| Главная » Книги |
Толстой Лев Николаевич - Война и мир. Том 1, Страница 21
Толстой Лев Николаевич - Война и мир. Том 1ому с тем, чтоб женить сына на дочери этого богатого
старика. Но прежде отъезда и этих новых дел, князю Василью нужно было решить
дела с Пьером, который, правда, последнее время проводил целые дни дома, т.
е. у князя Василья, у которого он жил, был смешон, взволнован и глуп (как
должен быть влюбленный) в присутствии Элен, но все еще не делал предложения.
"Tout ça est bel et bon, mais il faut que ça finisse",
[13] - сказал себе раз утром князь Василий со вздохом грусти,
сознавая, что Пьер, стольким обязанный ему (ну, да Христос с ним!), не
совсем хорошо поступает в этом деле. "Молодость... легкомыслие... ну, да Бог
с ним, - подумал князь Василий, с удовольствием чувствуя свою доброту: -
mais il faut, que ça finisse. После завтра Лелины именины, я позову
кое-кого, и ежели он не поймет, что он должен сделать, то уже это будет мое
дело. Да, мое дело. Я - отец!"
Пьер полтора месяца после вечера Анны Павловны и последовавшей за ним
бессонной, взволнованной ночи, в которую он решил, что женитьба на Элен была
бы несчастие, и что ему нужно избегать ее и уехать, Пьер после этого решения
не переезжал от князя Василья и с ужасом чувствовал, что каждый день он
больше и больше в глазах людей связывается с нею, что он не может никак
возвратиться к своему прежнему взгляду на нее, что он не может и оторваться
от нее, что это будет ужасно, но что он должен будет связать с нею свою
судьбу. Может быть, он и мог бы воздержаться, но не проходило дня, чтобы у
князя Василья (у которого редко бывал прием) не было бы вечера, на котором
должен был быть Пьер, ежели он не хотел расстроить общее удовольствие и
обмануть ожидания всех. Князь Василий в те редкие минуты, когда бывал дома,
проходя мимо Пьера, дергал его за руку вниз, рассеянно подставлял ему для
поцелуя выбритую, морщинистую щеку и говорил или "до завтра", или "к обеду,
а то я тебя не увижу", или "я для тебя остаюсь" и т. п. Но несмотря на то,
что, когда князь Василий оставался для Пьера (как он это говорил), он не
говорил с ним двух слов, Пьер не чувствовал себя в силах обмануть его
ожидания. Он каждый день говорил себе все одно и одно: "Надо же, наконец,
понять ее и дать себе отчет: кто она? Ошибался ли я прежде или теперь
ошибаюсь? Нет, она не глупа; нет, она прекрасная девушка! - говорил он сам
себе иногда. - Никогда ни в чем она не ошибается, никогда она ничего не
сказала глупого. Она мало говорит, но то, что она скажет, всегда просто и
ясно. Так она не глупа. Никогда она не смущалась и не смущается. Так она не
дурная женщина!" Часто ему случалось с нею начинать рассуждать, думать
вслух, и всякий раз она отвечала ему на это либо коротким, но кстати
сказанным замечанием, показывавшим, что ее это не интересует, либо
молчаливой улыбкой и взглядом, которые ощутительнее всего показывали Пьеру
ее превосходство. Она была права, признавая все рассуждения вздором в
сравнении с этой улыбкой.
Она обращалась к нему всегда с радостной, доверчивой, к нему одному
относившейся улыбкой, в которой было что-то значительней того, что было в
общей улыбке, украшавшей всегда ее лицо. Пьер знал, что все ждут только
того, чтобы он, наконец, сказал одно слово, переступил через известную
черту, и он знал, что он рано или поздно переступит через нее; но какой-то
непонятный ужас охватывал его при одной мысли об этом страшном шаге. Тысячу
раз в продолжение этого полутора месяца, во время которого он чувствовал
себя все дальше и дальше втягиваемым в ту страшившую его пропасть, Пьер
говорил себе: "Да что ж это? Нужна решимость! Разве нет у меня ее?"
Он хотел решиться, но с ужасом чувствовал, что не было у него в этом
случае той решимости, которую он знал в себе и которая действительно была в
нем. Пьер принадлежал к числу тех людей, которые сильны только тогда, когда
они чувствуют себя вполне чистыми. А с того дня, как им владело то чувство
желания, которое он испытал над табакеркой у Анны Павловны, несознанное
чувство виноватости этого стремления парализировало его решимость.
В день именин Элен у князя Василья ужинало маленькое общество людей
самых близких, как говорила княгиня, родные и друзья. Всем этим родным и
друзьям дано было чувствовать, что в этот день должна решиться участь
именинницы.
Гости сидели за ужином. Княгиня Курагина, массивная, когда-то красивая,
представительная женщина сидела на хозяйском месте. По обеим сторонам ее
сидели почетнейшие гости - старый генерал, его жена, Анна Павловна Шерер; в
конце стола сидели менее пожилые и почетные гости, и там же сидели домашние,
Пьер и Элен, - рядом. Князь Василий не ужинал: он похаживал вокруг стола, в
веселом расположении духа, подсаживаясь то к тому, то к другому из гостей.
Каждому он говорил небрежное и приятное слово, исключая Пьера и Элен,
которых присутствия он не замечал, казалось. Князь Василий оживлял всех.
Ярко горели восковые свечи, блестели серебро и хрусталь посуды, наряды дам и
золото и серебро эполет; вокруг стола сновали слуги в красных кафтанах;
слышались звуки ножей, стаканов, тарелок и звуки оживленного говора
нескольких разговоров вокруг этого стола. Слышно было, как старый камергер в
одном конце уверял старушку-баронессу в своей пламенной любви к ней и ее
смех; с другой - рассказ о неуспехе какой-то Марьи Викторовны. У середины
стола князь Василий сосредоточил вокруг себя слушателей. Он рассказывал
дамам, с шутливой улыбкой на губах, последнее - в среду - заседание
государственного совета, на котором был получен и читался Сергеем Кузьмичем
Вязмитиновым, новым петербургским военным генерал-губернатором, знаменитый
тогда рескрипт государя Александра Павловича из армии, в котором государь,
обращаясь к Сергею Кузьмичу, говорил, что со всех сторон получает он
заявления о преданности народа, и что заявление Петербурга особенно приятно
ему, что он гордится честью быть главою такой нации и постарается быть ее
достойным. Рескрипт этот начинался словами: Сергей Кузьмич! Со всех сторон
доходят до меня слухи и т. д.
- Так-таки и не пошло дальше, чем "Сергей Кузьмич"? - спрашивала одна
дама.
- Да, да, ни на волос, - отвечал смеясь князь Василий. - Сергей
Кузьмич... со всех сторон. Со всех сторон, Сергей Кузьмич... Бедный
Вязмитинов никак не мог пойти далее. Несколько раз он принимался снова за
письмо, но только что скажет Сергей... всхлипывания... Ку...зьми...ч -
слезы... и со всех сторон заглушаются рыданиями, и дальше он не мог. И опять
платок, и опять "Сергей Кузьмич, со всех сторон", и слезы... так что уже
попросили прочесть другого.
- Кузьмич... со всех сторон... и слезы... - повторил кто-то смеясь.
- Не будьте злы, - погрозив пальцем, с другого конца стола,
проговорила Анна Павловна, - c'est un si brave et excellent homme notre bon
Viasmitinoff...[14]
Все очень смеялись. На верхнем почетном конце стола все были, казалось,
веселы и под влиянием самых различных оживленных настроений; только Пьер и
Элен молча сидели рядом почти на нижнем конце стола; на лицах обоих
сдерживалась сияющая улыбка, не зависящая от Сергея Кузьмича, - улыбка
стыдливости перед своими чувствами. Что бы ни говорили и как бы ни смеялись
и шутили другие, как бы аппетитно ни кушали и рейнвейн, и соте, и мороженое,
как бы ни избегали взглядом эту чету, как бы ни казались равнодушны,
невнимательны к ней, чувствовалось почему-то, по изредка бросаемым на них
взглядам, что и анекдот о Сергее Кузьмиче, и смех, и кушанье - все было
притворно, а все силы внимания всего этого общества были обращены только на
эту пару - Пьера и Элен. Князь Василий представлял всхлипыванья Сергея
Кузьмича и в это время обегал взглядом дочь; и в то время как он смеялся,
выражение его лица говорило: "Так, так, все хорошо идет; нынче все решится".
