Адамов Григорий - Тайна двух океанов

ович, Сидлер, Цой и Павлик... Всего пять человек.

  - Хорошо... Александр Леонидович,- обратился капитан к старшему лейтенанту,- завтра с утра ваша вахта?.

  - Так точно, товарищ командир!

  - Выпустите партию в составе пяти человек, перечисленных Арсеном Давидовичем. Крейсируйте вокруг нее по радиусу километров в пятьдесят... Больше никого не выпускать.

  - Слушаю, товарищ командир!

  Капитан повернулся и вышел в коридор. В раскрывшуюся на минуту дверь ворвались приглушенные, но в бешеном темпе звуки лезгинки.

  - Уже! Скоро начнется! - закричал Павлик, хлопая в ладоши. - Идемте скорее в красный уголок! В красный уголок! - И громким шепотом, как бы под строжайшим секретом, сообщил: - Сегодня вечером команда встречает Скворешню. Скворешня выписывается из госпиталя!

  Войдя в свою каюту, капитан запер за собой дверь, сел за письменный стол и достал из его потайного ящика книгу шифров. Он долго переводил строки цифр радиограммы в буквы и слова. Дойдя до конца, он с выражением досады откинулся на спинку кресла, подумал и снова наклонился над столом, читая теперь радиограмму полностью, уже не отрываясь. Вот что он прочел:

  "Ответ задержан для проверки старых и получения новых материалов из Токио и Нагасаки".

  Во время первой командировки, в Нагасаки, пять лет назад, Горелов прекрасно выполнил задание, за что по возвращении был награжден орденом "Знак Почета". За два года, проведенные в командировке, много работал, изредка ходил в театры, кино, музеи, буддийские храмы, знакомился с достопримечательностями страны. Часто проводил свободные часы в обществе членов советской колонии в Нагасаки и Токио.

  В следующую командировку, в Токио, два года назад, встретился с Абросимовыми, отцом и дочерью, стал бывать у них все чаще. С дочерью, Анной Николаевной, часто посещал театры, первоклассные рестораны и кафе, аристократические дансинги. Жил довольно широко. Жалованье было у него немалое, однако вряд ли его хватало. В этот период времени с членами советской колонии встречался изредка. Его дядя, Николай Петрович Абросимов,- бывший царский генерал, правительством Керенского был командирован в Японию для закупок и приемки военного снаряжения. Революция 1917 года застала его там, и в Советскую Россию он не вернулся. Дочь родилась в Японии. Жена умерла десять лет назад. Живет широко, источники доходов неизвестны. Говорят, играет на бирже. Имеет большое знакомство среди японских военных.

  Задание второй командировки Горелов выполнил также хорошо.

  Будучи третий раз в Токио, он вел примерно такой же образ жизни, часто бывал у Абросимовых. Говорили, что дочь Абросимова стала невестой Горелова, хотя огласки никакой не было.

  "О каких-либо деловых или секретных взаимоотношениях Горелова с Абросимовым-отцом подозрительных сведений не имеется".

  Капитан задумчиво играл карандашом, потом бросил его на радиограмму и встал.

  - Вот и изволь делать заключения,- пробормотал он и принялся ходить по комнате, заложив по привычке руки за спину.

  Он ходил все быстрей и быстрей, часто останавливался и вновь возобновлял хождение.

  Генерал... Да, да... Этот генерал был ему подозрителен... И тут же красавица дочь... Самая подходящая завязка, черт побери! Но как могла бы осуществляться связь? Ведь радиостанции-то нет! Да еще дальнего действия... И все-таки... все-таки кто-то как-то сообщал о маршруте! Внимание, капитан! Будьте осторожны, капитан! Обыск? Но почему же именно у него, у Горелова? Из двадцати шести человек именно у него? А хотя бы по тому одному, что только у него одного такое подозрительное... ну, не подозрительное, пусть просто сомнительное место в биографии. Орденоносец... Обида... (Капитан почувствовал смущение, неловкость.) Ведь, в сущности, нет никаких оснований, никакого повода... Ну и что же? Лучше маленькая обида одному человеку, чем риск огромного несчастья с двадцатью шестью человеками, с подлодкой... Несчастья для всей страны! Для Родины! Для Родины несчастье!

  И с сжатыми кулаками, с глазами, полными решимости, капитан направился к письменному столу.

x x x

  Красный уголок был полон народу. В дальнем углу небольшой оркестр играл непрерывно. Веселье было в полном разгаре.

  Младший механик Козырев и физик Сидлер, лучшие танцоры в команде, лихо отплясывали "русскую", выделывая необыкновенные па, выбрасывая такие коленца, что то и дело вызывали аплодисменты и крики восторга. Но среди этого веселья многие время от времени нетерпеливо поглядывали на дверь. И все же дверь раздвинулась неожиданно для всех, в момент, когда Сидлер, присев, завертелся волчком на одной ноге, и уже не оркестр вел танцора - сам он едва поспевал за ним. Стук двери прервал музыку, оркестр оборвал на полуноте, сразу наступила тишина.

  В двери появился маленький, чернявый и вертлявый Ромейко, помощник механика.

  На пороге он остановился и торжественным голосом герольда возгласил:

  - Честь имею представить достопочтенной публике знаменитого атлета, победителя гор, укротителя акул и других морских чудовищ, первоклассную тяговую силу, которая рвет постромки, сделанные даже из "Макроцистис перифера", коренника тройки водолазов, красу и гордость команды - могучего, непобедимого Андрея Вас...

  - Будет тебе паясничать, вертушка! - добродушно прогудел из коридора хорошо знакомый всем бас, и в дверях, нагнув голову, показалась огромная фигура Скворешни. - Здравствуйте, ребята!..

  Скворешня был в белом кителе с серебряными пуговицами и широких черных брюках. Лицо его было немного бледно, но длинные светлые усы, как всегда, в полном порядке, а маленькие глаза весело, может быть даже задорно, сверкали.

  Не успел он появиться в двери, как оркестр грянул туш, загремели аплодисменты, послышались веселые приветствия, и пять человек выступили вперед, навстречу Скворешне, с гитарой, мандолиной и балалайками в руках.

  Они выстроились перед ним и, отвешивая ему древнерусские поясные поклоны, в наступившей тишине запели старинным былинным сказом:

  Ай не волна ли так на море расходилася?

  Ай не сине ли море всколыхнулося?

  Ай взволновался то могутный богатырь,

  То советский богатырь, Андрей свет-Васильевич.

  Ой ты гой еси, водолаз старшой,

  Водолаз старшой подлодки "Пионер"!

  Как пошел гулять по дну моря синего!

  Как взмахнешь ты правой рученькой -

  Средь акульих стад переулочек!

  Как тряхнешь ты левой ноженькой -

  Скалы прочь летят, волны в берег бьют...

  С минуту Скворешня растерянно смотрел на сказителей этой новой былины, потом смущенно взмолился:

  - Да бросьте выть! У меня зубы заныли от этого. Ну что, право, заладили: богатырь! Рученька-ноженька! Скалы прочь летят!.. И совсем не так было дело.

  - И тебя там даже не было совсем! - подхватил, смеясь, Марат. - Одна клевета на бедного Андрея!

  - Я не я, и кобыла не моя, и я не извозчик... Так, что ли, Андрей Васильевич? - язвил под общий смех зоолог.

  - Да нет же, товарищи дорогие! - защищался Скворешня. - Ведь вы же забываете самые главные факторы. Без них никакие рученьки-ноженьки не помогли бы мне.

  Со всех сторон послышались возгласы:

  - А ну, ну! Говори-выкладывай!

  - Раскрывай свои секреты!

  - Да-да! Интересно! Может быть, они и нам пригодятся.

  Скворешня широко расставил ноги и начал загибать огромные пальцы:

  - Во-первых, товарищи, вы совершенно забываете закон Архимеда: каждое тело, погруженное в жидкость, теряет в своем весе столько, сколько весит жидкость в объеме, вытесненном этим телом. Какой объем был у этой гранитной скалы? Высота примерно четыре метра, длина два метра, ширина два метра - значит, ее объем - два на два на четыре, то есть шестнадцать кубометров воды, или столько же тонн воды. При удельном весе гранита два и шестьдесят пять сотых вес скалы равен: шестнадцать на два и шестьдесят пять сотых... Ну, математики, помогите!

  - С округлением - сорок две тонны,- откуда-то из угла медленно прогудел Горелов.

  Скворешня с уважением посмотрел на него через головы окружающих:

  - Это вы в уме так быстро подсчитали? Вот это здорово!

  - Ничего не поделаешь,- усмехнулся Горелов,- профессия такая...

  - Ну ладно! Значит, вес скалы сорок две тонны. Воды она вытеснила шестнадцать тонн. Значит, скала весила в воде только двадцать шесть тонн.

  - Только-то? Ну-ну! - с ироническим восхищением произнес Матвеев.

  - Пойдем дальше,- загнул Скворешня второй палец, пропуская мимо ушей иронию Матвеева - Дно у входа в грот было сильно покато кнаружи, и от этого центр тяжести скалы тоже переместился кнаружи. Это облегчило мне задачу примерно наполовину, то есть снизило вес скалы до тринадцати тонн. Учтите еще,- Скворешня загнул третий палец,- мою хорошую позицию, при которой ноги превратились в прекрасные рычаги,- это сэкономило мне еще тонны три...

  - Честное слово,- расхохотался лейтенант Кравцов,- еще немного - и от скалы ничего не останется! И вообще ничего не было и ничего не произошло!

  - Нет-нет! - возразил под общий смех Скворешня, загибая четвертый палец. - На десяти тоннах я останавливаюсь. И это нагрузка, с которой я ни за что не справился бы, но мне помог четвертый фактор - страх... Да-да! Откровенно говорю - страх смерти! Нечего тут стыдиться... Именно он удвоил мои силы. Но даю вам честное слово, товарищи, что, хотя скала и начала под конец подаваться, я чувствовал, что я уже у предела моих сил. И тут появился пятый фактор. Пятый, решающий фактор! Фактор, который в последний, критический момент решил мой спор со скалой в мою пользу! А ну-ка, кто отгадает, что это за фактор, а?

  - Ты вспомнил, что еще не простился со мной! - закричал, смеясь, Марат.

  - Ничего подобного! - категорически возразил младший акустик Птицын. - Он вспомнил, что должен мне двадцать рублей, и не захотел уйти из этого мира с маркой жулика. Отдавай деньги, Андрей Васильевич!

  - Я знаю! Я знаю! - закричал Шелавин. - Сам господь бог Саваоф явился к вам во всей силе и славе своей!

  Покрывая общий смех, Скворешня раскатисто и громоподобно захохотал:

  - Да, дождешься его! Мало у него своих неприятностей на земле! Ну ладно! Вижу, что не догадаетесь. Воображения не хватает. Дело решил,- сказал он, торжественно повышая голос,- дело решил... Да где же он?.. Ага! Иди, иди сюда! Нечего прятаться. Иди, не бойся!..

  Скворешня схватил за плечо растерявшегося Павлика и вытащил его на середину отсека:

  - Вот кто решил мой спор со скалой! Павлик решил дело, и никто другой! - Возгласы недоверия, удивления, восхищения послышались из всех уст.

  - Да, да, да! - продолжал греметь Скворешня. - Когда я почувствовал, что силы мои кончаются, я, словно сквозь туман, увидел вдруг, как Павлик с громким криком "ура" бросился к скале и изо всех сил налег на нее. Тогда и во мне вспыхнула какая-то новая искра. И скала полетела. Это было последнее, что я помню.

  - Ура! Браво, Павлик! Браво, мальчуган! Качать его! Качать! Ура!

  В красном уголке творилось что-то невообразимое. Люди кричали, аплодировали, подбрасывали к потолку визжавшего от страха и восторга Павлика. Оркестр во всю мочь гремел туш.

  - Славный мальчишка,- с теплой улыбкой сказал комиссар Семин стоявшему рядом с ним возле двери Цою.

  Цой молча кивнул в ответ, опасливо следя за взлетами раскрасневшегося Павлика.

  Вдруг он заметил, что радость исчезла с лица мальчика, что в глазах его промелькнул настоящий, неподдельный страх и лицо покрылось бледностью. Какое-то безотчетное чувство тревоги стиснуло сердце Цоя, и, перехватив взгляд Павлика, он быстро посмотрел направо, в угол.

  Там стоял Горелов. Цой бессознательно сжал руку комиссара и мельком взглянул на него. Чуть сдвинув брови, комиссар пристально смотрел на Горелова. Тот, разговаривая с главным акустиком Чижовым, на один момент отвернулся от своего собеседника и через головы окружающих бросил мрачный, полный ненависти и злобного огня взгляд на Павлика, высоко взлетевшего в этот момент к потолку.

  Этот взгляд и Цой и комиссар успели одновременно перехватить.

  Радостный визг Павлика умолк. Бледный, он стал вырываться из ласковых рук и объятий.

  - Что, голова закружилась? Качки не выдержал? - спрашивал Скворешня, смеясь и покручивая длинный ус.

  - Да где же ему привыкнуть к ней, когда и сам "Пионер", кажется, никогда ее не испытывал,- сказал Марат, гладя Павлика по голове.

  - Тут и настоящий морской волк, пожалуй, раскиснет, в этой спокойной люльке,- поддержал Марата Матвеев.

  Цой пробился сквозь окружавшую Павлика толпу и, обняв его за плечи, увел в дальний угол отсека, к широкому мягкому креслу.

  Они уселись в него, тесно прижавшись друг к другу; рядом, близко к креслу, сел на стул комиссар.

  Тем временем начались танцы. Скворешня с неожиданной для его фигуры легкостью и плавностью танцевал вальс с Матвеевым в качестве дамы. Вообще от "дам" у него не было отбоя: все напрашивались к нему.

  Цой нагнулся к мальчику и с тихой лаской спросил:

  - Что с тобой случилось, голубчик? Чего ты вдруг так испугался?

  Павлик еще крепче прижался к Цою и закрыл глаза.

  - Так... - едва слышно ответил он. - Ничего. Потом, встрепенувшись, раскрыл широко глаза, засверкавшие неожиданным гневом и возмущением. Румянец покрыл его щеки, и сжались кулаки.

  - Он злой... злой, нехороший человек! - заговорил он прерывающимся голосом. - Он до сих пор не может мне простить. Такой пустяк! Я ведь тогда же извинился, Я же нечаянно...

  У него задрожали губы, и опять, закрыв глаза, он замолчал.

  - Кто? - спросил Цой, мгновенно заразившись обидой и возмущением мальчика. Павлик молчал.

  - Федор Михайлович? - опять тихо и настойчиво спросил Цой.

  Павлик кивнул головой.

  - Что же он тебе не простил? За что, ты думаешь, он сердит на тебя?

  - Ну, пустяк... понимаешь, пустяк! - опять взволновался Павлик, устремив на Цоя горящие глаза. - За мешок. Помнишь, в выходной камере мы с Маратом поспорили из-за морского ежа, и я мешком его по шлему ударил. А мешок-то был Федора Михайловича. Но ведь это же нечаянно! Я же не нарочно!

  - Федор Михайлович сделал тебе выговор?

  - Нет... Он только так злобно посмотрел на меня, что я даже испугался. Он тогда у меня вырвал из рук ящичек из его пишущей машинки и так посмотрел, как будто готов был зарезать меня. Вот как сейчас...

  Комиссар резко перебросил ногу на ногу.

  - Какой ящичек? - спросил он.

  - Ну, я же сказал - из его пишущей машинки. Для запасных частей машинки,- равнодушно ответил Павлик и, словно успокоившись, после того как излил свое возмущение, стал с возрастающим интересом смотреть на вальсирующую комичную пару - Скворешню и Марата.

  Марат дурачился, кривлялся, нарочно путал и коверкал па, наступал на ноги своему партнеру. Скворешня наконец рассердился, приподнял его, как котенка, над полом и продолжал вальсировать один, держа свою "даму" в воздухе. Марат уморительно болтал ногами, безуспешно пытаясь вырваться из железных объятий своего партнера, наконец закричал "караул"...

  Павлик не выдержал, расхохотался и, сорвавшись с места, подбежал к Скворешне.

  - Бросьте этого кривляку, Андрей Васильевич! - звонко смеясь, закричал он. - Давайте со мной! Я буду хорошо танцевать! Честное пионерское!

  - Давай, давай, хлопчик! - радостно встретил его гигант. - Что, уже очухался?

  Он поставил на пол Марата, дал ему шлепка под спину, отчего тот под общий хохот пулей полетел к дверям. вполне, впрочем, довольный, что вырвался наконец из тисков своего приятеля.

  Оркестр сменил вальс на польку, и Павлик, как расшалившийся козленок, запрыгал возле своего партнера.

  Цой остался один в кресле, глубоко задумавшись, не замечая шума музыки и общего веселья. Комиссар тоже молчал.

  После танцев, "по настойчивому требованию публики", как объявил конферансье вечера Ромейко, Павлик с подъемом прочитал свою поэму "Победители глубин". Ему бешено аплодировали и заставили некоторые места бисировать.

  Наконец комиссар объявил распорядок занятий и развлечений на следующую пятидневку.

  Разошлись за полночь, усталые, веселые, довольные, под бравурные звуки марша.

  В красном уголке остались только два человека - комиссар и Цой.

  Некоторое время они сидели молча. Потом комиссар тихо сказал:

  - Как вы думаете, Цой, что все это значит? Цой медленно провел рукой по своим блестящим черным волосам и откинулся на спинку кресла:

  - Ничего не могу понять! Ясно только, что Федор Михайлович за что-то невзлюбил Павлика. Но за что? Такого славного, безобидного мальчика! Не может же быть, что из-за мешка...

  - Да-а-а... - протянул комиссар, задумчиво глядя куда-то в пространство. - И еще какой-то ящичек... Странная история! Впрочем, мне кажется, она началась гораздо раньше.

  Цой вскинул на комиссара удивленные глаза:

  - Раньше? Из-за чего же?

  В отсек вошел уборщик Щербина с длинным пылесосным ящиком в руке. Он приблизился к комиссару, приветствовал его, приложив руку к бескозырке:

  - Товарищ комиссар, разрешите приступить к уборке.

  - Пожалуйста, товарищ Щербина. Комиссар поднялся и сказал Цою:

  - Пойдемте ко мне, там поговорим.

  Конец второй части

* ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. РОДИНА ЗОВЕТ *

Глава I. В ЛЕДЯНОМ ПЛЕНУ

  Тринадцатого июля "Пионер" был уже на обратном пути в Тихий океан, держа курс на север. Оставалось провести еще лишь одну работу в поверхностных водах Антарктики, в суровых условиях полярной зимы, по соседству с плавающими льдами.

  "Пионер" шел на самой малой глубине, почти у нижней поверхности ледяных полей.

  Утром четырнадцатого июля на куполе ультразвукового экрана показались первые трещины среди ледяной брони, покрывавшей поверхность океана. Вскоре эти трещины начали появляться все в большем числе. Приближалась граница неподвижного льда. "Пионер" шел па двух десятых хода. Все чаще попадались ледяные горы, подводные части которых приходилось осторожно обходить. Над поверхностью океана, по-видимому, свирепствовал жестокий шторм: отдельные льдины то поднимались, то опускались, и даже могучие айсберги не стояли спокойно на месте.

  В центральном посту находились капитан, вахтенный начальник старший лейтенант Богров, зоолог и Шелавин. Ученые должны были выбрать подходящее для их работ место, которое в то же время позволило бы использовать инфракрасный разведчик для сторожевой службы.

  Вскоре после полудня на экране появилась большая полынья. На ней плавали, покачиваясь и сталкиваясь одна с другой, льдины различных размеров. Очевидно, влияние Шторма сказывалось здесь довольно значительно, и, следовательно, работать было бы затруднительно.

  Наконец, около пятнадцати часов, заметили длинную и достаточно широкую полынью между двумя огромными айсбергами. Высланный инфракрасный разведчик поднялся в воздух на высоту шестидесяти метров, чтобы наблюдатели из подлодки могли получить представление о размерах поверхности этих гор и обо всем, что окружает их.

  Далеко вокруг, на всем пространстве, обысканном разведчиком, не было ни одного судна, ни одного подозрительного пятна.

  Океан был усеян льдинами и айсбергами. Пурга несла кружащиеся тучи снега; льдины и айсберги налетали, громоздились друг на друга или дробились от ударов на мелкие куски. Лишь две гигантские горы спокойно и величественно стояли, словно острова, среди разыгравшейся стихии.

  Оба айсберга имели не меньше трехсот пятидесяти метров в длину и около двухсот метров в ширину каждый. Их верхние площадки представляли ровную, как стол, поверхность. Полынья, походившая на канал между ними, была тиха и спокойна, защищенная от шторма высокими, несокрушимыми стенами. Они были чисты, глубоко прозрачны и отливали прозеленью. Казалось, эти ледяные стены только что отделились друг от друга, и ни снег, ни туманы, ни ветер с водяной пылью не успели еще изъесть и затуманить их светло-изумрудную чистоту.

  - Кажется, Лорд, лучшего места, чем эта полынья, не найти,- сказал капитан. - Если вы с Иваном Степановичем согласны, готовьтесь к выходу. Я тем временем подниму "Пионер" до глубины в сто метров. Достаточно будет?

  - Вполне, капитан,- согласился зоолог.

  - Только поторапливайтесь. Не мешкайте с работой. Я хотел бы поскорее уйти отсюда.

  Уже через пятнадцать минут зоолог и Шелавин, сопровождаемые своей обычной свитой - Скворешней, Цоем, Маратом и Павликом,- выходили из подлодки. Шелавин со Скворешней направились поближе к ледяной стене, чтобы пристроить возле нее свои вертушки, взять там пробы воды, измерить ее температуру. Зоолог с остальными принялся за работу посередине канала, то поднимаясь ближе к поверхности, то опускаясь вглубь, собирая образцы скудного в это время года планктона и других представителей животного и растительного царства.

  - Эге! - послышался вдруг удивленный возглас Шелавина. - Да здесь, оказывается, огромная выемка в ледяной стене. Метров тридцать в глубь стены. А в длину, по каналу, неизвестно. Андрей Васильевич, а ну-ка, посмотрите, далеко ли она тянется? Арсен Давидович! Я подозреваю, что и в противоположной стене окажется такая же выемка. Пошлите кого-нибудь проверить. Вероятно, здесь была одна гигантская гора, и по этой выемке она раскололась. Очень интересно!

  - Хорошо, Иван Степанович. Пойдем, Цой,- ответил зоолог.

  Через несколько минут Скворешня донес, что выемка тянется с юга на север примерно метров на двести. Глубина ее во льду от ста до шестидесяти метров, ширина от обрывистого подводного края до ледяного берега тридцать - сорок метров. Сообщения Цоя почти не расходились со сведениями Скворешни: длина и глубина совпадали полностью, но ширина была меньше - от двадцати до тридцати метров.

  - Таким образом,- сказал Шелавин,- ясно, что внутри ледяной горы, почти посередине ее, находилось глубокое и широкое, замкнутое со всех сторон ущелье. Вдоль этого ущелья гора треснула и разделилась. Судя по свежести стен, это произошло совсем недавно, может быть, даже несколько часов назад. Обе половины медленно отходят друг от друга, и возможно, что примерно через сутки здесь будет не канал, а открытое море, забитое льдинами. Нам нужно торопиться, Арсен Давидович! - решительно заключил океанограф.

  - Я думаю, успеем, но поспешить не мешает,- ответил зоолог и отправился со своей партией дальше, разместившись на небольшой глубине - метров тридцать от поверхности.

  Шелавин со Скворешней отплыли недалеко от них на середину канала и производили там многочисленные измерения температуры на различных глубинах, близких к поверхности. Потом занялись получением проб воды, подальше от льдин, для изучения ее химического состава. На все эти кропотливые, требующие большой тщательности работы ушло часов пять.

  Шелавину и Скворешне оставалось только снять показания вертушек о скорости течения непосредственно около айсберга, убрать эти приборы и вернуться на подлодку. Они условились с зоологом, что встретятся с ним на выходной площадке минут через пятнадцать.

  Едва приблизившись к приборам, Шелавин обратил внимание на необычайную и совершенно неожиданную скорость течения, которую показывали вертушки.

  - Что за чертовщина! - закричал пораженный океанограф. - Ведь пять часов назад айсберг двигался с ничтожной быстротой, а теперь идет со скоростью парохода, и притом в обратном направлении!

  - Вероятно, ветер переменился,- сказал Скворешня, принимаясь снимать вертушки,- и дует теперь с силой в десять баллов прямо в спину льдине.

  - Да знаете ли вы, чем это грозит, позвольте вас спросить? Ведь она идет прямо на соединение со своей другой половиной! Надо предупредить вахтенного... Это же несчастье!

  Он быстро вызвал подлодку. Но, прежде чем он успел сказать слово, послышался тревожный голос старшего лейтенанта:

  - Скорее на подлодку! Все, все! Канал закрывается! Льдины приближаются друг к другу! Скорее! Открываю выходную камеру!..

  - Есть! Слушаю! Бросайте вертушки, Скворешня!.. Скорее к подлодке!

  Они понеслись на десяти десятых хода по направлению к кораблю. Впереди показались стремительно плывшие туда же зоолог, Цой, Марат и Павлик.

  Не успели они, однако, приблизиться к "Пионеру", как внезапно раздался громовой удар. Мощной невидимой струей воды, словно чудовищным фонтаном, и люди и подлодка были одновременно подброшены кверху. Корабль быстро опустился и сейчас же вернул себе устойчивость, по люди, вертясь и кувыркаясь, были разбросаны в разные стороны. Скворешню струя с силой ударила о ледяное дно выемки; Павлик, как пробка, взлетел на два метра над поверхностью воды. Несмотря на страшный испуг, он успел заметить, что взволнованная, как будто кипящая вода образовала теперь небольшую полынью, окруженную со всех сторон отвесными ледяными стенами высотой в несколько десятков метров.

  Через пять минут все собрались на откидной площадке подлодки, необычайно встревоженные, но целые и невредимые. Один лишь Скворешня охал и кряхтел, потирая без видимой пользы для себя свои металлические бедра и бока.

  Впрочем, голос капитана немедленно прекратил эти бесцельные упражнения:

  - Арсен Давидович, у вас никто не пострадал?

  - Все в порядке, Николай Борисович.

  - Товарищ Скворешня, немедленно обследуйте дно полыньи, особенно по линии соединения обоих айсбергов. Держите все время связь с подлодкой и о замеченном доносите.

  - Есть обследовать дно, товарищ командир!

  Скворешня медленно шел под водой вдоль свежеобразовавшегося ледяного шва. Удар при сближении айсбергов был, очевидно, гигантской силы. Линия их соединения была исковеркана глубокими ямами и выдавленным кверху льдом. Северный и южный концы полыньи сошлись неправильно, с выступами. Но, в общем, льдины сомкнулись полностью, совершенно слитно, не оставив между собой ни единого, даже самого ничтожного просвета. Выслушивая эти донесения, капитан время от времени озабоченно произносил:

  - Так... гм... плохо... очень плохо...

  Когда Скворешня вернулся на подлодку и явился в центральный пост, он застал там, кроме капитана и старшего лейтенанта, также Шелавина и зоолога. Лица у всех были крайне озабочены.

  - Ситуация не очень приятная,- говорил капитан, медленно расхаживая. - Возможно, что льдина надолго останется теперь в этом положении. Мороз скует ее соединившиеся половины, попутный ветер, если он удержится, будет действовать на них, как огромной силы пресс, который еще больше закрепит работу мороза.

  - Но ветер может перемениться,- сказал зоолог,- и опять разбить льдину. Ведь слабое ее место - внутренняя полынья - все-таки остается.

  - На перемену ветра может быть лишь слабая надежда,- возразил Шелавин. - Не забывайте, что мы находимся в области непрерывных западных ветров, обходящих в этих широтах весь земной шар над свободными пространствами Мирового океана. Именно они, эти западные ветры, и создают здесь великое непрерывное кольцо западного дрейфового течения.

  - Да...- задумчиво проговорил капитан.- Мало того, что мы здесь заперты, словно в ловушке,- мы еще осуждены на полную пассивность, между тем как и ветер и течение будут относить нас на ост, в южную область Атлантического океана.

  - Я думаю, что если эту льдину разбил шторм,- сказал старший лейтенант,- то тот же шторм, продолжающий и теперь свирепствовать, может ее опять разбить.

  - Конечно, не исключена и такая возможность,- согласился капитан.- Но когда это будет? Сколько нам придется ждать? Между тем плавание подлодки на исходе, а план научных работ в Тихом океане довольно значительный. Мы не можем, мы не должны непроизводительно терять время. Каждый день нам дорог.

  - Тем более,- сказал Шелавин,- что это пассивное ожидание помощи от шторма может окончиться совсем не так, как нам хочется: шторм может пригнать льдину к неподвижному ледяному полю, и там она примерзнет уже надолго... Может случиться и так, что по пути мы сядем на мель и тоже надолго. Нет, капитан прав: ждать нельзя!

  - Что же делать? - спросил старший лейтенант. После короткого молчания капитан сказал:

  - А пока, Александр Леонидович, поднимите инфракрасный разведчик над поверхностью льдины и выясните все, что нужно, чтобы иметь ясное представление об окружающих нас условиях. Через два часа я созову совещание всего командного состава, и тогда мы примем окончательное решение.

  На совещании старший лейтенант доложил, что размеры льдины - четыреста семьдесят пять метров в длину с веста на ост, а ширина в том месте, где находится подлодка,- триста шестьдесят восемь метров с зюйда на норд. Ширина ледяной перемычки, отделяющей внутреннюю полынью от открытого моря, равняется на норде девяноста двум метрам, на зюйде - семидесяти шести. Температура воды в полынье - на границе замерзания: один и восемь десятых градуса ниже нуля. Можно думать, что она скоро покроется льдом. Температура наружного воздуха - тридцать два градуса ниже нуля. Судя по высоте и длине волн в открытом море, шторм десятибалльный, идет с веста; льдина крепкая, ее части уже примерзли одна к другой.

  Совещание прошло очень оживленно. Было принято решение: в течение трех дней выжидать результатов действия шторма, держать корпус подлодки "на пару", согревая воду в полынье, чтобы не допустить ее замерзания и насколько возможно ослабить этим смерзание частей льдины; кроме того, по предложению старшего акустика Чижова, пустить в ход на полную мощность обе ультразвуковые пушки, кормовую и носовую, действуя лучами по линии шва, разрыхляя ими в этих местах лед и ослабляя его сопротивление шторму.

  Потянулись долгие, томительные часы ожидания, безделья и тревоги. Шторм продолжался, не только не утихая, но даже усиливаясь. По поверхности океана катились огромные волны, достигавшие порой двенадцати метров высоты, и, как гигантские тараны, били по айсбергу. Их громовые удары, оглушительный грохот и рев были ясно слышны даже в полынье под водой.

  Ультразвуковые пушки работали на полную мощность, все глубже разрыхляя лед по линии соединения обеих частей айсберга.

  Непрерывное звенящее гудение моторов не давало ни спать, ни думать на подлодке.

  Цой плохо провел первую ночь ледяного плена и уже с утра вошел в лабораторию с головной болью. Работа не клеилась. Что-то непонятное, какое-то неосознанное беспокойство уже два дня неотступно донимало его. Это началось с вечера в честь Скворешни. Нет-нет, и вспыхнет перед Цоем злобный взгляд черных, глубоко запавших глаз, испуг и бледность детского лица...

  "Какая глупость! - думал он, подвинчивая регулятор в микроскопе.. - Какое злопамятство! Из-за мешка... Совсем по поговорке Скворешни: "Велыкий до неба, а дурный, як треба". Мешок! Притронулись к его мешку!.. Экое неуважение!.. Какая обида!.."

  Цой тряхнул головой. Даже думать об этом стыдно - стыдно за взрослого, серьезного человека!

  "Но в мешке ли только дело? А ящичек... Он вырвал его из рук Павлика. Вырвал со злобой и ненавистью..."

  Цой устремил в пространство широко раскрытые, неподвижные глаза.

  "Что же это за ящичек из пишущей машинки, который таскают за собой во время глубоководных экскурсий? Зачем он там нужен? Да ведь он не выдержит чудовищного давления воды... Однако выдержал... Значит, это не простой комнатный ящичек для запасных частей... А может быть, он действительно был сплющен? Павлик об этом не говорил. Надо спросить у него. Это очень, очень важно..."

  Почему это было важно, Цой не мог бы ответить и самому себе.

  Он нашел Павлика в каюте Плетнева. Мальчик сидел за небольшим столиком у переборки и что-то записывал в толстую тетрадь. Увидев Цоя, он смутился и закрыл тетрадь.

  - Здравствуй, Павлик! Чем это ты занят? - спросил Цой, не зная, как приступить к разговору. Павлик в смущении заерзал на стуле:

  - Да так, записываю... Ты к Виктору Абрамовичу, Цой? Он на вахте.

  - На вахте?.. Гм... Так, так... - Цой уселся на стул возле стола. - А у меня голова разболелась от этого шума. Работать не могу... Вот и брожу по подлодке, бездельничаю... А ты что записываешь? Дневник ведешь, что ли? Это ты хорошо придумал, очень хорошо! И обиды свои тоже записываешь? - добродушно усмехнулся Цой. - И про ящичек Федора Михайловича?

  Павлик все больше смущался, краснел.

  - Да,- проговорил он чуть слышно.- Очень много интересного. Чтобы не забыть. Ребятам буду читать, когда приеду и поступлю в школу. Только ты, Цой, никому не говори, пожалуйста.

  - Ну, зачем же зря болтать! А капитан знает, что ты ведешь дневник?

  - Капитан?! - Павлик с удивлением посмотрел на Цоя.- Зачем? Я даже Виктору Абрамовичу не говорю. Я всегда пишу, когда он на вахте. Ты первый узнал об этом. И ты мне обещал об этом... и ты мне обещал никому не говорить... Правда? Ты никому не скажешь?

  - Я-то не скажу, будь уверен. А вот капитану ты должен сам рассказать. И перед приходом подлодки во Владивосток должен будешь показать ему свой дневник. Разве тебе неизвестно это правило? Оно обязательно для всех, участвующих в плавании.

  - Неужели? - растерявшись, спросил Павлик. - А я не знал... Зачем же это нужно капитану?

  - Ну как ты не понимаешь, Павлик! Ведь на нашей подлодке есть много секретного: и то, как она устроена и как вооружена. Представь себе, что ты подробно опишешь что-нибудь из этих секретов в своем дневнике. Ты можешь потерять свою тетрадь или ее украдут у тебя, и какими-нибудь путями она попадет в руки врага... Ты же знаешь, что враг всегда и всюду следит за нами, за всем, что делается в нашей стране: за нашими вооруженными силами, за нашей армией и флотом, за заводами и фабриками, которые выделывают для них оружие и боевое снаряжение. Враги всегда мечтают, как бы напасть на нашу страну, уничтожить наших защитников - армию и флот, отнять наши земли, фабрики и заводы, посадить нам на шею капиталистов и помещиков, чтобы весь советский народ работал на них, чтобы опять вернулись в нашу прекрасную страну нищета, безработица, голод, холод, унижение, рабство... Надо всегда помнить об этом, Павлик. Надо всегда помнить, что мы окружены врагами.

  Павлик никогда не видел своего друга в таком волнении. Цой быстро ходил по тесной каюте, возбужденно размахивая руками. Его глаза горели, всегда приглаженные волосы растрепались. Павлик сидел тихо, внимательно слушая.

  - Эти враги,- продолжал Цой,- подсылают к нам шпионов, чтобы выведать секреты наших вооружений. Они ищут и подкупают разных мерзавцев и предателей, чтобы при удобном случае, особенно во время войны, те взрывали у нас заводы и фабрики, мосты и электростанции, разрушали железные дороги, выкрадывали наши планы обороны и планы наших крепостей, чертежи самых лучших самолетов, пушек, броненосцев, подводных лодок...

  - Я ничего не буду записывать о "Пионере", Цой! - закричал Павлик, вскочив со стула. - Ничего! Ничего! Даю тебе честное слово! И я сам покажу свою тетрадь капитану. Пусть смотрит.

  - Надо быть очень внимательным, Павлик,- сказал Цой, устало опускаясь на стул. - Надо быть не только самому осторожным в своих поступках, но и очень внимательно присматриваться к тому, что совершается вокруг тебя, к тому, что делают другие люди около тебя. Если ты замечаешь, что человек совершает что-нибудь странное, непонятное или непозволительное - скажем, фотографирует что-то около нашей крепости, подозрительно возится или подолгу шатается, как будто бесцельно, около железнодорожного моста, который охраняется часовыми, или, таясь, выносит какие-нибудь бумаги из военного учреждения, какие-нибудь странные, необычайные вещи... предположим, из нашей подлодки,- насторожись, Павлик! Примечай! Незаметно, осторожно наблюдай! Если не можешь сам понять, посоветуйся с кем-нибудь из взрослых, с надежным, более опытным человеком. Если уж дело явно неладное, может быть даже явно опасное, иди сейчас же к начальнику и расскажи...

  Цой замолчал. Павлик тоже помолчал, потом тихо и неуверенно сказал:

  - Цой, может быть, лучше совсем не вести дневника... здесь, на подлодке?

  - Нет, почему же? - пожал плечами Цой. - Это тебе полезно будет, но записывай только то, что не может сделать твой дневник опасным и вредным для нашей страны. Впрочем, капитан просмотрит и вычеркнет то, что не годится... А такие, например, вещи,- улыбнулся Цой,- как наши приключения на дне или, скажем, твоя размолвка с Гореловым из-за ящичка, записывай сколько хочешь... Кстати, - продолжал он улыбаясь,- какой он из себя, этот ящик.

  - Ящичек? Переспросил Павлик, отрываясь от каких-то своих мыслей. - Ну, какой он?.. Ну, похож, знаешь, на кубик с ребрами приблизительно в десять сантиметров, очень тяжелый... Я его с трудом держал в руке.

  - Отчего же он такой тяжелый?

  Павлик с удивлением посмотрел на Цоя:

  - Не знаю... Федор Михайлович говорил, что обычно в этом ящике находятся запасные части от его машинки... - Павлик задумался на минуту. - Впрочем, когда я его держал в руках, он был с каким-то принадлежностями для экскурсий. Так мне объяснил Федор Михайлович.

  Какое-то смутное беспокойство все явственней отражалось на лице Павлика.

  - Какие же это могут быть принадлежности для биологических экскурсий? - продолжал спрашивать Цой. - Ты ведь тоже участвуешь в таких экскурсиях и должен знать, что мы обычно берем с собой. Я, например, не понимаю, о каких принадлежностях Федор Михайлович тебе говорил... Ну, что мы берем с собой в этих случаях? Пружинный сачок - он большой, его не спрячешь, да и не нужно прятать, он всегда должен быть под рукой. Нож, долото, пинцет... Ну, что еще? Зажимы, скальпель? Эти вещи только мне нужны и Арсену Давидовичу... Что же могло быть еще спрятано в этом ящичке?

  Беспокойство Павлика переходило уже в явное волнение.

  - Я не знаю, Цой, - пробормотал он, опустив глаза. - Я тоже не понимаю... Мне... мне так говорил Федор Михайлович.

  - Федор Михайлович? - медленно повторил Цой. - Та-а-ак... Почему же он на тебя вдруг так сильно рассердился? Как будто до сих пор он к тебе хорошо относился. Вы даже всегда дружны были. Правда?

  - Да! - немного оживился Павлик. - Он объяснял мне машины, часто шутил со мной. Только один раз до этого случая он как будто здорово рассердился на меня. Но это просто недоразумение. И это было давно, еще в Саргассовом море...

  - Рассердился! - воскликнул Цой. - За что?

  - Ну, я же говорю тебе, Цой, что это было недоразумение. Он ошибся.

  - Хорошо, хорошо, пусть ошибка, - нетерпеливо говорил Цой, едва сдерживая волнение, - но в чем заключалось это недоразумение? В чем было дело? Что тогда произошло между вами? Да говори же, говори!

  - Ну, я не знаю, Цой...- ответил Павлик, растерявшись от этого потока торопливых, взволнованных вопросов. - Я не понимаю, почему ты так расстроился? Я нашел около двери его каюты клочок какой-то записки. Я посмотрел, чтобы прочесть, что там написано, а он подошел ко мне, отнял бумажку и так злобно посмотрел на меня, даже страшно сделалось...

  - Ну! Ну! А в записке что было?

  - Не помню, Цой... Какие-то отдельные слова... Ведь это же был обрывок..

  - А все-таки,- настаивал Цой,- ну, хотя бы отдельные слова. Припомни... ну, пожалуйста, постарайся!

  Павлик выглядел совершенно измученным. Видно было, что он изо всех сил напрягает свою память.

  - Там было... - медленно, с трудом вспоминал Павлик. - Там были какие-то градусы... широта и долгота... И еще... как это называется?.. Это такое слово... - Павлик потер лоб, на минуту закрыл глаза. - Начинается на "Т"... или, нет, на "К".. трудное такое словно... Мне его потом объяснил Федор Михайлович. Мы с ним потом помирились - это оказалась совсем не его бумажка. Он извинился и повел меня показывать и объяснять машины, и я его спросил, что значит это слово...

  - Ну хорошо. Что же он тебе объяснил?

  - Ага, вспомнил! - радостно воскликнул Павлик. - Это такие... такие цифры... когда устанавливается положение какой-нибудь точки в географии или морс