Никандров Николай Никандрович - Путь к женщине

   Николай Никандров

  

   Источник: Никандров. Н. Н. Путь к женщине. Роман, повести, рассказы. Сост. и коммент. М. В. Михайловой; Вступ. ст. М. В. Михайловой, Е. В. Красиковой. - СПб.: РХГИ 2004 - 508 с.

   OCR: В. Есаулов, ноябрь 2008 г.

  

  

  

   Через весь зал протянуты два гигант­ских матерчатых плаката. На одном написа­но: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" На другом: "Галоши снимать обязательно!"

   Зал от края до края заставлен столи­ками. Ресторан не ресторан, пивная не пив­ная, с первого взгляда не поймешь что.

   Вокруг каждого столика - за стакана­ми чая, за бутылками пива, перед шашечными-шахматными досками, над раскрытыми журналами, газетами - сидят тесными груп­пами люди самой разнообразной, самой неожиданной внешности.

   Частная беседа этих групп время от времени переходит в общий крикливый спор, в котором принимает участие весь зал.

   Вот все посетители зала вдруг обра­щают пышущие удовольствием лица в одну сторону, неистово аплодируют, стучат в пол ногами, стульями, бренчат стаканами, бутыл­ками, кричат, кого-то вызывают.

  - Браво! Браво!

  - Шибалин, браво!

  - Никита Шибалин!

  - Вот так ши-ба-нул!

  - Это по-нашему, по-большевистскому!

   - Товарищ, скажите, вы не знаете, Ши­балин коммунист?

  - Нет. Он левее коммунистов. Коммунисты стоят на месте. А он вон куда хватанул.

  - Да. Можно сказать, шарапнул по всему старому миру. По самой головке.

   Наконец тот, кого так усиленно вызывают, поднимается из-за своего столика, показывается публике всей фигурой, немножко польщенно, немножко смущенно улыбается.

   Рукоплескания крутой волной вдруг забирают в гору, в гору... Крики усиливаются...

   Какой-то остроглазый юноша вскакивает со стула и, за­чем-то показывая пальцем на Шибалина, радостно взвизгивает:

   - Вот он!

   И сейчас же садится, раскатываясь мелким, довольным желудочным хохотом.

   В то же время в другом углу зала истерический, почти кликушеский вопль женщины:

   - Шибалин, спасибо вам!

   Шибалин, крепко сложенный мужчина, с пристальным, чу­точку исподлобья, несуетливым взглядом, стоит среди битком набитого зала, кланяется аплодирующим в одну сторону, другую, третью, потом снова садится за свой столик, тонет в море других вертлявых, беспокойных голов.

   Прежняя женщина, в черной бархатной тюбетейке, в длин­нополом мужском пиджаке с горизонтальными плечами, Анна Новая, все время что-то записывающая в тетрадку, привстает, бледнеет, нервно кричит из своего дальнего угла:

  - Пусть Шибалин выйдет на кафедру! А то многим ниче­го не слыхать!

  - На кафедру! На кафедру! - с непонятным весельем подхватывает весь зал. - На кафедру! Ха-ха-ха!

   Шибалин встает, упирается ладонями в столик, смотрит на всех, терпеливо ждет, когда смолкнут.

  - Товарищи! Зачем? - в недоумении пожимает он пле­чами, когда зал утихает. - Зачем непременно на кафедру? Можно и отсюда! Ведь здесь не лекционный зал, а всего только наш клуб. И то, что я вам сейчас излагал, вовсе не доклад, а просто так, несколько личных моих мыслей по надоевшему всем половому вопросу.

  - На ка-фед-ру!.. - тягучими голосами взывает зал, тре­бовательно и дружно. - На ка-фед-ру!..

   Шибалин зажимает уши, улыбается, машет залу рукой, что сдается, неторопливой своей поступью шагает между столиками, идет среди множества устремленных на него восторженных взглядов, направляется в самый конец зала, увесисто взбирает­ся там по трем ступенькам на кафедру, берется сильными рука­ми за ее крышку, точно пробует прочность.

  - Если так, - обращается он ко всем уже оттуда и зоркими своими глазами посматривает с высоты трех ступеней вниз, - если так, тогда давайте выберем председателя что ли...

  - Данилова! - еще не дав ему договорить, выпаливает в воздух прежний торопливый, азартный. И все собрание муже­ственным воем басит:

  - Да-ни-ло-ва!.. Да-ни-ло-ва!..

   Пожилой человек с морщинистым лицом, с нагорбленной спиной, с выпирающими под пиджаком лопатками, с длинными пепельно-рыжими кудрями и с седоватой бородой, в больших черных очках, точно совершенно незрячий, покорно поднима­ется со своего места, забирает в одну руку стакан с недопи­тым чаем, в другую огрызок голландского сыра на ломтике хлеба, удаляется к кафедре, устраивается возле нее за от­дельным столиком, перебрасывается несколькими деловыми фразами с Шибалиным, расправляет кудри, бороду, напускает на себя председательский вид, звонит чайной ложечкой по стакану, предварительно перелив чай в блюдечко, и обраща­ется к залу:

  - Товарищи! Но вот вопрос, пройдет ли у нас сегодня серьезное собрание? Ведь вы знаете, что бывают дни, когда на нас находит такое шалое настроение, род эпидемии...

  - Пройдет! Пройдет! - заглушают его веселые выкрики с мест.

  - Что вы, на самом-то деле?.. Что, мы не можем что ли?..

  - Ну смотрите же!'- еще раз предупреждает Данилов, потом предлагает: - Тогда, товарищи, вот что: одного председа­теля на такое собрание мало! Вопрос, поднятый вами, жгучий, трактовка Шибалина ультрарадикальная, дерзкая, страсти у всех разгораются... И я предлагаю доизбрать в президиум еще двух человек, лучше всего из нашей молодежи!

  - Огонькова и Веточкина! - несутся со всех концов зала к .кафедре голоса. - Веточкина и Огонькова!

   Данилов знаком руки приглашает к себе двух молодых людей, фамилии которых называет собрание.

   Огоньков и Веточкин, юноши-однолетки, с улыбками громад­ного удовольствия на круглых зардевшихся румяных лицах, рас­саживаются за стол рядом с Даниловым, один справа от него, другой слева, весело перемигиваются с приятелями, сидя­щими в публике.

   Данилов звонит ложечкой по стакану:

   - Прошу внимания!.. Товарищи, согласно вашему желанию дальнейшую беседу ведем организованным путем!.. Прошу соблюдать порядок!.. Слово берет для заключительной части своего доклада беллетрист Никита Шибалин!..

   По залу проносится довольный шепот. Все тянутся лица­ми вперед, смотрят на кафедру.

   Видно, как один запоздавший человек, с длинной цыплячь­ей шеей, согнувшись в колесо, со стаканом чая в руках, валко ковыляет на кривых ногах, согнутых в коленях, пробирается от двери с надписью "Буфет" к своему столику...

   Слышно, как за дверью с надписью "Бильярдная" сухо цокают друг о друга плотные бильярдные шары...

  

  

  

  

   Вдруг обе половинки двери "Буфет" с треском раскрыва­ются настежь и в зал с грохотом вваливается, споткнувшись, как мяч, о порог, совершенно пьяный великолепно одетый молодой человек со смертельно бледным лицом и с прядями темных волос, свисающих на глаза.

   И собрание в момент переводит заинтересованные взгляды с Шибалина на пьяного. Некоторые даже переставляют под собой стулья, чтобы было удобнее смотреть.

   А пьяный ломается. Останавливается возле дверей, осовело и вместе вызывающе пялит глаза на зал, ухар­ски подбоченивается, качается на месте во все стороны, точ­но в сильную бурю на палубе корабля, и обличительно вос­клицает:

   - Ого-го, сколько тут маленьких "великих людей" собралось! Со всего СССРа слетелись!.. Чего тут сидите, чего делаете?.. Все Пушкина опровергаете?.. Валяйте, валяйте, мать вашу так, я послушаю!..

   Садится с краешка. Направляет на собрание насмешли­во разинутый хмельной рот, точащий слюну.

   Данилов стоит в председательской позе, не перестает звонить, не перестает кричать пьяному:

   - Товарищ Солнцев! Товарищ Солнцев! Я не давал вам слова! Слово принадлежит не вам!

   Солнцев с трудом поднимается, откидывает с глаз вихры волос.

   - Что-о? - делает он шаг вперед, засовывает руки в карманы, заламывает назад корпус, шатается из стороны в сторону, как на слабых рессорах, пьяно щурит на председателя злые глазные щелочки. - Что-о? - силится он сделать еще шаг вперед, но вместо этого откатывается, как кресло на колесиках, на два шага назад. - А ты кто такой? Что дал ты великой русской литературе, рыжая твоя председательская борода? Я тебя что-то не знаю, да и знать не желаю!

   Скандал приводит всех в движение. В зале поднимается шум. В одном месте откровенно хохочут, в другом искренно негодуют.

   Все привстают из-за своих столиков, ищут глазами пьяно­го, громко переговариваются по поводу происшедшего, с испу­ганными улыбками ожидают, что будет дальше.

