Крестовский Всеволод Владимирович - Тамара Бендавид

о опять масса дел и поручений, актриски, оперетка, приятели, - все это помогло ему, наконец, отрешиться от своего угара и забыть Мариуцу, но оно не заставило его вспомнить Тамару. Он до такой степени все это время прожигал свою жизнь, что Тамара отошла от него на самый дальний план, как нечно смутное, бледное, даже неприятное для воспоминаний. К тому же он совсем потерял ее из виду, - Бог знает даже, где она теперь находится. Да впрочем, в сущности, и беспокоиться ему в особенности не о чем: Тамара, конечно, все такая же, и стоит ему лишь поманить ее, - она сейчас же все позабудет и прискачет хоть куда угодно.

   Но вспоминая обо всем этом теперь, в купе вагона, Каржоль спохватился, что скоро, однако, год - целый год, как он ее не видел и не писал к ней. Это стало ему крайне досадно, но - что же делать! - надо как ни на есть поправить свою проруху. И он решил себе, что, по приезде в Петербург, сейчас же напишет ей длинное, горячее послание, разукрасив его всеми возможными доводами в свою пользу, и еще в пути стал придумывать на досуге, как и чем оправдываться в письме перед нею.

  

   Подъезжая к Петербургу, Каржоль долго колебался, остановиться ли ему "по привычке" у Демута, или избрать на сей раз какие-нибудь скромненькие, но приличные "нумера", по рублю в сутки. Хоть это и свинство, собственно говоря, жить в рублевых нумерах, черт знает где и черт знает с кем, но, во внимание к тому, что фонд его, и без того уже не великий, с каждым днем неизбежно должен был все таять, граф решил "выдержать характер", смирить себя на время и удовольствоваться какими-нибудь "chambres garnies", пока судьба не пошлет чего-нибудь лучшего. Таким образом выбор его пал на меблированные комнаты, содержимые в четвертом этаже громадного дома на Вознесенском проспекте рижской молодящихся лет девицей, Амалией Францевной Шписс. Доставил его сюда "нумерной" прямо с вокзала, вместе с чемоданами. Рижская девица, с подведенными глазами и взбитой прической, была польщена тем, что у нее останавливается "граф", да еще такой красивый, - "ganz zierlich, fein und ein so hoftlicher Cavalier!"- и потому уступила ему довольно приличную комнату за тридцать рублей в месяц, - "aber so bulig nur fur den Herrn Graf". - и даже предложила некоторые удобства, вроде утреннего Milchcaffe und das Friihstuck, und den Mittag, ganz complet, oder auf Portionnen - как угодно - за очень умеренную плату. Граф нашел, что и это все, по нужде, будет очень ему кстати, хоть и придется, вероятно, морщиться от жареных подошв и глотать эссентукские лепешки против последствий чухонской кухни, но - что же делать! - надо пока смириться и привыкать. С его стороны это было чисто героическое решение, и он сам удивлялся своему стоицизму.

   Fraulein Schpiess с первого же дня стала особенно усиленно ухаживать за графом, как за самым почетным, самым знатным своим жильцом и всячески заботиться о его комфорте. "Ах! В свое время она тоже была знакома и с графами, и с баронами!" Она даже собственноручно по утрам пыль обмахивала петушиным султаном с его письменного стола и цветы в его комнате поливала, а встречала и провожала его не иначе, как книксенами, и ежели говорила с ним, то непременно со сладкой ужимкой и играя глазами. Граф находил, что хотя это и глупо в таком солидном возрасте, но не мешает, ибо лучше пусть ему сентиментально и благосклонно улыбаются, чем глядят букой: от благосклонности зависит кредит, в котором никогда не лишнее иметь заручку, и потому он милостиво позволял ухаживать за собой, принимая это со стороны "Fraiilein Amalia" даже как должное.

   Освоившись в новом своем положении и разобравшись с чемоданами, он на другой же день отправился в Правление "Красного Креста" за справкой насчет Тамары и узнал не только о месте ее нахождения в сан-стефанском военно-подвижном госпитале, но и еще то, весьма важное для него обстоятельство, что сестры Богоявленской общины возвратятся в Петербург не ранее осени. Это последнее обстоятельство истинно обрадовало графа. До осени, слава Богу, еще далеко и, значит, в это время он успеет покончить свое бракоразводное дело ранее приезда Тамары, чтобы встретить ее уже настоящим женихом и - сейчас же под венец, без проволочек! А уж потом, женившись, можно будет как-нибудь, в подходящую минуту, открыть ей свои прошлые "ныне пока еще - увы! - настоящие" отношения к Ольге, представить нею низость ее шантажного с ним поступка, совершенного при помощи внезапности и наглого насилия, и все, чего ему стоило сбросить с себя брачные узы ради Тамары, - но открыть и представить, разумеется, насколько это нужно и в таком освещении, в каком ему выгодно.

   В тот же день вечером он воздержался даже от искушения прокатиться в "Ливадию", где шла "Ваrbе bleuе" с очень интересными "новыми" француженками, или отправиться, по старинке, в любезный сердцу "Демидрон" с его Филиппо, Грендор и Кадуджами, - всем этим стоически пренебрег он и засел за известное уже письмо к Тамаре, которое на следующее утро и пошло по назначению - в Сан-Стефано..

   Видеться с Ольгой он находил пока преждевременным. Она не должна и подозревать о его присутствии в Петербурге; пусть лучше этот процесс нагрянет на нее совершенно неожиданным сюрпризом. Но вот вопрос: где найти адвоката? Граф как давно уже расстался с Петербургом, что теперь совсем "pas au courant" относительно его жизни, общества, дел и знаменитостей. Не по календарю же разыскивать их, тем более, что по этим бракоразводным делам есть свои особые "специалисты", которые в дела другого рода, по большей части, уж и не путаются. Вот напасть на такого-то "специалиста" ему и важно, а где возьмешь его без рекомендации, да и за рекомендацией к кому обратишься? - Дело все-таки щекотливое, свое, интимное, в которое посвящать без особенной надобности и прежде времени посторонних людей не следует. Положим, ом мог бы разыскать кого-нибудь из прежних своих светских приятелей и к ним обратиться за советом, но лучше пока этого не делать: почем знать, а вдруг кто-нибудь знаком с его женой? Раздумывая, как ему быть в своем затруднительном положении, граф напал на счастливую мысль: не лучше ли всего ехать ему прямо в консисторию, обратиться там к кому-нибудь из "подходящих" чиновником и просить его указать хорошею адвоката? Ведь кому как не им известны все такие "специалисты"! И граф на другой же день так и сделал.

   В консистории он, однако же, поступил "en diplomate", то есть, не выложил так-таки прямо, что специалист-де нужен ему для себя самого, но, на всякий случай, "pour sauver les apparences" и из предосторожности, свернул дело на "одного приятеля", который желает-де начать с женой бракоразводный процесс и просит его справиться насчет подходящего адвоката, так вот - не можете ли указать, какого, только хорошего?

   Там были так любезны, что указали ему даже нескольких - и "поважней", и "попроще". Если дело, мол, сложное, затруднительное, то нужен специалист "поважней", чтобы, неровен час, не провалить его; а если обыкновенное, то можно и "попроще". Каржоль записал себе в книжку несколько адресов и, поблагодарив, решил отправиться сначала к адвокату "поважней"- посмотреть, что это за птица и чего она может стоить. Смутила его немножко только фамилия: жидом что-то пахнет. Яков Моисеевич Смаргунер. Неужели же и по этим делам нынче жиды орудуют?! Господи, уж и в консисторию пробрались, к пресвитерам!

   Господин Смаргунер занимал очень приличную квартиру на Литейной в бельэтаже одного из домов затейливой архитектуры, - и первый же взгляд на его приемную, где графу пришлось подождать несколько времени до аудиенции, убедил его, что здесь дело пахнет, должно быть, не кушами, а уймами денег. Куда ни плюнь - все или роскошный буль, или дивная бронза, группы Либериха в углах, кантонские инкрустации на разных эбеновых этажерках, севр на лампах, вьюсаксы на стенных кронштейнах; на каждом буфе драпировки, на каждой мебели так и лежит печать Лизере или Лавотона. Но - странное дело! - все это носит такой случайный, смешанно-сбродный характер, что невольно наводит на подозрение - не приобретены ли вещи эти задешево и по случаю с аукциона, или накуплены зря у Дарзанза, Давида, Юнкера только потому, что в глаза по своему блеску оросились? Во всяком случае, это истинно "адвокатская" обстановка, видимо, была устроена на тщеславный показ и рассчитана на то, чтобы сразу бить ею в нос каждому вновь являющемуся клиенту.

   - Прошу покорно! - высунул адвокат по направлению к Каржолю свой нос из дверей кабинета, откуда только что вышла перед ним какая-то стройная дама в черном шелковом платье под густой опущенной вуалью.

   Тот вошел в кабинет, где на каждой вещи точно так же лежала печать жирных кушей, но уже в характере роскошно комфортабельной простоты, солидности и серьезности.

   - Граф Каржоль де Нотрек? - в виде вопроса, прочел "специалист" на визитной карточке, еще раньше переданной ему через приличного фрачного лакея.

   Граф утвердительно кивнул на это кротким поклоном.

   - Прошу садиться. Дело имеете?

   - Н-да... то есть... приятель один... хотелось бы посоветоваться, заговорил Каржоль, несколько путаясь и стесняясь.

   Господин Смаргунер с видом делового человека взглянул на свои золотые часы, как бы давая этим чувствовать посетителю, что время мое - деньги мои, и расположившись за роскошным письменным столом, сосредоточенно приготовился выслушать.

   - Прошу объяснить, - предложил он несколько суховатым, как бы официальным тоном.

   Граф, невольно чувствуя какую-то внутреннюю неловкость и потому смущаясь, принялся кое-как и не без запинок излагать ему сущность своих намерений и обстоятельства дела, а сам в то же время, вглядываясь порою в тонкие и несколько хищные черты гладко выбритою и выхоленного лица его, обрамленного одной лишь "американской" бородой, без усов, все более и более убеждался, что перед ним сидит человек непременно семитского происхождения. Это был плотный мужчина лет под пятьдесят, безукоризненно и солидно одетый весь в черное, с солидным и даже внушительно важным выражением лица, которое точно бы давало заранее чувствовать, что человек знает себе цену и считает ее на очень крупные цифры. "Черт его разберет, что он теперь себе думает!", - с некоторым беспокойством шевелилось в душе Каржоля, - "Точно сфинкс какой, сидит и глазом не моргнет! Разбери его!"

   Изложение дела дошло, наконец, до писем Ольги к Аполлону Пупу, в смысле самых существенных и важных доказательств.

   - Письма с вами? - коротко спросил господин Смаргунер.

   - Со мной, - предупредительно сделал граф движение рукой к боковому карману.

   - Попрошу показать.

   - Позвольте, я вам прочту их, - это не долго...

   - Виноват, я должен видеть их и... вникнуть в степень их важности.

   Граф понял, что Смаргунер желает читать сам и... - хоть и не совсем-то это было ему приятно, но нечего делать, - передал адвокату известный пакетец.

   Тот солидно вздел на нос золотое пенсне, неторопливо развернул письма и записочки, с видом опытного следователя осмотрел их внешность и систематически стал прочитывать про себя одно за другим, подкладывая их по мере прочтения в прежнем порядке, и затем, вложив опять все в пакетец, передал последний графу.

   - Это все? - спросил он.

   - Все.

   - Гм... Не много. Других доказательств не имеете?

   - То есть... каких же еще? - спросил Каржоль с недоумением.

   - Более веских, в смысле юридическом.

   - Помилуйте, - воскликнул граф, удивленный и озадаченный донельзя. - Это ли еще не доказательства?! Чего ж еще весче?

   Но господин Смаргунер только головой покачал отрицательно, с легкой иронической усмешкой на своих тонких, растянутых губах.

   - Письма не суть прямые улики, - пояснил он докторальным тоном, - при случае они могут, пожалуй, сыграть роль некоторых косвенных доказательств, но не более.

   Каржоль так и опешил, даже рот, как дурак, на него раскрыл.

   - Закон требует улик положительных, - продолжал между тем разжевывать ему адвокат, - и точно определяет при том, каких именно.

   - То есть, что же, собственно, я не понимаю, - в тоскливо досадливом затруднении пожал плечами граф.

   Тот посмотрел на него холодно строгими и удивленными глазами, - точно бы перед ним младенец какой несмышленый: что ты, мол, батюшка, с луны свалился, что ли?

   - En flagrant delit, при двух достоверных свидетелях, - внушительно отчеканил он. - Понимаете?

   - Да, но, согласитесь, что это... это... это требование невозможное! - заговорил граф, весь покраснев до ушей от смущения перед взглядом Смаргунера и при мысли, что он пойман на собственной, довольно-таки наивной недогадливости, хотя, казалось бы, нетрудно было понять еще с первого намека. - Какая же порядочная женщина решится... в присутствии свидетелей, подумайте! - лепетал он, чтобы поправиться, но чувствуя сам, что говорит, кажется, глупости, и чем дальше, тем больше. - И, наконец, разве же могут быть свидетели подобных положений! Мыслимое ли дело допустить...

   - Извините, если я уклонюсь от бесцельного диспута по этому предмету, - вежливо, но суховато поспешил предупредить его Смаргунер. - Я не вхожу в рассмотрение, что мыслимо или что немыслимо, я только сообщаю вам, чего в данном случае требует закон. Есть у вас такие доказательства, или вы можете их представить, - прекрасно; а нет, то письма ваши ровно ни к чему не послужат.

   - Значит, по-вашему, это дело безнадежное? - разочарованно спросил граф, сбитый с последней своей позиции.

   - Я этого не говорю, - значительно поднял свои птичьи, дугообразные брови Смаргунер. - Безнадежных дел я, как юрист, вообще не признаю. Всякое дело может быть и надежным и безнадежным, смотря по тому, как за него взяться и как повести.

   Каржоль несколько ожил.

   - Итак, вы могли бы взяться, значит? - спросил он.

   - Мм... отчего же! Если вам угодно поручить его мне, я не вижу причины к отказу.

   - В таком случае, я уже буду просить вас, - качнулся граф к нему корпусом, в виде любезного поклона.

   - Хорошо-с, - согласился Смаргунер и устремил на него холодный, испытующий взор, как бы соображая что-то, прибавил неторопливо размеренным тоном. - Это будет стоить тридцать тысяч рублей.

   - Так много! - пришел граф в неподдельный ужас.

   - Это не много, - спокойно возразил Смаргунер. - Дело очень сложное и крайне трудное, - пояснил он, - Будь обе стороны согласны на развод, тогда и разговоров нет: вы бы приняли на себя известную роль, как это обыкновенно делается, - и в две-три недели мы бы кончили. Но картина вопроса совсем изменяется, когда одна сторона, как в данном случае, например, ищет развода, а другая не желает его. Ведь здесь является уже борьба; здесь надо, так сказать, из ничего создать целую обстановку, и обстановку, в юридическом смысле, солидную, доказательную, а это стоит недешево.

   - Но у меня, к сожалению, в настоящую минуту нет таких денег, - вздохнул граф, думая про себя, не поторговаться ли, - авось-либо, спустить добрую толику.

   - Это уже ваше дело, - безразлично пожал плечами Смаргунер.

   - Но, может быть, мы смогли бы сойтись с вами на несколько меньшей сумме?

   - Меньше ни копейки, - вежливо-сухо и непоколебимо отпарировал адвокат.

   - Или разве вот что? - предложил ему граф с таким видом, будто ему только сейчас пришла в голову счастливая идея. - Не могли ли бы вы удовольствоваться пока известными обязательствами, которые я вам охотно выдал бы на себя, кроме, конечно, той суммы, что придется дать еще наличными для начала дела? Это меня бы устраивало.

   - Гм... Какого же рода обязательства? - опять поднял Смаргунер на него свои дугообразные брови.

   - Какого вам угодно, - условие, вексель, расписка, что знаете.

   - У вас есть достаточное имущественное обеспечение под такой вексель? - все так же пунктуально и невозмутимо ровно осведомился адвокат, глядя на графа таким взором, точно бы он изучает его и, судя по ответу, сейчас безошибочно выведет себе опытное заключение, с кем имеет дело, - с человеком ли обстоятельным, или с ничего не стоющим щелкопером. - И Каржоль невольно, инстинктивно как-то, почувствовал сокровенный смысл этого взгляда.

   - То есть, видите ли, - поспешил он объясниться, внутренне поеживаясь, - надо вам сказать, развод нужен мне, собственно, для того, чтобы жениться на особе очень состоятельной... то есть такой состоятельной, что какие-нибудь тридцать тысяч являются тут совершенными пустяками... Тут миллионы, - вы понимаете, - миллионы! Свадьба сейчас же вслед за разводом, а затем, хоть на другой же день, вы бы получили все, что следует.

   - Гм... Значит, вы могли бы представить за себя надежных поручителей?

   - Видите ли, - замялся несколько граф. - За поручителями, конечно, дело не стало бы, но... признаюсь, мне не хотелось бы обращаться к приятелям по такому щекотливому вопросу, - сами согласитесь...

   - Зачем же к приятелям! Разве родители вашей невесты не могли бы поставить свой бланк?

   - Да, но у нее нет родителей, она сирота.

   - Значит, опекун есть, он мог бы.

   - Мм... н-нет, и опекуна нет... никого нет, - сирота, говорю.

   - Стало быть, совершеннолетняя? - Тогда это еще проще: пускай сама поставит.

   - О! Она с удовольствием! Но... к сожалению, ее нет теперь в Петербурге, она приедет только осенью, а мне надо, чтобы дело к ее приезду было уже закончено.

   - В таком случае, вам остается поискать достаточных средств, суховато посоветовал Смаргунер и поднялся со своего рабочего кресла, явно давая этим Каржолю понять, что далее разговаривать им не о чем.

   Тому оставалось только встать, в свой черед, и молча откланяться.

   Итак, первый блин, что называется, комом. Граф вышел от господина Смаргунера крайне обескураженным. Что же это такое?! Он, который рассчитывал, что имея в своих руках такие поразительные доказательства, - ему бы, по-настоящему, даже и адвокатов никаких не надо, - оказывается вдруг в дураках! Опять-таки в дураках! Господи, да доколе же! "Косвенные улики!" Это-то косвенные? Прошу покорно! Да нет, этого быть не может! Тут что-нибудь да не так! Не вернее ли будет, чтo жид просто запугать его рассчитывал, чтобы содрать побольше? Тридцать тысяч тоже! Экие ведь кушища валяют, как ни почем! Бессовестный народ! Он, граф Каржоль де Нотрек, подумаешь, за тринадцать тысяч жалованья более года трудился, как почтовая лошадь, жизнью своей даже под Плевной рисковал, а тут какому-нибудь Смаргунеру за то, что две-три крючкотворные бумажки составит, тридцать тысяч вдруг отваливай! Господи, да где же справедливость, наконец?! "Косвенные!" Нет, это все "музыка": Это ясно! Нечего, значит, падать духом, а лучше попытать счастья у других, что "попроще". Попроще-то, пожалуй, посговорчивей. Да и ну их к черту, всех этих Смаргунеров! И без них надоело с жидами вечно возиться! Пойдем к православному.

   И граф на другой день поехал к специалисту "попроще".

   Специалистом "попроще" оказался Василий Иванович Красноперов, кандидат прав и присяжный стряпчий Коммерческого суда, не брезгающий при случае и бракоразводными делами. Место жительства - Кабинетская улица, поближе к купечеству. Квартира уже не в бельэтаже, а поближе к небесам, в четвертом этаже, но приличная. Обстановка - ординарная, но солидная. Кабинет, рядом с комнатой "помощников" и "клерков", носит характер чисто деловой, но несколько беспорядочный, небрежный. Наружность Красноперова такая, что всякому мимоходящему как будто говорит: "Голубчик, расцелуй меня! Я цыганист, я гитарист, я душа-человек, я весь нараспашку!"- Большая рыжая борода, умеренная лысина, золотые очки, и вдобавок - уже и некоторый округлый сальничек начинает образовываться. Имя Красноперова как защитника никогда не гремело ни в одном из громких, знаменитых процессов, на которых другие его собраты по профессии составляли себе славу и деньги; ни одна из защит его не блистала перлами и адамантами красноречия, ни одно из выигранных им дел не могло быть названо выдающимся по эффективности, но в том совершенно особенном и не всем доступном мире, где "работают" кураторы и председатели конкурсов, "действуют" присяжные попечители лиц, впавших в несостоятельность и, наконец, где "орудуют" члены торговых администраций, - там имя "многоуважаемого" и "милейшего" Василия Ивановича встречалось гораздо чаще других. Он знает, где раки зимуют. По купечеству "душа-человек" был очень и очень известен и про него там говорили многозначительно: "дошел!" При этом, однако, несмотря на цыган, и вечные купеческие свадьбы, поминки и именинные кулебяки, неизбежно сопровождаемые бесчисленными "опрокидонтами" очищенной, хересов и мадерцы, Красноперов, к удивлению своих товарищей, всегда оказывался в уровень с "последним словом науки" и с последним влиянием практических приемов юриспруденции, собственно по ведению процесса, и являлся иногда, в своем роде, даже новатором, прокладывал новые пути и русла, по которым за ним, уже ничтоже сумняся, следовали прочие его собраты. И новаторство это нередко просто поражало именно необычайной практичностью своих приемов.

   Каржоля с первой же минуты расположили в его пользу эта простота и необыкновенное открытое добродушие в обхождении с ним, как с клиентом, - точно бы Василий Иванович всю душу свою перед ним выкладывает, точно бы так вот и желает от всего сердца сразу посвятить его во все тайны, махинации и возможные стадии процесса и даже как будто слить его с собой в одно существо, - точно бы это процесс его собственный, кровный. Он и не говорил о нем иначе, как "наш процесс", "наше дело", "мы так-то поведем", "мы то-то сделаем". Словом, Каржоль чувствовал себя как будто его сотоварищем, другом, сотрудником или даже соучастником на все добрые и недобрые. Относительно Ольгиных писем Красноперов выразился прямо, что это, мол, не существенно, они-де, и не понадобятся, потому что мы прямо докажем факт.

   Граф, однако, выразил сомнение, что едва ли это будет так просто. Ведь сочиненный "факт", как ловко ни сочини его, все-таки может вдруг обнаружить свою несостоятельность там, где и не ожидаешь. Свидетели, например, будут утверждать, что видели там-то и тогда-то, а она вдруг возьмет да как раз и докажет фактически свое alibi, - ну, и что же тогда?

   Краснопёрое на это только рассмеялся, как на речи совсем детские.

   - Голубчик мой! - убедительно принялся он урезонивать Каржоля, даже как будто пристыживая его дружески. - Да разве же мы станем заниматься сочинением глупых накрытий и гостиницах, в ресторанах и тому подобное? Это все старые, рутинные приемы, которые мы с вами бросим. Да и зачем вам запутывать посторонных людей? Тут ведь сейчас противная сторона схватится за швейцара, за коридорного, за татарина там, - ну, и перепутаются, конечно! Сбить-то не трудно! Ведь подобные грубые приемы уже не один процесс проваливали! Нет мы это сделаем гораздо проще: не в ресторане, а в театре, в ложе литерной, - понимаете?

   Граф, не совсем понимая, однако, вскинулся на него вопросительным взглядом.

   - Свидетели у нас будут тоже ведь не какие-нибудь, а порядочные люди - люди из общества, интеллигентные, достойные всякого доверия, - продолжал Красноперов. - Ну, и предположите теперь, что свидетели эти сидят в соседней ложе, рядом, видят в ней pardon! - вашу супругу, невольно обращают при этом на нее внимание, как на интересную особу... А затем, уж вы не беспокойтесь: они и услышат и увидят все, что следует, и не собьются. В Мариинском театре, например, это хоть в любой ложе могло случиться, - там все они ведь с аванложами и с драпировками. В этом и вся суть, все, что требовалось доказать! Понимаете?

   - Понимаю, поддакнул граф. - Но все-таки alibi проклятое! Мне кажется, что все это, сколь оно не остроумно, не устраняет, однако, возможность доказывать alibi.

   - Батенька мой! Полноте! - убедительно дотронулся Красноперов ладонью до его колена. - Позвольте вас спросить, как это она докажет свое alibi в театре? Хотел бы я знать! Тут ведь ни швейцаров, ни татар! А спектакли весь сезон каждый день бывают, - значит, и дня даже в точности помнить не требуется, а просто - приблизительно, когда-то, мол, в таком-то месяце. Ну-с, поди-ка, возражай на это!

   Каржоль даже весело расхохотался, потирая руки, от такой ловкой находчивости милейшего Василия Ивановича и понял из сего, что имеет дело с такой тонкой и продувной бестией, что перед ней и сам Смаргунер, пожалуй, спасует.

   - Ну, и скажите же откровенно, что это будет стоить? - спросил он.

   - По совести, десять тысяч, голубчик.

   - Ой-ой! - почесал граф за ухом, поморщась.

   - Зато наверняка, без осечки! - похвалился Красноперов. - И весь процесс окончим - много, если через месяц! Потому тут, сами видите, никаких разговоров!

   Каржоль, из деликатности и по некоторой уклончивости своей натуры, не хотел на первый раз портить ни ему, ни себе приятного впечатления и потому не стал сегодня торговаться, но решил себе прежде попытать еще кого-нибудь из "попроще", а Красноперова, на всякий случай, иметь в виду с тем, чтобы предложить ему впоследствии, когда еще покороче сойдется с ним, сделку на вексель.

   Расстались они самым дружеским образом, крепко пожимая друг другу руки, и даже расцеловались.

   На следующий день граф отправился отыскивать специалиста "еще попроще", решив себе попытать уже всех, чтобы уже затем с наибольшей основательностью остановить свой выбор на самом подходящем.

   В сообщенном ему адресе значилось: "Ассинкрит Смарагдович Малахитов. Пески, Болотная улица, дом номер такой-то".

   Отыскивая по бесконечной Болотной улице данный номер, Каржоль наконец увидел его на воротах одноэтажного деревянного домика о семи окнах по фасаду. Ниже номера золотая надпись на синей жестяной доске гласила: "Дом жены коллежского асессора, госпожи Малахитовой". Ворота были заперты, подъезда или крыльца с улицы не имелось. Расплачиваясь с извозчиком, Каржоль бросил взгляд на домик: ничего-себе, старенький, но крепкий и поддерживается в порядке; стекла в окнах чистые, видно, что моются; внутри видны белые тюлевые занавески, а на подоконниках фуксии, герань, золотое деревце, бальзаминчики, турецкая гвоздичка и даже "розаны". Граф толкнулся в калитку - отворилась наполовину, а дальше цепь не пускает. Но ничего: нагнувшись под цепь, удалось кое-как проникнуть во двор со внутренним палисадником из двух берез и нескольких кустов акации. Во дворе ни души, но зато бродит утка с утятами у врытого в землю корыта, да куры у сарайчика роются. Совсем идиллия! Кудлатая старая собака на цепи, при будке, тотчас же, конечно, добросовестно облаяла незнакомого человека, и вскоре на этот лай недоверчиво выглянула из-за угла какая-то баба, видимо, из породы "куфарок".

   - Вам кого надо будет?

   Граф назвал имя хозяина. - Дома?

   - Дома, дома. - Пожалуйте сюда, на парадное! Обождите малость, сейчас отворю.

   И через минуту, отомкнув ему изнутри "парадную" дверь, запертую, кроме замка, еще на крючок и цепочку, та же "кухарка" впустила его в полутемную прихожую, куда сию же минуту любопытно заглянула из смежной кухни в стеклянную дверь какая-то женская голова в белом чепце, - вероятно, сама хозяйка. Графа сразу обдало тем особым кисловато-прелым и немножко затхлым запахом, который присущ воздуху старых, десятками лет обжитых деревянных домишек: не то здесь капусту недавно квасили, не то лампадное масло пролили, не то сушеную треску варили. А кроме того, еще и тараканами пахло.

   - Пожалуйте в зал, они сейчас выйдут.

   Каржоль вошел в "зал". Светлая комната в три окна, на которых подвешены клетки с поющими "кинарейками". В переднем углу большой висячий старокупеческни киот с образом в серебряном окладе и лампадка теплится. По крашеному на лощеному полу, чистоты ради, постлана от дверей до дверей половиковая дорожка. Старинная мебель, - диван с овальным столом, под ковровой салфеткой, и вокруг шесть мягких стульев; на диване гарусная подушка с вышитой на ней черной собакой, у собаки бисерные глаза. В простенках два ломберных стола, покрытых белыми вязаными салфетками, и на каждом по паре необожженных стеариновых свечей в "апликейных" шандалах. У другой стены старинный стеклянный шкафчик с зеркалом сзади, и в нем - столовое и чайное серебро, серебряные стопки, чарки, солонки, живописные фарфоровые чашки невской прежних времен фабрики, пастушок фарфоровый, такие же яйца пасхальные, чучело зимородка на сучке, игрушечная мышка на колесиках и еще что-то в подобном же безделушечном роде. На стенах - живописные премии "Нивы", фотографические семейные портреты, два литографированных святителя в белых клобуках, а под портретами - гимназический похвальный лист, за отличные успехи и поведение, полученный, вероятнее всего, сыном хозяина и выставленный, в черной рамке под стеклом, как гордость семьи, на почетное место.

   Пока Каржоль дожидался, через "зал" прошмыгнула "куфарка" с сюртуком для барина и вбежала вслед за ней старая-престарая подслеповатая болонка, подозрительно обнюхала "чужого" и хрипло протявкала на него, но больше "для проформы", чем в силу необходимости. Старый кот вышел тоже, - жирный, ленивый, заспанный, - и не удостоив никаким вниманием гостя, тотчас улегся в клубочек на одно из мягких кресел.

   Из соседней комнаты время от времени слышалось катаральное покашливание и покряхтывание хозяина, и вот, наконец, появился он сам - благоуветливый, елейный старичок, выстриженный под гребенку, с выцветшими табачного оттенка глазами, но еще бодрый, с краснинкой в лице и крепкий.

   Каржоль представился и объяснил, что является к нему в силу рекомендации, данной в консистории.

   - Ага, по супружеским обстоятельствам, значит? - сразу же домекнулся Малахитов. - Что же, располагайте, готов к услугам, всегда готов. Прошу покорно, на диванец, на диванец пожалуйте.

   Граф уселся и, без дальних околичностей, приступил к объяснению своего дела. Старичок слушал с приятнои улыбкой, сложив ручку на ручку и склонив на бочок голову, и в каждом подходящем случае одобрительно вставлял свои немногословные восклицания, вроде: "прекрасно-с!", "бесподобно-с!", "благородно-с!", "очень хорошо-с!" Говорил он немножко певуче, слегка протягивая в каждом слове ту гласную, на которую следует ударение, отчего сама речь его получала очень подкупающий своим елейным благодушием характер.

   Как и с первыми двумя "специалистами", вопрос дошел-таки до вещественных доказательств: писем, бумажника и карточки.

   Ассинкрит Смарагдович благосклонно пересмотрел все это, полюбовался даже на соблазнительную карточку Ольги, заметив при этом: "Особа благовидная!" и на вопрос Каржоля, имеет ли все это цену в смысле доказательств, дал ответ совершенно убедительный.

   - Еще бы-с! Помилуйте, как же не имеет? Непременно имеет! Надо всем воспользоваться, всем-с, дабы предстать во всеоружии. Я никогда никакой мелочишкой в этих делах не брезгаю-с. Как можно! Сам во Славнобубенской консистории некогда пятнадцать лет без малого секретарем состоял, так уж дела-то эти, могу сказать, до тонкостей знаю. Это уж с тем и возьмите!

   - Стало быть, можно обойтись и без свидетелей? - спросил обрадованный граф.

   - Без свидетелей? Э-э, не-ет! Без свидетелей невозможно- с! Свидетели тут первое дело. А вот, ежели в дополнение к свидетельским показаниям да выдвинем мы еще и эти доказательства, - ну, тогда бесподобно!

   А без того, они ломаного шелега не стоят и ни в какое внимание не примутся, это уж поверьте.

   Быстротечная радость графа сменилась досадой и озабоченностью, и он - просто уже, чтобы душу себе облегчить, с саркастической горечью начал изъяснять Малахитову то же, что и Смаргунеру, что это-де требование закона чистейший абсурд, не выдерживающий ни малейшей критики; какие же могут быть в таких делах свидетели, которые действительно видели бы все собственными глазами! Это или насмешка над здравым смыслом или одна комедия.

   - Комедия! Совершенная комедия-с, вот как на театрах все равно представляют! - не преминул сейчас же согласиться с ним Малахитов. - И разве же кто-нибудь думает серьезно, что свидетели точно все видели? Никогда-с! Им ведь ни на волос не верят.

   - Господи, что вы говорите? Ни на волос?! Так зачем же они? - горячился и возмущался Каржоль. - Ведь это же выходит сознательное допущение лжесвидетельства!

   - Что же делать - закон-с! - полушепотом проговорил Малахитов, разводя руками. - И непременно сознательное, как же иначе!?

   Возмущенный и точно бы подавленный негодованием, граф замолк и погрузился в досадливое раздумье, - как ни кинь, все клин ему выходит.

   - Да вы, впрочем, на этот счет не беспокойтесь! - утешил его, махнув рукой, Малахитов. - Это все пустяки-с! Мы вам подыщем самых, что называется, достоверных лжесвидетелей, что хотите, покажут! Хе-хе-хе! Есть тут у меня такие дружки, под Лаврой живут, так и поселились, чтобы уж, знаете, поблизости было, не далеко ходить чтоб... Это я вам предоставлю сколько угодно!

   - Признаюсь, я решительно не понимаю, - заговорил Каржоль, как бы в ответ на свою собственную, давящую его мысль, - как это отвергать доказательство прямое, неопровержимое и требовать заведомо ложного! Что за дичь такая!

   - Это ничего-с, поверьте! - ублажал его Малахитов. - Только надо сообразоваться с законом. Закон требует, чтобы был лжесвидетель, - прекрасно-с! Исполним закон: лжесвидетель будет. Закон требует двух - бесподобно-с! Удовлетворим ему, представим и другого, это все в нашей власти. Сколько бы закон ни потребовал, столько и представим!

   Ассинкрит Смарагдович говорил так благодушно спокойно и так уверенно, с неподдельным духом человека, умудренного громадным опытом и многолетней практикой, что у графа сложилось полное внутреннее убеждение в его пользу. Этот, мол, будет, пожалуй, понадежнее самого Красноперова! Не юрист, не краснобай, ученых степеней не имеет, к "сословию" не принадлежит, а дело, кажется, знает в корень, и даже насчет писем утешил, сказал, что пригодятся! Вот что значит опытность-то! Недаром пятнадцать лет в консисторских секретарях сидел! Может, и выгнали-то за взятки по этим самым делам, - ну, да что до того! Главное, - дока и, очевидно, "свой человек" у консисторских, все печки-лавочки знает, все хода-выходы, вот что важно! И какой предусмотрительный! "Закон", все "закон", даже и домик-вон "по-закону", из предосторожности, на женино имя перевел... Нет, прекрасный старичок, "бесподобный"! Только что-то заломит он за дело? Тоже, поди-ка, что-нибудь вроде десяти тысяч хватит? Вот и крутись тогда, как знаешь!

   - Ну-с, а как же насчет вознаграждения за труды? - спросил Каржоль. - Только предупреждаю, - поспешил он прибавить, - я человек небогатый и много дать не могу. Душевно бы рад, но не из чего!

   - Зачем много? Я многого не возьму, - успокоил его Малахитов. - Мы это по-божески, по-христиански, чтобы никому не обидно, ни вам, ни мне, - а что только самое дело стоит, то и положим.

   - Ну, и как по-вашему? - осведомился граф. - Сколько оно может стоить?

   - Да что ж, три тысченочки положите; и довольно-с.

   Тот только крякнул на это, с досадливым жестом прищелкнув пальцами.

   - Разве много-с? - благодушно удивился старец. - Это уж, кажется, по совести, чего нельзя дешевле. Ведь с вас другие, поди-ка, не то заламывали! У господина Смаргунера, к примеру, изволили быть?

   - Н-нет, - слегка замялся Каржоль, - а что?

   - Ну, как нет! - недоверчиво мотнул головой вверх Малахитов. - Уж наверное были! Без того невозможно-с.

   - Да почему вы так уверены?

   - Я-то? Хе, хе, хе, батюшка мой! Потому и уверен, что знаю. Не побывавши у Смаргунера и у других, сюда никто не заворачивает оглобли. Это уж такой порядок. Ну, а как нарвутся-с, тогда и к Ассинкриту Смарагдовичу! Тогда и он хорош! Ведь правда-с?

   Каржоль должен был сознаться, что так, но ведь он почем же знал? Ему в консистории рекомендовали.

   - Так, так, конечно-с! Ну, и у Васьки Красноперова были?

   - Был и у Красноперова.

   - Та-ак-с. Вот жох, так жох, скажу я вам! Ай-ай какая выжига, - и не дай ты, Господи! - качал головой и отмахивался руками Малахитов.

   - мне, напротив, - заметил граф, - он показался очень милым, душевным человеком.

   - Ну, еще бы! - иронически согласился старец. - Без мыла в любую душу влезет, - тем и берет! Все мои ученики-с, - похвалился он, - ей-Богу-с! И Смаргунер, и тот же Красноперов - все мои!. Нынче-то - ух, какие важные стали! На рысаках с резинами разъезжают, на нашего брата с благородным пренебрежением смотрят, а спервоначалу-то, как только-что пошли было по этим самым бракоразводным делам, так, верите ли, редкую неделю, бывало, не заглянет с поклоном. - "К вам-де, Ассинкрит Смарагдович, батюшка! Поделитесь своей опытностью, поучите нас, молокососов, как и что!

   Боюсь, мол, дело не провалить бы!"- Ну, и наставишь бывало по христианскому-то чувству. А теперь, гляди-ка, кушища какие загребают, - ума помрачение!., ну, скажите откровенно, поисповедуйтесь старику, подмигнул он поощрительно Каржолю. - Шмаргун-то этот много заломил с вас?., а?..

   Тот признался, что тридцать тысяч, а Красноперое - десять.

   - Так, так! Это по-ихнему, по-новомодному! Совсем как следует быть! - слегка замахал старец ладонями на графа. - Ну, и судите же сами: Шмаргун - тридцать, Васька - десять, а я-грешный, - только три тысчонки! А ведь дело-то все одно же. Что за тридцать, что за три, - работа все та же!.. Дурак и даст пожалуй тридцать, коли богатый, а не богатый, или который порассудительней, плюнет, да ко мне же придет. От того и дел этих у меня больше-с. Ястреб и высоко летает, да редко хватает, а курочка по зернышку клюет, да сыта бывает. Так-то-с!

   Каржоль согласился, что три тысячи, конечно, немного, но беда в том, что сразу дать такую сумму он никак не может.

   - Зачем же сразу? - Сразу не надо, я и не прошу сразу! - убедительно принялся уговаривать его Малахитов. - Что я христопродавец какой, что ли, чтобы взять человека за горло и душить?!. Я же ведь понимаю, - всякий дает по силе своей возможности: может человек сразу - прекрасно-с! не может, - и пречудесно! Все равно, частями получим в рассрочку.

   Граф сознался, что это для него самое удобное.

   - Ну, все конечно-с удобнее! еще бы!.. Сначала на подъем дела, на посошок, что бы ходчее шло, вы, разумеется, выдадите мне малую толику, рублишек эдак триста, пятьсот даже, коли не трудно, а там - по мере течения, сами будете видеть. Где нужна подмазка, там подмажем, но в меру, без баловства, и все это, даст Бог, кончим-с миром, благородно, по-божески, как следует.

   Каржоль был внутренно в восторге. - Вот сговорчивого человека судьба послала! Не человек, а просто клад!.. Ни к кому больше и ехать не стоит, - с ним кончать сейчас же!

   И он протянул Малахитову руку в знак своего окончательного решения, даже предложил задаток, если тому угодно.

   - Зачем же задаток? - Это излишне-с, отказался деликатно старец. - Мы все это оформим законным порядком, - пояснил он. - Сначала между собой условьице заключим-с, вы мне установленную доверенность выдадите, затем прошеньице по пунктам составим, вы его представите в консисторию, - вместе пойдем, - там его в очередь подвергнут рассмотрению-с и составят постановление о начатии дела, равно как и о вызове супруге вашей к заслушанию прошения вашего, ну, и так далее, по порядку-с. А при подписании условьица, вот вы мне тогда сотняжки три-четыре пожалуете, - это я не откажусь, потому тут сейчас же кое-какие расходы будут.

   Каржоль, удивляясь в душе нелюбостяжательности Малахитова, охотно согласился на его предложения и только просил как можно скорее начинать и еще скорее кончать всю эту консисторскую процедуру.

   - Хе, хе, хе! Раньше срока не кончим, - пожал плечами старец. - Всякому овощу свое время, говорится, - так и тут: пошлют супруге через полицию позывную повестку, к заслушанию то есть, - ну, а она может и уклониться, конечно; медицинское свидетельство представит, - вот и заковыка-с!.. Глядь, - неделя, другая и уплыла, а дело пока стоп!.. Затем иерея пошлют еще, и к вам, и к супруге-с.

   - Это зачем еще? - удивился граф.

   - А как же-с? Неприменно иерея! Без иерея нельзя, таков порядок, потому как он должен увещевать вас пастырским словом своим, чтобы склонить стороны к миру. Ну, вы тогда, конечно, сейчас же царя Алексея Михайловича ему в руку - красненькую то есть, - знаете, по докторски, при пожатии; он и отрепортует в консисторию, что увещевал, мол, и склонял, но стороны остались, упорствуя в закоснении своих враждебных чувств. Вот тогда уж и пойдет настоящий процесс! Вызовут свидетелей, потом супругу-с для законных возражений с ее стороны, очной свод им сделают, те будут уличать, она отрицать и, быть может, даже своих собственных свидетелей выставит, - ну, тогда уже мы возражать будем, в дополнение-с. Потом судоговорение, - тут уж вы только на меня смотрите и делайте то, что я вам заранее укажу, - все хорошо будет!.. Ну-с, а затем, консистория постановит свое определение-с; недельки через полторы нам его объявят в окончательной форме, и тогда-вот мы вас поздравим и выпьем, пожалуй, вкупе по бокальчику-с. Вот, дело-то и в шляпе будет. Чудесно-с!..

   И на этом Каржоль расстался с ним