Писемский Алексей Феофилактович - Масоны

div align="justify">  - Я поздравить вас готова, но я никак того не ожидала, - проговорила та, удивленная таким известием.

  - Это нам обоим необходимо! - подхватила настойчивым голосом Сусанна Николаевна, взглядывая мельком на Егора Егорыча, сидевшего с нахмуренным лицом.

  - Ее и мое здоровье требуют того, - пробормотал он.

  - Буду скучать от разлуки с вами и завидовать вам, - сказала gnadige Frau.

  - Но вы уж бывали за границей, а я еще нет! - воскликнула опять каким-то неестественно-веселым голосом Сусанна Николаевна. - И мне ужасно хочется сделать это путешествие.

  Егор Егорыч при этом не проговорил уже ни слова.

  Доктор через неделю какую-нибудь прискакал обратно из своей поездки, и так как он приехал в Кузьмищево поздно ночью, когда все спали, то и побеседовал только с gnadige Frau.

  - Ну, что вы там наделали? - спросила она, отыскав предварительно в буфете для супруга ужин с присоединением графинчика водки.

  - О, мы с Аггеем Никитичем натворили чудес много! - отвечал Сверстов, ероша свою курчавую голову. - Во-первых, Тулузова посадили в тюрьму...

  Gnadige Frau выразила в лице своем некоторое недоумение.

  - Значит, он в самом деле виновным оказывается? - заметила она, опасаясь, не через край ли хватил тут Аггей Никитич.

  - Как есть приперт вилами со всех сторон: прежде всего, сам сбивается в показаниях; потом его уличает на всех пунктах какой-то пьяный поручик, которого нарочно привезли из Москвы; затем Тулузов впал в противоречие с главным пособником в деле, управляющим своим, которого Аггей Никитич тоже упрятал в тюрьму.

  В лице у gnadige Frau все-таки выразилось несколько оробелое недоумение.

  - Но я надеюсь, что высшее начальство все ваши действия одобрит, - сказала она.

  - Еще бы! - подхватил Сверстов. - Губернатор под рукою велел передать Аггею Никитичу, что министр конфиденциально предложил ему действовать в этом деле с неуклонною строгостью.

  - Да, тогда другое дело! - произнесла успокоенным голосом gnadige Frau. - А у нас здесь тоже есть неожиданность: Егор Егорыч и Сусанна Николаевна уезжают за границу.

  - Вот тебе на! - воскликнул доктор с некоторым испугом. - Что это значит и зачем?

  - Говорят, что оба больны и ждали только тебя, чтобы с тобою посоветоваться, куда им именно ехать.

  - А я почему знаю куда?.. Для меня эта госпожа Европа совершенно неведома!.. И для какого черта в нее ездить! - проговорил доктор с досадой.

  - Ну, этого ты не говори! В Европу ездить приятно и полезно. Я сама это на себе испытала!.. Но тут другое... и я, пожалуй, согласна с твоим предположением.

  - Касательно амура? - спросил Сверстов.

  - Да, - подтвердила gnadige Frau, всегда обыкновенно медленнее мужа и не сразу понимавшая вещи.

  - Но к кому же? - поинтересовался тот.

  - Вероятно, - начала gnadige Frau, произнося слова секретнейшим шепотом, - ты помнишь, что Егор Егорыч, читая письмо Углакова, упоминал о каком-то Пьере...

  - Так, так, так!.. - затараторил Сверстов. - Вот где раки зимуют!

  - Но, конечно, если тут и любовь, то в самом благородном смысле, - поспешила добавить gnadige Frau.

  - Разумеется! - не отвергнул Сверстов и затем, вздохнув, проговорил: - Что делать? Закон природы, иже не прейдеши!

* ЧАСТЬ ПЯТАЯ *

I

  Город, где Аггей Никитич пребывал исправником, был самый большой и зажиточный из всех уездных городов описываемой мною губернии. Стоял он на берегу весьма значительного озера и был раскидан частию по узкой долине, прилегающей к самому озеру, а частию по горам, тут же сразу круто начинающимся. По долине этой тянулась главная улица города, на которой красовалось десятка полтора каменных домов, а в конце ее грозно выглядывал острог с толстыми железными решетками в окнах и с стоявшими в нескольких местах часовыми. В остроге этом в настоящее время были заключены Аггеем Никитичем Тулузов, а также и управляющий его, Савелий Власьев. Вообще Аггей Никитич держал себя в службе довольно непонятно для всех других чиновников: место его, по своей доходности с разных статей - с раскольников, с лесопромышленников, с рыбаков на черную снасть, - могло считаться золотым дном и, пожалуй бы, не уступало даже месту губернского почтмейстера, но вся эта благодать была не для Аггея Никитича; он со своей службы получал только жалованье да несколько сот рублей за земских лошадей, которых ему не доставляли натурой, платя взамен того деньги. В смысле бескорыстия и прирожденной честности Аггей Никитич совершенно походил на Сверстова, с тою лишь разницей, что доктор был неряхою в одежде, а Аггей Никитич очень любил пофрантить; но зато Сверстов расходовался на водку и на съедомое, Аггей же Никитич мог есть что угодно и сколько угодно: много и мало! До какой степени пагубно и разрушительно действовало на Миропу Дмитриевну бескорыстие ее мужа - сказать невозможно: она подурнела, поседела, лишилась еще двух - трех зубов, вместо которых купить вставные ей было будто бы не на что да и негде, так что всякий раз, выезжая куда-нибудь, она залепляла пустые места между зубами белым воском, очень искусно придавая ему форму зуба; освежающие притиранья у местных продавцов тоже были таковы, что даже молодые мещанки, которые были поумнее, их не употребляли. Перенося все эти лишения, Миропа Дмитриевна весьма справедливо в мыслях своих уподобляла себя человеку, который стоит по горло в воде, жаждет пить и ни капли не может проглотить этой воды, потому что Аггей Никитич, несмотря на свое ротозейство, сумел, однако, прекратить всякие пути для достижения Миропою Дмитриевною главной цели ее жизни; только в последнее время она успела открыть маленькую лазейку для себя, и то произошло отчасти случайно. За какие-нибудь полгода перед тем к ним в город прибыл новый откупщик, Рамзаев, которому, собственно, Тулузов передал этот уезд на откуп от себя. Откупщик сей был полупромотавшийся помещик и состоял в браке, если не с дочерью, то, по крайней мере, с сестрою какого-то генерала. Оба супруга были одинаково чехвальны, пожалуй, недалеки умом, но при этом довольно лукавы и предусмотрительны. Миропа Дмитриевна, по своим отдаленным соображениям, сочла нужным познакомиться с Рамзаевыми и посредством лести и угодливости в два-три визита просто очаровала откупщицу и, сделавшись потом каждодневной гостьей ее, однажды принялась рассуждать о том, как трудно жить людям бедным.

  - Вы посмотрите, - перешла она уже прямо к делу, - вот какие у меня перчатки!

  И Миропа Дмитриевна показала штопанные и расперештопанные перчатки.

  - А вот мои башмаки! - продолжала она и высунула из-под платья продырявленный носок своего ботинка.

  Откупщица, дама лет пятидесяти, если не с безобразным, то с сильно перекошенным от постоянного флюса лицом, но, несмотря на то, сидевшая у себя дома в брильянтовых серьгах, в шелковом платье и даже, о чем обыкновенно со смехом рассказывала ее горничная, в шелковых кальсонах под юбкой, была поражена ужасным положением Миропы Дмитриевны.

  - Но разве ваш муж не дает вам ничего на туалет? - спросила она голосом, исполненным искреннего участия.

  - Ему давать не из чего: мы живем только жалованьем, - произнесла с грустью Миропа Дмитриевна.

  - Как же это? - проговорила с удивлением и потупляя несколько глаза откупщица. - Вы еще с откупа получаете!

  - Ни копейки! - объяснила с оттенком благородства Миропа Дмитриевна.

  - Неужели откуп вам не платит? - спросила откупщица с возрастающим недоумением.

  - Откуп, конечно, готов бы был платить, - отвечала с печальной усмешкой Миропа Дмитриевна, - но муж мой - я не знаю как его назвать - в некоторых, отношениях человек сумасшедший; он говорит: "Царь назначил мне жалованье, то я и должен только получать".

  Говоря это, Миропа Дмитриевна старалась передразнить грубый и, по ее мнению, дурацкий голос Аггея Никитича.

  - А о том, как и на что мы должны жить, Аггей Никитич и не помышляет, - заключила она.

  - Однако как же вы в этом случае поступаете и справляетесь с вашим хозяйством? - сказала с прежним участием откупщица.

  - Поступаю так, что ем один только черный хлеб и хожу в худых башмаках.

  Миропа Дмитриевна в этом случае лгала бессовестным образом: она ела каждодневно очень лакомые кусочки, так что, не говоря о чем другом, одного варенья наваривала пуда по три в год и все это единственной своей особой съедала; но Аггея Никитича она действительно держала впроголодь, и когда он, возвращаясь из суда с достаточно возбужденным аппетитом, спрашивал ее:

  - А что, Мира, мы будем обедать сегодня?

  - Да я не знаю, - отвечала Миропа Дмитриевна сентиментальным голосом, - что-нибудь там сделано, если только лавочник отпустил в долг.

  - Почему же в долг? - осмеливался иногда заметить Аггей Никитич. - Я, кажется, недавно отдал тебе мое жалованье.

  - Что же ты, - возражала ему Миропа Дмитриевна тихим и вместе с тем ядовитым голосом, - думаешь, что я куда-нибудь растранжириваю твое великое жалованье? Так, пожалуйста, не давай мне ничего и распоряжайся хозяйством сам.

  На слова твое великое жалованье она делала заметное ударение и очень хорошо, конечно, знала, что сам хозяйничать Аггей Никитич не сумеет, да и не захочет. Он же, в свою очередь, совершенно понимал, что все это ему мстят за его бескорыстие по службе, тогда как, по его пониманию, если бы Миропа Дмитриевна была хорошая женщина, то должна была бы похвалить его за то, а не язвить постоянно какой-то нуждой, которой и быть не могло, потому что у Миропы Дмитриевны был собственный капитал, простиравшийся вместе с недвижимыми имениями тысяч до пятидесяти, о чем она имела неосторожность признаться Аггею Никитичу, заманивая его жениться на ней.

  Возвращаюсь, однако, к описанию тех отношений, которые установились между Миропой Дмитриевной и откупщицей после их откровенной беседы. Откупщица в то же утро передала мужу своему о стесненном положении Зверевых и, переговорив с ним, сказала Миропе Дмитриевне:

  - Если Аггей Никитич не желает получать с откупа, то мы готовы вам платить.

  Миропа Дмитриевна при этом сильно смутилась и вспыхнула.

  - Но я не смею, боюсь, потому что, если Аггей Никитич узнает это, так я не знаю... он прибьет, убьет меня!.. Он, я вам говорю, сумасшедший человек в этом отношении.

  - Да он и не узнает о том! - возразила откупщица. - Это только будет известно Теофилу Терентьичу (имя откупщика), мне и вам, и мы вас просим об одном: растолковать Аггею Никитичу, что нельзя же так поступать, как он поступает с Василием Ивановичем Тулузовым; согласитесь: генерал, откупщик стольких губерний, посажен им в острог, и это, по словам мужа моего, может кончиться очень дурно для Аггея Никитича.

  - Разве я того не понимаю, почтеннейшая Анна Прохоровна (имя откупщицы), и не предсказывала Аггею Никитичу, что с ним может быть; но он - таить я не хочу пред вами - такой упрямый олух, что когда упрется во что, так надобно очень много времени, чтобы повернуть его в другую сторону.

  - Все-таки, значит, вы имеете на него влияние? - проговорила откупщица, хорошо понимавшая силу женской хитрости.

  - Конечно, без сомнения! - воскликнула Миропа Дмитриевна. - И как он ни капризен, но в сущности - малый ребенок, который тем только существует, что я вожу его на помочах.

  Говоря о своем влиянии на мужа, Миропа Дмитриевна имела целью закрепить свое право получать за это влияние деньги и получать их сколько возможно подольше и побольше.

  Вслед за тем откупщица, при первой же уплате месячных денег, напомнила Миропе Дмитриевне:

  - Надеюсь, что вашими внушениями облегчится хоть немного участь бедного Василия Ивановича.

  - Все, что зависит от меня, я сделаю и имею некоторую надежду на успех, - ответила на это Миропа Дмитриевна и повела с первого же дня незаметную, но вместе с тем ни на минуту не прерываемую атаку на мужа, начав ее с того, что велела приготовить к обеду гораздо более вкусные блюда, чем прежде: борщ малороссийский, вареники, сосиски под капустой; мало того, подала даже будто бы где-то и случайно отысканную бутылку наливки, хотя, говоря правду, такой наливки у Миропы Дмитриевны стояло в подвале бутылок до пятидесяти. Аггею Никитичу, конечно, все это кинулось в глаза.

  - Что у нас за праздник сегодня? - сказал он не без иронии.

  - Никакого праздника нет, - возразила ему невиннейшим голосом Миропа Дмитриевна, - но наскучило есть одно и то же; живем, никакими удовольствиями не пользуясь; надобно же, по крайней мере, есть, что нам нравится.

  - Разумеется! - подхватил Аггей Никитич, очень довольный, с своей стороны, таким взглядом жены.

  Не ограничиваясь вкусным обедом и угощением Аггея Никитича наливкой, Миропа Дмитриевна по окончании трапезы хотела было даже адресоваться к нему с супружескими ласками, на которые она с давнего уже времени была очень скупа, и Аггей Никитич, понимая, что это тоже была месть ему, чувствовал за то к Миропе Дмитриевне не гнев, нет, а скорее презрение. "Вот видите ли, чем желает наказать меня", - думал он и не позволял себе, конечно, ни одним намеком потребовать от Миропы Дмитриевны должных мужу нежностей. Но когда она в настоящие минуты сама обратилась к нему с заявлением оных, то он довольно резко уклонился от того. Миропу Дмитриевну это удивило, тем более, что она считала Аггея Никитича до сих пор влюбленным в нее, и внушило ей даже подозрение, нет ли у нее соперницы. "Но кто же мог быть таковою? Неужели служанки заменили ему меня?" - спрашивала она себя мысленно, хотя это казалось ей совершенно невозможным, потому что в услужении у нее были те же дне крепостные рабыни: горничная Агаша и кухарка Семеновна, до того старые и безобразные, что на них взглянуть даже было гадко. "Но Аггей Никитич весьма часто ездил в уезд и, может быть, там развлекался?" - подумала она и решилась в эту сторону направить свое ревнивое око, тогда как ей следовало сосредоточить свое внимание на ином пункте, тем более, что пункт этот был весьма недалек от их квартиры, словом, тут же на горе, в довольно красивом домике, на котором виднелась с орлом наверху вывеска, гласящая: Аптека Вибеля, и в аптеке-то сей Аггей Никитич последние дни жил всей своей молодой душой.

  Здесь, впрочем, будет нелишним заметить, что когда кто-либо и о чем-либо постоянно мечтает и постоянно одного желает, то вряд ли каждому не удастся осуществить этого желания своего. Главною мечтою Аггея Никитича, как это знает читатель, с самых юных лет было стремление стяжать любовь хорошенькой женщины, и даже, если хотите, любовь незаконную. Такой любви Миропа Дмитриевна, без сомнения, не осуществила нисколько для него, так как чувство ее к нему было больше практическое, основанное на расчете, что ясно доказало дальнейшее поведение Миропы Дмитриевны, окончательно уничтожившее в Аггее Никитиче всякую склонность к ней, а между тем он был человек с душой поэтической, и нравственная пустота томила его; искания в масонстве как-то не вполне удавались ему, ибо с Егором Егорычем он переписывался редко, да и то все по одним только делам; ограничиваться же исключительно интересами службы Аггей Никитич никогда не мог, и в силу того последние года он предался чтению романов, которые доставал, как и другие чиновники, за маленькую плату от смотрителя уездного училища; тут он, между прочим, наскочил на повесть Марлинского "Фрегат "Надежда". Без преувеличения можно сказать, что дрожь пронимала Аггея Никитича, когда он читал хоть и вычурные, но своего рода энергические страницы сего романа: княгиня, капитан, гибнувший фрегат, значит, с одной стороны - долг службы, а с другой - любовь, - от всего этого у Аггея Никитича захватывало дыхание. Равным образом не бесследно прошел для него появившийся тогда роман Лермонтова "Герой нашего времени". Сам герой романа, впрочем, не понравился Аггею Никитичу; он сейчас в нем подметил гвардейского ломаку, зато княжна Мери и дама с родинкой на щеке очаровали его. Но вот однажды Аггей Никитич, страдая от мозоли, зашел в аптеку Вибеля и застал там самого аптекаря, который был уже старик, из обрусевших немцев, и которого Аггей Никитич еще прежде немного знал, но не ведал лишь одного, что Вибель лет за десять перед тем женился на довольно молоденькой особе, которая куда-то на весьма продолжительное время уезжала от него, а ныне снова возвратилась. Аггей Никитич подошел к аптекарю и едва только выговорил: "А позвольте вас спросить...", как из дверей в промежутке между шкафами, из коих на одном было написано narcotica*, а на другом - heroica**, появилась молодая женщина, нельзя сказать, чтобы очень красивая лицом, но зато необыкновенно стройная, с чрезвычайно ловкими и грациозными манерами, и одетая совершенно по-домашнему.

  ______________

  * наркотическое (лат.).

  ** возбуждающее (лат.).

  - Генрику, я пояден на спацер*, - сказала она, обращаясь к старому аптекарю.

  ______________

  * Генрих, я поеду прогуляться (Прим. автора.).

  - Добрже, - отвечал он ей с не совсем чистым польским акцентом.

  Аггей Никитич, услыхав звуки столь любимого, хотя и не вполне ему знакомого языка, исполнился восторга и, не удержавшись, воскликнул, обращаясь к молодой даме:

  - С пржиемносцион видзен, же пани полька!*

  ______________

  * С удовольствием вижу, что вы, сударыня, полька! (Прим. автора.).

  - Да, по происхождению полька, но по душе русская, - отвечала ему та.

  - Это еще приятнее слышать, - произнес Аггей Никитич, приняв слова молодой польки более за любезность, так как в зрачках ее беспрерывно вскидываемых и потупляемых глаз и в гордой посадке всего ее тела он ощущал в ней завзятую польку.

  - А пан кто таки? - спросила она.

  - Я прежде был офицер, долго стоял в царстве польском и считаю это время счастливейшим в своей жизни, - объяснил Аггей Никитич, очень бы желавший сказать все это по-польски, но побоявшийся, что, пожалуй, как-нибудь ошибется и скажет неблагопристойность, что с ним раз и случилось в царстве польском.

  - А теперь вы что? - спросила уж по-русски панна.

  - Теперь я исправник здешний, - отвечал Аггей Никитич, несколько потупляясь, ибо он знал, что поляки не любят русских чиновников; но на этот раз он, по-видимому, ошибся.

  - О-то, боже мой, я же вас знаю! - воскликнула аптекарша. - Но скажите, неужели ваш город всегда такой скучный?

  - Всегда, - отвечал с грустной иронией Аггей Никитич.

  - Это ужасно! - произнесла аптекарша, пожав плечами. - У меня тут одно развлечение, что я часа по два катаюсь по городу, - присовокупила она будто бы случайно и в то же время кинув мимолетный взгляд на молодцеватого исправника.

  - Где ж вы именно катаетесь? - не преминул тот спросить ее.

  - Ах, да по этой вашей глупой, длинной улице, - отвечала панна, - езжу по ней взад и вперед; по крайней мере дышу свежим воздухом, а не противными этими травами.

  Все эти переговоры старик-аптекарь слушал молча и сурово и, наконец, по-видимому, не вытерпев дольше, отнесся к Аггею Никитичу:

  - О чем вам угодно было спросить меня?

  Тот очутился в затруднительном положении: сказать при такой прелестной даме, что пришел за пластырем для мозоли, казалось ему совершенно невежливым.

  - У меня в плече ревматизм, и мне советуют залепить чем-нибудь это место, - придумал он.

  - Да, это хорошо, - одобрил немец и крикнул старшему помощнику своему: - Папье-фаяр{12}!

  Тот отмахнул копеек на пятьдесят фаяру и, свернув его в трубочку, подал Аггею Никитичу.

  Молодая пани между тем не уходила из аптекарской залы. Сначала она внимательно смотрела на довольно красивого помощника, приготовлявшего Аггею Никитичу папье-фаяр, а потом и на Аггея Никитича, который, в свою очередь, раскланявшись с старым аптекарем и его молодой супругой, вышел из аптеки с совершенно отуманенной головой. Не нужно, я думаю, говорить, что он на другой же день с одиннадцати еще часов принялся ездить по длинной улице, на которой часов в двенадцать встретил пани-аптекаршу на скромных саночках, но одетою с тою прелестью, с какой умеют одеваться польки. Аггей Никитич почтительно снял перед пани шапку, и она ему низко-низко поклонилась. Подобные встречи Аггея Никитича с молодою аптекаршей стали потом повторяться каждодневно, и нельзя при этом не удивиться, каким образом Миропа Дмитриевна, дама столь проницательная, не подметила резкой перемены, которая произошла в наружности Аггея Никитича с первого же дня его знакомства с очаровательной аптекаршей. Не говоря уже о том, что каждое утро он надевал лучший сюртук, лучшую шинель свою, что бакенбарды его стали опять плотно прилегать к щекам, так как Аггей Никитич держал их целые ночи крепко привязанными белой косынкой, но самое выражение глаз и лица его было совершенно иное: он как бы расцвел, ожил и ясно давал тем знать, что любить и быть любимым было главным его призванием в жизни.

  В тот день, в который Миропа Дмитриевна задумала предпринять против Аггея Никитича атаку, его постигнуло нечто более серьезное, чем мимолетные встречи с пани, потому что она не то что встретилась с ним, а, нагнав, велела кучеру ехать рядом и отнеслась к Аггею Никитичу:

  - Пан Зверев, узнайте, пожалуйста, когда начнутся собрания: их затевает здешний откупщик, но муж от меня это таит, а я непременно хочу бывать на этих собраниях! Узнаете?

  - С великою готовностью, - отвечал Аггей Никитич, обрадованный надеждою, что он будет встречаться с аптекаршей не только что на улице, но и в собраниях, станет танцевать с нею, разговаривать. - Я послезавтра же уведомлю вас об этом! - присовокупил он.

  - Дзенкуен!* - произнесла панна аптекарша и крикнула кучеру: - Пошел!

  ______________

  * Благодарю! (Прим. автора.).

  Тот пустил лошадь полной рысью; но и Аггей Никитич, не преминув сказать своему кучеру: "Пошел и ты!", скоро нагнал аптекаршу.

  - О-то, мы гоняемся с вами; посмотрим, кто кого обгонит! - весело воскликнула пани и велела кучеру ехать еще скорее.

  Аггей Никитич на своем иноходце тоже не отставал от нее; таким образом они ехали, только что не касаясь друг друга плечами, и хоть не говорили между собою, но зато ласково и весело переглядывались.

  Дома Аггея Никитича ожидал опять-таки приятный обед с вишневкою и с заметною нежностью со стороны супруги. Он же, сев за стол, немедля сказал Миропе Дмитриевне:

  - Ты сегодня поедешь к своей откупщице?

  - Непременно! - отвечала Миропа Дмитриевна.

  - Спроси ее, правда ли, что она с мужем своим затевает устроить здесь на всю зиму собрание?.. Если это справедливо, то скажи, чтобы они меня также записали.

  - Да тут нечего спрашивать! Я знаю, что они это устраивают, и полагаю, что ты будешь записан у них раньше всех, потому что всякий раз, как я бываю у них, муж и жена тебя до небес расхваливают, - проговорила Миропа Дмитриевна, очень довольная подобным желанием Аггея Никитича, так как это могло его несколько сблизить с откупщиком и с милой откупщицей; кроме того, такое благородное развлечение, как дворянские собрания, отвлечет Аггея Никитича от других гадких удовольствий, которые, может быть, он устраивает себе где-нибудь по деревням.

  Аггей Никитич, в свою очередь, тоже кое-что как бы соображал при этом.

  - А ты запишешься и будешь выезжать? - спросил он Миропу Дмитриевну.

  Голос его при этом как-то странно звучал.

  - Нет, - произнесла она покорным и приниженным тоном. - Чтобы выезжать, надобно иметь туалет, а это при наших средствах совершенно для меня невозможно, - дополнила она, не утерпев, чтобы не кольнуть мужа бедностью.

  Аггей Никитич сделал вид, что не слыхал этой фразы Миропы Дмитриевны, и довольно откровенно объяснил ей:

  - Точно что, какие уж тебе выезды; выезжать хорошо молоденьким, а то, как на пятый десяток перевалит, так даже нейдет это к женщинам, по пословице: "Сорок лет - бабий век!"

  Услыхав это, Миропа Дмитриевна вспыхнула даже в лице от тайной досады, и скажи Аггей Никитич такую глупость при прежних обстоятельствах, то ему попало бы за то на орехи; но тут Миропа Дмитриевна смиренно проглотила горькую пилюльку.

  - Это не то, что бабий век, а, разумеется, в такие года женщины должны нравиться не посторонним, но желать, чтобы их муж любил! - проговорила она и хотела, по-видимому, снова вызвать мужа на нежности, но он и на этот раз не пошел на то, так что упорство его показалось, наконец, Миропе Дмитриевне оскорбительным.

II

  Предполагаемые собрания начались в уездном городе, и осуществились они действительно благодаря нравственному и материальному содействию Рамзаевых, так как они дали бесплатно для этих собраний свой крепостной оркестр, человек в двадцать, и оркестр весьма недурной по той причине, что Рамзаев был страстный любитель музыки и по большей части сам являлся дирижером своих музыкантов, причем с неустанным вниманием глядел в развернутые перед ним ноты, строго в известных местах взмахивал капельмейстерской палочкой, а в пассажах тихих и мелодических широко разводил руки и понижал их, поспешно утирая иногда пот с своего лица, весьма напоминавшего облик барана. Нельзя, однако, не заметить, что Рамзаев редко замечал настоящие ошибки, делаемые его музыкантами, а потому почти наверное можно предположить, что он любил не столько сущность музыки, сколько ее шум, а еще более того повелительные капельмейстерские движения. В первом собрании, как и ожидали все того, Рамзаев лично управлял своим оркестром. Танцы начались с вальса, и на этот вальс Аггей Никитич, в новом, с иголочки фраке, пригласил очаровательную аптекаршу, которая поистине была очаровательна, если не лицом, то туалетом, отличавшимся не роскошью - нет, - а вкусом. В начале вальса у Аггея Никитича и его дамы произошла некоторая путаница вследствие того, что он умел вальсировать в три приема, а молодая аптекарша, по более новой моде, стала было танцевать в два темпа. Впрочем, она была так ловка, что, подметив это, принялась тоже выделывать своими ножками более мелкие па, и таким образом оба они при громе музыки облетали залу вихрем и решительно затмили собою другие пары, которых, впрочем, немного и было: студент Демидовского лицея, приехавший на праздник к родителям и вертевшийся с родной сестрой своей, исполняя это с полным родственным равнодушием, а за ним вслед вертелся весьма малорослый инвалидный поручик, бывший на целую голову ниже своей дамы.

  Откупщицы не было еще в собрании. Благодаря постоянно терзавшему ее флюсу, она с утра втирала в щеку разные успокаивающие мази и только часов в десять вечера имела силы облечься в шелковое шумящее платье, украситься брильянтами и прибыть в собрание. Вальс в это время уже кончился.

  - Танцы не начинались? - спросила она, проходя мимо мужа, стоявшего перед своим пюпитром.

  - Начались! - отвечал ей тот торопливо и махнул палочкой.

  Музыка грянула, но желающих танцевать вальс больше не оказалось. Откупщица, оглядев все общество и узрев Аггея Никитича, направилась к нему и сказала:

  - А я на Миропу Дмитриевну сердита; отчего ж она, я вижу, не приехала?

  - Куда ей! - произнес он явно неуважительным тоном.

  - По крайней мере я надеюсь, что вы будете постоянно посещать наши собрания? - проговорила откупщица.

  - Непременно-с! - отвечал Аггей Никитич.

  - Но вы, кажется, незнакомы с моим мужем? - спохватилась откупщица.

  - Да-с, незнаком! - объяснил Аггей Никитич.

  - Позвольте мне представить вам его! - проговорила откупщица и, взяв Аггея Никитича за руку, подвела его к Рамзаеву, что-то такое запальчиво толковавшему своим музыкантам.

  - Теофил Терентьич, господин исправник желает с тобою познакомиться! - принуждена была почти прокричать ему откупщица.

  - Весьма рад! - уразумел, наконец, тот. - Вы видите, я не столько почетный член собрания, сколько музыкант.

  Такое заявление откупщика Аггею Никитичу понравилось.

  - Это делает вам честь! - отозвался он и поспешно повернул свою голову назад с целью поймать своим взором прелестную аптекаршу, которая, как говорилось тогда, сидела nonchalamment* в не очень покойном кресле.

  ______________

  * небрежно (франц.).

  - О, я вижу, пани откупщица ухаживает за вами! - сказала она, когда Аггей Никитич с тайным трепетом в сердце приблизился к ней.

  - Я не знаю, что ей нужно от меня, - отвечал Аггей Никитич, смеясь и в то же время опускаясь на близ стоявшее кресло.

  Разговор, впрочем, на этом и прекратился; но зато между паном исправником и пани аптекаршей началась перестрелка взглядами.

  Откупщик между тем повелел оркестру играть французскую кадриль. Следуя законам приличия, которые Аггей Никитич любил всегда исполнять, он пригласил m-me откупщицу на кадриль, но та, вспыхнув, вероятно, от удовольствия, объявила ему, что она лет пять уже как не танцует. После отказа ее Аггей Никитич на первых порах подумал было адресовать свое приглашение к какой-либо из других дам, но оказалось, что все это были или очень молодые девицы, нескладно одетые в розовые платьица, или толстые, с красными лицами барыни, тяжело дышавшие от туго стянутых корсетов. Натурально, что все они показались Аггею Никитичу противными, и он с некоторым конфузом снова пригласил аптекаршу, которая, кинув на него немного насмешливый взгляд, изъявила согласие. Танцующих набралось довольно, пар до десяти, и две тому были причины: одна из них была та, что французская кадриль, как известно, нашим тяжеловатым северным натурам пришлась более подходящею, чем другие резвые танцы, - в ней все могли выхаживать - старые и молодые, дрессированные в танцевальном искусстве и недрессированные; второй причиной оказалось то обстоятельство, что мужчины средних лет успели уже сходить в буфет и, несколько воодушевившись там штритеровской водкой, подняли своих тяжеловесных дам с их седалищ. Раздавшееся шарканье ногами было столь громко, что его очень явственно слышали молодые мещане и мещанки, стоявшие на улице и глазевшие в окна собрания. Собственно же, разговоры дам с их кавалерами не отличались особенным одушевлением, а это ясно свидетельствовало, что недостаточно еще было поглощено штритеровки. Даже Аггей Никитич и пани аптекарша мало говорили, и только уж к концу кадрили она спросила его:

  - А вы, пан Зверев, женаты?

  - Женат, - отвечал Аггей Никитич, невольно вздохнув при этом. - Точно так же, как и вы ведь замужем, - присовокупил он не без грустной иронии.

  - Точно так же, как и я, - отвечала тоже не без грусти аптекарша.

  После танцев Аггеем Никитичем завладел его предместник по исправничеству, одетый в тот же ополченский мундир, в котором присутствовал на бале у сенатора и бывший на этот раз сильно выпившим.

  - Бог только меня спасал от этого злодея, нашего бывшего губернского предводителя Крапчика, - толковал он, шамкая своим беззубым ртом, - совсем было под уголовщину подвел, и я по смерть мою буду богомольцем за сенатора; он в те поры заступился за меня, а потом и дворяне почтили мою службу и на следующую баллотировку повысили меня из заседателей в исправники. Теперь бы вот покойный Петр Григорьич полюбовался, как его зятек-то в тюрьму угодил, и вам очень все благодарны, что вы этого архибестию не пожалели. Не льстя вам, говорю, что вы достойный мне преемник.

  Все эти возгласы полупьяного ополченца Аггей Никитич слушал совершенно невнимательно и, нисколько не помышляя о своих служебных подвигах, старался не потерять из глаз аптекаршу, стоявшую около мужа, который играл в карты с почтмейстером, мрачным на вид стариком, украшенным несколькими орденами. Поболтав несколько времени, ополченец, наконец, оставил Аггея Никитича в покое, но его немедля же подцепила откупщица.

  - Аггей Никитич, подойдите и посидите со мной! - сказала она ему ласковым голосом.

  Аггей Никитич подошел к ней, но не сел.

  - Вы, я думаю, не подозреваете, как я люблю вашу супругу, это такая умная женщина, что, ей-богу, я редко таких встречала, и вы должны быть очень счастливы в вашей семейной жизни.

  В ответ на это Аггей Никитич больше как-то промычал:

  - Да, ничего, - и вместе с тем направил свое ухо к столу, где играли аптекарь и почтмейстер, около которых продолжала стоять аптекарша.

  - Ты, татко*, не скоро еще кончишь играть? - спросила она, имея, по-видимому, привычку называть мужа таткой.

  ______________

  * папа (Прим. автора.).

  - Не скоро, - отвечал ей тот и начал медленно тасовать карты.

  Видя это, аптекарша, которой наскучило, наконец, стоять пешкой за стулом мужа, ушла в задние комнаты, а между играющими потом завязался довольно странный разговор.

  - Как вы говорите, что ничего не было? - начал его украшенный орденами почтмейстер. - У меня есть подлинный акт двадцать седьмого года, где сказано, что путь наш еще не прерван, если мы только будем исполнять правила, предписанные нам нашим статутом.

  - Да надобно знать, сколько статутов этих было! - произнес аптекарь и иронически захохотал.

  - А сколько? - огрызнулся на него почтмейстер.

  - Много, очень много! Я с восемьсот десятого года веду список тому, и выходит, что от Соединенных Друзей отделилась Палестина; Директория - Владимир распалась на Елизавету, Александра и Петра{19}! В пятнадцатом же году в главной Директории существовали: Елизавета, Александр, Соединенные Друзья, а в Астрее - Петр, Изида и Нептун. Разве было что-нибудь подобное в Европе?

  - Было, еще почище нашего было! - возразил ему почтмейстер.

  - Нет, не было! - отпарировал было ему решительным тоном немец.

  - Как нет? - прикрикнул почтмейстер и затем несколько уже ядовитым голосом спросил: - Тамплиеры{19} были?

  - Да, были, - отвечал ему, нисколько не сробев, аптекарь.

  - Розенкрейцеры тоже?

  - Тоже!

  - Иллюминаты существовали?

  - Существовали!

  - Мартинистов, полагаю, вы не отвергаете?

  - Не отвергаю; но разве это то же, что у вас?

  - Да! - проговорил почтмейстер, поднимая свои густые и седые брови вверх.

  - Так, по-вашему, пожалуй, лютеране, квакеры{20}, индепенденты{20}, реформаты, баптисты - то же, что ваши раскольники?

  - А нешто не то же? - произнес самохвально почтмейстер.

  - Ну, после этого говорить с вами об этом больше нельзя! - воскликнул аптекарь.

  - И не говорите! Как наказали, скажите, пожалуйста! Мне всегда о чем бы то ни было противно говорить с вами! - начал уж ругаться почтмейстер.

  - Это может быть, но только вы умерьте ваши выражения! - остановил его довольно кротко аптекарь и начал дрожащими от волнения руками сдавать карты, а почтмейстер с окончательно нахмуренным лицом стал принимать их.

  В пылу спора оба собеседника совершенно забыли, что в одной с ними комнате находились Аггей Никитич и откупщица, которая, услыхав перебранку между аптекарем и почтмейстером, спросила:

  - Что это, в картах, что ли, они рассорились?

  - Вероятно, - слукавил Аггей Никитич, так как, будучи несколько наметан в масонских терминах, он сейчас догадался, что почтмейстер и аптекарь были масоны, и, весьма обрадовавшись такому открытию, возымел по этому поводу намерение нечто предпринять; но, чтобы доскональнее убедиться в своем предположении, он оставил откупщицу и подошел к ходившему по зале с заложенными назад руками ополченцу.

  - Скажите, - вопросил он его прямо, - аптекарь здешний и почтмейстер - масоны?

  - Заклятые! Не знаю, как нынче, но прежде мне городничий сказывал, что оба они под присмотром полиции находились.

  - Но все-таки они люди хорошие, - протянул Аггей Никитич.

  - Ну, про почтмейстера никто что-то этого не говаривал; он, одно слово, из кутейников; на деньгу такой жадный, как я не знаю что: мало, что с крестьян берет за каждое письмо по десяти копеек, но еще принеси ему всякого деревенского добра: и яичек, и маслица, и ягодок! - объяснил ополченец.

  - Ах, он негодяй этакий! - воскликнул Аггей Никитич. - Жаль, что я не губернский почтмейстер теперь; я бы его сейчас же из службы вытурил! А аптекарь тоже такой?

  - Нет, тот не такой! - возразил поспешно ополченец. - Хоть и немец, но добрейшей души человек; с больного, про которого только знает, что очень беден, никогда за лекарство ничего не берет... Или теперь этот поступок его с женою?.. Поди-ка, кто нынче так поступит?

  - Какой же поступок? - спросил Аггей Никитич.

  - Да ведь она года три тому назад, - начал уж шепотом рассказывать ополченец, - убегала от него с офицером одним, так он, знаете, никому ни единым словом не промолвился о том и всем говорил, что она уехала к родителям своим.

  - Может быть, она в самом деле к родителям уезжала? - спросил Аггей Никитич, вспыхнув немного в лице.

  - Какое к родителям! - отвергнул, рассмеявшись, ополченец. - Ведь видели здесь, как она в одном экипаже с офицером-то уехала... Наконец их в Вильне кое-кто из здешних видел; они на одной квартире и жили.

  Аггей Никитич заметно был поражен такой новостью, хотя это нисколько в его мнении не уменьшило прелести аптекарши. Мы по прежним еще данным знаем, до какой степени Аггей Никитич в этом отношении был свободно-мыслящий человек, тем более, что это обстоятельство ему самому подавало больше надежды достигнуть благосклонности пани Вибель.

  - А теперь она разлюбила офицера? - спросил он.

  - Это уж бог знает, кто из них кого разлюбил; но когда она опять вернулась к мужу, то этот самолюбивый немец, говорят, не сказал даже ей, что знает, где она была и что делала.

  Когда вскоре за тем пани Вибель вышла, наконец, из задних комнат и начала танцевать французскую кадриль с инвалидным поручиком, Аггей Никитич долго и пристально на нее смотрел, причем открыл в ее лице заметные следы пережитых страданий, а в то же время у него все более и более созревал задуманный им план, каковый он намеревался начать с письма к Егору Егорычу, написать которое Аггею Никитичу было нелегко, ибо он заранее знал, что в письме этом ему придется много лгать и скрывать; но могущественная властительница людей - любовь - заставила его все это забыть, и Аггей Никитич в продолжение двух дней, следовавших за собранием, сочинил и отправил Марфину послание, в коем с разного рода экивоками изъяснил, что, находясь по отдаленности места жительства Егора Егорыча без руководителя на пути к масонству, он, к великому счастию своему, узнал, что в их городе есть честный и добрый масон - аптекарь Вибель... Но явиться к сему почтенному человеку, - излагал далее Аггей Никитич, - прямо от себя с просьбою о посвящении в таинства масонства он не смеет и потому умолял Егора Егорыча снабдить его рекомендательным письмом, с которым будто бы можно, как с золотыми ключами Петра{22}, пройти даже в рай. Что, собственно, разумел Аггей Никитич в глубине своих чувств под именем рая, читатель, может быть, догадывается!

  На поверку, впрочем, оказалось, что Егор Егорыч не знал аптекаря, зато очень хорошо знала и была даже дружна с Herr Вибелем gnadige Frau, которая, подтвердив, что это действительно был в самых молодых годах серьезнейший масон, с большим удовольствием изъявила готовность написать к Herr Вибелю рекомендацию о Herr Звереве и при этом так одушевилась воспоминаниями, что весь разговор вела с Егором Егорычем по-немецки, а потом тоже по-немецки написала и самое письмо, которое Егор Егорыч при коротенькой записочке от себя препроводил к Аггею Никитичу; сей же последний, получив оное, исполнился весьма естественным желанием узнать, что о нем пишут, но сделать это, по незнанию немецкого языка, было для него невозможно, и он возложил некоторую надежду на помощь Миропы Дмитриевны, которая ему неоднократно хвастала, что она знает по-французски и по-немецки.

  - А что, ты одно письмецо немецкое можешь перевести? - спросил он ее.

  - Какое письмецо и от кого? - пожелала прежде всего узнать Миропа Дмитриевна.

  - Письмо от докторши Сверстовой, которая живет у Егора Егорыча.

  - Но о чем она может писать тебе? - сказала с некоторым недоумением Миропа Дмитриевна.

  - Она не ко мне пишет, - говорил Аггей Никитич, видимо, опасаясь проговориться в каждом слове, - но к некоему Вибелю, здешнему аптекарю.

  - Ну да, я знаю его! - подхватила Миропа Дмитриевна. - Краснорожий из себя, и от него, говорят, жена убегала... И что ты за почтальон такой, чтобы передавать письма?

  - Я не почтальон, - произнес обмиравший втайне Аггей Никитич, - но Сверстова не знает адреса господина Вибеля.

  - Да для чего в уездном городе знать адрес? Здесь все знают аптеку, - произнесла насмешливо Миропа Дмитриевна, видимо, начавшая что-то такое тут подозревать, и потом прибавила: - Как же ты можешь распечатывать чужие письма?

  - Я не распечатываю, - воскликнул при этом Аггей Никитич, - но письмо это прислано мне незапечатанным, чтобы я прочел его, потому что оно обо мне.