   - Опять нализался! - вырывается у кого-то полное горечи восклицание. - Одного дня не может вытерпеть!

   Один гражданин богатырского телосложения, засучив ру­кава и распахнув рубашку на груди, порывается от своего сто­лика вперед, другие, густой толпой лилипутов вцепившись в него, пытаются удержать его.

   - Убрать его! - с повелительным жестом кричит великан на Солнцева и скрежещет зубами, и волочит за собой по паркетному полу вместе со столами кучу слипшихся лилипутов.

   Данилов одиноко возвышается на своем председатель­ском посту, устрашающе маячит на всех черными безжизнен­ными очками, звонит и звонит.

   Наконец он что-то шепчет молодым членам президиума, Огонькову и Веточкину. Те, поправляя на себе туго затянутые ременные пояса, спешат к пьяному, подхватывают его под руки, силятся выпихнуть обратно за дверь "Буфет".

   Солнцев не дается, ожесточенно сопротивляется, входит во вкус борьбы, рычит, как зверь, дерется, норовит укусить то одного члена президиума, то другого.

  - Врешь, не возьмешь! - шипит он при этом яростно на каждого.

   Шурка, а ты здесь больно не разоряйся, здесь все-таки союз, а не пивная, - увещевает его Веточкин, а сам делает еще одно отчаянное усилие, багровый, задыхающийся в борьбе.

   - Шура, пройдем с нами в буфет, раздавим по графинчику, - кряхтит в то же время с другой стороны Огоньков, повисая всей своей тяжестью на другом плече пьяного.

   Солнцев вдруг собирает все свои силы, швыряет Веточкина и Огонькова, как щенят, об пол, а сам с веселой рожей ставит руки в боки, пьяно приплясывает на месте, диким ревущим голосом горланит на все притихшее здание:

   - Стр-ра-да-тель мой, стр-ра-дай со мной, надоело мне стр-ра-дать одной!..

   Собрание по-детски добродушно смотрит на него, по-дет­ски довольно смеется.

   Огоньков и Веточкин, поднявшись с пола и отряхнув рука­ми с коленок пыль, переконфуженные перед целым собранием, озлобившиеся, налетают на отплясывающего Солнцева сзади, безжалостно ломают его, комкают, поднимают высоко на воздух, выбегают с ним за дверь и через полминуты с обессиленными улыбками возвращаются обратно.

   - Стр-ра-да-тель мой, стр-ра-дай со мной... - тотчас же раздается за запертой дверью дикое, разудалое, какое-то безгранично-размашистое пение Солнцева.

   Но вот пение внезапно обрывается, и из-под двери доно­сится клокочущее рыдание пьяного...

   Собрание остро, страдальчески вслушивается. У многих бледнеют лица, плотнее замыкаются губы. У нескольких чело­век нависают на ресницах слезинки.

   На сухом деловом лице Данилова тоже появляются новые, теплые грустные складки.

  - Какой большой поэт на наших глазах погибает! - глубокой болью звенит на весь зал одинокий голос Анны Но­вой из дальнего угла. - И неужели наш союз не в силах что-нибудь для него сделать? Позор!!!

  - А чем же он погибает? - даже не оборачиваясь к ней и не убирая локтей со своего стола, равнодушно отзывает­ся сидящий за кружкой пива Антон Нелюдимый, мрачного вида человек с устрашающе громадными чертами лица.

  - Как чем? - содрогается возмущением голос Анны Новой. - А вино?

  - Что ж, что вино? - лениво рассуждает в ответ Антон Нелюдимый. - Вино, оно помогает нашему брату творить, дает полет фантазии!

   Немалых трудов стоит Данилову прекратить наконец пе­реговоры с мест.

   - Товарищи! - взывает он и звонит в стакан. - Това­рищи! Будем считать, что ничего не случилось! Собрание продолжается!

   И все снова обращают взоры к Шибалину.

  

  

  

  

   Но в этот самый момент возле двери "Библиотека" раздает­ся душу раздирающий крик. Кричит не то женщина, не то ребенок.

   Собрание поворачивает в ту сторону головы, смотрит.

   Крик повторяется.

   Один за другим все вскакивают из-за столиков, спешат к месту происшествия, и возле двери "Библиотека" образуется большая толпа.

   - Не пойду!!! - вырывается из центра плотной толпы прежний раздирающий крик, и на этот раз кажется, что крик принадлежит мальчику. - Ни за что не пойду!!! Убейте на месте - не пойду!!!

   Данилов встает, тянется вверх, смотрит слепыми стеклами вдаль, звонит:

   - Что там еще случилось?

   Толпа полуоборачивается к нему и отвечает издали трубно хором:

   - Человек в галошах!

   Лицо Данилова меняется, корпус инстинктивно подается вперед:

  - Как в галошах? Толпа хором:

  - Так в галошах!

  - Заставить снять!

  - Не хочет!

  - Что значит "не хочет"? Снять, да и только!

   - Не дается! Может быть, вы ему скажете, товарищ председатель?

   Толпа расступается на обе стороны, делится на две части и открывает встревоженному взору председателя такую кар­тину: скромно одетый юноша с плачущим выражением лица силится вырваться из крепких держащих рук двух служителей, старого и молодого.

   Юноша умоляюще:

   - Пустите меня!
Старый служитель:

   - Снимите галоши, сдайте их нам под номерок, тогда пустим.

   Председатель твердо:

  - Антон Тихий, что за безобразие, почему вы не снимае­те галош?

  - А если они у меня на босу ногу! - с раздражением кричит Антон Тихий и вскидывает в сторону председателя одну ногу, босую, обмотанную тряпками, в галоше.

   Молодой служитель к председателю:

   - Они через то и одевают галоши на босу ногу, чтобы за хранение не платить!

   Старый:

   - Хитрость своего рода!

   Молодой:

   - Мы их давно заметили, да все не удавалось словить: как пойдут чесать по коридорам да по лестницам!

   Старый:

   - Тут еще есть несколько душ таких, которые проскочили в галошах...

   Смотрит всем на ноги. В толпе кое-где заметное движе­ние: несколько человек прячут от служителей ноги. Председатель к служителям:

   - Товарищи, не держите его, отпустите, он сам сейчас пройдет в раздевальную и оставит там галоши.

   Антон Тихий, нервно перекосив лицо:

  - Вам говорят, что они у меня на босу ногу! Председатель:

  - А вам говорят, что сидеть в зале в галошах нельзя!

  - Почему?

  - Потому что нельзя!

  - Объясните - почему?

  - Неужели вы этого не понимаете?

  - А вы думаете - вы понимаете? Тогда объясните мне почему?

  - Не время и не место заниматься здесь такими объяс­нениями.

  - Ага, значит, вы сами не понимаете почему! Вдолбили себе в голову, шаблонные вы люди!

   Антон Тихий, как председатель собрания я спрашиваю вас: вы уйдете из зала или нет?

   - Конечно, нет.

   Кто-то нетерпеливо визжит из середины зала:

   - Милицию! Позвать милицию и больше ничего! Тут такое собрание, такой, можно сказать, животрепещущий вопрос разбирается, а тут приходят и хулиганят!

   Данилов шепчется с Огоньковым и Веточкиным.

   - Товарищи! - встает он и звонит. - Объявляю пятиминутный перерыв! Президиум удаляется на совещание решить вопрос, как поступить с товарищем в галошах!

   Данилов, Веточкин, Огоньков с опущенными, серьезными лицами гуськом уходят в смежную комнату.

   Собрание набрасывается на Антона Тихого. В зале под­нимается невероятный гам. Все кричат сразу, громче и громче:

  - Антон Тихий, время военного коммунизма прошло, сни­ми галоши!

  - Антошка, брось свои анархические замашки! Не рас­страивай зря собрание!

  - Товарищ Тихий, ну что такое вы делаете? К чему вся эта комедия? Замотали ноги тряпками, всунули их в галоши...

  - Я знаю, что я делаю! - отбивается Антон Тихий то от одного, то от другого. - Мне это уже надоело! Куда ни придешь, везде прежде всего смотрят тебе на ноги! И всюду норовят сорвать с тебя 20 коп. галошного налога! Галоши того не стоят, сколько мы переплачиваем за их "хранение"! Не "храните", черт с вами! Не надо! И раз никто против этого не борется, я решил сам начать с этим решительную борьбу! Я сегодня был в восьми учреждениях, и из-за галош за мной сегодня восемь президиумов по лестницам гнались, так что эти ваши будут де­вятые! Болтаем языком о пролетарской культуре, а на практике заводим буржуазные порядки!

  - Товарищ Антон Тихий, - сейчас же выступают ему возражать. - Еще бы ты чего захотел! Ввалился в зал собра­ния в галошах! Здесь все-таки не Сухаревка, а союз!

   В дверях появляется президиум, и разговоры в зале пре­кращаются.

   Лицо Данилова сосредоточенно, сурово.

   - Разрешите огласить решение президиума!

   Смотрит в бумажку, торжественно читает:

   - Несмотря на то что настоящее собрание вместе со всем СССРом высоко ценит талантливые стихотворения Антона Тихого на производственные темы, про электрификацию, канализацию... тем не менее президиум никак не может ему позволить нарушать принятый в общественных местах порядок. А посему президиум постановляет...

   Тут зал удерживает дыхание, Данилов несколько повыша­ет голос:

   - ...предложить поэту Антону Тихому либо немедленно ставить в раздевальной галоши, либо удалиться из зала. В случае же неисполнения Антоном Тихим ни того ни другого, войти в правление союза с ходатайством об исключении его из союза на один месяц.

   Антон Тихий с бешеной дергающейся жестикуляцией:

   - Из такого собрания и такого союза я сам уйду! Будете просить, и то не останусь! Я и в Москву-то вашу напрасно приезжал! Ехал, думал: вот наберусь там у них этого самого, московского, пролетарского! А они?! У нас в несчастном Камышине и то куда революционнее!

   Уходит широкими шагами, размахивает расходившимися руками, в дверях останавливается, оборачивается, со страшным лицом грозит собранию кулаком:

   - Ста-ро-ре-жим-ни-ки!!!

   С треском захлопывает за собой дверь.

   В зале за столиками неопределенное молчание. Кто-то, спрятавшись за чужую спину, хохочет.

   Вырываются по адресу ушедшего несколько негромких замечаний.

  - Чудак!

  - Что-то из себя строит!

  - Просто ненормальный!

   Шибалин, сидевший это время внизу, на стуле, поднимает­ся на одну ступеньку на кафедру и среди тишины спрашивает у всех:

   - Ввиду обилия сегодня всяких инцидентов, может быть, отложим мое выступление до другого раза?

   Собрание точно вдруг просыпается от долгого тяжелого сна. Машет руками, головами:

   - Нет, нет! Что вы, что вы! Ни за что! Ваша тема так интересна! Начинайте сейчас! Просим! Просим!

   И потом все собрание протяжно дудит, как в басовые трубы:

   - Про-сим! Про-сим!

   Встает на своем председательском месте Данилов.

   - То-ва-ри-щи!!! Ти-хо!!! Зап-ри-те там две-ри!!! Будем считать, что ничего не случилось!!! Никита Акимыч, ваше слово...

   Садится.

  

  

  

  

   Могуче и трагически режет каждое слово Шибалин и тяжелыми жестами руки сечет перед собой воздух, точно ставит в своей чеканной речи невидимые знаки препинания.

   - Итак, товарищи, принимая во внимание все сказанное мною тут перед вами сегодня, я с полным правом и со всей энергией утверждаю: р-революции не было!!!

   Последние три слова он выкрикивает и делает рукой и всем корпусом бросающие движения вверх. Потом некоторое время стоит, молчит и с мрачно-торжествующей миной глядит вверх, как бы любуется, высоко ли забросил.

   Аудитория сидит, ловит каждое слово оратора, следит за каждым движением его приковывающего лица, не шевелится, не дышит.

   - Р-революции не было, потому что человек как личность остается по-прежнему ужасающе одинок, кошмарно одинок, точно окруженный беззвучной ледяной пустыней!.. Р-революции не было, потому что человек - и мужчина и женщина - по-прежнему с беспредельной тоской в глазах стоит перед неразре­шенной проблемой пола!.. Р-революции не было, потому что че­ловек как таковой по-прежнему таскает на своем горбу весь тяжкий груз полученных им по наследству тысячелетних предрас­судков, разоблачению самого страшного из которых, собственно, и была посвящена моя сегодняшняя импровизированная лекция! Речь идет, как вы уже знаете, об укоренившемся среди нас чудо­вищном обычае подразделять людей на наших "знакомых" и "не­знакомых"!.. И в то время, как со "знакомыми", с этой микроскопи­ческой горсточкой людей, нам разрешается всяческое общение, вплоть до любви и брака, - с "незнакомыми", то есть со всем остальным населением земного шара, мы не имеем права даже заговаривать при встречах на улице, потому что, видите ли, это "не-при-лич-но"!!!

   По залу, по группам сидящих за столиками прокатывается завывающий гул общего удивления:

   - У-у-у... У-у-у...

   Только один юнец, сутулый, с разочарованным лицом, кри­чит со своего места:

  - Старо! Нельзя ли чего-нибудь поновей!

   Остальные дружно шипят на него:

   - Цшш... Цшш...

   Данилов привстает, сверлит их черными очками. Шибалин хмурится, наливается еще большей упрямой волевой силой, продолжает:

   - И, благодаря подобной вопиющей дичи, товарищи, каждый из нас - будь то мужчина или женщина - до сего дня обречен выбирать себе пару из мизерно узкого круга своих личных "знакомых", минуя всех остальных...

   Шибалин делает дурацкую гримасу и насмешливо-крив­ляющимся голосом раздельно цедит одними губами:

   - Бери не ту, которая тебе больше всего на свете подходит, не далекую, не идеальную, а ту, которая имеется у тебя под рукой!!!

   Опять по залу из конца в конец прокатывается массовый вой удивления и солидарности с мыслью оратора. Кто-то догадливо кричит из-за своего столика:

   - Надо выбирать себе такую, чтобы от нее не тянуло к другим!

   Данилов пугает его темными очками. Он прячется.

   И снова энергичная речь Шибалина.

   В дальнейшем Шибалин говорит, что благодаря указан­ному им предрассудку каждая брачная связь двух человек на земле до сих пор оказывается недоразумением, ошибкой, за которую в течение всей своей жизни расплачиваются обе стороны - и мужчина, и женщина...

   - Товарищи! Сегодня мы уже разбирали с вами во всех подробностях семейную трагедию величайшего гения, какого когда-либо рождала земля, нашего Льва Николаевича Толсто­го!.. А Гоголь?! Неужели вы думаете, товарищи, что на всей земной планете, на обоих ее полушариях, не отыскалась бы девушка, которая всей душой полюбила бы нашего чудесного Гоголя и которую в свою очередь полюбил бы и он?!

  - Конечно, отыскалась бы! - звенит взволнованный го­лос первой женщины, участницы собрания.

  - И еще сколько! Не одна! - вырывается возглас у другой.

  - Сколько хотите! - подтверждает нервно третья.

  - Каждая согласилась бы! - признается за всех четвертая.

  - Еще бы! Го-голь! - поясняет пятая.

   Мужчины слушают разошедшихся женщин и с выраже­нием великого своего превосходства добродушно посмеиваются.

   И Данилов улыбается, когда звонит женщинам и призыва­ет их не прерывать оратора.

   Шибалин тоже не может удержаться от улыбки, когда обращается исключительно к ним:

  - Ну вот видите, товарищи женщины, разве я был не прав? Когда в одном этом зале и то нашлось столько питаю­щих должные чувства к Гоголю! А между тем Гоголь за всю свою жизнь так и не встретился со своей парой, потому что она находилась где-то за проклятой чертой его личных "зна­комых"!.. Товарищи, и не только Толстой, и не только Гоголь!.. Я сегодня приводил вам из всемирной истории еще более возмутительные примеры, когда мировые гении человечества принуждены были тайно сожительствовать со своими безгра­мотными кухарками!..

  - Извиняюсь, товарищи! - встает со своего места и преры­вает Шибалина молоденький паренек с карандашом и запис­ной книжкой в руках. - Чего же вы видите тут возмутительного, если мужчины сожительствуют с кухарками? Разве кухарка не такой же трудящийся, как и прочие граждане?

  - Да, да! - вскакивает и еще более горячится другой. - Тем более странно слышать подобные слова теперь, когда по всему нашему Союзу пооткрыты пункты по ликвидации безграмотности!

  - Товарищи! Ша! - обрушивается на них третий, машет руками, гримасничает, спешит. - Это же говорится не про те­перь, это берется из всемирной истории! Нельзя равнять!

   Данилов заставляет их замолчать. Шибалин продолжает.

   - Товарищи, я утверждаю, - ударяет по крышке кафедры рукой, - я утверждаю, что на всем земном шаре женатые мужчины живут не с теми женщинами, с которыми хотели бы!

   Взрывом стихийного смеха награждает эти слова оратора мужская половина собрания.

  - Хо-хо-хо!

  - Браво, браво!

  - Вскрыл-таки!

  - Расшифровал!

  - Что же, товарищ Шибалин, вы теперь будете их всех разводить? - спрашивает один смеясь.

  - Да!.. Разводить!.. - со злостью восклицает Шибалин и начинает бегать, метаться по кафедре, трудно дышать...

   Потом снова возвращается к спокойной трактовке сво­ей темы.

   - Товарищи! - взывает он к собравшимся, а через них как бы и ко всему человечеству. - Товарищи! До каких же пор мы, люди разного пола, будем, точно врожденные враги, обманы­вать друг друга? До каких пор мужья и жены будут разыгрывать друг перед другом недостойную разумных существ комедию? Не пора ли нам наконец сказать друг другу всю правду - мужчины женщинам, женщины мужчинам! Учинить единое все­мирное объяснение! Всем мужчинам договориться со всеми женщинами! А то, взгляните-ка вокруг, что сейчас происходит: мужчины недовольны, изнывают, ничего как следует не делают, раньше времени гибнут; женщины - то же самое - недоволь­ны, изнывают, ничего не могут толком делать, преждевременно гибнут... А из-за чего недовольны? Из-за чего изнывают? Из-за чего так рано гибнут? Да друг из-за друга!!!

   Аплодисменты слушателей и их крики на момент напол­няют шумом весь зал. В то же время из нескольких мест несутся резкие свистки.

  - Вот верно сказано!

  - Взято прямо из жизни!

  - Каждый человек видит себя как на ладони!

  - Вот она когда выплывает наружу - вся правда!

  - Товарищи, что вы говорите? Какая правда! Правду вы узнаете только после прений! Нельзя так поддаваться! Тут про­тив многого можно возразить!

   Данилов стоит, смотрит, звонит...

   Шибалин волнуется, мечется по кафедре, мысленно разду­вает свою идею дальше.

   Идея захватывает его все больше и больше, и он уже не в состоянии молчать, не в силах удержать свою страстную речь, и через минуту она опять льется у него и льется, скачет по стре­мительным порогам и скачет, тащит его за собой и тащит.

   - И каким лицемерием, товарищи, каким бесплодием звучат после этого наши фразы о "всемирном братстве народов"! Какое уж тут "всемирное братство народов", когда на этом распродурацком свете даже обыкновенного "знакомства" между двумя людьми самочинно осуществить нельзя, не рискуя попасть в милицию!.. И самое страшное, товарищи, в том, что так обстояло дело на всей земной планете тысячи лет!.. Тысячи лет, вплоть до сегодняшнего вечера, разъединял одну семью человечества, дробил ее на замкнутые личности этот бесовский институт "знакомых" и "незнакомых"! Тысячи лет в каждом человеке насильственно вытравлялось всякое социальное чувство, в корне убивалась возможность общения со всеми другими людьми! Тысячи лет человек-самец и человек-самка были противоестественно разлучены, одеты друг от друга в непроницаемую броню изуверского предрассудка! Тысячи лет, товарищи, вплоть до этой самой минуты, в которую я сейчас с вами говорю, длилась эта беспримерная всесветная провокация - провока­ция против личности, провокация против общественности!.. И только вот сегодня, сейчас, видя, как все человечество молчит, видя, как оно делает вид, что ничего не замечает, я, Никита Шибалин, решил наконец объявить бунт против такого всече­ловеческого социального оскопления!..

   Собрание привстает и устраивает оратору длительную овацию.

   И опять слитный шум аплодисментов, и опять прежние раздирающие свистки.

  - Что, завидно? - кричит кто-то по адресу неугомонных свистунов.

  - Товарищи! - высоким голосом возглашает Шибалин. - Я верю, что благодаря необыкновенным усовершенствованиям советского радио недалеко то время, когда я смогу провозгласить бунт против старого быта и старого мышления сразу во вселен­ском масштабе!.. Я тогда стану вот так перед радиоприемником и скажу: "Люди земли! Народы мира! Жители этой планеты и тех, которые еще не открыты, но которые, быть может, тоже носятся во вселенском пространстве и также населены существами, подобными нам, то есть, как и мы, происшедшими от обезьяны! Мужчины и женщины! Женщины и мужчины! Те из вас, которые уже родились на свет и сейчас где-то живут, и те, которые еще только родятся в последующие времена и когда-то где-то будут существовать, - ко всем вам обращаюсь я со своим пламенным братским словом: с сего числа и сего часа да не будет среди вас "знакомых" и "незнакомых" и да будете вы все "знакомы" друг с другом, каждый со всеми и все с каждым!"...

   Потом все тем же тоном манифеста Шибалин обраща­ется к сидящим перед ним слушателям:

   - И вы, члены нашего союза и наши гости, сколько вас тут сейчас есть в этом зале, если вы хотя капельку еще живые люди, а не окончательно одеревенелые манекены, вы тоже с сего числа считайтесь навсегда "знакомыми" друг с другом!

   Ураган рукоплесканий заглушает дальнейшие слова оратора.

   Хохот, визг, крики. Счастливо светящиеся лица, огнем свер­кающие глаза. Две женщины, подруги, бросаются друг к другу в объятия, смеются, плачут.

  - Наконец-то...

  - Дождались все-таки...

   Еще пронзительнее, чем прежде, прорезывают зал в раз­ных направлениях свистки.

   - Товарищи!!! Кончу тем, с чего начал: р-революции не было!!! Р-революция начинается!!! И да здравствует р-революция!!!

   Обессиленный Шибалин спускается с кафедры, садится на стул, припадает губами к стакану с холодным чаем...

