Сологуб Федов - Королева Ортруда

ть властью, и воспользоваться готовыми организациями общественного порядка и властвования. Порядок, никуда не годный, вы хотите заменить порядком значительно получше, но той же, по существу, породы. Слабый хочет сытости, сильный - свободы и безвластия. Вы хотите передать всю силу общественной организации в руки слабых, а сильные будут положены вами под пресс. Вы готовите человечеству плохую будущность.

  - А вы чего хотите? - спросила Афра.

  - По-моему,- отвечал Баретта,- овладевать властью не стоит. Как будущая мораль будет моралью без долга и без санкции, так и будущее общество организуется без договоров, без обязательств.

  - Милый друг,- сказал Меччио,- мы уже не имеем времени для того, чтобы вдаваться в такие соображения об очень отдалённом будущем. Мы должны сделать попытку овладеть государственными организациями и орудиями производства,- и мы эту попытку сделаем.

  

  И в то же время Ортруда, в своём покое, говорила Карлу Реймерсу:

  - Расскажите мне что-нибудь о себе, дорогой господин Реймерс.

  Слушала рассеянно. И опять спросила:

  - Чем же вы живете? Мечты ваши о чём? о ком?

  Карл Реймерс что-то говорил влюблённое и страстное. Ортруда почти не слушала. Только музыкою был его голос. Почти не слушая, она говорила:

  - Моя мечта, создающая миры, и бессильная создать счастие в мире!

  - Мечта сильна только надеждами,- сказал Реймерс.

  - Я думаю иногда.- - говорила Ортруда,- что мы пришли из неведомого мира, чтобы воссоздать его на земле из материалов нашего земногo переживания. Но тот неведомый мир так велик! В нём бесконечность возможностей. Что же наша одна, бедная жизнь! Человек на земле живет, как зверь. Он знает только свои интересы, и не знает истинной любви, и трепещет перед всякою бурею. Всё это очень грустно, господин Реймерс.

  Реймерс сказал:

  - Человек идёт трудным путем от зверя к совершенствам, и зверя одолевает в себе.

  - Так, мы будем ангелоподобны. Возведём и самый грех в святость.

  - А если этот грех - любовь?

  Она молчала.

  Где же ты, сладкая любовь?

  Бедная страстность, сжигающая тело! Или это и есть любовь? И другой не надо?

  Вдруг, как бы решившись на что-то, Ортруда спросила:

  - Дорогой господин Реймерс, вы знаете Сабину Фанелли?

  - Я встречался с нею, ваше величество,- отвечал Реймерс.

  - И ваше впечатление?

  - Как художник, она очень талантлива. Как человек,- очаровательна. Как женщина, прелестна. Она из мелкой буржуазии, но весь склад её мысли и чувства, как у аристократки.

  Ортруда сказала с улыбкою:

  - Вы хвалите её так систематично, что, видно, она не в вашем вкусе.

  - Систематичность, ваше величество, от характера моей нации.

  - Я дам вам к ней поручение. Повидайтесь с госпожою Фанелли, и скажите ей, что я хочу дать ей заказ. Пригласите её ко мне как можно скорее.

  

  Настал назначенный час,- и Сабина Фанелли стояла перед королевою Ортрудою. Внимательно смотрела королева Ортруда на эту художницу, которая также была любовницею принца Танкреда.

  Сабина Фанелли была пышнотелая, волоокая красавица, с неподвижною манерою держать себя. У неё был низкий, красивый лоб и классический профиль, и вся она была, как античная статуя. Платье на Сабине Фанелли было белое, того народного покроя, который был принят при дворе, а от двора распространился и на общество. Ноги, едва видные из-под платья, были без сандалий.

  Сабина Фанелли не понравилась королеве Ортруде. Но всё-таки любезная Ортруда сказала несколько комплиментов её искусству.

  Королева Ортруда говорила:

  - Я хочу просить вас, госпожа Фанелли, сделать для меня скульптурную группу.

  - Я буду очень рада,- сказала Сабина Фанелли.

  Королева Ортруда чувствовала, что под наружным спокойствием Сабины Фанелли таится волнение,- и всё ярче ненавидела и презирала эту любовницу её Танкреда.

  - В группе,- говорила королева Ортруда,- надо изобразить меня и ещё одну молодую девушку. Мысль этой группы такая: я была погружена в сон счастливого неведения. Вы, госпожа Фанелли, конечно, знаете, какие счастливые сны навеваются блаженством неведения. Какое счастие! И как страшно после этого сна пробуждение! Вы, госпожа Фанелли, конечно, знаете, что глаза спящих в неведении рано или поздно раскроются. И я просыпаюсь в ужасе. Надо мною прекрасная, юная, невинная. Но её лицо для меня страшно. Почему,- вы не знаете?

  Сабина Фанелли говорила что-то. Королева Ортруда слушала её рассеянно. Спросила:

  - Вы можете начать завтра?

  - Да, ваше величество,- ответила Сабина Фанелли.

  Королева Ортруда пристально и строго посмотрела на Сабину Фанелли, и сказала:

  - Но, госпожа Фанелли, помните, что принц Танкред не должен знать об этом.

  Сабина Фанелли, вдруг сильно покрасневшая, сказала:

  - Я не встречаюсь с его высочеством.

  Королева Ортруда презрительно улыбнулась. Эта художница, кажется, вздумала обидеться! Тем хуже для неё! Ледяным тоном молвила королева Ортруда:

  - Я хотела сказать,- и потому прошу вас совсем никому об этом не говорить, госпожа Фанелли.

  

  Опять ясность томного дня, медленно возрастая, томила королеву Ортруду. В одном из её покоев широкое открытое окно давало много света. На потолке вился странный узор. Цветы, умирая, томно благоухали в вазах. Королева Ортруда полулежала на низком, широком ложе. Перед нею стояла графиня Имогена Мелладо, тихая, спокойная. На её нежных ногах были заметны лёгкие полоски,- следы от ремней только что снятых сандалий.

  Королева Ортруда улыбалась, глядя на Имогену. Такая ласковая, безмятежная была улыбка. А в душе королевы Ортруды бешено бились гнев, тоска, боязнь. Но недаром Ортруда так тщательно была воспитана для высокой королевской доли,- наука светского любезного притворства была усвоена королевою Ортрудою в совершенстве. И так приветлива и ласкова казалась Ортрудина улыбка, что Имогена, стоя перед королевою, радостно улыбалась.

  Долго молчала королева Ортруда,- медлила начать разговор. Она думала досадливо:

  "Чем эта девочка могла пленить Танкреда? Тонкая, очень смуглая, маленькая, большеротая. Глаза хороши. Да что! красива!"

  Королева Ортруда легла поудобнее, и протянула ноги. Ласковым движением стройной руки она молча показала Имогеие скамеечку у своих ног. Имогена села. Королева Ортруда ласково привлекла Имогену к себе, и тихо похлопывала по щеке. Сказала нежно:

  - Милая Имогена, вы такая молодая и прекрасная, и приятно смотреть на вас. Кажется, что вы счастливы, и что вы достойны счастия. Должно быть, вы не откажетесь сделать то, о чём я вас попрошу.

  Имоюна робко и радостно сказала:

  - О, государыня, всё, что прикажете, и всё, что в моих силах.

  Внимательно всматриваясь в неё, спросила королева Ортруда:

  - Всё сделаете?

  - Да, ваше величество, всё, - сказала Имогена.

  Улыбалась королева Ортруда слегка насмешливо, и говорила неторопливо и спокойно:

  - Неосторожно дано вами обещание, Имогена. Но если вам не захочется его исполнить, я не стану на этом настаивать.

  Имогена сказала:

  - Этого и не надо, государыня. Послушание государям - наша семейная добродетель.

  Королева Ортруда сказала, с улыбкою глядя на смущённую Имогену:

  - О, это мне хорошо известно. Вы знаете, конечно, Имогена, что я люблю искусство?

  - Да, - ответила Имогена, - знаю, государыня.

  Королева Ортруда медленно говорила:

  - Я заказала Сабине Фанелли скульптурную группу из мрамора. Группа должна состоять из двух нагих женских фигур. Моделью для одной из этих фигур буду я. Для другой фигуры мне нужна наилучшая модель,- прекрасная девушка, самая красивая и нежная, какую только может создать прихотливое воображение. Прекрасная, одним словом, как вы, милая Имогена.

  Имогена стыдливо краснела. Королева Ортруда спросила:

  - Вы согласитесь постоять перед Сабиною Фанелли несколько раз, вместе со мною?

  - Охотно, государыня,- легко краснея, сказала Имогена.

  Королева Ортруда встала. Поднялась и Имогена.

  - Идите за мною,- сказала королева Ортруда.

  Обстановка мастерской почему-то смутила Имогену. Это была большая красивая комната с верхним светом, очень высокая, и очень светлая. На стенах были развешаны этюды. Везде видны были начатые картины. Непривычный запах, непривычная мебель, всё было ново для Имогены, и её неловкая смущённость забавила королеву Ортруду.

  Сабина Фанелли была уже там. Королева Ортруда сказала:

  - Вот я вам привела другую, госпожа Сабина Фанелли. Графиня Имогена Мелладо.

  Со странным выражением на лице смотрела королева Ортруда, как две возлюбленные принца Танкреда любезно здороваются одна с другою. Знают ли они обе, что они соперницы? Королева Ортруда сказала, обращаясь к художнице:

  - Я хотела подарить вашу работу принцу Танкреду. А теперь не знаю. Может быть, мне захочется оставить её у себя.

  Сабина Фанелли смущённо сказала:

  - Конечно, его высочество очень ценил бы этот подарок.

  - Бесценный, благодаря вашему искусству,- возразила королева Ортруда. - Можно ли начинать? - спросила она.

  - Да, государыня,- ответила Сабина Фанелли.

  Королева Ортруда сбросила хитон. Осталась нагая. Имогена робко спросила:

  - Я тоже должна буду раздеться?

  И покраснела ярко. Её смутила мысль, что она будет стоять нагая вместе с женою того человека, которого она любила. Королева Ортруда холодно сказала:

  - Да, милая Имогена, разденьтесь. Сюда никто не войдёт. Никто вас не увидит, кроме этого высокого неба.

  Пока Имогена с помощью Сабины Фанелли снимала свои одежды, королева Ортруда легла на приготовленном ложе. Томным сладострастием дышало её тело. Сабина Фанелли положила Имогену рядом с королевою Ортрудою. Имогена приподнималась на локте, и смотрела в лицо только что проснувшейся Ортруды.

  Это была странная, жестокая игра взглядов. Королева Ортруда видела, что Имогена испугана. И вдруг в лице Имогены произошла странная и страшная перемена. Её фиалково-голубые глаза зажглись демонскою злобою, и рот искривился и покрылся пеною. Вопль угрозы и злобы вырвался из груди Имогены. Волосы её стали косматы, как у молодой ведьмы, и она тяжело навалилась на грудь королевы Ортруды.

  

  ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ

  

  Всё чаще и чаще дымился вулкан на острове Драгонера, всё гуще и гуще становились дымные, фиолетово-серые над его тупо-раздвоенною, зеленовато-бурою вершиною тучи. Всё дальше разносилось тяжёлое дыхание вулкана над синими волнами широкого моря, и уже лёгким серовато-золотистым пеплом всё чаще плыли над весёлою, шумно-яркою Пальмою его зловещие вздохи, и всё чаще несли они обещание несчастий и смерти многих, обещание воплей и слёз. С многоуханными ароматами Пальмских широких садов всё чаще смешивались дымно-горькие запахи: они были странно похожи на слащаво-горькие запахи лесного пожара в равнинах далёкой России.

  Жители Соединённых Островов сначала были очень обеспокоены этими зловещими признаками. Потом прошло несколько месяцев, когда на Островах мало думали о вулкане. Случилось это отчасти потому, что к медленному пробуждению вулкана все привыкли,- но более потому, что внимание островитян было в то время слишком отвлечено событиями, которые быстро созревали под мглистым дымом жестокого, коварного вулкана.

  Дела людские в эти дни перед стихийною бедою были ещё безумнее и злее, чем всегда. Над всею страною нависли, как тучи грозовые, вражда и злость. Они заражали помыслы и желания людей, и бедную волю их направляли к достижениям жестоким. Это - зловещее влияние вулкана сказывалось неотразимо на всём королевстве Соединённых Островов. Некий злобный демон рассыпался мелким бесом по всей той стране.

  Самая природа здесь, казалось, изменилась. Резкие краски её поблекли под лёгкою пепельною дымкою, раскинутою вулканом по всей стране, но ароматы и все запахи усилились, и цветы в садах и на полях благоухали с бешеною страстностью.

  Жители Соединённых Островов стали непомерно возбуждёнными и нервными. Уличная толпа всё чаще казалась сборищем пьяных, хотя пили в те дни почему-то меньше, чем прежде. Всякий спор легко переходил в ссору, а ссоры часто оканчивались убийствами. Мужья стали чрезмерно ревнивы, строгость родителей возрастала непомерно, и семейная жизнь у многих омрачалась безумными жестокостями.

  Во всей стране развелось множество всякого рода необыкновенных людей: ясновидящих, блаженных, теософствующих и наставляющих. Появилось одновременно много поэтов, из которых большая часть была объявлена гениальными. Только немногие скептики говорили, что через пять лет будут забыты все эти новоявленные гении. Печатные же отзывы об их поэмах и романах пестрели такими пышными выражениями:

  "Никогда ещё мир не видел..."

  "Во всей Европе не найдётся..."

  "Начало двадцатого столетия будет названо эпохою (имярек)".

  Газеты завели отдел "самокритики",- и отзывы этих поэтов о себе самих были ещё великолепнее, чем похвалы критиков профессиональных. Один поэт назвал себя "юным богом". Другой провозгласил, что он - "сверх-бог", и что Аполлон и Дионис были только его предтечи. Третий превзошёл их обоих заявлением, что он - "сверх-я". Четвёртый, самый ловкий, согласившись со всеми, расхвалив их всех и ещё некоторых других выше семи небес, сказал, что все эти определения очень остроумны, но что, серьёзно говоря, это он является главою новой литературной школы.

  Польщённые, но и смущённые собратья его согласились с ним, но в душе с этим не могли примириться. Однажды общим скопом они возвели его, будто бы для интимного, но торжественного увенчания лаврами, на высокую скалу над морем, и оттуда низвергли его в шумящие, опенённые волны. Разбиваясь о рёбра острых камней, цепляясь за кусты золотыми кудрями, низвергаемый поэт вопил неистовым голосом:

  - Нет, весь я не умру! Позор, позор завистникам!

  Правду о смерти своего собрата поэты решили было держать в тайне, но скоро проболтались. Их судили, и суд похож был на торжество: зал суда пестрел дамскими нарядами. Оправдали всех, и дамы осыпали оправданных цветами.

  Возникали многие странные, фанатические секты. Их догмы и ритуалы были иногда так необычайны, что сатанисты и люциферианцы перед этими новыми сектантами чувствовали себя почти верными чадами вселенской церкви.

  Женщины,- особенно начинающие увядать,- усерднее обычного посещали храмы. В чёрных, грубых власяницах, надетых на голое тело, они с воплями и с рыданиями распрости-рались на холодных плитах церковного пола. В экстазе самообвинения, разрывая на себе одежду, они настойчиво требовали для себя таких жестоких бичеваний, и каялись в таких чудовищных прегрешениях, что сладострастные патеры порою умирали от разрыва сердца на порогах своих исповедален. Иные стыдливые дамы, чтобы без помехи участвовать в этих неистовствах, закрывали свои лица чёрными кружевными масками.

  На улицах городов и сел всё чаще встречались шумные, нестройные процессии кающихся, мужчин и женщин. Полуобнажённые, окровавленные, они жестоко бичевали самих себя и друг друга. И здесь у иных стыдливых женщин лица были укрыты масками, но многие считали это грехом, и ни своих лиц, ни тел не закрывали.

  Вопли и движения этих кающихся были неистовы, и порою даже соблазнительны. Но полиция не всегда решалась разгонять или забирать их: опьянённые жестокими самобичеваниями, фанатики готовы были вступить в кровавую драку со всяким, кто помешал бы их вакханалии. Да и боялись того, как бы в числе взятых женщин не оказались дамы очень знатные, или даже одна из королев. Впрочем, многие в те безумные дни стяжали себе славу пострадавших за веру.

  Многие сходили с ума. Непомерно увеличилось число преступлений и самоубийств. Молодые люди стали необузданно сладострастны.

  

  С роковою неотвратимостью приближались грозные, смутные дни революции. Всё шумнее и многолюднее становились народные собрания, всё пламеннее звучали на них речи демагогов, всё более непримиримые предлагались и принимались на них постановления. Уже буйные сборища рабочих нередко вступали в столкновения с полициею и с войсками. Бешеные демоны, летящие в тонком дыму вулкана, багряня зори, золотою желчью обливая полдневные выси, ярили кровь мужей и жен, и безумили юных девушек и мальчишек. Безумные были дни и кошмарные ночи. И уже для всех в той стране стала ясною неизбежность вооружённого столкновения.

  Лукавые политики в министерстве Виктора Лорена давно уже учитывали шансы восстания. И Виктор Лорена шёл спокойно навстречу готовящимся событиям. Он был уверен в победе правительственных войск над вооружёнными рабочими,- и потому провоцировал рабочих к мятежу, чтобы не дать времени усилиться их организациям. Его тайные агенты втирались во все рабочие организации, и громче всех проповедывали необходимость немедленного восстания.

  Свои коварные замыслы Виктор Лорена таил от королевы Ортруды. Но о многом она догадывалась сама. Коварство властолюбивого министра было ненавистно королеве Ортруде. Но что она могла сделать? Бессилие власти ощущать, говорить да и нет готовым решениям,- только.

  Виктор Лорена втайне питал широкие замыслы. Пусть бы революция и удалась,- Виктор Лорена был уверен, что она только заменит монархию республикою; в республике же,- думал он,- будет господствовать буржуазия, и она не отвернётся и тогда от своего испытанного вождя. И уже Виктор Лорена всё чаще мечтал о посте президента республики.

  В прежние годы похождения принца Танкреда казались Виктору Лорена неудобными для правительства. Теперь же он думал, что в этом отношении чем хуже, тем лучше. Пусть лицемерные буржуа и простодушные пролетарии возмущаются сколько хотят,- даже и крушение древней династии застанет Виктора Лорена готовым ко всему.

  В то же время около принца Танкреда всё теснее сплачивалась тайная партия людей, замышлявших при помощи армии и флота свергнуть с престола королеву Ортруду, провозгласить Танкреда королём, и насильственно изменить конституцию в пользу магнатов и аграриев. В этой партии было много военных честолюбцев и шовинистов. Все они мечтали о войнах, о завоеваниях, о славе, богатстве и власти. Было здесь много дам высокого общества, клерикальных взглядов. Сама королева Клара думала, что она будет влиятельнее, если Ортруда будет не царствующею королевою, а только королевою по мужу, как и она.

  Маркиза Элеонора Аринас подстрекала принца Танкреда к решительным действиям. Но Танкред был осторожен. Он искусно вдохновлял провокацию, окружил королеву Ортруду сетью шпионства, и торопил события, а сам держался так, чтобы на него не падало подозрений.

  Графа Роберта Камаи сначала приводило в ярость охлаждение принца Танкреда к Маргари-те. Граф Камаи боялся, что положение его стало непрочным. Но скоро он успокоился. Он знал так много о принце Танкреде, что Танкред принуждён был по-прежнему покровительствовать ему. На всякий случай, граф Камаи, изменник и разбойник в душе, человек глубоко бесчестный, приберегал кое-какие документы, чтобы в подходящий момент, если это окажется выгодным, предать и принца Танкреда. Одним из таких документов было письмо к нему Танкреда, то самое, которое хитрая Маргарита сумела украсть и вложила в любовные письма, переданные ею королеве Ортруде.

  Может быть, Виктор Лорена был не совсем прав в своей уверенности. Организация власти и силы была далеко не так уж совершенна, как первому министру казалось. В последние дни обнаружилось, например, несколько случаев покражи оружия и снарядов из казённого арсенала. Несомненно было, что кто-то из чинов арсенала был подкуплен организаторами восстания. Представители парламентской оппозиции уже не раз указывали на взяточничество и подкуп-ность администрации. И в печати, и в парламенте говорили, что армия вооружена плохо, что интенданты и поставщики грабят казну, что броненосцы не годятся для боя, что военные секреты не оберегаются достаточно строго. Но министерство имело прочное большинство в парламенте, а ловкость Виктора Лорена помогала ему опровергать довольно убедительно самые неопровержимые сообщения.

  И шансы на успех восстания были также не очень малы. Правда, широкие массы рабочих ещё недостаточно были сплочены; правда, крестьяне и рабочие не были объединены, и представ-ляли два различные класса с разными интересами и устремлениями и с неодинаковою поэтому идеологиею. Но всё-таки для организации восстания было сделано многое, и всё сделано было умно и систематично.

  Крупную роль в организации играли женщины, учительницы, телефонистки. В организации были люди разных общественных положений, примкнувшие к движению по самым разнообраз-ным побуждениям. Были тут люди науки, вовлечённые в движение теоретическим интересом. Были фантазёры и изобретатели новых социальных систем. Были светские люди, из любопытст-ва занимавшиеся политикою; они смотрели на революцию, как на вид спорта, опасного, но тем более захватывающего. Были представители городской интеллигенции, побуждаемые добротою, жалостью к эксплуатируемым, бескорыстием, чувством справедливости, любовью к ближнему, и другими мотивами столь же идеалистической природы. Были сентиментальные барышни, сочувствующие бедным рабочим, потому что это так трогательно. Были пришедшие сюда потому, что в их кругу это было в моде. Были религиозные и мистически-настроенные люди, жаждавшие наступления царства Божия на земле. Были возненавидевшие европейскую цивилизацию и жаждавшие опрощения. Были люди с прекрасными дипломами, но без должностей, инженеры, химики, агрономы, врачи, и вообще всякого рода неудачники. Были обманувшиеся честолюбцы, не нашедшие в обществе того места, которое бы соответствовало их притязаниям, и рассчитывающие занять выдающееся положение. Были озлоблённые и обуреваемые жаждою мести. И много было людей, объединённых с рабочими общностью интересов; только они и были действительно полезны для движения.

  Манифест, перед восстанием выпущенный центральным комитетом союза революционных организаций, составлен был в ясных и простых выражениях, и содержал в себе небольшое число основных требований. Революционеры требовали созыва конвента, с целью настаивать на республике и на социализации земель и капиталов.

  Личная популярность Филиппа Меччио, поставленного во главе революционного союза, была также не малою порукою за успех восстания. У Филиппа Меччио было много приверженцев и поклонниц в разных слоях общества.

  

  ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТАЯ

  

  Жизнь королевы Ортруды была в эти дни тяжко закутана дымным облаком. Её душа томительно колебалась на страшных качелях противочувствия: то она стихийно и злобно радовалась наступающей грозе,- то, земная, дневная, всё же ещё человеческая, робко ужасалась её приближению, её роковым предвещательным голосам. Как и другие женщины, королева Ортруда порою облекалась власяницею, и, укрыв лицо маскою, устремлялась в кровавое безумие улиц,- вопить и метаться, предавая тело мукам.

  Всё чаще приникал к королеве Ортруде безумно-яростный бес жестокого сладострастия, и медлительно пытал её горькими истомами. Вместе со всеми юными и сильными в её стране жаждала бедная, оставленная своим Танкредом,- своею высокою мечтою о герое-муже,- королева Ортруда любострастных утешений. Уже влюблённая давно в красоту людскую, Ортруда вдруг ощутила в себе душу гетеры, душу изменчивую, страстную и равнодушную. Но тёмные кошмары томили её, и всё чаще уходила Ортруда в подземные чертоги Араминты, в лазурный грот, где тихие, милые дремлют воды. В подземные чертоги убегала Ортруда всё чаще, потому что кошмары её были рождены багровыми сквозь дым лучами очей Дракона, кровавые, жестокие кошмары.

  Мысли и мечтания бедной Ортруды всё чаще и чаще обращались к влюблённому в неё Карлу Реймерсу. Всё милее день ото дня становился Ортруде образ белокурого, тихого германца с мечтательными ласками задумчивых глаз. В нетерпеливом желании объятий и поцелуев всё чаще и чаще казалось ей, что она полюбила Карла Реймерса.

  Полюбила ли? Разве не одна в жизни любовь? Разве можно любить второго? Разве не вечен в сердце образ Первого Избранника? Полюбить другого - не значит ли открыть своё сердце для всех возможностей и неожиданностей? Не значит ли это - стать блудницею, и выходить на распутия, звонко клича пылких юношей и любострастных старцев?

  Но что же из того? Что же так устрашает бедное сердце тоскующей Ортруды? Разве быть гетерою - не сладчайший во все времена удел женщины? Разве этим не побеждает она скудной ограниченности бедного человеческого бытия в пределах этой ничтожной жизни?

  Так многими вопросами испытывала своё сердце и свою судьбу бедная королева Ортруда. Она не могла найти на свои вопросы верного ответа, и томилась. Иногда становилось ей страшно чувствовать, как возрастает её влечение к Карлу Реймерсу. Тогда она пыталась бороться с этим влечением.

  Но как же ей с ним бороться? Бедное сердце женщины, как же ты можешь победить свою тёмную, коварную Очаровательницу, неизбежную свою Подругу и Госпожу?

  Иногда королева Ортруда старалась не видеть Карла Реймерса, или хоть реже встречаться с ним. Иногда же, не уклоняясь от этих встреч, она пыталась победить свою и его любовь резкостями, отпугнуть её злыми взглядами и жесткими словами.

  Как и во всяком ином, тесно очерченном кругу, при дворе быстро замечают всякие мелочи. И вот скоро там стали догадываться, стали предполагать большее, чем было на самом деле. Осторожная, злая сплетня, обвитая клеветою, уже ползла, шипя, по тёмным переходам cтapoгo королевскою замка.

  Когда намеками сказали об этом и принцу Танкреду, он был рад. В измене королевы Ортруды думал он найти оправдание для своих измен и верный щит от людского злословия.

  Краем огромного, тихого сада при королевском замке, шли, разговаривая, Афра Монигетти и Карл Реймерс. Широкая, мглисто-золотая даль морская открывалась перед ними. На белой мра-морной скамье над обрывом они сели,- и Афра сказала вдруг, без связи с тем незначительным, что было сейчас содержанием их дружеской беседы:

  - Послушайте, Реймерс,- не ходите к королеве Ортруде.

  Карл Реймерс посмотрел на Афру недоверчиво, и спросил:

  - Вы это говорите мне по поручению её величества?

  - Нет,- отвечала Афра.- Я сама вижу, что Ортруда страдает. Не ходите к ней. Не волнуйте её вашею близостью, вашими словами, вашими взглядами. Ваши глаза слишком сини и обманчиво-тихи, ваши речи, такие глубокие и нежные, полны сладкого яда.

  Карл Реймерс улыбнулся невесело, и сказал:

  - Милая Афра, у вас мужская душа.

  Афра улыбнулась. Она не удивилась ничуть неожиданности этого ответа. Сказала спокойно:

  - Да, господин Реймерс, вы, кажется, правы. Я бы хотела быть воином. Или, ещё лучше, оратором. Зажигать сердца мужчин, и очаровывать женщин.

  Карл Реймерс насмешливо улыбался. Он отвечал досадливо:

  - Никто не хочет быть тем, чем создала его природа. И королева Ортруда не довольствуется высокою долею царствовать над этою прекрасною страною. Она ищет утешений, доступных и множеству других людей. Во всём ищет она страстной, телесной любви и красоты. Вот она обладает талантом живописца. Она влечется к милым соблазнам красоты нагих тел, и так очаровательно их изображает. Как же ей жить без любви, без страсти! Жизнь без любви - для неё смерть.

  Афра внимательно выслушала Карла Реймерса. Помолчала немного. Вздохнула легко, и сказала:

  - Да, всё это верно. Но вы, дорогой господин Реймерс, всё-таки оставьте Ортруду. Вы не можете любить её так, как она вас полюбит. Для вас эта любовь - только краткий эпизод в вашей жизни. Для неё эта игра может окончиться трагическою развязкою. Душа у неё стихийная, как это море, которое она так любит. Она не в мать.

  Карл Реймерс спросил недоверчиво:

  - Вы думаете?

  И, словно сам себе отвечая на этот вопрос, сказал решительно:

  - Страстные обе, они - одной породы.

  - Нет, Ортруда не в мать,- повторила Афра.- У королевы Клары страстность счастливо сочетается с холодным темпераментом делового человека. Это спасает королеву Клару от трагедий любви. Королева Клара простодушно думает, что её связи то с одним, то с другим,- только грех, лёгкий и приятный. Согрешит она, потом покается перед духовником, перенесёт эпитимию, лёгкую, как и самый грех, получит отпущение,- и опять готова грешить. Ей легко.

  Карл Реймерс выслушал эти слова с лёгкою улыбкою, и сказал:

  - Да, конечно, ей-то легко. Все грехи королевы Клары перейдут на королеву Ортруду. Ортруда за них ответит перед Богом и перед людьми.

  Афра спросила с удивлением:

  - Почему Ортруда?

  Карл Реймерс с тихою, недоброю улыбкою отвечал:

  - По жестокому закону наследования. Кто принимает наследство, тот берет на себя и долги. Да и так мы все часто берем на себя чужие грехи, чужую вину,- вернее, чужую казнь.

  Афра тихо сказала:

  - Это жестоко, если это так.

  Карл Реймерс возразил:

  - Но это справедливо. Впрочем, утешьтесь, милая Афра. Мои отношения к королеве Ортруде имеют совершенно платонический характер. Я очень надеюсь, что она всё ещё любит принца Танкреда. Я люблю её больше, чем своё счастие, и за её спокойствие я готов пожертвовать всем.

  

  Однажды утром королева Ортруда пригласила к себе Карла Реймерса. Она занялась с ним своею деловою корреспонденциею и денежными делами. Старалась придать своему голосу деловую сухость. Но лицо королевы Ортруды багряно рдело, и тусклые огни таились в чёрной глубине её глаз.

  Внезапно королева Ортруда сказала:

  - Господин Реймерс, мне очень не нравится... Остановилась, вздохнула глубоко. Карл Реймерс почтительно ждал.

  - Ваша самоуверенность,- докончила королева Ортруда.- Вы не хотите или не можете скрывать то, что должно было бы навсегда остаться только вашею тайною. Язык ваших взоров, слишком красноречивых, делает меня участницею того, в чём не должно быть моей доли. Я не хочу этого, и долг мой - запретить вам. Вы не должны лелеять в своей душе мечты, которым не суждено осуществиться.

  Карл Реймерс выслушал королеву Ортруду, покорно склонив голову, и тихо сказал:

  - Простите, государыня, дерзость моих благоговейных мечтаний. Я ничего не жду, ни на что не надеюсь. Услышать изредка хоть только шелест вашего платья - и то было бы для меня величайшим счастием, о каком я только мог бы мечтать.

  Королева Ортруда слушала Карла Реймерса, и странное смущение отражалось на её лице. Она сказала:

  - Я с удивлением вижу, как я слаба и нерешительна. Вы говорите мне то, чего вы не долж-ны были говорить,- а я! Я спокойно слушаю то, чего не должна была слышать, и не нахожу в себе сил остановить вас. Как это странно! Надо было бы давно кончить это. Нам с вами давно следовало расстаться.

  Карл Реймерс сказал ещё тише:

  - Не гоните меня, государыня.

  Королева Ортруда, словно прислушиваясь к каким-то голосам, которые звучали в ней, быстро говорила:

  - Но я не могу вас oтпустить, Карл Реймерс. Я люблю вас. Люблю.

  Тихим стоном вырвались эти слова. Королева Ортруда порывисто встала, и поспешно вышла. В смущении и в востopге смотрел за нею Карл Реймерс.

  

  В сладостный час внезапного смятения сказала королева Ортруда Карлу Реймерсу, что любит его. И сама о себе думала Ортруда, что полюбила Карла Реймерса. Но не отдавалась ему.

  Ортруда знала, что не отдаётся ему только теперь, до того времени, когда уж ей будет всё равно. Но, и не отдаваясь Карлу Реймерсу, королева Ортруда вела с ним долгий, странный поединок. Отравленная горьким дымом вулкана, вся распалённая сдержанною чувственностью, Ортруда играла с Карлом Реймерсом опасные игры, и были эти игры подобны зыбким пляскам на краю зияющих бездн.

  Иногда вдруг, среди делового доклада, королева Ортруда порывисто вскакивала со своего кресла, подходила к Карлу Реймерсу, обнимала его нежно, и целовала его, шепча:

  - Милый, милый, как я люблю тебя! Никого ещё я так не любила.

  Карл Реймерс целовал побледневшее лицо с полузакрытыми глазами, её трепетные руки, обнимал её,- и вдруг она освобождалась из его объятий, отходила быстро к своему месту за столом, и уже лицо её опять было холодно, и глаза её были сухи. Муки её страстных поцелуев ещё жгли Карла Реймерса, и как сквозь дымный сон слышал он её равнодушно-звонкий голос:

  - Будьте любезны продолжать, господин Реймерс.

  Муками вожделения томила его Ортруда, и казалось, что она мстит кому-то за что-то, и не знает, как вернее и лучше отомстить.

  Иногда ночью королева Ортруда призывала Карла Реймерса, и вела его в свой сад. Быстро мелькали из-под складок чёрного хитона её смутно белеющие на жёлтом песке дорожек ноги, и смутно белели её плечи, и её стройные руки двигались беспокойно, словно лунный свет сообщал им тоску своего лёгкого очарования,- и тихий голос королевы Ортруды звучал, колыша тишину знойной ночи. Быстро шли они навстречу шумным голосам вечно ропщущего моря.

  Там над обрывом, где бездны двух небес, небесной ясной лазури и морской шумной глубины, мерцали при луне, печально ворожащей, Ортруда сбрасывала вдруг на землю свой чёрный хитон, и нагая стояла перед Карлом Реймерсом. Как мраморное изваяние, стояла она перед ним, и говорила ему сладкие, нежные слова,- о любви, о смерти, о бедной судьбе человека, обречённого на скудный удел одинокого бытия. Ортруда рассказывала Карлу Реймерсу свои мечты о счастии далёкой, милой Елисаветы, любящей и любимой.

  Истомлённый жестоким и сладким соблазном, Карл Реймерс бросался к Ортруде, восклицая:

  - Ортруда, жестокая, милая, царица моя!

  Она легко отстраняла его, движением нежным, но сильным, и убегала, скрываясь белою, лёгкою тенью во тьме. Один, усталый и тоскующий, возвращался Карл Реймерс домой.

  Муками бессильной ревности томила иногда его жестокая Ортруда. В тихий час предвечерний, когда лёгкий пепел далёкого вулкана набрасывал на яркую резкость жёлтых и зелёных скал нежно-золотистый флер, шла, улыбаясь, Ортруда на берег моря с Карлом Реймерсом и с Астольфом. Остановившись где-нибудь на песчаном берегу уединенной бухты под скалами, она говорила:

  - Как обаятелен этот вечер! Золотисто-зеленоватый свет струится над дивною лазурью морскою, и она вся покрыта лёгкою пепельно-золотою дымкою. Очаровательная стихия для рождения истинной красоты! Но где же юное божество, выходящее из смеющихся вод, радующее взоры человека мерцанием нагого, прекрасного тела, подобного во всём телу человека, но только обвеянного счастием, радостью и славою! Но что же я! Вот он, мой юный бог! Астольф,- говорила она дрожащему от нетерпеливой радости отроку,- сними свои одежды, и войди в эту милую воду, чтобы утешить нас созерцанием чистой красоты.

  Астольф радостно повиновался. Вода с прохладною ласкою плескалась о его смуглое, горячее тело, и по его гибким членам, казалось, бежал, из чёрных глаз лучась, золотисто-пепельный смех лёгкого стыда и непорочного веселья. Ортруда радовалась и смеялась. Потом вдруг она сбрасывала свои лёгкие одежды, и, распростертая на тонком, сухом песке, звала к себе Астольфа. Он робко подходил к ней. Капли воды дрожали, переливаясь многими огнями, на его смугло-золотистой коже, и отблески многоцветного перламутра мерцали на ней. Астольф становился на колени, и Ортруда привлекала его к себе. Она говорила Карлу Реймерсу:

  - Господин Реймерс, смотрите, какой он красивый! Как восхитительно сочетаются тоны моего тела и его тела,- как тела нимфы-матери и отрока-героя.

  И ласкала Астольфа, и целовала его.

  Без конца разнообразила королева Ортруда муки ревности, всеми ими томя Карла Реймерса. Ортруда часто рассказывала Карлу Реймерсу, как она любила принца Танкреда, как Танкред любил её.

  - О, теперь уж он не такой! - насмешливо и лукаво говорила она.- Может быть, он и никогда не был таким. Мы ждём от возлюбленного невесть каких совершенств, и ошибаемся. Но пусть, пусть! И ошибаться сладко, когда любишь так, как я любила моего Танкреда.

  

  ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ПЯТАЯ

  

  Влеклись дни, тяжелые, горькие, закутанные дымным облаком. Как тягостный сон, пережила их королева Ортруда. Легкий дым далекого вулкана всё больше окутывал её, делал её нервною, беспокойною. Толкал на безумные поступки.

  Тяжкие, дымные дни, дни кошмаров и безумств! Как сон проходили они, только изредка принося краткие, сладкие, отравленные часы отрад. Мелькали милые порою образы, и любимые склонялись над Ортрудою лики, в безумных ласках руки сплетались, и уста из милых уст мгновенно-острые пили отравы. Милые лики сменялись, как призрачные аспекты единого, возлюбленного навеки, Светозарного.

  Карл Реймерс, мечтательно-синий взор.

  Страстный отрок Астольф, трепетно-смелый.

  Девственная Афра, глубокий взор и темный.

  Иногда догадывалась королева Ортруда, что Карла Реймерса удерживает около нее не только любовь, но и честолюбие. И кто знает, что сильнее! В своих деловых докладах королеве Ортруде Карл Реймерс обнаруживал большое знакомство с людьми и с делами. Осторожные, но настойчивые советы Карла Реймерса наводили иногда королеву Ортруду на мысль об его заинтересованности во многих предприятиях. Он приобрел несколько участков земли. Однажды обе королевы и принц Танкред приняли его приглашение провести три дня в его вилле на острове Ивисе. Он был дружен с Афрою, и с Виктором Лорена, и с многими другими, очень разными людьми.

  Незадолго до этих дней министр финансов, недовольный неудачею какого-то мелкого своего проекта, заговорил об отставке. Виктор Лорена, сообщив об этом королеве, советовал ей сделать некоторые перемены в распределении портфелей. В числе возможных кандидатов на освобожда-вшийся пост министра земледелия он назвал и Карла Реймерса.

  Королева Ортруда удивилась, и сказала:

  - Но ведь Карл Реймерс не депутат. Удобно ли нарушать для него издавна установившуюся традицию?

  Виктор Лорена отвечал:

  - Это не трудно устроить. Мы проведем его в парламент, а временно этот портфель можно поручить министру торговли.

  В конце доклада королева Ортруда, следуя обычаю, поручила Виктору Лорена передать министру финансов, что ей будет приятно, если он останется. Он остался, и вопрос о министер-ском портфеле для Карла Реймерса сошел с очереди.

  Честолюбие, бедная слабость! Что же Ортруде до его слабостей? Разве не вправе она выбирать только лучшее в человеке, отбрасывая остальное? Разве она не королева, не госпожа жизни?

  Любила Ортруда Карла Реймерса,- и решилась наконец не противиться этой любви, отдать его ласкам это бедное тело, вечно жаждущее ласк.

  Что же! Ведь только несколько сладких минут, похищенных от жизни, и потом опять тоска, и дым, и пепел.

  

  Тяжелые дни переживала и Афра. Она готова была всё сделать для Ортруды, потому что любила ее. Но не знала Афра, как спасти Ортруду от опасностей, окружавших ее со всех сторон. Афра видела, что клубок хитрых интриг всё теснее опутывал королеву Ортруду. Ненависть знати стерегла каждый шаг Ортруды, и молва разносила о ней чудовищные небылицы. Уже начинали говорить о безумии королевы Ортруды. О необходимости учредить регентство.

  Афра готова была всё сделать для Филиппа Меччио, потому что любила его. Знала, что он избран командовать войсками революции. Готова была бежать с ним вместе на остров Кабреру, где должно было начаться восстание. Но как оставить