Никандров Николай Никандрович - Путь к женщине

орогой!

  - Я не подхожу. Я только так. Мне только высказаться, а то потом всю жизнь буду каяться, что не сделал всего, что мог. Выскажусь и уйду! Навсегда уйду! На всю жизнь!

  - Уходите сейчас!

  - Уйду, если разрешите вымолвить вам только одну фразу...

  - Ни одной!

  - Одно слово...

  - Ни полслова!

   Она от него, он за ней; она от него, он за ней... Рядом быстрых движений то в одну сторону, то сейчас же в противопо­ложную она в конце концов отделывается от него.

   Измученный, апатичный, больной, он далеко отстает от нее, направляется к другу, падает возле него на скамью, как сражен­ный. С лицом умирающего:

  - Ф-фуу!.. Замучила!.. Прямо убила, насмерть убила!.. Ни с какой стороны подступа нет!.. И так пробовал, и этак!..

  - А вблизи она какая: тоже интересная?

  - Ого!.. Царица!.. Богиня!.. Вот такой жене я согласился бы подчиняться во всем, решительно во всем!.. Скажет: "Укра­ди". Украду! Скажет: "Убей". Убью! Лишь бы только пожить с ней, с такой!

   Устало смыкает глаза. Сидит, бессильно разметавшись по скамье, как мертвое тело.

   Друг, смеясь, глядит на него:

  - Идиотина! Какой ты ей документ совал?

  - Это так... Ордер на дрова...

  - Ха-ха-ха! На какие дрова?

  - На березовые...

  - Вот дурачина! Зачем же ты ей ордер на березовые дрова совал?

  - Растерялся... Не сознавал, что делал, что говорил... Руки трясутся, ноги трясутся, все трясется... Такая красавица!.. Смот­рел бы на нее и смотрел!.. До самой бы смерти смотрел!.. И вот кому-нибудь достанется... А кому? Быть может, какому-нибудь негодяю... А тут, когда, кажется, у тебя все данные есть, никак не можешь познакомиться с ней...

   Друг, недавно женившийся, поднимается со скамьи, прихо­рашивается, готовится:

  - Значит, теперь можно попытать счастье мне?

  - Валяй... Попробуй... Если познакомишься - меня по­знакомишь...

   - Ладно. Там посмотрим.

   Уходит от скамьи. Идет, подтягивается, смотрится на свою тень на земле вместо зеркала. Завидев невдалеке красавицу, отдыхающую на скамье, садится рядом.

   Вспоминает, что сегодня взял из комода чистый носовой платок. Достает белоснежный платок из кармана, долго демон­стрирует его перед глазами красавицы. Но она - ноль внима­ния на платок, на него и на что бы то ни было. Тогда он начинает настойчиво сморкаться в хороший платок. Сморкнет­ся и глядит на красавицу. Сморкнется и глядит, вертя в руках интеллигентную вещицу.

   Рассуждает вслух:

   - Насморк не насморк. Не разберешь что. Какая-нибудь простуда привязалась. А, может быть, это просто так и скоро пройдет...

   Красавица сидит, не подает никаких признаков жизни. Тогда он прячет платок и коротко, вкрадчиво заговарива­ет с ней:

  - Вероятно, отдыхаете? Она с презрением.

  - А вам какое дело?!

   Он, оторопев от ее резкости, тихо:

   - Как "какое дело"? Все-таки интересно...

   - А почему я вас не спрашиваю, что вы делаете: отдыха­ете или гуляете?

   Он радостно вздрагивает:

   - Можете спрашивать! Буду счастлив отвечать на все ваши вопросы, на все вопросы! Вот хорошо!

   Она молчит.

   - Отчего же вы не спрашиваете? Сами обещали спрашивать...

   Она в знак протеста топает в землю сразу обеими нога­ми и закрывается от него воротником летнего пальто.

   Тянется долгая пауза, во время которой он придумывает ряд новых вопросов:

   - Должно быть, недавно вышли из дому?

   Слышно, как она, вместо ответа, негодующе пырскает носом. Он:

   - По всему вероятию, уже скоро пойдете домой?

   Она со стоном отчаяния:

   - Да, да! Из дому! Домой! Только отвяжитесь, пожалуйста, от меня! Чего пристаете?!

   Он некоторое время убито молчит, потом достает часы, глядит на циферблат:

   - Знаете, уже который час?

   Она отмалчивается.

   Он прячет часы. Утомленно вздыхает. Разминает заси­девшиеся суставы. Придумывает, что бы еще сказать - не обидное и не глупое.

   - И не боитесь одни бульваром ходить?.. Вы женщина и вам надо бы остерегаться... Особенно этими боковыми малолюдными аллеями... Сюда все-таки разная публика ходит... Хорошо еще, что вам повстречался тут такой человек, как я, который может представить о себе любые рекомендации, от лиц партийных, беспартийных, от красных, белых, от каких хотите... А другой подошел бы к вам и совсем иначе запел...

   Красавица вскакивает, стоит. Набирает полную грудь воз­духа. Думает, решает, что делать. Он тоже встает.

   - Нагулялись? Конечно, уже такой час, что пора и домой.Кстати, я могу вас проводить. А то я видел, как тут одна подозрительная личность уже привязывалась к вам...

   Красавица надменно бросает слова через плечо, точно плюется в его сторону:

   - Не нуждаюсь я ни в каких провожатых! Сидите себе! Сама дорогу найду!

   Сделав от него шаг, она останавливается, поднимает лицо, проясняется, бодро улыбается вдаль:

   - А вот и мой муж идет. Наконец-то!

   Делает мужу зовущее движение рукой, как бы говоря: "Скорей, скорей"!

   При слове "муж" недавно женившийся прячет между плеч голову, отлетает мячом по воздуху сперва в одну сторону, потом в другую, точно заяц, путающий следы, затем по прямой линии мчится к своему другу, делает ему еще издали сигналы опасно­сти, и оба они исчезают.

   Сразу разлетаются кто куда и все другие мужчины, чьи бледные от волнения лица все время мелькали в зеленых кустах.

   Красавица, вздохнув свободно, успокоенная, довольная, воз­вращается на свою скамью. На ее гордом лице играет улыбка победительницы...

  

  

  

   - Конечно, этого никто не будет отрицать, вам, женщинам, трудно с нами, с мужчинами! - тотчас же говорит ей Шибалин, смело усевшись с ней рядом, точно хороший ее знакомый. - Но согласитесь, гражданка, что и нам с вами, с женщинами, тоже не легко!

   И Шибалин хорошо, вдумчиво улыбается ей, приветливо глядит на нее.

   Красавица в ужасе отскакивает от него. Сидя на другом конце скамьи, вздергивает руками, ногами, головой, спиной, жи­вотом:

   - Еще один!!! Уже который???
Потом умоляюще к Шибалину:

   - Гражданин, оставьте хотя вы меня в покое! Дайте мне хотя несколько минут посидеть спокойно на воздухе!

   Шибалин с благородством в голосе и лице:

   - Гражданка! Пожалуйста! Сидите тут, сколько хотите! Я ваш защитник! Если это, конечно, понадобится...

   Красавица, едва не плача:

   - В том-то и дело, что я не нуждаюсь ни в каких защитниках! В том-то и ужас, пока я тут гуляю, какие-то люди все время предлагают мне свою защиту! Я сейчас выдержала атаку сразу со стороны четырех! Только думала передохнуть, а тут - являетесь вы...

   Шибалин торжественно:

  - Гражданка! Я все видел - и тех четырех! Даже больше, чем четырех! Но смешивать меня с ними ни в каком случае нельзя! У них своя цель. ,У меня своя! В этом отношении я нисколько не похож на них! Я совершенно другой человек. Вы :ами сейчас убедитесь в этом! Для этого стоит вам только еще немного поговорить со мной...

  - Не желаю я ни в чем убеждаться! Вот еще! Я желаю только, чтобы вы поскорее ушли! Пересядьте на другую ска­мейку, на бульваре свободных скамеек много!

   Шибалин с проникновением:

   - Гражданка! Вы ли это мне говорите? И от вас ли я это слышу эти шаблонные, лишенные всякого смысла слова? Отбросьте все условности и скажите по совести, неужели вам, культурному человеку, не интересны знакомства все с новыми и новыми, совершенно неведомыми вам людьми?

   Она презрительно, одними губами:

   - Ничуть неинтересны!

   Он с удивлением:

   - С людьми другой среды, других воззрений, других мечтаний?

   Она по-прежнему:

   - Ну, так что же!

   Шибалин:

   - Но на земной планете такое неисчерпаемое разнообразие человеческих лиц, характеров, дарований, наклонностей!

   Она:

   - И пусть!

   Шибалин театрально воздымает обе руки вверх и произ­носит с громадной внутренней силой:

   - Но каждый новый человек - новый мир!!! Необъятный мир!!! Больший, чем Марс!!!

   Она:

   - А мне-то что?

   Шибалин хватается за голову, произносит срывающимся шепотом:

   - Какая дисгармония... Какая дисгармония...

   И еще тише, в сторону:

   - Такая возвышающая внешняя красота и такое унижающее внутреннее убожество!.. Что делать мужчине с такой... тварью?.. Что делать, кроме...

   Потом снова громко, сдержанно, трезво:

  - И все-таки, гражданка, несмотря ни на что, я буду про­должать начатый с вами разговор. Могу вам отрекомендовать­ся, сказать, кто я, если вы сочтете это необходимым предвари­тельным условием...

  - А мне зачем знать, кто вы? Не надо, не надо!

  - Но когда вы узнаете, кто я, тогда, быть может...

  - Но я не желаю этого знать!

  - Видите, гражданка, я ученый, и моя цель...

  - Я теперь тоже ученая! Научили! Довольно!

  - Однако до какой степени вы не понимаете меня, граж­данка!.. До какой степени!..

  - Прекрасно понимаю! Не беспокойтесь!

   Уверяю вас, гражданка, вы ошибаетесь! Я знаю, вы ду­маете, что я подхожу к вам, как к женщине, а между тем я подхожу к вам только как к человеку! Только!

  - Лучше всего никак не подходите! Никак! Просто уйди­те от меня и все!

  - Гражданка! Как подвижник независимой мысли, как труженик честного пера, как русский писатель, работающий в настоящее время над вопросом...

   Красавица, из-за волнения трудно улавливающая смысл его речи:

   - Если правда, что вы подходите ко мне не как к женщине, тогда говорите прямо, чего вам от меня нужно - без длинных предисловий!

   Лицо Шибалина веселеет:

   - Благодарю вас! Мне нужно от вас немногое, совсем немногое, сущие пустяки! Мне нужно только ваше откровенное мнение, вернее, подробное объяснение, почему вы так категорически отказались разговаривать с теми четырьмя приличными мужчинами - с четырьмя или больше, я не знаю, сколько их там было...

   Красавица не верит своим ушам:

   - Что-о??? Я??? Вам??? Объяснение??? Смеете требовать от меня объяснение??? До-пра-ши-вать???

   Задыхается. Не может говорить. Глазами утопающей по­водит вокруг, ищет посторонней помощи.

  - Чего же тут особенного? - со спокойной улыбкой спрашивает Шибалин.

  - Гражданин!.. Имейте в виду!.. Сейчас должен прийти сюда мой муж!..

  - Тем лучше, гражданка. Значит, дальнейшую беседу на эту тему мы поведем уже втроем.

  - Как-кое из-де-ва-тель-ство! Гражданин, прежде, чем при­нять свои меры, я вас в последний раз спрашиваю: вы уйдете от меня?

  - Ни за что! Понимаете: ни за что! Теперь-то уж ни за что не уйду! Раньше еще мог бы уйти! А теперь, после того, как вы сказали, что сюда должен скоро прийти ваш муж, я заинтере­сован вдвойне! Я не то, что не хочу уйти от вас, нет, я не могу, если бы и хотел! Во мне сейчас уже говорит не я, а спец! Вы, как еще никто, разбудили во мне специалиста своего дела, изыска­теля, собирателя ценного человеческого материала! Вы сами не отдаете себе отчета, какой вы дорогой для меня материал! Вы такой драгоценный, такой, можно сказать, в историческом смыс­ле, ископаемый материал! Зачем нам тратиться на археологи­ческие экспедиции в безводные монгольские пустыни Гоби, раскапывать там занесенные песком мертвые города Хара-Хото, когда каждый из нас ежедневно может видеть вокруг себя таких же окаменелых мертвецов! Сударыня! В переживаемую нами величайшую во всемирной истории эпоху, в эпоху воздухофлота, в эпоху радио, в эпоху Коминтерна, в эпоху кануна окончательного развала междугосударственных перегородок и слияния всех народов в одну трудовую семью, в эту изумитель­ную эпоху и вдруг - экземплярчик, подобный вам: "куль-тур-ная" женщина с микроскопическим, меньше чем муравьиным, кругозором! Ведь вы сами только что сказали, что новые миры, как и все вообще новое, вам чуждо и неинтересно! Вы сделали и некоторые другие, не менее любопытные признания! Это ли не замечательно? Это ли не находка? Это ли не клад для науки о человеке? Это ли не экспонат для музея, для музея человековедения?

   Красавица с испуганно выпученными глазами в сторону:

   - Это какой-то сумасшедший...

   Шибалин громко, с непонятным, вдруг налетевшим на него озорством школьника:

  - Сама сумасшедшая! Красавица вскакивает:

  - Я сейчас милиционера позову! Шибалин ей в лицо:

  - А-ме-ба! Ха-ха-ха! Она:

  - Такие оскорбления!.. Такие оскорбления!..

   Спешит к ограде бульвара. Мечется вдоль железного за­бора в одну сторону, в другую, как в клетке. Кричит с бульвара на мостовую:

   - Милиционер!.. Милиционер!..

   Оборачивается, глядит, не убегает ли Шибалин.

   А Шибалин сидит, широко раскинувшись. Чувствует себя необыкновенно свободно. Улыбается ей:

   - Не бойтесь, не убегу! Зовите же, зовите милиционера! Пост там, недалеко, на углу! Вы всей этой истории придаете еще более сложный, еще более содержательный оборот!

   У боковой калитки, среди раздвинувшейся зелени, как портрет в раме, возникает краснощекая физиономия мили­ционера.

  

  

  

  

   Милиционер, безусый карлик в слишком просторной, как бы отцовской фуражке, смешно оттопыривающей его уши, с суровым выражением лица, подбегает к красавице:

   - Чего тут?

   Красавица указывает рукой назад, на сидящего Шибалина, не может от волнения говорить, за каждым словом прерывается:

   - Их... было пятеро... даже больше... один остался, вот этот... а другие четверо убежали...

   Ушастый карлик, грудью вперед, порываясь сразу во все направления:

  - В которую сто рону они побежали?

   Красавица кивает дрожащим подбородком:

  - Туда... вон в ту сторону... давно...

   Милиционер сует в рот свисток, надувает румяные щеки, издает пронзительный свист.

   Потом подходит к Шибалину:

  - А вы, гражданин, не уходите, сидите здесь. Шибалин:

  - Я и не собираюсь уходить.

   На свисток из кустов лезет похожий на медведя дворник. Он в лохматой бурой папахе с бляхой, в буром дырявом замас­ленном ватнике, в бурых растоптанных валенках, с бурой боро­дой, начинающейся от глаз.

   Затем сбегается - постепенно утолщающийся - кружок любопытных.

   Милиционер к красавице, маленький к большой - оба в центре кружка:

  - Ну, рассказывайте, как было дело?

   Красавица утоньшенным против обычного голосом:

  - Вот этот мужчина и те пятеро...

   Милиционер, воинственно вздрагивая:

  - Какие пятеро?

   Красавица:

  - Которые убежали...

   Нахальный голос из толпы за чужими спинами:

   - Га-га-га! "Убежали!"

   - Они сперва вшестером преследовали меня... приставали, хотели насильно познакомиться... Потом, когда я кое-как отделалась от тех пятерых, попугала их мужем, ко мне привязался этот шестой и смело так, с угрозами, стал требовать от меня объяс­нения, почему я отказалась знакомиться с его компаньонами...

   Милиционер к Шибалину серьезно:

  - Гражданин, вы приставали к этой гражданке?

   Один голос из толпы к Шибалину:

  - Встань!

   Другой так же энергично:

   - Зачем? Не надо!

   И Шибалин вяло ворочается на скамье, точно не знает, вставать или нет.

   Не встает, сидит, отвечает:

   - В том смысле, товарищ милиционер, в каком вы предполагаете, я, конечно, к этой гражданке не приставал. Просто я хотел с ней поговорить, задать вопрос...

   Прежний нахальный закатисто:

  - Га-га-га! "Поговорить!"

   Милиционер Шибалину:

  - А вы разве с этой гражданкой были знакомые?

  - Нет. Вот поэтому-то мне и интересно было с ней по­толковать. Знакомые мне надоели.

  - Как же вы, гражданин, хотели "потолковать" с граждан­кой, когда гражданка эта даже вам незнакомая?

   Указывает рукой на красавицу - раздельно, сильно:

  - А может быть они за-муж-ние!!!

   Из толпы стравливают:

  - Д-да! Д-да!

   Красавица, тронутая сочувствием, едва не плача, тоненько, как девочка:

   - Уже шагу шагнуть не дают!.. Так и липнут везде, так и липнут!.. Ничего не боятся!..

   Милиционер Шибалину назидательно:

  - Слышите, что они говорят? При вас документ какой-нибудь есть?

  - Нет.

  - Как же без документа?

  - Не захватил с собой.

   Милиционер достает бумагу, карандаш.

  - Тогда вам придется до отделения дойти.

   Шибалин:

  - Это как понимать? Значит, я арестован?

   Милиционер что-то выводит на бумаге и в то же время отвечает ворчливо:

  - Никто вам не говорит, что вы арестованные... Из отде­ления справятся по телефону в адресном столе, есть ли такой, и вы пойдете себе домой... пока.

  - А потом?

  - А потом, глядя куда направят протокол. Если в нарсуд, по статье сто семидесятой, за хулиганство, то в нарсуд. Если нет - то нет. Ваша фамилия, имя, адрес?

   Шибалин говорит, милиционер пишет.

  - Где-нибудь служите?

  - Нет.

  - Чем-нибудь торгуете?

  - Нет.

   Милиционер проницательно смотрит на него из-под нале­зающей на уши фуражки. Потом, с неодобрительной усмеш­кой, к толпе:

   - Не служит, не торгует...

   И пожимает плечами.

   Толпа в знак солидарности с ним гудит.

   Милиционер снова к Шибалину:

  - Не рабочий же?

   Шибалин:

  - Нет.

   Милиционер разводит руками, улыбается публике:

   - Опять нет...

   Публика, чтобы угодить ему, холуйски, рабски гудит:

  - Гы... Гы...

  - Но какая-нибудь занятия у вас есть?

  - Конечно, есть.

  - Какая же? - спрашивает милиционер и хитро подми­гивает публике.

  - Я - писатель, - произносит спокойно Шибалин.

  - Пи-са-тель?

   У милиционера опускается рука с карандашом. На не­сколько мгновений он задерживает на Шибалине вниматель­ный взгляд. Потом говорит новым укоряющим тоном:

   - Тем более нехорошо так поступать...

   И уже без прежнего пыла принимается дальше писать.

   Между тем к месту происшествия на чернеющую толпу все время сбегаются новые любопытные. Они набегают и из других аллей бульвара, и с прилегающей улицы. Иные, ярые любители бесплатных зрелищ, перелезают через ограду на бульвар.

   Особенно много налетает мальчишек. Они так и лезут, так и просачиваются сквозь толпу взрослых в самые первые ряды:

  - Жаль, Ванька уже ушел домой - вот бы посмотрел! А мы с тобой посмотрим! Правда, Петя!

  - Ну да, правда!

   Баба елозит подбородком по широкой спине мужика:

   - Ты тут так неудобно встал, что за тобой никому ничего не видать.

   Мужик полуоборачивается к бабе, смотрит на нее сверху вниз, как на гадину:

  - А ты куда, в цирк пришла, опухлые твои глаза?!

   Баба брезгливо воротит от мужика нос:

  - Фу-у!.. Уже где-то нажрался, идол!

   Мужик с сознанием своей превосходящей силы, задиристо:

  - А ты мне подносила?

  - Тихо там! Мешаете писать...

   Дворник - с медной бляхой на драной, в клочьях, папахе - хватает за плечо вновь прибежавшего любопытного, отдирает назад:

  - Куда прешь? Не видишь: оцепление!

   Тот:

  - Я партейный. Мне можно.

   Дворник отпускает его:

  - Ну, лезь, шут с тобой. Мне не жалко.

   Тот, рыская глазами по земле, озабоченно к публике:

  - А где же она лежит?

   Публика:

  - Кто?

   Он:

  - А зарезанная?

   Публика:

  - А вон она стоит, с лицинером рассказывает.

   Тот разочарованно морщит и задирает нос:

  - У-у... Она живая...

   Недовольный, кислый, поворачивает обратно, пробирается вон из толпы.

   Второй вновь прибежавший:

  - Товарищ дворник, что тут случилось?

   Дворник нехотя в бурую бороду:

  - Так. Пустое. Обнакновенное скопление публики.

  - Ну, а все-таки?

   Остальные новые любопытные тоже к дворнику, дрожа перед ним и повизгивая, как щенята:

   - Расскажите, расскажите...

   Дворник, сплюнув в свободное между публикой местечко:

   - Ну, одним словом сказать, он к ней подсватался, вон тот, здоровый, думал, она из таких, из потерянных, которая этим займается, а она хвать - честная! Ну, и получилось вроде смятение; она на него наговаривает, он на нее. Не разбери-бери! Дайте кто-нибудь покурить...

   Мрачный мужик из-за спины дворника громким, хрипучим голосом:

   - Если ты честная, сиди, сволочь, дома, а не лазь, где не следовает!

   Находящийся тут же молодой мастеровой поводит одним плечом:

  - А может она не первый день с им гуляет?

   Мужик:

  - Знамо, не первый!

   Мастеровой:

  - Свои счеты!

   Мужик:

  - Своя бражка!

   Милиционер тем временем опрашивает красавицу:

  - Гражданка, ваше социальное положение? Красавица, как на суде, не своим голосом:

  - Никогда нигде не участвовала. Милиционер:

  - Я не про это.

   Первый подхалима высовывает нос из толпы:

   - Вас спрашивают, какой вы владеете недвижимой имуществой.

   Второй подхалима:

   - Воопче: пианино там, небель. Драгоценности может закопаны где: золотые кольцы, бруслеты, сережки, чисы...

   Милиционер на них карандашом:

  - Граждане! Вас не спрашивают! Не мешайте работать!

   Красавице:

  - Гражданка, как про вас написать? Вы где-нибудь служите?

  - Муж служит.

  - Ага. Стало быть, замужние?

  - Да. Замужем.

  - Вот это и надо было сразу сказать...

   Голос прежнего нахального в задних рядах толпы:

   - Га-га-га! "Замужем"!

   Милиционер продолжает:

  - Документик имеется?

  - Есть. Всегда ношу при себе. Достает из сумочки, подает:

  - Вы фамилию мужа моего должны хорошо знать.

   Милиционер читает раз, читает два, читает три раза - глазам своим не верит. Глаз не может оторвать от фамилии, проставленной в документе. Тычет пальцем в бумагу, то хмурит­ся, то улыбается, то опять хмурится:

  - Так... стало быть... это... это. это ваш муж???!!! Красавица отводит в сторону польщенные глаза:

  - Да, муж.

   Милиционер с таким выражением кивает головой Шибалину, точно говорит: "Эх, вы!.. И надо было вам!.."

   Первый голос из настороженно-присмиревшей толпы:

  - Фамилию ее скажи! Второй:

  - Огласи, как ее фамилия! Чтоб, значит, огласка была!

   Милиционер:

   - Граждане, это не ваше дело, какое ихнее фамилие, это дело милиции!

   Весь задний ряд толпы, прячась за стоящих впереди:

   - Фа-ми-лию!!!

   Милиционер:

   - Никакой фамилии я вам не скажу, сколько не кричите! Не обязан! Тем более что фамилие у них такое... такое...

   Из толпы:

  - Что не выговоришь?

   Прежний нахальный:

  - Га-га-га! "Не выговоришь"!

   Один мужчина из публики загораживает собой Шибалина:

  - Бежите, гражданин, пока милиционер пишет, не смотрит.

   Второй:

  - Да, да, бежите скорее, мы вас прикроем. Шибалин:

   - Благодарю вас. Но бежать мне нет никакой надобности. Наоборот, я очень доволен, что так случилось. Ведь вы, кажется, знаете, в чем дело... Так что для меня важно проследить всю эту историю, со всеми ее перипетиями до самого конца. По крайней мере многое новое узнаю. И вопрос о "знакомых" и "незнакомых", несомненно, имеющий мировое значение, таким образом получит в советских административных и судебных органах еще одно интересное осве­щение.

   Первый мужчина многозначительно:

   - А фамилию ее слыхали?

   Шибалин:

   - Ну, так что же? Слыхал. Тем лучше для меня, что ее муж носит такую авторитетную фамилию. Тем любопытнее будет узнать его личное мнение на этот счет. А то в печати они так путаются в этих вопросах.

   Милиционер подает дворнику бумажку:

   - На. Проводи их в район.

   Потом, за спиной Шибалина, подмигивает дворнику бро­вью, чтобы тот не прозевал, не упустил.

   Первый мужской голос из толпы недовольно:

  - А ее? Второй:

  - Да! Почему не забираете ее? Задние ряды:

  - Ее!.. Ее!.. Мадаму!.. Ишь, вырядилась в шляпку!..

   Милиционер:

   - "Ее", "ее"... Воете, сами не знаете чего! Ее без надобности! Они предъявили документы, и я записал! Ну, все окончилось, расходитесь! Вы чего тут стоите? А вы? А вы? Вы в которую сторону шли? В тую? В тую и идите, не стойте тут!

   Дворник с Шибалиным трогаются.

   Шибалин достает записную книжку, карандаш, делает на ходу беглые записи. Потом, перестав писать, идет с высоко под­нятым открытым лицом, на котором написано: "Как хорошо! Как хорошо! Материал-то какой! Материал!".

   Рассеянная милиционером толпа вновь собирается. Раз­резанная было на мелкие кусочки, она снова соединяется в одно целое.

   Первая баба из толпы, глядя вслед Шибалину:

  - Добегался!

   Вторая:

  - Как говорится, дурная голова не дает ногам покою!

   Первая:

  - Недели две отсидит!

   Вторая:

  - А это глядя под какую статью подведут!

   Первая:

   - Во всяком случае, там ему ум вставят, смотреть не будут!

   Вторая:

   - Так ему и надо! Идешь - иди своей дорогой. К незнакомым женщинам не приставай!

   Вдруг через толпу по направлению за уведенным Шиба­линым пробегает испуганная, растерянная Вера:

   - Стойте! - не своим голосом кричит она и простирает вперед руки. - Куда вы его ведете? Куда? Это же мой муж! Я его жена!

   В толпе массовое сенсационное восклицание:

   - Ух - ты!!! Ж-же-на!!!

   И все с округлившимися глазами, сплошной стеной ру­шатся за ней.

   Боковая аллея на долгое время пустеет...

   В чаще кустарника, у бокового выхода с бульвара на мостовую неожиданно среди бела дня вспыхивает электриче­ский свет, и несколько мгновений тревожно танцуют в воздухе, среди освещенной зелени крупные, кораллово-красные буквы: "Берегись трамвая!"

  

  

   Внутренность большого зала в разру­шенном доме.

   Крыши нет, ее заменяет открытое небо. Ни окон, ни дверей, вместо них в остатках красных кирпичных стен зияют ряды сквозных дыр. Полов тоже нет - голая, исчерченная прямыми тропинками земля с зеленеющей кое-где низенькой травкой, с высокими кус­тиками худосочного бурьяна в сырых углах.

   Передняя стена зала разрушена до основания. Только на самой середине ее уцелел небольшой кусок кирпичной кладки в виде косого паруса - да и тот вечно угро­жает падением.

   Остатки боковых стен невысоки: где в сажень, где в человеческий рост, где еще ниже. В них чернеют искусственно проломанные, захватанные руками дыры - очевидно, ходы в смежные такие же комнаты.

   Больше других сохранилась задняя стена.

   Над ее иззубренными краями и в амб­разурах окон виднеется далекое темное небо и панорама ночной Москвы с горящими в разных местах города - у входов в кино - яркими, цветными, ядовитыми на вид огонька­ми: малиновым, зеленым, оранжевым...

   Под фундамент этой стены в трех мес­тах подрыты чернеющие глубокой тьмой дыры, напоминающие лисьи норы. Это пролазы в сохранившиеся подвалы.

  

  

  

  

   Женская фигура без лица, с очень красивыми формами, вся с головы до ног закутанная в дерюгу из дырявых мешков, несколько мгновений стоит посреди развалин, облитая светом луны, точно бронзовая статуя, изображающая задумчивость. Потом медленными-медленными пластичными движениями она удаляется к задней стене, садится на камешек, скрещивает на груди руки и надолго застывает, как странное, незаконное, еще без лица изваяние.

   Антоновна, нагорбленная старуха с выбивающимися из-под темного платка космами седых волос, с синяком под глазом, сидит под той же стеной на кирпичах, сложенных в тумбочку, трудно задирает вверх голову, глядит в небо:

   - Луна-то, луна, а поглядите, девочки, какая оттуда надвигается наволочь... Как бы опять не пошел дождь...

   Осиповна, пожилая женщина с желтым опухшим лицом, с повязанной белым платком щекой, сидит рядом с Антоновной, устремляет взгляд туда же:

   - Да-да... Если и этой ночью польет дождь, опять все кинутся вместе с гостями в подвальные помещения. А сбегать в ларек, купить заранее свечей ни одна сука не позаботится!

   Антоновна бросает укоряющий кивок в ту сторону, где под боковой стеной молоденькая, в шляпке, Настя покуривает, сидя на камешке рядом со своим гостем:

   - Разве молодые когда-нибудь о чем-нибудь заботятся? Им лишь бы мазаться да рядиться! Только мы с тобой, Осиповна, и поддерживаем тут мало-мало чистоту и порядок. А то бы...

   Осиповна оглядывает земляной пол, качает головой:

   - А насорили как! А насорили как!

   Кряхтит, встает.

  - Пойти взять веник, подместь, что ли. Идет в угол за веником. Антоновна ворчит низко, раздельно:

  - Мусорить много охотников, а коснись убирать - некому! Вздыхает.

   Осиповна веником, сделанным из зеленого бурьяна, не торопясь сметает с земли в один угол бумажки от закусок, жестянки от консервов, коробки от папирос, пустые бутылки...

   Поднимает бутылку, рассматривает.

   - Если б не отбитое горлышко, можно было б снесть в ларек, получить залог...

   Бросает бутылку, метет дальше, натыкается на китайца, распластанного ничком на земле:

   - Эй ты, ходя, вставай! Чего разлегся на дороге? Не нашел другого места?

   Она сперва тычет его концом веника в мертвенно-жел­тую щеку, потом пинает носком башмака в бок.

   - Слышишь, китаеза?..

   С жестом досады бросает его в покое, продолжает мести:

   - Вот накурился этого самого дурману!

   Антоновна чмокает с завистью:

   - Значит, у человека есть, на что курить, если накурился. А мне вот и хочется понюхать, да никак не могу сбить полтинник на один порошок.

   Тоскливо стонет:

   - Иох!.. Хотя бы гость какой ни на есть подошел!..

   Смотрит на свой наряд.

   - Знаешь, Осиповна, была б на мне одежа почище да шляпка, да пудра, вышла б я сейчас на Неглинную да подцепила б себе какого барина! •

   Осиповна метет, усмехается:

   - Ну нет, Антоновна. Гулять по Неглинной да по Тверской наше с тобой время прошло: не те годы. Да и теперь там - где надо и не надо - горит такое электричество...

   Антоновна тоном сладостных воспоминаний:

   - Да... Было времечко, да прошло...

   Спустя минуту кричит в сторону резким голосом:

   - Настька! Манька-Одесса! И кто там есть еще, помоложе! Все-таки уберите с дороги китаезу, перенесите в дальнее помещение! Неприлично! Могут прийти хорошие гости!

&