| Главная » Книги |
Толстой Лев Николаевич - Война и мир. Том 1, Страница 25
Толстой Лев Николаевич - Война и мир. Том 1уонапарте
потерял свою латынь. Вы знаете, что нынче получено от него письмо к
императору. - Долгоруков улыбнулся значительно.
- Вот как! Что ж он пишет? - спросил Болконский.
- Что он может писать? Традиридира и т. п., все только с целью
выиграть время. Я вам говорю, что он у нас в руках; это верно! Но что
забавнее всего, - сказал он, вдруг добродушно засмеявшись, - это то, что
никак не могли придумать, как ему адресовать ответ? Ежели не консулу, само
собою разумеется не императору, то генералу Буонапарту, как мне казалось.
- Но между тем, чтобы не признавать императором, и тем, чтобы называть
генералом Буонапарте, есть разница, - сказал Болконский.
- В том-то и дело, - смеясь и перебивая, быстро говорил Долгоруков.
- Вы знаете Билибина, он очень умный человек, он предлагал адресовать:
"узурпатору и врагу человеческого рода".
Долгоруков весело захохотал.
- Не более того? - заметил Болконский.
- Но все-таки Билибин нашел серьезный титул адреса. И остроумный и
умный человек.
- Как же?
- Главе французского правительства, au chef du gouverienement
français, - серьезно и с удовольствием сказал князь Долгоруков. -
Не правда ли, что хорошо?
- Хорошо, но очень не понравится ему, - заметил Болконский.
- О, и очень! Мой брат знает его: он не раз обедал у него, у
теперешнего императора, в Париже и говорил мне, что он не видал более
утонченного и хитрого дипломата: знаете, соединение французской ловкости и
итальянского актерства? Вы знаете его анекдоты с графом Марковым? Только
один граф Марков умел с ним обращаться. Вы знаете историю платка? Это
прелесть!
И словоохотливый Долгоруков, обращаясь то к Борису, то к князю Андрею,
рассказал, как Бонапарт, желая испытать Маркова, нашего посланника, нарочно
уронил перед ним платок и остановился, глядя на него, ожидая, вероятно,
услуги от Маркова и как, Марков тотчас же уронил рядом свой платок и поднял
свой, не поднимая платка Бонапарта.
- Charmant, [50] - сказал Болконский, - но вот что, князь,
я пришел к вам просителем за этого молодого человека. Видите ли что?...
Но князь Андрей не успел докончить, как в комнату вошел адъютант,
который звал князя Долгорукова к императору.
- Ах, какая досада! - сказал Долгоруков, поспешно вставая и пожимая
руки князя Андрея и Бориса. - Вы знаете, я очень рад сделать все, что от
меня зависит, и для вас и для этого милого молодого человека. - Он еще раз
пожал руку Бориса с выражением добродушного, искреннего и оживленного
легкомыслия. - Но вы видите... до другого раза!
Бориса волновала мысль о той близости к высшей власти, в которой он в
эту минуту чувствовал себя. Он сознавал себя здесь в соприкосновении с теми
пружинами, которые руководили всеми теми громадными движениями масс, которых
он в своем полку чувствовал себя маленькою, покорною и ничтожной" частью.
Они вышли в коридор вслед за князем Долгоруковым и встретили выходившего (из
той двери комнаты государя, в которую вошел Долгоруков) невысокого человека
в штатском платье, с умным лицом и резкой чертой выставленной вперед
челюсти, которая, не портя его, придавала ему особенную живость и
изворотливость выражения. Этот невысокий человек кивнул, как своему,
Долгорукому и пристально-холодным взглядом стал вглядываться в князя Андрея,
идя прямо на него и видимо, ожидая, чтобы князь Андрей поклонился ему или
дал дорогу. Князь Андрей не сделал ни того, ни другого; в лице его
выразилась злоба, и молодой человек, отвернувшись, прошел стороной коридора.
- Кто это? - спросил Борис.
- Это один из самых замечательнейших, но неприятнейших мне людей. Это
министр иностранных дел, князь Адам Чарторижский.
- Вот эти люди, - сказал Болконский со вздохом, который он не мог
подавить, в то время как они выходили из дворца, - вот эти-то люди решают
судьбы народов.
На другой день войска выступили в поход, и Борис не успел до самого
Аустерлицкого сражения побывать ни у Болконского, ни у Долгорукова и остался
еще на время в Измайловском полку.
X.
На заре 16 числа эскадрон Денисова, в котором служил Николай Ростов, и
который был в отряде князя Багратиона, двинулся с ночлега в дело, как
говорили, и, пройдя около версты позади других колонн, был остановлен на
большой дороге. Ростов видел, как мимо его прошли вперед казаки, 1-й и 2-й
эскадрон гусар, пехотные батальоны с артиллерией и проехали генералы
Багратион и Долгоруков с адъютантами. Весь страх, который он, как и прежде,
испытывал перед делом; вся внутренняя борьба, посредством которой он
преодолевал этот страх; все его мечтания о том, как он по-гусарски отличится
в этом деле, - пропали даром. Эскадрон их был оставлен в резерве, и Николай
Ростов скучно и тоскливо провел этот день. В 9-м часу утра он услыхал пальбу
впереди себя, крики ура, видел привозимых назад раненых (их было немного) и,
наконец, видел, как в середине сотни казаков провели целый отряд французских
кавалеристов. Очевидно, дело было кончено, и дело было, очевидно небольшое,
но счастливое. Проходившие назад солдаты и офицеры рассказывали о блестящей
победе, о занятии города Вишау и взятии в плен целого французского
эскадрона. День был ясный, солнечный, после сильного ночного заморозка, и
веселый блеск осеннего дня совпадал с известием о победе, которое передавали
не только рассказы участвовавших в нем, но и радостное выражение лиц солдат,
офицеров, генералов и адъютантов, ехавших туда и оттуда мимо Ростова. Тем
больнее щемило сердце Николая, напрасно перестрадавшего весь страх,
предшествующий сражению, и пробывшего этот веселый день в бездействии.
- Ростов, иди сюда, выпьем с горя! - крикнул Денисов, усевшись на
краю дороги перед фляжкой и закуской.
Офицеры собрались кружком, закусывая и разговаривая, около погребца
Денисова.
- Вот еще одного ведут! - сказал один из офицеров, указывая на
французского пленного драгуна, которого вели пешком два казака.
Один из них вел в поводу взятую у пленного рослую и красивую
французскую лошадь.
- Продай лошадь! - крикнул Денисов казаку.
- Изволь, ваше благородие...
Офицеры встали и окружили казаков и пленного француза. Французский
драгун был молодой малый, альзасец, говоривший по-французски с немецким
акцентом. Он задыхался от волнения, лицо его было красно, и, услыхав
французский язык, он быстро заговорил с офицерами, обращаясь то к тому, то к
другому. Он говорил, что его бы не взяли; что он не виноват в том, что его
взяли, а виноват le caporal, который послал его захватить попоны, что он ему
говорил, что уже русские там. И ко всякому слову он прибавлял: mais qu'on ne
fasse pas de mal à mon petit cheval [51] и ласкал свою лошадь.
Видно было, что он не понимал хорошенько, где он находится. Он то извинялся,
что его взяли, то, предполагая перед собою свое начальство, выказывал свою
солдатскую исправность и заботливость о службе. Он донес с собой в наш
арьергард во всей свежести атмосферу французского войска, которое так чуждо
было для нас.
Казаки отдали лошадь за два червонца, и Ростов, теперь, получив деньги,
самый богатый из офицеров, купил ее.
- Mais qu'on ne fasse pas de mal à mon petit cheval, - добродушно
сказал альзасец Ростову, когда лошадь передана была гусару.
Ростов, улыбаясь, успокоил драгуна и дал ему денег.
- Але! Але! - сказал казак, трогая за руку пленного, чтобы он шел
дальше.
- Государь! Государь! - вдруг послышалось между гусарами.
Все побежало, заторопилось, и Ростов увидал сзади по дороге несколько
подъезжающих всадников с белыми султанами на шляпах. В одну минуту все были
на местах и ждали. Ростов не помнил и не чувствовал, как он добежал до
своего места и сел на лошадь. Мгновенно прошло его сожаление о неучастии в
деле, его будничное расположение духа в кругу приглядевшихся лиц, мгновенно
исчезла всякая мысль о себе: он весь поглощен был чувством счастия,
происходящего от близости государя. Он чувствовал себя одною этою близостью
вознагражденным за потерю нынешнего дня. Он был счастлив, как любовник,
дождавшийся ожидаемого свидания. Не смея оглядываться во фронте и не
оглядываясь, он чувствовал восторженным чутьем его приближение. И он
чувствовал это не по одному звуку копыт лошадей приближавшейся кавалькады,
но он чувствовал это потому, что, по мере приближения, все светлее,
радостнее и значительнее и праздничнее делалось вокруг него. Все ближе и
ближе подвигалось это солнце для Ростова, распространяя вокруг себя лучи
кроткого и величественного света, и вот он уже чувствует себя захваченным
этими лучами, он слышит его голос - этот ласковый, спокойный,
величественный и вместе с тем столь простой голос. Как и должно было быть по
чувству Ростова, наступила мертвая тишина, и в этой тишине раздались звуки
голоса государя.
- Les huzards de Pavlograd? [52] - вопросительно сказал он.
- La réserve, sire! [53] - отвечал чей-то другой голос,
столь человеческий после того нечеловеческого голоса, который сказал: Les
huzards de Pavlograd?
Государь поровнялся с Ростовым и остановился. Лицо Александра было еще
прекраснее, чем на смотру три дня тому назад. Оно сияло такою веселостью и
молодостью, такою невинною молодостью, что напоминало ребяческую
четырнадцатилетнюю резвость, и вместе с тем это было все-таки лицо
величественного императора. Случайно оглядывая эскадрон, глаза государя
встретились с глазами Ростова и не более как на две секунды остановились на
них. Понял ли государь, что делалось в душе Ростова (Ростову казалось, что
он все понял), но он посмотрел секунды две своими голубыми глазами в лицо
Ростова. (Мягко и кротко лился из них свет.) Потом вдруг он приподнял брови,
резким движением ударил левой ногой лошадь и галопом поехал вперед.
Молодой император не мог воздержаться от желания присутствовать при
сражении и, несмотря на все представления придворных, в 12 часов,
отделившись от 3-й колонны, при которой он следовал, поскакал к авангарду.
Еще не доезжая до гусар, несколько адъютантов встретили его с известием о
счастливом исходе дела.
Сражение, состоявшее только в том, что захвачен эскадрон французов,
было представлено как блестящая победа над французами, и потому государь и
вся армия, особенно после того, как не разошелся еще пороховой дым на поле
сражения, верили, что французы побеждены и отступают против своей воли.
Несколько минут после того, как проехал государь, дивизион павлоградцев
потребовали вперед. В самом Вишау, маленьком немецком городке, Ростов еще
раз увидал государя. На площади города, на которой была до приезда государя
довольно сильная перестрелка, лежало несколько человек убитых и раненых,
которых не успели подобрать. Государь, окруженный свитою военных и
невоенных, был на рыжей, уже другой, чем на смотру, энглизированной кобыле
и, склонившись на бок, грациозным жестом держа золотой лорнет у глаза,
смотрел в него на лежащего ничком, без кивера, с окровавленною головою
солдата. Солдат раненый был так нечист, груб и гадок, что Ростова оскорбила
близость его к государю. Ростов видел, как содрогнулись, как бы от
пробежавшего мороза, сутуловатые плечи государя, как левая нога его
судорожно стала бить шпорой бок лошади, и как приученная лошадь равнодушно
оглядывалась и не трогалась с места. Слезший с лошади адъютант взял под руки
солдата и стал класть на появившиеся носилки. Солдат застонал.
- Тише, тише, разве нельзя тише? - видимо, более страдая, чем
умирающий солдат, проговорил государь и отъехал прочь.
Ростов видел слезы, наполнившие глаза государя, и слышал, как он,
отъезжая, по-французски сказал Чарторижскому:
- Какая ужасная вещь война, какая ужасная вещь! Quelle terrible chose
que la guerre!
Войска авангарда расположились впереди Вишау, в виду цепи
неприятельской, уступавшей нам место при малейшей перестрелке в продолжение
всего дня. Авангарду объявлена была благодарность государя, обещаны награды,
и людям роздана двойная порция водки. Еще веселее, чем в прошлую ночь,
трещали бивачные костры и раздавались солдатские песни.
Денисов в эту ночь праздновал производство свое в майоры, и Ростов, уже
довольно выпивший в конце пирушки, предложил тост за здоровье государя, но
"не государя-императора, как говорят на официальных обедах, - сказал он, -
а за здоровье государя, доброго, обворожительного и великого человека; пьем
за его здоровье и за верную победу над французами!"
- Коли мы прежде дрались, - сказал он, - и не давали спуску
французам, как под Шенграбеном, что же теперь будет, когда он впереди? Мы
все умрем, с наслаждением умрем за него. Так, господа? Может быть, я не так
говорю, я много выпил; да я так чувствую, и вы тоже. За здоровье Александра
первого! Урра!
- Урра! - зазвучали воодушевленные голоса офицеров.
И старый ротмистр Кирстен кричал воодушевленно и не менее искренно, чем
двадцатилетний Ростов.
Когда офицеры выпили и разбили свои стаканы, Кирстен налил другие и, в
одной рубашке и рейтузах, с стаканом в руке подошел к солдатским кострам и в
величественной позе взмахнув кверху рукой, с своими длинными седыми усами и
белой грудью, видневшейся из-за распахнувшейся рубашки, остановился в свете
костра.
- Ребята, за здоровье государя-императора, за победу над врагами,
урра! - крикнул он своим молодецким, старческим, гусарским баритоном.
Гусары столпились и дружно отвечали громким криком.
Поздно ночью, когда все разошлись, Денисов потрепал своей коротенькой
рукой по плечу своего любимца Ростова.
- Вот на походе не в кого влюбиться, так он в ца'я влюбился, - сказал
он.
- Денисов, ты этим не шути, - крикнул Ростов, - это такое высокое,
такое прекрасное чувство, такое...
- Ве'ю, ве'ю, д'ужок, и 'азделяю и одоб'яю...
- Нет, не понимаешь!
И Ростов встал и пошел бродить между костров, мечтая о том, какое было
бы счастие умереть, не спасая жизнь (об этом он и не смел мечтать), а просто
умереть в глазах государя. Он действительно был влюблен и в царя, и в славу
русского оружия, и в надежду будущего торжества. И не он один испытывал это
чувство в те памятные дни, предшествующие Аустерлицкому сражению: девять
десятых людей русской армии в то время были влюблены, хотя и менее
восторженно, в своего царя и в славу русского оружия.
На следующий день государь остановился в Вишау. Лейб-медик Вилье
несколько раз был призываем к нему. В главной квартире и в ближайших войсках
распространилось известие, что государь был нездоров. Он ничего не ел и
дурно спал эту ночь, как говорили приближенные. Причина этого нездоровья
заключалась в сильном впечатлении, произведенном на чувствительную душу
государя видом раненых и убитых.
На заре 17-го числа в Вишау был препровожден с аванпостов французский
офицер, приехавший под парламентерским флагом, требуя свидания с русским
императором. Офицер этот был Савари. Государь только что заснул, и потому
Савари должен был дожидаться. В полдень он был допущен к государю и через
час поехал вместе с князем Долгоруковым на аванпосты французской армии.
Как слышно было, цель присылки Савари состояла в предложении свидания
императора Александра с Наполеоном. В личном свидании, к радости и гордости
всей армии, было отказано, и вместо государя князь Долгоруков, победитель
при Вишау, был отправлен вместе с Савари для переговоров с Наполеоном, ежели
переговоры эти, против чаяния, имели целью действительное желание мира.
Ввечеру вернулся Долгоруков, прошел прямо к государю и долго пробыл у
него наедине.
18 и 19 ноября войска прошли еще два перехода вперед, и неприятельские
аванпосты после коротких перестрелок отступали. В высших сферах армии с
полдня 19-го числа началось сильное хлопотливо-возбужденное движение,
продолжавшееся до утра следующего дня, 20-го ноября, в который дано было
столь памятное Аустерлицкое сражение.
До полудня 19 числа движение, оживленные разговоры, беготня, посылки
адъютантов ограничивались одной главной квартирой императоров; после полудня
того же дня движение передалось в главную квартиру Кутузова и в штабы
колонных начальников. Вечером через адъютантов разнеслось это движение по
всем концам и частям армии, и в ночь с 19 на 20 поднялась с ночлегов,
загудела говором и заколыхалась и тронулась громадным девятиверстным холстом
80-титысячная масса союзного войска.
Сосредоточенное движение, начавшееся поутру в главной квартире
императоров и давшее толчок всему дальнейшему движению, было похоже на
первое движение серединного колеса больших башенных часов. Медленно
двинулось одно колесо, повернулось другое, третье, и все быстрее и быстрее
пошли вертеться колеса, блоки, шестерни, начали играть куранты, выскакивать
фигуры, и мерно стали подвигаться стрелки, показывая результат движения.
Как в механизме часов, так и в механизме военного дела, так же
неудержимо до последнего результата раз данное движение, и так же безучастно
неподвижны, за момент до передачи движения, части механизма, до которых еще
не дошло дело. Свистят на осях колеса, цепляясь зубьями, шипят от быстроты
вертящиеся блоки, а соседнее колесо так же спокойно и неподвижно, как будто
оно сотни лет готово простоять этою неподвижностью; но пришел момент -
зацепил рычаг, и, покоряясь движению, трещит, поворачиваясь, колесо и
сливается в одно действие, результат и цель которого ему непонятны.
Как в часах результат сложного движения бесчисленных различных колес и
блоков есть только медленное и уравномеренное движение стрелки, указывающей
время, так и результатом всех сложных человеческих движений этих 1000
русских и французов - всех страстей, желаний, раскаяний, унижений,
страданий, порывов гордости, страха, восторга этих людей - был только
проигрыш Аустерлицкого сражения, так называемого сражения трех императоров,
т. е. медленное передвижение всемирно-исторической стрелки на циферблате
истории человечества.
Князь Андрей был в этот день дежурным и неотлучно при
главнокомандующем.
В 6-м часу вечера Кутузов приехал в главную квартиру императоров и,
недолго пробыв у государя, пошел к обер-гофмаршалу графу Толстому.
Болконский воспользовался этим временем, чтобы зайти к Долгорукову
узнать о подробностях дела. Князь Андрей чувствовал, что Кутузов чем-то
расстроен и недоволен, и что им недовольны в главной квартире, и что все
лица императорской главной квартиры имеют с ним тон людей, знающих что-то
такое, чего другие не знают; и поэтому ему хотелось поговорить с
Долгоруковым.
- Ну, здравствуйте, mon cher, - сказал Долгоруков, сидевший с
Билибиным за чаем. - Праздник на завтра. Что ваш старик? не в духе?
- Не скажу, чтобы был не в духе, но ему, кажется, хотелось бы, чтоб
его выслушали.
- Да его слушали на военном совете и будут слушать, когда он будет
говорить дело; но медлить и ждать чего-то теперь, когда Бонапарт боится
более всего генерального сражения, - невозможно.
- Да вы его видели? - сказал князь Андрей. - Ну, что Бонапарт? Какое
впечатление он произвел на вас?
- Да, видел и убедился, что он боится генерального сражения более
всего на свете, - повторил Долгоруков, видимо, дорожа этим общим выводом,
сделанным им из его свидания с Наполеоном. - Ежели бы он не боялся
сражения, для чего бы ему было требовать этого свидания, вести переговоры и,
главное, отступать, тогда как отступление так противно всей его методе
ведения войны? Поверьте мне: он боится, боится генерального сражения, его
час настал. Это я вам говорю.
- Но расскажите, как он, что? - еще спросил князь Андрей.
- Он человек в сером сюртуке, очень желавший, чтобы я ему говорил
"ваше величество", но, к огорчению своему, не получивший от меня никакого
титула. Вот это какой человек, и больше ничего, - отвечал Долгоруков,
оглядываясь с улыбкой на Билибина.
- Несмотря на мое полное уважение к старому Кутузову, - продолжал он,
- хороши мы были бы все, ожидая чего-то и тем давая ему случай уйти или
обмануть нас, тогда как теперь он верно в наших руках. Нет, не надобно
забывать Суворова и его правила: не ставить себя в положение атакованного, а
атаковать самому. Поверьте, на войне энергия молодых людей часто вернее
указывает путь, чем вся опытность старых кунктаторов.
- Но в какой же позиции мы атакуем его? Я был на аванпостах нынче, и
нельзя решить, где он именно стоит с главными силами, - сказал князь
Андрей.
Ему хотелось высказать Долгорукову свой, составленный им, план атаки.
- Ах, это совершенно все равно, - быстро заговорил Долгоруков,
вставая и раскрывая карту на столе. - Все случаи предвидены: ежели он стоит
у Брюнна...
И князь Долгоруков быстро и неясно рассказал план флангового движения
Вейротера.
Князь Андрей стал возражать и доказывать свой план, который мог быть
одинаково хорош с планом Вейротера, но имел тот недостаток, что план
Вейротера уже был одобрен. Как только князь Андрей стал доказывать невыгоды
того и выгоды своего, князь Долгоруков перестал его слушать и рассеянно
смотрел не на карту, а на лицо князя Андрея.
- Впрочем, у Кутузова будет нынче военный совет: вы там можете все это
высказать, - сказал Долгоруков.
- Я это и сделаю, - сказал князь Андрей, отходя от карты.
- И о чем вы заботитесь, господа? - сказал Билибин, до сих пор с
веселой улыбкой слушавший их разговор и теперь, видимо, собираясь пошутить.
- Будет ли завтра победа или поражение, слава русского оружия застрахована.
Кроме вашего Кутузова, нет ни одного русского начальника колонн. Начальники:
Неrr général Wimpfen, le comte de Langeron, le prince de Lichtenstein, le
prince de Hohenloe et enfin Prsch... prsch... et ainsi de suite, comme tous
les noms polonais. [54]
- Taisez vous, mauvaise langue, [55] - сказал Долгоруков. -
Неправда, теперь уже два русских: Милорадович и Дохтуров, и был бы 3-й, граф
Аракчеев, но у него нервы слабы.
- Однако Михаил Иларионович, я думаю, вышел, - сказал князь Андрей.
- Желаю счастия и успеха, господа, - прибавил он и вышел, пожав руки
Долгорукову и Бибилину.
Возвращаясь домой, князь Андрей не мог удержаться, чтобы не спросить
молчаливо сидевшего подле него Кутузова, о том, что он думает о завтрашнем
сражении?
Кутузов строго посмотрел на своего адъютанта и, помолчав, ответил:
- Я думаю, что сражение будет проиграно, и я так сказал графу Толстому
и просил его передать это государю. Что же, ты думаешь, он мне ответил? Eh,
mon cher général, je me mêle de riz et des et côtelettes, mêlez vous des
affaires de la guerre. [56] Да... Вот что мне отвечали!
В 10-м часу вечера Вейротер с своими планами переехал на квартиру
Кутузова, где и был назначен военный совет. Все начальники колонн были
потребованы к главнокомандующему, и, за исключением князя Багратиона,
который отказался приехать, все явились к назначенному часу.
Вейротер, бывший полным распорядителем предполагаемого сражения,
представлял своею оживленностью и торопливостью резкую противоположность с
недовольным и сонным Кутузовым, неохотно игравшим роль председателя и
руководителя военного совета. Вейротер, очевидно, чувствовал себя во
главе.движения, которое стало уже неудержимо. Он был, как запряженная
лошадь, разбежавшаяся с возом под гору. Он ли вез, или его гнало, он не
знал; но он несся во всю возможную быстроту, не имея времени уже обсуждать
того, к чему поведет это движение. Вейротер в этот вечер был два раза для
личного осмотра в цепи неприятеля и два раза у государей, русского и
австрийского, для доклада и объяснений, и в своей канцелярии, где он
диктовал немецкую диспозицию. Он, измученный, приехал теперь к Кутузову.
Он, видимо, так был занят, что забывал даже быть почтительным с
главнокомандующим: он перебивал его, говорил быстро, неясно, не глядя в лицо
собеседника, не отвечая на деланные ему вопросы, был испачкан грязью и имел
вид жалкий, измученный, растерянный и вместе с тем самонадеянный и гордый.
Кутузов занимал небольшой дворянский замок около Остралиц. В большой
гостиной, сделавшейся кабинетом главнокомандующего, собрались: сам Кутузов,
Вейротер и члены военного совета. Они пили чай. Ожидали только князя
Багратиона, чтобы приступить к военному совету. В 8-м часу приехал ординарец
Багратиона с известием, что князь быть не может. Князь Андрей пришел
доложить о том главнокомандующему и, пользуясь прежде данным ему Кутузовым
позволением присутствовать при совете, остался в комнате.
- Так как князь Багратион не будет, то мы можем начинать, - сказал
Вейротер, поспешно вставая с своего места и приближаясь к столу, на котором
была разложена огромная карта окрестностей Брюнна,
Кутузов в расстегнутом мундире, из которого, как бы освободившись,
выплыла на воротник его жирная шея, сидел в вольтеровском кресле, положив
симметрично пухлые старческие руки на подлокотники, и почти спал. На звук
голоса Вейротера он с усилием открыл единственный глаз.
- Да, да, пожалуйста, а то поздно, - проговорил он и, кивнув головой,
опустил ее и опять закрыл глаза.
Ежели первое время члены совета думали, что Кутузов притворялся спящим,
то звуки, которые он издавал носом во время последующего чтения, доказывали,
что в эту минуту для главнокомандующего дело шло о гораздо важнейшем, чем о
желании выказать свое презрение к диспозиции или к чему бы то ни было: дело
шло для него о неудержимом удовлетворении человеческой потребности - .сна.
Он действительно спал. Вейротер с движением человека, слишком занятого для
того, чтобы терять хоть одну минуту времени, взглянул на Кутузова и,
убедившись, что он спит, взял бумагу и громким однообразным тоном начал
читать диспозицию будущего сражения под заглавием, которое он тоже прочел:
"Диспозиция к атаке неприятельской позиции позади Кобельница и
Сокольница, 20 ноября 1805 года".
Диспозиция была очень сложная и трудная. В оригинальной диспозиции
значилось:
Da der Feind mit seinerien linken Fluegel an die mit Wald bedeckten
Berge lehnt und sich mit seinerien rechten Fluegel laengs Kobeinitz und
Sokolienitz hinter die dort befindIichen Teiche zieht, wir im Gegentheil mit
unserem linken Fluegel seinen rechten sehr debordiren, so ist es
vortheilhaft letzteren Fluegel des Feindes zu attakiren, besondere wenn wir
die Doerfer Sokolienitz und Kobelienitz im Besitze haben, wodurch wir dem
Feind zugleich in die Flanke fallen und ihn auf der Flaeche zwischen
Schlapanitz und dem Thuerassa-Walde verfolgen koennen, indem wir dem
Defileen von Schlapanitz und Bellowitz ausweichen, welche die feindliche
Front decken. Zu dieserien Endzwecke ist es noethig... Die erste Kolonne
Marieschirt... die zweite Kolonne Marieschirt... die dritte Kolonne
Marieschirt...[57] и т. д., читал Вейротер. Генералы, казалось,
неохотно слушали трудную диспозицию. Белокурый высокий генерал Буксгевден
стоял, прислонившись спиною к стене, и, остановив свои глаза на горевшей
свече, казалось, не слушал и даже не хотел, чтобы думали, что он слушает.
Прямо против Вейротера, устремив на него свои блестящие открытые глаза, в
воинственной позе, оперев руки с вытянутыми наружу локтями на колени, сидел
румяный Милорадович с приподнятыми усами и плечами. Он упорно молчал, глядя
в лицо Вейротера, и спускал с него глаза только в то время, когда
австрийский начальник штаба замолкал. В это время Милорадович значитель 
| |
| Просмотров: 532 | Комментарии: 2 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры