Сологуб Федов - Королева Ортруда

в первом ряду, и сама села рядом. Справа от Танкреда оказалась Имогена Мелладо.

  Было жуткое ожидание и шелест слухов о том, кто и что будет танцевать. Знали наверное, из слов Элеоноры, что это не профессиональная танцовщица, а дама или девица из общества.

  Принц Танкред слегка склонился к Имогене, и спросил очень тихо:

  - Что вы больше всего любите?

  - Ночь, звёзды,- отвечала Имогена,- темноту и в ней огни.

  Шевельнулись складки сукна в заднем углу эстрады. Чья-то белая рука раздвинула их,- и мелькнуло вдруг на однообразно ровном фоне сукна смугло-белое с лёгкими переливами розовато-тёмных перламутров тело. Девушка в чёрной маске, очаровательно-стройная и нежная, приблизилась к рампе. Начался странный, из мечты и воспоминаний творимый танец.

  Танкред спросил:

  - Вам нравится, Имогена?

  - Какая прекрасная! - тихо ответила она.

  Смотрела с удивлением. Танец неизвестной плясуньи оживил в её душе мечты и страхи её, когда она засыпала, сладко и горько мечтая о женихе. Мечты о далёком, о милом выражали задумчивые позы и грациозные, медленные движения неведомой плясуньи.

  Остановилась, голову на руку склонив... Вдруг страшный удар грома разбудил её... Несколько тревожных поз, стремительный танец смятения и ужаса...

  Развились волосы неведомой плясуньи, и бились в быстром беге по её нагим плечам светлые волны волос.

  Ветер стремительным холодом обвивал её горячее тело. Её глаза горели, как огни изумрудов. Ноги её дрожали от внезапного холода.

  Наконец она опомнилась. Осмотрелась. Пошла куда-то, дрожа от холода и от медленного страха. Долго блуждала, и всё не могла найти своей двери. Всё скорее шла. Побежала.

  Много дверей было вдоль её бега. Но ни одной она не могла отворить,- все были заперты крепко. Наконец одна из них уступила отчаянным усилиям.

  Остановилась. Робко прислушивалась. Тихо пошла по коврам.

  Что-то опять испугало её, и она бросилась бежать. Упала.

  Лежит... Рукоплескания... Вдруг вскочила. В лёгком беге скрылась за стремительно-распахнутою складкою драпировки.

  Гости делали всевозможные предположения. Кого не называли! Спрашивали Элеонору. Но она сама не знала. Говорила:

  - Я никогда не видела её иначе, как в чёрной маске.

  Или, может быть, только притворялась, что не знает? Тонкая улыбка скользила по её губам.

  

  Как-то незаметно для них обоих, Танкред и Имогена очутились в полутёмной, очень удалённой гостиной. Танкред первый раз остался наедине с Имогеною. Оба они были взволнованы откровенною красотою плясуньи.

  Танкред попросил:

  - Расскажите мне о вашем детстве.

  Имогена послушно говорила. Потом Танкред заговорил с нею об её женихе.

  - Господин Парладе-и-Ередиа очень милый молодой человек, достойный любви.

  - О, да! - с восторгом сказала Имогена.

  - Скромный, храбрый, красивый, умный.

  Имогена молча улыбалась, и благодарными глазами смотрела на Танкреда.

  - Он должен вас очень любить.

  - Он очень любит меня.

  - Однако уехал.

  Блеснули слезинки на глазах Имогены. А Танкред говорил:

  - Не огорчайтесь. Вернётся. А вам не досадно, зачем он уехал?

  Имогена смотрела, как жалкий, беспомощный ребенок. Конечно, ей было досадно. Разве он не мог отказаться от этой должности? Любим только раз в жизни. Она шепнула:

  - Что ж делать!

  - Он вам часто пишет?

  - Почти каждый день. Почти! И вы?

  - Да, ваше высочество.

  Слёзы в голосе. Танкред любовался её смущением. Спросил опять:

  - Вы очень скучаете?

  - Да, немножко.

  Старалась казаться храброю. Танкред продолжал:

  - Я уверен, что соблазны парижской жизни его не коснутся. Он будет думать только о вас. А вы о нём. Быть верною - так трогательно. Цепи любви неразрывны. Кто любит, тот невольник. Хоть и не любит человек цепей, но эти носит сравнительно охотно.

  Сердце Имогены дрогнуло от лёгкого страха. Говорят, что француженки так очаровательны, и так умеют увлечь.

  Танкред продолжал дразнить её. Хвалил её верность, его достоинства. Яд его иронии вливался в её сердце, и оно горело и болело. Ирония принимает до конца, и вскрывает противо-речия. Сладостная верность жениху претворялась в рабство. Его достоинства претворялись в смешное и мелкое.

  Имогена заплакала. Танкред утешал. И утешил чем-то, какими-то словами, по-видимому ничтожными, но ей вдруг сладкими. И сердце её уже влеклось к Танкреду, уже в неё влюблён-ному нежно. Странно и больно спорили в ней противочувствия, и это дульцинировало её внезапное влечение к празднично-прекрасному принцу Танкреду, и альдонсировало её обыкновенную, дозволенную, будничную любовь к жениху, секретарю миссии в Париже, господину Мануелю Парладе-и-Ередиа.

  А Танкред, вечно изменчивый Танкред! Он уже чувствовал в себе кипение новой страстнос-ти, влюблённость в Имогену, девушку с фиалковыми, невинно-страстными глазками, с лёгким, звонким голосом.

  Нельзя было слишком длить это свидание. Танкред вышел из гостиной один. Были танцы, но он сегодня не танцевал. Ему представили Лилиенфельда. Танкреду понравилась уверенная и почтительная манера банкира.

  Потом устроилась карточная игра, очень крупная. Лилиенфельд сумел проиграть Танкреду солидный куш, и оставил игру, ссылаясь на жестокую мигрень, вывезенную, по его словам, из Африки. Откланиваясь принцу, он пригласил его к себе на охоту, и Танкред любезно принял приглашение.

  

  После ужина, за которым пили много, в кабинете покойного маркиза собрался тесный кружок близких к Танкреду. Дам не было. Разговоры стали вольны. Заговорили о ревности. И вдруг стало как-то неловко. Ломая неловкость развязностью, заговорил граф Роберт Камаи:

  - В наше время дико и несовременно ревновать жену. Я не против ревности, но ревновать жён,- это уж слишком наивно.

  - Порядочные люди ревнуют любовниц,- сказал гофмаршал Нерита.

  - Да,- продолжал Камаи,- всякий имеет любовницу для себя, жену для других,- для дома, для семьи, для общества, для имени, для друзей, и для её любовников.

  Танкред засмеялся.

  - Это остроумно! - воскликнул он. Смеялись и другие. Вдруг Танкред нахмурился. Спросил:

  - Вы не делаете исключений?

  - Увы, нет,- спокойно ответил Камаи.

  - И для моей жены? - спросил Танкред притворно-спокойным голосом.

  Граф Камаи усмехнулся тонко, и сказал:

  - Наша августейшая повелительница живёт не для вашего высочества, а для государства. Дела правления заботят государыню гораздо больше, чем любовь супруга и его зыбкая верность. И для вашего высочества это хорошо.

  - Почему? - принуждённо улыбаясь, спросил Танкред.

  За графа Камаи отвечал герцог Кабрера.

  - Потому,- сказал он,- что женщины на наших островах несдержанны в гневе, и очень ревнивы. И притом они ловко действуют навахою или нашею древнею дагою.

  Танкред сегодня пил больше обыкновенного, и потому стал слишком откровенным. Он говорил:

  - Быть мужем королевы! О, это - слишком большая роскошь. Муж королевы, но не король.

  - Почёт высокого положения без его тягости и ответственности,- сказал герцог Кабрера.

  - Почёт! Быть только производителем династии!

  - Разве этого мало? - спросил Кабрера. Танкред продолжал:

  - Положение королевской жены гораздо лучше. Она делит с королём его титул и его почести. Она коронована. Не понимаю, где был мой ум, когда я согласился на эту блестящую комбинацию.

  Граф Камаи с любезною улыбкою царедворца сказал:

  - Как бы то ни было, решимость вашего королевского высочества дала нам редкое счастие видеть порою в нашей среде и пользоваться высоким обществом столь обаятельного джентльмена.

  Танкред возразил:

  - Мой милый граф! Если бы я не знал хорошо, что вы ко мне всегда одинаково добры, я назвал бы вас льстецом.

  - Ваше высочество, поверьте...

  Танкред с живостью перебил его:

  - Нет, не хвалите меня. Теперь это лишнее. Мне совсем не это надо. Я очень расстроен.

  - Имейте терпение, ваше высочество,- сказал Кабрера,- вы окружены верными друзьями. Всё устроится.

  Танкред пожал его руку. Сказал:

  - Мне надо денег. Я не могу жить на эти гроши. Государство напрасно скупится.

  - Конечно,- сказал герцог,- если государство последует мудрым советам вашего высочества, то оно сторицею вернет своё, хотя бы и дало вашему высочеству возможность вести самый блистательный образ жизни.

  - И меня утомило моё двусмысленное положение, - сказал Танкред.

  - Его можно изменить,- значительно сказал Кабрера.- Стоит захотеть.

  Герцог Кабрера сидел, откинувшись на спинку кресла, и ронял серый пепел толстой сигары на зелёный ковёр. Его острые, серые глаза смотрели вдаль с пророческим, вдохновенным выражением. Тонкий, стройный, решительный, от опьянения румяный и смелый, он и в самом деле казался умелым делателем королей. Танкред смотрел на него с доверчивым уважением. Сказал:

  - Мне не нравится, сказать по правде, что Ортруда заигрывает с радикальною сволочью. Граф Камаи сказал с лёгкою ирониею:

  - Это - мудрая политика.

  - Это может кончиться худо, - сказал Кабрера, - и мы возлагаем все наши надежды на бдительность, патриотизм и мудрость вашего высочества.