Анна Павловна грозила ему за notre bon Viasmitinoff, а в глазах ее, которые
мельком блеснули в этот момент на Пьера, князь Василий читал поздравление с
будущим зятем и счастием дочери. Старая княгиня, предлагая с грустным
вздохом вина своей соседке и сердито взглянув на дочь, этим вздохом как
будто говорила: "да, теперь нам с вами ничего больше не осталось, как пить
сладкое вино, моя милая; теперь время этой молодежи быть так дерзко
вызывающе-счастливой". "И что за глупость все то, что я рассказываю, как
будто это меня интересует, - думал дипломат, взглядывая на счастливые лица
любовников - вот это счастие!"
Среди тех ничтожно-мелких, искусственных интересов, которые связывали
это общество, попало простое чувство стремления красивых и здоровых молодых
мужчины и женщины друг к другу. И это человеческое чувство подавило все и
парило над всем их искусственным лепетом. Шутки были невеселы, новости
неинтересны, оживление - очевидно поддельно. Не только они, но лакеи,
служившие за столом, казалось, чувствовали то же и забывали порядки службы,
заглядываясь на красавицу Элен с ее сияющим лицом и на красное, толстое,
счастливое и беспокойное лицо Пьера. Казалось, и огни свечей сосредоточены
были только на этих двух счастливых лицах.
Пьер чувствовал, что он был центром всего, и это положение и радовало и
стесняло его. Он находился в состоянии человека, углубленного в какое-нибудь
занятие. Он ничего ясно не видел, не понимал и не слыхал. Только изредка,
неожиданно, мелькали в его душе отрывочные мысли и впечатления из
действительности.
"Так уж все кончено! - думал он. - И как это все сделалось? Так
быстро! Теперь я знаю, что не для нее одной, не для себя одного, но и для
всех это должно неизбежно свершиться. Они все так ждут этого, так уверены,
что это будет, что я не могу, не могу обмануть их. Но как это будет? Не
знаю; а будет, непременно будет!" думал Пьер, взглядывая на эти плечи,
блестевшие подле самых глаз его.
То вдруг ему становилось стыдно чего-то. Ему неловко было, что он один
занимает внимание всех, что он счастливец в глазах других, что он с своим
некрасивым лицом какой-то Парис, обладающий Еленой. "Но, верно, это всегда
так бывает и так надо, - утешал он себя. - И, впрочем, что же я сделал для
этого? Когда это началось? Из Москвы я поехал вместе с князем Васильем. Тут
еще ничего не было. Потом, отчего же мне было у него не остановиться? Потом
я играл с ней в карты и поднял ее ридикюль, ездил с ней кататься. Когда же
это началось, когда это все сделалось? И вот он сидит подле нее женихом;
слышит, видит, чувствует ее близость, ее дыхание, ее движения, ее красоту.
То вдруг ему кажется, что это не она, а он сам так необыкновенно красив, что
оттого-то и смотрят так на него, и он, счастливый общим удивлением,
выпрямляет грудь, поднимает голову и радуется своему счастью. Вдруг какой-то
голос, чей-то знакомый голос, слышится и говорит ему что-то другой раз. Но
Пьер так занят, что не понимает того, что говорят ему. - Я спрашиваю у
тебя, когда ты получил письмо от Болконского, - повторяет третий раз князь
Василий. - Как ты рассеян, мой милый.
Князь Василий улыбается, и Пьер видит, что все, все улыбаются на него и
на Элен. "Ну, что ж, коли вы все знаете", говорил сам себе Пьер. "Ну, что ж?
это правда", и он сам улыбался своей кроткой, детской улыбкой, и Элен
улыбается.
- Когда же ты получил? Из Ольмюца? - повторяет князь Василий,
которому будто нужно это знать для решения спора.
"И можно ли говорить и думать о таких пустяках?" думает Пьер.
- Да, из Ольмюца, - отвечает он со вздохом.
От ужина Пьер повел свою даму за другими в гостиную. Гости стали
разъезжаться и некоторые уезжали, не простившись с Элен. Как будто не желая
отрывать ее от ее серьезного занятия, некоторые подходили на минуту и скорее
отходили, запрещая ей провожать себя. Дипломат грустно молчал, выходя из
гостиной. Ему представлялась вся тщета его дипломатической карьеры в
сравнении с счастьем Пьера. Старый генерал сердито проворчал на свою жену,
когда она спросила его о состоянии его ноги. "Эка, старая дура, - подумал
он. - Вот Елена Васильевна так та и в 50 лет красавица будет".
- Кажется, что я могу вас поздравить, - прошептала Анна Павловна
княгине и крепко поцеловала ее. - Ежели бы не мигрень, я бы осталась.
Княгиня ничего не отвечала; ее мучила зависть к счастью своей дочери.
Пьер во время проводов гостей долго оставался один с Элен в маленькой
гостиной, где они сели. Он часто и прежде, в последние полтора месяца,
оставался один с Элен, но никогда не говорил ей о любви. Теперь он
чувствовал, что это было необходимо, но он никак не мог решиться на этот
последний шаг. Ему было стыдно; ему казалось, что тут, подле Элен, он
занимает чье-то чужое место. Не для тебя это счастье, - говорил ему
какой-то внутренний голос. - Это счастье для тех, у кого нет того, что есть
у тебя. Но надо было сказать что-нибудь, и он заговорил. Он спросил у нее,
довольна ли она нынешним вечером? Она, как и всегда, с простотой своей
отвечала, что нынешние именины были для нее одними из самых приятных.
Кое-кто из ближайших родных еще оставались. Они сидели в большой
гостиной. Князь Василий ленивыми шагами подошел к Пьеру. Пьер встал и
сказал, что уже поздно. Князь Василий строго-вопросительно посмотрел на
него, как будто то, что он сказал, было так странно, что нельзя было и
расслышать. Но вслед за тем выражение строгости изменилось, и князь Василий
дернул Пьера вниз за руку, посадил его и ласково улыбнулся.
- Ну, что, Леля? - обратился он тотчас же к дочери с тем небрежным
тоном привычной нежности, который усвоивается родителями, с детства
ласкающими своих детей, но который князем Василием был только угадан
посредством подражания другим родителям.
И он опять обратился к Пьеру.
- Сергей Кузьмич, со всех сторон, - проговорил он, расстегивая
верхнюю пуговицу жилета.
Пьер улыбнулся, но по его улыбке видно было, что он понимал, что не
анекдот Сергея Кузьмича интересовал в это время князя Василия; и князь
Василий понял, что Пьер понимал это. Князь Василий вдруг пробурлил что-то и
вышел. Пьеру показалось, что даже князь Василий был смущен. Вид смущенья
этого старого светского человека тронул Пьера; он оглянулся на Элен - и
она, казалось, была смущена и взглядом говорила: "что ж, вы сами виноваты".
"Надо неизбежно перешагнуть, но не могу, я не могу", думал Пьер, и
заговорил опять о постороннем, о Сергее Кузьмиче, спрашивая, в чем состоял
этот анекдот, так как он его не расслышал. Элен с улыбкой отвечала, что она
тоже не знает.
Когда князь Василий вошел в гостиную, княгиня тихо говорила с пожилой
дамой о Пьере.
- Конечно, c'est un parti très brillant, mais le bonheur, ma chère...
- Les Marieiages se font dans les cieux, [15] - отвечала пожилая
дама.
Князь Василий, как бы не слушая дам, прошел в дальний угол и сел на
диван. Он закрыл глаза и как будто дремал. Голова его было упала, и он
очнулся.
- Aline, - сказал он жене, - allez voir ce qu'ils font.
[16]
Княгиня подошла к двери, прошлась мимо нее с значительным, равнодушным
видом и заглянула в гостиную. Пьер и Элен так же сидели и разговаривали.
- Все то же, - отвечала она мужу.
Князь Василий нахмурился, сморщил рот на сторону, щеки его запрыгали с
свойственным ему неприятным, грубым выражением; он, встряхнувшись, встал,
закинул назад голову и решительными шагами, мимо дам, прошел в маленькую
гостиную. Он скорыми шагами, радостно подошел к Пьеру. Лицо князя было так
необыкновенно-торжественно, что Пьер испуганно встал, увидав его.
- Слава Богу! - сказал он. - Жена мне все сказала! - Он обнял одной
рукой Пьера, другой - дочь. - Друг мой Леля! Я очень, очень рад. - Голос
его задрожал. - Я любил твоего отца... и она будет тебе хорошая жена... Бог
да благословит вас!...
Он обнял дочь, потом опять Пьера и поцеловал его дурно пахучим ртом.
Слезы, действительно, омочили его щеки.
- Княгиня, иди же сюда, - прокричал он.
Княгиня вышла и заплакала тоже. Пожилая дама тоже утиралась платком.
Пьера целовали, и он несколько раз целовал руку прекрасной Элен. Через
несколько времени их опять оставили одних.
"Все это так должно было быть и не могло быть иначе, - думал Пьер, -
поэтому нечего спрашивать, хорошо ли это или дурно? Хорошо, потому что
определенно, и нет прежнего мучительного сомнения". Пьер молча держал руку
своей невесты и смотрел на ее поднимающуюся и опускающуюся прекрасную грудь.
- Элен! - сказал он вслух и остановился.
"Что-то такое особенное говорят в этих случаях", думал он, но никак не
мог вспомнить, что такое именно говорят в этих случаях. Он взглянул в ее
лицо. Она придвинулась к нему ближе. Лицо ее зарумянилось.
- Ах, снимите эти... как эти... - она указывала на очки.
Пьер снял очки, и глаза его сверх той общей странности глаз людей,
снявших очки, глаза его смотрели испуганно-вопросительно. Он хотел нагнуться
над ее рукой и поцеловать ее; но она быстрым и грубым движеньем головы
пeрехватила его губы и свела их с своими. Лицо ее поразило Пьера своим
изменившимся, неприятно-растерянным выражением.
"Теперь уж поздно, все кончено; да и я люблю ее", подумал Пьер.
- Je vous aime! [17] - сказал он, вспомнив то, что нужно
было говорить в этих случаях; но слова эти прозвучали так бедно, что ему
стало стыдно за себя.
Через полтора месяца он был обвенчан и поселился, как говорили,
счастливым обладателем красавицы-жены и миллионов, в большом петербургском
заново отделанном доме графов Безухих.
Старый князь Николай Андреич Болконский в декабре 1805 года получил
письмо от князя Василия, извещавшего его о своем приезде вместе с сыном. ("Я
еду на ревизию, и, разумеется, мне 100 верст не крюк, чтобы посетить вас,
многоуважаемый благодетель, - писал он, - и Анатоль мой провожает меня и
едет в армию; и я надеюсь, что вы позволите ему лично выразить вам то
глубокое уважение, которое он, подражая отцу, питает к вам".)
- Вот Мари и вывозить не нужно: женихи сами к нам едут, - неосторожно
сказала маленькая княгиня, услыхав про это.
Князь Николай Андреич поморщился и ничего не сказал.
Через две недели после получения письма, вечером, приехали вперед люди
князя Василья, а на другой день приехал и он сам с сыном.
Старик Болконский всегда был невысокого мнения о характере князя
Василья, и тем более в последнее время, когда князь Василий в новые
царствования при Павле и Александре далеко пошел в чинах и почестях. Теперь
же, по намекам письма и маленькой княгини, он понял, в чем дело, и невысокое
мнение о князе Василье перешло в душе князя Николая Андреича в чувство
недоброжелательного презрения. Он постоянно фыркал, говоря про него. В тот
день, как приехать князю Василью, князь Николай Андреич был особенно
недоволен и не в духе. Оттого ли он был не в духе, что приезжал князь
Василий, или оттого он был особенно недоволен приездом князя Василья, что
был не в духе; но он был не в духе, и Тихон еще утром отсоветывал
архитектору входить с докладом к князю.
- Слышите, как ходит, - сказал Тихон, обращая внимание архитектора на
звуки шагов князя. - На всю пятку ступает - уж мы знаем...
Однако, как обыкновенно, в 9-м часу князь вышел гулять в своей
бархатной шубке с собольим воротником и такой же шапке. Накануне выпал снег.
Дорожка, по которой хаживал князь Николай Андреич к оранжерее, была
расчищена, следы метлы виднелись на разметанном снегу, и лопата была
воткнута в рыхлую насыпь снега, шедшую с обеих сторон дорожки. Князь прошел
по оранжереям, по дворне и постройкам, нахмуренный и молчаливый.
- А проехать в санях можно? - спросил он провожавшего его до дома
почтенного, похожего лицом и манерами на хозяина, управляющего.
- Глубок снег, ваше сиятельство. Я уже по прешпекту разметать велел.
Князь наклонил голову и подошел к крыльцу. "Слава тебе, Господи, -
подумал управляющий, - пронеслась туча!"
- Проехать трудно было, ваше сиятельство, - прибавил управляющий. -
Как слышно было, ваше сиятельство, что министр пожалует к вашему
сиятельству?
Князь повернулся к управляющему и нахмуренными глазами уставился на
него.
- Что? Министр? Какой министр? Кто велел? - заговорил он своим
пронзительным, жестким голосом. - Для княжны, моей дочери, не расчистили, а
для министра! У меня нет министров!
- Ваше сиятельство, я полагал...
- Ты полагал! - закричал князь, все поспешнее и несвязнее выговаривая
слова. - Ты полагал... Разбойники! прохвосты! Я тебя научу полагать, - и,
подняв палку, он замахнулся ею на Алпатыча и ударил бы, ежели бы управляющий
невольно не отклонился от удара. - Полагал! Прохвосты! - торопливо кричал
он. Но, несмотря на то, что Алпатыч, сам испугавшийся своей дерзости -
отклониться от удара, приблизился к князю, опустив перед ним покорно свою
плешивую голову, или, может быть, именно от этого князь, продолжая кричать:
"прохвосты! закидать дорогу!" не поднял другой раз палки и вбежал в комнаты.
Перед обедом княжна и m-lle Bourienne, знавшие, что князь не в духе,
стояли, ожидая его: m-lle Bourienne с сияющим лицом, которое говорило: "Я
ничего не знаю, я такая же, как и всегда", и княжна Марья - бледная,
испуганная, с опущенными глазами. Тяжелее всего для княжны Марьи было то,
что она знала, что в этих случаях надо поступать, как m-lle Bourime, но не
могла этого сделать. Ей казалось: "сделаю я так, как будто не замечаю, он
подумает, что у меня нет к нему сочувствия; сделаю я так, что я сама скучна
и не в духе, он скажет (как это и бывало), что я нос повесила", и т. п.
Князь взглянул на испуганное лицо дочери и фыркнул.
- Др... или дура!... - проговорил он.
"И той нет! уж и ей насплетничали", подумал он про маленькую княгиню,
которой не было в столовой.
- А княгиня где? - спросил он. - Прячется?...
- Она не совсем здорова, - весело улыбаясь, сказала m-llе Bourienne,
- она не выйдет. Это так понятно в ее положении.
- Гм! гм! кх! кх! - проговорил князь и сел за стол.
Тарелка ему показалась не чиста; он указал на пятно и бросил ее. Тихон
подхватил ее и передал буфетчику. Маленькая княгиня не была нездорова; но
она до такой степени непреодолимо боялась князя, что, услыхав о том, как он
не в духе, она решилась не выходить.
- Я боюсь за ребенка, - говорила она m-lle Bourienne, - Бог знает,
что может сделаться от испуга.
Вообще маленькая княгиня жила в Лысых Горах постоянно под чувством
страха и антипатии к старому князю, которой она не сознавала, потому что
страх так преобладал, что она не могла чувствовать ее. Со стороны князя была
тоже антипатия, но она заглушалась презрением. Княгиня, обжившись в Лысых
Горах, особенно полюбила m-lle Bourienne, проводила с нею дни, просила ее
ночевать с собой и с нею часто говорила о свекоре и судила его.
- Il nous arrive du monde, mon prince, [18] - сказала m-lle
Bourienne, своими розовенькими руками развертывая белую салфетку. - Son
excellence le рrince Kouraguine avec son fils, à ce que j'ai entendu dire?
[19] - вопросительно сказала она.
- Гм... эта excellence мальчишка... я его определил в коллегию, -
оскорбленно сказал князь. - А сын зачем, не могу понять. Княгиня Лизавета
Карловна и княжна Марья, может, знают; я не знаю, к чему он везет этого сына
сюда. Мне не нужно. - И он посмотрел на покрасневшую дочь.
- Нездорова, что ли? От страха министра, как нынче этот болван Алпатыч
сказал.
- Нет, mon père. [20]
Как ни неудачно попала m-lle Bourienne на предмет разговора, она не
остановилась и болтала об оранжереях, о красоте нового распустившегося
цветка, и князь после супа смягчился.
После обеда он прошел к невестке. Маленькая княгиня сидела за маленьким
столиком и болтала с Машей, горничной. Она побледнела, увидав свекора.
Маленькая княгиня очень переменилась. Она скорее была дурна, нежели
хороша, теперь. Щеки опустились, губа поднялась кверху, глаза были обтянуты
книзу.
- Да, тяжесть какая-то, - отвечала она на вопрос князя, что она
чувствует.
- Не нужно ли чего?
- Нет, merci, mon père. [21]
- Ну, хорошо, хорошо.
Он вышел и дошел до официантской. Алпатыч, нагнув голову, стоял в
официантской.
- Закидана дорога?
- Закидана, ваше сиятельство; простите, ради Бога, по одной глупости.
Князь перебил его и засмеялся своим неестественным смехом.
- Ну, хорошо, хорошо.
Он протянул руку, которую поцеловал Алпатыч, и прошел в кабинет.
Вечером приехал князь Василий. Его встретили на прешпекте (так
назывался проспект) кучера и официанты, с криком провезли его возки и сани к
флигелю по нарочно засыпанной снегом дороге.
Князю Василью и Анатолю были отведены отдельные комнаты.
Анатоль сидел, сняв камзол и подпершись руками в бока, перед столом, на
угол которого он, улыбаясь, пристально и рассеянно устремил свои прекрасные
большие глаза. На всю жизнь свою он смотрел как на непрерывное увеселение,
которое кто-то такой почему-то обязался устроить для него. Так же и теперь
он смотрел на свою поездку к злому старику и к богатой уродливой наследнице.
Все это могло выйти, по его предположению, очень хорошо и забавно. А отчего
же не жениться, коли она очень богата? Это никогда не мешает, думал Анатоль.
Он выбрился, надушился с тщательностью и щегольством, сделавшимися его
привычкою, и с прирожденным ему добродушно-победительным выражением, высоко
неся красивую голову, вошел в комнату к отцу. Около князя Василья хлопотали
его два камердинера, одевая его; он сам оживленно оглядывался вокруг себя и
весело кивнул входившему сыну, как будто он говорил: "Так, таким мне тебя и
надо!"
- Нет, без шуток, батюшка, она очень уродлива? А? - спросил он, как
бы продолжая разговор, не раз веденный во время путешествия.
- Полно. Глупости! Главное дело - старайся быть почтителен и
благоразумен с старым князем.
- Ежели он будет браниться, я уйду, - сказал Анатоль. - Я этих
стариков терпеть не могу. А?
- Помни, что для тебя от этого зависит все.
В это время в девичьей не только был известен приезд министра с сыном,
но внешний вид их обоих был уже подробно описан. Княжна Марья сидела одна в
своей комнате и тщетно пыталась преодолеть свое внутреннее волнение.
"Зачем они писали, зачем Лиза говорила мне про это? Ведь этого не может
быть! - говорила она себе, взглядывая в зеркало. - Как я выйду в гостиную?
Ежели бы он даже мне понравился, я бы не могла быть теперь с ним сама
собою". Одна мысль о взгляде ее отца приводила ее в ужас.
Маленькая княгиня и m-lle Bourienne получили уже все нужные сведения от
горничной Маши о том, какой румяный, чернобровый красавец был министерский
сын, и о том, как папенька их насилу ноги проволок на лестницу, а он, как
орел, шагая по три ступеньки, пробежал зa ним. Получив эти сведения,
маленькая княгиня с m-lle Bourienne,еще из коридора слышные своими
оживленно-переговаривавшими голосами, вошли в комнату княжны.
- Ils sont arrivés, Marieie, [22] вы знаете? - сказала
маленькая княгиня, переваливаясь своим животом и тяжело опускаясь на кресло.
Она уже не была в той блузе, в которой сидела поутру, а на ней было
одно из лучших ее платьев; голова ее была тщательно убрана, и на лице ее
было оживление, не скрывавшее, однако, опустившихся и помертвевших очертаний
лица. В том наряде, в котором она бывала обыкновенно в обществах в
Петербурге, еще заметнее было, как много она подурнела. На m-lle Bourienne
тоже появилось уже незаметно какое-то усовершенствование наряда, которое
придавало ее хорошенькому, свеженькому лицу еще более привлекательности.
- Eh bien, et vous restez comme vous êtes, chère princesse? -
&nb 
| |
| Просмотров: 565 | Комментарии: 1 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры