Главная » Книги

Салтыков-Щедрин Михаил Евграфович - Современная идиллия, Страница 11

Салтыков-Щедрин Михаил Евграфович - Современная идиллия


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22

косноязычная, с кошачьими зрачками и выпяченным брюшком, которая спокон веку находилась при доме "в девчонках", - и она на крыльцо выбежала. И несмотря на то, что ей было за пятьдесят, - все еще смотрела девчонкой.
  - Полька! когда же ты замуж-то выйдешь? - пошутил я по-барски.
  Только тогда все опомнились.
  - Ах, да, никак, это барин!
  И до того обрадовались, что прослезились и бросились "ручку" ловить. Как будто у этих людей накануне доеден был последний каравай хлеба, и, не спустись я к ним, словно с облаков, назавтра же им угрожала неминучая смерть.
  - Живы? - продолжал я шутить.
  - Что нам деется! Мы ноне - казенные. Ни в огне не горим, ни в воде не тонем, - пошутили и они в тон мне. И, на секунду пригорюнившись, в один голос прибавили:
  - Красавец вы наш!
  Наконец отперли двери дома и отворили ставни. С первого же шага нас так и обдало опальными запахами. В зале половицы слегка колебались, штукатурка кусками валялась на полу, а на потолке виднелись бурые круги вследствие течи; посредине комнаты стоял круглый банкетный стол, на котором лежал старинный-старинный нумер "Московских ведомостей". В гостиной было совсем темно от тополей, которые хлестали в окна намокшими ветвями. В маменькиной спальной поселилось семейство хомяков, которые, по-видимому, не имели никакого представления о человеке и его свойствах, потому что нимало не смутились при нашем появлении и продолжали бегать друг за другом. Словом сказать, всюду, куда мы ни проникали, нас в одно мгновение пронзало сыростью, выморочностью, запустением.
  Такою предстала передо мной колыбель, убаюкивавшая мою юность золотыми снами. Все здесь взывало к памяти прошлого. Не было в этом доме окна, из которого я несчетное число раз не вопрошал бы пространство, в смутном ожидании волшебства; не было в этом саду куста, который не подглядел бы потаенного процесса, совершавшегося в юноше, того творческого процесса, в котором, как солнечный луч в утренних сумерках, брезжится будущий "человек". Не было пяди земли, которая не таила бы слова обличения в недрах своих, которая не могла бы свидетельствовать...
  И все это: и дом, и сад, и земля - стояло забытое, сброшенное, почти поруганное...
  Чуть-чуть было я не разнежился; но общее положение после ночных приключений было таково, что подавляло всякий порыв чувствительности. Прежде всего нам требовалось сухое белье и платье, а потом - пища. Принесли связку ключей и, после непродолжительных поисков, добыли целую кучу белья и женских блуз. Но по части мужских одеяний ничего не нашлось, кроме четырех дворянских мундиров, в которых папенька и дедушка в свое время щеголяли на выборах. Мундиры были необыкновенно странные: с коротенькими талиями и длинными узенькими фалдами назади. Кое-где сукно было побито молью, а на одном мундире оказалось даже вывороченным; шитье потемнело и отдавало запахом меди. Делать, однако ж, было нечего, пришлось одеться в мундиры, но так как их было только четыре, то на менялу, в воздаяние отличных заслуг, возложили блузу. Часа через два мы были уже обсушены и обогреты, а когда Марья-вдова накормила нас яичницей, то все ночные злоключения забылись, и мы почувствовали себя так хорошо, как будто всю жизнь провели в мундирах, готовые защищать свои дворянские права.
  Между тем на селе приезд наш произвел впечатление. Первым толкнулся в усадьбу батюшка и стыдливо потупил глаза, увидев меня в папенькиных штанах с отложным гульфом. Но когда узнал, что Проплеванную торгует у меня купчиха Стегнушкина, которая будет тут жить и служить молебны и всенощные, то ободрился и Стал считать на пальцах: один двугривенный, да другой двугривенный, да четвертак... Потом прибежал деревенский староста и рассказал, что пришли на село в побывку два солдата; один говорит: скоро опять крепостное право будет; а другой говорит: и земля, и вода, и воздух-все будет казенное, а казна уж от себя всем раздавать будет. Так которому солдату верить?
  - Как это... "казенное"? - не понял я.
  - Решительно, то есть, все... как есть! - пояснил староста.
  Вопрос был мудреный; пахло превратными толкованиями. Ежели ответить, что оба солдата врут, - скажут, пожалуй, что я подрываю авторитет армии и флотов. Ежели склониться на сторону одного из двух вестовщиков, так неизвестно, который из них превратнее. Кажется, как будто первый солдат меньше превратен, нежели второй, а впрочем...
  - Богу молиться нужно! - заметил я, наконец, взглянув на батюшку.
  - И я им то же говорю, - отозвался батюшка, - не надейтесь ни на князи, ни на сыны человеческие, а к богу прибегайте!
  Тогда староста широко перекрестился и спросил:
  - А пачпорты есть?
  И, в объяснение своего требования (все-таки я когда-то ему "заместо отца" был!), понес околесную, из которой можно было только разобрать: "почему что" да "спаси бог!". И в заключение: ноне строго!
  - Вон уж Успленья на дворе, - сказал он, - а мы, благослови господи, сеять-то и не зачинали!
  - Что так?
  - Все сицилистов ловим. Намеднись всем опчеством две суток в лесу ночевали, искали его - ан он, каторжный, у всех глазах убег!
  - Сицилист-то?!
  - Он самый. Видим, что бежит... ах, батюшки! господа хрестьяне! вон он! лови, братцы, лови! Куда-те! так между пальцев, словно вьюн, уполз!
  После старосты пришла девушка с села и возвестила, что посадские девки просят позволения хороводы перед домом играть и новую помещицу повеличать (весть о приезде Фаинушки для покупки Проплеванной с быстротою молнии проникла во все дворы).
  Последним пришел местный кабатчик, под предлогом, не нужно ли чаю-сахару, но, в сущности, для того, чтоб прочитать у Фаинушки в глазах, не намеревается ли она завести в Проплеванной свой кабак.
  Но у всех, даже у карлицы Польки, был на уме затаенный вопрос: каким образом мы, именующие себя "интеллигентами" и представителями "правящих классов", _несвойственно_ прибежали пешком, вместо того чтоб торжественно въехать на двух-трех тройках с малиновым звоном?
  Но, кроме того, мог возникнуть и другой вопрос, касавшийся лично меня, а именно: _настоящий_ ли это барин приехал, не подложный ли, надевший только личину его?
  Я и сам понимал важность и даже естественность этих вопросов и не без опасения ждал минуты, когда они настолько созреют, что ни батюшка, ни староста, ни кабатчик не будут уже в состоянии держать язык за зубами. Судьба поистине была несправедлива к нам. Ни присутствие менялы, ни участие в наших похождениях столь несомненно позорного человека, как Очищенный, ничто не тронуло жестоковыйную ябеду, которой современная испуганность предоставила привилегию раздавать патенты на благонадежность и неблагонадежность. Мы не спорили против силы вещей; напротив, беспрекословно подчинились ей и начертали такую программу, в которой были и двоеженство и подлоги - кажется, на что лучше! И что ж, вместо того чтоб оказать нам сочувствие и поддержку, вместо того чтоб сказать: зачем совершать подлоги! можно и без подлогов на правильной стезе стоять! - нас на каждом шагу встречает целая масса внезапностей, которые поселяют в сердцах наших меланхолию и нерешительность...
  Чего собственно добивалось от нас бессмысленное гороховое пальто, по милости которого мы так неожиданно очутились в Проплеванной? Ежели оно серьезно представляло собой принцип собирания статистики, то не могло же оно не понимать, что людям, которые посещают квартальные балы, играют в карты с квартальными дипломатами, сочиняют уставы о благопристойном поведении и основывают университеты с целью распространения митирогнозии; следует предоставить полный простор, а не следить за каждым их шагом и тем менее пугать. Что было предосудительно революционного в нашем вчерашнем собеседовании с старичком и с мещанином Презентовым? Какую особливую опасность представляло даже сделанное Глумовым (и неоконченное) сравнение современности с камаринским мужиком? Решительно, ни революционного, ни предосудительного, ничего в этих поступках не было. Но если б даже и представилось что-нибудь предосудительное и небезопасное, то не следовало ли бы взглянуть на эти поступки как на случайные уклонения, к которым новообращенный прибегает, чтобы сорвать сердце за утраченный стыд? Ведь надо же и ему какое-нибудь утешение оставить.
  Нет, как хотите, а даже в сфере ябеды торжествующая современность заявляет себя не только несостоятельною, но просто глупою. Я знаю, что система, допускающая пользование услугами заведомых прохвостов, в качестве сдерживающей силы относительно людей убеждения, существует не со вчерашнего дня, но, по моему мнению, давность в подобном деле есть прецедент, по малой мере, неуместный. В сущности, это совсем не система, а злодейство. Из человека - положим, заблуждающегося, но в идейном смысле все-таки возвышающегося над общим уровнем - делают загадку, и угадывание этой загадки предоставляют прохвосту... ужели это не злодейство? Вы представьте только себе, как этот злополучный игнорант, поводя носом в воздухе, приступает к человеческой душе и начинает в ней по складам разбирать: буки-аз - ба, веди-аз - ва... Что он поймет? В наилучшем случае он будет разевать рот и хлопать глазами. Но если у него есть стремление показать товар лицом и если, кроме того, у него окажется еще волчий аппетит, так ведь он не затруднится даже напоминанием, а просто-напросто, заручившись каким-нибудь хлестким словом, начнет с его помощью уловлять вселенную. Нет, как хотите, а это положительное злодейство.
  Мир убеждений и мир шалопайства суть два совершенно различные мира, не имеющие ни одной точки соприкосновения. Это истина, непререкаемость которой должна быть для всех обязательною. Допустите в сфере убеждений самую густую окраску заблуждения, так ведь и тогда прежде всего надо уметь определить, в чем именно заключается заблуждение и почему непременно предполагается, что оно должно нанести ущерб сложившейся современности. Разве невежественный прохвост может возвыситься до постижения столь сложных и трудных явлений? Нет, он только будет выкрикивать бессмысленное слово и под его защитою станет сваливать в одну кучу все разнообразие аспирации человеческой мысли. Вообразите, как должно быть трудно выслушивать наблюдения этих людей, которые смешивают Прудона с Юханцевым и Гарибальди с Редедею!
  В старину ябеда как будто умнее была. Она задавалась вполне определенною и притом доступною ее пониманию целью, и только в ее пределах предъявляла свои требования. Все лишнее, не вмещавшееся в эти пределы, она отсекала, как бы говоря: у меня и настоящего дела довольно, а в остальном, буде это окажется нужным, пусть разбираются последующие ябеды! Это, быть может, концентрировало жестокость, но в то же время устраняло от нее характер шутовства и надругательства. Нынче, благодаря чрезмерному размножению шалопаев, до того все перепуталось, что трудно даже определить, что из беспрерывно нарастающей массы сплетен представляет реальность, а что, без дальних слов, следует бросить на съедение собакам. Благодаря этой путанице самые существенные и трудные задачи жизни делаются достоянием невежественнейших добровольцев, и затем недомыслие и даже явная бессмыслица являются главным обвинительным штандпунктом, против которого даже возражать противно... Ясно, что это даже не обвинение, не преследование, а просто шутовство и надругательство.
  Сознавать себя со всех сторон опутанным сетью шалопайства - разве это не горшая из обид? Видеть шалопайство вторгающимся во все жизненные отношения, нюхающим, чем; пахнет в человеческой душе, читающим по складам в человеческом сердце, и чувствовать, что наболевшее слово негодования не только не жжет ничьих сердец, а, напротив, бессильно замирает на языке, - разве может существовать более тяжелое, более удручающее зрелище? Повторяю: ябеда существовала искони, в качестве подспорья, но она вращалась в известной сфере, ограничивалась данным кругом явлений и редко выходила за пределы своей специальности. Ныне она обмирщилась, расплылась, расползлась, утратила всякое представление о границах и мере и, что всего важнее, захватила в свои тиски обиход "среднего" человека и на нем, по преимуществу, сосредоточила силу своих развращающих экспериментов. Но, может быть, это-то именно и погубит ее.
  - Как ты думаешь, погибнет ябеда? - обратился я к Глумову.
  - Непременно, - ответил он, сразу отгадав мои мысли. - Во-первых, она слишком разбросалась и все свои задачи потопила в массе околичностей; во-вторых, она кровно обидела "среднего" человека, для которого вопрос о целости шкуры представляется существеннейшею задачей всей жизни.
  - Вот мы, например...
  - Ну да, мы; именно мы, "средние" люди. Сообрази, сколько мы испытали тревог в течение одного дня! Во-первых, во все лопатки бежали тридцать верст; во-вторых, нас могли съесть волки, мы в яму могли попасть, в болоте загрузнуть; в-третьих, не успели мы обсушиться, как опять этот омерзительный вопрос: пачпорты есть? А вот ужо погоди: свяжут нам руки назад и поведут на веревочке в Корчеву... И ради чего? что мы сделали?
  - Прекрасно; но каким же образом средний человек успеет победить ябеду?
  - А вот именно этим вопросом, который я сейчас сделал. Будет и в домах, и на улицах, и на распутиях, и шепотом, и вполголоса, и громко спрашивать: что мы сделали? Только и всего. Высшего разряда интеллигент не снизойдет до этого вопроса, мелкая сошка - не возвысится до него, а "средний" человек именно как раз ему в меру пришелся. Средний человек до болезненности чувствителен к тем благам, совокупность которых составляет жизненный комфорт. Не к еде одной, не к одному прилично сшитому платью, а к комфорту вообще, и в том числе к свободе мыслить и выражать свои мысли по-человечески. И вот, когда он замечает, что в его мысль залезает шалопай, когда он убеждается, что шалопай на каждом шагу ревизует его душу, дразнит его и отравляет его существование сплетнями, - он начинает метаться и закипать. Некоторое время он, конечно, сдерживает себя и виляет - вот как мы, например: шутка сказать, с Очищенным связались! - но потом разевает рот и кричит: за что? что я сделал!!
  - А потом?
  - Чудак! А потом, разумеется, и остальные средние люди разевают рты: и в самом деле, что же он сделал? И выходит немая сцена - вроде как в "Ревизоре", - для постановки которой приходится прибегать к содействию балетмейстера. Глумов помолчал с минуту и продолжал:
  - Высокоинтеллигентного человека легко изолировать, потому что он относится к мелочам индифферентно. Его можно вырвать из рядов человеческих и скомкать, потому что средний человек не заступится за него, а только будет стыдливо; замыкать уши и жмурить глаза. Мелкая сошка - та сама руки протянет: вяжите, батюшки, мы люди привышные! А средний человек - тот галдеть будет. У него, куда он ни обернется - везде "свой брат", которому он будет жаловаться и руки показывать: смотрите, запястья-то как натерли! Это мне-то натерли! мне, дворянскому сыну, мне, правящему классу... руки натерли!
  Произнося последние слова, Глумов вдруг ожесточился и даже погрозил пальцем в пространство. Очевидно, на него подействовал дворянский мундир, который был на его плечах.
  Тогда и я, почувствовав на плечах мундир, в свою очередь рассердился.
  - И кто же надругается над нами! - воскликнул я, - шваль отпетая надругается! отребье, не помнящее родства! Над нами, над дворянскими детьми! За что? Что мы сделали?
  И оба вдруг, точно наступив друг другу на мозоли, вскочили, отворили окно и крикнули:
  - За что? что мы сделали?
  Смотрим, а на дороге, перед самой усадьбой, стоит мужчина.
  Это был урядник; на голове - кепи, сбоку - шашка; усы - нафабрены. Он стоял и в задумчивости смотрел на березки, которыми был обсажен красный двор, словно рассчитывал, сколько тут может выйти сажен дров.
  - А ты еще сомневался, есть ли в Проплеванной урядник! - шепотом укорял я Глумова.
  - Смотри! смотри! не один, а целых два! - воскликнул он вместо ответа.
  Действительно, из-за крапивы, росшей на месте старого флигеля, показался другой урядник, тоже в кепи и при шашке. Не успели они сделать друг другу под козырек, как с разных сторон к ним подошло еще десять урядников. Один из них поймал по дороге пригульного поросенка, другой - вынул из-под курицы только что снесенное яйцо; остальные не принесли ничего и были печальны.
  Началось совещание ("может быть, предположение о _ненастоящем_ барине уже созрело и формулировалось", невольно мелькнуло у меня в голове). Сначала распределили наблюдательные пункты; потом стали обсуждать, с которой стороны ловчее повести атаку: со стороны леса или со стороны болота. Но ничего не вышло, потому что пригульный поросенок овладел всеми их мыслями. Тогда решили: представить по начальству о милостивом разрешении объявить Проплеванную в осадном положении, а в ожидании ответа изловить другого пригульного поросенка (буде возможно, с кашею), а равно и курицу, снесшую яйцо.
  - Говорил я тебе! - сказал Глумов в испуге, - говорил, что не миновать нам веревочки!
  

XX

  Тоска овладела нами, та тупая, щемящая тоска, которая нападает на человека в предчувствии загадочной и ничем не мотивированной угрозы. Бывают времена, когда такого рода предчувствия захватывают целую массу людей и, словно злокачественный туман, стелются над местностью, превращая ее в Чурову долину. В особенности памятно мне в этом смысле одно лето. Сидишь, бывало, дома - чудятся шорохи, точно за дверью, в потемках, кто-то ручку замка нащупывает; выйдешь на улицу - чудится, точно из каждого окна кто-то пальцем грозит. Допустим, что все это только чудится и что на самом деле ничто _необыкновенное_ не угрожает, но ведь и миражи могут измучить, ежели вплотную налягут.
  Именно такого рода миражи обступили нас вслед за урядницким совещанием.
  Сумерки уже наступили, и приближение ночи пугало нас. Очищенному и "нашему собственному корреспонденту", когда они бывали возбуждены, по ночам являлись черти; прочим хотя черти не являлись, но тоже казалось, что человека легче можно сцапать в спящем положении, нежели в бодрственном. Поэтому мы решились бодрствовать как можно дольше, и когда я предложил, чтоб скоротать время, устроить "литературный вечер", то все с радостью ухватились за эту мысль.
  Прежде всего мы обратились к Очищенному. Это был своего рода Одиссей, которого жизнь представляла такое разнообразное сцепление реального с фантастическим, что можно было целый месяц прожить в захолустье, слушая его рассказы, и не переслушать всего. Почтенный старичок охотно согласился на нашу просьбу и действительно рассказал сказку столь несомненно фантастического характера, что я решался передать ее здесь дословно, ничего не прибавляя и не убавляя. Вот она.

    СКАЗКА О РЕТИВОМ НАЧАЛЬНИКЕ,

  
  как он своим усердием вышнее начальство огорчил
  "В некотором царстве, в некотором государстве жил-был ретивый начальник. Случилось это давно, еще в ту пору, когда промежду начальников такое правило было: стараться как можно больше вреда делать, а уж из сего само собой, впоследствии, польза произойдет.
  - Обывателя надо сначала скрутить, - говорили тогдашние генералы, - потом в бараний рог согнуть, а наконец, в отделку, ежовой рукавицей пригладить. И когда он вышколится, тогда уж сам собой постепенно отдышится и процветет.
  Правило это ретивый начальник без труда на носу у себя зарубил. Так что когда он, впоследствии, "вверенный край" в награду за понятливость получил, то у него уж и программа была припасена. Сначала он науки упразднит, потом город спалит и, наконец, население испугает. И всякий раз будет при этом слезы проливать и приговаривать: видит бог, что я сей вред для собственной ихней пользы делаю! Годик-другой таким образом попалит - смотришь, ан вверенный-то край и остепеняться помаленьку стал. Остепенялся да остепенялся - и вдруг каторга!
  Каторга, то есть общежитие, в котором обыватели не в свое дело не суются, пороху не выдумывают, передовых статей не пишут, а живут и степенно блаженствуют. В будни работу работают, в праздники - за начальство богу молят. И оттого у них все как по маслу идет. Наук нет - а они хоть сейчас на экзамен готовы; вина не пьют, а питейный доход возрастает да возрастает; товаров из-за границы не получают, а пошлины на таможнях поступают да поступают. А он, ретивый начальник, только смотрит да радуется; бабам по платку дарит, мужикам - по красному кушаку. "Вот какова моя каторга! - говорит, - вот зачем я науки истреблял, людей калечил, города огнем палил! Теперь понимаете?"
  - Как не понимать - понимаем.
  В этой надежде приехал он в свое место и начал вредить. Вредит год, вредит другой. Народное продовольствие - прекратил, народное здравие - упразднил, письмена - сжег и пепел по ветру развеял. На третий год стал себя проверять - что за чудо! - надо бы, по-настоящему, вверенному краю уж процвести, а он даже остепеняться не начинал! Как ошеломил он с первого абцуга обывателей, так с тех пор они распахня рот и ходят...
  Задумался ретивый начальник, принялся разыскивать: какая тому причина?
  Думал-думал, и вдруг его словно свет озарил. "Рассуждение" - вот причина. Стал он припоминать разные случаи, и чем больше припоминал, тем больше убеждался, что хоть и много он навредил, но до _настоящего_ вреда, до такого, который бы всех сразу прищемил, все-таки не дошел. А не дошел потому, что этому препятствовало "рассуждение". Сколько раз с ним бывало: разбежится, размахнется, закричит: "разнесу!" - ан вдруг "рассуждение": какой же ты, братец, осел! Ну, он и спасует. А кабы не было у него "рассуждения", он бы давно уж до каторги дело довел.
  - Давно бы вы у меня отдышались! - крикнул он не своим голосом, сделавши это открытие.
  И погрозил кулаком в пространство, думая хоть этим посильную пользу вверенному краю принести.
  На его счастье, жила в этом городе колдунья, которая на кофейной гуще будущее отгадывала, а между прочим умела и "рассуждение" отнимать. Побежал он к ней, кричит: отымай! Видит колдунья, что дело к спеху, живым манером сыскала у него в голове дырку и подняла клапанчик. Вдруг что-то из дырки свистнуло... шабаш! Остался наш парень без рассуждения...
  Разумеется, очень рад. Стал есть - куска до рта донести не может, все мимо. Хохочет.
  Сейчас побежал в присутственное место. Стал посредине комнаты и хочет вред сделать. Только хотеть-то хочет, а какой именно вред и как к нему приступить - не понимает. Таращит глазами, губами шевелит - больше ничего. Однако так он одним своим нерассудительным видом всех испугал, что разом все разбежались. Тогда он ударил кулаком по столу, расколол его и убежал.
  Прибежал в поле. Видит - люди пашут, боронят, косят, гребут. Знает, сколь необходимо сих людей в рудники заточить, - а каким манером - не понимает. Вытаращил глаза, отнял у одного пахаря косулю и разбил вдребезги, но только что бросился к другому пахарю, чтоб борону разнести, как все испугались, и в одну минуту поле опустело. Тогда он разметал только что сметанный стог сена и убежал.
  Воротился в город. Знает, что надобно его с четырех концов запалить, а каким манером - не понимает. Вынул по привычке из кармана коробочку спичек, чиркает, да не тем концом, избежал на колокольню и стал бить в набат. Звонит час, звонит другой, а что за причина - не понимает. А народ между тем сбежался, спрашивает: где, батюшко, где? Наконец устал звонить, сбежал вниз, опять вынул коробку со спичками, зажег их все разом, и только было ринулся в толпу, как все мгновенно брызнули в разные стороны, и он остался один. Тогда побежал домой и заперся на ключ.
  Сидит неделю, сидит другую; вреда не делает, а только не понимает. И обыватели тоже не понимают. Тут-то бы им и отдышаться, покуда он без вреда запершись сидел, а они вместо того испугались. Да нельзя было и не испугаться. До тех пор все вред был, и все от него пользы с часу на час ждали; но только что было польза наклевываться стала, как вдруг все кругом стихло: ни вреда, ни пользы. И чего от этой тишины ждать - неизвестно. Ну, и оторопели. Бросили работы, попрятались в норы, азбуку позабыли, сидят и ждут.
  А у него между тем опять рассуждение прикапливаться стало. Однажды выглянул он в окошко и как будто понял.
  - Кажется, я одним своим нерассудительным видом _настоящий_ вред сделал! - воскликнул он и стал ждать: вот сейчас соберутся перед домом обыватели и будут каторги просить.
  Но, сколько он ни ждал, никто не пришел. По-видимому, все уже у него начеку: и поля заскорбли, и реки обмелели, и стада сибирская язва посекла, и письмена пропали, - еще одно усилие, и каторга готова! Только вопрос: с кем же он устроит ее, эту каторгу? Куда он ни посмотрит - везде пусто; только "мерзавцы", словно комары на солнышке, стадами играют. Так ведь с ними с одними и каторгу устроить нельзя. Потому что и для каторги не ябедник праздный нужен, а коренной обыватель, работяга, смирный.
  Рассердился. Вышел на улицу, стал в обывательские норы залезать и поодиночке народ оттоле вытаскивать. Вытащит одного - приведет в изумление, вытащит другого - тоже в изумление приведет. Но тут опять беда. Не успеет до крайней норы дойти - смотрит, ан прежние опять в норы уползли...
  Тогда он решился. Вышел из ворот и пошел прямиком. Шел-шел и пришел в большой город, в котором вышнее начальство резиденцию имело.
  Смотрит - и не верит глазам своим! Давно ли в этом самом городе "мерзавцы" на всех перекрестках программы выкрикивали, а "людишки" в норах хоронились - и вдруг теперь все наоборот! Людишки, без задержки, по улицам ходят, а "мерзавцы" в норах попрятались!
  Куда ни взглянет - везде благорастворение воздухов и изобилие плодов земных. Зайдет в трактир - никогда, сударь, так бойко не торговали! Заглянет в калашную - никогда столько калачей не пекли! Завернет в бакалейную лавку - икры, сударь, наготовиться не можем! сколько привезут, столько сейчас и расхватают!
  - Что за причина? - спрашивает он у знакомых и незнакомых, - какой такой _настоящий_ вред вам учинен, от которого вы вдруг так ходко пошли?
  - Не от вреда это, - отвечают ему, - а напротив. Новое начальство у нас нынче; оно все вреды упразднило. От этого так у нас и хорошо.
  Отправился ретивый начальник по начальству. Видит: дом, где начальник живет, новой краской выкрашен; швейцар - новый, курьеры - новые. А наконец и сам начальник - с иголочки. От прежнего начальника вредом пахло, а от нового - пользою. Прежний начальник сопел, новый - соловьем щелкает. Улыбается, руку жмет, садиться просит... Ангел!
  Делать нечего, стал он докладывать. И что дальше докладывает, то гаже выходит. Так, мол, и так, сколько ни делал вреда, а пользы ни на грош из того не вышло. Не может отдышаться вверенный край, да и шабаш.
  - Повторите! - не понял новый начальник.
  - Так и так. Никаким манером до настоящего вреда дойти не могу!
  - Что такое вы говорите?
  Оба разом встали и смотрят друг на друга. И вдруг новый начальник вспомнил, что он сам сколько раз в этом смысле для своего предместника циркуляры изготовлял.
  - Ах, так вы вот об чем! - расхохотался он. - Но ведь мы уж эту манеру оставили! Нынче мы вреда не делаем, а только пользу. _Ибо невозможно в реку нечистоты валить и ожидать, что от сего вода в ней слаще будет_. Зарубите это себе на носу.
  Воротился ретивый начальник в вверенный край, и с тех пор у него на носу две зарубки. Одна (старая) гласит: "достигай пользы посредством вреда"; другая - (новая): "ежели хочешь пользу отечеству сделать, то..." Остальное на носу не уместилось.
  Но иногда он принимает одну зарубку за другую. Тогда выходит так: что ел, что кушал - все едино".
  
  
  
  
  ---
  Сказочка Очищенного всем понравилась. В особенности всех утешило то, что участь вверенного края разрешилась, по возможности, благополучно. Одна Фаинушка, по наивности, предъявила некоторые сомнения. Сначала обеспокоилась тем: каким образом могло случиться, что ретивый начальник так долго не знал, что в главном городе новое начальство новые порядки завело? - на что Глумов резонно ответил: оттого и случилось, что дело происходило в некотором царстве, в некотором государстве, а где именно - угадай! Потом изъявила сожаление, зачем новое начальство старую зарубку на носу у ретивого начальника не только не уничтожило, а даже как будто в силе оставило? - на что Глумов тоже резонно объяснил: затем и оставило, что, может быть, понадобится.
  - Не для того мы, мой друг, здесь собрались, чтоб критиковать, - прибавил он солидно, - а для того, чтобы время с пользою провести. Вот и я спервоначалу думал: какой, мол, оболтус этот ретивый начальник, ишь ведь что выдумал! - а теперь и сам вижу, что без того, чтоб городок-другой не спалить, ихнему брату нельзя. Управить ведь нужно, а как ты управишь, коль скоро у тебя в руках нет ни огня, ни меча? Так-то. Ну да ладно; чья теперь очередь рассказывать? Онуфрий Петрович! ты, кажется, жизнеописание свое хотел рассказать... начинай, друг!
  Но, злополучный меняло, вместо того чтоб приступить к рассказу, вынул из кармана замасленную бумагу, в роде ласочного счета, и предъявил ее нам, сказав:
  - Вот моя жизнь!

    ЖИЗНЕОПИСАНИЕ

  
   1-й гильдии купца Онуфрия Петровича Парамонова
  
  В 1818 году, Иануария 15-го, при рождении плачено:
  
  
  
  
  
  
  
   Руб. К.
  Попам . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 100 -
  В нижний земский суд . . . . . . . . . . . . . . . 100 -
  Прочим судиям . . . . . . . . . . . . . . . . . . 100 -
  В 1826 году, Иулия 30-го, при принятии
  родителями печати, якобы в сонном виде
  сие случилось, плачено всем вопче . . . . . . . . 5000
  
   Тогда же покупано для господина исправника:
  Икры бочонок . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 15 50
  Балыков пара . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 16 65
  Вина Марсалы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 30 -
  Детям исправницким орехов . . . . . . . . . . . .
  1 25
  Попу Миките сантуринского . . . . . . . . . . . . 12 -
  
  
   Со 1818 по 1838 г. плачено:
  За нехождение по 100 р. ежегодно попу . . . . . . 2000 -
  За "житие" в земский суд . . . . . . . . . . . . . 7350 -
  В 1829 году за одоление победы над
  турками дадено . . . . . . . . . . . . . . . . . . 750 -
  
  
  
  Дозде ассигнациями.
  В 1838, по случаю переложения ассигнаций на
  серебро, всем вопче. Господи благослови! . . . . . 1000 р.
  
  
  
  
  
  
  
   ----
  
  
  
  
  
  
  
   серебром
  В 1839 г., Иануария 15-го, по случаю
  совершенных лет и принятия малой печати,
  якобы в сонном виде произошло. . . . . . . . . . . 5000 -
  Приезжал чиновник из губернии для ревизии
  по оному же делу; дадено . . . . . . . . . . . . . 7000 -
  Ему же часы с репетицией . . . . . . . . . . . . . 350 -
  По сему же случаю начальнику губернии, на
  вдов и сирот . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 5000 -
  На украшение монастырей . . . . . . . . . . . . . . 5000 -
  В 1842 г. по случаю учреждения губернских
  правлений . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 6000 -
  По сему же случаю исправнику тарантас покупан . . . 300 -
  С 1838 по 1845 г. за продолжение жития по 1000 р. . 7000 -
  За нехождение . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 3500 -
  В 1845 году в Петербург поехали, в Ряжске исправник
  хотел следствие о растрате вверенного имущества
  начать. Плачено . . . . . . . . . . . . . . . . . . 2000 -
  То же в Рязани . . . . . . . . . . . . . . . . . . 1500 -
  То же в Коломне . . . . . . . . . . . . . . . . . . 1500 -
  Бронницы ночью проехали . . . . . . . . . . . . . . 100 -
  В Москве хотели в Сибирь сослать . . . . . . . . . 15000 -
  В Клину за освидетельствование . . . . . . . . . . 500 -
  В Твери то ж . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 1000 -
  В Торжке . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 750 -
  В Вышнем Волочке . . . . . . . . . . . . . . . . . 1000 -
  В Валдае колокольчиков накупили . . . . . . . . . .
  5 -
  В Крестцах ямщик задами провез . . . . . . . . . . 100 -
  В Новгороде губернатор на чашку чая звал . . . . . 3000 -
  Приехали в Петербург . . . . . . . . . . . . . . . 50000 -
  В 1846 году от министра генерал всех вопче тревожил 45000 -
  Особливо тревожил . . . . . . . . . . . . . . . . . 50000 -
  В 1847 году статский советник тревожил . . . . . . 25000 -
  В 1849 году по случаю победы одоления над мятежными
  венграми . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 15000 -
  На усиление средств . . . . . . . . . . . . . . . . 10000 -
  В 1853 году на армии и флоты . . . . . . . . . . . 75000 -
  В 1854 году на тот же предмет . . . . . . . . . . . 50000 -
  В 1855 году по случаю окончания в знак радости . . 50000 -
  С 1845 по 1856 г. оклад по 6000 р. в год . . . . . 66000 -
  В 1857 году, по случаю дороговизны припасов, оклад
  увеличен до 10000 р. в год, причем на вопрос: "а
  кроме сего?" ответствовано: "посмотрим"
  В 1858 году за "посмотрим" . . . . . . . . . . . . 10000 -
  В 1862 году по случаю реформы окончания . . . . . . 10000 -
  В 1863 году призывал генерал и чаем потчевал.
  Дадено на общеполезное устройство . . . . . . . . . 25000 -
  В 1864 году оному же генералу на покупку имения
  взаймы дадено . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 40000 -
  В 1865 году, по поводу разных случаев внезапностей . 30000 -
  В сем же году немецкий прынец приезжал, чай у нас
  в доме кушал, взаймы дадено . . . . . . . . . . . . 6200 -
  Оный же прынец, отъезжая, вновь взаймы выпросил . . 6200 62
  Адъютанту его . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 3000 -
  Прочим всем . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 3200 -
  В 1866 году по случаю свободы книгопечатания . . .
  50 -
  В 1867 году на предметы вопче . . . . . . . . . . . 5000 -
  В 1870 году квартальному надзирателю на университеты 600 -
  В 1871 году ему же на распространение здравых понятий 1000 -
  В 1872 году ему же на памятник Пушкину . . . . . .
  15 -
  В 1873 году призывал генерал. На усиление средств . 16000 -
  В 1874 году на устройство асфальтовой мостовой . . 7200 -
  В 1875 году на сады и увеселения . . . . . . . . . 2000 -
  В 1876 году на издание лексикона . . . . . . . . . 100 -
  В 1877 году в квартал на потреотизм . . . . . . . . 95000 -
  В 1878 году на сей же предмет . . . . . . . . . . . 87000 -
  В 1879 году призывал генерал. На усиление средств . 20000 -
  Немецкий прынец в свое место проезжал . . . . . . . 12400 -
  В 1889 году на необходимости . . . . . . . . . . . 25000 -
  С 1859 по 1880 г. включительно за "посмотрим" . . . 120000 -
  С 1867 по 1880 год включительно оклада . . . . . . 140000 -
  Итого с 1818 по 1880 год включительно
  
   Ассигнациями . . . . . .
  
  
  15475 40
  
  
  Серебром . . . . . .
  
   1167465 77
  
  
  Конец
  
  
  
  
  ---
  - Вот это, брат, так жизнеописание! - в восторга воскликнул Глумов. - Выходит, что ты в течение 62 лет "за житие" всего-навсего уплатил серебром миллион сто семьдесят одну тысячу восемьсот восемьдесят семь рублей тридцать одну копейку. Ни копейки больше, ни копейки меньше - вся жизнь как на ладони! Ну, право, недорого обошлось!
  - Живу-с, - скромно ответил Парамонов.
  - Вот именно. В другом бы царстве с тебя миллионов бы пять слупили, да еще в клетке по ярмаркам показывать возили бы. А у нас начальники хлеб-соль с тобой водят. Право, дай бог всякому! Ну, а в промежутках что же ты делал?
  Парамонов не понял сразу.
  - Вот, например: дал ты в 1872 году на памятник Пушкину 15 копеек, а в следующем году "на усиление средств" 16 000 рублей. В промежутке-то что же было?
  - Жил-с.
  - Прекрасно. Живи и впредь. Корреспондент! очередь за тобой!
  "Корреспондент" встал и скромно произнес:
  - Рассказа у меня наготове нет; но, ежели угодно, я могу прочитать фельетон, написанный мной для "Красы Демндрона"...
  - А это и еще лучше. Сообща выслушаем, а может быть, и посоветуем... Прекрасно. Читай, братец. "Корреспондент" начал:

    ВЛАСТИТЕЛЬ ДУМ

  "Негодяй - властитель дум современности. Породила его современная нравственная и умственная муть, воспитало, укрепило и окрылило современное шкурное малодушие.
  Я не хочу сказать этим, что он явился в мир только вчера, но утверждаю, что именно вчера он облекся в те ликующие одежды, которые дозволяют безошибочно указать на него в толпе: вот негодяй! И в древности, и в новейшие времена - всегда существовал негодяй (иначе откуда же мы получили бы представление о позоре?), но он прятался в темных извилинах человеконенавистнического ремесла и там пакостил, следуя в этом примеру своего прототипа, сатаны.
  Что такое сатана? - это грандиознейший, презреннейший и ограниченнейший негодяй, который не может различить ни добра, ни зла, ни правды, ни лжи, ни общего, ни частного и которому ясны только чисто личные и притом ближайшие интересы. Поэтому его называют врагом человеческого рода, пакостником, клеветником. И по той же причине место действия ему отводят под землей, в темном месте, в аду.
  Подобно сему, во тьме же действовал доселе и наперсник сатаны, "негодяй". Об нем знали, но его не видели, его чувствовали, но не осязали.
  Ныне - не так. Ныне негодяй сознал самого себя и на вопрос: что есть негодяй? - отвечает смело: негодяй - это я! Подобно отцу своему, сатане, он не чувствует даже потребности выяснить себе сущность негодяйской профессии, а прямо на глазах у всех совершает негодяйские поступки и во всеуслышание говорит негодяйские речи.
  Смотрите, как твердо он ступает по негодяйской стезе и какими неизреченно бесстыжими глазами взирает на все живущее! Прислушайтесь, какою уверенностью звучит его голос, когда он говорит: да, я негодяй! Ограниченность мысли по

Категория: Книги | Добавил: Armush (27.11.2012)
Просмотров: 413 | Комментарии: 1 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа