Крестовский Всеволод Владимирович - Тамара Бендавид

sp;- с новым жаром воскликнул Каржоль. - Позвольте мне хоть написать к вам! Умоляю вас!..

   - Лишнее, граф, - я ни в чем не обвиняю вас больше. Поблагодарите лучше Бога, что все кончилось так, как теперь: оно лучше и для вас, и для меня, поверьте!.. Одно скажу: постарайтесь поскорее вычеркнуть меня из вашей памяти, как и я, в свой черед, постараюсь забыть вас. Прощайте!

   И Тамара, пожав еще раз руку Ольги, удалилась из гостиной, по-видимому, так же спокойно, как и вошла в нее.

  

   Вслед за ней и Каржоль взялся было за шляпу.

   - Куда же вы, граф?.. Останьтесь, мне еще надо поговорить с вами, - довольно любезно предложила ему Ольга.

   - О чем говорить нам больше! - с горькой усмешкой пожал он плечами.

   - Как знать. - Может быть, до чего-нибудь и договоримся, - отчасти загадочно улыбнулась она, опускаясь в кресло. - Присядьте и постарайтесь спокойно выслушать и взвесить то, что я скажу вам.

   Он молча покорился ее предложению и сел, все с тем же удрученно усталым, апатичным видом, который, казалось, говорил: все равно уж, как ни бей, больнее не ударишь!

   - Надеюсь, - начала Ольга, - теперь вы убедились окончательно, что Тамара для вас потеряна?

   - К несчастью! - согласился граф со вздохом.

   - А может, и к счастью, напротив. Почем знать! - возразила она с той же загадочной улыбкой. - Вы друг другу не пара, это ясно, и миллионов ее вам, все равно, не видать, как ушей своих, хоть бы вы на ней и женились. Но, по крайней мере, теперь вы видите, что я была права, когда убеждала вас бросить эту нелепую вашу затею с разводом?

   - Может быть, - уклончиво согласился граф.

   - Да не "может быть", а так! Это верно! - подтвердила Ольга таким тоном, как будто желала внушить Каржолю, - ты, мол, батюшка, не виляй, меня не проведешь, да и не к чему! - Ну, и что же? - спросила она, - намерены вы продолжать еще дело?

   - Н...не знаю, право. Я ничего еще не решил себе.

   - Так хотите, я решу за вас?

   - То есть, как это? - взглянул на неё граф с недоумением.

   - А так, что всю эту глупость надо бросить сейчас же, понимаете? - немедленно! - авторитетно и решительно, как бы тоном приказания, сказала Ольга.

   - И что ж затем?

   - А затем, взамен развода, я имею предложить вам нечто такое, что - надеюсь - устроит вас несравненно лучше.

   Каржоль тотчас же поднял голову и, как лягавый пес, насторожил уши.

   - Прежде всего, - начала она, - скажите мне откровенно, неужели вам не надоело это вечное мыканье по свету, в погоне за какими-то призраками и фантазиями, которые никак не даются вам в руки? Неужели вы еще не устали, не разочаровались? Или жизнь не достаточно еще вас побила и проучила?

   - К чему вы меня спрашиваете об этом? - проговорил он с горечью и грустью.

   - К тому, что смотря по вашему "да" или "нет", я буду знать, стоит ли предлагать вам то, что я думаю.

   - Что ж отвечать вам на это? - пожал граф плечами. - Мне кажется, ответом может служить та сцена, свидетельницею которой вы сами только что были. - Est-ce que vous n'etes pas encore persuade que jai perdu le combat et que je suis vaincu?

   - Да, я это видела и даже пред-видела. Стало быть, вы сдаетесь?

   - Что ж еще остается мне?! - печально усмехнулся он, склоняя голову.

   - Думаю, что ничего больше. И это, с вашей стороны, совершенно искренно?

   - Полагаю, лгать мне более нет нужды, и наконец, письма у вас в кармане, - это вам лучшее доказательство.

   - Правда и то, - согласилась Ольга. - В таком случае, и я буду с вами откровенна.

   Видите ли, в чем дело...

   И на минутку она приостановилась, соображая про себя, с чего бы начать половчее, но тут же решила себе, что лучшим дипломатическим приемом в данном случае будет плата за откровенность - откровенностью, тем более, что в случае упорства или отказа с его стороны, у нее есть еще в запасе и одна существенная угроза.

