Главная » Книги

Марриет Фредерик - Мичман Изи, Страница 7

Марриет Фредерик - Мичман Изи


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12

руль, а наш герой принялся замывать кровяные пятна, затем подмел судно, которое было усеяно виноградными листьями и разным сором, и, наконец, уселся рядом с Гаскойном.
   - Теперь, - сказал он, - когда палубы подметены, пора бы свистать к обеду. Я посмотрю, нет ли чего съестного в ларе.
   Джек открыл ларь и нашел в нем хлеб, чеснок, свинину, бутылку водки и кувшин вина.
   - Значит, падроне все-таки исполнил свое обещание.
   - Да, и не соблазни ты его своим золотом, он был бы еще жив.
   - На это я отвечу, что если б ты не посоветовал уплыть на сперонаре, он был бы еще жив.
   - А если б ты не дрался на дуэли, мне бы не пришлось, давать такой совет.
   - А если бы боцману не пришлось возвращаться на корвет без штанов в Гибралтаре, у меня не было б дуэли.
   - А если б ты не поступил на корвет, боцману не пришлось бы разгуливать без штанов.
   - А если б мой отец не был философом, я не поступил бы на корвет, так что виноват мой отец, - это он убил четырех человек. Рассуждения - хорошая вещь; теперь, когда мы решили вопрос, давай обедать.
   После обеда Джек отправился на нос и увидел впереди землю.
   - Нам не стоит высаживаться в маленьком городишке, - сказал Гаскойн. - Или пристанем где-нибудь в безлюдном месте и потопим сперонар или пойдем в большой город.
   - Обсудим этот пункт, - сказал Джек.
   - А пока возьмись-ка ты за руль, у меня рука устала. Да и плечо что-то саднит, надо осмотреть рану.
   Рана, как мы уже заметили, была легкая. Гаскойн снова взялся за руль, а Джек осмотрел ему плечо и промыл рану водкой.
   - Что же, однако, мы будем делать? - сказал он. - Сойдем со сперонара ночью и затопим его или пойдем в какой-нибудь город?
   - Если мы пойдем в Палермо, то встретим множество судов и лодок, которые задержат нас, а если мы высадимся на суше, то встретим множество народа, который задержит нас.
   - Знаешь, Джек, я бы не прочь вернуться на "Гарпию"; довольно с меня плавания.
   - Мои плавания очень неудачны, - отвечал Джек, - они полны приключений, но я еще не пробовал плавать на берегу. Я думаю, что если мы попадем в Палермо, то избавимся от затруднений.
   - Ветер крепчает, Джек, - заметил Гаскойн, - пожалуй, будет шквал.
   - Приятно слышать, я знаю, что такое шквал, когда не хватает рук. Одно утешительно, что на этот раз нас не унесет от берега.
   - Да, но может разбить о берег. Послушай, Джек, судно не может нести полный парус; надо спустить его и взять на рифы и чем скорее, тем лучше. Ступай на нос и спусти парус, а затем я тебе помогу.
   Джек так и сделал, но парус попал в воду, и он не мог его вытащить. Гаскойн помог ему справиться. Они зарифили парус, но не могли поднять его; когда Гаскойн оставлял руль, чтобы помочь Джеку, парус наполнялся; когда же он брался за руль и старался взять галс, у Джека не хватало силы поднять парус. Ветер быстро крепчал и волнение усиливалось; солнце зашло, и с полу поднятым парусом они не могли брать галсов, но вынуждены были нестись прямо на берег. Сперонар мчался, взлетая на гребни волн и показывая почти до половины свой киль; луна уже взошла, и при ее свете они могли видеть, что берег, окаймленный белой полосой пены, находится не далее пяти миль.
   - Во всяком случае, нас не обвинят, что мы бежали с судном, - заметил Джек, - потому что оно бежит с нами.
   - Да, - отвечал Гаскойн, налегая изо всей силы на руль, - оно закусило удила.
   - Я бы тоже не прочь закусить, - сказал Джек, - так как чертовски проголодался. Что ты на это скажешь, Нэд?
   - Охотно, - отвечал Гаскойн. - Но знаешь, Изи, это, пожалуй, будет наша последняя закуска.
   - В таком случае надо закусить получше. Но почему ты так думаешь, Нэд?
   - Через полчаса или около того мы будем на берегу.
   - Так что же, ведь мы и хотим туда попасть?
   - Да, но при таком волнении лодку, пожалуй, разобьет вдребезги о камни.
   - В таком случае у нас не будут спрашивать о ней или об ее экипаже.
   - Совершенно верно; но с прибоем шутки плохи; нас, пожалуй, разобьет так же, как и лодку, даже вплавь не спасешься. Если бы удалось найти бухту или отлогий берег, то можно бы было выбраться благополучно.
   - Ну, - возразил Джек, - я недолго был в море и мало понимаю в этих вещах. Меня уносило от берега, но еще никогда не приносило на берег. Может быть, ты и прав, но я не вижу большой опасности - старайся только править на отлогий берег.
   - Это я и стараюсь делать, - отвечал Гаскойн, который был уже четыре года в море и хорошо понимал опасность их положения.
   Джек протянул ему большой ломоть хлеба со свининой.
   - Спасибо, я не могу есть.
   - Я могу, - возразил Джек, набивая рот. Джек ел, пока Гаскойн правил, а сперонар летел к берегу с почти ужасающей быстротой. Он мчался, как стрела, с волны на волну и точно смеялся над яростью валов, верхушки которых поднимались выше его узкой кормы. Они находились на расстоянии мили от берега, когда Джек кончил свой ужин и, любуясь на белую пену прибоя, воскликнул:
   - А ведь, ей Богу, красиво!
   "Он ничуть не беспокоится, - подумал Гаскойн, - по-видимому, он не имеет никакого представления об опасности".
   Затем он прибавил вслух:
   - Вот что, дружище, через несколько минут мы будем у берега, через несколько минут мы будем на скалах, я буду продолжать править; но может быть нам не суждено больше встретиться, потому простимся, и да поможет тебе Бог.
   - Гаскойн, - сказал Джек, - ты ранен, а я нет; у тебя онемело плечо, и ты едва можешь пошевелить левой рукой. Я могу провести на скалы не хуже, чем ты. Ступай на нос, там больше шансов спастись. Кстати, - прибавил он, подымая пистолеты и засовывая за пазуху, - я их не брошу; они оказали нам хорошую услугу. Гаскойн, дай мне руль.
   - Нет, нет, Изи.
   - А я говорю дай, - возразил Джек резким тоном, вырывая руль, - силы у меня довольно, и я во всяком случае сумею держать на берег. Ступай на нос и говори мне оттуда, куда править.
   Гаскойн решил, что это и впрямь будет лучше для них обоих, и потому повиновался. Он отправился на нос и стал всматриваться в скалы, которые то исчезали под бурными волнами, то снова показывались, когда волны отступали. Он заметил прямо перед собой расселину и подумал, что если лодка направится в нее, то они могут спастись; нигде в другом месте спасение казалось невозможным.
   - Чуть-чуть право руля - вот так. Так и держи - теперь лево, лево. Крепче - крепче, Изи, ради Бога. Так и держи, берегись реи, не подымай головы - держись.
   В это мгновение сперонар влетел в широкую расселину в скале; это было их счастье, так как если б он ударился о скалу снаружи, то без сомнения разбился бы вдребезги. Расселина была немногим шире лодки, и когда волны ворвались в нее, рея сперонара качнулась вперед и назад с огромной силой, так что если бы Джек не был предупрежден, она выбросила бы его за борт па неизбежную гибель; но он успел наклониться и избежал удара. Когда волна отступила, лодка осталась в скале; но следующий вал продвинул ее вперед и в то же время наполнил водою. Нос лодки был теперь на несколько футов выше кормы, где находился Джек; от тяжести воды лодка переломилась, Джек уцепился за рею, а корму унесло с обратной волной.
   Джек должен был напрягать все свои силы, чтобы удержаться, когда новая волна подхватила его и понесла вверх, но он знал, что его жизнь зависит от того, удастся ли ему удержаться за рею, и не выпустил ее, хотя волна покрыла его с головой. Когда волна отступила, он успел пробраться на нос, который крепко засел в узком конце расселины. Следующая волна была не особенно велика и даже не сбила его с ног, так как он продвинулся уже довольно много вперед. Он стал карабкаться на скалу и, взглянув вверх, заметил Гаскойна, который протягивал руку, чтобы помочь ему выкарабкаться наверх.
   - Ну, - сказал Джек, отряхивая с себя воду, - вот мы и на берегу, наконец. Я не мог представить себе ничего подобного. Обратное движение воды так сильно, что чуть не вывернуло мне руки из суставов. Счастье, что я отправил тебя с твоим раненым плечом на нос! Кстати, теперь, когда все кончилось, и ты сам видишь, что я прав, ты извинишь мне мою резкость.
   - Тебе нечего извиняться в том, что ты спас мне жизнь, Изи, - отвечал Гаскойн, дрожа от холода, - я уверен, что никто кроме тебя не подумал бы об этом в такую минуту.
   - Надо посмотреть, сухи ли патроны, - сказал Джек, - я положил их в мою шляпу.
   Джек снял шляпу и убедился, что патроны не пострадали.
   - Ну, Гаскойн, что же мы предпримем?
   - Право, не знаю, - отвечал Гаскойн.
   - Тогда давай сядем и обсудим этот пункт.
   - Ну, нет, спасибо. Я замерз до полусмерти; лучше пойдем.
   - И то ладно, - сказал Джек, - подъем чертовски крутой, но я могу обсуждать на обрыве или под обрывом, мокрый или сухой, потому что, как я уже говорил тебе, Нэд, мой отец философ, и я тоже философ.
   - Клянусь небом, ты действительно философ, - отвечал Гаскойн, и они тронулись в путь.
  

ГЛАВА XVIII

в которой наш герой следует, своей судьбе

   Наш герой и его товарищ взобрались на обрыв и присели отдохнуть после тяжелого подъема. Небо было ясно хотя дул сильный ветер. Перед ними открылся широкий вид на прибрежье, осаждаемое сердитыми валами.
   - По моему мнению, Нэд, - сказал Джек, окинув взглядом обширное пространство бушующих вод, - мы счастливо выбрались оттуда.
   - Я согласен с этим, Джек; но, по моему мнению, нам не мешает выбраться и отсюда, потому что ветер прохватывает до костей. Пройдем немного внутрь страны, может быть отыщем какое-нибудь убежище.
   - Довольно трудно найти что-нибудь в такой темноте, - возразил наш герой. - Но как бы то ни было, сидеть ночью на ветру в мокром платье - положение не из самых приятных, и не мешает заменить его чем-нибудь лучшим.
   Они прошли сотню ярдов и стали спускаться - температура сразу заметно изменилась. Продолжая идти, они выбрались на дорогу, которая шла, по-видимому, вдоль берега, и пошли по ней, так как Джек справедливо заметил, что дорога должна куда-нибудь привести. Четверть часа спустя они снова услышали шум прибоя и увидели перед собой белые стены домов.
   - Ну, вот мы и пришли, - сказал Джек. - Спрашивается, пустит ли нас кто-нибудь ночевать или нам лучше укрыться на ночь под какой-нибудь лодкой на берегу.
   - Смотри же, Изи, - сказал Гаскойн, - на этот раз не показывай денег; то есть покажи только доллар и скажи, что это все, что у нас есть; или обещай, что заплатишь в Палермо. Если же нам не поверят, то мы должны добраться туда сами.
   - Как лают эти проклятые собаки! Я думаю, что на этот раз мы устроимся благополучно, Гаскойн; во всяком случае вряд ли мы похожи на таких людей, которых стоит ограбить; притом же у нас есть пистолеты. Будь покоен, я больше не покажу золота. Теперь же устроим наши дела. Возьми пистолет и половину золота - оно у меня в правом кармане - а доллары и мелочь в левом. Возьми и из них половину. У нас хватит серебра, чтобы обойтись, пока мы окажемся в безопасном месте.
   Затем Джек разделил в темноте деньги и отдал Гаскойну половину, а также один из пистолетов.
   - Что же, постучаться нам? Нет, лучше пройдем по деревне и посмотрим, нет ли тут гостиницы. А вон телега, полная соломы; что если мы заберемся в нее? Ведь в ней во всяком случае будет тепло.
   - Да, - отвечал Гаскойн, - и спать в ней гораздо лучше, чем в этих домишках. Я бывал раньше в Сицилии, и ты представить себе не можешь, как кусаются здешние блохи.
   Наши мичманы забрались в телегу, зарылись в солому или, точнее, в маисовые листья и вскоре заснули. Так как они не спали две ночи, то нет ничего удивительного, что они заснули крепко - так крепко, что когда два часа спустя владелец телеги, крестьянин, привезший в деревню несколько бочонков вина для отправки их морем на фелуке, запряг в телегу волов и, не подозревая о своем грузе, тронулся в путь, это нисколько не возмутило их покоя, хотя дороги в Сицилии не мощеные.
   Тряска и толчки не разбудили наших авантюристов, а только заставили их грезить, будто они плывут в лодке по бурному морю. Спустя два часа телега прибыла к месту назначения, крестьянин отпряг волов и увел их. Та же причина часто производит противоположные действия: внезапная остановка движения телеги возмутила покой наших мичманов; они повернулись в соломе, зевнули, расправили члены и проснулись. Гаскойн, у которого порядком болело плечо, первый пришел в себя.
   - Изи, - крикнул он, усевшись в телеге и встряхивая с себя листья.
   - Лево руля, - сказал Джек, еще не вполне проснувшись.
   - Проснись, Изи, мы не на море. Вставай и снимайся с якоря.
   Джек тоже уселся и взглянул на Гаскойна. Солома в телеге была так высоко наложена вокруг них, что они не могли ничего видеть из-за нее; они терли себе глаза, зевали и смотрели друг на друга.
   - Веришь ли ты в сны? - спросил Джек Гаскойна. - Мне привиделся престранный.
   - Мне тоже, - отвечал Гаскойн, - мне снилось будто телега скатилась в море и плывет по ветру в Мальту, и если принять в соображение, что она была сделана вовсе не для этой службы, то справлялась она с нею очень хорошо. А ты что видел?
   - А я видел, будто мы проснулись и оказались в том самом городе, откуда отплыл сперонар, и будто его жители нашли переднюю часть сперонара в скалах, узнали ее и подобрали один из наших пистолетов. Будто они задержали нас, утверждая, что мы были выброшены на берег в этой самой лодке, и спрашивая, куда девался ее экипаж, и они схватили нас в ту самую минуту, когда я проснулся.
   - Твой сон более походит на правду, чем мой, Изи, но все-таки, я думаю, что нам нечего бояться. Тем не менее нам не следует оставаться здесь; и мне кажется, что мы поступим разумно, если разорвем на себе одежду: во-первых, мы больше будем походить на нищих, и, во-вторых, можем заменить наше платье местной одеждой и таким образом путешествовать, не возбуждая подозрений. Ты знаешь, что я довольно хорошо говорю по-итальянски.
   - Я готов разорвать на себе платье, если ты находишь это желательным, - сказал Джек, - да дай-ка мне твой пистолет, я хочу перезарядить их. Порох, наверное, подмок.
   Снарядив пистолеты и изорвав свои костюмы, молодые люди стали в телеге и осмотрелись.
   - Вот так штука! Что бы это значило, Гаскойн! Ночью мы были на берегу и среди домов, а теперь - куда к черту мы попали? Твой сон, кажется, правдивее, чем мой, потому что телега несомненно путешествовала.
