достает деньги, разглядывает оборванную дурочку:

  - А ей можно доверить?

  - Ей? О! Сколько угодно! Она у нас хоть и дурочка, а чужого ничего не возьмет. А то у нас есть еще другая девчонка-беспризорница, Катька-Москва. Вот за той надо остро глядеть: очень способная на руку. У своих ворует! И сколь­ко ее ни били, сколько ни изувечивали, не помогает. Такая природа.

   Шибалин Насте:

   - Говорите ей, чего покупать.

   Настя дурочке:

   - Сперва возьми полдюжины пива, а то очень в роту пересохло. После пива захочется кушать - возьми два фунта хорошей ветчины и копеек на сорок белых булок. На сорок мало, возьми на пятьдесят. Но ветчину без вина не идет кушать, очень жирная вещь, - возьми бутылку коньяку, скажи: велели самого крепкого! Потом...

   Шибалин, улыбаясь:

   - А не довольно?

   Настя:

  - Довольно, только еще чего-нибудь на десерт. Ну там бутылку портвейну и два десятка пирожных, два мало, возьми три, да смотри выбирай крупных, маленьких не надо. Поняла, что взять?

  - Поняла.

  - Да, еще к ветчине баночку хорошей горчицы, только побольше, ну, бежи поскорей.

   Манька-Одесса, хихикнув, бежит, по пути стаскивает с го­ловы Осиповны платок, накидывает его на свою голову, исчеза­ет за стеной.

   Настя вскакивает на кирпичи, кричит ей вслед, сложив кисти рук трубой:

   - Если вина в ночных магазинах не достанешь, поезжай на вокзал, возьми в буфете! По-рож-ня-я не при-хо-ди!

  

  

  

  

   Настя в ожидании Маньки-Одессы обнимает Шибалина:

  - Отчего вы такой серьезный?

  - Расстроен.

  - Чем?

  - Всем, всей жизнью, и своей, и чужой.

  - А почему расстраиваться чужой жизнью? Я еще пони­маю - своей. Тем более если мужчина.

  - У меня такое призвание, Настя, и такая профессия: болеть за всех душой...

  - У-ух-х... как в роту пересохло!.. Со мной еще никогда так не было!.. Скорей бы приходила Одесса!..

  - А вы, Настя, чтобы скорее прошло время, расскажите мне что-нибудь из своей жизни.

  - В нашей жизни, гражданин, нет ничего хорошего.

  - Рассказывайте тогда про плохое. Про самое плохое.

  - Не знаю, что говорить...

  - Вы давно начали заниматься этим?

  - Гулять?

  - Да.

  - Уже порядочно. Не смотрите, что я такая молодая. Я уже всякую жизнь испытала, и хорошую, и плохую. Всего видела...

  - Пробовали с кем-нибудь постоянно жить?

  - Пробовала.

  - С кем?

  - С господином с одним, с которым себя потеряла.

  - А потом?

  - А потом... А потом... больше не хочу рассказывать, не буду, пока не вернется Одесса. Очень в роту пересохло.

  - А далеко от вас ночной магазин?

   - Нет. Совсем близко. Под боком. На том угле.

   Встает на кирпичи, вытягивается, глядит вдаль, улыбается всем лицом, как на восход солнца:

   - А вон и Одесса идет, покупки несет!

   Манька-Одесса, дико сосредоточенная - очевидно, пре­увеличивающая важность доверенного ей дела, - идет, спешит, сдирает на ходу со своей головы платок, набрасывает его об­ратно на голову Осиповны...

   Настя принимает у нее покупки, достает из кармана што­пор, откупоривает первую бутылку пива, подает ее Шибалину, потом вторую, три четверти которой жадно - взасос - отпива­ет сама, а остаток подает дурочке.

   Манька-Одесса не берет, прячет руки назад, с робостью поглядывает на Шибалина: