| Главная » Книги |
Толстой Лев Николаевич - Война и мир. Том 1, Страница 9
Толстой Лев Николаевич - Война и мир. Том 1sp;puisque les derienières sont ordinairement les plus fortes! Je sais fort
bien, que le comte Nicolas est trop jeune pour pouvoir jamais devenir pour
moi quelque chose de plus qu'un ami, mais cette douée amitié, ces relations
si poétiques et si pures ont été un besoin pour mon coeur. Mais n'en parlons
plus. La grande nouvelle du jour qui occupe tout Moscou est la mort du vieux
comte Безухой et son héritage. Figurez-vous que les trois princesses n'ont
reçu que très peu de chose, le prince Basile rien, est que c'est M.
Pierre qui a tout hérité, et qui par-dessus le Marieché a été reconnu pour
fils légitime, par conséquent comte Безухой est possesseur de la plus belle
fortune de la Russie. On prétend que le prince Basile a joué un très vilain
rôle dans toute cette histoire et qu'il est reparti tout penaud pour
Pétersbourg.
"Je vous avoue, que je comprends très peu toutes ces affaires de legs
et de testament; ce que je sais, c'est que depuis que le jeune homme que
nous connaissions tous sous le nom de M. Pierre les tout court est devenu
comte Безухой et possesseur de l'une des plus grandes fortunes de la Russie,
je m'amuse fort à observer les changements de ton et des manières des mamans
accablées de filles à Marieier et des demoiselles elles-mêmes à l'égard de
cet
individu, qui, par parenthèse, m'a paru toujours être un pauvre, sire.
Comme on s'amuse depuis deux ans à me donner des promis que je ne connais
pas le plus souvent, la chronique matrimoniale de Moscou me fait comtesse
Безухой. Mais vous sentez bien que je ne me souc nullement de le devenir. A
propos de Marieiage, savez-vous que tout derienièrement la tante en général
Анна Михайловна, m'a confié sous le sceau du plus grand secret un projet de
Marieiage pour vous. Ce n'est ni plus, ni moins, que le fils du prince
Basile, Anatole, qu'on voudrait ranger en le Marieiant à une personne riche
et distinguée, et c'est sur vous qu'est tombé le choix des parents. Je ne
sais comment vous envisagerez la chose, mais j'ai cru de mon devoir de vous
en avertir. On le dit très beau et très mauvais sujet; c'est tout ce que
j'ai pu savoir sur son compte.
"Mais assez de bavardage comme cela. Je finis mon second feuillet, et
maman me fait chercher pour aller dîner chez les Apraksines. Lisez le livre
mystique que je vous envoie et qui fait fureur chez nous. Quoiqu'il y ait
des choses dans ce livre difficiles à atteindre avec la faible conception
humaine, c'est un livre admirable dont la lecture calme et élève l'âme.
Adieu. Mes respects à monsieur votre père et mes compliments à m-elle
Bourienne. Je vous embrasse comme je vous aime. Julie".
"P.S.Donnez-moi des nouvelles de votre frère et de sa charmante petite
femme".
Княжна подумала, задумчиво улыбаясь (при чем лицо ее, освещенное ее
лучистыми глазами, совершенно преобразилось), и, вдруг поднявшись, тяжело
ступая, перешла к столу. Она достала бумагу, и рука ее быстро начала ходить
по ней. Так писала она в ответ:
"Chère et excellente ami. [212] Votre lettre du 13 m'a causé
une grande joie. Vous m'aimez donc toujours, ma poétique Julie.
L'absence, dont vous dites tant de mal, n'a donc pas eu son influenсе
habituelle sur vous. Vous vous plaignez de l'absence - que devrai-je dire
moi, si j'osais me plaindre, privée de tous ceux qui me sont chers? Ah l si
nous n'avions pas la religion pour nous consoler, la vie serait bien triste.
Pourquoi me supposez-vous un regard sévère, quand vous me parlez de votre
affection pour le jeune homme? Sous ce rapport je ne suis rigide que pour
moi. Je comprends ces sentiments chez les autres et si je ne puis approuver
ne les ayant jamais ressentis, je ne les condamiene pas. Me paraît seulement
que l'amour chrétien, l'amour du prochain, l'amour pour ses ennemis est plus
méritoire, plus doux et plus beau, que ne le sont les sentiments que peuvent
inspire les beaux yeux d'un jeune homme à une jeune fille poétique et
aimante comme vous.
"La nouvelle de la mort du comte Безухой nous est parvenue avant votre
lettre, et mon père en a été très affecté. Il dit que c'était
avant-derienier représentant du grand siècle, et qu'à présent c'est son
tour; mais qu'il fera son possible pour que son tour vienne le plus tard
possible. Que Dieu nous garde de ce terrible malheur! Je ne puis partager
votre opinion sur Pierre que j'ai connu enfant. Il me paraissait toujours
avoir un coeur excellent, et c'est la qualité que j'estime le plus dans les
gens. Quant à son héritage et au rôle qu'y a joué le prince Basile, c'est
bien triste pour tous les deux. Ah! chère amie, la parole de notre divin
Sauveur qu'il est plus aisé à un hameau de passer par le trou d'une
aiguille, qu'il ne l'est à un riche d'entrer dans le royaume de Dieu, cette
parole est terriblement vraie; je plains le prince Basile et je regrette
encore davantage Pierre. Si jeune et accablé de cette richesse, que de
tentations n'aura-t-il pas à subir! Si on me demandait ce que je désirerais
le plus au monde, ce serait d'être plus pauvre que le plus pauvre des
mendiants. Mille grâces, chère amie, pour l'ouvrage que vous m'envoyez, et
qui fait si grande fureur chez vous. Cependant, puisque vous me dites qu'au
milieu de plusurs bonnes choses il y en a d'autres que la faible conception
humaine ne peut atteindre, il me paraît assez inutile de s'occuper d'une
lecture inintelligible, qui par là même ne pourrait être d'aucun fruit. Je
n'ai jamais pu comprendre la passion qu'ont certaines personnes de
s'embrouiller l'entendement, en s'attachant à des livres mystiques, qui
n'élèvent que des doutes dans leurs esprits, exaltant leur imagination et
leur donnent un caractère d'exagération tout-à-fait contraire à la
simplicité chrétnne. Lisons les Apôtres et l'Evangile. Ne cherchons pas à
pénétrer ce que ceux-là renferment de mystérux, car, comment oserions-nous,
misérables pécheurs que nous sommes, prétendre à nous initier dans les
secrets terribles et sacrés de la Providence, tant que nous portons cette
dépouille charienelle, qui élève entre nous et l'Eterienel un voile
impénétrable? Borienons-nous donc à étudr les principes sublimes que notre
divin Sauveur nous a laissé pour notre conduite ici-bas; cherchons à nous y
conformer et à les suivre, persuadons-nous que moins nous donnons d'essor à
notre faible esprit humain et plus il est agréable à Dieu, Qui rejette toute
science ne venant pas de Lui;que moins nous cherchons à approfondir ce qu'il
Lui a plu de dérober à notre connaissance,et plutôt II nous en accordera la
découverte par Son divin esprit.
"Mon père ne m'a pas parlé du prétendant, mais il m'a dit seulement
qu'il a reçu une lettre et attendait une visite du prince Basile.
Pour ce qui est du projet de Marieiage qui me regarde, je vous dirai, chère
et excellente amie, que le Marieiage, selon moi,est une institution divine à
laquelle il faut se conformer. Quelque pénible que cela soit pour moi, si le
Tout-Puissant m'impose jamais les devoirs d'épouse et de mère, je tâcherai
de les remplir aussi fidèlement que je le pourrai, sans m'inquiéter de
l'examen de mes sentiments à l'égard de celui qu'il me donnera pour époux.
J'ai reçu une lettre de mon frère, qui m'annonce son arrivée à Лысые
Горы avec sa femme. Ce sera une joie de courte durée, puisqu'il nous quitte
pour prendre part à cette malheureuse guerre, à laquelle nous sommes
entraînés Dieu sait, comment et pourquoi. Non seulement chez vous au centre
des affaires et du monde on ne parle que de guerre, mais ici, au milieu de
ces travaux champêtres et de ce calme de la nature, que les citadins se
représentent ordinairement à la campagne, les bruits de la guerre se font
entendre et sentir péniblement. Mon père ne parle que Marieche et
contreMarieche, choses auxquelles je ne comprends rien; et avant-hier en
faisant ma promenade habituelle dans la rue du village, je fus témoin d'une
scène déchirante... C'était un convoi des recrues enrôlés chez nous et
expédiés pour l'armée... Il fallait voir l'état dans lequel se trouvant les
mères, les femmes, les enfants des hommes qui partaient et entendre les
sanglots des uns et des autres
On dirait que l'humanité a oublié les lois de son divin Sauveur, Qui
prêchait l'amour et le pardon des offenses, et qu'elle fait consister son
plus grand mérite dans l'art de s'entretuer.
"Adieu, chère et bonne amie, que notre divin Sauveur et Sa très Sainte
Mère vous aient en Leur sainte et puissante garde. Marieie".
- Ah, vous expédiez le courier, princesse, moi j'ai déjà expédié le
mien. J'ai écris а ma pauvre mère,[213] - заговорила
быстро-приятным, сочным голоском улыбающаяся m-lle Bourienne, картавя на р и
внося с собой в сосредоточенную, грустную и пасмурную атмосферу княжны Марьи
совсем другой, легкомысленно-веселый и самодовольный мир.
- Princesse, il faut que je vous prévienne, - прибавила она, понижая
голос, - le prince a eu une altercation, - altercation, - сказала она,
особенно грассируя и с удовольствием слушая себя, - une altercation avec
Michel Ivanoff. Il est de très mauvaise humeur, très morose. Soyez prévenue,
vous savez... [214]
- Ah l chère amie, - отвечала княжна Марья, - je vous ai prié de ne
jamais me prévenir de l'humeur dans laquelle se trouve mon père. Je ne me
permets pas de le juger, et je ne voudrais pas que les autres le fassent.
[215]
Княжна взглянула на часы и, заметив, что она уже пять минут пропустила
то время, которое должна была употреблять для игры на клавикордах, с
испуганным видом пошла в диванную. Между 12 и 2 часами, сообразно с
заведенным порядком дня, князь отдыхал, а княжна играла на клавикордах.
Седой камердинер сидел, дремля и прислушиваясь к храпению князя в
огромном кабинете. Из дальней стороны дома, из-за затворенных дверей,
слышались по двадцати раз повторяемые трудные пассажи Дюссековой сонаты.
В это время подъехала к крыльцу карета и бричка, и из кареты вышел
князь Андрей, высадил свою маленькую жену и пропустил ее вперед. Седой
Тихон, в парике, высунувшись из двери официантской, шопотом доложил, что
князь почивают, и торопливо затворил дверь. Тихон знал, что ни приезд сына и
никакие необыкновенные события не должны были нарушать порядка дня. Князь
Андрей, видимо, знал это так же хорошо, как и Тихон; он посмотрел на часы,
как будто для того, чтобы поверить, не изменились ли привычки отца за то
время, в которое он не видал его, и, убедившись, что они не изменились,
обратился к жене:
- Через двадцать минут он встанет. Пройдем к княжне Марье, - сказал
он.
Маленькая княгиня потолстела за это время, но глаза и короткая губка с
усиками и улыбкой поднимались так же весело и мило, когда она заговорила.
- Mais c'est un palais, - сказала она мужу, оглядываясь кругом, с тем
выражением, с каким говорят похвалы хозяину бала. - Allons, vite, vite!...
[216] - Она, оглядываясь, улыбалась и Тихону, и мужу, и официанту,
провожавшему их.
- C'est Marieie qui s'exerce? Allons doucement, il faut la surprendre.
[217]
Князь Андрей шел за ней с учтивым и грустным выражением.
- Ты постарел, Тихон, - сказал он, проходя, старику, целовавшему его
руку.
Перед комнатою, в которой слышны были клавикорды, из боковой двери
выскочила хорошенькая белокурая француженка.
M-lle Bourienne казалась обезумевшею от восторга.
- Ah! quel bonheur pour la princesse, - заговорила она. - Enfin! Il
faut que je la prévienne. [218]
- Non, non, de grâce... Vous êtes m-lle Bourienne, je vous connais
déjà par l'amitié que vous рorte ma belle-soeur, - говорила княгиня,
целуясь с француженкой. - Elle ne nous attend рas?[219]
Они подошли к двери диванной, из которой слышался опять и опять
повторяемый пассаж. Князь Андрей остановился и поморщился, как будто ожидая
чего-то неприятного.
Княгиня вошла. Пассаж оборвался на середине; послышался крик, тяжелые
ступни княжны Марьи и звуки поцелуев. Когда князь Андрей вошел, княжна и
княгиня, только раз на короткое время видевшиеся во время свадьбы князя
Андрея, обхватившись руками, крепко прижимались губами к тем местам, на
которые попали в первую минуту. M-lle Bourienne стояла около них, прижав
руки к сердцу и набожно улыбаясь, очевидно столько же готовая заплакать,
сколько и засмеяться.
Князь Андрей пожал плечами и поморщился, как морщатся любители музыки,
услышав фальшивую ноту. Обе женщины отпустили друг друга; потом опять, как
будто боясь опоздать, схватили друг друга за руки, стали целовать и отрывать
руки и потом опять стали целовать друг друга в лицо, и совершенно неожиданно
для князя Андрея обе заплакали и опять стали целоваться. M-lle Bourienne
тоже заплакала. Князю Андрею было, очевидно, неловко; но для двух женщин
казалось так естественно, что они плакали; казалось, они и не предполагали,
чтобы могло иначе совершиться это свидание.
- Ah!chère!...Ah!Marieie!... - вдруг заговорили обе женщины и
засмеялись. - J'ai rêvé сette nuit ... - Vous ne nous attendez donc
pas?...Ah!Marieie,vous
avez
maigri...
-
Et vous
avez
repris...[220]
- J'ai tout de suite reconnu madame la princesse, [221] -
вставила m-lle Бурьен.
- Et moi qui ne me doutais pas!... - восклицала княжна Марья. - Ah!
André, je ne vous voyais pas. [222]
Князь Андрей поцеловался с сестрою рука в руку и сказал ей, что она
такая же pleurienicheuse, [223] как всегда была. Княжна Марья
повернулась к брату, и сквозь слезы любовный, теплый и кроткий взгляд ее
прекрасных в ту минуту, больших лучистых глаз остановился на лице князя
Андрея.
Княгиня говорила без умолку. Короткая верхняя губка с усиками то и дело
на мгновение слетала вниз, притрогивалась, где нужно было, к румяной нижней
губке, и вновь открывалась блестевшая зубами и глазами улыбка. Княгиня
рассказывала случай, который был с ними на Спасской горе, грозивший ей
опасностию в ее положении, и сейчас же после этого сообщила, что она все
платья свои оставила в Петербурге и здесь будет ходить Бог знает в чем, и
что Андрей совсем переменился, и что Китти Одынцова вышла замуж за старика,
и что есть жених для княжны Марьи pour tout de bon, [224] но что об
этом поговорим после. Княжна Марья все еще молча смотрела на брата, и в
прекрасных глазах ее была и любовь и грусть. Видно было, что в ней
установился теперь свой ход мысли, независимый от речей невестки. Она в
середине ее рассказа о последнем празднике в Петербурге обратилась к брату:
- И ты решительно едешь на войну, André? - сказала oíà, вздохнув.
Lise вздрогнула тоже.
- Даже завтра, - отвечал брат.
- II m'abandonne ici,et Du sait pourquoi, quand il aur pu avoir de
l'avancement...[225]
Княжна Марья не дослушала и, продолжая нить своих мыслей, обратилась к
невестке, ласковыми глазами указывая на ее живот:
- Наверное? - сказала она.
Лицо княгини изменилось. Она вздохнула.
- Да, наверное, - сказала она. - Ах! Это очень страшно...
Губка Лизы опустилась. Она приблизила свое лицо к лицу золовки и опять
неожиданно заплакала.
- Ей надо отдохнуть, - сказал князь Андрей, морщась. - Не правда ли,
Лиза? Сведи ее к себе, а я пойду к батюшке. Что он, все то же?
- То же, то же самое; не знаю, как на твои глаза, - отвечала радостно
княжна.
- И те же часы, и по аллеям прогулки? Станок? - спрашивал князь
Андрей с чуть заметною улыбкой, показывавшею, что несмотря на всю свою
любовь и уважение к отцу, он понимал его слабости.
- Те же часы и станок, еще математика и мои уроки геометрии, -
радостно отвечала княжна Марья, как будто ее уроки из геометрии были одним
из самых радостных впечатлений ее жизни.
Когда прошли те двадцать минут, которые нужны были для срока вставанья
старого князя, Тихон пришел звать молодого князя к отцу. Старик сделал
исключение в своем образе жизни в честь приезда сына: он велел впустить его
в свою половину во время одевания перед обедом. Князь ходил по-старинному, в
кафтане и пудре. И в то время как князь Андрей (не с тем брюзгливым
выражением лица и манерами, которые он напускал на себя в гостиных, а с тем
оживленным лицом, которое у него было, когда он разговаривал с Пьером)
входил к отцу, старик сидел в уборной на широком, сафьяном обитом, кресле, в
пудроманте, предоставляя свою голову рукам Тихона.
- А! Воин! Бонапарта завоевать хочешь? - сказал старик и тряхнул
напудренною головой, сколько позволяла это заплетаемая коса, находившаяся в
руках Тихона. - Примись хоть ты за него хорошенько, а то он эдак скоро и
нас своими подданными запишет. - Здорово! - И он выставил свою щеку.
Старик находился в хорошем расположении духа после дообеденного сна.
(Он говорил, что после обеда серебряный сон, а до обеда золотой.) Он
радостно из-под своих густых нависших бровей косился на сына. Князь Андрей
подошел и поцеловал отца в указанное им место. Он не отвечал на любимую тему
разговора отца - подтруниванье над теперешними военными людьми, а особенно
над Бонапартом.
- Да, приехал к вам, батюшка, и с беременною женой, - сказал князь
Андрей, следя оживленными и почтительными глазами за движением каждой черты
отцовского лица. - Как здоровье ваше?
- Нездоровы, брат, бывают только дураки да развратники, а ты меня
знаешь: с утра до вечера занят, воздержен, ну и здоров.
- Слава Богу, - сказал сын, улыбаясь.
- Бог тут не при чем. Ну, рассказывай, - продолжал он, возвращаясь к
своему любимому коньку, - как вас немцы с Бонапартом сражаться по вашей
новой науке, стратегией называемой, научили.
Князь Андрей улыбнулся.
- Дайте опомниться, батюшка, - сказал он с улыбкою, показывавшею, что
слабости отца не мешают ему уважать и любить его. - Ведь я еще и не
разместился.
- Врешь, врешь, - закричал старик, встряхивая косичкою, чтобы
попробовать, крепко ли она была заплетена, и хватая сына за руку. - Дом для
твоей жены готов. Княжна Марья сведет ее и покажет и с три короба наболтает.
Это их бабье дело. Я ей рад. Сиди, рассказывай. Михельсона армию я понимаю,
Толстого тоже... высадка единовременная... Южная армия что будет делать?
Пруссия, нейтралитет... это я знаю. Австрия что? - говорил он, встав с
кресла и ходя по комнате с бегавшим и подававшим части одежды Тихоном. -
Швеция что? Как Померанию перейдут?
Князь Андрей, видя настоятельность требования отца, сначала неохотно,
но потом все более и более оживляясь и невольно, посреди рассказа, по
привычке, перейдя с русского на французский язык, начал излагать
операционный план предполагаемой кампании. Он рассказал, как
девяностотысячная армия должна была угрожать Пруссии, чтобы вывести ее из
нейтралитета и втянуть в войну, как часть этих войск должна была в
Штральзунде соединиться с шведскими войсками, как двести двадцать тысяч
австрийцев, в соединении со ста тысячами русских, должны были действовать в
Италии и на Рейне, и как пятьдесят тысяч русских и пятьдесят тысяч англичан
высадятся в Неаполе, и как в итоге пятисоттысячная армия должна была с
разных сторон сделать нападение на французов. Старый князь не выказал ни
малейшего интереса при рассказе, как будто не слушал, и, продолжая на ходу
одеваться, три раза неожиданно перервал его. Один раз он остановил его и
закричал:
- Белый! белый!
Это значило, что Тихон подавал ему не тот жилет, который он хотел.
Другой раз он остановился, спросил:
- И скоро она родит? - и, с упреком покачав головой, сказал: -
Нехорошо! Продолжай, продолжай.
В третий раз, когда князь Андрей оканчивал описание, старик запел
фальшивым и старческим голосом: "Malbroug s'en va-t-en guerre. Dieu sait
guand reviendra". [226]
Сын только улыбнулся.
- Я не говорю, чтоб это был план, который я одобряю, - сказал сын, -
я вам только рассказал, что есть. Наполеон уже составил свой план не хуже
этого.
- Ну, новенького ты мне ничего не сказал. - И старик задумчиво
проговорил про себя скороговоркой: - Dieu sait quand reviendra. - Иди в
cтоловую.
В назначенный час, напудренный и выбритый, князь вышел в столовую, где
ожидала его невестка, княжна Марья, m-lle Бурьен и архитектор князя, по
странной прихоти его допускаемый к столу, хотя по своему положению
незначительный человек этот никак не мог рассчитывать на такую честь. Князь,
твердо державшийся в жизни различия состояний и редко допускавший к столу
даже важных губернских чиновников, вдруг на архитекторе Михайле Ивановиче,
сморкавшемся в углу в клетчатый платок, доказывал, что все люди равны, и не
раз внушал своей дочери, что Михайла Иванович ничем не хуже нас с тобой. За
столом князь чаще всего обращался к бессловесному Михайле Ивановичу.
В столовой, громадно-высокой, как и все комнаты в доме, ожидали выхода
князя домашние и официанты, стоявшие за каждым стулом; дворецкий, с
салфеткой на руке, оглядывал сервировку, мигая лакеям и постоянно перебегая
беспокойным взглядом от стенных часов к двери, из которой должен был
появиться князь. Князь Андрей глядел на огромную, новую для него, золотую
раму с изображением генеалогического дерева князей Болконских, висевшую
напротив такой же громадной рамы с дурно-сделанным (видимо, рукою домашнего
живописца) изображением владетельного князя в короне, который должен был
происходить от Рюрика и быть родоначальником рода Болконских. Князь Андрей
смотрел на это генеалогическое дерево, покачивая головой, и посмеивался с
тем видом, с каким смотрят на похожий до смешного портрет.
- Как я узнаю его всего тут! - сказал он княжне Марье, подошедшей к
нему.
Княжна Марья с удивлением посмотрела на брата. Она не понимала, чему он
улыбался. Все сделанное ее отцом возбуждало в ней благоговение, которое не
подлежало обсуждению.
- У каждого своя Ахиллесова пятка, - продолжал князь Андрей. - С его
огромным умом donner dans ce ridicule! [227]
Княжна Марья не могла понять смелости суждений своего брата и
готовилась возражать ему, как послышались из кабинета ожидаемые шаги: князь
входил быстро, весело, как он и всегда ходил, как будто умышленно своими
торопливыми манерами представляя противоположность строгому порядку дома.
В то же мгновение большие часы пробили два, и тонким голоском
отозвались в гостиной другие. Князь остановился; из-под висячих густых
бровей оживленные, блестящие, строгие глаза оглядели всех и остановились на
молодой княгине. Молодая княгиня испытывала в то время то чувство, какое
испытывают придворные на царском выходе, то чувство страха и почтения,
которое возбуждал этот старик во всех приближенных. Он погладил княгиню по
голове и потом неловким движением потрепал ее по затылку.
- Я рад, я рад, - проговорил он и, пристально еще взглянув ей в
глаза, быстро отошел и сел на свое место. - Садитесь, садитесь! Михаил
Иванович, садитесь.
Он указал невестке место подле себя. Официант отодвинул для нее стул.
- Го, го! - сказал старик, оглядывая ее округленную талию. -
Поторопилась, нехорошо!
Он засмеялся сухо, холодно, неприятно, как он всегда смеялся, одним
ртом, а не глазами.
- Ходить надо, ходить, как можно больше, как можно больше, - сказал
он.
Маленькая княгиня не слыхала или не хотела слышать его слов. Она
молчала и казалась смущенною. Князь спросил ее об отце, и княгиня заговорила
и улыбнулась. Он спросил ее об общих знакомых: княгиня еще более оживилась и
стала рассказывать, передавая князю поклоны и городские сплетни.
- La comtesse Apraksine, la pauvre, a perdu son Mariei, et elle a
pleuré les larmes de ses yeux, [228] - говорила она, все более и
более оживляясь.
По мере того как она оживлялась, князь все строже и строже смотрел на
нее и вдруг, как будто достаточно изучив ее и составив себе ясное о ней
понятие, отвернулся от нее и обратился к Михайлу Ивановичу.
- Ну, что, Михайла Иванович, Буонапарте-то нашему плохо приходится.
Как мне князь Андрей (он всегда так называл сына в третьем лице)
порассказал, какие на него силы собираются! А мы с вами все его пустым
человеком считали.
Михаил Иванович, решительно не знавший, когда это мы с вами говорили
такие слова о Бонапарте, но понимавший, что он был нужен для вступления в
любимый разговор, удивленно взглянул на молодого князя, сам не зная, что из
этого выйдет.
- Он у меня тактик великий! - сказал князь сыну, указывая на
архитектора.
И разговор зашел опять о войне, о Бонапарте и нынешних генералах и
государственных людях. Старый князь, казалось, был убежден не только в том,
что все теперешние деятели были мальчишки, не смыслившие и азбуки военного и
государственного дела, и что Бонапарте был ничтожный французишка, имевший
успех только потому, что уже не было Потемкиных и Суворовых противопоставить
ему; но он был убежден даже, что никаких политических затруднений не было в
Европе, не было и войны, а была какая-то кукольная комедия, в которую играли
нынешние люди, притворяясь, что делают дело. Князь Андрей весело выдерживал
насмешки отца над новыми людьми и с видимою радостью вызывал отца на
разговор и слушал его.
- Все кажется хорошим, что было прежде, - сказал он, - а разве тот
же Суворов не попался в ловушку, которую ему поставил Моро, и не умел из нее
выпутаться?
- Это кто тебе сказал? Кто сказал? - крикнул князь. - Суворов! - И
он отбросил тарелку, которую живо подхватил Тихон. - Суворов!... Подумавши,
князь Андрей. Два: Фридрих и Суворов... Моро! Моро был бы в плену, коли бы у
Суворова руки свободны были; а у него на руках сидели
хофс-кригс-вурст-шнапс-рат. Ему чорт не рад. Вот пойдете, эти
хофс-кригс-вурст-раты узнаете! Суворов с ними не сладил, так уж где ж
Михайле Кутузову сладить? Нет, дружок, - продолжал он, - вам с своими
генералами против Бонапарте не обойтись; надо французов взять, чтобы своя
своих не познаша и своя своих побиваша. Немца Палена в Новый-Йорк, в
Америку, за французом Моро послали, - сказал он, намекая на приглашение,
которое в этом году было сделано Моро вступить в русскую службу. -
Чудеса!... Что Потемкины, Суворовы, Орловы разве немцы были? Нет, брат, либо
там вы все с ума сошли, либо я из ума выжил. Дай вам Бог, а мы посмотрим.
Бонапарте у них стал полководец великий! Гм!...
- Я ничего не говорю, чтобы все распоряжения были хороши, - сказал
князь Андрей, - только я не могу понять, как вы можете так судить о
Бонапарте. Смейтесь, как хотите, а Бонапарте все-таки великий полководец!
- Михайла Иванович! - закричал старый князь архитектору, который,
занявшись жарким, надеялся, что про него забыли. - Я вам говорил, что
Бонапарте великий тактик? Вон и он говорит.
- Как же, ваше сиятельство, - отвечал архитектор.
Князь опять засмеялся своим холодным смехом.
- Бонапарте в ру 
| |
| Просмотров: 496 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры