Мериме Проспер - Хроника времен Карла Ix

"justify">   - Он храбрый солдат, - продолжал адмирал, - но что значит храбрость без страха Божьего! В вашей семье, молодой человек, вы можете найти и образец, которому должно следовать, и пример, которого следует избегать.

   - Я постараюсь подражать славным подвигам моего брата... а не его перемене.

   - Ну, Бернар, приходите ко мне почаще и считайте меня своим другом. Для добрых нравов место здесь не очень благоприятное, но я надеюсь скоро вывести вас отсюда и провести туда, где будет возможность заслужить славу.

   Мержи почтительно поклонился и отошел в толпу приближенных, окружавших адмирала.

   - Господа, - произнес Колиньи, продолжая разговор, прерванный приходом Мержи, - со всех сторон я получаю добрые вести. Руанские убийцы потерпели наказание...

   - А тулузские не подверглись каре, - сказал старый священнослужитель с мрачной и фанатической наружностью.

   - Вы ошибаетесь, сударь. Известие пришло ко мне только что. Кроме того, в Тулузе учреждена смешанная комиссия*. Его величество каждодневно дает нам доказательства того, что правосудие одинаково для всех.

   Старый священнослужитель покачал недоверчиво головой.

   Какой-то седобородый старик, одетый в черное бархатное платье, вскричал:

   - Его правосудие для всех одинаково, да. Шатильонов, Монморанси и Гизов, всех вместе, Карл и достойная его мать хотели бы уничтожить одним ударом!

   - Выражайтесь более почтительно о короле, господин де Бонисан, - строго сказал Колиньи, - забудем, забудем наконец старые счеты. Да не будет сказано, что католики лучше, чем мы, применяют Божественный завет - забывать оскорбления.

   - Клянусь костями моего отца, им это легче сделать, чем нам! - пробормотал Бонисан. - Двадцать три замученных моих родственника не так легко выйдут у меня из памяти.

   Он продолжал еще говорить с горечью, как вдруг дряхлый старик, с отталкивающей наружностью, закутанный в серый, до дыр протертый плащ, вошел в галерею, пробрался через толпу и передал запечатанную бумагу Колиньи.

   - Кто вы такой? - спросил тот, не ломая печати.

   - Один из ваших друзей, - отвечал старик хриплым голосом. И сейчас же вышел.

   - Я видел, как этот человек сегодня утром выходил из особняка Гиза, - сказал какой-то дворянин.

   - Он колдун, - сказал другой.

   - Отравитель, - сказал третий.

   - Герцог Гиз подослал его отравить господина адмирала.

   - Меня отравить? - сказал адмирал, пожимая плечами. - Отравить меня посредством письма?

   - Вспомните о перчатках королевы Наваррской!* - воскликнул Бонисан.

   - В отравленные перчатки я так же не верю, как в отравленное письмо, но верю, что герцог Гиз не может совершить низкого поступка.

   Он собирался распечатать письмо, как вдруг Бонисан бросился на него и вырвал письмо из рук со словами:

   - Не распечатывайте его, иначе вы вдохнете смертельный яд!

   Все присутствующие стеснились вокруг адмирала, который делал некоторые усилия, чтобы освободиться от Бонисана.

   - Я вижу, как из письма выходит черный дым! - закричал чей-то голос.

   - Бросьте его, бросьте его! - раздался общий крик.

   - Отстаньте от меня, сумасшедшие! - говорил адмирал, отбиваясь. Во время этой в своем роде борьбы бумага упала на пол.

   - Самюэль, друг мой, - воскликнул Бонисан, - покажите себя верным слугой! Вскройте-ка этот пакет и передайте его вашему господину, только после того, как убедитесь, что оно не содержит в себе ничего подозрительного.

   Поручение не было по вкусу управителю. Не колеблясь, Мержи поднял письмо и сломал печать. Тотчас же вокруг него опустело, все отодвинулись, как будто посредине помещения сейчас разорвется мина; между тем никакого зловредного пара не вы­шло; никто даже не чихнул. В этом конверте, которого все так боялись, был только довольно грязный лист бумаги с несколькими строчками - вот и все.

   Те же самые лица, которые первыми отодвинулись, первыми же и подошли со смехом, как только всякий намек на опасность исчез.

   - Что означает эта наглость? - воскликнул Колиньи с гневом, освободившись наконец из рук Бонисана. - Распечатывать письмо, которое адресовано мне?

   - Господин адмирал, если бы случайно в этой бумаге находился какой-либо яд, столь тонкий, что вдыхание его причинило бы всем смерть, лучше бы было пасть жертвой молодому чело­веку вроде меня, чем вам, существование которого столь ценно для нашей религии.

   Шепот восхищения послышался вокруг него. Колиньи пожал ему руку с нежностью и, минуту помолчав, произнес с добротой:

   - Раз ты уже распечатал это письмо, то прочти нам, что в нем содержится.

   Мержи сейчас же прочел следующее: "Небо на западе озарено кровавым светом. Звезды исчезли с небосвода, и пламенные мечи были видны в воздухе. Нужно быть слепым, чтобы не понимать, что пророчат эти знамения. Гаспар, опояшься мечом, надень шпоры, иначе через несколько дней сойки будут питаться твоим мясом".

   - Он под именем сойки* разумеет Гизов, - сказал Бонисан.

   Адмирал пренебрежительно пожал плечами, и все окружающие молчали, но было очевидно, что пророчество произвело некоторое впечатление на присутствовавших.

   - Сколько в Париже народа, занятого глупостями! - холодно произнес Колиньи. - Разве не говорил кто-то, что в Париже около десяти тысяч бездельников, живущих только тем, что предсказывают будущее?

   - Советом этим пренебрегать не следует, - сказал какой-то пехотный капитан, - герцог Гиз достаточно открыто заявил, что он не будет спать спокойно, пока не всадит вам шпаги в живот.

   - Убийце так легко к вам проникнуть, - прибавил Бонисан. - На вашем месте я бы не иначе отправлялся в Лувр, как надев панцирь.

   - Полно, товарищ, - ответил адмирал, - убийцы не нападают на таких старых солдат, как мы с вами. Они нас больше боятся, чем мы их.

   Затем в течение некоторого времени он беседовал о Фландрской кампании и положении религиозных дел. Многие лица передавали ему прошения, чтобы он доставил их королю; он принимал их милостиво, к каждому просителю обращался с ласковыми словами. Пробило десять часов; он велел подать себе шляпу и перчатки, чтобы отправляться в Лувр. Некоторые из присутствующих распрощались с ним; большинство последовало за ним, чтобы служить ему свитой и охраной в одно и то же время.

  

  

  

  

   Завидя брата, капитан еще издали закричал ему:

   - Ну что же, видел ты Гаспара Первого? Как он тебя принял?

   - Так милостиво, что я не забуду этого никогда.

   - Я очень рад этому.

   - О Жорж, что за человек!..

   - Что за человек? Приблизительно такой же, как и всякий другой; у него немного больше честолюбия и немного больше терпения, чем у моего лакея, не говоря о разнице в происхождении. То, что он родился от господина де Шатильона, очень много для него сделало.

   - Не происхождение же преподало ему воинскую науку и сделало первым полководцем нашего времени?

   - Конечно, нет, но заслуги его не помешали тому, что он постоянно терпел поражения. Полно, оставим это. Сегодня ты повидал адмирала, это прекрасно - всякому князю свой почет; тебе и следовало начать с засвидетельствования своего почтения господину де Шатильону. А теперь... хочешь завтра поехать на охоту? Там я представлю тебя кое-кому, кого тоже стоит повидать. Я говорю про Карла, короля Франции.

   - Мне участвовать в королевской охоте?

   - Конечно; ты увидишь прекраснейших дам и прекраснейших людей, какие есть при дворе. Съезд назначен в Мадридском дворце, и мы должны быть там завтра ранним утром. Я дам тебе свою серую в яблоках и ручаюсь, что пришпоривать ее не придется: она и так от собак не отстает.

   Лакей передал Мержи письмо, только что принесенное королевским пажом. Мержи открыл его и удивился, равно как и брат его, увидя там приказ о производстве его в корнеты. Королев­ская печать была прикреплена к этому документу, составленному по старой форме.

   - Что за черт! - воскликнул Жорж. - Вот совершенно неожиданная милость. Но как же Карл Девятый, который не знает о твоем существовании, мог прислать тебе приказ о производстве в корнеты?

   - Я думаю, что обязан этим господину адмиралу, - сказал Мержи. И тут он рассказал своему брату историю таинственного письма, которое он распечатал с таким мужеством. Капитан страшно смеялся над концом приключения и безжалостно начал издеваться по этому поводу.

  

  

  

  

   - Ах, господин автор, что за прекрасный случай для вас нарисовать ряд портретов, и каких портретов! Сейчас вы поведете нас в Мадридский замок, в самый центр двора. И какого двора! Сейчас вы нам покажете этот франко-итальянский двор. Познакомите нас по очереди со всеми выдающимися личностями. Сколько вещей сейчас мы узнаем! И как должен быть интересен день, проведенный среди такого количества великих людей!

   - Увы, господин читатель, о чем вы меня просите? Я был бы очень рад обладать талантом, нужным для того, чтобы написать историю Франции; я бы не стал писать побасенок. Но скажите на милость, почему вы хотите, чтобы я знакомил вас с лицами, которые не должны играть никакой роли в моем романе?

   - Вы сделали большой промах, что не дали им какой-нибудь роли. Как! Вы переносите меня в тысяча пятьсот семьдесят второй год и думаете обойтись без характеристик стольких замечательных людей? Полно! Тут нечего колебаться. Начинайте; я даю вам первую фразу: Двери в гостиную открылись, и можно было видеть...

   - Но, господин читатель, в Мадридском замке не было гостиной, - гостиные...

   - Ну хорошо, тогда: Большой зал наполнен толпой... и т. п. ... среди которой можно было заметить...

   - Кого же вы хотите там заметить?

   - Черт возьми! Primo*, Карла Девятого.

   - Secundo?**

   - Постойте. Сначала опишите его костюм, потом вы сделаете его физический портрет и, наконец, составите его нравственную характеристику. Такой дорогой теперь идут все романисты.

   - Его костюм? На нем было охотничье платье с большим охотничьим рогом на перевязи.

   - Вы очень кратки.

   - Что касается его физического портрета... погодите. Ей-богу, вы бы отлично сделали, если бы посмотрели его бюст в Ангулемском музее. Он находится во втором зале, номер девяносто восемь.

   - Но, господин автор, я живу в провинции; что же, вы хотите, чтобы я специально приехал в Париж посмотреть бюст Карла Девятого?

   - Ну хорошо, представьте себе молодого человека, довольно хорошо сложенного, с головой, немного ушедшей в плечи; он вытягивает шею и неловко выставляет вперед лоб; нос у него немного толстоват; губы у него тонкие, рот широкий, верхняя губа очень выдается; цвет лица землистый; большие зеленые глаза никогда не глядят прямо на человека, с которым он разговаривает. Впрочем, в глазах его нельзя прочитать: "Варфоломеевская ночь" или что-нибудь в таком роде. Совершенно нельзя. Выражение у него скорей тупое и беспокойное, чем жестокое и свирепое. Вы представите его себе довольно точно, вообразив какого-нибудь молодого англичанина, входящего в гостиную, где все гости уже сидят. Он идет вдоль шпалеры разряженных дам, которые молчат при его проходе. Зацепив за платье одной из них, толкнув стул у другой, с большим трудом он добирается до хозяйки дома; только тогда он замечает, что, задев за колесо при выходе из кареты, испачкал грязью рукав своего фрака. Вам, наверное, случалось видеть такие перепуганные физиономии; может быть, даже вы сами смотрелись в зеркало, покуда светский опыт не дал вам окончательной уверенности в благополучности вашего появления...

   - А Катерина Медичи?

   - Катерина Медичи? Черт возьми, я не думал об этом. Полагаю, что это имя в последний раз пишется мной: это толстая женщина, еще свежая, по слухам, для своего возраста хорошо сохранившаяся, с толстым носом и поджатыми губами, как будто у человека, испытывающего первые приступы морской болезни. Глаза у нее полузакрыты, каждую минуту она зевает; голос у нее монотонный, и она совершенно одинаково произносит: "Ах, кто меня избавит от этой ненавистной беарнезки?" и "Мадлен, дайте сладкого молока моей неаполитанской собаке".

   - Отлично! Но вложите в ее уста какие-нибудь более примечательные слова. Она только что велела отравить Жанну д`Альбре, по крайней мере прошла такая молва; это должно было отразиться на ней.

   - Нисколько! Потому что, если бы это было заметно, куда девалось бы столь знаменитое притворство? К тому же в данный день, по самым точным сведениям, она говорила только о погоде, ни о чем другом.

   - А Генрих Четвертый? А Маргарита Наваррская? Покажите нам Генриха, отважного, галантного, главным образом доброго. Пусть Маргарита тайком сует в руку пажу любовную записку в то время, как Генрих, со своей стороны, пожимает ручку одной из придворных дам Катерины.

   - Что касается Генриха Четвертого, никто бы не угадал в этом ветреном мальчике героя и будущего короля Франции. Он уже позабыл о своей матери, умершей две недели тому назад. Разговаривает он с простым доезжачим, вступив в бесконечные рассуждения насчет следов оленя, которого сейчас поднимут. Я вас избавлю от этих рассуждений, особенно если вы, на что я надеюсь, не охотник.

   - А Маргарита?

   - Ей нездоровилось, и она не выходила из своей комнаты.

   - Хороший способ отделываться! А герцог д'Анжу? А принц де Конде? А герцог де Гиз, а Таванн, Рец, Ларошфуко, Телиньи? А Таре, а Мерю? А столько еще других?

   - Ей-богу, вы их знаете лучше, чем я. Я буду рассказывать о своем друге Мержи.

   - Ах, я замечаю, что в вашем романе я не найду того, чего искал.

   - Боюсь, что так.

  

  

  

  

  

   Двор находился в Мадридском замке. Королева-мать, окруженная своими дамами, ждала в своей комнате, что король, перед тем как сесть на лошадь, придет с ней позавтракать; а король в сопровождении принцев крови медленно проходил по галерее, где находились все мужчины, которые должны были принять участие в королевской охоте. Он рассеянно слушал фразы, с которыми обращались к нему придворные, и часто отвечал на них довольно резко. Когда он проходил мимо двух братьев, капитан преклонил колено и представил королю нового корнета. Мержи глубоко поклонился и поблагодарил его величество за честь, которой он удостоился раньше, чем за­служил ее.

   - А! Так это о вас говорил мне отец адмирал? Вы брат капитана Жоржа?

   - Да, сир.

   - Вы католик или гугенот?

   - Сир, я протестант.

   - Я спрашиваю из простого любопытства, потому что черт меня побери, если хоть сколько-нибудь интересуюсь тем, какую религию исповедуют люди, которые мне хорошо служат.

   После этих достопамятных слов король вошел в комнаты королевы.

   Через несколько минут по галерее рассыпался рой женщин, словно посланный для того, чтобы придать кавалерам терпение. Я буду говорить только об одной из красавиц при дворе, столь плодовитом красавицами; я имею в виду графиню де Тюржи, которой суждено играть видную роль в этом повествовании. На ней был надет костюм амазонки, легкий и вместе с тем изящный, и она еще не надела маски. Агатовые волосы казались еще чернее от ослепительной белизны одинаково повсюду бледной кожи; крутые дуги бровей, слегка соприкасаясь концами, придавали ее наружности жестокий или, скорее, надменный вид, не отнимая нисколько прелести от совокупности ее черт. Сначала в ее голубых глазах заметна была только пренебрежительная гордость; но вскоре, во время оживленного разговора, стало видно, как зрачок у нее увеличился, расширился, как у кошки, взоры ее сделались пламенными, так что самый заядлый фат не мог бы избежать их магического действия.

   - Графиня де Тюржи! Как она прекрасна сегодня! - шептали придворные; и каждый проталкивался вперед, чтобы лучше ее рассмотреть. Мержи, находившийся как раз на ее пути, был так поражен ее красотой, что оцепенел и не подумал посторониться, чтобы дать ей дорогу, как вдруг широкие шелковые рукава графини коснулись его камзола.

   Она заметила его волнение, может быть, не без удовольствия, и удостоила задержать на минуту свои взоры на глазах Мержи, которые тот тотчас потупил, меж тем как густой румянец покрыл его щеки. Графиня улыбнулась и, проходя, уронила перчатку перед нашим героем, который, остолбенев и вне себя, даже не догадался поднять ее. Сейчас же белокурый молодой человек (то был не кто иной, как Коменж), находившийся позади Мержи, грубо толкнул его, чтобы пройти вперед, схватил перчатку и, почтительно поцеловав ее, передал госпоже де Тюржи. Та, не поблагодарив его, повернулась к Мержи и некоторое время смотрела на него с уничтожающим презрением; потом, заметив около себя капитана Жоржа, она сказала очень громко:

   - Скажите, капитан, откуда взялся этот увалень? Судя по его любезности, наверное, гугенот какой-нибудь?

   Общий взрыв хохота окончательно смутил несчастный объект этих насмешек.

   - Это мой брат, сударыня, - ответил Жорж негромко, - он только три дня как в Париже и, по чести, не более неловок, чем был Лонуа раньше, пока вы не позаботились его обтесать.

   Графиня слегка покраснела.

   - Злая шутка, капитан. Не говорите дурного о покойниках. Ну, дайте мне руку; мне надо поговорить с вами по поручению одной дамы, которая не очень-то вами довольна.

   Капитан почтительно подал ей руку и отвел в амбразуру отдаленного окна; но на ходу она еще раз обернулась, чтобы взглянуть на Мержи.

   Мержи стоял еще ослепленный появлением прекрасной графини, сгорая желанием смотреть на нее и не смея поднять на нее глаз, как вдруг он почувствовал, что его тихонько хлопают по плечу. Он обернулся и увидел барона де Водрейля, который, взяв его за руку, отвел в сторону, чтобы, как он сказал, поговорить без помехи.

   - Дорогой друг, - сказал барон, - вы еще новичок в здешних местах и, может быть, не знаете, как надо вести себя.

   Мержи с удивлением посмотрел на него.

   - Ваш брат занят и не может дать вам совета; если позволите, я заменю его.

   - Я не знаю, сударь, что...

   - Вас жестоко оскорбили, и, видя вас в задумчивости, я не сомневался, что вы обдумываете средства мщения.

   - Мщение? Но кому? - спросил Мержи, покраснев до корней волос.

   - Разве маленький Коменж только что не толкнул вас? Весь двор видел, как происходило дело, и ждет, что вы примете это близко к сердцу.

   - Но, - возразил Мержи, - в зале, где так много народу, нет ничего удивительного, что кто-нибудь меня нечаянно и толкнул.

   - Господин де Мержи, я не имею чести быть близко знакомым с вами, но ваш брат мне большой друг, и он может подтвердить вам, что я, насколько это возможно, применяю на практике Божественный завет прощать обиды. Я не хотел бы втягивать вас в серьезную ссору, но в то же время я считаю своей обязанно­стью заметить вам, что Коменж толкнул вас не нечаянно. Он толк­нул вас потому, что хотел нанести вам оскорбление, и даже если бы он вас не толкнул, тем не менее он вас оскорбил, потому что, подымая перчатку Тюржи, он захватил право, принадлежавшее вам. Перчатка лежала у ваших ног - ergo*, вам одному принадлежало право поднять ее и вернуть владелице... Да вот, обернитесь, и вы увидите, как в конце галереи Коменж показывает на вас пальцем и издевается над вами.

   Мержи обернулся и увидел Коменжа, окруженного пятью-шестью молодыми людьми, которым он со смехом что-то рассказывал, а те, по-видимому, слушали его с любопытством. Ничто не доказывало, что речь в этой компании идет о нем; но под влиянием слов своего сострадательного советника Мержи почувствовал, как в сердце к нему прокрадывается бешеный гнев.

   - Я буду искать с ним встречи после охоты, - сказал он, - и сумею...

   - О, не откладывайте никогда таких хороших решений. К тому же, вызывая вашего противника сейчас же после нанесения оскорбления, вы гораздо меньше грешите перед Господом, чем делая это через промежуток времени, достаточный для размышления. Вы вызываете на поединок в минуту запальчивости, что не является смертным грехом; если же вы потом деретесь на самом деле, так только для того, чтобы избегнуть более тяжкого прегрешения - неисполнения своего обещания... Но я забываю, что разговариваю с протестантом. Как бы то ни было, условьтесь с ним сейчас же о месте встречи; я сейчас сведу вас.

   - Надеюсь, он не откажется принести мне должные извинения?

   - Разуверьтесь на этот счет. Коменж еще ни разу не произнес: "Я был не прав". В конце концов, он вполне порядочный человек и не откажет вам в удовлетворении.

   Мержи стоило труда оправиться от волнения и принять равнодушный вид.

   - Если мне было нанесено оскорбление, - сказал он, - он должен дать мне удовлетворение. Каково бы оно ни было, я сумею его потребовать.

   - Превосходно, юный храбрец! Мне нравится ваша отвага, так как вам небезызвестно, что он лучший среди нас фехтовальщик. Черт возьми! Оружием владеет этот господин прекрасно. Он учился в Риме у Брамбиллы, и Жан Пти больше не хочет вы­ступать против него.

   При этих словах он внимательно всматривался в несколько бледное лицо де Мержи, которого тем не менее, по-видимому, больше волновало само оскорбление, чем страшили его последствия.

   - Я охотно предложил бы вам свои услуги в этом деле в качестве секунданта, но, кроме того, что я завтра причащаюсь, я условился с господином де Рейнси и не могу обнажить шпагу ни против кого другого*.

   - Благодарю вас, сударь. Если дело обострится, моим секундантом будет мой брат.

   - Капитан - большой знаток в подобного рода делах. А пока что я приведу вам сейчас Коменжа, чтобы вы с ним объяснились.

   Мержи поклонился и, отвернувшись к стенке, стал обдумывать фразы для вызова и старался придать лицу подобающее выражение.

   Вызов следует сделать с известной грацией, которая, как и многое другое, приобретается навыком. Наш герой в первый раз был в деле, поэтому он чувствовал себя в некотором замешательстве; но в данную минуту он боялся не столько удара шпаги, сколько каких-нибудь слов, которые не были бы достойны истинного дворянина. Только успел он составить в уме твердую и вежливую фразу, как барон де Водрейль тронул его за руку - и фраза сейчас же вылетела у него из головы.

   Коменж со шляпой в руке отвесил ему учтиво-наглый поклон и заговорил медовым голосом:

   - Вы желали говорить со мной, сударь?

   От гнева кровь бросилась в лицо Мержи; он быстро ответил более твердым тоном, чем мог надеяться:

   - Вы вели себя по отношению ко мне нагло, и я желаю получить от вас удовлетворение.

   Водрейль одобрительно кивнул головой. Коменж выпрямился и, подбоченившись, что тогда считалось необходимым в подобных случаях, произнес очень серьезно:

   - Вы являетесь "истцом", сударь, - следовательно, мне, как "ответчику", предоставляется право выбора оружия.

   - Назовите, какое вам подходит.

   Коменж с минуту как бы соображал.

   - Длинная шпага, - сказал он, - хорошее оружие, но раны от нее могут обезобразить человека, а в нашем возрасте, - добавил он с улыбкой, - не очень приятно показываться своей любовнице со шрамом по самой середине лица. Рапира делает маленькую дырочку, но этого вполне достаточно (он опять улыбнулся). Итак, я выбираю рапиру и кинжал.

   - Отлично, - ответил Мержи и хотел удалиться.

   - Постойте! - закричал Водрейль. - Вы позабыли условиться о времени и месте.

   - Все придворные дерутся обычно на Пре-о-Клер, - сказал Коменж, - и если у господина де Мержи нет в виду какого-нибудь другого излюбленного места...

   - Хорошо, на Пре-о-Клер.

   - Что касается времени... я не встану, по известным мне причинам, раньше восьми часов... Понимаете... Я сегодня не ночую дома и не смогу быть на Пре-о-Клер раньше девяти часов.

   - Значит, в девять часов.

   Посмотрев в сторону, Мержи заметил довольно близко от себя графиню де Тюржи, которая уже покинула капитана, оставив его в разговоре с другой дамой. Понятно, что при виде прекрасной виновницы этого опасного дела наш герой постарался придать своим чертам еще большее выражение торжественности и напускной беспечности.

   - С некоторых пор, - сказал Водрейль, - в моду вошло драться в красных штанах. Если у вас их нет наготове, я пришлю пару сегодня вечером. Кровь на них не заметна, и это более опрятно.

   - Я считаю это ребячеством, - заметил Коменж.

   Мержи неловко улыбнулся.

   - Итак, друзья мои, - сказал тогда барон де Водрейль, попавший, по-видимому, в свою стихию, - теперь дело только за тем, чтобы уговориться о секундантах и их помощниках* для вашей дуэли.

   - Господин де Мержи - новичок при дворе, - сказал Коменж, - и ему, может быть, трудно будет найти двух секундантов; так что, снисходя к нему, я удовольствуюсь одним секундантом.

   Мержи с некоторым усилием выдавил на губы подобие улыбки.

   - Невозможно быть более любезным, - сказал барон. - Поистине, одно удовольствие иметь дело с таким покладистым человеком, как господин де Коменж.

   - Так как вам понадобится рапира такой же длины, как моя, - продолжал Коменж, - я рекомендую вам Лорана под вывеской "Золотое солнце" на улице Феронри, он лучший оружейник в городе; скажите ему, что я послал вас к нему, и он все вам отлично устроит.

   Сказав это, он повернулся на каблуках и с большим спокойствием снова вернулся к компании молодых людей, которую только что покинул.

   - Поздравляю вас, господин Бернар, - сказал Водрейль, - вы отлично справились с вызовом. Уверяю вас - превосходно. Коменж не привык, чтобы с ним так разговаривали. Его боятся как огня, особенно с тех пор, как он убил большого Канийяка; потому что, убив два месяца тому назад Сен-Мишеля, он не стяжал себе особенной славы. Сен-Мишель не был очень искусным противником, меж тем как Канийяк убил уже пять-шесть господ, не получив ни одной царапины. Он изучал искусство в Неаполе, у Борелли, и говорят, что Ланзак, умирая, открыл ему секрет удара, которым он наделал столько бед. По правде сказать, - продолжал он, будто говоря сам с собой, - Канийяк обворовал церковь в Оксере и бросил наземь освященные дары; нет ничего удивительного, что его постигло наказание.

   Хотя подробности эти нимало не занимали Мержи, он считал своим долгом поддерживать разговор, боясь, как бы в голову де Водрейля не закралось какого-нибудь подозрения, оскорбительного для его храбрости.

   - К счастью, - сказал он, - я не обкрадывал никакой церкви и в жизни своей не прикасался к святым дарам, так что подвергаюсь меньшей опасности.

   - Должен вам дать еще один совет. Когда вы скрестите оружие с Коменжем, берегитесь одной хитрости с его стороны, стоившей жизни капитану Томазо. Он воскликнул, что острие его шпаги сломалось. Томазо поднял свою шпагу над головой, готовясь встретить рубящий удар; но шпага у Коменжа была целехонька, ибо вошла по самую рукоятку в грудь Томазо, которую тот оставил незащищенной, не ожидая колющего удара... Но вы будете драться на рапирах, так что опасности меньше.

   - Постараюсь сделать, что могу.

   - Ах да, еще! Выбирайте кинжал с крепкой чашкой, что очень полезно для парирования. Видите этот шрам у меня на левой руке? Я получил его, так как однажды вышел без кинжала. У меня случилась ссора с молодым Талером, и из-за отсутствия кинжала я едва не лишился левой руки.

   - А он был ранен? - спросил рассеянно Мержи.

   - Я убил его с помощью обета, данного святому Маврикию, моему покровителю. Возьмите также с собой перевязок и корпии - они не помешают. Не всегда бываешь убит наповал. Хорошо бы также положить вам шпагу на алтарь во время обедни... Впрочем, вы - протестант... Еще одно слово... Не считайте, что менять место унижает достоинство; наоборот, заставьте его побегать; у него короткое дыхание; утомите его и, улучив подходящий момент, делайте выпад на славу, и он - конченый человек.

   Он долго еще продолжал бы давать такие же прекрасные советы, если бы громкий звук рогов не возвестил, что король сел на лошадь. Двери в апартаменты королевы открылись, и их величества в охотничьих костюмах направились к крыльцу.

   Капитан Жорж, только что оставивший свою даму, вернулся к брату и, хлопнув его по плечу, сказал с веселым видом:

   - Вот счастливый бездельник! Посмотрите на этого маменькина сынка с кошачьими усиками! Стоило ему появиться, и все женщины сходят с ума по нему. Ты знаешь, что прекрасная графиня говорила со мной о тебе четверть часа? Ну, бодрись! Во время охоты скачи рядом с ней и будь как можно любезнее. Но что с тобой? Можно подумать, что ты болен! У тебя такое вытянутое лицо, будто у гугенотского священника, осужденного на костер. Полно, черт возьми, будь повеселее.

   - Мне не очень хочется ехать на охоту, и я хотел бы...

   - Если вы не примете участия в охоте, - тихо произнес барон де Водрейль, - Коменж подумает, что вы боитесь с ним встретиться.

   - Идем! - сказал Мержи, проводя рукой по пылающему лбу.

   Он рассудил, что лучше после окончания охоты рассказать брату о своем приключении. "Какой стыд, - подумал он, - если бы госпожа де Тюржи подумала, что я боюсь... если бы она решила, что мысль о предстоящей дуэли препятствует мне насладиться охотой!"

  

  

  

  

  

   Большое количество всадников и амазонок, богато одетых, суе­тились во дворе замка. Звук труб, лай собак, громкие шутки всадников - все это создавало шум, прелестный для охотничьего слуха и отвратительный для всякого другого человека.

   Мержи машинально последовал за своим братом на двор и, сам не зная как, оказался около прекрасной графини, бывшей уже в маске, верхом на горячей андалусской лошади, которая била ногой о землю и нетерпеливо кусала удила; но даже на этой лошади, которая заняла бы собой всецело внимание обыкновенного всадника, она сидела спокойно, словно на кресле в своей комнате.

   Капитан подошел под предлогом подтянуть мундштук у андалузской лошади.

   - Вот мой брат, - сказал он амазонке вполголоса, но достаточно громко для того, чтобы Мержи мог слышать. - Обойдитесь с бедным мальчиком поласковей; он сам не свой с того дня, как видел вас в Лувре.

   - Я уже забыла его имя, - ответила она довольно резко. - Как его зовут?

   - Бернар. Обратите внимание, сударыня, что перевязь его такого же цвета, как ваши ленты.

   - Умеет он ездить верхом?

   - Вы сами убедитесь в этом.

   Он поклонился и поспешил к некой придворной даме из свиты королевы, которой с некоторого времени оказывал знаки внимания. Слегка наклонившись к луке и положив руку на уздечку лошади своей дамы, он вскоре забыл и о брате, и о его прекрасной и гордой спутнице.

   - Оказывается, вы знакомы с Коменжем, господин Мержи? - спросила госпожа де Тюржи.

   - Я, сударыня?.. Очень мало, - пробормотал тот с запинкой.

   - Но вы только что с ним разговаривали.

   - Я разговаривал с ним в первый раз.

   - Я, кажется, догадываюсь, о чем вы говорили. - И глаза ее из-под маски словно хотели прочесть в душе Мержи.

   Какая-то дама, обратясь к графине, прервала их разговор, к большому удовольствию де Мержи, которого страшно смущала начавшаяся беседа. Тем не менее, сам хорошенько не зная почему, он продолжал ехать рядом с графиней: быть может, он этим хотел доставить некоторое неудовольствие Коменжу, издали за ним следившему.

   Выехали из замка. Олень был поднят и убегал в чащу, вся охота отправилась вдогонку, и Мержи не без удовольствия обратил внимание, с каким искусством госпожа де Тюржи управляет лошадью и с какой неустрашимостью заставляет ее преодолевать все встречающиеся на пути препятствия. Благодаря отличной берберской лошади, на которой ехал Мержи, он не отставал от своей дамы, но, к большой его досаде, граф де Коменж, у которого лошадь была ничуть не хуже, тоже ехал рядом с графиней и, невзирая на быстроту бешеного галопа, несмотря на исключительную внимательность его к охоте, часто обращался со словами к амазонке, меж тем как Мержи молча завидовал его легкости, беззаботности и особенно способности говорить приятные пустяки, которые, судя по досаде, которую он испытывал, должны были нравиться графине. Впрочем, для обоих соперников, одушевленных благородным соревнованием, не существовало достаточно высоких загородок, достаточно широких рвов, перед которыми они остановились бы, и раз двадцать они рисковали сломать себе шею.

   Вдруг графиня, отделившись от общей массы охотников, свернула на лесистую дорогу, идущую под углом к той, по которой направился король и его свита.

   - Что вы делаете? - воскликнул Коменж. - Вы собьетесь со следа! Разве вы не слышите, что рожки и лай - с той стороны.

   - Так поезжайте другой дорогой. Кто вас держит?

   Коменж ничего не ответил и поскакал за ней. Мержи поступил так же, и когда они проскакали вглубь по этой дороге шагов сто, графиня задержала шаг своей лошади.

   Коменж справа и Мержи слева последовали ее примеру.

   - У вас хороший боевой конь, господин де Мержи, - заметил Коменж, - не видно ни малейшей испарины.

   - Это берберская лошадь, брат купил ее у одного испанца. Вот знак от сабельного удара, полученного ею при Монконтуре.

   - Вы были на войне? - спросила графиня у Мержи.

   - Нет, сударыня.

   - Так что вы никогда не получили ни одной ружейной раны?

   - Нет, сударыня.

   - Ни одного сабельного удара?

   - Тоже нет.

   Мержи показалось, что она улыбается. Коменж хвастливо вздернул ус.

   - Ничто так не красит молодого дворянина, - сказал он, - как хорошая рана. Не правда ли, сударыня?

   - Да, если она честно заслужена.

   - Что понимаете вы под этими словами: "честно заслужена"?

   - Рана доставляет славу, когда она получена на поле битвы. Дуэльные раны - совсем другого рода; я не знаю ничего более достойного презрения.

   - Полагаю, что господин де Мержи имел с вами разговор, перед тем как садиться на лошадь?

   - Нет, - сухо ответила графиня.

   Мержи направил свою лошадь к Коменжу и сказал ему тихо:

   - Сударь, как только мы присоединимся к остальной охоте, мы сможем заехать с вами в высокий кустарник, и я надеюсь там доказать вам, что я не предпринимал никаких шагов для того, чтобы избежать встречи с вами.

   Коменж взглянул на него с выражением сострадания и удовольствия.

   - Тем лучше, я вполне вам верю, - ответил он. - Что же касается сделанного вами предложения, я не могу его принять. Мы не какие-нибудь мужланы, чтобы драться без свидетелей, и наши друзья, которые должны принять участие в этом, никогда бы нам не простили, что мы их не подождали.

   - Как вам будет угодно, сударь, - сказал Мержи и снова поехал рядом с госпожой де Тюржи, лошадь которой на несколько шагов ушла вперед. Графиня ехала, опустив голову на грудь, и, казалось, была всецело занята своими мыслями. Все трое в молчании доехали до перекрестка, которым кончалась их дорога.

   - Слышите звук? Не рог ли это? - спросил Коменж.

   - По-моему, звук долетает из того кустарника, налево от нас, - сказал Мержи.

   - Да, это рог, теперь я уверен в этом. И даже могу сказать, что это болонская валторна. Черт меня побери, если это не валторна друга моего Помпиньяна. Вы не можете себе представить, господин де Мержи, какая разница между болонской валторной и теми, что выделывают у нас жалкие парижские ремесленники.

   - Эту слышно издалека.

   - И какой звук! Как он насыщен! Собаки, заслышав его, забыли бы, что пробежали десяток лье. По правде сказать, хорошие вещи выделывают только в Италии и во Фландрии. Что вы думаете об этом воротнике в валонском вкусе? Для охотничьего костюма это очень подходит; у меня есть воротники и брыжи "смущение" для балов; но и этот колет, совсем простой, - вы думаете, его вышивали в Париже? Ничуть не бывало! Он привезен мне из Бреды. Если хотите, я попрошу прислать вам такой же через своего друга, который находится во Фландрии... Но... - Он оборвал, расхохотавшись. - Вот рассеянность! Боже мой! Я совсем забыл!

   Графиня остановила лошадь.

   - Коменж, охота впереди вас, и, судя по рожкам, оленя начали травить.

   - Я думаю, что вы правы, прекрасная дама.

   - А вы не хотите присутствовать при травле?

   - Обязательно, иначе наша слава охотников и наездников погибла.

   - Ну, так надо торопиться.

   - Да, лошади наши передохнули. Так покажите нам пример.

   - Я устала. Я остаюсь здесь. Господин де Мержи побудет со мной. Ну, трогайтесь!

   - Но...

   - Что же, вам два раза повторять? Шпорьте!..