Жданов Лев Григорьевич - Былые дни Сибири

ался и снова прежним, беззаботным, приятельским тоном доброго малого заговорил: - Да что я!.. Ввалиться не поспел в покои твои, государь мой, и уж о делах волынку скушную завел... О безделице об единой раньше речь еще хочу повести...

   - Что такое? - насторожась немного, спросил Меншиков.

   Напоминание Гагарина, Рюриковича, о гербах литовских Меншикова, придуманных им самим и Петром для более полного возвеличения фаворита, эта грубая лесть, пущенная гостем, показалась подозрительному, самолюбивому выскочке схожей с затаенной насмешкой. И не будь тут же на глазах его этих самоцветов и чемодана с золотом, он даже раздумывать бы не стал, показал бы немедленно Рюриковичу, что время старых, бесполезных князей, вельмож и бояр миновало, что сила и власть за ним, безродным, несмотря на простое происхождение и сочиненный герб...

   Но камни ярко горели... Чемодан стоял раскрытый, сияя толщей дорогого песка, и Меншиков ласково, с милой улыбкой продолжал слушать, что говорит ему гость.

   А тот совсем неожиданно начал:

   - Слушок тута был один... писали мне приятели и родичи мои... О самоцвете красном, о рубине индийском, чуть не в кулак величиною, байки баялись. И словно бы я тот рубин у купца ли хинского, у казака ли разбойника силом отнял, а ранней по кускам тело из него резал, добивался, где драгоценный камень тот укрыть... Так ли, милостивец? - глядя своими глазками в упор на хозяина, спрашивает Гагарин.

   - Штой-то было, - неохотно, вынужденно отвечает тот. - Да мало ли врут! Никто и веры не ял тем толкам сумасбродным... Пьянчушка-приказный...

   - Который ныне первым сибирским фискалом на Тобольске послан! - влился без яду в речь хозяина Гагарин. - Да не о нем речь покуда... О самоцвете потолкуем. Греха не потаю, кой-что и правда в байках тех чудачных. Купец-плут вез товары явленные, а промежду тем и обводных, запретных много затаил, хотел провести их безданно-беспошлинно! А одной пошлины с тех товаров тысяч пять, коли не весь десяток причиталося!..

   - Ого! - вырвалось у Меншикова.

   - Да! Есть такие плуты-воры, торгаши... И объещик-казак то воровство сметил, товары отобрал, словно бы в казну их, как надо, сдать обещал... И сдал кой-что, да лучшее-то и утаил, и рубин в том комплекте. Купец с досады и руки на себя наложил, только ранней есаула изранил порядком... Тот слег даже... Я про воровское дело сведал, казака под арест взял, допросить собирался только... Не потаю, с пристрастием хотел правды искать, все было готово для пытки судебной... А есаул мой с перепугу али от прежних ран и помер, допроса не дождавшись... Свидетели тому есть! Попа звали, пока он отходил... Весь целехонек лежал разбойник, не считая ран своих старых. Ни косточки еще не пощупали мои палачи у него... Ну, что делать? Обмывать, хоронить надо, честь честью... Медикус мой, Зигмунт, известен который и твоей светлости, стал осмотр чинить: с чего помер парень? Щупает, слушает... Глянь, жолв под мышкой, под рукою, твердый такой... Он надавил, а на том желве и рубец свежий еще не зажил, почитай... Кожа словно разрезана была да потом зашита. Глазам не поверил медикус... Нажал сильнее - прямо камень под кожей и шов раскрываться сам стал... Нити-то стоило чикнуть ножом, а под кожей и камень искомый лежит! Вон куды от обыску схоронил его разбойник!..

   - Ну и народ! - протянул только Меншиков.

   - Сибирь, одно слово! Недаром люди так боятся имени того... А вот мне пришлося там и век коротать для ради выгоды его величества и прибыли государственной... Но кончу, дай... Взял я самоцвет. Сам не знаю: посылать ли такое сокровище сюды?.. И кому его? Царю словно бы и не годится вещь, кровью залитая... Я сам такие редкие штуки люблю... да для меня больно лаком кус!.. И решил: никому иному тою вещью не владеть, как князю Александру Данилычу! Вот, получай!..

   Камень, давно зажатый в руке, сразу блеснул в лучах солнца, освобожденный от мягкой замшевой оболочки, в которой лежал раньше в бумажнике Гагарина.

   Побледнел даже Меншиков при виде сокровища сказочной цены и красоты.

   - Брось... не шути, Матвей Петрович! - проговорил было он, но сразу замолчал, осторожно взял рубин двумя пальцами и, колебля его на солнечном свету, впивал взором чудную игру нежно-пурпурных, кровавых лучей, исходящих из камня.

   - Што за чудо!.. Клад бесценный! Батюшки мои... вот так самоцвет! - полушепотом срывалось у Меншикова. - А... энто што же... знаки нарезные?.. Печать што ли? В перстень царский, видно, был вставлен дивный камешек, а?.. Не знаешь ли, князенька?..

   - Не знал и сам я, да люди научили... По-хински, по древней ихней речи тут написано. По-нашему будет: "Земля зовет"... Заклятье, видно. Штобы камень, если и уйдет из рук, назад бы скорее верталея. Да ау!.. Поди, и косточки того истлели, хто перстнем и рубином сим владел! Куды уж ему вертаться! Пусть он у тебя и останется, благодетель, тебе на радость да на утеху... Нашей старой дружбы и приязни на вечное закрепление!..

   Даже поклоном, сидя в своем кресле, подтвердил Гагарин свою просьбу и щедрый, беспримерный дар.

   Меншиков понимал, что князь мог продать камень за огромную цену и в Китай, богдыхану, который тоже собирал редкие самоцветы, и какому-нибудь из богатых западных государей, поручив сыну эту щекотливую операцию. Наконец, сложив талисман в груду семейных сокровищ, Гагарин тоже не рисковал ничем... И светлейший, оценивая достойно великодушие и щедрость дарителя, выражая ему торопливо и горячо самую искреннюю благодарность, в то же время соображал:

   "А што же старый лукавец и хапун всесветный потребует от меня взамен столь щедрых даров?.. Уж не меньше, чем душу мою грешную... либо равное тому!"

   Но и тут Меншикова ждало приятное разочарование.

   Когда кончились взрывы и поток благодарностей, которыми хозяин осыпал гостя, когда речь перешла на текущие новости и дела, Гагарин, правда, очень внимательно выспрашивал фаворита: в каком настроении Петр, гневается ли он на него, Гагарина?.. За что гневается и сильно ли?.. Чего ждет от него?.. Не думает ли сместить с губернаторства?.. Есть ли претенденты и насколько они сильны?.. Но и только.

   Не выдавая Петра с его секретными поручениями, данными фавориту, Меншиков успел сразу успокоить гостя, который, конечно, заслужил полного внимания и поддержки. И оказать таковую Меншиков искренне обещал Гагарину с первых слов.

   - Есть жалобы, чай, и сам ведаешь, какие... Больше, вижу, брехня, чем правда! - сказал Меншиков между прочим. - Но серьезного пока ничего! Что послали приказною фискалить к тебе в Сибирь, так о том не думай! Знаешь, и тут они, фискалы, многие водятся. И надо мною надзирают, не то што... А коли знаешь, где змея залегла, - туды лишь голой рукой не всунься... Разумеешь, князенька?.. И невредим проживешь!.. А вот настоящая забота у царя о том самом золоте, какого ты груду целую навез мне, дружок мой сердечный!.. Война, сам знаешь, до того нас довела, што царица свои последние ожерелья, серьги да запястья отдала... Царь велит себе не то сапоги и кафтаны чинить, а носки да рубахи носить штопаные да чиненые... Вот и пойми, как нам этот самый песочек надобен, коего в таком избытке мне ты навез! И то, гляди, половину сам от себя я государю принесу... как хочет там, взаймы либо без отдачи пускай берет на свои корабли да на амуницию... Ежели ему Бог удачу пошлет, и нам перепадут крохи какие ни есть... как думаешь?..

   - Золота царю надо?.. Знаю, сам знаю... Подумал и я о том еще ранней твоих слов. Что же! Привез я тута кое-какие залишки с собою... Можно дать в счет будущих годов держанья Сибири... ежели меня убирать не собирается государь с места моего...

   - И-и! Зачем убирать? - совсем успокоительно и твердо отозвался Меншиков, услыхав главное, что денег Гагарин даст, и немало, судя по его дарам самому фавориту. - Управляйся себе тамо на здоровье, Петрович, коли не наскучило. Оно што говорить! Князь Черкасских Алешенька больно на старое место зарится, душой бы готов, рад бы радостью. Да царь не станет кукушку на ястреба менять! И я постараюсь - прямо как перед Истинным говорю!.. Не даров твоих ради, а по чистой совести. Вижу, лучшего правителя краю и не найти нам с государем, чем ты князь! И породой взял, и не вор, и не казнокрад. На што тебе чужое, коли от своего сундуки ломятся... И умом Господь не обидел. Много тише да лучше, как сам знаю, стало в краю с того часу, как тебе он отдан на полную власть и волю... Так и дальше володей, ежели не наскучило сидеть в лесах тобольских с тамошними лапушками толстоногими! Знаем! И мне знать давали, как ты тамошних баб срамишь!

   Смехом довольным и громким раскатились оба. Довольны друг другом и гость, и хозяин, понимают друг друга... И сочный смех наполняет высокие покои дворца светлейшего.

   Успокоясь, серьезнее заговорил Меншиков:

   - Еще есть одна зацепка, друг Петрович... Сам виноват, наманил царя богатыми россыпями бухарскими да тургустанскими. И верит и не верит твоим доношениям мой высокий камрат. И надо то дело твердо постановить! Коли так, веди смело линию свою. А не так? Ну што делать... Потерпи! Може, и дубинушки вкусить доведется за бахвальство, за то, что разлакомил, слюну вызвал, а вкусить не дал куска, столь лакомого и желанного... Только спина и пострадает, больше ничего!

   Вспыхнул Гагарин. Проходимец фаворит явно забылся. По своей холопской мерке мерят честь и амбицию Рюриковича. Еще не ходила по его спине царская дубинка и не пройдется никогда! Лучше жалкое рубище и сама смерть, чем залитый бриллиантами и золотом кафтан светлейшего, надетый на спину, избитую пресловутой дубинкой; чем ходить с лицом, носившим синяки от карающей руки державного господина!

   Едва удержался гость, чтобы вслух не высказать свои мысли хозяину, но тот смеется так весело, безобидно, не сознавая, конечно, всю бестактность, неоглядчивость простых, солдатских речей...

   И Гагарин сдержанно, деловито повел дальше разговор:

   - Так? Не так? Какие тут речи могут быть! Нешто и я не знаю малость нашего государя, что шутки с ним плохие, ежели о деле речь пойдет... Все верно, как я писал... Вот, больше половины золотого этого песку - оттуда. Видишь, который посветлее видом. Какой тебе присяги надо еще! А у меня и свидетели есть верные в том деле... Как прослышал я про эти пески, послал купить их по городу, у кого сколько ни найдется. Да и не поверил самим продавцам... А тут, как на счастье, приехал в Тобольск один бухаретин знатный, Абул-Сеид-Магома, эркецкой боярин тамошний. По взятьи Эркет-города у бухаров калмыками он ушел оттоль, убийства опасаясь и крайнего разорения. Старый, почтенный человек. Я его призвал, спрашиваю, что он про золото знает. И тот боярин мне сам сказал, что это золото под ихним градом Эркетом в реке перенимают в пору половодья... А потом из берегов песок берут и вымывают его же. И пониже немало золота, на той же Амун-Дарье-реке... Да, слышь, пусть государь сам тута хивинского посланника спросит... Хивинец должен о том деле правду знать и все скажет! И у меня свидетели есть же: обер-камандант мой, Карпов Семен, был при расспросе, да толмач толмачил речи бухаретина, мурза заможный, тобольский житель, Сабанак Азбакеев ево звать. Оба живы, вызвать их можно, ежели уж государь мне нимало веры не имет. Ежели...

   - Не тревожь себя так, государь мой милостивый!.. Вижу теперь, што, окромя хорошего, нечего тебе и ждать от государя. Смело приему проси у царя. Он теперь на Котлине на острову... Я же сам ранней свижусь с ним и о твоей милости словечко закину от души! Будь в надежде! Знаем мы не первый год друг друга. Как себя бы думал отстоять, так за тебя встану перед "капитаном" нашим, ежели што... Ежели и нанесено ему в уши... Развеем небось! А скажи, любезный князь, как, по-твоему, лучше б до того золота добраться, штобы скорее кладом завладеть? - словно случайно, мимоходом задал вопрос с равнодушным видом лукавый временщик, решивший до конца использовать своего гостя.

   Не чуя поставленной ловушки, Гагарин живо отозвался на заданный вопрос. Уже немало дней в уме строил князь всевозможные планы, которые дали бы возможность овладеть золотоносной рекой и окрестными местами. И с Келецким обсуждался этот вопрос, и на бумаге излагались наиболее удачные преположения в расчете, что царь потребует от губернатора подробных его указаний и полного, ясного изложения замыслов о захвате города Эркета с Амун-Дарьей-рекой, пожелает заранее видеть смету предполагаемых расходов и ведомость о числе людей, необходимых для выполнения смелой задачи, сулящей огромные выгоды впереди.

   И теперь уверенно, плавно, словно читая с листа, заговорил Гагарин, стал сыпать цифрами и мудреными именами, всем, что обычно не удерживалось надолго и прочно в усталой, обленившейся от лет и бездействия памяти вельможи.

   - Как до золота добраться да кладом овладеть? - повторил вопрос Меншикова Гагарин, словно желая сосредоточиться на предмете. - И очень просто. Совсем то не мудреная вещь. Время нужно, людей, как водится... Да денег малую толику... Слушать изволь, милостивейший государь, князь мой и благожелатель. Калмыцкий город тот Эркет, либо Иркет называемый, под которым на Амун-Дарье золото перенимают, стоит от Тары неблизко. Не скорою ездою, сказывают, двенадцать недель алибо полтретьи месяца. Да еще от Тары до Тобольска пять дён. И кочуют там калмыки, которы прямо не пустят наших походом подойти к месту к самому. А надо городами туды помаленьку подселяться, вверх по Иртышу до озера идя, до Ямышева. А калмыков тамо с ихним контайшою тысяч с тридцать будет! Того ради надо от Ямыш-озера степью и Каменем города строить и в них гарнизоном казаков сажать, пока до Иркета не досягнем. Чтобы город не боле как на 6-7 дён пути лежал, и там запасы запасать надо, провиант и корм лошадям и людям. Чтобы строить те крепостцы и содержать их, офицеров с инженерами я и в Сибири сыщу. А против калмык надо легулярных два либо три полка держать, тыщи три людей, да уральских башкир к делу призвать. Они конные и воевать охочи... Но отнюдь самим задирать калмыков не надобно. Опасность и трудность от того может выйти великая. А по мирному делу, не военным промыслом, где подкупом, где посулами одурив бусурманов, можно куды скорее и дешевле до дела дойти... А уж как станем твердой ногою при Эркет-городе, при тех песках золотых, тогда - ау! Будут калмыки локти грызть, да поздно! Так-то, светлейший князь мой...

   Снова самодовольным, громким смехом Гагарина огласились покои Меншикова. И хозяин вторит гостю так свободно и весело. А сам думает о том, что сейчас выслушал от него. Запомнил дословно, словно врубил в свою огромную память весь план, перед ним развернутый, князь Ижорский. Все теперь в порядке, и может хороший доклад сделать он Петру о делах Гагарина вообще, о золоте бухарском в особенности.

   И потому совсем весело и искренне вторит радушный хозяин смеху дорогого гостя своего, и жданного, и желанного, и прибыльного к тому же.

   - Чудесно! Уж так умно, быть лучше не может! Ты, князь, все это на листе изложи, "капитану" нашему и подашь, как он призовет... Он и резолюцию даст хорошую уж, не я буду! Готовься к удиенции, слышь! Умно... ловко ты сбираешься калмыков-то одурачить!..

   И снова смеются, заливаются оба, довольные в душе, что удалось провести другого и добиться своего, чего хотелось перед этим свиданием каждому из них.

  

  

   - Ко щам попал! В самый раз! Добрый день, майн фринд! - громко, радостно встретил Петр своего любимца, когда Меншиков дня три спустя после посещения Гагарина появился в Кронщлоте, в новом небольшом домике, занимаемом временно царем и его женой.

   На столе, по обыкновению, стояло все, что было приготовлено к обеду, и Петр пробовал то одно, то другое блюдо, не соблюдая никакого порядка, обильно запивая куски своей любимой анисовкой или стопками крепкой мадеры, которую за последние годы особенно облюбовал из привозных вин.

   Царица также радушно, тепло встретила прежнего "господина" и сердечного друга, сама подала прибор и стала угощать любимыми кусочками, по старой памяти зная вкусы светлейшего.

   У шведов нашел царь обычай обильную закуску, "сэк-са", ставить сразу на стол, и этот порядок он распространил на весь свой обед, если находился в тесном домашнем кругу. Парадные трапезы, конечно, протекали обычным порядком - с длинной сменой бесконечного числа блюд, с участием полчища прислуги и придворных, с огромной потерей времени, чего особенно не любил Петр. Мысли, планы, огромные затеи теснились в голове великана царя, как и телом большого и мощного. Теперь особенно, на склоне лет, жаль было Петру каждой минуты, потраченной не на дело, не на завершение начинаний, которые уже начинали давать плоды, выявляясь в законченном, стройном виде.

   Война со шведами, начатая почти без средств и людей, приносившая раньше только урон и стыд, сейчас приняла совсем иной оборот... Явился флот, войско, неизмеримо сильнейшее по своей численности, чем отважные, чудесно вымуштрованные, но малолюдные когорты даровитого Карла XII. Еще два-три последних усилия - и осуществятся мечты Петра о морском могуществе России среди других сильнейших морских держав Европы. Открытое море и обеспеченное сообщение страны с другими народами на обоих полушариях Земли сулили России быстрое развитие внутренней жизни, хозяйственное обогащение и просветление умственное. А Петр как-то не отделял себя от этой родной, ему врученной судьбою страны и темного, но полного богатых сил народа.

   Склонный к крайним проявлениям во всем, Петр довел до крайности и свою бережливость относительно "праздного времени". Только вечерами, а то и целыми ночами по-старому, несмотря на запреты Блументроста и других медикусов, любил он просиживать в шумной, бесшабашной кампании своих сотрудников и собутыльников, отдавая дань обильную "Ивашке Хмельницкому"... Зотов, князь-папа, Гедеон Шаховской, или иподиакон, шумели, пили, пели своими хриплыми, громовыми голосами стихари и гимны, сменяя эти тягучие, важные напевы светскими, залихватскими и совершенно непристойными песнями, какие поют матросы и солдаты, да и то уже под хмельком.

   Сейчас Петр выглядел очень неважно после такой вчерашней пирушки, сидел хмурый, с пожелтевшим лицом, а мешки под глазами особенно вздулись и отвисли. Но приход Меншикова его оживил. Покончив с едой, дымя трубкой, потягивая вино, торопливо начал царь делиться со своим умным и чутким любимцем успехами по снаряжению флота, новыми соображениями и планами, пришедшими в голову за время их разлуки, помянул, как "усердно было пито вчерась" во здравие светлейшего князя Ижоры и как сожалели все об отсутствии Данилыча...

   Данилыч, в свою очередь, также с трубкою в зубах, сжато, но подробно доложил царю обо всем, что делается в сухопутной армии, вверенной ему; что слышно по царству из донесений, пришедших в Сенат; как и чем волнуется любимый "Парадиз" царя, новая столица. Были переданы поклоны от жены Меншикова царице и царю, помянули и сестер ее, веселых девиц Арсеньевых.

   - Да, а что Гагарин-плут? - внезапно вспомнил царь. - Видел ты его? Был он у тебя? Или прячется, каналья...

   - Был, был, как же! - поспешно отозвался Меншиков, только и ожидавший этого вопроса, чтобы не первому завести речь о сибирском губернаторе и не пробудить подозрений в царе такой поспешностью. - Долгонько сидел, докладывал все обстоятельства... И дары принес изрядные!..

   - Да!.. Ха-ха-ха!.. Тебе первому уж попало от этого вора, казны народной расхитителя. Значит, верно, грабит он там в свою волю, тянет не хуже иных, на кого ополчался в прежние годы передо мною... А?.. Наживается по малости!

   - Ну, нет, господин мой полковник! Далеко не по малости! Так цапает, как, поди, и не снилося ни тебе, ни мне, хотя знаем мы обычаи правителей наших российских самые беспардонные, когда они к денежному ларю припущены бывают!.. Так думается, что всех их князенька наш перетакал!..

   - Ну!.. Быть ли может, майн херценкинд? Слышь, и для большого грабежу большой ум надобен, а, сдается, у нашего Матюши только и были, что длинные уши...

   - Да руки загребущие, да глаза завидущие... И того довольно, особливо в Сибири, где от очей твоих далеко, господин полковник. Он тамо, слышь, сам про себя так выражает, коли хто ему перечить пытается: "Слова пикнуть не смеют! Коли я приказал, так и быть должно! Я вам царь и Бог!"

   - Ого-го! Вон уж куды полез князенька... Значит, всю правду донес рябой каналья, которого я фискалить в Сибирь послал. Тогда остается...

   - Еще много остается чево, господин полковник! Дай досказать. Я и сам не думал, не больно верил шпыню Нестерову. Да как пришел ко мне князенька, да высыпал мне на стол чуть не с полпуда песку золотого... да еще там камней самоцветных штук несколько... А взамен просить почитай ничего не стал, только бы я у тебя постарался, чтобы с места ево не ворошили... Тут я и понял, сколько сам он загребает, ежели мне мог такую прорву уделить!.. Да мне ли одному? Слышно, и на Москве, и здесь всех уже дружков объездил, как и меня, тоже не с пустыми руками... И Шафирова, и Долгорукова Якова, и Головкина, и... Да сам знаешь... Имена их, Господи, ты же веси... Вот и раскинь умом своим, государь мой: откуда все это хапнуто?..

   - Да-а!.. Ну, ну, продолжай... А как на счет того самого песку золотого, которым он тебя посыпал?.. Что сказывал мой "честный" губернатор, а?

   - А это он не соврал. Дело хорошее, верное. И путь нам даже указал, как ты можешь его доношения тут, в Питербурхе, проверить. Сказывает, у хивинского посла можешь в полной мере о том золоте об эркетском доведаться. И как взять его, тоже указал.

   Подробно, почти слово в слово повторил фаворит царю все, что говорил ему Гагарин.

   - Гм... а дело-то не так просто выходит, как я полагал! - после некоторого раздумья проговорил царь, окруженный облаками табачного дыма. - Сразу судить и убрать его теперь как бы и не к руке... Пока он службы не сослужил начатой, этих россыпей касаемой...

   - И мне так мыслится! - осторожно подал голос любимец, умеющий не только читать в мыслях друга и повелителя своего, но и направлять их незаметно, как ему это требуется. - Да еще иные есть причины, коли сказать позволишь, господин полковник.

   - Ну, ну...

   - Первое дело, стоило мне заикнуться о взносе откупном за будущий год, а уж сам князь не только согласился, но и от себя пожелал сумму изрядную внести на расходы твои на военные... По доброй воле, без моего настояния...

   - Да-а? Оно, положим, Гагарин - не то што наемный австрияк, вон, как маршал Огильви голоштанный, только и знающий, что денежки тянуть!.. Своих много капиталов у князя. Кабы не жадность его, мог бы и без греха прожить... Ну да это не важно... Дальше говори, что хотел. Вижу, не кончил еще.

   - Не кончил, да немного осталось. Как я ево пощупал, грехи за ним еще не больно велики числятся... И даже ежели раскопать их, не великой кары он достоин; конечно, по-Божески судя, коли помнить, что один человек только не ворует у нас на Руси - ты, мой господин полковник... Да и то по причине хорошей: можешь рукою властной брать открыто, сколько есть в казне...

   - Счастье твое, Алексашка, что ты и себя не обошел, и себя выключил из моей компании на сей раз, о бескорыстии говоря. Люблю молодца за обычай: правду умеет сказать, хотя бы и себе несладкую. Так ты думаешь, что рано князя потрошить?

   - Совсем не пора! Он, видимое дело, сильнее черпнул, чем иные, Сибирь свою зная. Так и делиться награбленным не прочь. Другого посадишь, он меньше воровать станет, а по рукам мелких казнокрадов будет расплываться добро народное, как и доныне было... Так и полагаю. Было одно дело с камнем дорогим, самоцветом редким. Так и то он раскрыл мне.

   - Раскрыл! Что ж ты не начал с этого? Я столько слыхал об амулете диковинном... Что с ним, где он!?

   - Здесь! Вот он!

   Достав из камзола шелковый платочек, Менпшков развернул его и, осторожно опустив на стол рубин, лежащий в гнезде мягкой ткани, обратился к Екатерине, которая, убирая в шкап лишнюю посуду, издали внимательно прислушивалась к беседе.

   - Приглядись и ты, царица-матушка. Вещь редкая.

   Та подошла, взглянула и, всплеснув руками, замерла от восторга, только вскрикнуть успела негромко:

   - Матерь Божия, да это же...

   Залюбовался и Петр чудным камнем.

   - Вещь редкая! Меньше куды, чем этот приказный врал... Но и таких рубинов ни у себя в сокровищах, ни у чужих потентатов, я не видывал... А этот камень Гагарин?..

   - Мне подарил. Тебе не решился, потому... кровью будто бы он замаран. А мне - и так сойдет! - со смехом заявил Менпшков.

   - Счастлив ты, Алексашка!.. Мы искали, а ты нашел!.. Добро... да еще принес похвастать ворованным добром... Да ты что нынче?.. Сдается и не пьян, а сердить меня хо...

   - Помилосердуй, господин полковник! Что так скоро? Вымолвить дай! Дурак ли я, чтобы принести тебе такую вещь на показ? И тебе бы не сказал. А принес я амулет сей... уж не посетуй, не тебе. Царице нашей матушке хочу челом ударить этой диковиной! Прими, госпожа полковница! Носи да красуйся нашему "баасу" - хозяину на радость, всему царству на утешение!..

   Встал, с поклоном подал рубин Екатерине находчивый фаворит.

   Та зарделась вся от радости, но стоит в нерешительности: брать или не брать? То на Петра, то на дивный самоцвет поглядывает, грудь высокая сильно, порывисто вздымается, глаза горят. Прекрасна стала в этот миг женщина, обычно привлекательная, но далеко не красавица.

   - Бери, бери, что уж! - довольным, ласковым тоном отозвался муж на безмолвный вопрос жены. - Видишь, Бог не оставляет людских дел без оплаты, ни дурных, ни хороших. Не пожалела ты, в осаде Прутской сидючи, для моего для выкупа своих белендрясов и цац, которые для вас, для баб, всево дороже. А тут тебе из Сибири, вернее, из царства Индийского вот какой камешек Фортуна посылает, что ни у одной монархини такого нет и в короне, не то на ожерельях!.. Бери да благодарность сказывай камрату. Поцеловать даже следует за такой дар.

   Растерянно лепеча благодарность, низко поклонилась Екатерина фавориту, три громких, сочных поцелуя прозвучали в столовой, и бывшая Мариенбургская пленница, зажав рубин в руке, быстро вышла, словно опасаясь, чтобы не передумали, не отняли у нее сказочное сокровище...

   Громкий, веселый хохот обоих друзей проводил осчастливленную женщину.

   - Ин, добро! Так и будет! - решил Петр. - Погодим с нашим губернатором. Ты верно говорил. А я и еще вижу помехи этому делу. Теперь, когда руки у меня войною связаны, тронешь одного из вельможных казнокрадов, все другие всполошатся, за себя опасаясь. Бучу подымут... Гляди, придется и отступать, пока не свободен я... А там, как полегче станет, тогда поглядим. Пусть пока владеет Сибирью да нам больше денег несет, хоть прямых, хоть ворованных, леший его возьми!..

   - Верное слово, господин полковник. А к тому часу, гляди, и новые вины, грехи потяжеле этого камня накопятся у князеньки. Того камня не свалит он с души своей, как этот свалил через мои руки в руки царицы-матушки! - довольный своей шуткой, снова рассмеялся Ментиков. - Уж тогда ничья заступка ему не поможет. Стоит щуку в воду пустить да волю дать... а жалоб потом на нее не оберешься... Тут ее и ловить, кормленую, жирную, да на стол!..

   - Жирную, на стол!.. Ловко!.. Ну, пускай пока "кормится"! Ха-ха-ха! - поддержал любимца Петр. - Всему, значит, своя пора! Тетеревов бьют по осени, а сибирских губернаторов судят, прежде им время накуралесить дав! Умно... Только как же с золотом с песочным? Не ему же все дело на волю сдать, не пустить же мышь в закрома!.. Вот я как мыслю: пускай он явится, доложит мне... и письменную реляцию сделает... Я ему пока ничего не скажу... Пускай старается, дело налаживает, как он там лучше думает... А мы тут подыщем доброго служаку, офицера верного, и пошлем дело вершить... Так и будет! - сам одобрив себя, закончил Петр, тряхнув своей тяжелой, большой головой.

   И снова беседа пошла задушевная, дружеская между царем и любимцем о разных больших и малых делах. Особенно жалуется Петр на единственного сына и наследника престола. Слишком не пригоден он для той важной роли, какую готовит ему судьба.

   - Умру я - заплачет земля! Может, хуже старого будет при сынке при моем при любезном! - тоскливо вырвалось у огорченного царя и отца. - Что и поделать, не знаю! И хворый он телом... И умом плох... А воли на доброе вовсе нету, только на плохое! Хоть и взаправду чужого призвать наследника, австрийского, что ли, прынца, приходится... Лучше чужой, да хороший, чем свой, да плохой!..

   Сказал и ждет, что скажет на это любимец, чутью которого во многих важнейших делах доверяет Петр.

   Меншиков уже не раз слышал подобный вопрос. И никогда откровенного ответа не дает на него. Совсем безнадежен по его мнению Алексей-царевич. Но умный царедворец знает своего довелителя, знает, как сильно, хотя и затаенно любит отец беспутного неудачного сына своего, хотя и суров с ним по виду.

   И живо отозвался теперь, как и всегда, осторожный фаворит:

   - Э-эх, господин, друг мой, полковник! Зачем так поспешно столь важное, неизмеримо великое дело решать хочешь! Подумай, может, ежели бы у тебя был такой прославленный, мудрый и могучий отец, как у нашего царевича... Может, и ты бы до своего совершенного возраста одно и делал, что баклуши бил бы, ведая, что и без тебя все ладно будет в царстве, што отец тебе изрядное наследье оставит: державу мировую, и казну, и славу, и слуг надежных, кои помогут юному государю первое время нести бремя правления... А как рос ты сиротою, сам должен был чуть не хлеб свой снискивать алибо жизнь свою боронить от злодеев, вот и вырос до сроку готовым мужем, когда иные прынцы со своими фрелинами в щупаки играли... Вина ли то царевича, что послал ему Бог отца великого, а силы малые!.. Побереги свою кровь, гей, господин полковник! Как перед Богом тебе истинным говорю, что душа мне велит... Жалей его и жди!.. Еще и ты поживешь, и он подрастет, поумнеет... Времени много впереди... А оно, время, и тебя самого умнее, государь мой! Уж не взыщи за правду-матку.

   Ничего не ответил отец, глубоко порадованный всем, что услышал от своего умного наперсника, встал, притянул к себе голову Меншикова, крепко поцеловал и, потянувшись, спокойно проговорил:

   - Добро, потолковали! Ступай погляди, что у меня тут творится... А я сосну с полчасика. Работы еще много нынче предстоит.

  

   22 мая чуть не на рассвете высадился Гагарин на острове Котлине, куда царь назначил ему явиться на прием.

   Пробираясь между свертками смоляных канатов, между бочками, тюками, остатками леса и балок, еще не убранными с набережной куда следует после ремонта и нагрузки кораблей, очутился наконец князь у цели и вошел в горницу, где Петр сидел за морскими картами, в сотый раз обдумывая свои предстоящие планы и пути. Он был один. Царица, и здесь неразлучная с мужем, еще спала.

   Ласково принял губернатора-наместника Петр, по-старому, дружески стал беседовать, внимательно выслушал доклад, задал несколько вопросов, прямо задевающих самую суть дела, быстро прочел письменный доклад о золоте яркендском, подумал немного и тут же своим крупным, тяжелым почерком набросал несколько строк резолюции.

   Насторожившийся Гагарин из-под руки, твердо выводящей черту за чертой, читал слово за словом эту резолюцию, гласившую так:

   "Построить город у Ямыш-озера, а буде мочно - и выше. А построя ту крепость, искать далее по той реке вверх, пока лодки пройти могут, и оттого итти далее до города Эркети и оными искать оного дела. Для сего определить 2000 или по нужде полторы. Также сыскать из шведов несколько человек, хотя года на три, которые умеют инженерства, артилерии; также кои хотя мало умеют около минералов, также и афицеров несколько, однако ж, чтобы их было не более трети против своих. Маиа в 22 день 1714 года. На Котлином острову" {См. "Памятники Сибирской истории XVIII в.", т. II, No 39, стр. 135.}.

   По мере чтения прояснялось лицо князя, явно озабоченное до того времени.

   - Бери, подай в Сенат твой доклад, и пусть учинят по сему! - подвигая Гагарину лист, проговорил Петр, невольно улыбаясь тому, как прояснилось лицо Гагарина, который благоговейно посыпал песком желанную резолюцию, тщательно сложил бумагу и спрятал ее бережно в боковой карман камзола.

   И князь, видя, что вся гроза минула и дело идет как нельзя лучше, совсем просиял лицом и душою, свободнее заговорил с государем.

   Плата откупная за год вперед, вносимая губернатором, и личный дар его, тоже довольно значительный, были приняты самым милостивым образом, даже поцеловал его Петр и назвал добрым другом и верным слугою царя и отечества. Царица встала, между тем, и Гагарин был приглашен разделить раннюю трапезу царя и царицы.

   Обласканный, осчастливленный, он уехал с облегченным сердцем и не менее легким крепким дубовым окованным сундуком, который из Сибири ехал битком набитый золотом...

   Веселый, возбужденный, развернув перед Келецким резолюцию, князь ему в десятый раз повторял:

   - Твоя правда была!.. Бояться мне нечего! Меншиков хорошо помог! Вишь, резолюция какая! Все по-моему! Мне дается воля афицеров брать, своих и шведов, и полки сбирать... И, видишь: на три года шведов тех подряжать надо! Понимает государь, что затея эта не малая, не быстротечная! И уж коли пленным шведам термин на три года положен и упрочен, ужели я на этот же срок полагаться не могу, что не тронут и меня!.. Ха-ха-ха!.. А за эти три года... мало ли что!.. И я могу помереть, и...

   Остановился, не договорил Гагарин. Понимает его секретарь и без лишних слов. И тоже довольный, потирая свои тонкие пальцы, смеется негромко:

   - Хе-хе-хе!.. Да, вельможный пане ксенже!.. Заставил-таки мой пан эту распутницу Фортуну пану яснейшему глазками щурить да улыбнуться помилее!..

   - Заставил, да!.. Но, - внезапно отуманясь, с глубоким вздохом совсем иначе проговорил скупой князь, - но сколько это стоило! За такую уйму золота и любая честная богиня либо земная женщина и больше бы дала, чем одну улыбку. Поглядим, что еще будет. А пока радоваться надо, твоя правда, Зигмунд!..

   И ликовал Гагарин, несмотря на досадные мысли о том, какой дорогою ценою досталась новая удача.

   Он не знал, что в тот же день подписал Петр и отдал своему ординарцу подполковнику Ивану Дмитриевичу Бухгольцу другую бумагу, заранее приготовленную. Вот ее полный текст {См. "Памятники сибирской истории", т. II, No 11, стр. 35-36.}:

   "Указ подполковнику, господину Бухалту. Понеже доносил нам сибирский губернатор, господин князь Гагарин, что в Сибири близ калмыцкого города Еркета, на реке Дарье, промышляют песочное золото.

   1. Для того ехать тебе в Тобольск и взять там у помянутого господина губернатора 1500 человек воинских людей и с ними итить на Ямыш-озеро, где велено делать город. И, пришед к тому месту, помянутых людей в той новостроенной крепости и около ее, где возможно, розтавить на зимовье, для того, чтоб на будущую весну паки возможно было скоряя с теми людьми собравшись итить далее к помянутому городку Еркету.

   2. И как на будущую весну собравшись с теми людьми пойдете от Ямыша к Еркету, то накрепко смотрите того, чтобы дорогою итить такою, где б была для людей выгода. Также в некоторых удобных местах, а именно при реках, делать редуты для складки провианту и для камуникаций и чтоб редут от редута расстоянием болше не был, как дней по шести или по недели времени от одного к другому было на проход, и в тех редутах оставливать по несколку людей по своему разсмотрению.

   3. А когда Бог поможет до Еркета дойтить, тогда трудитца тот городок достать. И как оным, с помощью Божией, овладеете, то оный укрепить. И проведайте подлинно, каким образом и в которых местах по Дарье реке тамошние жители золото промышляли.

   4. Потом такоже старатца проведать о устье помянутой Дарьи реки, куды оная устьем своим вышла.

   5. Сыскать несколько человек из шведов, которые искусныи инженерству, артилерии и которыя в минералах разумеют, которых с воли губернаторской взять. Также и в протчем во всем делать с воли и совету губернаторского.

   6. Протчее поступать, как доброму и честному человеку надлежит во исполнение сего интересу по месту и конъюнктурам".

   У сего приписано собственною царского величества рукою:

   "На галере святыя Наталии, в день 22 маиа, 1714. Петр".

   Дней через пять явился к Гагарину первый обер-полицеймейстер новой столицы Девиер, сын португальского еврея, поселившегося в России, где он и его потомки нашли свое счастье.

   Сверкая своими красивыми восточными глазами, приятно улыбаясь и изгибаясь полным, но стройным станом, затянутым в военный мундир, посланный Петра поздравил Гагарина с благополучным прибытием в "Парадиз" и сообщил, что царь на несколько часов приехал сюда, желая проводить домой Екатерину и здесь проститься с нею перед отплытием в море. Гагарина же немедленно приглашает к себе поговорить об делах, губернатору известных.

   Всполошился опять, встревожился Гагарин, и сильно билось у него сердце всю дорогу до маленького дворца в Летнем саду, где находилась царская чета.

   Здесь Петр показал князю копию с указа, данного Бухгольцу, и объяснил, что посылает особого человека для выполнения важного дела, только желая облегчить самого наместника Сибири, у которого и так дел немало... Но Бухгольцу приказано подчиняться Гагарину, ничего не делать без его советов, а князя просит царь помогать подполковнику не только по букве указа, писанного наскоро, но во всей полноте собственного разумения и доброжелательства к самому Петру и к родине, которой многие выгоды предстоят от удачного исхода этой экспедиции.

   Подполковнику велено ехать немедленно, но он раньше должен явиться к Гагарину - получить подробные наставления и необходимые полномочия, чтобы в Тобольске в отсутствие Гагарина не затормозилось как-нибудь это важное и срочное дело.

   Гагарин рассыпался в обещаниях и клятвах: душу положит, только было бы все сделано по мысли государя! А в душе твердо и бесповоротно решил: во что бы то ни стало помешать Бухгольцу успешно выполнить данное ему поручение.

   Улыбка преданности и умиления, с которою слушал Гагарин Петра, с которою вышел от него, сразу сменилась гримасой бешеной ярости, едва князь очутился один в своей карете.

   Он открыл россыпи, задумал дело, составил подробный, прекрасный план... А этот план у него украли, посылают другого человека, независимо от князя, выполнить блестящую затею. Гагарин будет лишен и славы, и выгод, какие уже улыбались ему, если бы так грубо не вырвали у него рук из дела, созданного им же!..

   И Меншиков хорош! Вызнал план - и... Бухгольцу в указе буквально поручено все, что наметил сделать сам Гагарин!

   От злости багровел толстяк, колотил кулаками по упругим подушкам сиденья кареты, царапал ногтями плотную шелковую обивку, топал ногами так, что едва не выбил дна в экипаже. Но все эти порывы дали выход ярости, наполняющей грудь князя, и домой он прибыл значительно успокоенный, даже был в состоянии обсуждать вместе с Келецким неожиданно создавшийся новый порядок вещей.

   Умный советник постарался успокоить князя, примирить его с совершившимся событием, указав на выгодные стороны этого неожиданного вмешательства в золотые планы Гагарина.

   - Ясновельможный князь прав, вещь неслыханная! Предательство низкое! - вторил сначала ему Келецкий, а после в ином совершенно направлении повел свою журчащую, баюкающую речь. - А ежели подумать, - по-французски продолжал секретарь, - из этой неприятности можно тоже извлечь немало утешения и добра! Первое: теперь и Меншиков, и сам царь должны чувствовать себя немного виноватыми перед вашим сиятельством. Это далеко не бесполезно. Второе, Бухгольцу для виду, конечно, придется помогать... но...

   Эта остановка сказала Гагарину, что и секретарь отлично понимает, как легко будет помешать неприятному человеку в его работе...

   - Ну хорошо, - почти успокоясь, заговорил князь, - этого сплавим, а нам другого пришлют...

   - Не поспеют... Постарается ваше сиятельство - и дело будет сделано без чужих рук... И все выгоды будут-таки у вас, ни у кого более. А между тем под знаком этой экспедиции многое возможно осуществить в смысле вербовки полков, сбора провианта и фуража, запасов амуниции и боевых снарядов... Словом, всего, что так необходимо иметь на всякий случай. Царь немолод и здоровьем плох... Сам князь говорил, что в последнее свидание на Котлине он выглядел очень плохо... Кто знает?..

   - Ничего никто не знает! - перебил Гагарин. - Его и сам... Бог не разберет. Сегодня бы ты его видел! Глаза сверкают, лицо загорелое... говорит, как топором рубит, по горнице шагает - пол дрожит! Он и меня, и тебя, и всех переживет еще!.. И ждать этого нечего нам, пожалуй...

   - А этого не дождемся, может, что иное подойдет! Неспокойно и здесь... А там, в нашей Сибири, князь... такое может подняться, что он и сам будет рад отказаться от диких краев, где только мятежи и резня...

   - Не откажется. Он тоже знает, какие богатства дает этот край...

   - Ну, так не будем и гадать... Надо делать, как для себя лучше... А там... судьба даст последний приказ!.. Пока нет ничего тревожного на горизонте... Все по-старому - хозяин у себя на губернаторстве... А этот подполковник?.. Вы, конечно, и сами знаете, как надо быть с ним...

   - Ну, еще бы! Не учить ли меня хочешь? - с неожиданным жестом высокомерия кинул своему советнику Гагарин. - Я уж не ребенок...

   И действительно, когда Бухгольц в этот же день явился к Гагарину просить указаний по делу и верительных грамот к тобольским властям, князь принял его очень любезно, ласково, надавал кучу советов, написал указ новому коменданту Тобольска Трауернихту, который сменил больного Карпова, чтобы тот исполнял все по указу, данному Бухгольцу. Дал приказ в Москву, чтобы из сибирской казны выплатили прогоны на дорогу ему и его спутникам.

   Подполковник ушел очарованный и в ту же ночь поскакал в Москву и дальше, спеша в далекую, незнакомую ему Сибирь за новым "золотым руном" и славой. И не знал он, что вместе с ним, даже опередя его, понеслись и приказы Гагарина: как можно меньше спешить с делом снаряжения отряда и ждать приезда Гагарина, в то же время не открывая Бухгольцу этой всей махинации.

   Следом за подполковником выехал и сам Гагарин в Москву, где у него были еще служебные дела и хлопоты по сбыту собственных товаров, привезенных целым обозом и назначенных для отправки в Гамбург и на другие рынки Европы.

  

  

   Взяв назначенных ем