Адамов Григорий - Победители недр

в течение шести часов, установив для Володи четырёхчасовые вахты. Порядок этот держался, однако, недолго.

  В конце своей второй вахты, через восемнадцать часов после выхода торпеды из снаряда, на расстоянии ста сорока четырёх метров от него, Брусков заметил на киноснимке концы основного и резервного фидеров. Они одиноко торчали среди размельченной массы породы, возвышаясь над одним из минерализованных сводов в трассе снаряда; изменив направление торпеды и осторожно продвинувшись выше ещё на два метра. Брусков ввёл её в трассу и сейчас же заметил на снимке конец верхней части фидера, зажатый осколками в плотно сбитой куче щебня.

  Максимально выдвинув колонны давления, он остановил моторы. В наступившей тишине Володя сразу проснулся.

  - Что такое? - тревожно спросил он. - Почему торпеда остановилась?

  - Поздравляю - приехали! - весело ответил Брусков. - Никита оказался прав. Обрыв произошёл совсем близко от снаряда. Нам повезло! Приготовь инструменты и запасной фидер, а я подготовлю место для работы под торпедой.

  Сообщив Марееву о находке, Брусков начал маневрировать колоннами давления. Приподнимая попеременно каждую из трёх колонн и всегда имея под торпедой в качестве опоры одну из них, он терпеливо и старательно, используя всю мощность мотора, утрамбовывал измельчённую породу. Непрерывная струя минерализатора, пущенная из крайнего круга выходных трубок, превращала ближайший внешний слой этой породы в окаменевшую, несокрушимую оболочку вокруг пустоты, постепенно разраставшейся под торпедой. Через три часа медлительного слонового танца на месте под торпедой образовалось цилиндрическое пустое пространство, высотой около двух метров, в непосредственной близости от нижнего конца фидера.

  - Ну, Володя, - сказал Брусков, окончив эту работу и остановив мотор, - надевай шлем и перчатки... Только, смотри, наглухо!

  Одевшись, он заботливо проверил скафандр Володи.

  - Как будто всё в порядке! - произнёс он в микрофон. - Я возьму с собой инструменты, а ты понесёшь провод в шланге и материалы. Пошли!

  Через десять минут оба были уже под торпедой, среди трёх стальных колонн. У ног их на сплошном стальном полу, образованном тремя расправленными зонтами, лежали шланги с фидером, изоляционные материалы и разнообразные электрические инструменты с тянущимися вслед за ними проводами из торпеды. Для связи со снарядом был вынесен главный радиоприёмный и передаточный аппарат и установлен в стороне на особом ящике. Сильный электрический фонарь, подвешенный под самым днищем торпеды, заливал ярким светом небольшой цилиндрический грот с круглой шероховатой стеной, усыпанной блестками плагиоклаза, тёмными длинными кристаллами роговой обманки, серо-зелёными искорками авгита.

  Брусков быстро определил местонахождение нижнего конца оборванного фидера и небольшим электроотбойным молотком начал пробивать свежеминерализованную оболочку. Электромолоток без усилий входил в неё, легко отваливая целые куски.

  Брусков озабоченно покачал головой. Очевидно, процесс отвердения размельченной массы ещё не совсем закончился.

  Через несколько минут в глубокой выемке показался оборванный конец шланга. Брусков попытался втянуть его в пространство под торпедой, но ухватиться за шланг в узкой выемке было неудобно, и пришлось опять пустить в ход электромолоток, чтобы расширить её. Лишь после этого с большим трудом Брускову при помощи Володи удалось втянуть конец шланга под торпеду. Узкое отверстие его было забито мелким, как пыль, песком. Надо было прочистить шланг, так как иначе жидкий водород впоследствии не сможет поступать в подземную электростанцию и вся работа экспедиции, все жертвы и усилия окажутся бесцельными. Но прочищать обычными средствами такой тонкий шланг в этих условиях было невозможно. И поэтому Брусков решил отрезать от него кусок за куском, пока не доберётся до вполне свободного от песка участка шланга.

  Под лезвиями электрических ножниц отлетали забитые песком куски шланга. С каждым отрезываемым сантиметром беспокойство Брускова увеличивалось. Наконец, когда ножницы приблизились почти вплотную к пробитой минерализованной стенке, песок в отверстии шланга исчез. Тогда Брусков принялся за припай нового куска фидера к старому и за соединение стальной спирали шлангов. Володя приготовил раствор изоляции. Как только Брусков окончил свою работу, Володя немедленно наложил на место соединения раствор, который под действием высокой температуры моментально схватил соединённые концы.

  - Алло, Никита!.. - отдуваясь, крикнул Брусков в свой микрофон. - Первая часть работы сделана!..

  - Поздравляю, Мишук, поздравляю, дорогой! - донёсся голос Мареева.

  - Обрати внимание, Никита, на огромный недостаток в конструкции наших скафандров.

  - В чём дело? - забеспокоился Мареев. - Трудно дышать?

  - Нет! - засмеялся Брусков. - В этом отношении всё прекрасно... Но пот со лба не могу стереть... Честное пионерское - это ужасно неприятно!

  - Ты испугал нас, Михаил, - присоединилась к разговору Малевская. - Кстати, как наш пионер?

  - Молодцом, Нина! Без него у меня ничего не вышло бы... Ну-с, будьте здоровы! Принимаемся за верхний конец. Там дело будет проще, он вряд ли забит песком, но добраться до него труднее...

  Верхний конец шланга находился почти на уровне днища торпеды и немного в стороне от нижнего конца шланга. Электромолоток должен был произвести здесь ещё более разрушительную работу. Втянуть верхний конец шланга под торпеду было невозможно. Приходилось делать в стенке достаточно широкую и глубокую выемку, чтобы можно было достать шланг инструментами и произвести необходимые операции.

  Брусков торопился необычайно. С возрастающим беспокойством он оглядывался на израненную, исковерканную стенку, которая должна была выдерживать мощный напор окружающей рыхлой породы. Он работал быстро и напряжённо, почти по грудь углубившись в выемку.

  - Скорее, Володя! Готовь раствор! - сказал он, задыхаясь. - Следи за минерализованной стенкой. Она может не выдержать напора породы.

  - Есть, Михаил! Раствор почти готов.

  Уже закончен припай основного фидера. Едва Брусков принялся за соединение резервного фидера, он услышал испуганный возглас Володи:

  - Михаил, Михаил!.. Стенка выпячивается внутрь! Я ясно вижу!

  - Подожми это место отбойным молотком! - крикнул Брусков, обливаясь потом, но не бросая работы. - Я сейчас кончаю... Алло!.. Алло!.. Никита! Скорее!..

  - Слушаю! Слушаю! В чём дело, Михаил? - послышался голос Мареева, полный тревоги.

  - Минерализованная стенка не выдерживает напора породы... Я тороплюсь... Кончаю исправление... Требуй немедленно с поверхности пробного напряжения... Скорее!.. Я кончил!.. Я буду ждать в торпеде... Прерываю...

  Он хрипел от нечеловеческого напряжения. Пот заливал ему глаза, забирался в рот и ноздри.

  - Володя! Живо раствор!

  - Есть раствор!

  Принимая огромную ложку с раствором, Брусков успел кинуть взгляд на минерализованную стенку. Большой участок её выпятился внутрь между двумя проломами, как огромный желвак. Рукоятка отбойного молотка, наклонно припёртого к стенке, под страшным напором извне почти целиком погрузилась в породу.

  - Убери радио в торпеду! - крикнул Брусков. - Живо!.. Я сейчас иду за тобой!..

  Его расширившиеся глаза, искажённое лицо, хриплый, отрывистый голос испугали Володю больше, чем самая опасность, надвигавшаяся на них. В ужасе он бросился к радиоаппарату, схватил его с ящика и в один прыжок очутился возле узкой лесенки, спущенной из люка торпеды. Но едва он успел взобраться на третью перекладину, - мягкий грохот, похожий на отдалённый гром, потряс торпеду и оглушил Володю. В следующий момент могучая волна, зеленовато-коричневая, словно осыпанная бриллиантами, хлестнула его по ногам, сорвала с лестницы и швырнула вниз. Он успел заметить, что с той стороны, где работал Брусков, густой коричневый поток, вздувшись, как водопад, ворвался под торпеду. Срывая целые глыбы минерализованной стены и заливая стальные колонны торпеды, он быстро наполнил цилиндрический грот. На мгновение над потоком высоко взметнулась рука невидимого Брускова, мелькнуло стекло его разодранного шлема, затем что-то огромное обрушилось на затылок Володи, он громко вскрикнул и потерял сознание...

  

  

  

  

  * * *

  Яркий свет заливал шаровую каюту снаряда. Во всех его помещениях горели лампы, - роскошь, от которой Мареев отказался после разрыва фидера, когда он перевёл осветительную сеть на питание от аккумуляторов.

  Мёртвая тишина царила в снаряде.

  В гамаке, за раздвинутым пологом, закрыв глаза и подложив руки под голову, неподвижно лежала Малевская. Время от времени грудь и плечи её вздрагивали, слышался короткий, прерывистый вздох, и вновь её тело застывало в неподвижности.

  Мареев сидел у столика, подперев голову рукой. Другой рукой он, в глубокой задумчивости, машинально перебирал листы толстой ученической тетради, испещрённые чертежами, формулами, столбцами вычислений. Столик был загромождён разбросанными в беспорядке книгами, картами, тетрадями - так их оставил Володя в спешных сборах к путешествию в торпеде...

  Мареев вздохнул и, переменив положение, сжал голову ладонями. Помолчав, он тихо, как будто про себя, заговорил:

  - Последние слова Михаила были о том, что он закончил работу... И ток с поверхности пошёл... и до сих пор идёт... Исправно, без перебоев... Значит, он действительно... вполне закончил работу... Значит, он должен был успеть спастись от обвала... Он ведь знал, что грозит обвал... Он сам мне крикнул об этом...

  Мареев помолчал, продолжая сжимать голову и покачиваясь на стуле, как от непрерывной, сверлящей боли.

  - Радиостанция, очевидно, погибла... - тихо продолжал он. - Возможно, что торпеда повреждена...

  - Замолчи, Никита! Замолчи!..

  Малевская выскочила из гамака. На её бледном, осунувшемся лице горели красные, воспалённые глаза. Волосы были растрёпаны, ворот голубого комбинезона - расстёгнут. Она заметалась по каюте, натыкаясь на лестницу, на стулья, на столики.

  - Я не могу больше, Никита! Кажется, я схожу с ума... Если с торпедой авария, они отрезаны от нас и от всего мира... Обречены... Может быть, ранены... Может быть, убиты!.. Убиты!..

  Она остановилась посреди каюты и закрыла лицо руками.

  - Володя... мальчик мой... бедный мой мальчик...

  Потом она резко повернулась к неподвижно сидевшему Марееву.

  - Мы должны подняться к ним! - резко крикнула она Марееву. - Подняться! Если нельзя вертикально, пойдём по спирали! Мы не имеем права оставаться здесь в бездействии! Никита... - она умоляюще сложила руки на груди. - Никита... Ведь каждый час промедления может быть гибелен для них...

  Мареев медленно, тяжело встал. Глубокие морщины на лице - от ноздрей к уголкам рта, на лбу, на переносье - стали за последние дни ещё глубже, ещё резче. Долгие бессонные часы, разъедающие сомнения, муки бессилия и бездействия наложили суровый отпечаток на твёрдые черты его лица.

  Он подошёл к Малевской и положил руку на её плечо. В его глазах засветилась жалость.

  - Нина... родная... Мы не должны терять головы. Не поддавайся отчаянию... Оно плохой советчик. Пойми, мы не имеем права уходить отсюда. Мы должны их ждать здесь! Что будет, если мы разойдёмся с ними? Торпеда, быть может, повреждена и не в состоянии идти с обычной быстротой. В конце концов прошло лишь двое с половиной суток. Даже при нормальных условиях они не могли вернуться раньше чем через сорок восемь часов...

  - Но сколько ждать? Сколько ещё томиться в бездействии?

  - Подождём ещё тридцать шесть часов. Обещаю тебе: если они в течение этого времени не вернутся, мы пойдём на поиски их.

  - Хорошо, Никита... - надломленным, сразу ослабевшим голосом сказала Малевская. - Хорошо... Подождём...

  Она подошла к столику, упала на стул, на котором только что сидел Мареев, и уронила голову на раскрытую тетрадь Володи.

  - Алло! Никита!.. Включи экран!..

  Голос Цейтлина прозвучал в обычный для разговоров со снарядом час. Мареев посмотрел на Малевскую, на её рассыпавшиеся по листкам Володиной тетради волосы и медленно пошёл к экрану телевизора...

  

  

   ГЛАВА 16. ЗАТЕРЯННЫЙ В НЕДРАХ

  ...Голова болела так сильно, что даже поднять веки казалось невыносимым мучением. Но что-то подсознательное твердило: это надо сделать. Медленно, преодолевая мучительную боль в затылке, раскрылись ресницы... Яркий свет ударил в глаза, и веки опять сомкнулись.

  И вдруг вспыхнуло сознание и в одно мгновение разорвало пелену тумана.

  Забыв о боли в затылке, Володя широко раскрыл глаза и приподнялся на локте. Его голова ударилась о днище торпеды. Свет падал сверху. Володя лежал на мягкой массе измельчённой породы, в свободном узком пространстве между нею и торпедой. Его ноги почти целиком были засыпаны породой, голова находилась у самого люка. Подальше, возле крайней колонны, из песка высовывалась по локоть рука Брускова со сжатым кулаком. Рядом с ней виднелась верхняя часть его шлема и поблескивал уголок стекла от очков, как будто внимательно следя за Володей.

  Всё стало ясно.

  "Обвал... Нас засыпало..."

  Его охватил ужас. Малевская, Мареев, модель электростанции, мама, отец в цехе, расплавленная магма, страшный зеленовато-коричневый водопад - всё завертелось на миг, как в калейдоскопе. Из головокружительного хаоса в сознании вдруг выплыл и всё оттеснил тёмный спасительный зев раскрытого люка торпеды... Туда!.. Скорее туда!.. Под надёжную стальную оболочку!

  Володя заметался в сыпучем раскалённом песке. Едва вытаскивая ноги, он полз на дрожащих руках, всхлипывая и задыхаясь.

  Сколько времени прошло, пока он вполз в торпеду? Несколько минут или много часов? Володя не мог бы ответить.

  Захлопнулись внешние и внутренние крышки люка торпеды. Лёжа на полу, Володя дрожал мелкой, изнуряющей дрожью. Радость спасения пересиливала все чувства.

  Постепенно утихало волнение. Пробивались первые, робкие мысли.

  "Что теперь делать?.. Не повреждена ли торпеда? Надо скорее уходить отсюда!.. Я сумею пустить её в ход... Скорее к снаряду... к Марееву... А Михаил?.. Погиб?.. Раздавлен?.."

  Опять от ужаса пропали мысли, затуманилось сознание... Но он, Володя, жив... Он жив! Какое счастье!.. И вновь прояснился мозг и замелькали мысли:

  "Надо скорее к Марееву... А Михаил?.. Мы вернёмся сюда, отыщем его..."

  Медленно, держась за стенки торпеды, Володя встал и выпрямился. Всё тело болело. С трудом двигая руками, Володя отстегнул каучуковый воротник скафандра, откинул на спину шлем и посмотрел вокруг себя.

  Вдруг громкое, неудержимое рыдание потрясло всё его тело. В мёртвом, равнодушном безмолвии, под бесстрастным светом электрической лампы он прислонился лбом к стальной оболочке торпеды и долго плакал горько и безутешно.

  "Михаил... бедный, милый... Тут... внизу... под ногами... совсем близко..."

  Сердце разрывалось при воспоминании о руке со сжатым кулаком, о стёклышке, которое так внимательно смотрело.

  Снаряд не успеет вернуться... нет, не успеет... А он, может быть, ждёт...

  И так же внезапно, как начались, рыдания прекратились. Володя, оцепенев, стоял у стенки торпеды, ощущая лбом её холод.

  Неожиданно он выпрямился, глаза засверкали серьёзно и решительно, румянец залил побледневшие щёки.

  Володя бросился к люку, ведущему в нижнюю камеру, и отыскал там короткую, широкую лопатку. Быстро, дрожащими руками, натянул на голову шлем и застегнул вокруг шеи каучуковый воротник.

  Через несколько минут он полз под днищам торпеды к руке, торчавшей из массы песка, к мягко поблескивавшему стёклышку полузанесённого шлема...

  Больше двух часов, скорчившись в тесном пространстве под торпедой, откапывал он безжизненное тело Брускова. Много раз он бросал лопатку и в изнеможении опускался на песок, тяжело дыша, не чувствуя натруженных рук, с невыносимой болью во всём теле.

  Когда Брусков был почти освобожден из-под тяжёлого рыхлого слоя породы, новый приступ отчаяния овладел Володей: шлем Брускова на правой щеке был разорван и залит кровью, уже запёкшейся. Сквозь стёкла очков было видно, что кровью залито и всё его безжизненно-бледное лицо.

  Но отчаяние длилось недолго. С новым приливом яростной энергии Володя продолжал откапывать Брускова.

  Невероятно тяжёлым показалось Володе тело Брускова, когда он потащил его к люку и начал втаскивать в торпеду. Как страшно было прикасаться к мертвенно-неподвижному телу и прижимать его к себе!

  "Он жив... - настойчиво убеждал себя Володя, - он только ранен... как тогда, в пещере..."

  Он чувствовал, что не мог бы заставить себя держать в руках тело мертвеца. Лишь мысль, что Брусков жив, поддерживала его энергию и помогала ему преодолевать безотчётный ужас перед смертью и страх перед местом катастрофы.

  Когда тело Брускова - тяжёлое, мягкое, как будто бескостное - опустилось в полусидячем положении на пол цилиндрической камеры, Володя собрал остаток своих сил и опять вышел наружу, чтобы обрезать провода к засыпанным инструментам и внести лампу в торпеду. Лишь герметически закрыв за собой оба люка - внешний и внутренний, - он опустился на пол в тесной близости с телом Брускова и почти без сознания долго оставался в неподвижности.

  Внезапно вспыхнула мысль:

  "Нельзя медлить!.. Промыть, перевязать рану... Скорее!.. Он истекает кровью..."

  С невероятными усилиями Володя поднялся на ноги, скинул с себя шлем и скафандр и стал снимать шлем Брускова. Голова Михаила бессильно свисала на грудь, почти касаясь согнутых колен. Отстегнутый шлем не поддавался усилиям Володи: края разреза, залитые толстым слоем крови, запёкшейся вместе с песком, плотно пристали к лицу. Тогда Володя обрезал ножом материю шлема вокруг раны, обмыл тёплой водой лицо Брускова, проделал несколько приёмов искусственного дыхания и наконец остановился, измученный, едва держась на ногах, совершенно подавленный. Брусков не проявлял признаков жизни.

  "Неужели умер?.. Это смерть?!"

  Холодный ужас охватил его от сознания непоправимого несчастья. Замерло дыхание.

  "Нет!.. Нет!.. Не может быть!.."

  С лихорадочной быстротой он принялся разрезать ножом скафандр и комбинезон Брускова, растирать его обнажённую грудь. Потом бросился к ящику с продуктами и отыскал бутылку с коньяком. Приподняв голову, Брускова и разжав ножом зубы, он влил ему в рот немного коньяку и чуть не заплакал от радости, когда заметил появление лёгкого румянца на бледном лице Брускова. Румянец усиливался. Послышался тихий, едва уловимый стон... Брусков дышал, но все дальнейшие усилия Володи не помогали: Брусков оставался без сознания. Он проглотил несколько ложек бульона, прерывисто дыша, но голова бессильно свисала на грудь, глаза были закрыты.

  Тогда Володя заторопился.

  "Скорее назад... к снаряду... к Марееву!.."

  Но вместо того, чтобы встать с колен, Володя вдруг свалился на пол, втиснувшись между телом Брускова и круглой стенкой торпеды.

  Он заснул мёртвым, каменным сном.

  Сколько часов длился этот сон, Володя не мог потом сказать. Проснувшись, он почувствовал себя свежим, бодрым и голодным. Брусков громко, прерывисто дышал, яркий румянец заливал его лицо, временами какое-то бормотанье срывалось с запёкшихся губ. Эти разгоревшиеся искры жизни доставили Володе ощущение невероятного счастья. Жизнь вновь была рядом, он не был больше одинок среди этой безмерной, мёртвой пустыни.

  Володя влил несколько ложек бульона в рот Брускова, и тот без усилий проглотил их. Затем он постарался придать телу Брускова более удобное положение, подложил под него всё, что было мягкого в торпеде, укрыл его и лишь после этого сам охотно, с аппетитом, поел. Он ел и обдумывал сложность и серьёзность своего положения. Как вернуться к снаряду, не имея радиостанции, без помощи пеленгации? Управление торпедой надо было взять на полную свою ответственность. Он решил сделать самый крутой поворот вниз и затем, не теряя из виду фидера, спускаться до встречи со снарядом.

  Скоро торпеда наполнилась волнующим гудением моторов. Сердце Володи радостно билось. Он был уверен в себе, в своём знании торпеды, её механизмов и приборов, в умении обращаться с ними. Гордость и уверенность росли в нем вместе с чувством благодарности к Брускову, передавшему ему эти знания, весь свой опыт вождения торпеды.

  Он, Володя, - капитан подземной торпеды! Тринадцатилетний капитан! Он спасёт себя и Брускова! Вперёд! Какое будет счастье, когда он вернётся к снаряду, приведёт в целости и сохранности торпеду, доставит спасённого им Брускова! Вперёд!

  Он осторожно привёл в движение колонны давления. Через некоторое время, когда они достаточно уплотнили под собой породу, Володя включил буровой аппарат, дав торпеде крутой поворот вниз.

  Не отходя от киноаппарата, Володя следил за трассой снаряда. Торпеда, слегка изгибаясь и всё выше поднимаясь по кривизне, удалялась от трассы. Стараясь не терять её из виду, Володя непрерывно регулировал дистанцию. Торпеда прокладывала себе путь в толще габбро, со скоростью десяти метров в час.

  Поднимаясь, тёмная линия трассы передвигалась всё ближе к правому краю окошечка киноаппарата. Смутная тревога начала охватывать Володю. Почему линия трассы не остаётся посредине снимка? Неужели торпеда уходит в сторону?

  Неуверенно, сознавая, что он допускает какую-то неправильность, Володя перевёл киноаппарат немного правее. Линия трассы переместилась ближе к середине снимка. Но через некоторое время опять стало заметно прежнее отклонение. Что это значит? Несомненно, торпеда уходит в сторону. И вдруг, с похолодевшим сердцем, Володя вспомнил, что перед отправлением он установил курс торпеды по магнитному компасу, забыв его сверить с гирокомпасом. Он сейчас же сличил их показания. Они едва заметно расходились.

  "Ну, пустяки!" - пытался он успокоить себя.

  Становилось всё труднее смотреть в киноаппарат: тело изгибалось назад, приходилось упираться руками в стенку, чтобы сохранить равновесие. Линия трассы на снимке всё более затуманивалась.

  Хриплый, но полный силы возглас оторвал испуганного Володю от зелёного окошечка:

  - Ток есть?.. Великолепно!.. Держи его!.. Держи его!..

  Володя оглянулся. Брусков, свернувшись в комок, сползал на бок. Голова оказалась притиснутой коленями к стенке торпеды. Огромное зелёно-бурое пятно закрывало почти всё лицо. Висевшие на стене приборы свисали и болтались в воздухе. Предметы, расставленные на полочках, соскользнули вправо и грозили вывалиться. Изгиб торпеды требовал перемещения всего, что не было наглухо прикреплено в ней. Володя прежде всего помог Брускову. Голова раненого пылала, горячий румянец заливал лицо. Он бормотал что-то невнятное; прерывистое дыхание с хрипом вырывалось из его запёкшегося рта. С невероятными усилиями, сам едва держась на ускользающем полу, Володя придал телу Брускова полусидячее положение, влил ему в рот несколько ложек бульона, положил на лоб смоченный в воде носовой платок. Брусков затих. После этого Володя укрепил предметы на полочках и посмотрел в окошечко киноаппарата.

  Трасса снаряда исчезла.

  Сплошная серая пелена габбро с редкими светлыми слезинками полевого шпата заполняла снимок.

  "Изгиб торпеды закрыл трассу, - подумал Володя. - Теперь она появится внизу..."

  Он перевёл киноаппарат на диаметрально противоположную сторону цилиндрической камеры и посмотрел в окошечко. Трассы на снимке всё ещё не было. Видна была лишь сплошная чёрная масса, нисколько не похожая на снимок габбро.

  "Нижняя часть торпеды ещё закрывает трассу. - Володя старался подавить тревогу. - Раньше чем через полчаса смотреть нечего..."

  Стал заметен переход торпеды в нисходящее движение. Володя переместил распределительнй щит с плетью проводов, тянувшихся к нему, на специальный шип около того, что до сих пор считалось полом, а все приборы на полочках плотно накрыл крышкой. Почти лёжа и поддерживая сползавшего Брускова, он перевернул его и сам повернулся ногами к вершине торпеды. Через некоторое время они уже лежали на спине, упираясь ногами в новый пол. Володя посмотрел в окошечко бокового киноаппарата.

  Трассы на снимке не было.

  Однообразная картина строения габбро стояла перед глазами Володи. Полустоя, полулежа на стене торпеды, он несколько мгновений оставался в неподвижности, поражённый, растерянный, не зная, что делать; посиневшие губы беззвучно шептали:

  - Я потерял трассу... я потерял трассу...

  Потом промелькнула искра слабой надежды, и он подумал:

  "Наверное, торпеда описала слишком длинную дугу... Киноаппарат ещё слишком далеко от трассы... Надо подождать".

  Он старался заполнить время, чтобы заглушить всё растущую тревогу. Несколько раз он принимался кормить Брускова, менял компрессы на его голове, старался поудобнее усадить на полу его бессильное тело, уже совсем опустившееся вниз. Но руки работали вяло, все мысли Володи тянулись к киноаппарату. Несколько раз он не выдерживал этого напряжения и заглядывал в зелёное окошечко. Напрасно! Ничего, кроме габбро, его редко-пятнистой структуры! Иногда на снимках появлялись лучеобразно расходившиеся тёмные черточки, иногда они попадались в одиночку, неправильные, изломанные, изогнутые. Володя знал: это трещины, разрезавшие толщу первозданной массивной породы в далёкие времена её первого остывания, неизвестно где возникавшие, неизвестно куда направляющиеся.

  Володя забыл о времени. Теперь он не отрывал глаз от киноаппарата. С минуты на минуту должна была появиться трасса - он был твёрдо убеждён в этом. Глаза напрягались до боли, стараясь не упустить спасительной линии на снимке.

  Радостный крик прорезал наконец однообразное гудение моторов.

  - Трасса!.. Есть трасса!..

  Вот её смутная ещё вертикальная тень, пересекающая весь снимок сверху донизу.

  Но почему она так далеко в стороне, почти у самого края снимка? Неужели торпеда так сильно отклонилась от трассы? Она и сейчас отходит от неё, тень ещё ближе подошла к краю снимка, почти сливаясь уже с ним одной своей стороной. Какое счастье, что она вовремя замечена! Пять минут опоздания - и торпеда прошла бы далеко в стороне от трассы, и они навеки разошлись бы со снарядом в безграничных, слепых глубинах земли.

  Скорей к трассе и вниз - к снаряду!

  Володя слегка повернул небольшой рычаг на распределительной доске - вниз и вправо, по двум взаимно перпендикулярным градусным дужкам - и опять прильнул к окошечку. Тень начала медленно, едва уловимо для глаз, передвигаться к середине снимка, но очертания её всё ещё оставались смутными. Прошло около часа, прежде чем она достигла середины снимка, и тогда Володя поставил рычаг точно посредине горизонтальной дуги. Торпеда шла теперь вниз по крутому уклону, прямо на полосу тени.

  У Володи затекли ноги, заболели спина и шея от неудобного и напряжённого положения. Но он не отходил от киноаппарата. Всё яснее и чётче проступали очертания тени на снимке. Она медленно поднималась, уходила вверх, открывая снизу новые участки. Торпеда спускалась всё круче вниз. В радостном нетерпеливом волнении Володя тихо запел будённовский марш:

  

  Никто пути пройденного

  

  У нас не отберёт,

  

  Конная Будённого

  

  Дивизия, вперёд...

  Внезапно на последнем слове его голос осёкся и пение оборвалось. С полуоткрытым ртом Володя обхватил обеими руками киноаппарат и на мгновение замер.

  Потом отвёл побледневшее, без кровинки, лицо с расширившимися глазами, в которых застыл смертельный ужас. Он хотел что-то сказать, но губы не повиновались. В свистящем, нечленораздельном шёпоте едва можно было разобрать:

  - Это не трасса...

  Как будто теперь лишь поняв всё значение этих слов, он отчаянно закричал:

  - Это не трасса... Михаил! Это не трасса!.. Мы заблудились!..

  Упав на колени возле Брускова, он шептал трясущимися губами:

  - Мы не туда идём... Я потерял... потерял трассу... Мы заблудились...

  С неожиданной силой он вдруг вскочил на ноги и вновь прильнул к окошечку киноаппарата. В центре снимка, на сером фоне габбро, вертикально стояла тёмная полоса с зазубренными, неровными очертаниями. Внизу полоса неожиданно расщеплялась на пучок тонких, извилистых, спутанных в клубок нитей.

  Сомнений нет! Это трещина - странная, необычная, - но всё же трещина, а не трасса снаряда.

  Володя резко, как перед внезапно открывшейся пропастью, повернулся к распределительному щиту и выключил все моторы. В наступившей тишине, дрожа всем телом, всё с тем же ужасом в глазах, он опустился рядом с Брусковым на пол камеры и застыл...

  Одно видение заполняло теперь его мозг, овладело всеми чувствами: огромная мрачная толща земной коры вверху, над ним, пылающая бездонная глубина внизу и необозримые пространства безмолвной, непроницаемой каменной массы кругом. И среди этого каменного мрака, в микроскопическом, ярко освещённом стальном пузырьке, - он, Володя, рядом с полуживым Брусковым, далеко, страшно далеко от яркого солнца, голубого неба, от весёлого смеха, от всех радостей жизни.

  Он долго просидел в оцепенении, прежде чем первая робкая мысль проступила в его сознании:

  "Ведь трасса всё-таки где-то здесь... близко... Торпеда не могла далеко уйти от неё... Сбила с дороги трещина... Но он знает, насколько отклонилась торпеда от прежнего пути... На десять делений вправо и на двенадцать - вниз. Вниз всё равно надо идти, а отклонение по горизонтали можно исправить... прежний путь был всё-таки более или менее правильным... Нельзя бездействовать... нельзя тратить зря энергию аккумуляторов... Надо идти вперёд... искать..."

  ...Бодрое, деловитое пение моторов вливает в душу мужественную силу, решимость и веру. Володя ожил. Он не может и минуты оставаться без дела. Он ухаживает за Брусковым, кормит его, меняет ему компрессы, поправляет положение рук и ног, чтобы не затекли... Брусков то невнятно бредит, то затихает. Он тяжело дышит... Володя часто смотрит в носовой и боковой киноаппараты, переводит боковой по круговому рельсу, чтобы видеть путь торпеды со всех сторон.

  Ни трассы, ни снаряда не видно...

  Володя очень устал. Он с трудом держится на ногах. Сколько времени он уже не спал? Тяжёлые веки падают на глаза, но Володя борется со сном и не поддаётся ему. Он уже давно направил торпеду на прежний путь. Часы идут, а трассы всё нет и нет. Опять ошибка?.. Он подсчитывает пройденные часы и метры, пытается определить возможные отклонения... Он пробует их исправить, меняет направление на несколько делений вправо, а потом немного вкось и вниз. Но трасса не появляется...

  Был момент, когда он, кажется, заснул. Присев на корточки, переменил положение руки Брускова, и тут что-то накрыло его, и больше он ничего не помнит. Очнулся он, сидя на полу; голова лежала на плече затихшего Брускова. Не может быть, чтобы это длилось долго!.. Холодок охватывает Володю, и кровь отливает от сердца... А что, если он всё-таки спал часа два... три? Страшно подумать! Ведь он мог пропустить трассу, пройти мимо неё! Может быть, сейчас торпеда стремится куда-то в каменном пространстве, оставив далеко позади и снаряд и его трассу?

  Отчаяние вновь охватывает Володю и сжимает до боли сердце.

  Несколько минут он стоит неподвижно, оглушённый страшным предположением. Потом он хватается за рубильник и выключает моторы. Он боится теперь каждого лишнего метра, может быть, отдаляющего его от снаряда.

  Где же он теперь? Сколько успела пройти торпеда с тех пор, как покинула место аварии? До снаряда было тогда сто сорок четыре метра.

  Он посмотрел на часы-календарь и подсчитал. Выходило, что прошло почти трое с половиной суток с тех пор, как торпеда покинула снаряд. А в аккумуляторах запас энергии всего на сто двадцать часов. Значит, в них остаётся энергии только на тридцать шесть часов.

  Эта мысль ошеломила Володю. Торпеде уже нельзя дальше идти... Нет! нет!.. Надо беречь энергию для освещения... Оказаться в тишине и в темноте - ужасно!.. Мареев, наверное, сам пойдёт на поиски торпеды, если снаряд получил ток с поверхности... Теперь надо ждать...

  Как только моторы остановились, тяжёлая тишина наполнила торпеду.

  Володя до того устал, что уже не в состоянии ни думать, ни надеяться. Свернувшись в комочек возле Брускова, он закрыл глаза и заснул. Скоро он опять был в шаровой каюте снаряда вместе с Мареевым, Малевской и вполне здоровым Брусковым. Продолжалась счастливая жизнь в огромном, просторном снаряде, где в удобном гамаке можно было так сладко вытянуться...

  Сон не освежил Володю. Всё тело ныло, ноги затекли, спина и шея одеревенели. Безнадёжная тоска томила сердце. Володя встал и посмотрел на часы. Он проспал почти шесть часов. Голова была как будто налита свинцом. Володя попробовал сообразить, когда Мареев начнёт поиски... Но думать не хотелось. Полное безразличие ко всему сковало мозг и волю...

  Он стоял среди камеры, и его равнодушный взгляд машинально переходил с распределительной доски на киноаппарат, с киноаппарата на полочки. На верхней полочке были обычные, теперь бесполезные вещи: ручной электрический фонарик, стакан, открытый термос, запасная батарейка. На нижней - два компаса: маленький переносной гирокомпас и магнитный. Всё уже давно известное и привычное.

  Усталые глаза задержались на магнитном компасе. Его стрелка дрожит, трепещет, усиленно кланяется, почти касаясь лимба. И всё в одной точке - наклонится синеватым, матово поблескивающим острым язычком, отскочит, порыскает налево-направо и опять притянется к тому же румбу, клюнет и, трепеща, отскочит...

  Глаза остановились на взволнованной игре стрелки, ни на одно мгновение не прекращавшейся. Стрелка, как очарованная, тянулась к одной точке, в одном направлении. Это направление совсем не указывало на север, как обычно. Спокойный и солидный гирокомпас без колебаний указывал север в другой стороне. Что же это значит? Ах, да!.. Железо... Где-то вблизи, очевидно, большие массы железа... Это уже было однажды... Никита Евсеевич обрадовался тогда... Подземное соединение Курской и Криворожской залежей... Гирокомпас не испытывает влияния железа, а магнитный волнуется... Только откуда здесь, в габбро, железорудные залежи?

  Глаза Володи оживились. Равнодушие сменилось пытливым интересом.

  Что же это значит? Если здесь нет железных залежей, то отчего волнуется магнитная стрелка?

  И вдруг сверкнула мысль, от которой захватило дух! Снаряд!

  Огромный, тяжёлый стальной снаряд!

  Он где-то здесь, недалеко, и всей своей тридцатипятитонной металлической массой влечёт к себе крохотную стрелку. Это он! Несомненно, он! Снаряд!

  Стрелка указывает направо вниз... А торпеда шла до сих пор хотя и вниз, но левее. Надо идти туда, куда указывает стрелка! Это, может быть, единственный шанс на спасение...

  Володя забыл усталость, сомнения, страх.

  Он повернулся к распределительной доске, включил моторы и круто перевёл маленький рычаг направления на тридцать делений вправо, по горизонтальной дужке. Радостное гудение моторов наполнило торпеду; как будто с новой энергией, ножи и острая коронка принялись крошить неподатливую толщу габбро.

  Все свои силы, все внимание Володя сосредоточил теперь на стрелке компаса и на киноаппаратах, особенно носовом.

  

  

  

  

  * * *

  - Когда мы отправимся, Никита?

  - Часа через два. Мне нужно поговорить с поверхностью и сделать последнюю проверку колонн давления.

  - Скорее бы... Я все боюсь, что мы опоздаем...

  - Ещё немного терпения, Нина. Я сам жду - не дождусь, когда наконец двинется снаряд.

  - Как ты думаешь, через сколько времени мы будем у места аварии?

  - При той кривизне, которую в состоянии описывать снаряд, он сделает первый виток спирали не раньше чем через тридцать шесть часов.

  - Как долго!..

  - Не забывай, что при подъёме по спирали снаряд пойдёт с пониженной скоростью. Но остальные витки он будет делать скорее - по витку в сутки.

  - Сколько же всего витков?

  - Не менее шести.

  - Шесть с половиной суток! Это ужасно!

  - Тут я бессилен, Нина... Как твои киноаппараты? В пути надо будет очень внимательно наблюдать, на всех возможных дистанциях. Ты закончила проверку?

  - Да, почти всё сделано. Осталось собрать боковой аппарат "А". Он наполовину разобран.

  - Ну, займись этим, а я подымусь наверх, к колоннам давления.

  Вскоре из верхней камеры снаряда послышался шум мотора. Мареев на холостом ходу проверял один из дисков. Малевская принялась за киноаппарат.

  Последние два часа казались бесконечными. Всё валилось из рук Малевской. Она бросала работу, не могла усидеть на месте, металась по каюте, задыхалась в тоске, сжимающей сердце.

  - Никита, ты скоро?

  - Остался только один диск.

  - Скорей, Никита... Пожалуйста!

  - Хорошо, Нина... Не надо нервничать. Через четверть часа двинемся в путь. Разговаривать буду уже с дороги...

  Работа пошла живее. Аппарат был почти собран, когда Мареев спустился из верхней камеры.

  - Я кончил, Нина... Ты готова?

  - Да. Осталось только поставить аппарат на место.

  - Ну, тогда я отправляю снаряд.

  - Иди, иди, Никита...

  Мареев скрылся в люке буровой камеры. Через минуту загудели моторы, заскрежетали ножи и коронка, послышался шорох породы за стеной. Снаряд двинулся вниз.

  Внезапно потрясающий крик, от которого замерло сердце Мареева, послышался из шаровой каюты:

  - Стой, Никита!.. Останови моторы! Сюда! Скорее!..

  В одно мгновение моторы были выключены, и Мареев бросился по лестнице в каюту. Ему на голову едва не свалилась Малевская, бежавшая навстречу.

  Смеясь и плача, размахивая жёлтой пластинкой киноленты, она громко кричала, почти в беспамятстве:

  - Никита, они идут!.. Торпеда!..

  - Где? Покажи!..

  - Иди сюда! - Малевская тащила Мареева за руку. - Сюда... к аппарату "А"... Смотри!

  На снимке с двадцатиметровой дистанции четко выделялся тёмный, слегка изогнутый силуэт торпеды.

  Внезапное счастье ослепило, ошеломило, и сразу исчезли из памяти все привычные слова; остались только взволнованные возгласы и бессвязные обрывки фраз.

  Торпеда шла наискось, сверху вниз, на уровне пола шаровой каюты.

  - Она идёт под снаряд... - говорила, задыхаясь, Малевская, прильнув к зелёному окошечку аппарата. - Они, кажется, хотят обогнуть его снизу...

  - Ну, конечно! - отозвался Мареев, рассматривая на свет снимки, которые каждую минуту подавала ему Малевская. - Михаил знает своё дело. Торпеда иначе не сможет подойти к выходному люку снаряда.

  Малевская осторожно вращала на правой стороне аппарата одну из головок, регулирующих дистанцию.

  - Поставлю на двадцать с половиной метров, - говорила она. - Мы сможем увидеть кое-что внутри торпеды...

  - Прекрасно, Нина! - обрадовался Мареев. - Превосходная идея!

  - Вот, поймала! - с торжеством вскричала наконец Малевская и сейчас же в тревоге и смущении добавила: - Странно... только один силуэт... Как будто Володя... Где же Михаил?..

  - В чём дело? - в беспокойстве спросил Мареев. - Дай же снимок!

  - Возьми... Ах, да вот Михаил! Он сидит на полу...

  - Не понимаю... - говорил Мареев, рассматривая новый снимок. - Неужели Михаил спит? В такой ответственный момент...

  - Володя машет рукой! - радостно закричала вдруг Малевская. - Он смотрит в свой аппарат! Он видит нас! Он приветствует нас!.. Бери снимок!

  Её бледное, измученное лицо теперь горело, глаза сияли, на губах ожила улыбка.

  Она ответно махала рукой, смеялась, готовая танцевать на месте