   - Вот уже два года, что я замужем, и живу на положении какой-то соломенной вдовы, - серьезно начала Ольга. - Не скрою, положение это довольно-таки странное, двусмысленное, - для меня, по крайней мере. По моим делам и отношениям, мне совсем не удобно, чтобы в свете смотрели на меня, как на какую-то не то разводку, не то сепаратку... Я вовсе не желаю, чтоб на вопрос обо мне, какая-нибудь графиня Дора или княгиня Зина, которые нисколько не лучше меня, подымали нос и делали сомнительную гримаску, или сухо отвечали бы "Je nе la connais pas". Таким положением может бравировать какая-нибудь авантюрьерка или кокотка, но я ни то, ни другое, и для меня оно неудобно. Раз, что я ношу имя, которое дает мне право на известное положение в обществе, и я желаю, чтобы все двери этого общества были открыты мне, на правах равной. Мне так нужно, - у меня есть свои виды и цели, которые по моим соображениям, требуют этого, и если разные светские и сановные мужья у моих ног, то этого мне еще не достаточно: я желаю, чтоб и их жены от меня не отворачивались... Как видите, я высказываюсь пред вами довольно откровенно? - улыбнулась ему Ольга с кокетливо подкупающей грацией.

   - Кажется, - согласился граф безразличным тоном, думая про себя: к чему это она клонит, однако?

   - Помнится мне, - продолжала Ольга, - что в день нашей свадьбы, вы, после венца, предлагали мне забыть все прошлое, все горькое и начать новую жизнь вместе, как следует... Если помните, я не отвергла вашего предложения безусловно, но тогда оно казалось мне несвоевременным... Мне думалось, что надо прежде дать всему улечься, успокоиться, придти в себя, даже проверить самих себя, а для всего этого нужно было время, и я отвечала вам, что пусть пройдет год, другой, и тогда мы посмотрим... не так ли?

   - Да, я искренно предлагал вам это, - согласился граф, - но вы-то, искренно ли вы давали мне взамен эту отсрочку?...

   - Я не совсем понимаю ваш вопрос, - слегка нахмурясь Ольга.

   - Ces malheureuses lettres, qui sont la, dans votre poche, madame, vous lexpliqueront bien ce que je veux dire! - пояснил он ей с выразительною горечью.

   Лицо Ольги передернулось досадливою гримаской.

   - Оставимте наше прошлое! - предложила она. - Ни вам до моего, ни мне до вашего нет дела!.. Я вас не спрашиваю, как жили вы и что делали за это время, - надеюсь, чувство деликатности и вам должно подсказать то же самое.

   Каржоль молча поклонился в знак согласия. Раз, что взывают к чувству его деликатности, может ли он не согласиться!

   - Итак, - продолжала она, - два года назад, я предоставила наш супружеский вопрос времени. Теперь, мне кажется, время это наступило. Мне надоело жить в фальшивом положении, мне - повторяю вам - это не удобно по многим причинам и многому мешает... а потому теперь уже я сама, в свой черед, спрошу вас, угодно вам жить со мною на тех условиях, какие я вам сейчас предложу? И если да, то эту "новую жизнь" мы можем начать немедленно.

   - Надо знать ваши условия, графиня.

   - Ah, mеrci bien! Вы в первый раз еще, вместо "сударыня", удостоили назвать меня "графиней". - Принимаю к сведению, - заметила Ольга в виде любезной шутки, но не без колкой иронии. - Итак, - продолжала она, - мои условия вот в чем: для света, для общества, partout et pour tous, вы - мой законный муж и сожитель; это ваша общественная роль, - понимаете?... До ваших будущих грешков, de vos petits amours мне нет дела, я охотно буду смотреть на них сквозь пальцы, но при одном лишь условии, чтоб вы не слишком афишировались ими: les convenances et les apparences avant tout, это помните. Наша супружеская внешность в глазах света должна быть если не безупречной, то, по крайней мере, не подавать поводов ни к каким лишним толкам и пересудам. Это должно быть совершенно приличное супружество, - мне так нужно. В состоянии вы выполнить такое условие?

   - В нем нет ничего трудного, - согласился граф.

   - Прекрасно, в таком случае, я принимаю вас к себе на житье, моя квартира достаточно просторна для нас обоих; у вас будет свой кабинет и своя отдельная спальня; остальные комнаты - общие, за исключением моей спальни и будуара, туда "вход воспрещается". Мой стол (повар у меня очень хороший) всегда к вашим услугам, экипаж тоже, в те дни, впрочем, когда я сама им не пользуюсь; ваш личный камердинер будет для вас нанят, - таким образом, со стороны удобств домашней жизни вы совершенно обеспечены. Светские знакомства должны быть у нас общие; впрочем, я охотно готова принимать и ваших собственных приятелей, если только это люди совершенно приличные. В воспитание нашего ребенка вы вмешиваться не будете, это уже мое дело, а за сим, во всем осталъном вам предоставляется полная свобода.

   Согласны вы на такие условия?

   - То есть, другими словами, я должен поступить к вам на содержание, чтоб служить для вас "светскими ширмами", не так ли? - спросил граф очень серьезно и сдержанно, но с таким оттенком, чтобы дать ей почувствовать, насколько ее предложение возмущает в нем внутренно все чувства порядочности и человеческого достоинства.

   - Не торопитесь оскорбляться, - предупредила его Ольга, - и позвольте в свой черед спросить вас: как вы полагаете, если бы вам удалось жениться на Тамаре и заполучить ее миллионы, вы бы не жили на ее содержании?

   - Это совсем другое, - возразил граф. - Если бы я женился на Тамаре, она, полагаю, не поставила бы мне условий насчет своей спальни, куда вход для меня, конечно, не "воспрещался" бы, и я был бы ее мужем как для света, так и для дома, а это уже исключает роль ширмы.

   - Вы слишком много хотите, граф, и при том сразу, - лукаво улыбнулась Ольга. - Нам надо еще привыкнуть друг к другу. Впрочем, - продолжала она, - могу вас уверить, что "ширмой" в том смысле, в каком вы полагаете, вам быть не придется; я не сделаю ничего, за что вам пришлось бы краснеть, и не скомпрометирую ваше имя, лишь бы вы сами его не компрометировали! Это вовсе не в моих расчетах, да и дела мои, наконец, слишком серьезны для этого. Конечно, у меня есть поклонники, но у какой же красивой женщины их нет? - это еще ровно ничего не доказывает, и при том же мои поклонники - это, по большей части, или "государственные старички", как я их называю, люди hors de soupcon, grace a leur ramollissement, или дельцы de la haute finance, из мира железнодорожников, концессионеров, разных прожектеров и учредителей, которые если и ухаживают за мной, то вовсе не с амурными, а с чисто деловыми целями, - стало быть, опасаться вам нечего. Со временем, я рассчитываю, что вы, в некоторых случаях, можете быть для меня даже хорошим помощником, и тогда мы, пожалуй, будем делиться барышами. Вы видите, я ставлю вопрос на совершенно деловую почву и, в сущности, предлагаю вам роль компаньона в деле, которое мною поставлено уже на довольно твердую ногу.

   - Но вы, кажется, забыли, Ольга Орестовна, мои средства, - я не имею достаточно денег, чтобы быть дольщиком таких предприятий, - уклончиво возразил граф. - Не расстрой вы моего брака с Тамарой, тогда другое дело: и ее капиталы, и сам я - все это могло бы быть к вашим услугам. А теперь что я могу принести вам, кроме лишней обузы? Ваше состояние мне известно, оно не настолько велико, чтобы вы не стесняясь могли содержать и себя, и весь дом, да еще и мужа на придачу. А не имея собственных средств, даже на карманные расходы, вечно глядеть все из ваших рук, выпрашивать у вас чуть не каждую копейку, - это было бы для меня слишком тяжело и стеснительно.

   - Во-первых, - приступила она к объяснению, - никаких особых средств и капиталов от вас не требуется; во-вторых, хотя мой капитал, что получила я в приданое, еще и существует, но он отчасти уже израсходован на всю эту обстановку, какую вы видите и которая мне совершенно необходима, а затем, остальную его часть я отделила в неприкосновенный фонд, на всякий случай. - Нельзя же тоже, чтобы и наш ребенок, в случае моей смерти, остался ни с чем, а потому на этот мой капитал я вовсе не рассчитываю. - У меня есть свои особые, деловые источники, которые дают мне порядочные средства, на которые, собственно, я и живу. Что же касается до ваших личных средств, то об этом я уже подумала раньше и могу предложить вам вот что: я предоставлю вам хорошее место, - на первый случай, хотя бы в роде члена правления в каком-нибудь кредитном или железнодорожном обществе, где вы, ничего не делая, будете получать тысяч пять-шесть в год содержания, - довольно с вас этого?

   - На первый случай, еще бы! - согласился граф. - Совершенно довольно!

   - А затем, я полагала бы, - продолжала Ольга, - через кого-нибудь из моих милых государственных старичков определить вас на службу. Нельзя, знаете, чтобы человек в вашем положении, с вашим именем, с вашими светскими достоинствами, чтобы мой муж, наконец, оставался без всякого служебного положения, - её a nous pose, шоп cher и пренебрегать этим не следует.

   - Да, но какое же место я могу получить! - усомнился граф с искренностью, делающею честь его самооценке. - Чин у меня небольшой, образование хотя и лицейское, но я так давно уже не служу, что трудно рассчитывать на что-нибудь порядочное, а тянуть лямку канцелярского чиновника, - на это меня не хватит.

   - Об этом не заботьтесь, - успокоила его Ольга;- ведь вам не служить, а лишь бы числиться; вам даже и жалованья никакого не нужно, при хорошем частном месте. Чины вам, все равно, будут идти своим чередом, ордена то же, - чего же более?! Одним словом, если вы будете паинька, я определю вас в одно из министерств, - лучше всего бы, конечно, chez mon vieux prince, по иностранным делам, - там можно уже ровно ничего не делать, а между тем служба на виду, иностранные ордена идут чуть не каждый год, - все это что-нибудь да значит! - d'autant plus que je veux voir mon mari bien decore.

   Граф молча поклонился ей с довольною улыбкой, - такая перспектива начинала ему нравиться.

   - Но это еще не все, - продолжала Ольга. - Через год, много через два, я постараюсь доставить вам придворное звание, я сделаю вас камер-юнкером - это мне устроить легче легкого... Оно хоть и не Бог-весть что, камер-юнкерство, но все же, мундир, визитная карточка, приезд ко двору. - Я могу тогда тоже быть представленною, - это не мешает в жизни. А со временем, будьте уверены, проведу вас и в камергеры, и жизнь ваша, право, будет не хуже других!.. Угодно?

   - Н...надо подумать, - ответил Каржоль, внутренно колеблясь.

   - Как?! - вы еще собираетесь думать? - от всей души удивилась Ольга.

   - Непременно, и как же иначе?.. Оно, конечно, очень заманчиво, но все же...

   - Ну, так я вас предупреждаю, - перебила она, сразу переменив свой дружески ласковый тон на решительный и холодный, - жить с вами порознь в одном городе мне совершенно неудобно. У меня свои избранный круг знакомства, своя недюжинная обстановка, а вы там будете жить в каких-то трущобных нумерах, тереться в разной грязи и знаться черт знает с кем, - все это будет только компрометировать меня и делать наши отношения вечною темой для злословия. Я этого не желаю. Будет или по-моему; или вы должны уехать навсегда из Петербурга, - одно из двух. И знайте наперед, - прибавила она весьма внушительно и твердо - если не уедете сами, добровольно и немедленно, то через неделю вас вышлют отсюда с жандармами, и вы очутитесь в каком-нибудь дальнем захолустьи, под надзором полиции. - Хотите вы этого?

   - Как! Cхватить человека и выслать ни за что, ни про что? - возмутился граф. - Да что это вы мне второй раз уже грозите все высылкой да высылкой?! Мы, славу Богу, еще не в земле кафров или готтентотов!

   - Ну, это уже мне знать, где мы и будет ли за что!.. Только будьте уверены, что мои друзья не затруднятся сделать для меня такую безделицу и что с моей стороны это вовсе не пустая угроза, - я не шучу, граф!

   - Да и я не шучу, графиня! Господь с вами, я вовсе и не думаю отказываться от ваших предложений, и если сказал, что надо еще подумать, то это лишь в том отношении, что мне хотелось бы несколько более выяснить... comment vous le dire...ma position intime aupres de vous, mon droit de mari, - voila ce que je veux savoir! Неужели же, в самом деле, живя под одной кровлей, мы навсегда останемся чужды друг другу pour toutes les jouissances conjugales!? Это было бы жестоко, хуже всякой пытки - жить с прелестною женщиной, называться ее мужем и не сметь прикоснуться к ней!.. Ольга! Вспомните наконец наше хорошее прошлое, ведь были же в нем радости - и какие!.. Ведь я же вам нравился когда-то, и я же любил вас!.. Скажу более: вы единственная женщина, которую я любил в своей жизни, единственная, какую я в состоянии еще любить, и...если хотите знать всю правду, я не переставал любить вас, - любил и ненавидел в одно и тоже время! Я и до сих пор люблю вас в глубине сердца!

   - А Тамара?., а Мариуца? - лукаво и недоверчиво усмехнулась Ольга.

   - Оставьте, в самом деле, - разве можно все это брать в серьезную сторону! - возразил Каржоль в свое оправдание, солидно логическим и убеждающим тоном. - Мариуца - это не более как мимолетное увлечение, а Тамара... Тамара даже и не увлечение, а просто расчет, неудавшаяся комбинация, и только.

   - Вот как!? - состроила себе Ольга притворно удивленную физиономию. - А кто же, скажите пожалуйста, полчаса назад, патетически восклицал перед нею, что любит, ее, и со слезами умолял не презирать его? Кто-же это?

   - Oh, madame, mais её nest quune maniere de pareer! ce sont des paroles! Надо же было кончить с ней сколько-нибудь приличным образом, согласитесь сами.

   И насколько искренно, полчаса назад, Каржоль плакал перед Тамарой и молил ее поверить хоть этим слезам его, насколько же искренно и убежденно произносил теперь свою последнюю фразу. По его натуре, и то и другое было для него совершенною правдой в обе данные минуты. Как тогда, так и теперь, он не лгал перед самим собою.

   Ольга даже от души рассмеялась при этом.

   - Как же вы хотите, - сказала она, - чтобы я после этого тоже брала au serieux все ваши уверения?!.

   - О, это совсем другое дело!

   И граф с искренним жаром, убежденно принялся объяснять и доказывать ей всю великую разницу между его чувством к ней и к другим женщинам, попадавшимся ему на жизненной дороге, - чувством, которое даже в самые враждебные минуты, несмотря на всю его злобу и ненависть к ней, каждый раз пробуждалось и пробуждается в нем, наперекор всему, какою-то даже болезненною страстью, при одном только виде Ольги, при первом прикосновении к ней. Он и ненавидел-то ее, и мстить-то желал ей именно потому, что любил ее, потому что она для него какая-то роковая женщина, - и вот почему жить с ней и не обладать ею, не сметь даже переступить за порог ее спальни было бы для него несносным мучением, адскою пыткой, из-за страха которой он невольно отступает даже перед такою заманчивой и блестящей перспективой, какую открывает ему Ольга.

   - Ну, хорошо, - согласилась она. - Вопрос о наших интимных отношениях я оставляю пока открытым, - это будет зависеть от того, насколько вы будете их стоить... Я не говорю ни да, ни нет, а там, со временем, посмотрим.

   - О, вы меня воскрешаете! - стремительно бросился к ней граф, ловя и целуя ее руки. - Вы подаете мне надежду, - я счастлив, я весь ваш и навсегда! Располагайте мною, как знаете, делайте из меня, что хотите. Я ваш раб, ваша собака!..

   - Значит, вы принимаете мое предложение? - деловито спросила Ольга, высвобождая из-под его поцелуев свои руки.

   - Безусловно! - воскликнул он в полном восторге.

   - В таком случае, можете перевозить свои чемоданы, - разрешила она самым благосклонным образом. - К завтрашнему дню комнаты будут для вас очищены, а пока поезжайте в какой-нибудь хороший мебельный магазин и выберите себе приличную обстановку для кабинета и спальни. Счет прикажите доставить ко мне, я заплачу, что будет стоить.

   Каржоль запротестовал было с чувством собственного достоинства, что это-де он может сделать и на свои деньги, но Ольга не захотела и слушать.

   - Что раз я сказала, то так, - заметила она ему тоном, не допускающим возражений, - и если вы не желаете, чтобы между нами выходили неприятности, вы никогда не будете мне прекословить, - примите, мой друг, это к сведению.

   После этих слов, Коржоль сразу почувствовал, что он попал к ней под башмак, в безусловное подчинение. Но, к собственному его удивлению, сознание это нимало даже не огорчило его. - Что ж, может, оно и к лучшему, - подумалось ему, "по размышлении зрелом". - "Да с нашим братом иначе и нельзя, ценить не будем. А зато уж за плечами такой женщины, как за каменной стеной можно жить спокойно!"

   Он только позволил себе, после этого, в ее же интересах, выразить свое сомнение, удобен ли будет ей, по отношению к своим уважаемым друзьям и знакомым, такой внезапный переезд его в дом? Не следует ли сначала подготовить их немножко к такому экстраординарному событию, а то, как бы оно не вызвало разных неосновательных комментарий и недоумений - зачем и почему, мол, в самом деле, человек вдруг ни с того, ни с сего, точно с неба свалился?!

   Но Ольга возразила ему, что, напротив, если уж сходиться, то именно теперь, а не позднее, потому что теперь самое благоприятное время для этого, она только что вернулась из-за границы, а он с войны; знакомые ее, большей частью, еще не собрались к зимнему сезону, а когда соберутся, то эта их супружеская reunion будет уже совершившимся фактом, который не возбудит ни в ком особенного удивления, ни особенных толков в ее обществе; все найдут ее самым обыкновенным делом, тем более, что война - это такая веская и законная причина для продолжительного отсутствия мужа! - Словом, toutesles apparences seront sauvees, - в этом граф может быть совершенно спокоен.

   И он успокоился, отдав в душе должную справедливость сообразительности и находчивости своей супруги. - "Нет, за нею, действительно, не пропадешь! Это из ряду вон женщина!"

   Давно уже не чувствовал он себя так хорошо, так спокойно и в таком отличном расположении духа, как сегодня, отправляясь, по поручению Ольги, выбирать себе мебель. - "И в самом деле", - думалось ему, "из-за чего человек столько лет мытарился в нелепой погоне за каким-то мечтательным, призрачным счастьем, когда настоящее-то самое реальное счастье и благоденствие - вот оно, тут, под боком!.. Да и надоело уже ему натыкаться в жизни на одни только барьеры да капканы, встречать одни лишь неудачи да прорухи и вечно оставаться в дураках! - Нет, довольно уже!.. Basta!.. Жизнь изрядно-таки поколотила его, намаялся он, настрадался, устал... теперь ему хочется только покоя и комфорта. А тут вдруг и покой, и комфорт разом!.. И повар, говорит она, отличный, и содержание в шесть тысяч от какого-то там "Правления", и камер-юнкерский мундир в перспективе... И будет он, наконец, как все, - чего же еще ему надо!.. И если эти "все" ни за что, ни про что пользуются такими благами, то почему ж бы он один был лишен на них права! Разве же он не такой "как все"? Чем он хуже их и чем они выше его? - Все такие же дети своего века, - худы ли, хороши ли, но они так созданы, сама жизнь сделала их такими.

   И вот живут же, пользуются!.. Неужели он один должен быть исключением?! - Нет, и по своему рождению, и по своему воспитанию, - словом, по всему решительно, он имеет полное право на свою долю в общем пироге избранных, - право на обеспеченное содержание, на приличное и солидное положение в обществе - естественное право detre comme tous, - cest-a dire, comme tous les gens comrae il faut - потому что со всеми "иными" не может же он считаться!.. И судьба наконец-то готова отдать ему должное, что с ее стороны будет только простая справедливость, не более, за все его испытания и неудачи. Нет, вот оно, истинное-то счастье, - это подле умной женщины. А он, дурак, искал каких-то жидовских миллионов в тумане и все ждал, скоро ль придет к нему счастливая талия! - Ан глядь, - талия- то подошла вдруг оттуда откуда, никогда и не чаял!.. Et сest toujours la femme!.. Tout dans la femme, tout par la femme et tout pour la femme, - cest de la philosophie ca!

   Все эти соображения и мысли погружали его даже в сладостно размягченное, елейное умиление, и он, за первым своим "домашним" обедом en tete a tete, к которому удостоила пригласить его сегодня Ольга, не воздержался, в отзывчиво сердечном порыве к откровенности, сочувствию и дружбе, чтобы не поделиться с нею, как с "женой", этими своими мыслями, высказав ей при этом, что в конце концов, после всех своих шатаний, только теперь уразумел истинное свое назначение, - это именно, быть мужем такой женщины, как Ольга.

   - Chaque vilain trouve sa vilaine, mon cher! - ответила она ему на это, в виде шутливого нравоучения, быть может, и не подозревая, что на этот раз сама истина глаголет ее устами.

  

   Возвратясь домой в несколько возбужденном состоянии от всей этой сцены, какою сопровождалось ее последнее свидание с Каржолем, и от радостного сознания, что, слава Богу, все уже кончено и с ним, и с письмами, Тамара сгоряча, под первым, не остывшим еще, впечатлением, принялась писать к Атурину. В подробном и длинном письме она изложила ему, на первом плане, это крупное событие своей жизни и затем рассказала все, что случилось с нею после их разлуки. Радостное чувство, порождаемое сознанием своей окончательной свободы от нравственных пут Каржоля, невольно переливалось и в ее письмо, сказываясь чуть не в каждой его строчке, даже в ее нервном, порывисто быстром, на этот раз, почерке. Теперь она вольна располагать собою как хочет! И если Атурин не забыл ее, если он все тот же, то одно его слово, один призыв - и она тотчас же бросит все и примчится к нему хоть на край света, и всю, всю себя, всю жизнь свою, всю свою душу отдаст ему и посвятит на все доброе, разумное и честное, что только он ей укажет!

   Письмо свое она не успела докончить и отправить в этот же день, потому что пришла Любушка Кучаева и стала торопить ее в "город", за необходимыми покупками к дороге, так как обе они еще вчера вечером условились между собою ехать в Бабьегонск вместе, на половинных расходах, и все покупки свои, заодно уже, делать вместе. - Любушка ведь уж гораздо вернее, чем кто-либо знает, где, что и как купить лучше и дешевле, она умеет и выбрать, и поторговаться, а без нее Тамару, пожалуй, надуют, возьмут втридорога и подсунут какой-нибудь гнили из залежалого. Времени остается им немного, а потому ехать, ехать и ехать сейчас же! Корреспонденции свои можно кончить и потом, на досуге. - Словом, она заговорила, заторопила и затормошила Тамару так, что той оставалось только, чтоб не расстраивать компанию, поскорее сложить свой бювар и беспрекословно следовать за энергичною Любушкой. Вечером тоже не удалось окончить письмо, потому что к Любушке пришли гости, какая-то ее подруга да две родственницы, и все они вместе чай пили и заболтались. На другой же день утром, после здорового, крепкого сна, проснувшись уже с успокоенными нервами, когда весь первый пыл и вся резко яркая сторона вчерашних впечатлений успели уже поохладиться и несколько сгладиться, а приподнятое, возбужденное настроение духа улеглось и заменилось более ровным, обыденным своим состоянием, Тамара снова взялась за письмо, чтобы продолжить его, но предварительно перечитав все страницы, осталась им не вполне довольна. Общий тон его показался ей теперь чересчур уже порывистым и страстным; но это бы еще ничего, а главное то, что на более спокойный, более рассудочный взгляд, у нее явились некоторые рефлективные соображения, критическая проверка самой себя и взвес уже сложившихся известным образом обстоятельств, которые она вчера упустила как-то из виду, но с которыми во всяком случае приходится считаться.

   Прежде всего, ей показалось, это этим письмом своим она сама теперь как будто навязывается Атурину, как будто ловит его на сорвавшемся когда-то у него слове и желает воспользоваться им только потому, что у нее окончательно лопнуло дело с Каржолем. Не вправе ли он будет подумать о ней именно это?.. Отчего же раньше не вздумалось ей писать к нему! Разве для этого не нашлось бы достаточной темы и материала? - Но нет, она пишет только теперь, то есть, после того уже, как порвала с графом. Тут, дескать, сорвалось, - не клюнет ли там? Не удалось де быть "графиней" с громким именем Каржоль де Нотрек, можно в крайности помириться и со скромной кличкой "madame" Атуриной. Но ведь "madame Атуриной" она могла бы давно уже быть, если бы хотела. Отчего же она тогда отклонила простое, честное предложение этого самого Атурина? Из-за гордого побуждения остаться педантически верною своему слову, вопреки всему и несмотря ни на что! Да, это так кажется ей, и она знает, что это так, - ну, а он? почему он непременно должен думать то же самое? Потому, что ей так угодно?.. А не могло ль бы ему придти в голову, что отказ ее, пожалуй, был основан на более своекорыстных расчетах, на том, что Каржоль казался ей все-таки более "выгодным" женихом и что хотелось, к тому же, быть графиней?

   Почему она остановила Атурина и не захотела его слушать, когда он, при последнем свидании в госпитале, пытался было разоблачить ей, кто и что такое этот граф Каржоль? - Не вправе ли он был после того думать, что именно поэтому?.. А теперь вдруг к нему, - теперь и он хорош, как пришла крутая минута!.. И почему она так уверена, что Атурин непременно должен и до сих пор считать ее за высокоидеальную, безупречную личность? Разве она этими своими поступками не давала сама ему повод подумать о ней и противное? Если он никогда ни малейшим намеком не высказывался ей в таком смысле, то не следует ли скорее отнести это к чувству его деликатности? И если даже в последнюю минуту разлуки он напомнил еще раз свои слова, прося рассчитывать на него, что бы ни случилось с нею в жизни, то не был ли это просто порыв великодушия, под влиянием увлечения ею, которое теперь, может быть, уже и остыло? - Ведь она не оставила ему ни малейшей надежды; она даже не в переписке с ним, и потому не знает ни что он делает, ни что думает, ни что чувствует. Очень может быть, что он считает ее уже замужем и потому постарался убить свое чувство; может быть, даже нарочно сошелся с другою женщиной, чтобы скорей заглушить его... Да и почему бы, в самом деле, не могли образоваться у него за это время отношения к более достойной девушке или женщине, на которой он мог бы жениться? Что ж тут невозможного! - Свет не клином сошелся, а он свободен...

   Но если бы даже и не так, то все-таки, получив ее письмо, в каком нашелся бы он положении? - Человек прочно оселся уже в Болгарии, служит, работает там, занят своими делами; у него, без сомнения, уже образовались там свои служебные и житейские отношения, установилась определенная жизнь, есть известные виды и цели, - и вдруг, из-за ее письма, бросить все это и лететь к ней! - Да легко ль бы ему было это, раз что у него жизнь сложилась уже совсем иначе, и притом так что она, Тамара, не входит более в расчеты и планы этой жизни?..

   Но, наконец, пускай он все тот же, что прежде, и все так же любит ее, - и вот, она пишет, что готова лететь к нему хоть на край света, по первому его отклику. Хорошо, но с чем же это полетит она? на какие средства? - С бабьегонским местом, конечно, пришлось бы немедленно же покончить, нарушить только-что подписанное условие, возвратить подъемные деньги, которые уже тронуты ею, и остаться лишь при своих собственных тридцати с чем-то рублях, на которые не далеко уедещь. Заработать не на чем, достать негде, занять не у кого, - да и кто даст ей! - Пришлось бы, значит, просить у того же Атурина, - пришлите, мол, на выезд, если желаете меня видеть, - но ведь это уже ни на что не похоже!.. И выходит в конце концов, сугубая и самая бесцеремонная с ее стороны навязчивость. Нет, этого она не сделает!

   Раз, что она не хотела воспользоваться своим счастьем тогда, когда оно само шло и просилось к ней в руки, когда одного ее "да" было достаточно, чтоб это счастие прочно установилось для обоих навеки; раз, что она так решительно отвергла его в ту пору, - теперь уже собственная гордость ее и самолюбие не позволят ей, словно бы малодушной и капризной девчонке, искать и добиваться его возврата. Что с возу упало, то пропало, говорит пословица. Пускай даже это ложная гордость и фальшивое самолюбие; пускай она сама чересчур мнительна и склонна на все скептически, даже преувеличивать все в дурную или мрачную сторону (что ж делать, таков уже ее недостаток!), но уже один тот факт, что из ее отношений к Атурину ничего не вышло, и что она не захотела или не сумела взять и его, и с ним свое собственное счастье, когда они сами давались ей, - одно уже это доказывает ясно, что, значит, ей не судьба быть за этим человеком. А не судьба - это то же, что не Божья воля. Значит, она не была достойна такого счастья. Стало быть, нечего ей и теперь самопроизвольно насиловать жизнь, вопреки обстоятельствам, слагающимся совсем не так, как ей хотелось бы. И вспомнилась ей тут хохлацкая поговорка, которую не раз приходилось слышать в родном Украинске, - "нехай буде що буде, а буде то, що Бог даст!"- Пусть так! Он знает лучше, куда и зачем ведет ее...

   И письмо так и осталось недописанным в ее бюваре.

   Через день она уехала вместе с Кучаевой в Бабьегонск.

  

  

   Источник текста: Крестовский В. к80 Тьма Египетская. Тамара Бендавид. Торжество Ваала. Роман-трилогия. Деды. Историческая повесть: В 2 т. Том 1: Тьма Египетская. Тамара Бендавид. - М.: "Камея", 1993.- 592 с.

   OCR: rvvg, март 2011 г.