Мельников-Печерский Павел Иванович - На горах. Книга 1-я

в три порядка тесные неказистые деревянные, где дранью, где дубом крытые платочные ряды. Там в непомерной тесноте, в непролазной грязи во время ненастья, в непроглядных тучах пыли во время ветра при сухой погоде, издавна вели розничный торг красным товаром вязниковские и ковровские офени, ходебщики, коробейники и те краснорядцы, что век свой разъезжают со своим всегда ходким товаром по деревенским ярманкам и по сельским базарам.

  Круглый год странствуя по углам и уголкам России, каждый август съезжаются они к Макарью для расплаты с фабрикантами и оптовыми торговцами и для забора в долг новых товаров. Больше бабы сидели в старых платочных рядах; мужья, сыновья их и братья с утра до ночи снуют, бывало, по ярманке, отыскивая неисправных должников либо приглядываясь к свежим товарам и условливаясь с оптовыми торговцами насчет будущих цен и сроков платежа. Там, в платочных рядах, было несколько лавок и не с красным товаром: в иной воском торговали, в другой мерлушками, в третьей игольным товаром. Была одна лавка с иконами и со всякого рода старинкой.Торговал в ней Герасим Силыч Чубалов.

  В его лавке все полки были уставлены книгами и увешаны образами, медными крестами и пучками кожаных лестовок заволжской семеновской (Работают их в заволжском раскольничьем городе Семенове, Нижегородской губернии.) работы. Более редкие вещи и древняя утварь церковная и хоромная хранилась в палатке наверху. Там же старинщики обыкновенно держали раскольничьи бумажные венчики, что полагаются на покойников, разрешительные молитвы, что кладутся им в руку во время отпеванья, и вышедшие из одних с ними подпольных типографий "Скитские покаяния", "Соловецкие челобитные" (Скитское покаяние", где есть "чин како самому себе исповедати", во множестве распространено между раскольниками спасова согласия - что сами перед спасовым образом исповедуются. Спасово согласие утверждает, будто "Скитское покаяние" составлено апостолом Павлом, передано им ученику его Дионисию Ареопагиту, от него дошло до Иоанна Дамаскина, а от него и до раскольников. Старопечатных "Скитских покаяний" не было. Первые два издания, 1787 и 1789, печатаны в Супрясле, потом тайно печатались в Клинцах под видом почаевских, а теперь печатаются по разным местам, особливо в Гжатском уезде. "Соловецкая челобитная" находится в печатном сборнике, начинающемся "Историей о отцех и страдальцех соловецких". Места печатания не означено, но шрифты клинцовские, а фабрикантские знаки в бумаге 1787 и 1789. Есть и позднее, но редко.), буквари и другие книги, в большом количестве расходящиеся между старообрядцами. В палатках держали также рукописные "Цветники", "Сборники челобитные", "Ответы" и другие сочиненья, писанные расколоучителями ("Ответы": Диаконовы или Керженские, Поморские, Фомина, Егора Гаврилова, Пешехонова, Никодимовы. "Челобитные": Соловецкая, старца Авраамия, Лазаря, Саввы Романова и пр.).

  Все это товар продажный, но заветный... Не всякому старинщик его покажет. До тех пор не покажет, пока не убедится, что от покупателя подвоха не будет. Только избранным, надежным людям, что сору из избы не выносят, у старинщика все открыто. При незнакомых он с самым близким человеком слова напрямки не скажет, а все обиняком, либо по-офенски (Искусственный язык, употребляемый офенями (ходебщиками, разносчиками). Он называется также ламанским. Составлен из переиначенных русских слов, неполон, ограничивается словами, самыми нужными для быта ходебщиков. Грамматика русская. Есть у нас еще такие же искусственные языки: галифонский в Галиче, в Нерехотском и других уездах Костромской губернии, матрайский в Муромском уезде и под Арзамасом в селе Красном, кантюжный - воровской язык в Рязанской, Московской и Тверской губерниях, язык ковровских шерстобитов, петербургских мазуриков (байковый). Все эти языки из переиначенных или придуманных слов с русской грамматикой и все до одного в ходу у раскольников той или другой стороны.).

  Придет покупатель, лавка полным-полнехонька народом, десятка полтора человек сидят в ней по скамейкам либо стоят у прилавка, внимательно рассматривая в книгах каждую страницу. Снимет вошедший картуз, всем общим поклоном поклонится, а хозяину отдельно да пониже всех, скажет ему "здравствуйте". Тот ему тем же ответит, и другие, кто в лавке случится, тоже поклонятся. Замолчит потом новый покупатель и зачнет внимательно разглядывать какую-нибудь книгу, рассматривает ее долго, а потом, положив ее на место, молвит хозяину:

  - Ну, что скажете?

  - А что спросите? - в свою очередь, задаст ему вопрос хозяин.

  - Чать, знаешь что?

  - Мало ли что я знаю?

  - Оно, конечно, что знаешь, того и знать не хочется,- молвит покупатель.

  - Верны ваши речи: что известно, то не лестно,- ответит старинщик.

  - Так-то оно так, а все же таки поспрошу я у вас.

  - Спрашивайте. Убытков от того ни вам, ни нам не будет.

  - Да вот в путь-дорогу сряжаюсь, так не знаю, где бы здесь у Макарья шапчонку на голову купить да в руку подожок.

  - Шапку в шляпном ряду найдете, вот что рядом с почтой стоит, а палочку под Главным домом можно сыскать, а ежели подешевле желаете, так в щепяном ряду поищите.

  Хозяин уж смекнул, про какую шапчонку и про какой подожок его спрашивают. Пошлет он знакомого покупателя по шляпным да по щепяным рядам только тогда, когда в лавке есть люди ненадежные, а то без всяких разговоров поведет его прямо в палатку и там продаст ему сколько надо венчиков, то есть шапчонок, и разрешительных молитв - подожков.

  Не то прибежит в лавку, ровно с цепи сорвавшись какой-нибудь паренек и, ни с кем не здороваясь, никому не поклонясь, крикнет хозяину:

  - Хлябышь в дудоргу хандырит пельмиги шишлять!.. И хозяин вдруг встревожится, бросится в палатку и почнет там наскоро подальше прибирать, что не всякому можно показывать. Кто понял речи прибежавшего паренька, тот, ни слова не молвив, сейчас же из лавки вон. Тут и другие смекнут, что чем-то нездоровым запахло, тоже из лавки вон. Сколько бы кто ни учился, сколько б ни знал языков, ежели он не офеня или не раскольник, ни за что не поймет, чем паренек так напугал хозяина. А это он ему по-офенски вскричал: "Начальство в лавку идет бумаги читать".

  Запретными вещами Чубалов не торговал, терпеть того не мог, однако же и на его долю порой выпадали немалые хлопоты по невежеству надзирающих за торговлей старопечатными и рукописными книгами. Раз большие убытки он понес на Сборной ярманке в Симбирске - попы да полиция горячо нагрели там карман Герасиму Силычу... Невежество надзирающих за продажей старинных книг совсем почти подорвало столь важную для русской науки торговлю старинщиков. Не строгость, а бестолковость надзора за той продажей возмутительна. Подвергаемые неприятностям и убыткам, торговцы стариной поневоле бросают ее и прекращают поиски по глухим захолустьям за скрывающимися от взоров науки сокровищами. Памятники старины между тем гниют в сырых подвалах либо горят в пожарах, обычно опустошающих наши города и деревни. Печатные книги еще не так много гибнут,- у них два только врага: сырость да огонь, но рукописи, даже и не церковного содержания, то и дело губятся еще более сильным врагом - невежеством надзирающих.

  

  

  ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

  

  Когда Марко Данилыч вошел в лавку к Чубалову, она была полнехонька. Кто книги читал, кто иконы разглядывал, в трех местах шел живой торг; в одном углу торговал Ермолаич, в другом Иванушка, за прилавком сам Герасим Силыч. В сторонке, в тесную кучку столпясь, стояло человек восемь, по-видимому из мещан или небогатых купцов. Двое, один седой, другой борода еще не опушилась, горячо спорили от писания, а другие внимательно прислушивались к их словам и лишь изредка выступали со своими замечаньями.

  Чуть-чуть приподнявши картуз и поклонясь общим поклоном, приветствовал всех Смолокуров, сквозь зубы процедивши чуть слышно: "Здравствуйте!" Все поклонились ему, и затем, ни слова не молвивши, каждый принялся за свое дело. Чубалов вышел из-за прилавка, попросил сидевших на скамейке потесниться, обмахнул полой местечко для Марко Данилыча и заботливо усадил его.

  - А я к тебе, Герасим Силыч, по дельцу,- немного помолчав, промолвил Марко Данилыч.

  - Что вашей милости требуется? - сухо отозвался Чубалов, вспомянув про Марка Евангелиста да про Евдокию преподобно-мученицу. После продажи тех икон он еще впервые видел земляка и соседа любезного.

  Надобно бы мне у тебя, друг любезный, кой-какого божьего милосердия выменять,- сказал Смолокуров.

  - Каких угодно будет вам? - маленько хмурясь, спросил у него Чубалов.- Хорошие иконы у меня в палатке, туда не угодно ли?

  И стал было расчищать дорогу почетному, но не совсем приятному покупателю.

  - Не надо, не трудись,- не трогаясь с места, молвил Марко Данилыч.- Неважных мне надобно, таких, чтобы только можно было в красный угол поставить. Холуйских давай, да сортом пониже, лишь бы по отеческому преданию были писаны, да не было б малаксы (Именословное сложение перстов для благословения. Раскольники называют его малаксой, потому что в конце первой части "Скрижали" (стр. 717) патриарх Никон напечатал: "Николаа священнаго Малакса протопопа Навплийскаго о знаменовании соединяемых перстов руки священника внегда благословити ему христоименитые люди". Первый пустивший в ход название именословного перстосложения малаксой был протопоп Аввакум, один из первых по времени расколоучителей.) на них.

  - С малаксой икон у нас и в заводе не бывало,- сказал на то Чубалов.- Имеем только писаные согласно с древними подлинниками (Рукописи с рисунками образцов, по которым пишутся иконы, и наставления, как их писать. Взяты с греческого. Древнейший греческий подлинник Дионисия издан в 1845 году в Париже Дидроном без рисунков под заглавием "Manuel d'iconographie chretienne, Paris. 1845".). С малаксой и в лавку не внесем.

  - Это ты хорошо говоришь, то есть как надо по-божески, благочестиво,- важно промолвил на то Марко Данилыч.- Только не знаю я, подберешь ли все, что надобится. Не мало ведь требуется и все почитай одинаких.

  - Подберем сколько угодно,- отозвался Чубалов. - Ежели у меня не достанет, у холуйских доспеем. Сегодня же все готово будет.

  - Ладно,- сказал Марко Данилыч и, вынув из бумажника памятцу (Памятца - записка для памяти, памятная книжка.), продолжал свои речи:- Известно тебе, что после божия посещения сызнова я построился. Две связи рабочим, чтоб всех их в дугу скрючило, поставил... Все теперь начисто отделано, как с ярманки приеду, так и переведу их, подлецов, на новоселье. К тому времени и требуется мне божьего милосердия. Надо в кажду избу и кажду светлицу иконы поставить. А зимних-то изб у меня двенадцать поставлено, да шесть летних светлиц. На кажду надо икон по шести. Выходит без четырех целу сотню...

  Понимаешь? Целую сотню икон мне требуется, да десятка с два литых медных крестов, да столько же медных складней. Да на кажду избу и на кажду светелку по часослову, да на всех с десяток псалтырей... Нечего делать, надо изубытчиться: пущай рабочие лучше богу молятся да божественные книги по праздникам читают, чем пьянствовать да баловаться. У меня же грамотных из них достаточно - пущай их читают, авось будут посмирнее, ежели страх-от господень познают... Вот по этой записке ты мне и отпусти... Видишь, каков я у тебя покупатель?.. Гуртовой... Потому и должен ты взять с меня супротив других много дешевле.

  - Зачем с вас дорого брать? - молвил Чубалов.- Кажись бы, за мной того не водилось. В убыток отдавать случалось, а чтобы лишнее взять - на этот счет будьте спокойны. Сами только не будьте оченно прижимисты.

  - Лишнего не передам, а что следует, изволь получать до копейки. На этот счет я со всяким моим удовольствием... Завсегда каждому готов,- важно и напыщенно проговорил Марко Данилыч, спесиво оглядывая по сторонам сидевших и стоявших.

  - Разве что так,- прищурив глаз и глядя в лицо Смолокурову, молвил Чубалов.- А то ведь, ежели правду сказать, так больно уж вы стали прижимисты, Марко Данилыч.

  - Что ты городишь? - громче прежнего заговорил Смолокуров.- Кто тебе такие речи довел про меня - наплюй тому в глаза.

  - Не попадешь, Марко Данилыч, никак не изловчишься... Как самому себе в глаза можно плюнуть? - усмехнулся Чубалов.

  - Что еще такое загородил? - с досадой молвил Марко Данилыч.

  - А Марка-то Евангелиста с Евдокией забыли?

  - То совсем иное дело,- медленно, важно и спокойно промолвил Марко Данилыч.- Был тогда у нас с тобой не повольный торг, а долгу платеж. Обойди теперь ты всю здешнюю ярманку, спроси у кого хочешь, всяк тебе скажет, что так же бы точно и он с тобой поступил, ежели бы до него такое дело довелось. Иначе нельзя, друг любезный, на то коммерция. Понимаешь?

  Видит Герасим Силыч, что совесть у Смолокурова под каблуком, а стыд под подошвой, ничего ему в ответ не промолвил.

  - Каких же во имя требуется? - спросил он у Смолокурова.

  - Пиши, записывай,- стал высчитывать по записке Марко Данилыч.- Восьмнадцать спасов - какие найдутся, таких и давай: иседниц, и убрусов, и Эммануилов (Термины холуйских иконников: седница - спаситель, сидящий на престоле; убрус - нерукотворенный образ; Эммануил - главное или пошейное изображение Христа в отроческом возрасте.).

  Богородиц тоже восьмнадцать, и тоже какие найдутся - все едино... А нет, постой... отбери ты побольше Неопалимой Купины - знаешь, ради пожарного случая. Авось при ней, при владычице, разбойники опять не подожгут у меня работной избы (Неопалимой Купине молятся "ради избавления от огненного запаления".); Никол восьмнадцать положь да подбирай так: полдюжину летних, полдюжину зимних, полдюжину главных (Иконники зовут образ св. Николая в митре - зимним, без митры - летним, пошейный, до плеч,- главным.).

  Останные три дюжины с половиной каких знаешь, таких и клади... Нет, постой, погоди... набери ты мне полторы дюжины мученика Вонифатия, для того, что избавляет он, батюшка, угодник святой, от винного запойства... В каждой избе, в каждой светелке по Вонифатию поставлю. Потому народ ноне слабый, как за работником ни гляди - беспременно как зюзя к вечеру натянется этого винища. На любого погляди вечером-то - у каждого язык ровно ниткой перевязан, чисто говорить не может, а ноги - ровно на воде, не держатся .. Вон и тогда, и на Фоминой-то, спьяну ведь избы-то у меня спалили... И себя, дурачье, не пожалели, живьем ведь сгорели, подлецы... Им-то теперь ничего, а мне убытки!

  - Моисею Мурину от винного запойства тоже молятся,- вступил в разговор Иванушка.

  - А я и не знал,- молвил на то Марко Данилыч, обращаясь к Герасиму Силычу.- Вонифатиево житие знаю, не раз читывал... А Моисею-то Мурину почему молиться велят?

  - И он потому же,- свое продолжал Иванушка.- Сказано в житии его: "Уби четыре овцы - чужие, мяса же добрейша изъяде, овчины же на вине пропи".

  - Верно? - спросил Смолокуров у Чубалова.

  - Верно,- ответил он.

  А Иванушка с полки книгу тащит, отыскал в ней место и показывает Марку Данилычу. Тот, прочитавши, примолвил:

  - Да. Это так... Верно... Только в правду ли ему молятся от винного-то запойства?.. Теперь постой, вот что я вспомнил: видел раз у церковников таблицу такую, напечатана она была, по всем церквам ее рассылали, а на ней "Сказание киим святым, каковые благодати исцеления от бога даны" (Такие таблицы были разосланы по церквам и висели в алтарях на стенке. Теперь можно встретить их в редкой уже сельской церкви. "Сказание" это напечатано, между прочим, в "Русском архиве" 1863 года.).

  И там точно что напечатано про Моисея Мурина. Только думал я, не новшество ль это Никоново... Как по-твоему, Герасим Силыч?

  - Какое уж тут новшество? - возразил Чубалов.- Исстари ему, угоднику, от пьянства молились, еще при первых пяти патриархах.

  - Так ты вот что сделай, друг мой любезный, Герасим Силыч,- полторы-то дюжины отбери мне Вонифатьев, а полторы дюжины Моисеев - дело-то и будет ладнее.

  - Еще чего потребуется? - спросил Чубалов, записавши заказ на бумажке.

  - Дюжину полниц (Так иконники называют икону Воскресения с двенадцатью праздниками вокруг нее. ) положь,- молвил Марко Данилыч.- В кажду избу по одной, а в светлицы, пожалуй, и не надо, останну дюжину клади каких сам знаешь...

  Да уж для круглого счета четыре-то иконы доложь, чтобы сотня сполна была... Да из книг, сказано тебе, десяток псалтырей да полторы дюжины часословов... Да, опричь того, полторы дюжины литых крестов шестивершковых да полторы дюжины медненьких икон, не больно чтобы мудрящих... Кажись, теперь все. Да смотри ты у меня, чтобы в каждой избе и в каждой светлице хоть по одной подуборной (Подуборная икона - обложенная окладом, то есть каймой по краям, вычеканенной из меди с золочеными или посеребренными медными венцами.) было, клади уж так и быть две дюжины подуборных-то - разница в деньгах будет не больно велика...

  А!.. вот еще- не знаешь ли, какому угоднику от воровства надо молиться?.. Работники шельмецы тащма тащут пеньку по сторонам, углядеть за ними невозможно. Как бы еще по такой иконе в каж- ду избу и кажду светелку, чтобы от воровства помогала - больно бы хорошо было... Есть ли, любезный, у бога таковые святые?

  - Есть, как не быть,- ответил Чубалов.- Федору Тирану об обретении покраденных вещей молятся.

  - И помогает? - с живостью спросил Марко Данилыч.

  - По вере помогает, а без веры кому ни молись, толку не выйдет,- ответил Чубалов.

  - Так ты, опричь сотни, отбери еще полторы дюжины Федоров,- сказал Марко Данилыч.- Авось меньше станут пеньку воровать.

  - Велики ль мерой-то иконы вам надобятся? - спросил Чубалов.

  - Меры-то? Меры надо разной,- ответил Марко Данилыч.- Спасы - десятерики, богородицы да Николы - девятерики да восьмерики, останны помельче... Можно и листоушек (Икона десятерик - десяти вершков в вышину, девятерик - девяти вершков и т. д. Листоушка - небольшая икона от одного до четырех вершков. ) сколько-нибудь приложить, только не мене бы четырех вершков были, а то мелкие-то и невзрачны, да, грехом, и затеряться могут. Народ-от ведь у меня вольный, вор на воре, самый анафемский народ; иной, как разочтешь его за какие-нибудь непорядки, со зла-то, чего доброго и угодником не побрезгует, стянет, собачий сын, из божницы махонькой-то образок да в карман его аль за пазуху. Каков ни будь образишка - все-таки шкалик дадут в кабаке... Сущие разбойники!.. Ну, какую же цену за все положишь?

  Ни слова не молвив, Чубалов молча стал на счетах класть, приговаривая:

  - Псалтырей десяток, часословов восьмнадцать - сорок восемь рублей...

  - Что ты, что ты? - руками замахав на Чубалова, вскрикнул Марко Данилыч.- Никак рехнулся, земляк?.. Как это вдруг сорок восемь рублев...

  - Псалтыри по три целковых за штуку, часословы по рублю,- ответил Чубалов.- Считайте.

  - Как по три целковых да по рублю?.. На что это похоже? - во всю мочь кричал Марко Данилыч и схватил даже Чубалова за руку.

  - Цена казенная, Марко Данилыч,- спокойно ответил Герасим.- Одной копейки нельзя уступить, псалтыри да часословы печати московской, единоверческой, цена им известная, она вот и напечатана.

  - Хоша она и напечатана, а ты все-таки должон мне уважить. Нельзя без уступки, соседушка,- я ведь у тебя гуртом покупаю,- говорил Смолокуров.

  - Как же я могу уступить, Марко Данилыч? Свои, что ли, деньги приплачивать мне? - ответил Чубалов.- Эти книги не то что другие. Казенные... Где хотите купите, цена им везде одна.

  Призадумался маленько Марко Данилыч. Видит, точно, цена напечатана, а супротив печатного что говорить? Немалое время молча продумавши, молвил он Чубалову:

  - Ну, ежели казенная цена, так уж тут нечего делать. Только вот что - псалтырей-то, земляк, отбери не десяток, а тройку... Будет с них, со псов, чтоб им издохнуть!.. Значит, двадцать пять рублев за книги-то будет?

  - Двадцать семь, Марко Данилыч,- немного понижая голос сказал Герасим.

  - Экой ты, братец, какой! За всякой мухой с обухом!..- промолвил Марко Данилыч.- Велика ли важность каких-нибудь два рубля? Двадцать ли пять, двадцать ли семь рублев, не все ли едино? Кладу тебе четвертную единственно ради круглого счета.

  - Коли вам для круглого счета надобно, так я заместо восьмнадцати, шестнадцать часословов только положу. Оно и выйдет как раз двадцать пять рублев,- сказал Герасим Силыч.

  Думал Марко Данилыч, не раз головой покрутил, сказал наконец:

  - Ну, пожалуй. Так-то еще лучше будет... Али нет, постой, часословов дюжину только отбери - в светелки не стану класть. Это выйдет...

  - Двадцать один рубль,- сказал Герасим Силыч-

  - Скости рублишко-то, земляк. Что тебе значит какой-нибудь рубль? Ровно бы уж было на двадцать рублев... Ну, пожалуйста,- канючил богатый, сотнями тысяч ворочавший рыбник.

  - Нельзя мне и гривны уступить вам, Марко Данилыч... Цена казенная... Как же это возможно? - отвечал ему Чубалов.

  - Ну ладно, казенная так казенная, пусть будет по-твоему: двадцать с рублем,- согласился, наконец, Смолокуров.- Только уж хочешь не хочешь, а на божьем милосердии - оно ведь не казенное,- рублишко со счетов скошу. Ты и не спорь. Не бывать тому, чтоб ты хоть маленькой уступочки мне не сделал.

  - Посмотрим, поглядим - усмехнулся Герасим и опять стал на счетах выкладывать.- Полторы дюжины десятерику да подуборных - три рубля,- говорил он, считая.

  - Окстись, приятель!.. Христос с тобой! - воскликнул Марко Данилыч с притворным удивленьем отступив от Чубалова шага на два.- Этак, по-твоему, сотня-то без малого в семнадцать рублев въедет... У холуйских богомазов таких икон - хоть пруды пруди, а меняют они их целковых по десяти за сотню да по девяти... Побойся бога хоть маленько, уж больно ты в цене-то зарываешься, дружище!.. А еще земляк!.. А еще сосед!..

  - Лет сорок тому, точно, за эти иконы-то рублев по десяти и даже по восьми бирали, а ноне по пятнадцати да по пятнадцати с полтиной. Сами от холуйских получаем. Пользы ведь тоже хоть немножко надо взять. Из-за чего-нибудь и мы торгуем же, Марко Данилыч.

  - Жила ты, жила, греховодник этакой!..- вскликнул Марко Данилыч.- Бога не боишься, людей не стыдишься... Неправедну-то лихву с чего берешь?.. Подумал ли о том?.. Ведь со святыни!.. С божьего милосердия!.. Постыдись, братец!..

  - А с рыбы-то нешто не берете?- спросил, усмехнувшись, Герасим.

  - Ишь ты! - вскрикнул на всю лавку Марко Данилыч.- Применил избу к Строганову двору!.. К чему святыню-то приравнял?.. Хульник ты этакой!.. Припомнят на том свете тебе это слово, припомнят!.. Там ведь, друг, на страшном-то суде Христове всяко праздно слово взыщется, а не то чтобы какое хульное?.. Святые иконы к рыбе вдруг применил!.. Ах ты, богохульник, богохульник...

  Битый час торговались. У обоих от спора даже во рту пересохло. Ровно какой благодати возрадовался Марко Данилыч, завидев проходившего платочным рядом парня: по поясу лубочный черес со стаканами, хрустальный кувшин в руке. Во всю ивановску кричит он:

  - А вот малиновый хороший, московский кипучий! Самый лучший, с игрой, с иголкой - бьет в нос метелкой! Не пьян да ядрён, в стаканчик нальем!.. Наливать, что ли, вашей милости-с?

  Один за другим четыре стакана "кипучего, самого лучшего" выпил Марко Данилыч и, только что маленько освежился, опять принялся торговаться. На сорока восьми рублях покончили-таки... Стали иконы подбирать - и за этим прошло не малое время. Каждую Смолокуров оглядывал и чуть на которой замечал хоть чуть-чуть видное пятнышко, либо царапинку, тотчас браковал,- подавай ему другую икону, без всякого изъяну. Без малого час прошел за такой меледой, наконец все отобрали и уложили. Надо расплачиваться.

  Вынул бумажник Марко Данилыч, порылся в нем, отыскал недоплаченный вексель Чубалова, осмотрел его со всех сторон и спросил перо да чернилицу. Чубалов подал.

  - И это в уплату запишем,- сказал Смолокуров, обмакивая перо.

  - Так точно,- слегка нахмурясь, молвил Чубалов.- Только зачем же вам, Марко Данилыч, утруждать себя писаньем? Останные сейчас же отдам вашей милости как есть полной наличностью, а вы потрудитесь только мне векселек возвратить.

  - И так можно,- сказал Марко Данилыч, кладя перо на прилавок.- Я, брат, человек сговорчивый, на все согласен, не то, что ты,- измучил меня торговавшись. Копейки одной не хотел уступить!.. Эх, ты!.. Совесть-то где у тебя?.. Забыл, видно, что мы с тобою земляки и соседи,- прибавил он...

  - Нельзя, Марко Данилыч, богу поверьте,- возразил Герасим Силыч...

  - Ну ладно, ладно, бог уж с тобой, сердца на тебя не держу,- сказал Смолокуров.- Неси-ка ты, неси остальные-то. Домой пора - щи простынут...

  - Сию минуту,- молвил Чубалов и пошел наверх в палатку.

  Подошел Марко Данилыч к тем совопросникам, что с жаром, увлеченьем вели спор от писания. Из них молодой поповцем оказался, а пожилой был по спасову согласию и держался толка дрождников, что пекут хлебы на квасной гуще, почитая хмелевые дрожди за греховную скверну.

  - Да почему же не след хлеб на дрождях вкушать? - настойчиво спрашивал у дрождника поповец.

  - Потому и не след, что дрожди от диавола,- отвечал дрождник.- На хмелю ведь они?

  - На хмелю.

  - А хмель-от кем сотворен?

  - Творцом всяческих господом,- отвечал молодой совопросник.

  - Ан нет,- возразил дрождник.- Не господом сотворен, а бесом вырощен, на пагубу душам христианским и на вечную им муку. Такожде и табак, такожде и губина, сиречь картофель, и чай, и кофей - все это не божье, а сатанино творение либо аггелов его. И дрожди хмелевые от него же, от врага божия, потому, ядый хлеб на дрождях, плоти антихристовой приобщается, с ним же и пребудет во веки... Так-то, молодец!

  - А покажи от писания! - с задором отвечал ему на то молодой поповец.

  - Изволь,- промолвил дрождник и, вынув из-за пазухи рукописную тетрадку, стал по ней громогласно читать: "... Сатана же, завистию распаляем, позавиде доброму делу божию и нача со бесы своими беседовати, как бы уловити род человеческий во свою геенну пианством, наипаче же верных христиан.

  И выступи един бес из темного и треклятого их собора и тако возглагола сатане: "Аз ведаю, господине, из чего сотворити пианство; знаю бо иде же остася тоя трава, юже ты насадил еси на горах Аравитских и прельсти до потопа жену Ноеву...

  Пойду аз и обрящу траву и прельщу человек". И восстав сатана со престола своего скверного, и поклонися тому бесу, честь воздая ему, и посади его на престоле своем... и нарече ему имя "пианый бес". И научи той пианый бес человека, како растити солод и брагу делати... Тако умудри его бес на погибель христианом" (Сказание "О хмельном питии" встречается в раскольничьих сборниках, не ранее, однако, начала XVIII столетия. ).

  - А какое ж это писание? Кто его написал? В коих летех и кем то писание свидетельствовано?.. Которым патриархом или каким собором? - настойчиво спрашивал у старого дрождника молодой совопросник.

  - Захотел ты в наши последние времена патриархов да соборов! - с укоризной и даже насмешливо ответил ему дрождник.- Нешто не знаешь, что благодать со дней Никона взята на небо и рассыпася чин освящения, антихрист поплени всю вселенну, и к тому благочестие на земле во веки не воссияет...

  - Не "Цветником", что сам, может, написал, а от писания всеобдержного доказывай. Покажи ты мне в печатных патриарших книгах, что ядение дрождей мерзость есть пред господом... тем книгам только и можно в эвтом разе поверить.- Так говорил, с горячностью наступая на совопросника, молодой поповец.- Можешь ли доказать от святого писания? - с жаром он приставал к нему.

  - Могу,- спокойно отвечал дрождник.- Проклятие на дрожди в десятой кафизме положено, во псалме Давыдове: "Исповемся тебе, боже". Забыл?.. "Дрождие его не изгидошася испиют вси грешние земли" (По ныне употребляемому переводу вместо "изгидошася" поставлено "истощися". ). Ну-ка, ответь, что сии словеса означают?

  - Да где же тут проклятие-то? - спросил несколько озадаченный поповец.- На дрожди-то где проклятие? Проклятие на дрожди покажь ты нам!

  - Изгидошася! Что означает, по-твоему, это самое слово? Как скажешь? - спрашивал молодого поповца седоватый дрождник и проговорил свои слова так властно и решительно, будто спорный вопрос о догмате на Вселенском соборе решал.

  - Изгидошася?.. Ты говоришь: "изгидошася"...- начал было отвечать ему смущенный нежданным вопросом поповец.- А ну-ка, сам скажи мне, что такое означают те святые словеса Давыдовы?

  - Изгидошася...- решительно сказал дрождник, будто тем словом все писание истолковал.

  - Да что ж такое означает то слово "изгидошася"? - приставал рьяный в словопрениях молодой, но много начитанный поповец.

  - То и означает, что прокляты дрожди. Одно слово -

  "изгидошася"... Понимаешь али нет?- Толковал свое дрождник.- Изгидошася - проклято значит. Вот тебе и сказ.

  И доспорились до раздраженья, особливо молодой. Глаза горят, лицо пылает, кулаки сжаты, а что такое "изгидошася", ни тот, ни другой не разумеют.

  Таковы у раскольников богословские прения. Только и толков, только и споров, что можно ли квашню на хмелевых дрождях поставить, с кожаной аль с холщовой лестовкой следует богу молиться, нужно ли ради души спасения гуменцо на макушке выстригать. А чаще и больше всего споров ведется про антихриста, народился он, проклятый, или еще нет, и каков он собой: "чувственный", то есть с руками, с ногами, с плотью и с кровью, или только "духовный" - невидимый и неслышимый, значит духом противления Христу и соблазнами рода человеческого токмо живущий...

  Много таких споров, много и толков сыздавна идет на Руси середи простого народа... А сколько иногда в тех спорах бывает ума, начитанности, ловкости в словопрениях, сколько искусства!.. И весь этот народный ум дрождями, лестовками да антихристом занят!..

  Сошел сверху Герасим Силыч, подал деньги Смолокурову. Долго разглядывал Марко Данилыч принесенные бумажки. И меж пальцев-то тер их, и на свет-то смотрел, и, уверившись, наконец, что бумажки годны, сунул их в бумажник, а Чубалову отдал вексель. Взял Герасим Силыч вексель, с начала до конца внимательно два раза прочел его и, уверившись в подлинности, надорвал.

  - Ужо, после вечерни, приказчика с записочкой пришлю,- молвил Марко Данилыч Чубалову.- С ним товар-от и отпусти.

  Пошел было Смолокуров из лавки вон, но у дверей на ворох подержанных книг гражданской печати наткнулся.

  - Это что у тебя за хлам такой? - спросил он Чубалова.

  - Да так... Всякая всячина, разрозненные больше. А впрочем, есть хорошие книжки,- молвил Герасим Силыч.

  - А я и не знал, что ты беззастежными (Беззастежными раскольники зовут книги не духовного содержания, переплетаемые обыкновенно без застежек.) торгуешь,- заметил Смолокуров.

  - Не торгую, а есть,- отвечал Чубалов.- А ежели под руку что попадется, отчего же и не взять. И на них ину пору охотники бывают...

  Посмотрел Марко Данилыч, видит - одни не при нем писаны (На иностранных языках.), другие что-то больно мудрены... Несколько путешествий попалось, историй. Вспомнил, что Дунюшкин учитель такие советовал ей покупать, вспомнил и то, что она их любит. Отобрал дюжины две, спросил у Чубалова:

  - Что возьмешь?

  - Все чехом берите - уступлю,- молвил Чубалов, небрежно переглядывая отобранные Смолокуровым книги .

  - Сколько всех-то? - спросил Марко Данилыч.

  - За сотню наберется,- отвечал Чубалов.

  - Сколько станешь просить? - прищурясь и похлопывая ладонью по книгам, спросил Смолокуров.

  - А вы что пожалуете? - в свою очередь, спросил Герасим Силыч.

  - Рублик.

  - Что это вы, Марко Данилыч? - усмехнулся Чубалов.- По копейке за книгу, да еще и помене того жалуете! Нет, сударь, ежели теперича на подвертку свечей их продать аль охотникам на ружейны патроны, так и тут больше пользы получишь. Дешевле пареной репы купить желаете!.. Ведь тоже какие ни на есть книги... Тоже бумага, печать, переплет... Помилуйте!..

  - Да что тебе в них? Место ведь только занимают... С ярманки поедешь, за провоз лишни деньги плати, вот и вся тебе польза от них,- говорил Марко Данилыч, отирая о полы сюртука запылившиеся от книг руки.- Опять же дрянь все, сам же говоришь, что разрознены... А в иных, пожалуй, и половины листов нет.

  - Не все же без листов, не все и разбиты; есть тоже и цельные,- сказал Чубалов.- И много занятных книжек тут. Вот вы как-то мне говорили, что любите путешествия по разным землям на досуге почитывать. Вот вам "Омаровы путешествия" две части,- говорил Герасим Силыч, хлопнув книга о книгу.- А вот вам и "Путешествие младого Костиса". Вот, коли в угоду, театральная, вот и романы (Грамотное простонародье и даже захолустное чиновничество, особливо вышедшее из семинарий, всегда говорит роман вместо роман. И это идет с прошлого века. Некто из духовных отец, в прошлом еще столетии писал, впрочем, "келейне", что следует говорить "роман", дабы отличить название богомерзкого писания от христианского имени Роман.).

  "Садовник городской и деревенский", по части цветков, значит, а вот "Коновал городской и деревенский" - книга полезная, ежель у кого лошадка захворает... "Торжество благодеяния" ( "Омаровы путешествия", 2 части. Москва, 1819, и "Путешествия младого Костиса", Спб, 1801. Обе мистического содержания. Сочинение Эккартсгаузена. Остальные книги прошлого столетия, не мистические. ).

  Все полезные книги, занимательные. А французских-то сколько! Может, из них которые и редкостные. Ежели на знающего человека - так хорошие деньги можно взять.

  - Мне их и даром не надо. На кой шут?.. Кому читать-то? - сказал Марко Данилыч.

  - Это уж ваше дело,- молвил Чубалов, продолжая вынимать книгу за книгой.- А все ж таки хоша книга и французская, ее за копейку не купишь. Кого хотите спросите...

  - Да ты говори толком, настоящую, значит, цену сказывай,- прервал его Смолокуров.

  - Рубликов двадцать надо бы за весь-от короб получить,- склонив немножко на сторону голову и смотря прямо в глаза Марку Данилычу, вполголоса промолвил Герасим Силыч.

  - С ума ты спятил? - вскрикнул Смолокуров и так вскрикнул, что все, сколько ни было в лавке народу, обернулись на такого сердитого покупателя.- По двугривенному хочешь за дрянь брать,- нимало тем не смущаясь, продолжал Марко Данилыч.- Окстись, братец!.. Эк что вздумал!.. Ты бы уж лучше сто рублев запросил, еще бы смешней вышло... Шутник ты, я вижу, братец ты мой... Да еще шутник-от какой... На редкость!

  - Какая же ваша-то настоящая цена будет? - спросил Чубалов.

  - Сказана цена, полушки не накину,- отвечал Марко Данилыч.

  - За десять рубликов извольте получать, ежели угодно...- сказал Чубалов.

  - Нет, брат, видно с тобой пива не сваришь, да и мне не время у тебя проклажаться. Щи, говорю тебе, простынут... Прощай, Герасим Силыч... Так я около вечерень за иконами-то пришлю. С запиской. Без записки никому не отдавай.

  И пошел было вон из лавки.

  - Да купите книжки-то, Марко Данилыч,- удержал его Чубалов.- Поверьте слову, хорошие книжки. С охотника, ежели б подвернулся - втрое бы, вчетверо взял... Вы посмотрите "Угроз Световостоков" ("Угроз Световостоков", 30 небольших книжек, сочинения Юнга Штиллинга, Спб, 1806-1816. Мистическая.) - будь эти книжки вполне, да за них мало бы двадцати рублей взять, потому книги редкостные, да вот беда, что пять книжек в недостаче... Оттого и цена им теперь другая.

  Снова пошли торговаться и долго торговались. Наконец, Марко Данилыч весь короб купил, даже с французскими. "В домашнем обиходе на что-нибудь пригодятся,- сказал он.- Жаль, что листики маловаты, а то бы стряпухе на пироги годны были".

  В купленном коробе нашлось довольно мистических книг, выходивших у нас в екатерининское время и особенно в начале нынешнего столетия. Тогда не только печатались переводы Бема, Ламотт-Гион, Юнга Штиллинга, Эккартсгаузена, но издавался даже особый мистический журнал "Сионский вестник".

  Все это хоть и было писано языком затемненным, однако в большом количестве проникало в полуграмотное простонародье. Городские и деревенские грамотеи читали те книги с большой охотой, нравилось им ломать голову над "неудобь понимаемыми речами", судить и рядить об них в дружеских беседах, толковать вкривь и вкось. В искреннем убежденье полагали грамотеи, что, читая те книги, они проникают в самую глубину человеческой мудрости. И теперь еще можно найти в каком-нибудь мещанском или крестьянском доме иные из тех книг, ставших большой редкостью. Особенно эти книги держатся у молокан да у приверженцев разных отраслей хлыстовщины. Иные, начитавшись тех книг, вступали в "корабли людей божиих" (Так называются общины хлыстов.). Хлыстовские учители и пророки, в исступленных своих речах и в писанных сочинениях, ссылались на те книги (Например, Василий Радаев, христос арзамасских хлыстов, в 1849 году писал к приходскому священнику села Мотовилова, ссылаясь на "сочинения госпожи Гион". У хлыстов московских, рязанских, калужских, самарских находили названные здесь книги, а также: "Облако над святилищем" Эккартсгаузена, Спб, 1803, ''. "Ключ к таинствам натуры", его же, 4 части, сочинение, имевшее два издания в Петербурге в 1804, 1820 и 1821 годах. "Тоска по отчизне", сочинение Юнга Штиллинга, в переводе Дубянского, Спб. 1816. "Победная повесть", также Юнга Штиллинга, Спб. 1815. "Изъяснение на апокалипсис" г-жи Гион, Москва, 1816, и другие. У молокан те книги также в большом почете.).

  Начитавшиеся "Сионского вестника" образовали даже особую секту "Сионскую церковь" или "Десных христиан". Эти десные христиане зовутся также и "лабзинцами", по имени издателя того журнала, сосланного в Симбирск.

  Привез Марко Данилыч короб на квартиру и тотчас Дуню позвал. Вышла она к отцу задумчивая, невеселая.

  - Что ты все хмуришься, голубка моя?.. Что осенним днем глядишь? - с нежностью спрашивал у дочери Марко Данилыч, обнимая ее и целуя в лоб.- Посмотрю я на тебя, ходишь ты ровно в воду опущённая... Что с тобой, моя ясынька?.. Не утай, молви словечко, что у тебя на душе, мое сокровище.

  - Скучно, тятенька... Домой бы скорее,- склоняя русую головку на отцовское плечо, тихо, грустно промолвила Дуня.

  - Послезавтра беспременно выедем,- гладя дочь по головке, сказал Марко Данилыч.- Да здесь-то с чего на тебя напала скука такая? Ни развеселить, ни потешить тебя ничем невозможно... Особенных мыслей не держишь ли ты каких на уме?.. Так скажи лучше мне, откройся... Али не знаешь, каково я люблю тебя, мою ластушку?

  - Знаю, тятя, знаю,- крепко прижимаясь к отцу, вполголоса молвила Дуня.

  - Зачем же таишься? Верно, есть что-нибудь на душе,- заботливо говорил Марко Данилыч, смущенный словами дочери.

  - Ничего нет,- потупя глаза, ответила Дуня.- Просто так, скучно...

  - А я тебе от скуки-то гостинца привез, молвил Марко Данилыч, указывая на короб.- Гляди, что книг-то,- надолго станет тебе. Больше сотни. По случаю купил.

  Недоверчиво взглянула Дуня на закрытый короб. Речи Марьи Ивановны о книгах припомнились ей. Однако же велела перетащить короб к себе в комнату.

  Только что отобедали, Дуня за книги. Стала разбирать их.

  "Французская, еще французская,- откладывая первые попавшиеся под руку книги, говорила она сама с собой...- Может быть, тут и такие, про которые Марья Ивановна поминала... Да как их узнаешь? И как понять, что в них написано?.. "Удольфские таинства", роман госпожи Коттень... Роман!"

  И с отвращением бросила в сторону книгу. "Опять роман, опять... опять,- продолжая кидать в угол книги, думала Дуня.- И на что это тятенька накупил их?.. Яд, сети, раскинутые врагом божиим.- Так говорила Марья Ивановна... В руки не возьму их!.. Выкинуть либо в печке сжечь!.. Праху чтоб от них не осталось!.. Комедия, комедия - все театральные... Такие же!.. Была я в театре, глядела, слушала... И там все про нечистую любовь говорится... Вот тетенька-то Дарья Сергевна говорит, что театр поставлен бесам на служенье... Верно это она говорит, верно.. Сама Марья Ивановна то же скажет... Да, бесы, бесы, враги божии!.. Они, они!.."

  И полетели в угол театральные книги.

  "Домашний лечебник"... Эта пригодится, ежели кто занеможет когда... "Полная поваренная книга",- отдам тетеньке, ей пригодится... "История Елизаветы, королевы Английской",- можно будет прочитать... "Лейнард и Термильд, или Злосчастная судьба двух любовников..." (Книги, напечатанные в конце прошлого столетия.).

  Молча разорвала книгу и молча метнула обрывки ее под диван.

  "Зачем накупил таких? Зачем?.. Книги все пагубные!.. От врага!.. Грешно и в руки их брать... Это еще что? Путешествия,- ну, вот это хорошо, за это тяте спасибо... Путешествие в Западную Индию ,- прочитаю... "Путешествие г. Вальяна... с картинками".

  И, взглянув затем на одну книгу, вскочила со сту