Волконский Михаил Николаевич - Кольцо императрицы

gn="justify">   Еще летом, после Петровок, уехали в Петербург Рябчич, и там была сыграна свадьба Наденьки с молодым Творожниковым.

   Соголевы в Успенский пост уехали к себе в деревню и провели там всю осень. В конце октября, по первопутку, они отправились в Петербург. Остановиться опять у Сысоевых Вера Андреевна нашла неудобным.

   Князь Иван и Сонюшка были в переписке, как жених и невеста. Они виделись при проезде через Москву. Косой был в таком отчаянии, что Сонюшке пришлось утешать его.

   Но вот Соголевы уехали в Петербург. Князь Иван не мог выйти из своей неизвестности. Двор должен был, как говорили, остаться в Москве до конца года, значит, и Бестужев будет тут до этого времени. Нельзя будет и Косому вырваться раньше. Одному ему ехать в Петербург не имеет смысла, так как что он будет делать там без денег, без возможности как-нибудь устроиться?

   Князю несколько раз приходило в голову занять денег, но или их не было ни у кого из тех, кто готов был поверить ему, или ему, бездомному, в сущности, князю Косому, не верили те, у кого были деньги.

   Да и в самом деле, чем он мог отдать свой долг? Сумма ему для обзаведения требовалась большая, а рассчитывать он мог только на свое жалованье.

   Он бомбардировал Сонюшку отчаянными письмами, получал от нее ответы, но ни он, ни она не могли сообщить друг другу ничего утешительного.

   И вдруг раз, когда Косой сидел в канцелярии, ожидая, что принесут сейчас почту и он получит письмо от Сонюшки - единственное свое утешение теперь, и думал, что это письмо хотя и принесет радость, но вместе с тем и горе, потому что растравит только, - ему подали не одно, как он ждал, а два письма.

   На одном он сейчас же узнал на адресе мелкий почерк Сонюшкиной руки. Другой же был написан тоже знакомою рукой, но только князь Иван не мог сразу узнать - чьей.

   Он распечатал Сонюшкино письмо, пробежал его, отложил, чтобы потом перечесть как следует, и раскрыл второе.

   Как только он раскрыл его и взглянул на подпись, он сейчас же узнал руку. Письмо было от Левушки. Тот звал князя в Петербург как можно скорее, хотя на несколько дней, если иначе не отпустят его; звал непременно, безотлагательно, во что бы то ни стало. Он требовал, чтобы Косой бросил все и немедленно приезжал.

  

  

   Письмо Левушки было последней каплей, переполнившей чашу терпения Косого; князь с каждым днем все более и более желал увидеть Сонюшку, хотя бы на один миг, хотя одним глазком взглянуть на нее!

   Он взял отпуск, занял у молодого Бестужева денег на дорогу и уехал в Петербург.

   Через пять дней он был уже там, на Васильевском острове, у Левушки, и нашел его бодрым, веселым и по-прежнему милым, добродушным, шепелявым и искренним.

   Оказалось, что Торусский приехал в Петербург уже давно, но упорно скрывал ото всех свой приезд и у Соголевых был только три дня тому назад в первый раз. Он узнал, что князь Косой теперь "в силе", служит у Бестужева и помолвлен со старшей Соголевой. Третьего дня Сонюшка подробно передавала ему все, что случилось без него, но он сам хотел еще раз услышать все от князя Ивана.

   Косой стал рассказывать про себя, но как ни добивался у Левушки, где тот был, Левушка ни за что не хотел объяснить пока, ни куда он ездил, ни почему жил некоторое время в Петербурге, скрываясь ото всех.

   - Мне ужасно хочется самому лассказать, - сказал он Косому, - но это выйдет совсем не то. Сегодня вечелом я поведу вас в одно место, и тогда все-все узнаете. Уж ждали столько влемени - потелпите еще немного... А то будете шгосить - я сам не выделжу - ласскажу...

   Левушка так волновался, так горячился, что князю Ивану, чтобы успокоить его, оставалось лишь одно - согласиться с ним.

   Когда они вдоволь наговорились, позавтракали и Левушка в десятый раз высказал Косому, как он рад, что все устроилось так хорошо, князь Иван пошел одеваться в бывшую свою комнату, вновь отведенную ему.

   Он уже был совсем почти готов, когда к нему влетел Торусский в новом парике и отлично сшитом французском кафтане.

   - Ух, да каким вы щеголем! - удивился Косой.

   - Это - настоящий фланцузский, - показал Левушка на свой кафтан. - Погодите, - вдруг забеспокоился он, - чего же это вы одеваетесь? Вы к Соголевым хотите ехать, а?

   - Ну, конечно, к ним!

   - Лади Бога, не поезжайте, лади Бога, ну, я плосу вас, ну, для меня, потелпите немного!.. Я к ним сам сейчас еду...

   Князь Иван окончательно стал в тупик.

   - Этого уж я не понимаю, - серьезно сказал он. - Мне не ехать к Соголевым?

   - Голубчик, - запросил Левушка, - это я для вас, для вас же плосу. Ну, сделайте для меня! Вечелом все узнаете, все, а до вечела останьтесь дома. Ну, докажите, сто вы меня любите. Потом сами увидите, сто это холосо все выйдет.

   Нужно было видеть отчаяние Левушки от одной только мысли, что князь Иван может его не послушаться и поедет к Соголевым, что противоречило плану, который он составил себе.

   - Послусайте, - силился он убедить Косого, - ведь недалом я хлопотал с февлаля месяца для вас, ведь недалом... Ну, так сделайте тепель по-моему. Ведь восемь месяцев хлопотал я!.. Лазве мало влемени?..

   - Ну, если вы так просите, - согласился Косой, пожав плечами, - я, пожалуй, останусь дома!.. Только это мне очень не по сердцу...

   - Знаю, милый, сто тлудно, но все лавно, - обрадовался Левушка, - спасибо вам... я очень лад, сто послусали, - и он, точно боясь, что князь Иван передумает, стремглав вылетел из комнаты.

   Князь Иван видел из окна, как Левушке подали карету, но не из наемных, а, видимо, собственную, новомодную, на высоких рессорах, ярко-желтую с большим гербом на дверцах и с великолепными зеркальными стеклами, обитую внутри пунцовым бархатом и запряженную цугом белых лошадей. Он сел в нее и поехал.

   "Дивны дела Твои, Господи! - подумал Косой. - Откуда у него может быть такая карета?"

   Он видел, что Левушка затеял и, по-видимому, исполнил что-то непонятное, чему он обещался дать разгадку сегодня вечером.

   Князь Иван, чтобы не нарушать восторга, в котором застал Левушку, решился подчиниться ему, дав, однако, себе обещание, если Торусский не сдержит слова и не раскроет загадку сегодня, - завтра более не уступать никаким его просьбам.

   Он остался один и жалел уже, зачем согласился на просьбу Левушки. В самом деле, что это за глупая, в сущности, была фантазия? Отчего ему не поехать к Сонюшке?

   Но, когда он вспоминал восторженное лицо Левушки, он успокаивался и заставлял себя смириться хотя бы до возвращения Торусского.

   Чтобы пока заняться чем-нибудь, князь стал разбирать свои вещи. Он стоял, наклонившись над сундуком, когда дверь в его комнату скрипнула, и, подняв голову, увидел в дверях... Игната Степановича Чиликина.

   - А я опять, извините, без доклада, - заговорил Чиликин, - знаю, что иначе не пустили бы меня... Я вашего мальчика в прихожей турнул и пришел сюда; он знает, кто я такой. Я все-с здесь наверху живу.

   Мальчонок, о котором говорил он, был новый казачок, заменивший Антипку, отосланного в деревню. Князь Иван недовольно поднялся.

   - Что вам еще нужно от меня? - проговорил он.

   - А документик в три тысячи-то забыли-с? Помните, я докладывал вам о нем?.. Я тут вот только и ждал вашего приезда; мне теперь деньги очень нужны, князь Иван Кириллович...

   У Косого опустились руки.

   Деньги! Да если уж он не мог достать их до сих пор для себя, хотя от этого зависело все счастье его жизни, то как же он достанет для Чиликина-то? Откуда? Смешно даже!..

   И князю Ивану действительно стало смешно.

   - Деньги? Три тысячи? - повторил он. - Да откуда я достану их вам?

   Лицо Чиликина расплылось в широкую самодовольную улыбку. Он знал, что если уж рассчитывает на что-нибудь, то рассчитывает наверное.

   - Я так и знал-с, - прямо ответил он, осклабясь, - я так и знал-с, что у вас денег не будет.

   "Чему же он рад-то так?" - невольно подумал князь Иван и, отвертываясь, спросил:

   - Если знали, что у меня не будет денег, то зачем же тогда пришли спрашивать их?

   - А для того, чтобы предупредить, что я взыскивать буду...

   Князь ничего не ответил. Он задумался о том, что на него надвинулась новая беда, о которой он не хотел было вспоминать. Но она пришла насильно, в образе этого Чиликина, и снова стала поперек дороги ему. С этим долгом ему никогда не распутаться.

   И в первый раз князю показалось, что он устал от борьбы и что долее бороться не в состоянии.

   Неужели ему, почти достигнув цели, придется навеки расстаться со всеми мечтами и радостями жизни? Если Чиликин "начнет взыскивать", то - князь знал - это будет позор, оскорбление за оскорблением. Одна Вера Андреевна чего будет стоить в это время со своим ехидно и вовремя выказываемым злорадством. "Нищий князь, искатель приключений", - она иначе не называла его заглазно, но нашлись услужливые люди, которые передали ему это. И теперь более чем когда-нибудь оправдываются ее слова. Откуда он возьмет эти три тысячи?

   А Игнат Степанович смотрел на него и улыбался, и, видимо, ему доставляла большое удовольствие безвыходность положения князя.

   - Послушайте, - начал Косой, - ведь эти деньги не я вам должен, а мой отец.

   - Это все равно-с, раз вы приняли наследство - теперь уже ничего поделать нельзя... Все по закону...

   - Я знаю, по закону, а по правде-то разве не совестно вам? Ведь эти деньги, может быть, и не следуют вам вовсе.

   - Как не следуют?.. Нет-с, они мне по всем правам следуют... Если по самому закону... - протянул Чиликин.

   Но в это время в дверях раздался голос Левушки, вернувшегося от Соголевых.

   - Сто, сто такое по закону? - спрашивал он.

   Игнат Степанович несколько смутился при появлении постороннего.

   - Нет-с, это ничего, это - наше дело с князем Иваном Кирилловичем...

   - Я вас спласываю, сто по закону? - крикнул Левушка во весь голос.

   - Что же тут кричать? - обиделся Чиликин. - Я имею получить с князя три тысячи, вот и все. Я, кажется, пришел не за чужими, а за своими деньгами...

   - Тли тысячи?! - повторил Левушка. - Вы их получите завтла... Плиготовьте документ, а тепель ступайте вон... Ступайте вон! - повторил Левушка, видя, что Чиликин хочет еще возразить что-то такое.

   - Посмотрим! - проговорил Игнат Степанович и, сгорбившись, вышел из комнаты.

   Левушка действовал таким молодцом, что князь дивился ему и залюбовался им.

   - Да что с вами, что вы сделали такое? - спросил он.

   Но Левушка ответил горько:

   - Сколо узнаете!..

  

  

   Уговорив князя Ивана остаться дома, Левушка в своей новой желтой карете поехал к Соголевым и удивил их странною просьбой.

   Он просил Веру Андреевну с дочерьми непременно и неотступно сегодня, и именно сегодня, к себе на вечер, уверяя Соголеву, что она может быть покойна, что он сумеет принять "дологих гостей" должным и подобающим образом.

   Сначала Вера Андреевна удивилась. Потом ей показалась затея оригинальною. Уж если Торусский звал так, то, вероятно, в самом деле приготовил что-нибудь особенное, а Вера Андреевна любила все особенное, всякое развлечение и угощение.

   К тому же ее Дашенька скучала. Выездов, благодаря пребыванию двора в Москве, было мало.

   Сонюшка, ждавшая письма сегодня от Косого, который выехал из Москвы так поспешно, что не успел дать ей знать, была сегодня молчаливее и грустнее обыкновенного.

   Ей никуда не хотелось.

   - Ну, полноте, Лев Александрович, - сказала она, - ну, что вы затеяли.

   И это решило окончательно сомнение Веры Андреевны.

   - Вечно вы, моя милая, - сказала она единственно для того, чтобы попротиворечить дочери, - суетесь туда, куда вас не спрашивают... напротив, это очень мило со стороны Торусского, что он приглашает нас...

   - Так вы будете, неплеменно будете, - заговорил Левушка, ловя ее на слове, - я за вами, если позволите, калету плишлю... Вы ни о чем не беспокойтесь... Все будет сделано. Только плиезжайте.

   И он опять так стал просить, так умолять, что Вера Андреевна, уже заинтригованная, согласилась.

   Как только согласие было дано, Левушка вне себя от счастья уехал домой, потребовав еще раз подтверждения, что его не обманут и приедут непременно.

   Вечером в назначенный час гайдук в новой, с иголочки, ливрее поднялся к Соголевым, чтобы доложить, что карета за ними приехала.

   Карете, конечно, пришлось ждать, пока Соголевы одевались. Поспеть вовремя Вера Андреевна никогда не могла.

   Наконец все шпильки и булавки были заколоты, платья оправлены перед зеркалом, волосы напудрены, и Coro левы спустились в своих шубках вниз.

   Вера Андреевна, оглядев богатую карету, приехавшую за ними, ничего не сказала, но по грации ее движений, с которою она влезла по высокой, опущенной гайдуком подножке, видно было, что она желает показать, что умеет ездить в таких хороших каретах.

   Они сели, щелкнула закинутая вновь подножка, хлопнула дверца, и карета тронулась.

   Сонюшка, убаюканная мягкою качкою эластичных рессор, смотрела в окно сначала бессознательно, но мало-помалу стала замечать, что их везут не на Васильевский остров, где, как она знала, жил Торусский в доме тетки, а куда-то в сторону Фонтанной.

   - Куда же это он едет? - спросила она.

   - Ах, моя милая, вероятно, туда, куда нужно... - остановила ее Вера Андреевна.

   - Да ведь Торусский живет же на Васильевском острову...

   - Ну, так что ж?

   - А мы сворачиваем на Фонтанную...

   - На какую Фонтанную... вы непременно придумаете что-нибудь... - недовольно проговорила Вера Андреевна. - Ну, да, на Фонтанную... - добавила она, глядя в окошко, - вероятно, тут лучше дорога на остров...

   Сонюшка замолчала и не стала говорить, что по Фонтанной нет дороги от них на Васильевский. Ей, в сущности, было все равно.

   Карета ехала по набережной довольно долго и вдруг свернула во двор одного из тех барских домов, которые со своими садами и службами были расположены здесь и не раз своею роскошью тревожили воображение Сонюшки.

   Они остановились у крыльца, и навстречу им выскочили, пренебрегая холодом, как это и подобает настоящим лакеям, ливрейные гайдуки, поспешившие высадить их.

   На лестнице, покрытой красным сукном и уставленной цветами, ждал их сияющий Левушка.

   - Да, это мое новоселье, - ответил он Сонюшке, спросившей его, разве он переехал сюда с Васильевского.

   Он провел их налево, в нижний этаж дома, где оказалась очень мило, уютно и удобно обставленная маленькая квартирка.

   На столе в столовой были приготовлены на серебряном сервизе чай, фрукты и всевозможные печенья.

   Дамы удивлялись, хвалили устройство, Левушка казался на верху блаженства.

   Он был очень счастлив.

   Сонюшка невольно вздохнула.

   Как бы было хорошо, если б ее князь Иван мог устроиться так!..

   Среди приветствий, разговоров и болтовни Левушка (Сонюшка видела это) несколько раз взглядывал на нее, как будто хотел сказать ей что-то отдельно, по секрету.

   Наконец он стал показывать Вере Андреевне и Дашеньке какой-то очень любопытный альбом с видами Швейцарии и, когда они, заинтересовавшись, занялись им, потихоньку подошел к Сонюшке.

   - Плойдите за мной, - сказал он, - плойдите, пожалуйста.

   Он вывел Сонюшку на парадную лестницу и просил ее не бояться подняться в верхний этаж.

   Сонюшке уже пришлось пережить много неожиданного и странного. Она пошла.

   Левушка, выведя ее на лестницу, сам не пошел за нею, а вернулся к себе.

   Ливрейные лакеи, выстроенные на лестнице (один из них был в особенно красивой голубой, с лагунами ливрее), встретили ее низким, глубоким поклоном. Она кивнула им и тут только заметила, что у них на галунах гербы под княжеской мантией и шапкой.

   Она стала своими маленькими, как бы рожденными, чтоб только ходить по коврам, ножками подыматься по мягкому сукну лестницы. На средней площадке стояли еще два лакея в еще более богатых, опять с княжескими гербами ливреях и тоже низко-низко поклонились ей. Наверху, у зеркала, стоял в белой с зеленым чалме, в пестром костюме арап, тоже встретивший ее поклоном. Он тронул зеркало, оно отворилось, и Сонюшка вошла в большую расписную и отделанную золотом залу, освещенную хрустальною люстрой.

   Сонюшка не знала уж теперь, наяву ли это или грезит она.

   Она идет по лоснящемуся, как стекло, узорному паркету. Зала обставлена легкою, белою, глянцевитою мебелью с желтыми штофными гардинами и такою же обивкой. Стены лепные. Потолок расписан большою фрескою, изображающей Диану на охоте. У окон большие китайские вазы. Из залы, направо, сквозь лепную арку виднеется маленький сад с фонтанчиком, наполненный деревьями и белыми лилиями - ее любимым цветком. Она входит в этот сад, дышит ароматом цветов, оглядывается - одна арка из сада ведет в высокую, покрытую темным дубом столовую с буфетом, на котором горою видно серебро, другая - в гостиную, затянутую сплошь красным штофом. Мебель золотая - чистого стиля короля французского Людовика XIV. Мягкий ковер застилает всю комнату.

   Через гостиную она попадает снова в залу, по другой стороне которой - китайская комната с лакированными стенами, уставленными фарфором на сюпорах.

   Отсюда виден прямо ряд комнат, а налево - открыта дверь в обитый деревом кабинет с большим бюро, круглым столом, диваном и кожаной мебелью. Сонюшка заглядывает в него. Он пуст. Она идет дальше по комнатам - еще гостиная, диванная комната, завешанная картинами, и наконец уютный будуарчик с шелковыми занавесами и стенами, с мягкою мебелью, с волнистым ковром.

   Сонюшка останавливается в дверях. Перед нею князь Иван... Откуда, как... откуда этот дом, эти комнаты?..

   Она начинает верить, что это только счастливая, но несбыточная греза... Но нет, он идет к ней, протягивает руки. Он живой, настоящий человек. Он встречает ее и начинает объяснять ей, что все это значит, а из залы слышится уже голос Левушки, который ведет к ним Веру Андреевну и Дашеньку.

  

  

   На другой день Левушка приехал в дом на Васильевский, где обещал Чиликину повидаться с ним относительно денег, одолженных Косым.

   Он послал наверх за Игнатом Степановичем и, когда тот явился к нему, просил его одеться, чтобы ехать вместе.

   - Куда же мы поедем это? - поинтересовался Чиликин.

   - К князю Косому. Документ у вас?

   - У меня-с, - все еще не веря, что ему отдадут деньги сегодня, ответил Игнат Степанович.

   Но он уже поколебался в своем сомнении, когда сел с Торусским в богатую карету с княжеским гербом. Чиликин узнал его - это был герб Косых.

   Всю дорогу до Фонтанной они ехали молча. Когда же наконец карета подвезла их к широкому крыльцу дома, Игнат Степанович не выдержал и спросил:

   - Позвольте, Лев Александрович! Неловкости не выйдет? Вы наверное изволите знать, что князь Косой тут живут?..

   Странно было бы Левушке не знать этого дома, который он, потихоньку вернувшись в Петербург, купил и отделывал по секрету ото всех, приготовляя в верхнем этаже помещение для своего друга, князя Косого, а в нижнем - для себя маленькую квартиру. Тогда такие сюрпризы были в моде. Целые сады насаживались в одну ночь, а у Левушки было довольно времени, чтобы устроить все.

   Левушка ничего не ответил. Он вышел из кареты и только сказал Чиликину.

   - Ступайте за мною!

   Когда они прошли между цветов и растений, которыми была уставлена лестница, миновали зал и вошли через китайскую комнату в кабинет князя Ивана, Чиликин понял и почувствовал всю несуразность своей затеи и нелепость своих себялюбивых мечтаний. Тоже выдумал тягаться с кем! "Нет, уж куда нам, куда нам!" - мысленно повторял он себе, почти с благоговением ступая по блестящему паркету и оглядывая лепные и расписные стены.

   Он привык благоговеть пред роскошью. Она всегда производила на него подавляющее впечатление.

   И князь Иван, поднявшийся навстречу Левушке и поздоровавшийся с ним, показался ему теперь совсем другим, чем прежде, точно он стал выше ростом. Он казался Чиликину выше, потому что сам Игнат Степанович сжался и съежился пред ним.

   "И бывает же людям счастье!" - думал он, низко кланяясь Косому.

   - Ну, сто? Ты холосо пловел ночь на новоселье? - спросил Левушка князя.

   Вчера за ужином они выпили на "ты".

   Князь Иван ответил, что почти вовсе не спал; ему было теперь так хорошо наяву, что казалось жаль заснуть.

   - Я велел Степушке каждый день носить к Соголевым цветы, - сказал опять Торусский.

   Степушка был наряжен в голубую, особенно красивую ливрею и как будущий собственный гайдук княгини Косой вчера держал ее шубу, когда Сонюшка вышла, чтобы уезжать домой. Князь Иван так и представил его невесте.

   Торусский и князь говорили по-французски, и Чиликин не понимал их разговора; но он видел, что разговор этот был весел и приятен им, и слушал непонятные ему слова французской речи с подобострастною улыбкою, склонясь и прижимая свою шляпу к груди.

   - Ну, где же ваш документ? - обратился наконец к нему князь.

   Игнат Степанович сделал несколько шажков и, как-то подпрыгнув, подал на вытянутой руке Косому свой документ. Тот рассмотрел его, сказал еще что-то по-французски Торусскому, усевшемуся на диван, подошел к бюро и открыл один из ящиков.

   В этом ящике Чиликин увидел столько денег, что их могло хватить для расплаты не одного, а, может быть, десятка таких документов, каков был у него.

   Косой вынул три билета французского банка, отсчитал еще, сколько было нужно, золотом, и подал их Игнату Степановичу, спрашивая:

   - Ну, теперь мы в расчете с вами?

   Чиликин, раскланялся, принял деньги и ответил:

   - В полном!

   Князь Иван взял "документ", разорвал его, подошел к камину и бросил туда.

   - Ваше сиятельство, - остановил его Чиликин, - дозвольте мне говорить?

   - Что?

   - Если вам угодно иметь опытного управляющего, то я готов служить нам всею душою... как вашему батюшке служил верою и правдою...

   - Ну, нет, - рассмеялся князь Иван, - для меня вы уж слишком опытны... Мне вас не нужно...

   "И чего полез! - опять с досадой подумал про себя Чиликин. - И никакого в тебе собственного достоинства нет, Игнат Степанович!.."

   Но, несмотря на это сознание, он все-таки не мог не чувствовать своей ничтожности пред величием, под которым он подразумевал одно только - пышность и роскошь.

   - Значит, я могу ретироваться теперь? - спросил он, желая все-таки тоном своего вопроса поддержать хоть сколько-нибудь свое достоинство.

   - Погодите, - сказал ему Торусский, - я вас довезу сейчас.

   Игнат Степанович был очень серьезен и молчалив, когда они обратным порядком вышли через зал и сени на крыльцо и сели в карету. Он, сильно хмурясь, забился в самый угол. Казалось, он был вовсе не доволен получкою трех тысяч. Он жался и кутался в свою шубу, сердито пофыркивая и выставляя свой плоский зуб. Левушка искоса поглядывал на него.

   - Дозволено мне будет сделать вам один вопрос? - наконец проговорил Чиликин.

   - Сколько угодно! - ответил Левушка.

   - Скажите, пожалуйста, вы, вероятно, должны знать, откуда у князя Косого могло появиться такое богатство?

   - Я очень холосо знаю! - сказал Левушка. - Ему еще в Палиже пледсказала Ленолман, что счастье его будет зависеть от велевки...

   - От веревки?

   - Да. Так оно и вышло.

   - Это уж совсем интересно! - заявил Чиликин.

   - Да, и поучительно! - добавил Левушка. - Я вам ласскажу, в чем дело.

   И он начал рассказывать.

   Три года тому назад наши войска брали Хотин. Когда крепость была взята, она за зверства, чинимые турками, была отдана на разграбление нашим солдатам. Оружие и военные запасы они должны были представлять начальству, а остальное могли брать себе. Наши пехотные войска стояли под крепостью в землянках и оттуда направлялись в Хотин за добычею.

   В одной из рот был особенно лихой и предприимчивый командир. Отправился он с одиннадцатью солдатами. В землянке у него остался старый служивый, бывший уже на сверхсрочной службе и из-за старости не исполнявший полевой службы, а смотревший за ротным хозяйством. Он был нечто вроде эконома - в помощь капралу.

   Солдаты с ротным скоро вернулись и принесли с собою двенадцать мешков, верхом полных жемчугом и самоцветными камнями. В одном из них были одни только бриллианты. Ротному удалось добраться в крепости до сокровищницы самого паши, и он со своими солдатами захватил драгоценные мешки с камнями. Сложив их в землянку, они отправились на новые поиски, но уже не вернулись. Старик прождал их напрасно, не зная, что случилось с ними. Они как в воду канули.

   Старик остался с мешками в землянке. Думал он, думал, что с ними делать - одному не снести все равно, и решил закопать свои сокровища. Только ему нужно было так изловчиться, чтобы потом сразу можно было найти место, где он закопал эти мешки.

   Ему пришло вот что в голову: у мусульман колодец считается священным, и они оберегают его и поддерживают. Землянки, конечно, будут срыты, дома будут разломаны, но колодец постоянно останется, хранимый заботливой рукою набожных мусульман.

   Такой колодец был вблизи землянки, где пришлось остаться старику. Ночью он отмерил прямо на восток некоторое расстояние от колодца, вырыл глубокую яму и закопал там свои мешки. Никто не видел и не знал об этом. Землянка ротного стояла настолько в стороне, что можно было все это проделать, оставаясь незамеченным. А для того чтобы не потерять места, где были зарыты мешки, старик отмерил веревочкой расстояние этого места от колодца.

   Потом, вскоре после этого, в первом же деле, ему повредила ногу шальная граната, залетевшая слишком далеко. Ему пришлось остаться в деревне, а наши войска ушли.

   Когда старик оправился - нога его оказалась в таком положении, что он не мог ходить уже без деревяшки. Он приладил себе эту деревяшку и пошел со своей веревочкой на родину.

   - Ну, и что же-с? - спросил Чиликин.

   - Ну, и этот солдат доблался наконец нынче, в августе, до Петелбулга и умел у меня в доме.

   - Ах, это - тот, которого вы, говорят, у заставы подобрали? Ну и что же-с, кому же он передал свою веревочку-то?

   - Мне, плед самой смелтью.

   - И, значит, это вы вот в феврале уезжали... Неужели вы были в Хотине?

   - Отчего же нет? Я был там под видом купца. В Москве я насол попутчика из купцов и поехал в ним. Мы все и сделали вместе... Насли колодец. Нищий описал мне его плиблизительно, отмелили велевочкой ласстояние и насли все мески в целости: два из них с жемчугом я дал купцу, а остальные повез в Палиж и там ласплодал. Деньги плислось получить холосие.

   - И большие мешки?

   - Не особенно... вот этакие, одной лукой поднять можно, но тяжелые... Я их на осле вез под мателиями склытыми. Будто я мателиями толговал.

   - Ну, хорошо-с! - протянул Чиликин. - При чем же тут, однако, князь Косой и почему, если вы получили такие большие сокровища, у него-то дом, и прислуга, и все, как следует...

   - Потому сто эти мески и деньги, вылученные за них, были его.

   - Как его? Это что-то совсем уже непонятное. Я законы-с знаю. Прежде всего, найденные вами мешки нужно рассматривать как клад. Всякий клад по закону Петра Алексеевича принадлежит казне. Но так как вы обрели драгоценности вне территории Российского государства, то этот закон на вас не распространяется, и вы - собственник всего богатства. Тут князь Косой решительно ни при чем.

   - Пли чем тут князь Косой - вам сейчас объясню, когда мы плиедем, - сказал Левушка.

   Чиликин глянул в окно.

   - Батюшки, - сказал он, - куда ж это мы? Ведь наш дом проехали... - Он видел, что они катились по Васильевскому острову дальше и проехали мимо их дома, который остался давно позади, чего он, заслушавшись рассказа Левушки, не заметил совсем. - Куда же это мы едем?

   - Куда нужно! - ответил Левушка.

  

  

   Они приехали к воротам кладбища, и карета остановилась.

   - Выйдемте, - предложил Торусский.

   - Да зачем же это-с? - усомнился Чиликин.

   - Выйдемте, я вам говолю! - настоял Левушка, и так авторитетно, что Игнат Степанович послушался.

   Солнце, играя на выпавшем ночью снегу, светило ярко, искрясь и переливаясь радужными блестками. Кладбищенская ограда, могилки за нею, оголенные, кое-где торчавшие деревца, крыша церкви - все было покрыто чистою пеленой яркого снега и казалось, опрятным.

   Торусский шел по расчищенной между могилок дорожке, и за ним послушно скрипел своими большими галошами по снегу Игнат Степанович.

   Левушка прошел до конца расчищенной дорожки и повернул вправо, где были могилки победнее. Пред одною из них он остановился наконец. Это была невысокая могилка с белым, свежим, видимо, недавно заново поставленным деревянным крестом. На кресте надпись гласила:

   "Степан Чиликин, скончался августа в тринадцатый день 1741 года, 82 лет от роду"...

   Игнат Степанович прочел надпись и недоумевающе поглядел на Левушку. Тот, в свою очередь, следил за ним и видел, как вдруг побледнел Чиликин.

   - Это что же-с... что же-с?.. - чуть внятно выговорил тот.

   - Это - могила сталика-нищего, умелшего у меня, - сказал Левушка. - Он плисол на лодину, к своему сыну, с тем стобы пеледать ему свое богатство и умелеть у него спокойно, но тот не плинял его и даже впустить не хотел к себе, и отказался от него, потому сто, обоблав князя Косого, сам думал, сто стал богатым балином, и в дволянство полез, котолому, конечно, мешал отец, сталый плостой солдат-калека. И вот этот сын не плизнал его. Тогда сталик узнал, сто сын его оглабил молодого князя и сто князь должен был уехать из лодного имения в Петелбулг, в чужих людях искать счастья, то, плогнанный сыном, посел в Петелбулг отыскивать обобланного им молодого князя, стобы пеледать ему свое богатство и вознагладить за действия сына. Князь Иван заделжался в Москве, и Бог свел их у самой заставы Петелбулга. Здесь мы встлетились. Я взял сталика к себе, и он, умилая, получил мне пеледать князю Косому свое наследство. Я сначала не плидавал этому важности, но потом высло, сто иначе было нельзя...

   Игнат Степанович ясно, с сокрушенным сердцем вспомнил теперь, как ему сказали тогда, в деревне, что пришел старый калека, который хочет видеть его и называет себя его отцом, как он вспыхнул при этом и закричал, что никаких калек знать не хочет, и приказал, чтобы старика сейчас же выгнали вон. Да, такое родство казалось ему помехой к получению дворянского звания, о котором он мечтал.

   А теперь? Теперь оказывалось, что этот прогнанный им человек, его отец, нес ему богатство, да такое, о котором он и грезить не смел!... Получи он заветный клад, - а он бы съездил и достал его и, конечно, не отдал бы никому не только двух мешков, но ни одного зернышка жемчуга, - он был бы обладателем огромного состояния!..

   Однако не раскаяние, не чувство стыда за свой поступок охватили его, а зависть, зачем ушло из его рук плывшее было в них богатство.

   - Позвольте, как же это так?.. - заговорил он. - Значит, если бы я принял тогда родителя - все его богатства были бы мои... и я бы мог купить такой же дом... и лакеев... и все это?..

   Левушка с удивлением смотрел на него. Он ждал, что хоть тут, на кладбище, у могилы отца, совесть наконец заговорит в Чиликине.

   Но Игнат Степанович развел широко руками, потом всплеснул ими и почти крикнул: "Батюшки мои, ведь вы меня, значит, ограбили, мое родовое отняли... погубили... ограбили"... - и уставился помутившимися глазами на надпись на кресте.

   "В молду бы тебе дать", - мысленно решил Левушка и, чувствуя, что дольше не может оставаться с этим человеком, вышел с кладбища и отправился за князем Косым, чтобы вместе ехать к Соголевым.

   Они обедали там сегодня.

   В тот же день вечером нашли Игната Степановича у себя в спальне повесившимся. Он перекинул через дверь перегородки полотенце и удавился на нем, вероятно, не имея силы перенести потерю богатства, которое он сам оттолкнул от себя.

   Предсказание Лестока относительно Ополчинина оправдалось. У того сделалась гангрена, и он не выжил. Умер он в полковом лазарете, отставленный еще во время болезни от офицерского звания. Свадьба Косого была отпразднована торжественно по возвращении двора из Москвы. Бестужев был посаженым отцом у князя Ивана. Сонюшку благословляла сама императрица. Левушка был шафером. Он поселился, как хотел, в одном доме с Косыми, и впоследствии, когда у них пошли дети, возился с ними с утра до ночи, радуясь, что они протягивали к нему ручонки и весело лепетали ему навстречу: "Здлавствуй, дядя Лева". И Торусский был в восторге и не знал, как приласкать своих любимцев.

   Дашенька вышла-таки замуж, и ее счастливым супругом оказался Сысоев, двоюродный брат Рябчич. Впрочем, они были очень милой и хорошей парой, и их все очень любили.

   Но общие симпатии и особенное расположение все-таки оставались на стороне Сонюшки, молодой, счастливой княгини Косой.

   Одна только Вера Андреевна, постаревшая с годами, продолжала нянчиться с Дашенькой и брюзжала при всяком удобном случае на свою милую и все-таки (она почувствовала это, когда осталась одна) дорогую Сонюшку.