Марриет Фредерик - Мичман Изи

артин и Гаскойн тоже были ранены, первый смертельно, второй тяжело. Наш герой получил легкую рану кортиком, заставившую его некоторое время носить руку на перевязке.

   В числе раненых матросов был Мести, задетый осколком раньше, чем "Трезубец" был взят на абордаж; но он остался на палубе и следовал за нашим героем, защищая и охраняя его с чисто отеческой заботливостью. Мало того, он и Джек заслонили капитана Уильсона, когда тот получил такой сильный удар саблею плашмя, что на минуту потерял сознание и опустился на колени. Джек позаботился о том, чтобы эта услуга со стороны Мести не осталась неизвестной капитану.

   - Но ведь, кажется, и вы были с Мести, когда он оказал мне эту услугу? - заметил капитан.

   - Я был с ним, сэр, - ответил Джек. - Но пользы от меня было немного.

   - А ваш приятель Гаскойн, как его дела?

   - Не слишком плохи, сэр, - он требует стакан грога.

   - А Мартин?

   Джек покачал головой.

   - Однако же, доктор говорил, что он может поправиться.

   - Да, сэр, и я говорил это Мартину; но он ответил, что мы напрасно обнадеживаем его - он думает иначе.

   - Постарайтесь успокоить его, мистер Изи; скажите, что я уверен в его повышении.

   - Я ему говорил, сэр, но он не верит. Он не поверит, пока не увидит подписанного патента. Я думаю, что предварительное назначение с вашей стороны помогло бы ему вернее всяких лекарств.

   - Он получит его завтра утром. А видели вы мистера Поттифера? Боюсь, что ему очень плохо.

   - Очень плохо, сэр; и становится хуже с каждым днем, а между тем его рана сама по себе не так уж тяжела и, по-видимому, не грозит опасностью жизни.

   Этот разговор происходил между Джеком и капитаном за завтраком, на третье утро после битвы.

   На следующий день Изи отнес и вложил в руки Мартину назначение.

   - Это только предварительное назначение, Джек, - сказал тот, пробежав его глазами, - может быть его не утвердят.

   Джек клялся всеми статьями военного устава, что этого не может быть; но Мартин стоял на своем.

   - Нет, нет, - повторял он, - я знаю, что мне нет удачи. Если оно не будет утверждено, я, может быть, останусь в живых; но если его утвердят, то я, наверное, умру.

   Все подходили к койке Мартина и поздравляли его с повышением; но на седьмой день после битвы останки бедняги были опущены в море. За ним последовал мистер Поттифер, старший лейтенант, который, несмотря на свои раны, ухитрился достать коробку с универсальным лекарством и, прежде чем то обнаружилось, успел проглотить такое количество этого снадобья, что однажды утром его нашли мертвым. Дюжины две пустых бутылочек оказались у него под подушкой и под матрацем. Руки его не были засунуты в карманы, когда его хоронили, так как им придали надлежащее положение, зашивая его в койку.

  

   Спустя три недели "Аврора" с своим призом на буксире прибыла в Мальту. Раненые были отправлены в госпиталь, а храбрый русский капитан оправился от ран почти одновременно с капелланом, мистером Гаукинсом.

   Джеку, который постоянно навещал капеллана, стоило большого труда утешить его. Он воздевал руки и осыпал себя горькими упреками.

   - О! - восклицал он. - Дух бодр, плоть же немощна. Я, служитель Божий, как меня называют, которому надлежало оставаться внизу с лекарями, утешая раненых, я пошел на палубу и принял участие в резне. Что со мною будет?

   Джек старался утешить его, ссылаясь на то, что в старые времена не только священники, но и епископы надевали латы и принимали участие в боях. Тем не менее, душевное состояние мистера Гаукинса сильно замедляло его выздоровление. Когда он встал с постели, Джек познакомил его с русским капитаном, который тоже только что оправился от ран.

   - Я рад обнять такого храброго офицера, - сказал русский, обнимая капеллана и целуя его в обе щеки. - В каком он чине? - прибавил он, обращаясь к Джеку, который спокойно ответил:

   - Это наш корабельный священник.

   - Священник? - с удивлением повторил капитан, меж тем как Гаукинс отошел в смущении. - Священник - par exemple! Я всегда уважал церковь... Скажите, пожалуйста, - прибавил он, обращаясь к Джеку, - у вас всегда священники водят людей на абордаж?

   - Всегда, сэр, - отвечал Джек, - это правило службы - священник обязан вести людей в царство небесное. Так гласит девяносто девятая статья нашего военного устава.

   - Вы воинственная нация, - сказал русский, поклонившись Гаукинсу и возобновляя свою прогулку, не слишком довольный тем, что его свалил с ног пастор.

   Мистер Гаукинс некоторое время оставался неутешным, а затем перешел на сушу, где его застарелые привычки не грозили ему такими соблазнами.

   "Авроре" снова пришлось отправиться в док и чиниться, что потребовало довольно продолжительного времени, в течение которого капитан Уильсон послал рапорт адмиралу и получил ответ. Адмирал, поздравляя его с блестящим успехом, поручил ему, когда он будет готов, отправиться в Палермо, с важными депешами к тамошним властям а, дождавшись там ответа, вернуться на Мальту, и, забрав людей, оставленных в госпитале, присоединиться к тулонской эскадре. Узнавши об этом, наш герой был в восторге при мысли о свидании с Агнесой и ее братьями. Еще раз "Аврора" вышла из Валетской гавани и направилась при попутном ветре по голубым волнам. К вечеру ветер усилился и заставил их взять марсели на двойные рифы.

   На другой день они находились у берегов Сицилии, недалеко от того места, где Изи и Гаскойн были выброшены на берег. Погода была тихая, и море успокоилось. Поэтому они держались близко к берегу, так как ветер мешал им идти в Палермо. По обыкновению все смотрели в зрительные трубки на виллы, утопавшие в зелени апельсинных рощ среди холмов и долин.

   - Что это такое, Гаскойн, - спросил Изи, - вон под тем утесом? Как будто корабль.

   Гаскойн взглянул в указанном направлении.

   - Да, это судно на скалах: судя по форме носа, галера.

   - Это галера, сэр, я вижу скамьи для гребцов, - сказал сигнальщик.

   Сообщили капитану Уильсону, который тоже посмотрел в зрительную трубку.

   - Без сомнения она села на камни, - заметил он. - И мне кажется, я различаю людей. Подойдем поближе.

   "Аврора" направилась к судну и через час находилась в полумиле от него. Предположения подтвердились: это была сицилийская галера, севшая на камни. Теперь ясно были видны люди, махавшие рубашками и платками.

   - Это должно быть каторжная галера, так как я замечаю, что никто из них не меняет своего положения; очевидно, офицеры и команда бросили ее, предоставив каторжникам погибать.

   - Какая гадость, - сказал Джек Гаскойну. - Ведь они осуждены на галеры, а не на смертную казнь.

   - Да, море их не помилует, - отвечал Гаскойн. - А каково положение дожидаться неминуемой смерти, прикованными к скамьям. Надеюсь, капитан не оставит их без помощи.

   Некоторое время капитан Уильсон колебался, что ему предпринять. Невозможно было бросить несчастных на верную смерть, но и выпустить на берег толпу каторжников, из которых добрая половина не преминула бы приняться за свои прежние дела, представлялось не совсем удобным. Взять же их на фрегат и везти в Палермо было чересчур хлопотливо и неудобно для военного корабля. Подумав немного, капитан решил выпустить их на берег. "Если сицилийские власти останутся недовольны, то пусть пеняют на себя: вольно же им допускать такие гадости". "Аврора" легла в дрейф, и капитан приказал спустить два катера с вооруженной командой.

   - Мистер Изи, возьмите катер и оружейников, отправляйтесь к галере, освободите этих людей и высадите их на берег маленькими отрядами. Мистер Гаскойн, вы возьмите другой катер и будете сопровождать мистера Изи. Велите вашим людям держать оружие наготове на случай какого-нибудь враждебного покушения со стороны каторжников.

   Исполняя это приказание, наши мичманы отправились к галере. Оказалось, что она засела на камнях, пробивших ее тонкий корпус, и как они думали, офицеры и команда покинули ее в шлюпках, бросив каторжников на произвол судьбы. Галера была в пятьдесят весел, но только на тридцати шести имелись гребцы. Весла были длиною в сорок футов, на каждом сидело по четыре гребца-каторжника, прикованные к скамьям цепью. От носа до кормы между двумя рядами скамей была положена доска в два фута шириной для того, чтобы боцман мог погонять плетью недостаточно усердных.

   - Viva los Ingleses! - воскликнули каторжники, когда Изи вскарабкался на галеры. Все они имели жалкий, измученный, изнуренный вид. физиономии большинства не представляли ничего зверского, но немало было и отталкивающих, свирепых лиц.

   - Послушай, Нэд, видал ли ты когда-нибудь такие каинские рожи? - заметил Изи.

   - Нет, - отвечал Гаскойн. - Если б капитан увидел их, то вряд ли бы решился выпустить их на берег.

   - Да, но как бы то ни было, мы имеем положительные приказания. Оружейник, раскуйте их, начиная с кормы; мы будем перевозить их постепенно. Сколько их тут?.. Сто сорок четыре человека. Однако выпустить такую ораву на общество?.. Я почти готов вернуться к капитану и просить его взять их на корабль.

   - Нам приказано освободить их, Джек.

   - Да, но я бы желал обсудить этот пункт с капитаном Уильсоном.

   - Ты сам знаешь, Джек, что на службе не приходится обсуждать приказаний. Притом же они все равно скоро попадутся.

   - Да, но сначала дадут себя знать населению. Часть из них отменные негодяи, а остальным поневоле придется грабить, когда есть нечего. Ну, да как бы то ни было, бросить их на произвол судьбы мы не можем, и раз капитан не берет эту публику на борт, остается только выпустить ее на берег.

   Оружейник принялся расковывать каторжников, и когда освободил столько, сколько мог вместить катер, Джек, сопровождаемый Гаскойном, отвез их на берег и высадил. Потребовалось шесть поездок, чтобы перевезти всех. Когда же последняя партия была высажена, и Джек приказал матросам отвалить от берега, один из каторжников повернулся и крикнул Джеку насмешливым тоном:

   - Addio, signior, a rivederci! [Прощайте, до свиданья.]

   Джек встрепенулся, взглянул и узнал в изнуренном полунагом оборванце дона Сильвио.

   - Я сообщу дону Ребьере о вашем прибытии, синьор, - крикнул негодяй и, соскочив с камня, смешался с толпой.

   - Нэд, - сказал Изи Гаскойну, - мы освободили этого негодяя.

   - Очень прискорбно, - отвечал Гаскойн, - но мы только исполняли приказание.

   - Теперь ничего не поделаешь, но я боюсь, что выйдет беда.

   - Мы исполняли приказание, - повторил Гаскойн.

   - Выпустили его в десяти милях от усадьбы дона Ребьеры.

   - Исполняли приказание, Джек.

   - С целой оравой, которую он может повести за собой.

   - Приказание, Джек.

   - Агнеса в его руках.

   - Приказание капитана, Джек.

   - Мы обсудим этот пункт, когда я буду на корабле.

   - Слишком поздно, Джек.

   - Да, - простонал Джек, в отчаянии опускаясь на скамью.

   - Навались, ребята, навались.

   Вернувшись на фрегат, Джек сообщил обо всем, что произошло, прибавив, что в числе каторжников оказался дон Сильвио, и высказал свои опасения по поводу близости усадьбы дона Ребьеры. Капитан Уильсон слушал, кусая губы.

   - Боюсь, что я поторопился, мистер Изи, - сказал он, - следовало взять их на фрегат и передать властям. Теперь остается только поторопиться в Палермо и сообщить властям, чтобы выслали за ними войска.

   Ветер переменился, и "Аврора" могла тронуться в путь. Утром она бросила якорь в Палермо, и капитан немедленно сообщил властям, которые отправили отряд войск на поиски освобожденных каторжников. Капитан Уильсон, сочувствуя беспокойству Джека о его друзьях, дал ему и Гаскойну отпуск на берег.

   - Нельзя ли мне взять с собою Мести, сэр? - спросил Джек.

   Капитан дал согласие, и через полчаса оба мичмана и Мести, вооруженные с головы до ног, были уже в той самой гостинице, где останавливались раньше. Первым делом они справились о доне Филиппе и его брате.

   - Они оба в отпуске, - сказал хозяин, - и находятся у дона Ребьеры.

   - Это все-таки утешительно, - подумал Джек, - теперь нужно как можно скорее достать лошадей; Мести, вы умеете ездить верхом?

   - Еще бы не уметь, масса Изи; кто ездил на кентуккийских лошадях, тот со всякой справится.

   Достали лошадей и проводника, и в восемь часов утра небольшой отряд выехал по направлению усадьбы дона Ребьеры. Проехав миль шесть, они встретились с одним из отрядов, посланных на поиски освобожденных каторжников. Офицер оказался старым знакомым нашего героя, который, сообщив ему об освобождении дона Сильвио и о своих опасениях насчет дона Ребьеры, просил обратить внимание на это обстоятельство.

   - Corpo di bacco - вы правы, синьор мичман, - отвечал офицер, - я буду там завтра в десять часов утра. Нам придется идти почти всю ночь.

   - У каторжников нет оружия, - заметил Изи.

   - Нет, но они скоро запасутся им. Нападут на какое-нибудь местечко и ограбят его. Больше ничего им не остается делать: прежде чем уйти в горы, надо запастись оружием и провиантом.

   На этом они расстались, и около пяти часов пополудни Джек и его товарищи были в усадьбе дона Ребьеры. Джек соскочил с лошади и бросился в дом, за ним Гаскойн. Они застали всю семью в гостиной; она не подозревала о грозившей ей опасности и была изумлена и обрадована появлением старых друзей. Джек бросился к Агнесе, которая вскрикнула при виде его и едва не лишилась чувств, так что он должен был поддержать ее. Когда она оправилась, наш герой поздоровался со стариками и молодыми офицерами. После первых приветствий он поспешил сообщить им причину своего посещения.

   - Дон Сильвио и полтораста каторжников выпущены вчера вечером на берег! - воскликнул дон Ребьера. - Вы правы; я удивляюсь, что они до сих пор не явились сюда, но я жду Педро из города; он повез туда вино и привезет нам новости.

   - Во всяком случае нам следует приготовиться, - сказал дон Филипп. - Вы говорите, солдаты будут здесь завтра утром?

   - Пресвятая Дева! - воскликнули дамы в ужасе.

   - Сколько нас всего? - спросил Гаскойн.

   - У нас пять человек прислуги, - отвечал дон Филипп, - все хорошие люди. Кроме того, мой отец, мой брат и я.

   - А нас трое, с проводником четверо, но его мы совсем не знаем.

   - Итого двенадцать - не слишком много; но я думаю, что если мы приготовимся как следует, то можем продержаться до утра.

   - Не лучше ли нам уехать в Палермо, предоставив им разграбить дом? - сказал дон Ребьера.

   - Они могут напасть на нас на дороге, а в открытом поле нам с ними не справиться, тогда как здесь мы в более выгодном положении! - возразил дон Филипп.

   - Evero, - задумчиво отвечал дон Ребьера. - Если так, то надо приготовиться, так как, разумеется, дон Сильвио не упустит такого удобного случая отомстить. Пойдем же, посмотрим, какие у нас средства защиты.

  

   Дон Ребьера с сыновьями вышли из комнаты. Гаскойн стал беседовать с синьорой, а Джек воспользовался случаем, чтобы поговорить с Агнесой. Он подошел к ней и спросил вполголоса, получила ли она его письмо?

   - О, да, - отвечала она, краснея.

   - И вы не рассердились на то, что я писал?

   - Нет, - отвечала она, опуская глаза.

   - Я повторяю то, что я писал, Агнеса, - я никогда не забывал вас.

   - Но...

   - Но что?

   - Отец Томазо...

   - Что же он?

   - Он никогда не согласится.

   - На что не согласится?

   - Он говорит, что вы еретик.

   - Скажите ему, что это его не касается.

   - Он имеет большое влияние на моего отца и мать.

   - Зато ваши братья на нашей стороне.

   - Я знаю это, но все-таки представляются большие затруднения. Мы разной веры. Пусть он поговорит с вами, он обратит вас.

   - Мы обсудим этот пункт, Агнеса. Я обращу его к здравому смыслу; если же нет, то не стоит рассуждать с ним. Где он теперь?

   - Он скоро придет.

   - Скажите, Агнеса, если бы это зависело от вашей воли, вы бы пошли за меня?

   - Не знаю; никто мне не нравился так, как вы.

   - И это все?

   - Разве этого недостаточно со стороны девушки? - возразила Агнеса, взглянув на него с упреком. - Синьор, оставьте меня, отец...

   Тем не менее Джек заметил, что синьора, занятая разговором с Гаскойном, не смотрит на них, и прижал ее к груди.

   Вернувшиеся джентльмены притащили с собой все огнестрельное и холодное оружие, какое только могли найти.

   - Боевых запасов довольно, - заметил дон Филипп, - чтобы вооружить всех нас.

   - Мы тоже хорошо вооружены, - отвечал Джек, оставив Агнесу, - какой же ваш план защиты?

   - Мы должны его обсудить. Кажется...

   Но в эту минуту разговор был прерван внезапным появлением Педро, посланного с вином в соседний городок.

   - Как, ты уже вернулся, Педро?

   - О, синьор! - воскликнул слуга. - Они отняли тележку и вино и утащили с собой в горы.

   - Кто? - спросил дон Ребьера.

   - Галерные каторжники, которых выпустили на волю, и кроме того они натворили Бог знает сколько бед. Они ворвались в дома, забрали все оружие, вино и провизию, какую только могли унести с собой, оделись в наилучшее платье и ушли в горы. Это было ночью. Я встретился с ними за милю от города. Они отняли у меня тележку, повернули волов и погнали вместе с остальными, и я слышал, синьор, что они упоминали ваше имя.

   - Я так и думал, - отвечал дон Ребьера, - они будут здесь, Педро, и мы должны защищаться - поэтому позови людей, я должен поговорить с ними.

   - Не видать нам больше наших волов, - вздохнул Педро.

   - Да, но нам и друг друга не видать, если мы не примем меры. Ступай же, Педро, выпей стакан вина и позови других людей.

   Дом был укреплен, насколько позволяли обстоятельства; вход в первый этаж забаррикадирован шкалами и ящиками. Верхний этаж или, вернее, полуэтаж был укреплен таким же способом, чтобы в случае крайности перейти в него.

   К восьми часам вечера все было готово. Последние меры предосторожности приводились в исполнение под руководством Мести, который оказался очень искусным инженером, как вдруг послышался шум приближающейся толпы. Они выглянули в окно и увидели, что дом окружен каторжниками, которых было человек сто. На них были самые фантастические костюмы, у иных имелось огнестрельное оружие, но большинство было вооружено ножами или шпагами. За ними тянулся целый обоз: телеги и экипажи всякого рода, нагруженные провизией, вином, сеном и соломой, матрацами и парусиной для палаток - всем, что требуется для жизни в горах. Они гнали с собой также значительное количество скота. По-видимому, они повиновались вожаку, который раздавал приказания. Защитники дома узнали в нем дона Сильвио.

   - Масса Изи, покажите мне этого человека, - сказал Мести, слышавший разговор Изи с доном Ребьера. - Только покажите мне его.

   - Вон он стоит, Мести, с мушкетом в руках, на нем куртка с серебряными пуговицами и белые панталоны.

   - Вижу, дайте взглянуть хорошенько - теперь довольно.

   Дон Сильвио, очевидно, старался окружить дом так, чтобы никто не мог ускользнуть.

   - Нэд, - сказал Джек, - надо нам показаться ему. Он говорил, что уведомит дона Ребьеру о нашем прибытии, - покажем ему, что он опоздал.

   Джек немедленно отворил окно и крикнул громким голосом:

   - Дон Сильвио! Каторжник! Дон Сильвио!

   Дон Сильвио оглянулся и увидел Джека, Гаскойна и Мести у окна в верхнем этаже.

   - Вам нет надобности сообщать о нашем прибытии, - крикнул Гаскойн, - мы готовы вас принять.

   - А через три часа придут солдаты, поэтому поторопитесь, дон Сильвио, - прибавил Джек.

   - Arivederci! - закончил Гаскойн, разряжая пистолет в дона Сильвио.

   Окно было немедленно закрыто. Появление наших героев произвело известное впечатление. Часть каторжников не захотела нападать на людей, которые оказали им такую услугу, и ушла, отделившись от толпы. Остальные были напуганы сообщением об ожидаемых солдатах. Однако же человек восемьдесят остались с доном Сильвио, который убедил их, что войска не могут прибыть так скоро, и что они успеют взять дом и завладеть несметным богатством, будто бы находящимся в нем.

   Попытки выломить дверь кончились неудачей: потеряв несколько убитых и раненых, осаждающие принуждены были отступить. Они раздобыли длинное бревно; шестьдесят человек подняли его на плечи и с разбега ударили им в дверь, сорвали ее с петель и таким образом проникли в сени. Но тут они встретили баррикады на лестнице; осажденные оставили для себя бойницы и открыли огонь по осаждающим, ответные выстрелы которых оставались недействительными, так как им приходилось стрелять наудачу. Упорная битва продолжалась более двух часов; осаждающие несколько раз отступали, но поощряемые доном Сильвио и почерпая мужество в вине, возвращались и шаг за шагом разрушали баррикады.

   Было уже совсем темно, но осада продолжалась с прежним ожесточением. Наконец, стало очевидно, что баррикады долго не выдержат: тяжелые вещи, которыми загородились осажденные, одна за другой разбивались осаждающими. Решено было отступить во второй этаж, куда с самого начала удалились дамы; и вскоре каторжники овладели первым этажом, ожесточенные сопротивлением, опьяненные вином и победой, но ничего не нашедшие.

   Началась осада второго этажа, но так как здесь лестницы были уже, и соответственно тому баррикады сильнее, то их усилия долго оставались тщетными. Ночная темнота мешала обеим сторонам различать друг друга, что благоприятствовало скорее осаждающим. Они пытались перелезать через баррикады, но осажденные встречали их выстрелами, как только они показывались на их стороне, и они падали обратно убитые или раненые. Четыре часа продолжалась осада и оборона; наконец, стало светать, и план осады изменился: нападающие снова стали разбивать одну за другой вещи, из которых были сложены баррикады; расстояние между обеими сторонами постепенно уменьшалось; наконец, только массивный шкаф разделял их.

   - Остается только подняться на крышу, - сказал Джек. - Мести, посмотри, нет ли там какого убежища?

   Мести повиновался и вскоре вернулся с сообщением, что они могут взобраться по лестнице через трап на люк и втащить лестницу за собой.

   - Там мы и посмеемся над ними! - воскликнул Джек.

   Синьору и Агнесу перевели на чердак; туда же перенесли раненых - дона Мартина, двух служителей и боевые припасы, после чего остальные поднялись туда же и втащили за собой лестницу. Едва они успели сделать это, как последние преграды были разрушены, и каторжники с торжествующим гиком и ревом ворвались во второй этаж, уверенные в том, что овладели своей добычей, но были крайне разочарованы, убедившись, что осажденные нашли себе еще более безопасное убежище.

   Дон Сильвио был вне себя от бешенства. Взять осажденных было невозможно, и потому он решил развести огонь и задушить их дымом. Он отдал приказание людям, которые бросились за соломой, но при этом он неосторожно прошел под опускной дверью, и Мести швырнул обломком кирпича ему в голову. Дон Сильвио упал, его отнесли вниз, но приказание его было исполнено; в комнату натаскали соломы и сена и подожгли. Действие этой меры вскоре сказалось; несмотря на закрытый люк жар и дым проникали на чердак; немного погодя загорелись доски и балки, и положение осажденных сделалось ужасным. Маленькое опускное окно в крыше было открыто и доставило им временное облегчение; но балки горели и трещали, и дым пробивался на чердак густыми клубами. К счастью, огонь был разведен только в одной комнате, а всех было четыре, и чердак проходил по всей длине дома, так что они могли уйти в самый отдаленный угол. Им удалось проломить в крыше отверстие, в которое они могли высовывать голову, но дом под ними горел, и положение оставалось безвыходным. Спасения не было, гибель казалась неизбежной, когда они увидели отряд солдат, направлявшихся к дому. Их громкие крики привлекли внимание солдат, которые заметили Изи и его товарищей и, не теряя времени, окружили дом.

   Каторжники в нижнем этаже разыскивали сокровища, обещанные доном Сильвио; все они были схвачены или убиты в какие-нибудь пять минут; но возникло затруднение - как выручить осажденных. Огонь преграждал к ним доступ; лестницы, которая достала бы до крыши, не оказалось. К счастью, находчивый Мести заметил, что одна половица на чердаке расшаталась; ее вытащили, опустили в отверстие лестницу и сошли в комнату верхнего этажа, еще не захваченную пожаром. Таким же порядком удалось спуститься в нижний этаж, и немного погодя осажденные, к изумлению офицера, вышли из дома, поддерживая пострадавших товарищей, раны которых оказались настолько легкими, что они могли двигаться.

   Дона Сильвио среди захваченных каторжников не оказалось. Очевидно, он остался среди убитых в доме, который теперь был охвачен огнем. Всего было взято живыми сорок семь каторжников. Числа убитых они и сами не знали.

   Солдаты попытались было тушить пожар, но их усилия остались тщетными: дом сгорел дотла.

   Дон Ребьера и его семья отправились в Палермо вместе с отрядом; здесь наши мичманы и Мести простились с ними и вернулись на корабль, где постарались придать себе вид, менее напоминавший о трубочистах.

  

   "Аврора" простояла в Палермо три недели, в течение которых наш герой часто бывал у дона Ребьеры. После всего происшедшего старики охотно назвали его своим сыном, но духовник, отец Томазо, принялся запугивать донну Ребьера всевозможными карами в здешней жизни и в будущей. Результаты не заставили себя ждать: отношения старухи к Джеку заметно изменились. Агнеса часто появлялась с заплаканными глазами, дон Филипп и дон Мартин то и дело выражали пожелания, чтобы все отцы-духовники провалились сквозь землю. Наконец, наш герой пристал к Агнесе, которая с горькими слезами рассказала ему обо всем.

   Не зная, с кем посоветоваться, Джек решил потолковать с Мести.

   - Я вижу, - сказал негр, выслушав его рассказ и оскаливая свои заостренные зубы, - что вы желаете получить его череп.

   - Нет, не то, Мести, но я желал бы отделаться от него.

   - Как же быть, масса Изи? Корабль отплывает послезавтра. Разве вот что: возьмите отпуск и не возвращайтесь.

   - Но ведь это значит дезертировать, Мести.

   - Зачем? Разве вы не можете сломать ногу? Сломайте ее на восемь кусков - для вида, не взаправду - тогда вас оставят на берегу. Потолкуйте с доном Филиппом, он вам устроит это.

   - А ведь это мысль! Я подумаю об этом...

   Джек посоветовался с Гаскойном, который одобрил выдумку Мести.

   - Нам следует вывалиться из экипажа - ты сломаешь ногу, - разумеется, перелом будет сложный, - я руку; нас оставят на берегу и Мести с нами для ухода.

   На этом и порешили. На следующее утро оба получили отпуск до вечера. Дон Филипп, посвященный в планы мичманов, обещал содействие со своей стороны и взялся переговорить с хирургами.

   В то же утро капитан Уильсон, стоя у окна гостиницы, видел Гаскойна и Изи, мчавшихся во весь опор в кабриолете. Поравнявшись с бараками, Джек направил колесо на камень и вылетел вместе с Гаскойном из экипажа. Мичманы всегда остаются целы в подобных случаях, но все же наши молодцы порядком побили свои физиономии, что было весьма благоприятным обстоятельством для их планов. Дон Филипп, случившийся поблизости, кликнул солдат, велел отнести пострадавших в барак и послал за хирургами, которые раздели их, уложили в лубки ногу Джека; так же было поступлено с рукой Гаскойна.

   Когда капитан Уильсон, узнав о несчастии, явился в барак, он нашел молодых людей в бесчувственном состоянии, с окровавленными лицами; хирурги стояли подле постелей с озабоченными лицами, толкуя о переломах, ушибах и т. п. Корабельный хирург, явившийся с капитаном, узнал от них, что у Изи нога переломлена в двух местах, кости вышли наружу, положение крайне тяжелое; у Гаскойна сложный перелом руки и, кажется, сотрясение мозга. Снимать лубки и осматривать повреждения значило бы без пользы тревожить пациентов и оказать недоверие коллегам; поэтому мистер Дэли - так звали хирурга - тоже состроил торжественную физиономию, покачал головой и заявил капитану, что перевозить молодых людей на корабль, пока не минует лихорадка, которая может продлиться дней десять, слишком рискованно. Лучше оставить их здесь на попечении друзей с тем, чтобы по выздоровлении они вернулись на Мальту.

   Капитан согласился с этим и подошел к постели Гаскойна. Последний, зная, что у него сотрясение мозга, не отвечал на вопросы капитана и, видимо, не сознавал его присутствия. Капитан обратился к Изи, который при звуках его голоса открыл глаза и прошептал:

   - Мести, Мести!!

   - Он зовет Мести, - сказал капитан хирургу. - Когда вернетесь на корабль, передайте, пожалуйста, старшему лейтенанту, чтобы он прислал его сюда с их вещами. Это верный и надежный малый, он будет ухаживать за ними. Бедные ребята, - я видел, как они мчались, точно сумасшедшие! Дорого бы я дал, чтоб этого несчастия не случилось.

   Затем, простившись с хирургами и доном Филиппом и поблагодарив их за внимание к пострадавшим, капитан ушел. Джек и Гаскойн почти сожалели о том, что отделались только легкими ушибами и, ссадинами: их мучили угрызения совести; Джек готов был покаяться в обмане при виде огорчения капитана Уильсона. Но дело было сделано, и отступать не приходилось, хотя бы уж потому, что нельзя же было выдавать пособников обмана.

   К вечеру явился Мести с чемоданами мичманов, узлом с койкой для себя. Ашанти не вымолвил ни слова - глаза его сказали все, что было нужно - но пристроил в уголку койку, и вскоре все трое спасли сном праведников.

   На другое утро капитан Уильсон еще раз навестил больных, увещевал Джека беречься, елико возможно, пожелал им скорого выздоровления и окончательно простился с ними. Спустя полчаса после его ухода они увидели в окно "Аврору", выходившую из гавани. Тут они выскочили из постелей, сбросили лубки и пустились в одних рубашках в пляс.

   - Ну, Мести, - сказал Джек, успокоившись, - теперь давайте держать палавер, как говорят на вашей родине.

   Мичманы снова улеглись в постели, а Мести с важным видом уселся между ними на стуле. Вопрос заключался в том, как избавиться от отца Томазо. Сбросить его в море? Или раздробить ему череп? Или всадить в него нож? Придушить? Отравить? Или пустить в ход мирные средства - убеждение, подкуп? Всем известно, как трудно отделаться от попа.

   Так как Джек и Гаскойн не были итальянцами и не питали пристрастия к стилетам и ядам, то решено было испытать мирные средства; предложить отцу Томазо тысячу долларов, если он согласится не препятствовать браку.

   Мести, видавший раньше отца Томазо, отправился к нему с запиской Джека через несколько дней после несчастного случая с экипажем. Патер прочел записку и спросил Мести по-английски:

   - Поправляется ли ваш господин?

   - Да, - отвечал Мести, - ему теперь лучше.

   - Давно ли вы у него служите?

   - Нет, недавно.

   - Вы очень привязаны к нему? Он хорошо обращается с вами, не жалеет денег?

   Хитрый негр догадался, что эти вопросы предлагаются неспроста, и отвечал равнодушным тоном:

   - Какое мне дело до него?

   Патер пристально посмотрел на Мести и, заметив свирепое выражение его лица, решил, что это подходящий человек.

   - Ваш господин предлагает мне тысячу долларов, хотите получить эти деньги в свою пользу?

   Мести осклабился.

   - С такими деньгами я был бы богачом на своей земле.

   - Вы их получите, если согласитесь подсыпать вашему господину в питье или пищу порошок, который я вам дам.

   - Понимаю, - сказал Мести, - в нашей земле это часто делают.

   - Что же? Согласны? Тогда я напишу, что принимаю деньги.

   - А если догадаются, что это я сделал?

   - Мы отправим вас в безопасное место, не бойтесь.

   - Тысячу долларов?

   - Всю, полностью.

   - Давайте порошок.

   - Подождите немного, - сказал патер и вышел из комнаты. Через десять минут он вернулся с запиской и маленьким пакетом с серым порошком.

   - Подсыпьте это ему в суп или другое кушанье, и доллары будут ваши, - клянусь святым крестом.

   Мести злобно усмехнулся.

   - Как только получите деньги, принесите их мне. Затем дайте порошок и приходите ко мне; я сам провожу вас в безопасное место.

   Вернувшись в барак, Мести повторил весь свой разговор с отцом Томазо.

   - Это яд, очевидно, - сказал Гаскойн, - надо будет испытать его на каком-нибудь животном.

   - Я испытаю, масса Гаскойн, - сказал Мести. - Но что теперь делать?

   - Этот негодяй пишет, что за тысячу долларов согласен не только не препятствовать, но даже помогать мне, - сказал Изи. - Давайте опять держать палавер.

   После продолжительных прений решено было, что Мести получит чек на тысячу долларов, отнесет его патеру и заявит, что он уже подсыпал порошок.

   На другой день Мести отправился к патеру.

   - Дали порошок? - спросил тот.

   - Да, час тому назад. Вот чек на тысячу долларов.

   - Сходите за деньгами, принесите их сюда, а затем отправляйтесь в барак, и когда ваш господин умрет, приходите ко мне. У меня все готово; я провожу вас в горы, в монастырь нашего ордена; там вы переждете, когда дело забудется, а затем я найду способ отправить вас на каком-нибудь корабле.

   Мести отправился за деньгами, принес их в мешке отцу Томазо, а затем вернулся в барак. Решено было, что он уедет с монахом: Мести настаивал на этом.

   Вернувшись к отцу Томазо вечером, он заявил ему, что Джек умер. Затем они сели на приготовленных уже мулов и уехали из Палермо. Мешок с долларами был привязан к седлу Мести.

   Утром дон Филипп сообщил нашему герою об отъезде духовника.

   - Я думаю перенести вас к нам, - прибавил он, - а вы постарайтесь воспользоваться отсутствием патера.

   - У меня есть и средства для этого, - отвечал Джек, протягивая ему письмо отца Томазо.

   Дон Филипп прочел его с удивлением, и был еще более удивлен, когда Джек рассказал ему всю историю. Он помолчал немного, потом сказал:

   - Жаль мне вашего негра. Не видать вам его больше. Во-первых, за тысячу долларов они отправят на тот свет тысячу негров, а во-вторых, им нужно отделаться от такого свидетеля. Где этот порошок?

   - Мести взял его с собой.

   - Правда, он хитрый малый; пожалуй что патеру не справиться с ним, - заметил дон Филипп.

   - Наверное, у него есть что-нибудь на уме, - сказал Гаскойн.

   - Во всяком случае, - продолжал дон Филипп, - надо рассказать обо всем моему отцу и моей матери; первому, чтобы он принял меры, второй - чтобы открыть ей глаза.

   Дон Филипп сообщил своим родителям о низости монаха, а мичманы были перенесены в палаццо. Их быстрое улучшение сильно подняло репутацию хирургов, участвовавших в обмане, так как о несчастии с мичманами ходили в городе преувеличенные слухи, и положение их считалось безнадежным.

   Так как нашему герою было очень хорошо в палаццо Ребьеры, то с окончательным выздоровлением он не спешил. Синьора, узнав о поведении отца Томазо, решительно перешла на сторону Джека и заявила, что не станет больше заводить домашнего духовника. Дон Ребьера отнесся благосклонно к формальному предложению со стороны нашего героя, но объявил, что без согласия его отца не может быть и речи о свадьбе. Джек попытался спорить: "Отец, - говорил он, - не спрашивал его согласия, когда женился; стало быть, и он может обойтись без отцовского согласия". Но дон Ребьера, не знакомый с правами человека, и слышать не хотел о свадьбе, пока не получит согласия от родителей Джека.

   На четвертый день после переселения наших мичманов в палаццо Ребьеры, вечером, когда они сидели в своей комнате в обществе дона Филиппа и Агнесы, дверь отворилась, и вошел какой-то монах. Они вздрогнули, думая, что это отец Томазо, но никто не обратился к нему с вопросом. Монах запер дверь, откинул капюшон, и все узнали черное лицо Мести. Он сбросил монашеский балахон и оказался в своей одежде с мешком долларов, привязанным к поясу. Агнеса вскрикнула, все вскочили с мест.

   - Откуда ты, Мести? Где же патер? - спросил Джек.

   - Это длинная история, масса Изи; я вам расскажу по порядку.

   - Садись и рассказывай; только не торопись, я буду переводить дону Филиппу и донне Агнесе.

   - Очень хорошо, сэр. Вечером патер и я сели на мулов и выехали из города; он велел мне везти мешок с долларами. Поехали в горы, в два часа ночи остановились в каком-то доме и отдыхали до восьми; потом опять ехали целый день, только раз остановились отдохнуть, съесть кусок хлеба и выпить вина. Вечером опять остановились в каком-то доме; тут все ему кланялись в пояс, а хозяйка зажарила на ужин кролика. Я вышел в кухню; тут женщина бросила на стол ломоть хлеба и немного чесноку и объяснила мне знаками, что это ужин для меня, а кролик для патера. Тогда я говорю себе: постой, если кролик для патера, то я приправлю его порошком.

   - Порошком! - воскликнул Джек.

   - Что он говорит? - спросил дон Филипп. Джек перевел, и Мести продолжал рассказ.