  

  

  

  

   За столиками горячо обсуждают доклад Шибалина. Одни говорят за, другие против. Большинство первых.

  - Можно сказать, размахнулся! - На всю вселенную!

  - По всем планетам прошелся!

  - Шаганул!

  - Живых и мертвых колыхнул, затронул даже тех, которые еще не родились!

  - Всему человечеству открыл освежающую отдушину, а то ведь прямо задыхались!

  - Теперь-то будет легче!

  - Теперь-то, конечно, пойдет!

  - Теперь начнется!

  - Теперь так не останется!

  - Ай да Никита Шибалин! Можем гордиться таким че­ловеком!

  - Вот что значит широкая славянская натура!

  - Товарищ! При чем же тут национальность? Вы уже начинаете! Не можете без погромов! Девять лет революции ничему вас не научили!

  - В чем дело? Что ты гундосишь, черт носатый? Тебя никто не трогает, и ты молчи, пока не получил!

  - Что-о? От кого получу, уж не от тебя ли?

  - А хотя бы и от меня!

  - Попробуй! Только попробуй!

  - И попробую!

  - Руки коротки! Ваше время прошло и никогда не вернется!

   - А я вот тебе сейчас покажу, прошло или нет... На, получи!

   - А ты думаешь, я не умею давать? Н-на! Н-на! В анкете пишешь, сволочь, "сын крестьянина-хлебороба", а на самом деле сын сельского попа...

   - Н-на! Н-на! А ты вместе со своим отцом держал в Могилеве магазин готового платья, а в Москве выдаешь себя за рабочего... Н-на! Н-на!

   - Товарищи, что же вы делаете, вы с ума сошли, что ли? Драться в союзе?! Не понимаю таких людей: сами аплоди­руют идее Шибалина о "вселенском братстве народов", а сами ищут повода перекусить друг другу глотку! И это кто же? Чего же тогда ожидать от других, простых смертных?! Товарищи, не стойте разинув рты, помогите мне растащить этих двух людоедов! Смотрите, как больно они садят друг друга: в зубы, в глаза, в бока... Оба уже в крови, даже невозможно смот­реть... Вы этого тащите в эту сторону, а мы другого в другую. Ишь как сцепились - не расцепишь! Все волосы друг у друга повыдирали! У этого типа была замечательно красивая писа­тельская шевелюра, а теперь - полюбуйтесь, что от нее оста­лось: одни клочья! Теперь, без той шевелюры, его нигде не будут печатать!

   - То-ва-ри-щи!!! Будем считать, что ничего не случилось...

  

  

  

  

   Трое молодых людей бегут между столиками по залу за ускользающей от них "незнакомой" девицей, шутят, смеются.

   Первый, простирая за ней, как за убегающим счастьем, руки:

   - Стойте, гражданка, стойте. Куда же вы бежите? Разве вы не слыхали, что говорил Шибалин?

   Второй прихорашивается на ходу, поправляет наряд, при­ческу:

   - Ведь "с сего числа и с сего часа" все жители всех планет считаются раз навсегда "знакомыми" друг с другом! Разве вы не сочувствуете этому?

   Третий загораживает перед девушкой дверь: - Не пущу! Не пущу! И чего вы стесняетесь? Кажется, не маленькая, должна сознавать...

   Женщина приостанавливается перед загороженной дверью:

  - Я не стесняюсь, только я не привыкла так сразу...

  - Разве это сразу? - хохочут молодые люди.

   - Пустите меня! - умоляет их девушка, улучает момент и прорывается в дверь.

   Молодые люди юмористически переглядываются, строят несчастные рожи, потом смеются, ищут по залу глазами и, за­приметив другую в одиночестве проходящую по комнате де­вушку, бросаются к ней:

   - Ага! Вот эту не упустим!

   Окружают ее кольцом, приплясывают вокруг, кривляются, как бесенята. Первый:

  - Попались! Второй:

  - Теперь "познакомимся"! Третий:

  - Теперь вы наша!

   Девушка смотрит, нет ли где выхода из кольца.

   - Что значит "ваша"? Шибалин вовсе не об этом говорил!

   Видя себя оцепленной, делает плачущую гримаску, опус­кает хорошенькое личико:

   - У-у... Противные... Держите силой...

   Первый осторожно, но крепко держит ее за локоток:

   - Но как же с вами иначе, раз вы от нас убегаете?

   Второй:

   - Мы с вами попросту, мы по-товарищески вас просим: не уходите, посидите немножко с нами, побеседуйте!

   Третий кривляется у нее перед носом, паясничает, поет, как в оперетке:

   - Мы шибалинцы-с! Нам все можно-с! Мы ничег