  Все они, спасающие отечество, были пьяны, и языки их ворочались не совсем свободно.

  

  ГЛАВА СОРОК СЕДЬМАЯ

  

  Афра пришла в редакцию журнала "Вперёд". Она знала, что найдёт там Филиппа Меччио.

  В редакции шла обычная будничная работа. Афра прошла полутёмным коридором мимо редакционных комнат к кабинету главного редактора.

  Юркий смуглый мальчишка, похожий на цыганенка, улыбаясь широко, отчего его большой рот казался ещё больше, сказал ей:

  - Доктор Меччио занят, и никого не принимает, но уж об вас, милая барышня, я ему скажу.

  Постучался в дверь, приоткрыл её, и крикнул:

  - Госпожа Монигетти!

  - Очень рад, войдите,- раздался из-за двери звучный голос, в точных акцентах которого ясно отражался решительный, деятельный характер.

  Афра вошла в кабинет. Дверь за нею захлопнулась твёрдо и точно, словно решительным характером главного редактора было загипнотизировано всё здесь.

  Филиппе Меччио сидел в кабинете один,- человек, которого любила Афра, и который любил её с тою, несколько суровою, неловкою застенчивостью, с которою относятся к женщинам очень чистые и очень увлечённые работою люди. Они встречались часто, но поцелуи их были невинны, и любовь их была чиста.

  Некрасив,- смугл,- быстр в движениях,- более ловок, чем силен,- с неприятным, подстерегающим выражением слишком умных глаз,- с неприятно-резким очерком губ,- с излишне отчётливыми морщинами на красивой крутизне лба,- с голосом, отлично звучащим на площади и в парламенте, но неприятно сильным в комнате, сверкающим, как лезвиями остро отточенных кинжалов, резкими, точными ударениями,- таков был человек, которого любила Афра, человек, у которого было много фанатически преданных ему друзей, поклонников и поклонниц, человек, в которого влюблялись страстно и безнадежно прекрасные девушки, очарованные блеском его неожиданных взоров и пламенною страстностью его речей.

  Доктор медицины Филиппе Меччио, признанный глава своей партии, был рождён быть трибуном. Прирождённый демагог, он лучше всего чувствовал себя перед толпою, слушающею его речь, хотя бы то была и враждебная ему компания самодовольных, сытых мещан. Речи его покоряли рабочую толпу; они зажигали в трудящемся люде живую веру,- и немногого стоили в печати. Его жест, его взгляд, его внезапный сарказм,- вот от чего дрожали и бледнели его политические враги, вот от чего горели восторгом сердца его единомышленников. Говоря парламенту или толпе, он не вдавался в изысканные утончённости. То, что он говорил, в устах другого могло бы показаться избитым, банальным. Но когда Филиппо Меччио в тысячный раз повторял, что частная собственность на орудия производства должна быть уничтожена, казалось, что в громе и в молнии рождается новый закон, изведённый из трепетно-пламенеющей души человека, который страданиями непостыдной, славной жизни и тяжкими усилиями мысли стяжал познание непреложной истины.

  Филиппо Меччио отличался железным самообладанием. Сегодня утром он говорил на митинге телефонисток, и имел бурный успех. С цветами, с восторженными криками провожали его девушки до редакции. Теперь цветы благоухали в стеклянных и глиняных вазах, на столах, на полках, на подоконниках, а Филиппо Меччио был невозмутимо спокоен, точно овации милых девушек нисколько не взволновали его.

  Перед Филиппом Меччио лежала груда писем. Он поздоровался с Афрою, и продолжал читать письма. Сказал Афре:

  - Хорошие вести с механических заводов. Рабочие организованы и готовы к действиям.

  - Как вы любите мучить! - сказала Афра.

  - Чем? - с удивлением спросил Меччио.

  - Филиппо, когда я ни приду, вы всё заняты,- сказала Афра.- Вы совсем не обращаете на меня внимания!

  - Милая Афра, я так занят! - сказал Меччио.- Но я очень люблю, когда вы приходите. В моей конуре становится светлее.

  - Но вы так мало со мною разговариваете,- жаловалась Афра.- И никогда не зовёте меня сами. Хоть бы в часы отдыха звали меня.

  - Когда же мне отдыхать, милая Афра! Готовятся важные события. Настала пора для организованного выступления пролетариата.

  Но он быстро сложил письма, непрочитанные в одну пачку, прочитанные в другую, спрятал их отдельно каждую, и сел рядом с Афрою на диван, в спокойной позе отдыхающего человека. Он казался усталым, лицо у него было рассеянное, и видно было, что он всё ещё думает о своей работе.

  Афра вздохнула. Он посмотрел на неё, и выражение сдержанной страстности мгновенно мелькнуло в его внезапно оживившихся глазах. Он взял её руку, и долго целовал её. Спросил:

  - Которые же цветы - ваши?

  - О, Филиппо, вы их даже не заметили! Она взяла лежавший на диване рядом с нею букет, и сказала:

  - У вас сегодня такое множество цветов. Если вы позволите, я соединю розы из этих двух ваз в одну вазу, а мои поставлю в другую.

  - Отлично! - весело сказал Меччио.- Меня влечёт к вам обаяние вашей девственности. Я удивляюсь, как вы сохранились среди всех соблазнов высокой среды.

  Афра, с заботливою осторожностью перемещая цветы, спросила:

  - Неужели вы считаете необходимым вооружённое восстание?

  - Нет,- сказал Меччио,- мы его не хотим.

  - Зачем же вы к нему готовитесь?

  - Зачем? Оно не то, что необходимо,- оно, к сожалению, неизбежно.

  - Вы в этом уверены?

  - Да. Рабочие достаточно сорганизованы в своих синдикатах. Как ни борется правительство против того, чтобы чиновники соединялись в синдикаты, но кое-где оно должно было уступить. Синдикаты учителей и учительниц существуют беспрепятственно. Недавно мы добились регистрации синдиката почтово-телеграфных служащих и телефонисток. Но организация ещё не всё. Настало время добиться экспроприации орудий производства. Пора действовать.

  - Ну, что ж,- сказала Афра,- будет всеобщая забастовка.

  - Если бы на сцене были только капиталисты да рабочие,- говорил Меччио,- вопрос разрешился бы просто победою тех или других или компромиссом. Но к услугам западноевропейского капитала есть организованное в его интересах буржуазное государство,- сила большая и нам враждебная. Капитал не уступит без отчаянной борьбы, и государство поможет ему всеми своими силами. Оно будет защищать то, что называют порядком, против того, что оно назовёт бунтом. Оно двинет к фабрикам и шахтам полицию и войска. Полицейские будут разгонять наши собрания, и не постесняются пустить в ход кулаки и палки, и даже оружие. Если наши окажут где-нибудь сопротивление этому насилию, то правительство объявит ту местность в состоянии восстания, назначит военного губернатора, и тогда на место наших собраний явятся войска. Если мы не разойдёмся, войска начнут стрелять, и нам останется на выбор или покорность, или гражданская война.

  - А если забастовка будет течь мирно,- спросила Афра,- и рабочие не станут оказывать сопротивления полиции и войскам?

  - Техника дела известная,- продолжал Меччио.- Правительство во что бы то ни стало попытается сорвать забастовку и вызвать вооружённое восстание в надежде залить страну кровью и ужаснуть рабочих. Для этого ему достаточно подослать несколько провокаторов. Они сделают два-три выстрела в войска, и солдаты поверят, что перед ними - враги.

  - Вы забываете, Меччио, что королева Ортруда не согласится на то, чтобы ввести военное положение,- сказала Афра.

  Меччио спокойно ответил:

  - Воля доброй королевы не устоит перед яростью трусливого буржуазного парламента. В крайнем случае её убьют или свергнут. Нет, Афра, мы должны быть готовы ко всем случайно-стям. Всеобщая забастовка, вооружённое восстание, захват пролетариатом власти,- вот этапы нашего пути.

  - А жёлтые синдикаты вас не беспокоят?

  - Пустяки! Наш центральный комитет решил набирать боевые дружины. И это исполняется в большой тайне.

  Афра сказала улыбаясь:

  - Филиппо, вы так откровенны со мною! Вы знаете, что я близка к Ортруде.

  - От наших организаций,- возразил Меччио,- Ортруде лично и её семье не угрожает ни малейшей опасности. В этом я вам ручаюсь. Пусть она занимается своею живописью безбояз-ненно,- мы ничего не имеем против того, чтобы её милые пейзажи, в которых так много настроения, и её изображения нагих дев, которые она пишет с настоящим искусством, приобретались и впредь для национальной галереи.

  Афра улыбаясь сказала:

  - Я вспомнила сейчас забавную встречу с одною простушкою. Она при всей своей болтливости всё же не могла выболтать тайны только потому, что и сама не была в неё посвящена.

  Рассказала об Альдонсе Жорис.

  - Это, конечно, Танкред,- с негодованием сказал Меччио.- Этот авантюрист никому не даёт спуску. Но скоро он сломит себе голову.

  - А моей болтливости вы, Филиппо, не боитесь? - спросила Афра.

  - Болтайте, Афра, сколько хотите,- отвечал Меччио, я уверен, что, предупреждая ваших друзей, вы не скажете им того, чего говорить им не надо. Но о том, что народ готов восстать, говорите им. Мы и в парламенте громко говорим большинству: если вы не совершите немедлен-но крупных социальных реформ, то неизбежно вооружённое восстание. Об этом же говорят те тысячи книжек, которые мы бросаем в народ. Народ доведён до отчаяния,- повторяйте своей высокой подруге почаще эти простые и страшные слова.

  - Ортруда их запомнила,- сказала Афра.- Но что же она может сделать!

  - Так и мы,- сказал Меччио,- ничего не можем. Ход событий неотвратим. Мы только облегчаем течение событий. Доставка оружия,- Афра, это - большая тайна,- идёт успешно. Кроме того, мы устроили в горах свой завод для выделки холодного оружия. Славные оттуда выходят клинки! Нам удалось устроить склад оружия под боком у королевского замка.

  - Зачем там?

  - Нашлось безопасное место. Один раз наши, правда, оплошали. Солдаты совсем было окружили их, но, если поверить их спутанному рассказу, их спасла какая-то горная фея, черноокая царица лазурного грота.

  Афра отвернулась к окну. Делала вид, что увидела на улице что-то интересное. На лице её отражалось колебание. Меччио продолжал:

  - Эти люди очень суеверны. Не знаю, что им там показалось. Опасный промысел! Понятно, что контрабандисту трудно сохранить душевное равновесие. На что вы там смотрите, Афра?

  Подошёл к окну. Сказал:

  - Вот один из отрядов нашей армии.

  Открыл окно. С улицы доносилось пение: женские голоса пели международный гимн. По улице шли босые девушки и женщины в простонародной одинаковой одежде. Лица у них были праздничные, на одежде и в волосах у них было много цветов, и в руках у некоторых были флаги с какими-то изображениями и буквами,

  - Женщины, которых вы видите,- объяснял Меччио,- члены двух синдикатов, телефонисток и сельских учительниц. Они празднуют регистрацию синдиката телефонисток.

  Афра спросила:

  - Почему у них одежды одинаковы и ленты одного цвета?

  Меччио засмеялся. Сказал:

  - К стыду моему должен сознаться, что нашим агитаторам помогают народные суеверия. Слухи о гроте, который открылся, о белом короле,- всё это нам на руку. Люди, о которых я вам сейчас рассказывал, очень подробно описали наряд своей горной покровительницы. Это им было нетрудно сделать, работа фантазии была не велика, любая крестьяночка могла послужить им моделью. Но так как они вообразили, что горная фея стоит за рабочий люд, то вот точь-в-точь по их рассказу стали одеваться девушки и женщины, сорганизовавшиеся в синдикаты: зелёная с красным вышивка,- листья и цветы гвоздики,- зелёная лента вместо пояса, белая матовая пряжка, на голове повязка белая с красными бусами, и сандалии, как у горной феи, подвешены к пряжке пояса.

  - Одежда, которую любит носить Ортруда,- нерешительно сказала Афра.

  Посмотрела на Меччио спрашивающим взглядом. Меччио сказал:

  - Я догадываюсь, что вы хотите сказать, милая Афра. Но пусть это останется секретом капризной королевы. У неё нет детей, и она забавляет себя, как может. А для нас приятнее волшебная царица лазурного грота. Эта невинная сказка ничему не повредит. Сельские учительницы нам очень полезны. Они так близки к народу.

  - Но ведь они мало образованы,- сказала Афра,- и, мне кажется, по большей части, очень недалёкие люди.

  - Это - не беда,- возразил Меччио.- Есть слишком тупые, тех мы не трогаем. А она, ваша Ортруда, всё ещё влюблена в своего Танкреда?

  - Влюблена, как прежде, но уже начинает его понимать,- тихо сказала Афра.

  - А знает что-нибудь об его похождениях, об его мечте быть королём?

  - Нет.

  - Отчего вы не откроете ей глаза?

  - Пусть узнает не от меня. Женщины ненавидят тех, кто приносит им такие новости. А мне будет больно, если она меня невзлюбит. Его заговор,- кто это может доказать!

  - Этого господина я бы с удовольствием повесил,- сказал Меччио.- Честолюбивый авантюрист, игрок не очень честный, и похотливый самец. Но надо сознаться, что Танкред для нас в некотором смысле человек полезный. Его политика и его донжуанство очень роняют династию в глазах буржуазии и в глазах рабочих. Теперь мы решились выступить опять против этого господина. Вот я прочту вам статью.

  Меччио достал из письменного стола несколько узких, пронумерованных листков. Афра спросила:

  - Надеюсь, не об его любовных делах?

  - И об этом.

  - Филиппе, зачем!

  - Афра, моя милая, я долго повиновался вам в том, что касалось этих его отношений. Но есть пределы для всего. Пока он побеждал в своём кругу, нам до этого не было никакого дела. Мы хорошо знаем, чего стоит показная добродетель блестящих семейств. Но он добрался наконец до работниц. Это уж нельзя стерпеть.

  Меччио прочел Афре свою статью против Танкреда. Она была пропитана ядом убийственно-метких сарказмов. Глаза у Афры зажглись безумною ненавистью. Она сказала, молитвенно складывая руки:

  - Вставьте ещё вот это, милый Филиппе! - И подсказала Меччио несколько язвительных фраз. Меччио засмеялся. Сказал:

  - Вы беспощадны, Афра. Ваши слова я с наслаждением вставлю. Вам я могу сказать без ложной скромности, без хвастовства и без лести: я умею поражать врага отравленными стрелами, но ваши сарказмы и в моей гневной статье не покажутся тусклыми.

  Афра покраснела от удовольствия и гордости, и, быстро наклонившись, поцеловала руку Меччио.

  

  ГЛАВА СОРОК ВОСЬМАЯ

  

  Связь банкира Лилиенфельда с принцем Танкредом быстро и успешно прогрессировала. Лилиенфельд сделался членом Общества африканской колонизации,- верный путь к благосклонности Танкреда,- и внёс в кассу Общества крупную сумму. Сделал большое пожертвование Дому Любви Христовой, чтобы заслужить благосклонность и покровительство королевы Клары.

  Лилиенфельд спешил воспользоваться временем, пока африканские планы Танкреда ещё не получили большой известности в финансовых кругах Европы. Он рассчитывал составить на этих афёрах колоссальное состояние.

  Очень большие деньги он дал на подкуп газет и влиятельных членов парламентского большинства. Многие газеты стали агитировать за флот, колонии и союз с великою державою. В финансовой комиссии парламента создалось такое настроение, что казалось возможным крупное ассигнование на флот.

  При встречах с Танкредом Лилиенфельд втягивал принца в игру, и проигрывал ему большие деньги. Принц Танкред уже заговаривал с Виктором Лорена о пожаловании Лилиенфельду баронского титула за его благотворительность,- Лилиенфельд сумел довести до сведения Танкреда свои заветные мечты быть бароном. Лорена отвечал принцу, что надо подождать, когда Лилиенфельд сделает ещё более крупное пожертвование на общеполезное и не возбуждающее споров дело. Лорена говорил:

  - Ему ничего не стоит дать несколько миллионов на основание Института для воспитания мальчиков в духе идей вашего высочества, для создания касты воинов. Мы назовём этот Институт спартанского воспитания Лакониумом Ортруды Первой и принца Танкреда.

  Танкреду понравилась эта мысль.

  - Да,- сказал он весело,- хорошо, если он догадается.

  Лорена улыбнулся.

  - Я позабочусь, чтобы он догадался.

  В газете "Вперёд" появился ряд очень дерзких статей против принца-супруга. Никогда ещё в печати не было таких резких, открытых обвинений против Танкреда. Говорилось прямо об его авантюризме, угрожающем интересам государства, и об его безнравственном поведении.

  Буржуазная печать, подкупленная на деньги банкира Лилиенфельда, сперва замалчивала эти статьи, потом начала выражать резкое негодование на то, что осмелились оклеветать принца-супруга. Но в обществе эти разоблачения произвели впечатление большого скандала. Они дошли до королевы Ортруды, хотя довольно случайно. Случилось это так.

  В Северной башне Ортруда стояла перед начатым полотном, выписывая нежно-смуглое тело стоящей на возвышении молодой девушки, одной из обитательниц Дома, управляемого женою гофмаршала. Вероника Нерита стояла рядом с Ортрудою, и разговаривала с нею вполголоса.

  Непонятно из каких побуждений,- может быть, просто в порыве психопатической злости,- Вероника Нерита рассказала Ортруде об этих статьях, да заодно и о том, что художница Сабина Фанелли была любовницею Танкреда.

  - У меня есть с собою эти номера,- говорила она,- я захватила их на случай, если вашему величеству угодно будет ознакомиться с новою презренною выходкою этих разбойников, не останавливающихся ни перед чем.

  Ортруда сказала с некоторою принуждённостью:

  - Благодарю вас, милая Вероника. Вы очень любезны. Пожалуйста, оставьте эти листки у меня. Я их посмотрю потом.

  Оставшись одна, Ортруда прочла статьи Филиппа Меччио. Каждое слово было, как удар бича. Ортруда была возмущена, испугана. И плакала, и смеялась, как в истерике. Она не очень верила намекам на любовные похождения Танкреда. Да и что для любви всепрощающей и всему до конца верящей случайные, легкомысленные измены! Но то, что сказано об его замыслах, было ужасно. Сомнения томили её.

  Или это - правда? Или это - клевета? Кто скажет! Как узнать! Но лучше знать наихудшее, чем томиться неизвестностью. Ортруда вспомнила имя художницы, о которой говорила Вероника. Зажглась любопытством её видеть. Хотя не верила и словам Вероники. Думала, что это, если и было, только минутная прихоть Танкреда. Почти готова была покровительственно улыбнуться этой шалости.

  То, что эта женщина была скульптором, навело Ортруду на мысль заказать ей своё изваяние, и подарить его Танкреду. Решила послать к ней своего секретаря, Карла Реймерса. Но почему-то медлила долго.

  Ко дню рождения королевы Ортруды набралось, как всегда, очень много писем и прошений о пособиях, стипендиях, зависящих лично от неё, и о разных других милостях. Все эти бумаги проходили через руки Карла Реймерса. Пришлось Ортруде работать с ним более обыкновенного. Трудолюбие и отличные способности этого человека, которого раньше она почему-то почти не замечала, теперь были приятны ей. Это был высокий, стройный, белокурый молодой человек, один из немногих, вывезенных Танкредом.

  Ортруде нравилась та тихая, нежная почтительность, с которою обращался к ней Реймерс. В его глазах она прочла восторженное обожание, и поняла наконец, что он влюблён в неё. Ей было жаль молодого человека,- конечно, он знает и сам, что любовь его безнадежна,- и она обращалась с ним с грустною ласковостью. И не торопилась отнять руку, когда он, приходя или уходя, приникал к ней долгим под шелковисто-мягкими усами поцелуем.

  

  Виктор Лорена посетил принца Танкреда перед докладом у королевы, и сообщил принцу, что министерство решило привлечь к судебной ответственности редактора газеты "Вперёд" за клевету на принца-супруга, и что сегодня он испросит на это высочайшее разрешение. Танкред решительно воспротивился этому. Он говорил:

  - Дорогой господин Лорена, дело касается лично меня, и я имею в нём право голоса. Я решительно против этого во всех отношениях неудобного процесса.

  - Простите, ваше высочество,- сказал Лорена,- министерство тщательно обсудило этот вопрос, и не видит иного выхода.

  - Это будет только горший скандал,- говорил Танкред, волнуясь.

  - Но что же делать! Республиканцы пользуются этими слухами во вред и династии, и правительству.

  - На такие выходки лучший ответ - презрение.

  - Но здесь замешан интерес всего государства.

  - Да,- с досадою говорил Танкред,- если бы у вас в руках были средства заткнуть глотку этому бандиту! Он наговорит на суде Бог весть чего, и всё это разойдётся по всей стране.

  Лорена сказал со своею обычною уверенностью:

  - На суде мы сумеем доказать, что всё это - клевета. У нас, слава Богу, есть средства влиять на судей.

  - Тюрьма увеличит его популярность, и не прибавит моей.

  - Я передам её величеству мнение вашего высочества, - сказал Лорена. - Но я очень боюсь, что указываемый вами путь может повести к падению кабинетa.

  В конце своей аудиенции Лорена сообщил королеве о статьях Меччио и о решении министерства.

  - Но, ваше величество,- сказал он,- его высочество принц Танкред не желает суда.

  - Почему? - тихо и печально спросила Ортруда. Лорена передал всё, что сказал Танкред. Ортруда помолчала. Спросила:

  - Что же вы думаете, дорогой господин Лорена? Лорена слегка пожал плечами. Сказал:

  - Не могу скрыть от вашего величества, что исполнение желания его высочества поставит миниcтepство в затруднительное положение.

  - Я согласна с министерством,- сказала Ортруда.- Нельзя оставлять без опровержения такие возмутительные клеветы. Они тем более опасны, что Меччио так популярен. А с принцем Танкредом я сама поговорю.

  И, отдаваясь течению своей мысли, забывая, что перед нею чужой её печали, равнодушный человек, сказала тихо, тихо, как про себя:

  - Пусть выяснится истина.

  

  Имогена не выходила из мыслей Танкреда. Влюбить её в себя стало его мечтою. Он неотступно следил за нею. Вокруг него уже давно сорганизовалась сеть шпионства. Его агенты говорили ему о каждом шаге Имогены. Он узнал, что сегодня она будет у королевы, и прошёл к Ортруде после приема первого министра. Кстати же ему хотелось поскорее выяснить отношение Ортруды к делу о клевете.

  Ортруда сказала ему:

  - Милый Танкред, я так огорчена за вас. Я понимаю ваши благородные побуждения, но я хочу заступиться за вас, хотя бы и против вашей воли.

  - Милая моя Ортруда, взвесьте последствия.

  Был долгий спор. И он был так горяч, что казался ссорою. Первою в их жизни ссорою.

  Ортруда видела, что Танкреду неприятна её настойчивость, но непобедимое упрямство владело ею. И было в ней чувство, страшное ей самой, похожее на злорадство.

  

  Танкред вышел из кабинета королевы Ортруды. У него был деланный, рассеянно скучающий вид. Он умел носить маску.

  Увидел Имогену. Молодая девушка ожидала приема у королевы. На днях ей пожаловано было придворное звание, и она приехала благодарить королеву.

  Танкред стал говорить ей любезности. Она краснела. Тихо подошёл гофмаршал Нерита. Шепнул:

  - Простите, ваше высочество. Её величество ждёт графиню Мелладо. Танкред улыбнулся.

  - Простите, Имогена, я вас задержал.

  Пожал её руку. Отошёл. Имогена прошла к Ортруде. Астольф мрачно смотрел вслед уходящему Танкреду. Афра подошла к нему. Спросила:

  - Ты не любишь его, Астольф? Этого прекрасного принца?

  Астольф пылко воскликнул:

  - Прекрасный принц! Ну, я не нахожу прекрасным этого немецкого верзилу.

  - Неужели? - с лёгкою улыбкою спросила Афра. Астольф гневно говорил:

  - Пусть бы он ушёл к своим возлюбленным. У него их так много. С Ортрудою ему скучно. Старый королевский замок ему противен. Он чужой здесь.

  Афра слушала его, и хмурила брови. Улыбнулась. Спросила:

  - Да ты ревнуешь, милый Астольф? Правда, ревнуешь? Ты влюблён в неё? Признавайся, маленький ревнивец.

  Смеялась тихо, плещущим, как струйки, смехом. Астольф ярко покраснел. Он весь дрожал, как тоненькая пальмочка на прибрежьи, колеблемая знойным сирокко. Крикнул:

  - Я, я! Вы смеетесь надо мною, жестокая Афра! О, я ревную! Я - только мальчишка, смешной и жалкий!

  Он заплакал от стыда. Крупные слёзы забавны были на его смуглых щеках. Они щекотали его губы. Он отвернулся. Афра пожала его руку крепким товарищеским пожатием. Привлекла его к себе. Он упрямо отбивался.

  - Я тоже ревную,- тихо сказала она. Покраснела. Опустила глаза. Принуждённо засмеялась.

  - К кому? - с удивлением спросил Астольф. Молчала. Краснела. Улыбалась.

  - Ты влюблена в него! - воскликнул Астольф.- В этого иностранца!

  - Нет! - воскликнула Афра.- Конечно, нет! Что ты придумал, Астольф!

  - Так что же это?

  - Мне больно, что она его любит, и я ревную.

  - И ты её любишь? - удивлённо спросил Астольф. Афра молчала.

  - Слушай, Афра! - сказал Астольф.- Я ему отомщу. Я познакомился с мальчишкою Лансеолем, и с Альдонсою Жорис. Я выпросил у королевы её ленты, и показал их Лансеолю. Он поверил, что я - посланец горной феи, и слушается меня. Когда Танкред поедет к своей возлюбленной, Лансеоль его выследит, и даст мне знать, и я наведу на него королеву.

  - Безумный мальчишка, не делай этого!-вскрикнула Афра.

  Астольф взглянул на неё сердито, и убежал.

  

  ГЛАВА СОРОК ДЕВЯТАЯ

  

  Танкред испытывал всё более нетерпеливую влюблённость, страстное желание обладать невинною душою и прелестным телом Имогены. Решился ехать к ней, застать её наедине. Придумал хитрость. Как-то после обеда, раскуривая сигару, он сказал герцогу Кабрера:

  - Дорогой герцог, отчего я уже так давно не встречал у вас маркиза Мелладо? Неужели он всегда сидит дома?

  Сквозь фиолетовый дымок сигары он бросил на герцога быстрый взгляд, и слегка усмехнулся. Герцог понял Танкреда с полслова. Сказал:

  - Да, маркиз давно у меня не был. Но я надеюсь, что он приедет ко мне пообедать во вторник на той неделе.

  И вот, во вторник на следующей неделе Танкред собрался ехать к вечеру в замок Мелладо, лежавший в нескольких километрах от столицы, если ехать берегом, и ещё ближе, если сесть на лодку и переправиться через залив близ королевского замка. Но yтpoм во вторник Танкред вспомнил, что в этот день его ждёт графиня Маргарита Камаи. Танкреду стало досадно. Вдруг эта говорливая и страстная женщина, звонко лепечущая и пиявочно целующая, стала ему противна. Но какое-то странное любопытство, не то жестокое, не то страстное, влекло его к Маргарите. И Танкред заехал к ней.

  Маргарита бросилась ему навстречу с преувеличенною ласковостью. Она, как всегда при нём, была радостно оживлена. Танкред был очень рассеян. Он досадовал на самого себя, зачем заехал. Не хотелось ласкать её, не хотелось отвечать на её ласки, глядеть на её улыбки, слушать её щебетание. И не знал, о чём и говорить с нею. Только светские привычки удерживали от слишком холодных ответов. И вдруг ему захотелось уйти поскорее. Сказал:

  - Прости, моя милая птичка, дорогая моя Маргарита, я тороплюсь на заседание Комитета Лиги ревнителей обновления флота. Я рад был бы просидеть с тобою долго-долго. Но я должен уехать от тебя.

  - Так скоро! - воскликнула Маргарита.- Танкред, вы шутите!

  - Правда, милая моя золотая рыбка.

  - Нет, это невозможно! - сказала Маргарита. И голосом избалованного ребенка:

  - Я вас не пущу. Извольте остаться, и приласкать меня.

  Танкред с унылою упрямостью повторял:

  - Увы, ненаглядный мой цветик, алая моя роза, мне очень надо ехать, это - очень важное дело, государственный интерес.

  Маргарита не пускала его, и хваталась за его руки, и просящими жадно глазами заглядывала в его лицо. Вдруг она догадалась, что у Танкреда есть другая возлюбленная, и закричала, становясь вдруг грубою и вульгарною:

  - А, вы отправляетесь на свидание!

  - Милая Маргарита, какие мысли приходят в вашу причудливую головку!

  Маргарита кричала запальчиво:

  - Не думайте, что вам удастся меня обмануть. Я всё знаю!

  - Что вы знаете? - досадливо спросил Танкред. И, смягчая тон:

  - Милая Маргарита, я не знаю, что вы хотите сказать.

  Она заплакала.

  - О, вы смеётесь надо мною! Я вам надоела. Но я всё, всё узнаю, вот вы увидите.

  Противна была Танкреду унизительная сцена ревности, косые взгляды, шипящие речи, некрасивые слёзы. И эти угрозы, такие глупые! Точно она имеет какие-то права!

  Со всеми одно и то же! Одна Элеонора