   - Стало быть, мы спали, как мичманы, - отвечал Гаскойн. - Наверно она не могла уйти далеко.
   - Нас окружают холмы мили на две во все стороны. Наверное какой-нибудь добрый гений перенес нас внутрь страны, чтоб мы могли ускользнуть от родственников команды сперонара, - сказал Джек, глядя на Гаскойна.
   Впоследствии они узнали, что сперонар отплыл из того самого порта, куда они явились ночью и где забрались в телегу. Обломки сперонара были найдены, узнаны, и жители решили, что падроне и его команда погибли в волнах, и если бы они нашли мичманов и стали бы их расспрашивать, то весьма возможно, что у них возникли бы подозрения, последствия которых для наших героев могли быть очень неприятными. Но мичманам всегда везет.
   После тщательного осмотра они убедились, что находятся на открытой площадке, служившей, по-видимому, для молотьбы маиса, и что телега стоит под деревьями.
   - Здесь где-нибудь должен быть дом, - сказал Гаскойн, - я думаю, что мы найдем его за этими деревьями. Пойдем, Джек, ты, наверно, тоже голоден, как и я; попытаемся найти где-нибудь завтрак.
   Они прошли через рощу и на другой стороне ее увидели стену большого дома.
   - Отлично, - сказал Джек, - но все-таки сначала осмотримся. Это не ферма; этот дом, наверное принадлежит какому-нибудь важному лицу. Тем лучше - в нас признают порядочных людей, несмотря на наши разорванные платья. Я думаю, что нам нужно держаться за историю поездки с целью пострелять чаек.
   - Да, - отвечал Гаскойн, - я не могу придумать ничего лучше. Впрочем, англичан хорошо принимают в Сицилии; наши войска стоят в Палермо.
   - Да?.. Но постой, что это? Женский крик! Да, клянусь небом! Идем, Нэд.
   Они бросились к дому, вбежали в подъезд и ворвались в комнату, откуда раздавались крики. Какой-то пожилой джентльмен отбивался здесь от двух молодых людей, которых две дамы, старуха и молодая девушка, старались оттащить от него. Когда наш герой и Гаскойн ворвались в комнату, старик упал навзничь, а молодые люди, оттолкнув женщин, готовились пронзить его шпагами. Джек схватил одного из них за ворот и приставил к его виску пистолет; Гаскойн сделал то же с другим. Картина была самая драматическая. Женщины бросились к старику и помогли ему подняться; двое нападающих, захваченные врасплох, опустили шпаги и с гневом и страхом смотрели на мичманов и их пистолеты. Старик и женщины были также изумлены этой неожиданной помощью. Несколько секунд длилось молчание.
   - Нэд, - сказал, наконец, Джек, - скажи этим молодцам, чтобы они бросили шпаги, иначе мы выстрелим.
   Гаскойн сказал им это по-итальянски, и те повиновались. Мичманы овладели шпагами и выпустили молодых людей.
   Наконец старик нарушил молчание.
   - По-видимому, синьоры, провидению не угодно было, чтоб вы совершили бессмысленное и жестокое убийство. Не знаю, кто эти люди, так неожиданно явившиеся мне на помощь, но думаю, что не только я, но и вы будете благодарить их, когда одумаетесь, за то, что они избавили вас от угрызений совести. Вы можете идти, господа; вы, дон Сильвио, действительно разочаровали меня; благодарность должна бы была удержать вас от такого преступления. Вы, дон Сципио, на ложном пути; и во всяком случае вели себя неблагородно, нападая вдвоем на старика. Возьмите ваши шпаги, господа, и постарайтесь найти для них лучшее употребление. Против дальнейших покушений я приму меры.
   Гаскойн, понимавший его слова, отдал шпагу молодому человеку, от которого отобрал ее; наш герой последовал его примеру. Молодые люди вложили шпаги в ножны и вышли из комнаты, не сказав ни слова.
   - Кто бы вы ни были, вы спасли мне жизнь, и я благодарю вас и считаю себя вашим должником, - сказал старик, бросив взгляд на внешность наших мичманов.
   - Мы офицеры английского флота, - ответил Гаскойн, - мы потерпели крушение ночью и бродили в темноте, отыскивая помощи, пищи и возможности добраться до Палермо, где мы найдем друзей и средства, чтобы привести себя в приличный вид.
   - Неужели ваш корабль потерпел крушение? - сказал сицилиец. - И много людей погибло?
   - Нет, наш корабль стоит на Мальте; а мы предприняли прогулку в лодке, были унесены ветром и выброшены на здешний берег. В удостоверение моих слов могу показать вам наши пистолеты с королевским клеймом, а что мы не нищие, показывает это золото.
   Гаскойн вынул из кармана несколько дублонов, а Джек заметил:
   - Я думал, что мы будем показывать только серебро, Нэд.
   - Мне вовсе не нужно доказательств, - сказал старик, - ваш образ действий, ваши манеры и речь показывают мне, что вы те, за кого выдаете себя; но будь вы простые крестьяне, я все равно был бы обязан вам жизнью и вы могли бы располагать мною. Скажите мне, чем я могу быть вам полезен.
   - Дайте нам что-нибудь поесть, так как у нас давно крошки во рту не было, а затем мы, вероятно, попросим вас и о дальнейших услугах.
   - Вы, без сомнения, удивлены тем, что произошло, - сказал старик, - я расскажу вам обо всем позднее, а пока позвольте рекомендоваться: дон Ребьера де Сильва.
   - Недурно бы было, - сказал Джек, догадавшись о смысле последней фразы, - если бы этот Дон пригласил нас завтракать.
   - Он уже распорядился, - сказал Гаскойн, - потерпи немного.
   - Ваш друг не говорит по-итальянски? - спросил дон Ребьера.
   - Нет, дон Ребьера, он говорит только по-французски и по-испански.
   - Если он говорит по-испански, то моя дочь может беседовать с ним, так как она недавно приехала из Испании, где у нас есть родственники.
   Дон Ребьера повел их в другую комнату, куда был подан завтрак, которому наши мичманы воздали должную честь.
   - Теперь, - сказал дон Гаскойну, - я расскажу вам, как произошла сцена насилия, в которую вы, так счастливо для меня, вмешались. Но так как вашему другу будет скучно, то я попрошу донну Клару побеседовать с ним; моя жена немного говорит по-испански, а дочь, как я вам уже сообщил, только что приехала из этой страны, где по семенным обстоятельствам провела несколько лет.
   Как только явились донна Клара и донна Агнеса, Джек, раньше не обративший на них внимания, сказал самому себе: а ведь я где-то видел лицо этой девушки.
   Донна Клара предложила нашему герою пройтись по саду, и спустя несколько минут они сидели в беседке. Она довольно плохо говорила по-испански, но заменила незнакомые слова итальянскими, и Джек вполне понимал ее. Она рассказала, что ее сестра несколько лет тому назад вышла замуж за испанца; что еще раньше, чем началась война между Испанией и Англией, они отправились всей семьей повидаться с нею, что, собираясь вернуться на родину, они решили оставить Агнесу, ввиду ее слабого здоровья, на попечение се тетки, у которой имеется дочка приблизительно одних лет с нею; что она воспитывалась вместе с кузиной в монастыре близ Тарагоны и вернулась на родину два месяца тому назад; что судно, на котором она возвращалась вместе с семьей дяди, провожавшей ее до Генуи, было захвачено ночью английским кораблем; но офицер, завладевший судном, очень любезный молодой человек, отпустил их на другой же день со всеми вещами.
   "О-о, - подумал Джек, - то-то ее лицо показалось мне знакомым; это одна из тех девушек, которые прятались в уголку каюты - теперь-то мы позабавимся".
   В течение этого разговора, происходившего во время прогулки, донна Агнеса оставалась в нескольких шагах позади, время от времени срывая цветок и не принимая участия в беседе.
   Когда ее мать и наш герой уселись в беседке, она присоединилась к ним, и Джек обратился к ней с обычной учтивостью:
   - Мне совестно являться таким оборвышем в вашем обществе, донна Агнеса, но скалы вашего берега никого не милуют.
   - Вы оказали нам такую услугу, синьор, что мы не станем обращать внимания на такие пустяки.
   - Вы очень любезны, синьора, - отвечал Джек. - Не думал я утром, что мне так повезет, - хотя я и могу предсказывать судьбу, но только чужую, а не свою.
   - Вы можете предсказывать судьбу? - удивилась старая дама.
   - Да, мадам, я славлюсь этим - не угодно ли, я предскажу судьбу вашей дочери?
   Донна Агнеса взглянула на него и засмеялась.
   - Я замечаю, что молодая синьора не верит мне; а доказательство своего искусства я расскажу о том, что уже случилось с ней. Тогда синьора поверит мне.
   - Конечно, если вам удастся это, - отвечала Агнеса.
   - Будьте любезны показать мне вашу ладонь.
   Агнеса протянула свою маленькую ручку и Джек почувствовал такой прилив учтивости, что чуть не поцеловал се. Как бы то ни было, он удержался и, рассмотрев линии ладони, сказал:
   - Ваша мама сообщила мне, что вы воспитывались в Испании, вернулись на родину только два месяца тому назад, были захвачены и отпущены англичанами. Но, чтобы показать вам, что мне все известно, я расскажу подробности. Вы были на четырнадцатипушечном корабле не так ли?
   - Я не говорила об этом синьору! - воскликнула донна Клара.
   - Он был захвачен ночью без боя. Наутро англичане выломали двери каюты; ваш дядя и ваш кузен встретили их выстрелами из пистолетов.
   - Пресвятая Дева! - воскликнула Агнеса с удивлением.
   - Английский офицер был молодой человек, довольно невзрачный.
   - Ошибаетесь, синьор, он был очень недурен собой.
   - О вкусах не спорят, синьора. Вы страшно испугались и спрятались с вашей кузиной в уголку. Вы были - да, я не ошибаюсь - вы были еще неодеты.
   Агнеса вырвала у него руку и закрыла лицо.
   - Еvero, evero!
   Господи, откуда он это знает? Агнеса взглянула на нашего героя и внезапно воскликнула:
   - О, мама, это он, - теперь я узнаю, это он!
   - Кто, дитя мое? - спросила донна Клара, которая онемела от изумления, пораженная всеведением Джека.
   - Офицер, который взял нас в плен и был так любезен.
   Агнеса побежала в дом сообщить отцу, кто такой их гость, и хотя дон Ребьеро не кончил своего рассказа, он немедленно отправился поблагодарить Джека.
   - Я не думал, - сказал дон, - что вдвойне обязан вам, сэр. Прошу вас, располагайте мной, вы и ваш товарищ. Мои сыновья находятся в Палермо, и я надеюсь, что вы удостоите их своею дружбой, когда вам наскучит пребывание с нами.
   Джек отвечал учтивейшим поклоном, а затем, слегка пожав плечами, взглянул на свое платье, которое, по совету Гаскойна, изорвал в лохмотья, как будто желая сказать: "в таком виде не приходится долго оставаться здесь".
   - Я думаю, одежда моих братьев подойдет им, - сказала Агнеса отцу. - У нас ее много в гардеробе.
   - Если синьоры будут так снисходительны, что согласятся носить ее, пока не заменят своей.
   Мичманы вообще народ снисходительный. Они последовали за доном Ребьером и снизошли до чистых рубашек, принадлежавших дону Филиппу и дону Мартину.
   Снизошли также до их панталон, жилетов и курток, словом, до полных костюмов, которые пришлись им почти впору. Затем Джек возвратился в сад к дамам, которым рассказал о своем дальнейшем плавании на захваченном судне, а дон Ребьера закончил свою длинную историю Гаскойну.
   После обеда, когда семья, по местному обычаю, разошлась на отдых, Гаскойн и Джек, выспавшиеся в телеге на целую неделю, пошли в сад.
   - Ну, что, Нэд, - спросил Джек, - ты все еще желаешь вернуться на "Гарпию"?
   - Нет, - отвечал Гаскойн, - теперь наши дела поправились. А все-таки изрядную встряску мы испытали. Какое очаровательное создание эта Агнеса! Странно, что ты опять встретился с нею. Надоумило же нас явиться сюда!
   - Мы вовсе не являлись сюда, дружище, это судьба привезла нас в телеге. Могла бы привезти и на виселицу.
   - Ну, полно философствовать. Не хочешь ли послушать историю, которую рассказал мне дон?
   - С удовольствием, - пойдем в беседку.
   Они уселись в беседке, и Гаскойн рассказал историю дона Ребьера, которую мы сообщим в следующей главе.
  

ГЛАВА XIX

длинная история, которую читатель должен выслушать так же, как наш герой

   "Я уже сообщил вам мою фамилию и могу прибавить только, что это одна из самых знатных и богатых фамилий в Сицилии. Мой отец, человек слабого здоровья, не интересовался обычными развлечениями молодых людей. Окончив курс, он удалился в имение, принадлежащее нашей семье, в двадцати милях от Палермо, и всецело предался литературным занятиям.
   Так как он был единственным сыном, то родителям естественно, хотелось женить его. Если б он следовал собственным наклонностям, то отклонил бы этот проект, но он считал своей обязанностью согласоваться с их желанием и предоставил им выбор невесты. Они выбрали девицу хорошей фамилии и редкой красоты. Мне бы не хотелось отзываться о ней дурно, так как она моя мать, но невозможно рассказать мою историю, не упоминая об ее поведении. После свадьбы отец вернулся к своим занятиям, результаты которых приобрели ему репутацию человека с большим талантом и глубокими познаниями Но моя мать, не разделявшая его интересов, чувствовала себя забытой и пренебреженной: упоминаю об этом обстоятельстве, так как оно до некоторой степени извиняет ее поведение. Отец, ведший крайне замкнутую жизнь предоставил ей развлекаться, как знает. Человек добрый и снисходительный, но равнодушный ко всему, кроме своих занятий, он предоставлял ей полную свободу и готов был исполнить всякое ее желание. Ей стоило сказать только слово - отказа не было. Вы скажете, чего же еще ей было желать? Но женщины не выносят равнодушия, - тем более моя мать, гордившаяся своим происхождением и своей красотой и отлично понимавшая, что в основе снисходительности и уступчивости мужа лежит равнодушие человека, поглощенного своими занятиями, которых она, лишенная образования, не могла понять и оценить. В результате развилось равнодушие и даже презрение с ее стороны. Вообще, трудно себе представить менее удачный союз.
   Убедившись, что мой отец предпочитает свой кабинет и книги веселью и развлечениям, моя мать вскоре после моего рождения, которое случилось через десять месяцев после свадьбы, предоставила его самому себе и стала вести рассеянный образ жизни. Время шло, мне исполнилось пятнадцать лет, и я вернулся домой из школы, намереваясь поступить в военную службу. Разумеется, я мало знал, что происходило дома, но все-таки до моих ушей иногда долетали толки о моей матери - когда люди думали, что я их не слышу - причем об отце отзывались с сожалением, как о человеке, которого обманывают. Больше я ничего не знал, но и это было довольно для молодого человека, кровь которого кипела при мысли о пятне на фамильной чести. Я приехал к отцу - и застал его за книгами; явился к матери - и застал ее с духовником. Мне с первого взгляда не понравился этот человек; правда, он был хорош собой: высокий, белый лоб, большие огненные глаза, повелительные манеры, но в выражении его гордых презрительных глаз не было и намека на смирение и набожность. Он вероятно произвел бы на меня хорошее впечатление, если бы был командиром кавалерийского полка, но как священник казался совершенно не на месте. Вскоре я убедился, что он настоящий владыка дома. Моя мать к этому времени отказалась от светских развлечений и сделалась набожной. Я заметил между ними нечто большее обыкновенной дружбы, и не прошло и двух месяцев, как в моих руках были доказательства бесчестия моего отца. Моим первым побуждением было рассказать ему обо всем; но, подумав, я решил не говорить ему ничего, а попытаться уговорить мою мать дать отставку отцу Игнацио. Я воспользовался случаем, когда мы были наедине, чтобы выразить ей мое негодование и потребовать его немедленной отставки, обещая со своей стороны не разглашать об ее проступке. По-видимому, она испугалась и дала согласие, но я вскоре убедился, что духовник имел над ней больше власти, чем я. Убедившись, что все остается по-старому, я решился рассказать отцу. Я думал, что он будет действовать спокойно и тихо, но его бешенство не знало границ, и мне стоило большого труда помешать ему заколоть их обоих шпагой. В конце концов он ограничился тем, что выгнал отца Игнацио из дома самым позорным образом и объявил моей матери, чтобы она готовилась провести остатки дней своих в монастыре. Но он пал жертвой; три дня спустя, когда моя мать должна была по его распоряжению отправиться в монастырь, он внезапно заболел и умер. Вряд ли мне нужно пояснять, что он был отравлен, хотя это удалось установить только много времени спустя. Перед смертью он успел сделать распоряжение на случай события, которое мне и в голову не приходило. Он позвал другого духовника, который выслушал его заявление и внес в завещание. Моя мать осталась дома, и отец Игнацио имел нахальство явиться к ней. Я приказал ему убираться, но он отказался. Я приказал слугам вытолкать его вон. Я объяснился с моей матерью, которая заявила, что у меня вскоре будет брат и сонаследник. Я сказал, что не могу признать его сыном моего отца. Она выразила свое бешенство в самых горьких проклятиях, а немного погодя оставила дом и удалилась в другое наше имение, где стала жить по-прежнему с отцом Игнацио. Спустя четыре месяца я получил формальное уведомление о рождении брата, но так как в завещании моего отца оказалось его заявление, что, зная о вине моей матери и имея в виду возможные последствия, он торжественно объявляет перед Господом, что уже в течение нескольких лет он не сближался с нею, как муж с женою, то я не особенно беспокоился об этом уведомлении. Я ответил только, что так как ребенок принадлежит церкви, то мне кажется всего лучше посвятить его ее служению.
   Я скоро испытал на себе мстительность своей матери и ее возлюбленного. Однажды ночью на меня напали бандиты, и только благодаря случаю я не был убит, а отделался тяжелой раной.
   Против покушения этого рода я принял меры предосторожности, но попытки погубить меня не прекращались. Из соседнего монастыря бежала молодая монахиня, и под окном ее кельи была найдена моя шляпа. Против меня было возбуждено преследование, но мне удалось установить свое alibi.
   Молодой человек знатной фамилии был найден убитым. В груди его оказался мой стилет, и мне стоило большого труда доказать свою невинность.
   Несколько времени спустя был убит один влиятельный человек, отец того самого дона Сципио, которого вы обезоружили; бандиты были схвачены и заявили, что это я нанял их. Я защищался, как умел, но король наложил на меня тяжелый штраф и изгнание. Я сидел за обедом, когда получил его приказ, мой верный слуга Педро прислуживал мне. Аппетита у меня не было, я спросил вина, Педро пошел к буфету, находившемуся за моей спиной. Случайно я поднял голову и увидел в большом зеркале на противоположной стене фигуру моего слуги, сыпавшего какой-то порошок в стакан с вином, которое он собирался подать мне. Мне разом вспомнилась шляпа, найденная под окном монахини, и стилет в груди молодого человека.
   Слуга поставил передо мной стакан. Я встал, запер дверь на замок и, обнажив шпагу, обратился к нему:
   - Негодяй! Я знаю тебя; на колени - пришел твой последний час.
   Он побледнел, задрожал и упал на колени.
   - Теперь, - продолжал я, - предоставляю тебе на выбор: или выпей этот стакан вина, или я проткну тебя шпагой.
   Он медлил, но я приставил шпагу к его груди и даже вонзил острие на четверть дюйма в его тело.
   - Пей, - крикнул я, - или моя шпага исполнит свой долг.
   Он выпил и хотел выйти из комнаты.
   - Нет, нет, - сказал я, - ты останешься здесь, пока вино произведет свое действие.
   Он умолял позвать священника, и я послал за моим духовником. В его присутствии он признался, что был агентом моей матери и отца Игнацио в их попытках выставить меня виновником различных преступлений. Сильное рвотное отсрочило его смерть; он был отвезен в Палермо и дал там показание прежде, чем умер.
   Когда это сделалось известным, король отменил свой приговор. Моя мать была заключена в монастырь, где умерла, надеюсь, в мире; а отец Игнацио бежал в Италию, и вскоре меня известили, что он умер.
   Избавившись таким образом от своих главных врагов, я счел себя в безопасности. Я женился, но еще до рождения моего старшего сына мой брат достиг совершеннолетия и потребовал свою часть наследства. Я бы охотно уступил ему часть своего состояния как единоутробному брату, но не мог переварить мысли, что сын отца Игнацио, столько раз покушавшегося на мою жизнь, будет в случае моей смерти наследником моего титула и моих имений. Возник процесс, который кончился в мою пользу. Это послужило поводом к неумолимой вражде. Брат не хотел вступать ни в какое соглашение и преследовал меня, нередко угрожая моей жизни. Наконец, он погиб от рук своих агентов, принявших его за меня. Он оставил вдову и сына, дона Сильвио, без всяких средств к существованию. Я назначил вдове пенсию, а сыну дал тщательное воспитание, но он, как видно, наследовал ненависть отца.
   Вчера уехали мои сыновья, гостившие здесь два месяца. Сегодня утром ко мне явились дон Сильвио и дон Сципио и, обвинив меня в убийстве их отцов, обнажили шпаги и хотели убить меня. Жена и дочь, услышав шум, прибежали ко мне на помощь - остальное вы знаете".
  

ГЛАВА XX

в которой наш герой попадает в кандалы

   Размеры нашей повести не позволяют нам сообщить подробно обо всем, что происходило в течение двух недель, проведенных нашим героем у дона Ребьера. Дон относился к нему и Гаскойну, как к родным сыновьям. Дамы были не менее внимательны. Агнеса, естественно обнаруживала предпочтение или пристрастие к Джеку, и между ними возникло чувство, которое если и не было любовью, то было очень близко к ней; но оба они были еще слишком молоды, чтобы думать о браке, и хотя охотно гуляли и болтали, смеялись и шутили друг с другом, но всегда приходили вовремя домой обедать. При всем том молодой девушке казалось, что она предпочитает нашего героя даже своим братьям, а Джек находил, что это самая милая и очаровательная девушка, какую он когда-либо встречал. Прожив здесь две недели, наши мичманы простились с хозяевами и отправились на мулах, увешанных бубенчиками, в Палермо. Старая донна поцеловала их на прощанье, дон осыпал пожеланиями счастья, а у донны Агнесы дрожали губы, когда она прощалась с ними; когда же они уехали, она ушла в свою комнату плакать. Джек тоже был грустен - они оба не подозревали до прощальной минуты, как привязались друг к другу.
   - Послушай, Изи, - сказал Гаскойн после довольно продолжительного молчания, - будь я на твоем месте, будь я любим такой очаровательной девушкой, я бы никогда не расстался с нею.
   - Любим ею, Нэд! - возразил Джек. - С чего ты взял?
   - Это очевидно, она только и жила в твоем присутствии. Всякий раз, как тебя не было, она не говорила ни слова и сидела грустная, как больная обезьяна; а лишь только ты появлялся, становилась лучезарной, как солнце, веселой и оживленной.
   - Я думал, что влюбленные всегда грустны, - сказал Джек.
   - Да, когда они в разлуке.
   - Ну вот, я в разлуке с нею, и мне очень грустно, значит, по-твоему, я влюблен. Но разве можно быть влюбленным и не знать этого?
   - Право, не знаю, Джек; сам я еще никогда не был влюблен, но видал многих. Моя очередь еще придет. Говорят, у всякого есть своя суженая, надо только ее найти. Я думаю, что ты нашел свою суженую, - голову дам на отсечение, что сейчас она плачет.
   - Ты в самом деле так думаешь, Нэд? Едем назад - бедняжка Ангеса - едем назад; я чувствую, что люблю ее, и скажу ей это.
   - Вздор! Теперь поздно! Надо было раньше сказать, когда вы гуляли в саду.
   - Да я тогда не знал. Ну, хорошо, если ты думаешь, что возвращаться нелепо, то я напишу ей из Палермо.
   Поздно вечером наши авантюристы прибыли в Палермо. Они остановились в гостинице, и Гаскойн немедленно написал от имени обоих дону Ребьере, уведомляя его об их благополучном прибытии и выражая благодарность за его ласку; а Джек сочинил по-испански послание Агнесе, в котором клялся, что ни время, ни прилив, ни вода, ни воздух, ни небо, ни земля, ни старший лейтенант, ни разлука, ни даже сама смерть не помешают ему вернуться и жениться на ней при первом удобном случае, и умолял ее отказывать тысячам женихов, которые будут добиваться ее руки, так как он вернется непременно, - когда именно, он не сообщил.
   Письма эти были вручены проводнику, который должен был вернуться с мулами. Он получил при этом щедрую награду; и так как наш герой наказывал ему беречь письмо, то итальянец естественно заключил, что письмо следует передать потихоньку; так он и сделал, улучив минутку, когда Агнеса гуляла в саду, думая о нашем герое. Агнеса убежала с письмом в беседку, прочла его раз двадцать, поцеловала его раз двадцать и, наконец, спрятала на своей груди. Письмо было написано на плохом испанском языке и достаточно нелепо по содержанию, но она нашла его восхитительным, поэтическим, классическим, сентиментальным, убедительным, красноречивым, неопровержимым и даже грамотным; так как если испанский язык нашего героя был плох, то хороший испанский язык не годился ему в подметки. Увы! Агнеса, очевидно, была бесхитростная девушка, если могла прийти в восторг от любовного письма мичмана. Она снова ушла в свою комнату плакать, но уже от избытка радости. Читатель, пожалуй, сочтет

Категория: Книги | Добавил: Anul_Karapetyan (27.11.2012)
Просмотров: 506 | Комментарии: 1 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа