Адамов Григорий - Тайна двух океанов

держаться за нее правой рукой. Это спасло его от дальнейших ударов и ушибов, которыми грозила ему лихорадочная качка подлодки. Держась за стол здоровой рукой, капитан встал на ноги и, пробираясь в кромешной тьме по уходящей из-под ног палубе, среди обломков стекла, среди грохота и стука скользящих и бьющих по ногам предметов, добрался до аккумуляторного шкафчика. Шкафчика не оказалось на месте. Тогда капитан направился к двери и попытался открыть ее. Дверь, однако, заело в пазах, и она долго не поддавалась его усилиям. Лишь напряжением всех сил капитану удалось немного отодвинуть ее, протиснуться в открывшуюся щель и выйти в коридор. Качка была уже слабая. Палуба сделалась почти устойчивой, но оставалась в наклонном к корме положении. В полной темноте, с вытянутыми вперед руками, капитан устремился к центральному посту управления, громко крича:

  - Товарищи!.. Спокойствие!.. Подлодка выровнялась!.. Все, кто может, по местам!.. Включайте автономные сети!..

  Вдали, в коридоре, вспыхнула лампа. Она осветила несколько фигур, спускающихся в люки машинного отделения.

  Дверь центрального поста оказалась открытой.

  Пробравшись к углу, где должен был находиться аккумуляторный шкафчик, капитан облегченно вздохнул: шкафчик был на месте. В следующий момент вспыхнул свет, и капитан оглянулся. Центральный пост представлял картину полного разрушения. Почти все лампочки сигнализации были перебиты. Деревянный табурет висел на щите управления, зацепившись за погнутый рычаг вентиляции балластных цистерн. Большой гаечный ключ, пробив предохранительное стекло, засел в одном из контрольных приборов. Клавиатура управления и несколько измерительных приборов были перебиты инструментами, вылетевшими из витрины и сейчас разбросанными под щитом. Главный гирокомпас исковеркан. В стороне, возле стола, и безжизненной позе лежал ничком лейтенант Кравцов, наполовину прикрытый картой, упавшей со стола. Из-под его головы по уклону палубы ползла тонкая струйка крови.

  Одним взглядом капитан охватил всю эту ужасную кар< тину и, заметив стоявший на столе радиотелефонный аппарат, бросился к нему. Аппарат как будто уцелел и находился в порядке. В порядке ли точки приема?

  Голос капитана прозвучал почти во всех отсеках корабля:

  - Слушать команду! Капитан в центральном посту! Всем, заметившим проникновение воды, донести мне немедленно по радиосети! В случае порчи сети сообщить лично! Всем научным работникам оказать помощь пострадавшим! Фамилии пострадавших сообщить мне через десять минут! Профессору Лордкипанидзе, а в случае невозможности - Цою явиться в центральный пост немедленно!

  Через пятнадцать минут все, что касалось состояния подлодки и ее экипажа, уже было известно капитану.

  Из экипажа подлодки тяжело пострадали лейтенант Кравцов, водолаз Крутицкий, художник Сидлер и уборщик Щербина, находившиеся уже в госпитальном отсеке в бессознательном состоянии. Легко пострадали, но оставались на ногах после оказанной им первой помощи старший лейтенант Богров, профессор Шелавин, помощник механика Ромейко.

  Без вести пропал главный механик Горелов. Никто не мог понять, куда и как он исчез. Впрочем, заботы и волнения по поводу положения подлодки не позволяли никому слишком много думать об этом странном исчезновении Всех волновала судьба корабля.

  Уже через час после взрыва состоялось короткое собрание всего экипажа подлодки. Капитан обрисовал положение: взрыв газов, проникших неизвестно каким образом в газопроводную камеру, причинил подлодке значительные разрушения, однако ни один из ее жизненных механизмов не выбыл окончательно из строя - все повреждения могут быть исправлены силами экипажа. Самое же главное - это то, что подлодка сохранила плавучесть - правда, с большим дифферентом на корму и, по показаниям уцелевшего глубомера, только на определенной, стопятидесятиметровой глубине, не имея возможности ни опуститься, ни подняться. Она лишилась движения, управления, боеспособности и, наконец, если можно так выразиться, оглохла и ослепла, уносимая каким-то течением в неизвестном направлении. Все контрольные измерительные приборы, аппараты связи, автоматической сигнализации и управления можно. как и поврежденные машины, исправить или заменить запасными. Единственная серьезная опасность грозит со стороны ходовых и рулевых дюз, состояние которых неизвестно. Непосредственно примыкающая к дюзам газопроводная камера наполнена водой, которая начала пробиваться в кормовой электролизный отсек. Пока еще нельзя точно установить, каким образом проникла вода в камеру: через пробоину в корпусе подлодки или через дюзы. Нельзя быть также уверенным, целы ли вообще дюзовые кольца или они силой взрыва сорваны и сброшены с подлодки. Все это можно будет узнать, когда будет восстановлена общая или автономная сеть управления, при помощи которой удастся открыть выходную камеру и произвести наружный осмотр кормовой части корабля.

  - Всему экипажу,- закончил свое сообщение капитан,- необходимо немедленно приняться за приведение в порядок всех отсеков подлодки, за ремонт машин, исправление и замену приборов и аппаратов. Все должны помнить, что речь идет не только о спасении подлодки, но и о том, что она обязана быть на своем посту во Владивостоке точно к назначенному правительством сроку. Работа предстоит огромная, но, если дюзы, в каком бы то ни было виде, остались еще на подлодке, она должна быть и будет двадцать третьего августа во Владивостоке!

  Его вера, его энергия и непреклонная решимость передались каждому участнику собрания. Загорелись глаза, оживились лица. Один за другим люди выступали вперед, призывали к беззаветной работе, клялись, что готовы отдать жизнь за спасение подлодки и за ее появление у Владивостока в срок...

  К полудню все отсеки подлодки в результате авральной работы всей команды были очищены от обломков, были приведены в порядок хозяйственные и продуктовые склады, склады снаряжения, инструментов, материалов, водолазного имущества, химический и боеприпасов. Наскоро пообедав и разбившись на бригады по специальностям, команда сейчас же принялась за восстановление всех сетей, за ремонт и исправление машин, аппаратов и приборов.

  Самая большая, тяжелая и ответственная работа выпала на долю бригады электриков. Вся жизнь подлодки - управление, связь, сигнализация, свет, накал, работа пушек и механизмов - питалась электрическим током. Во все уголки и закоулки проникала сеть электрических проводов.

  Усиленная профессором Шелавиным и имеющими некоторый опыт и познания в практической электротехнике Цоем и Павликом, бригада делала буквально чудеса. Уже к двадцати четырем часам поврежденные аккумуляторные секции были поставлены на место, разбитые аккумуляторы заменены новыми, общая сеть освещения восстановлена. Акустики Чижов и Птицын к этому времени успели разобрать носовую ультразвуковую пушку, с тем чтобы завтра с раннего утра приняться за ее восстановление. Третий акустик, Беляев, работал над самыми тонкими и нежными аппаратами подлодки: ультразвуковыми прожекторами - глазами и ушами подлодки. Они были рассеяны по всей внешней поверхности подлодки и больше всех пострадали от чудовищного сотрясения, испытанного ею во время взрыва. К счастью, доступ к этим аппаратам был изнутри, и они были обеспечены полным ассортиментом запасных частей, так что Беляеву приходилось лишь заменять пострадавшие части новыми. Но и эта работа была настолько кропотлива, требовала столько внимания и осторожности, что Беляев, обычно человек очень спокойный, теперь едва сдерживал нетерпение. Все же к концу сегодняшней работы, к двадцати четырем часам, он успел исправить пять мембран и восстановить их сеть. Старший радист Плетнев и его помощник Гребенчук работали над сильно пострадавшей радиостанцией.

  Почти без дела остались механики Козырев и Ромейко. Лишившись своего начальника и руководителя, они, однако, быстро привели в порядок камеры баллонов и исправили или заменили новыми некоторые контрольно-измерительные приборы в этих камерах. Самая серьезная работа предстояла им в камере газопроводных труб и над дюзами. Но доступа к ним пока еще не было, и механики с волнением ожидали момента, когда им придется приняться за нее. Их мучили сомнения и неуверенность в своем опыте и познаниях. Особенно волновался Козырев, которого капитан назначил временно исполняющим обязанности главного механика. Как бы то ни было, но к концу дня, оказавшись временно свободными, Козырев и Ромейко поспешили на помощь другим бригадам: первый - электрикам, а второй - водолазам. Каждый специалист-подводник должен быть знаком в большей или меньшей степени о одной-двумя из других применяющихся на подлодке специальностей, чтобы в случае необходимости заменить вышедшего из строя товарища.

  Скворешня и Матвеев очень обрадовались Ромейко. Их оставалось всего двое, третий - Крутицкий - лежал в госпитальном отсеке. Водолазы славятся как мастера на все руки, мастера находчивости, сметки, изобретательности. При работе под водой им приходится бывать и кузнецами, и огнерезами, и шахтерами, пробивающими тоннели под корпусами затонувших кораблей, и строителями подводных частей мостов, набережных, и всем, чем заставит их быть необходимость. Сейчас капитан приказал своим водолазам, пока они еще не могли заняться наружными работами, осмотреть весь корпус подлодки, проверить весь ее набор - киль, шпангоуты, бимсы, пиллерсы, кницы,- проверить все крепления, переборки, двери, иллюминаторы-окна и замеченные где-либо повреждения или неисправности устранить. Работы было много - тяжелой и самой разнообразной, и помощь Ромейко явилась весьма кстати.

  Зоолог и Цой ухаживали за ранеными, но в свободные часы Цой присоединялся к электрикам, а зоолог - к акустикам, среди которых он пользовался большим авторитетом.

  Комиссар Семин поспевал всюду - бодрый, энергичный, веселый. Он спешил на помощь, где только была нужда в ней, следил за пищей и отдыхом команды и с первого же дня аварийного положения корабля взял на себя одного выпуск в свет ежедневной газеты под странным для постороннего глаза названием: "За 23 августа!" Но это название много говорило сердцам людей из команды "Пионера". Составление газеты, редактирование, печатание, художественное оформление и расклейка - все было делом рук комиссара Семина. Когда он успевал это делать, оставалось загадкой для всей команды, но каждый день утром в определенный час из микрофона в центральном посту, через репродукторы, во всех отсеках подлодки раздавался его голос, читавший разнообразное содержание очередного номера газеты. Сообщались сводки о проделанной вчера работе, отмечались успехи бригад и отдельных лиц, указывались недостатки, декламировались злободневные стихи... Этого утреннего часа, когда комиссар начинал передачу газеты, уже с первого ее номера команда ждала всегда с нетерпением.

  Старший лейтенант Богров, всегда сдержанный, подтянутый, после взрыва сразу потерял все эти настойчиво культивировавшиеся им навыки. Скинув белоснежный китель, засучив рукава рубахи, с повязкой на чем-то порезанной во время аварии шее, весело посвистывая, балагуря и подтрунивая, он работал у машин и аппаратов то с одной, то с другой бригадой, как раз там, где это было нужнее всего. Через два-три дня старший лейтенант стал общим любимцем, и бригады изощрялись в выдумывании предлогов, чтобы только заполучить его для работы в свой состав.

  По нескольку раз в день спускался в машинное отделение капитан, медленно проходил по всем отсекам и камерам, присматривался к звонким ударам молотков, скрипу и визгу инструментов, шипению электродов, и в глазах работающих людей его довольная улыбка как будто прибавляла света электрическим лампам. Иногда в этой атмосфере кипучего, вдохновенного труда капитан вдруг не выдерживал и, сбросив с себя китель, присоединялся на час-другой к бригаде, занимавшейся какой-либо особенно тяжелой работой. С нескрываемым чувством сожаления отрывался он от нее, чтобы закончить осмотр и успеть еще проведать раненых в госпитальном отсеке. Прежде всего он подходил к койке неподвижного, с ледяными компрессами на голове лейтенанта Кравцова и долго, с каким-то немым вопросом смотрел на его мертвенно-бледное, с закрытыми глазами лицо. И каждый раз капитан тихо допытывался у зоолога, выживет ли лейтенант, придет ли он в себя. Зоолог с сокрушением покачивал головой:

  - У лейтенанта, очевидно, легкое сотрясение мозга, он нуждается в абсолютном покое, и, если болезнь ничем не осложнится, больной, может быть, придет в себя через несколько дней.

  - А как Крутицкий? - спрашивал капитан, подходя к койке водолаза.

  - Его положение лучше,- отвечал зоолог. - Он хотя и без сознания, но сегодня-завтра, вероятно, очнется.

  - А рана в животе заживет?

  - Кровоизлияние в брюшную полость прекратилось, но боюсь нагноения.

  Сидлер и Щербина сегодня уже принимали пищу, и их здоровье не вызывало никаких опасений! Поговорив с ними, капитан возвратился в свою каюту.

  Составив сводку о законченных работах и о ходе ремонта, он взял судовой журнал и, как всегда, когда ему приводилось брать в руки этот журнал, раскрыл его на той странице, на которой лейтенант Кравцов сделал свои последние записи в роковую ночь взрыва.

  Что могли означать эти несколько строк о какой-то аварии дюз, для ликвидации которой лейтенант выдал Горелову пропуск на выход из подлодки? Почему лейтенант выдал пропуск без его, капитана, ведома? Правда, некоторое легкомыслие и беспечность свойственны характеру лейтенанта. Но все же... В пропуске указывается серьезная причина его поступка. Действительно ли дело началось с закупорки дюз пемзой и пеплом, как об этом говорит сохранившаяся копия в книжке пропусков? Эту причину мог подсказать лейтенанту только Горелов. Раскрыв книжку пропусков, капитан опять внимательно и пытливо вчитывался в каждую строчку копии, в каждое слово ее. Как торопливо, криво, небрежно, как явно взволнованно бегут эти строчки по белой бумаге! Как отличается этот почерк от обычного четкого почерка лейтенанта! Что взволновало его в момент, когда он выписывал пропуск? Вот на копии выделяются нарочито подчеркнутые слова: "Срочно! Пропустить немедленно для прочистки дюз"... Может быть, действительно закупорка дюз вызвала скопление гремучего газа, и Горелов, не успев прочистить их, погиб от взрыва... Погиб, как герой, на своем посту... Как герой?.. Но тогда почему же сигнализаторы не сообщили в центральный пост о скоплении газов в газопроводных трубах? Почему автоматы сами не прекратили доступ газам в трубы, как только давление в них превысило норму? Почему и сигнализация и автоматика одновременно и еще до взрыва отказались работать? Это не могло быть простой случайностью. Значит, кто-то их заранее испортил. Кто же мог это сделать как раз на вахте Горелова, кроме него самого? Стало быть, это он - нарочно! Сознательно устроил взрыв! Это он сбил с толку доверчивого лейтенанта и заставил срочно, забыв о приказе, выдать пропуск на выход из подлодки... Бедный, обманутый лейтенант... "Срочно!" "Немедленно!" Так пишут, так, можно сказать, кричат только при неожиданной, быстро налетающей грозной опасности, когда требуется инициатива, мгновенное решение, когда нельзя думать о формальностях, прятаться за параграф приказа, звать на помощь. И разве мог он думать, что его обманывают, разве он мог подозревать в предательстве главного механика подлодки! Но почему, уже выдав пропуск, лейтенант не вызвал тотчас же, немедленно капитана? Ведь Горелову нужно было по крайней мере пять - семь минут, чтобы выйти из подлодки.

  Нет, это уже не просто легкомыслие - это непростительная, преступная беспечность! Как смел он, лейтенант советского военного флота, позволить себе такую недисциплинированность, такое пренебрежение основными правилами службы на военном корабле в таких исключительных обстоятельствах!

  Усевшись в кресло, с опущенной на грудь головой, капитан долго сидел, погруженный в тяжелые, мучительные мысли... Наконец он потянул к себе лист чистой бумаги и написал приказ по кораблю. В приказе предлагалось комиссару Семину немедленно начать следствие по делу о взрыве, происшедшем на корабле двадцать девятого июля, в четыре часа пятнадцать минут, и о пропавшем без вести главном механике корабля Горелове: опрос команды начать немедленно; членов команды, пострадавших при взрыве, допрашивать по мере выздоровления каждого из них, с разрешения врача, профессора Лордкипанидзе, обследование места взрыва (газопроводная камера и дюзы) произвести, как только обстоятельства это позволят. О ходе следствия докладывать ему, капитану, ежедневно.

  В этот же день, когда вполне выяснился объем работ по ремонту и капитан в приказе установил точный график их выполнения, во втором номере газеты "За 23 августа!", которая получила дополнительное шутливое название "Голос комиссара", появилась краткая заметка Марата. От имени бригады электриков Марат вызывал бригаду акустиков на социалистическое соревнование, на борьбу за скорейшее выполнение приказа капитана, за сокращение сроков ремонта. Бригада электриков в расширенном составе приняла на себя обязательства: закончить ремонт сети и щита управления к двенадцати часам пятого августа, открыть выход из подлодки в тот же день к двадцати четырем часам, восстановить систему сигнализации и связи к двадцати четырем часам седьмого августа, привести в порядок автоматику к двенадцати часам десятого августа, и так далее, по всем работам, возложенным на бригаду. В общем, получалась экономия во времени против установленных капитаном сроков около двадцати процентов.

  На другой же день газета оповестила всех, что бригада акустиков с включившимся в нее частично профессором Лордкипанидзе принимает вызов электриков и по новому, ею самой составленному графику сокращает время своих работ на двадцать пять процентов. Тут же газета сообщала, что, приветствуя почин электриков, водолазы заключают договор о социалистическом соревновании с радистами. Атмосфера в отсеках корабля положительно накалялась. Работа, казалось, получила характер непрерывной, яростной атаки на врага. Перерыв на обед и отдых команда сократила до сорока минут, а завтрак и ужин производились чуть ли не на ходу. Сводки о ходе работ соревнующихся выслушивались с таким же напряженным волнением, как телеграммы с полей сражения, с боевых Фронтов. И каждый раз под крики "ура" и туш патефона, который в честь победителей заводил комиссар Семин перед микрофоном, и победители и побежденные с еще большей яростью набрасывались на новую работу.

  Пятого августа, за пять минут до срока, перед закрытой еще дверью в выходную камеру собрались капитан Воронцов, старший лейтенант Богров, исполняющий обязанности главного механика Козырев, водолазы Скворешня и Матвеев, окруженные почти всем экипажем подлодки. Все стояли взволнованные, бледные, в полном молчании. Предстоял первый наружный осмотр корабля, предстояло разрешение самого важного, самого мучительного вопроса: в каком состоянии кормовая часть подлодки? Уцелели ли дюзы? Будет ли "Пионер" двигаться или он обречен на паралич, на мертвенную неподвижность своего полного жизни и сил организма?

  Ровно в двадцать четыре часа невидимые электрические приводы, управляемые главным электриком Корнеевым из центрального поста, начали медленно втягивать в пазы переборки тяжелую, металлическую дверь. Эту победу встретили без обычных приветственных криков, все в том же напряженном, взволнованном молчании. Никто не издал ни звука...

  Выходная камера, полная света, открылась, пять человек вошли в нее и торопливо начали совершать туалет водолазов. Через четверть часа дверь закрылась, послышался гул и ворчание бегущей по трубам воды, затем откинулась выходная площадка, и пять закованных в металл фигур с ярко горящими фонарями на шлемах вышли в ночную подводную тьму.

  Горя от нетерпения, забывая все правила субординации, Скворешня очертя голову вылетел вперед, и сейчас же под всеми шлемами загремел его торжествующий, оглушительный бас:

  - Ура!.. Хай живе наш "Пионер"!.. Все дюзы почти на месте.

  Глазам капитана и его спутников предстала удивительная картина.

  Огромное, до двух метров в диаметре, металлическое кольцо, массивное, литое, обычно надетое на крайнюю кормовую часть, словно чудовищная шапка, усеянная по околышу и по верху многочисленными отверстиями дюз, теперь, сорванное с места, далеко откинулось назад, держась лишь на нижней части, как на дверной петле. Изнутри этой шапки густо, как в щетке, торчали острые зубья изломанных черных труб; в оголившейся крайней части кормы зияло отверстие, ведущее в газопроводную камеру подлодки...

  - Ну, Николай Борисович,- оживленно обратился старший лейтенант к капитану,- мы можем поздравить себя со спасительной находкой! Дюзы есть - значит, все в порядке.

  - Я боялся надеяться на такую удачу,- ответил капитан после минутного молчания. - Словно гора с плеч... Весь вопрос теперь в том, как поставить кольцо на место.

  - Термитом и электролебедкой, товарищ командир,- сказал Козырев.

  - Гм... Вот как! - Капитан внимательно посмотрел на Козырева. - Так, на ходу, и будете производить работы?

  - Устроим вокруг кормы леса с неподвижными площадками, товарищ командир,- быстро ответил Козырев.

  - Правильно,- поддержал старший лейтенант. Козырев и Матвеев взобрались на корпус и внимательно изучали состояние кормы и внутренней поверхности кольца.

  - Ну, как там, товарищ Козырев? - спросил капитан.

  - Отлично, товарищ командир! - весело ответил новоиспеченный главный механик. - Край кормы ровный, не рваный. И поверхность почти чистая, как будто ножом срезало! Подчищать придется мало.

  - Завтра же с утра - за дело,- сказал капитан. - Общее наблюдение за этими работами я прошу вас взять на себя, Александр Леонидович.

  - Слушаю, Николай Борисович!

  - А теперь - на подлодку! - скомандовал капитан. - Да поскорее! Мы несем радость экипажу, и нельзя заставлять его слишком долго ждать.

  Радость была действительно необыкновенная. Хотя команде уже давно следовало спать, но от охватившего всех волнения никто не смог сразу улечься и заснуть.

  Наконец усталость взяла свое, и скоро в подлодке воцарилась сонная тишина. Один лишь Скворешня, вахтенный на всю подлодку, с трудом бодрствовал, мурлыча под нос свою любимую украинскую "Реве тай стогне Днипр широкий"... Был момент, когда вдруг умолкло и это тихое мурлыканье, и Скворешня, на ходу задержавшись у притолоки дверей, задремал всего лишь на одну-две минуты. Но как раз в эти короткие минуты подлодка едва ощутимо содрогнулась от мягкого тихого толчка и сейчас же успокоилась.

  Сонная, ничем не потревоженная тишина продолжала царить в каютах и отсеках подлодки. Скворешня очнулся, вздохнул и продолжал свое тяжелое, размеренное хождение под тихое мурлыканье песни, так ничего и не заметив...

Глава VIII. У ПОДНОЖИЯ ОСТРОВА

  Много лет назад, в конце XIX века, доктор Ганс Гольдшмидт впервые разработал химическую реакцию, которая получила впоследствии его имя. Сущность этой реакции заключалась в том, что если смешать окись железа (окалина, порошок ржавчины и т. и.) с порошком алюминия и смесь эту поджечь, то алюминий в процессе горения отнимет у окиси железа кислород, восстанавливая тем самым чистое железо, а сам окислится; образующаяся при этом избыточная тепловая энергия расплавит железо, а полученная окись алюминия всплывет на поверхность в виде шлака.

  Вот эта смесь окиси железа с порошком алюминия и носит название термита, и, с тех пор как "реакция Гольдшмидта" стала известной, она долго применялась лишь для получения некоторых простейших ферросплавов и особенно для сварки рельсов.

  Сорок лет так ограниченно и примитивно использовался термит в лабораториях и металлургической практике, пока наконец советские ученые не раскрыли все богатейшие возможности, которые были до тех пор скрыты в этой реакции. Оказалось, что окись любого металла может восстанавливаться в любом помещении, в простом тигле, без особого оборудования, в присутствии лишь известных, точно определенных термитов (алюминия, лития, натрия, силиция).

  Особенно замечательными в процессе "термитной реакции" являются необычайные температуры, которые развиваются при ней. Уже при восстановлении железа алюминием получается огромная температура в 3500 градусов, при которой расплавлялись все известные в то время металлы. Реакция же вольфрам - алюминий развивает температуру в 7500 градусов, то есть выше солнечной (6000 градусов), и протекает настолько бурно, что вольфрам испаряется.

  К тому времени, когда Крепин конструировал свою подводную лодку, советские ученые добились уже того, что термитная реакция могла происходить даже под водой так же безотказно, как применяются под водой автогенная сварка и резка металлов, но гораздо более просто, свободно и безопасно.

  К помощи термитной реакции и решил обратиться Козырев, чтобы поставить на место кольцо дюз, изготовленное из такого тугоплавкого сплава, который совершенно ни представлялось бы возможным разогреть и обработать в подводных условиях другими средствами.

  Когда рано утром шестого августа Ромейко, Скворешня и Матвеев подготовили в выходной камере трубы, тросы, металлические листы и другие материалы для сооружения лесов и подмостей вокруг кормовой части подлодки, Козырев с капитаном уже закончили все расчеты и план предстоящих работ по установке на место дюзового кольца. Спустившись вниз, в выходную камеру, Козырев застал там водолазов и механиков уже одетыми в скафандры и готовыми к выходу. Быстро одевшись и сам, он нажал кнопку на стене, сигнализируя центральному посту, что можно впускать в камеру воду. Через несколько минут вода наполнила камеру, послышался скрип тросов, начавших опускать площадку. Но, едва отделившись своим верхним краем на полметра от корпуса подлодки, площадка остановилась, скрип прекратился.

  - А який там бисов сын жартуе? - рассердился Скворешня, переминаясь в беспокойстве с ноги на ногу и поглядывая на открывшуюся вверху узкую щель. - Ну и братишки-электрики! Делали, делали - не доделали. Хороши работнички!

  - Площадка не открывается,- соединившись с центральным постом, сообщил ему Козырев. - В чем дело, товарищ командир?

  - Не понимаю,- удивленно ответил голос капитана. - Ведь мы вчера выходили, и она была в исправности. И у меня здесь, на щите управления, красный сигнал. Сейчас прикажу электрикам проверить все приводы. Подождите немного.

  - Пока там Марат будет ползать по переборкам, проверять сеть, давайте-ка здесь посмотрим,- предложил Скворешня: - может быть, заело отпускные тросы.

  - Как же туда добраться, Андрей Васильевич? - спросил Матвеев, посмотрев на открывшуюся вверху щель. - Ведь три метра!

  - Да по любой трубе из этой кучи, чудак! А то еще лучше - полезай ко мне на плечи.

  - Есть на плечи!

  На могучих плечах Скворешни Матвеев чувствовал себя свободно и уверенно, как на площадке раздвижной лестницы. Под потолком камеры он быстро осмотрел блок с правильно намотанными витками троса, проверил в обшивке корпуса выходное отверстие троса, потом, высунув голову в щель между верхним краем площадки и корпусом, проверил наружное крепление троса с площадкой.

  - Здесь все в порядке, Андрей Васильевич,- сообщил он Скворешне, повернувшись на его плечах. - Стой! Стой!.. - закричал он вдруг. - А ну-ка, Андрей Васильевич, поднимай выше! За ноги! Еще выше!.. Эге! Что же это такое?! Вот так штука!

  Обычно спокойный, уравновешенный и немногословный, Матвеев сейчас несколько взволновался. Высунувшись до половины над площадкой и перегнувшись через нее наружу, он водил там во все стороны фонарем, изо всех сил вытягивался, пытаясь что-то достать руками.

  - Да в чем там дело, наконец? - не выдержав, закричал Скворешня.

  - Как будто земля, Андрей Васильевич,- ответил Матвеев, мягко соскакивая с плеч Скворешни. - Могу даже сказать наверное, что земля... Скала... самая настоящая скала! Она подпирает площадку и не дает ей опуститься. Подлодка боком прижалась к ней.

  Это открытие вызвало сенсацию. Капитан приказал Матвееву выбраться через щель наружу и обследовать скалу. Матвеев быстро вернулся и доложил, что скала, к которой прижат был течением "Пионер", составляет часть обширного склона подводной горы, далеко простирающейся во все стороны и поднимающейся, вероятно, до поверхности, а может быть, и над поверхностью. Слишком высоко всплывать Матвеев не решался, придерживаясь приказа капитана. По распоряжению капитана Скворешня и десять человек команды, все в скафандрах, выбрались из подлодки тем же путем, что и Матвеев. Они вынесли с собой несколько мотков тонкого, гибкого троса и, сделав из него три огромные петли, надели их на носовую часть подлодки, а четвертым намертво закрепили корму подлодки за скалу. Затем, схватив концы носовых петель и повернувшись лицом к свободному океану, люди разом, по команде Скворешни, запустили свои винты на десять десятых хода. Пятьсот лошадиных сил через пятнадцать минут оттащили подлодку от скалы и поставили ее носом в океан, кормой к подводной горе. Чтобы течение опять не снесло корабль и не прижало его к горе, концы одной из носовых петель опустили до грунта и закрепили их там за большой обломок скалы.

  "Пионер" стоял теперь на надежных мертвых якорях.

  "Дюзовая бригада" в намеченном составе немедленно принялась за работу у кормовой части корабля.

  Между тем капитан вызвал к себе в центральный пост Шелавина и предложил ему самым тщательным образом ознакомиться с подводной горой.

  - Мы не можем еще определить свои координаты,- сказал при этом капитан. - Ни один из наших инфракрасных разведчиков пока не работает. Но, может быть, ближайший осмотр горы поможет именно вам, опытному океанографу, установить, что это за гора, где она находится, не является ли она подножием банки, обширной отмели, коралловых рифов или коралловых атоллов. Атоллы же могут быть населены, а в нашем положении это была бы очень большая неприятность. Осторожность не мешает... С наступлением ночи поднимитесь на поверхность, осмотритесь, не заметны ли огни, движение судов, туземных каноэ. Возьмите, если считаете нужным, кого-нибудь из команды для сопровождения вас...

  - Ну, зачем же, Николай Борисович, отрывать сейчас людей от работ! Я отлично и сам справлюсь, хотя, если разрешите, я взял бы с собой Павлика. Он не так уж здесь необходим, да и ему было бы интересно и полезно...

  Капитан согласился. Павлик был несказанно рад этой вылазке: он давно не бродил под водой, а новые места сулили новые впечатления, новые открытия, новые радости.

  С полной зарядкой жидкого кислорода, электроэнергии в аккумуляторах, питания и воды в термосах и в полной амуниции геологоразведчиков и подводных охотников, Шелавин и Павлик ровно в пятнадцать часов сошли с площадки на склон горы и пошли по грунту на юг. Идти было нелегко. Склон был довольно крут, густо усыпан обломками скал, ноги вязли в иле, путались в водорослях. Можно было бы просто плыть над склоном при помощи винтов на самой малой скорости, но Шелавин сознательно отказался от этого, объяснив Павлику, что необходимо исследовать геологическое строение горы; геология же раскрывает свои тайны только пешеходам, а не пилотам, хотя бы и подводным.

  Много рыб встречалось на пути. Павлик безошибочно называл их, вызывая одобрительное бормотание океанографа.

  Через четверть часа ходьбы Павлик вдруг споткнулся, нагнулся и вытащил что-то из ила.

  - А вот это что такое? - спросил он, протягивая Шелавину свою находку.

  В его руках был грубый, примитивной работы, но совершенно ясно оформленный кривой нож с каким-то обрубком вместо рукоятки и тускло поблескивающим черным лезвием. Едва взглянув на него, Шелавин удивленно воскликнул:

  - Обсидиановый нож! Нож из чистого вулканического стекла! А дело становится исключительно интересным! Абсолютно!.. Давай, Павлик, еще покопаемся тут.

  Через минуту Шелавин с торжеством вытащил из ила еще одну находку.

  - Так и есть! - обрадованно сказал он, рассматривая ее. - Обсидиановый наконечник копья... Замечательно! Абсолютно!.. Копай, копай, Павлик!

  Больше, однако, они ничего не нашли.

  Отдохнув немного, они пошли дальше. Шелавин потерял на время свою обычную словоохотливость и долго шел молча, погруженный в задумчивость, лишь изредка напоминая Павлику:

  - Смотри под ноги. Хорошенько смотри! Не пропусти чего-нибудь.

  И снова шел вперед, опустив голову, молчаливый и задумчивый, изредка бормоча что-то неразборчивое и натыкаясь на скалы. Через полчаса Шелавин внезапно остановился перед большой плоской скалой. Подняв глаза, он на мгновение замер и потом с восторгом закричал:

  - Лодка! Туземное каноэ!..

  С неожиданной ловкостью и быстротой он вскочил на скалу. Перед ним, как на пьедестале из базальта, почти до борта засыпанное илом, лежало длинное суденышко с характерно изогнутым носом, украшенным замысловатой, фантастической резьбой.

  - Сюда, Павлик! - нетерпеливо закричал Шелавин. - За лопатку! Расчищай!

  Окруженные тучей ила, они лихорадочно работали около четверти часа, и, когда ил осел, а вода получила свою обычную прозрачность, перед ними оказалась туземная пирога с проломленным дном и нагруженная остатками прогнивших рыболовных сетей. Копаясь в этой куче, то Шелавин, то Павлик с радостными криками вытаскивали все новые и новые находки: человеческий череп, деревянные статуэтки с человеческими или птичьими головами, рыболовные костяные крючки, какие-то деревянные красноватые дощечки длиной от одного до двух метров, покрытые густой вязью непонятных значков.

  Первая же дощечка, попавшая в руки Шелавину, произвела на него потрясающее впечатление. Уткнувшись е нее почти вплотную шлемом, с безумными, едва не вылезающими из орбит глазами, он вглядывался несколько мгновений в длинные ряды этих значков, потом вдруг, приплясывая на месте, закричал:

  - Кохау!.. Козау ронго-ронго... Это они! Это они! Кохау ронго-ронго рапануйцев!..

  Остолбеневший от изумления Павлик с раскрытым ртом смотрел на эту картину, напоминавшую пляску первобытных дикарей с какими-то непонятными заклинаниями.

  - Понимаете ли вы, молодой человек, что это значит, позвольте вас спросить? Нет-нет! Вы не понимаете, что это значит!.. Это... это...

  - А что же это, в самом деле, значит? - спросил пришедший в себя Павлик.

  Но Шелавин вдруг замолчал, сосредоточенно задумался, потом пробормотал:

  - Что это значит? Гм, гм... Подождем немного. Надо убедиться. Надо проверить. Мы еще встретим... Я уверен, что встретим аху и... и... Пойдем! Скорее идем дальше!.. Складывай все в лодку! На обратном пути захватим.

  Шелавин почти бежал впереди, а Павлик едва поспевал за ним. Так они прошли еще около получаса, и, когда Павлик почувствовал наконец, что выбивается из сил, Шелавин вдруг остановился.

  Перед ними, стеной метра в два вышины, тянулась поперек склона, метров на пятьдесят - шестьдесят в длину, сложенная из огромных плит терраса. Но ни Шелавин, ни Павлик не смотрели на нее. В полном молчании, словно зачарованные, закинув головы, они не сводили глаз с нескольких гигантских статуй, безмолвно, в мрачном и грозном спокойствии возвышавшихся над террасой на пятнадцать - двадцать метров. В лучах фонарей были видны их странные головы, украшенные, словно каменными тюрбанами, огромными, двухметровыми цилиндрами. Срезанные назад узкие лбы, длинные вогнутые носы, глубокие пустые и черные глазницы, тонкие, строго сжатые губы и острые подбородки производили незабываемое впечатление внутренней силой своего сверхчеловеческого облика.

  Они стояли на удлиненных торсах, без ног, с едва намеченными под грудью руками,- примитивные и мощные, безмолвные и грозные,- и пристально глядели вперед, в безмерные пространства океана, через головы пигмеев, внезапно появившихся оттуда. Между этими стоящим словно на страже гигантами валялись многочисленные, повергнутые уже океаном фигуры с отлетевшими в стороны огромными цилиндрами, некогда украшавшими их головы.

  - Рапа-Нуи (4)...- бормотал океанограф. - Рапа-Нуи..., Древний Вайгу... Значит правда: его затопил океан... Смотри, Павлик! Смотри! Запомни это навсегда...

  Долго стояли они молча перед каменными гигантами; наконец Шелавин, словно очнувшись, вздохнул и сказал:

  - Надо идти дальше, Павлик. Мы еще встретим их немало. Нам нужно закончить обследование острова.

  Бросив последний долгий взгляд на подводных стражей горы, Шелавин запустил винт и поплыл дальше на юг. Павлик последовал за ним. После длительного молчания он спросил океанографа:

  - Почему вы сказали, Иван Степанович, "острова"? Разве это не просто подводная гора?

  - А где ты видел подводную гору с затонувшими на ней лодками, ножами, копьями и, наконец, с такими сооружениями, как эти террасы и колоссальные статуи? А?.. Позвольте вас спросить, молодой человек?

  - Ну что же? - набравшись духу, возразил Павлик. - Вы же нам как-то рассказывали на кружке об опустившихся в море островах и даже материках. Может быть, и здесь так же произошло?

  - Гм, гм... - замялся океанограф. - М-да... Конечно, бывает.. Отчасти ты прав, но только отчасти. Ведь могут быть случаи, когда остров или материк постепенно или сразу, но лишь частично покрывается наступающим океаном. Кажется, об этих трансгрессиях океана я тоже вам говорил? Очевидно, и здесь произошел такой случай... А это что такое? - внезапно прервав себя, указал рукой Шелавин на большое темное пятно, выделяющееся на склоне в подводных сумерках.

  - Вход в пещеру или грот, могу сказать наверное,- не задумываясь, ответил Павлик, считавший себя в этих вопросах достаточно опытным человеком.

  - И, очевидно, очень большой пещеры,- добавил океанограф. - Надо посмотреть.

  Павлик первым вплыл в пещеру. Она оказалась действительно огромных размеров и, судя по ее базальтовым стенам и сводам, была вулканического происхождения. Возможно, что в далекие геологические эпохи через это жерло или боковой ход изливалась из недр земли расплавленная лава. Пещера была очень высока, широка и тянулась далеко в глубину горы. Ее дно было покрыто илом, в котором среди бесчисленных раковин копошилось множество иглокожих и кишечнополостных; стены, обломки скал и бугры застывшей лавы заросли фестонами, занавесями, коврами известковых водорослей.

  Бегло обследовав пещеру, Шелавин и Павлик почувствовали усталость и голод. Решено было сделать привал, отдохнуть и поесть. Оба опустились на небольшой обломок скалы и принялись за термосы. Сделав несколько глотков горячего какао, Павлик вернулся к прерванному разговору:

  - Иван Степанович, если мы не на простой подводной горе, то что же это за остров?

  - Это остров Рапа-Нуи. Таинственный, загадочный остров, доставивший и до сих пор еще доставляющий массу хлопот и мучений географам, этнографам и историкам культуры всего цивилизованного мира. Слыхал ли ты что-нибудь об этом острове?

  - Рапа-Нуп?.. Нет,- признался Павлик,- в первый раз слышу.

  - Гм.. Нечего сказать, хорош! Но, может быть, ты знаешь его под именем Вайгу, как его иногда называют?

  - Н-нет, Иван Степанович,- ответил Павлик, чувствуя уже некоторую неловкость. - И Вайгу не знаю.

  - Не понимаю. Абсолютно не понимаю, чему вас только учили в этих ваших прославленных гимназиях, или... как их там... колледжах, что ли!

  - Колледж святого Патрика, Иван Степанович, в Квебеке.

  - Не святого Патрика,- разразился океанограф,- а святого невежества!.. Вот-с! Святого невежества! Не знать ничего и даже не слышать об острове Рапа-Нуи, или Вайгу, или Пасхи! Это чудовищно!

  - Пасхи? Остров святой Пасхи? - встрепенулся Павлик. - Я что-то припоминаю... Да-да, я припоминаю... Это крохотный остров среди Тихого океана. Его открыл Дэвис в тысяча шестьсот восемьдесят седьмом году, потом адмирал Роггевен - в тысяча семьсот двадцать втором году. И остров населяли тогда язычники, идолопоклонники, но потом туда приехали какие-то монахи, которые обратили их в христианство. Вот и все, что нам рассказал об острове Пасхи учитель географии в колледже.

  - Идиот, на обязанности которого лежало превращать детей в таких же идиотов, как он сам! Как хороши, Павлик, что ты вырвался из этой фабрики невежд, тупиц и ханжей! Поступишь в нашу советскую школу - и весь мир раскроется перед тобой во всей своей красоте и правде! Ведь тебе не рассказали в колледже самого интересного про этот замечательный остров! Крохотный островок, который за один час ходьбы можно пересечь с одного конца до другого, одинокий клочок земли, затерянный среди безбрежного океана, отделенный четырьмя тысячами километров от Южной Америки и таким же примерно расстоянием от ближайших островов Полинезии,- этот островок представляет собой настоящий клубок научных загадок и тайн! Ты подумай только, Павлик: среди всей Полинезии, между всеми ее бесчисленными островами и племенами, только здесь, у этого маленького народца, населявшего Рапа-Нуи, развилась и расцвела письменность! На тех самых кохау ронго-ронго - длинных красновато-коричневых дощечках, которые мы только что нашли в каноэ и держали в руках! Мало того! Эти деревянные таблицы с письменами древних рапануйцев до сих пор не прочитаны, не раскрыты ни одним ученым цивилизованного мира.

  Шелавин замолчал и сделал несколько глотков какао из термоса .

  - А эти террасы, или аху, как их называют туземцы! А эти необыкновенные, поразительные статуи! - продолжал он через минуту. - Как мог сделать эти гигантские сооружения маленький народец, находившийся на самом низком уровне культуры? Ведь некоторые из этих статуй достигают двадцати трех метров в высоту, имеют в плечах до двух-трех метров, с двухметровыми тюрбанами на головах, весят до двух тысяч центнеров! А таких аху к моменту появления европейцев насчитывалось не менее двухсот шестидесяти штук, а статуй - свыше пятисот, и все они своими гневными, угрожающими лицами обращены к океану. Не ясно ли, что эту огромную, можно сказать - титаническую, работу мог выполнить только другой, более многочисленный, гораздо более культурный и развитый народ!

  Чтобы разгадать все эти загадки, некоторые ученые высказали такое предположение. Этот остров в древности был гораздо больших размеров. Его населяло многочисленное племя со своеобразной, довольно высокой культурой, гораздо более высокой, чем у тех жалких племен, которых застали на острове первые европейцы. И вот настало время, когда древние рапануйцы начали замечать, что их остров медленно, но неудержимо поглощается морем, Тогда они, полные тревоги